Глава 2
Десятник
Дань – ярмо тяжёлое. Княжества русские начали платить дань после захвата Руси Батыем, с 1245 года. Дань исчислялась в зависимости от населения удельных княжеств. Единицей налогообложения считались крестьянское хозяйство, ремесленный двор. От дани освобождались церкви и монастыри. Для переписи населения на Русь прибыл битекчи (главный писарь) Берке, а с ним тысяча всадников под командованием Неврюя. С каждой сохи или двора исчисляли по полугривне серебром, или рубль, поскольку гривну рубили. На Руси тогда обращались три разные гривны по весу – Киевская, Новгородская и Московская. Рубль исчислили как половину Новгородской гривны, весил рубль сто граммов серебра. За рубль можно было купить сто пудов ржи. Главная незадача – Русь не имела своих серебряных рудников, серебром расплачивались иноземные купцы из Азии, Европы. Поэтому торговых людей, называемых гостями, привечали. За обиду гостей спрашивали строго, а за грабёж торгового обоза наказание было одно – смертная казнь.
Причём правило это соблюдали и монголы и русы. При Дмитрии Донском, в 1328 году, Великий Новгород платил две тысячи руб-лей, Великое княжество Владимирское пять тысяч, Суздальское княжество полторы тысячи, а Московское 1280 рублей, Городец 160 рублей, а Вятка 128. Всего монголы получали ежегодно приблизительно полторы тонны серебра. Для Руси – тяжёлая ноша. Фактически Орда позволяла жить, но не развиваться. С ростом населения и дворов дань увеличивалась, по монгольской переписи в начале правления Ивана Васильевича население составляло три миллиона человек в Великом княжестве Московском.
Зиму Фёдор провёл на заставе у засеки, на Окском береговом разряде. Вдоль реки, по берегу, тропинка вьётся, набитая копытами коней ратников с заставы. Хоть и под снегом она, а всё равно по ней ездили. Зимой река подо льдом, по ней вместо судов санные обозы ходят. Летом с юга, со стороны рязанских земель, татары подойти могут. А зимой окаянные по юртам сидят, кумыс пьют. За редким исключением зимой, по глубокому снегу, войска ходят, тяжко и людям, и коням. Зато любую реку по льду перейти можно, да нет зимой врага. Но служба обязывает, каждое утро после завтрака с заставы в обе стороны дозоры отправлялись, по пятнадцать вёрст в одну сторону. Возвращались на кордон замёрзшими, усталыми, голодными. На конях хоть и попоны, а тоже в тёплую конюшню тянутся. После целого дня на ветру и морозе славно у печи согреться, кулеша горячего похлебать. Дело заставы – врага обнаружить. Если рать малая – задержать, а ежели целое войско, гонца к воеводе в Серпухов отправить, а самим следить, куда противник направляется, да какими силами. Рязанцы с Москвой замирились, как татары либо поляки появлялись, сразу гонца слали. И первый удар на себя приходилось принимать серпуховской или коломенской дружинам, московские-то полки не скоро подойдут. Обычно воеводы наготове были, поскольку опрашивали в летнее время купцов, которые в полуденную сторону с обозами ходили – в Крым, в Сарай. Те вроде лазутчиков были. Проезжая по Перекопу, а потом по пути видели, есть ли войска поганых, да пасутся ли стада в степи? Перед большим походом стада отгоняли в стороны, чтобы траву не съели, дабы лошади всадников могли прокормиться. А ещё расспрашивали – какие слухи на местных базарах ходят?
О конспирации, секретах в Орде понятия были смутные, и слухи на пустом месте не рождались. Собрать большую армию для похода – дело сложное и небыстрое, заранее рассылались по всем улусам ордынским послания, а ещё сос-тоялся сбор темников и тысячников.
Фёдор со товарищи отбыл службу на заставе до весны. Солнце пригревать начало, снег таял. А потом с грохотом стали ломаться льдины. Всё, теперь ни конному, ни пешему хода через реку нет, да и на лодке не переправиться. Сначала ледоход пошёл, потом половодье. По воде мусор, поваленные деревья плывут. Ни судов на реке, ни лодок. С чувством выполненного долга и предвкушением отдыха в воинской избе ратники отправились в Борисово. Отмылись, перековали коней, отдохнули.
Летом службу нести проще. Одежда легче, движений не сковывает, ноги не мёрзнут. И лошадям на заставе раздолье на свежей траве. А в начале осени, 12 сентября, как гром среди ясного неба. Умер удельный князь Дмитровский, Можайский и Серпуховский Юрий Васильевич Младший, брат Ивана Васильевича, всего 32-х лет от роду. Завещания брат не оставил, поэтому Иван III княжество забрал себе, присоединив к Московским. Для Фёдора и дружины ровным счётом ничего не изменилось. Также на заставы ездили, порубежную службу несли. Даже воевода серпуховский остался прежним.
Пообтёрся Фёдор на ратной службе, взматерел, вырос, настоящим мужиком выглядел. Ещё бы – в кольчуге новой, по меркам сделанной, а ещё поножи и наручи есть. Правда, в воинской избе они лежали. Для сечи они надобны, в серьёзном бою. А на заставе какие бои? Здесь передвигаться много надо, лишняя тяжесть ни к чему. Засиделись ратники до первых белых мух, до морозов на заставе. Одежонка лёгкая, не для зимы. А тут и смена подоспела – в тулупах, шапках. Ратники в воинскую избу воротились. Отмылись, отъелись в тепле, десятку недельный отдых дали, езжай к родным или к зазнобе. Фёдор в свою деревню отправился. Давно матушку не видел и по брату соскучился. Медяков пригоршню в подарок вёз. А приехал и расстроился. Мать в одночасье от лихоманки померла три седмицы назад, когда он на заставе был. В избе печь холодная, сыро.
– Брат, ты когда ел?
– Два дня назад.
Иван расплакался.
– Сопли и слёзы подотри! – приструнил его Фёдор. – Своди на могилку к матери, потом в Борисово поедем.
Сходили на скромную могилу с деревянным крестом. Надпись на нём – «раба божия Степанида».
– Дьячок Афанасий писал?
– А кто же ещё?
Постоял Фёдор, поклонился могилке.
– Собирай, что сердцу дорого, и едем.
А всего и набралось, что маленький узелок, бедно жили, кусок хлеба в радость. Иван за Фёдором на коня уселся. Так и приехали в дружину. Фёдор сразу с поклоном к сотнику Пыльцыну и дядьке Прохору.
– Сиротой брательник Иван остался. Христа ради прошу новиком взять в младшую дружину.
Сотник и Прохор Ивана осмотрели, мышцы пощупали. Худоват Иван, но кость широкая, крепкая, а мясо нарастёт. К тому же Фёдор, старший брат, хорошо себя показал, по службе нареканий нет. Взяли парня. И Фёдор, и Иван рады. Подросток в деревне один от голода загнётся либо вши заедят. Пока седмица отдыха была, Фёдор все медяки на Ивана потратил, в харчевню водил на постоялом дворе. Да и под приглядом отныне брат, сыт и одет, со временем ратником станет. С того времени каждый день встречались. То мимо проходил, когда Прохор новиков на деревянных мечах сражаться учил, а то в трапезной, за обедом, то в домовой церкви за молебном. На сытной пище Иван быстро из худого подростка справным парнем стал, щёки порозовели.
После Крещения к Фёдору Пыльцын подошёл.
– Князь желает на медвежью охоту ехать. Поедешь ли? Дело опасное, но добровольное.
Фёдор поначалу отказаться хотел. Зачем хозяина леса убивать? Тем более положение зверя незавидное. Он один, а охотников много будет, князя егеря и воины подстраховывать будут и все с оружием. Но согласился. Интересно было, да и в какой-то мере ловкость и смелость проявить можно.
– Выезд завтра после молебна. Из оружия рогатина будет, её в арсенале возьми, и нож. И не вздумай шлем одеть и кольчугу, не на сечу едем.
В арсенале оружейник рогатину подобрал. Рожон в два локтя длиной, фактически настоящий меч, серьёзная железная перекладина в месте соединения рожна и древка. Древко толстое, тяжёлое. И нож, который прозывали боярским, с локоть длиной. Обычный для медвежьей охоты слабоват, клинок короткий. Фёдор нож и рожон наточил.
Утром оделись тепло. Тулуп, шапка, а на ногу по две портянки в сапоги. В валенках теплее, но бегать в них неудобно, да и ноги в стремена не вденешь.
После молебна в домовой церкви выехали целой кавалькадой. Впереди егерь, за ним сам князь с тремя близкими людьми, а следом пять дружинников. Вёрст десять отмахали по заснеженной дороге. Потом егерь в лес свернул. Ещё полверсты, и остановились все, спешились. Лошадей здесь оставили с одним ратником для пригляда. А дальше пешком. Особо не тихарились. Егерь пояснил:
– Ведмедь-то крепко спит. Зимняя спячка у него, добудиться ещё надо.
Остановились у небольшого снежного бугра. Сбоку небольшая дырка, и, если присмотреться, лёгкий парок из неё идёт.
– Самая берлога и есть, – пояснил егерь Ларион. – Кто-нибудь один подходи, только рожном через снег щупай до земли, а то как бы в берлогу не провалиться.
У князя, как и друзей его, в руках тоже рогатины. Ратники от берлоги отошли шагов на десять, рогатины перед собой выставили. Гридь Семён рожном рогатины в снег тыкал. Ткнёт, попадёт в твёрдое, ещё шаг делает. Сугроб уже рядом. Ткнул ещё раз, а рогатина до половины под наст провалилась.
– Теперь рогатиной пошуруди там. Только наготове будь. Зверь, как его разбудишь, зело зол и свиреп.
Гридь рожном стал в берлоге в разных направлениях тыкать. Внезапно снег во все стороны из сугроба полетел, со стороны – как взрыв. Из снежной пыли что-то большое, чёрное по-явилось. Как медведь Семёна ударил, Фёдор заметить не успел. А только гридь отлетел шагов на пять и упал без сознания. И тут же рёв дикий. Всем страшно стало, как дьявол из преисподней выскочил. Медведь огромен, встав на задние лапы, на две головы выше человека, а то и больше. Пасть огромную разинул, ревёт. И почти сразу на князя кинулся. Успел Патрикеев рогатину выставить, а медведь её лапой в сторону отбил. Один из друзей князя не убоялся, уколол зверя рогатиной. Кому понравится, когда острым железом в тело тычут? Медведь мгновенно переключился на обидчика, прыжок сделал, ударил лапой по человеку. Охотник так и отлетел, выронив рогатину. А медведя второй охотник в правый бок рогатиной бьёт. Медведь, как и кабан, на рану крепок. Взревел, на обидчика кинулся и ну когтями рвать. От полушубка клочья летят, а уже и кровь показалась. К медведю гриди кинулись, уже не до охоты, медведя убить надо, пока большой беды не сделал. Сразу двое ратников рогатины в зверя вонзили. Медведь на задние лапы поднялся, маленькие глаза злобой горят, на людей напирает. А поперечина железная за рожном придвинуться не даёт. Тут и Фёдор с рогатиной подскочил, ударил медведя со спины, под левую лопатку. Кровь ручьём хлынула. Попытался зверь повернуться, а сил уже не хватило, рухнул. Издав последнее рычание, испустил дух. На всех ступор нашёл, застыли в безмолвии. События настолько быстро и трагично развивались, что осмыслить, переварить их надо. Егерь первым в себя пришёл, к князю кинулся.
– Жив ли? Не ранен?
– Цел, ведмедь когтями только рукав порвал.
С другими, до кого медведь добрался, было хуже. У охотника раны от когтей на голове и теле глубокие, кровь хлещет. Егерь перевязывать его стал, а охотник от боли сознания лишился. Фёдор же к ратнику Семёну кинулся, медведь его первым сбил. А гридь уже не дышит. Фёдор тулуп расстегнул. Ран на теле не видно нигде, как и крови. А взялся Фёдор за грудную клетку, а все рёбра хрустят, переломаны. Видно – чудовищной силы удар был.
Скверная охота получилась. Один убит, двое ранены. Пока ратники ножами валили деревца с прямыми стволами, делать волокуши, егерь медведя осмотрел.
– Всю шкуру попортили! – сокрушался он. Один удар в сердце быть должон, а вы его рогатинами истыкали.
Вообще-то претензии к князю предъявлять надо было, да кто себе это позволить может? Фёдор в душе возмутился. Егерь о попорченной медвежьей шкуре печётся, между тем ратник погиб, лишился жизни не в бою с врагом, а ради охоты княжеской, ради потехи! А двое других? Один ранен легко, но другой выживет ли?
Стволы небольших деревьев от веток очистили, Фёдор за лошадьми сбегал. Кони, как учуяли дикого зверя, забеспокоились. Ушами прядают, ногами беспокойно перебирают, косятся на тушу медвежью. Очищенные хлысты одним концом к седлу привязали по обе стороны лошади, связали между собой верёвками, которые предусмотрительно егерь прихватил. На волокушу тяжело раненного уложили, на другую – медвежью тушу. Легко раненный сам в седло сел. Медведь тяжёл, лошадь с трудом с места тронулась. Были бы ещё сани, а волокушу по снегу с большим грузом влачить тяжело. Обратный путь в Борисово времени занял много. Раненых сразу в избу лечца определили, егерь стал снимать шкуру с медведя, разделывать.
Медведь – это не только тёплая шкура. Ценились ещё клыки, медвежья желчь у лечцов, другие органы.
А гриди из дружины принялись долбить в промёрзшей земле на кладбище могилу для Семёна. Погребение состоялось на третий день, по христианской традиции. Невзлюбил с тех пор Фёдор князя.
И когда по весне пришёл черёд их десятку нести службу на Окском береговом разряде, проще – на заставе, с радостью покинул воинскую избу. Весна выдалась ранняя, тёплая. Солнце пригревало, быстро таял снег, на льду Оки образовывались промоины. Селяне и торговый люд по льду рек ездить перестал. Кому край как ехать надо было, передвигались по ночам, когда подтаявший за день снег замерзал. По ночам всё же температура держалась низкая. А потом с грохотом стали лопаться льдины, наступил ледоход, река разливаться стала. Благо застава стоит на месте возвышенном, сухом, вода до сих мест не доходит. Ледоход и последующий разлив реки – самое спокойное время. Ни один неприятель не рискнёт переправиться – ни вплавь, ни на лодке или судне. И по суше передвигаться сложно. На санях уже невозможно, на телегах рано, колёса по ступицы в грязи вязнут. Дружинникам отдых. Кто отсыпался, кто в кости играл, а кто от скуки из липы поделки вырезал. Фёдора азартные игры не увлекали, пустое. А на берег Оки выходил, садился на облюбованный пенёк, смотрел на реку. То вода упавшее дерево несёт, то сани на льдине, а то и зверушку. Однажды зайца видел, а другой раз лису. Лёд ушёл, вода много мусора несла, вода из чистой, как зимой, грязной сделалась. Для приготовления похлёбки или кулеша раньше воду из Оки брали, вкусная. А теперь приходилось из родника, в полуверсте от заставы. Река быстро очистилась, уровень воды в Оке стал спадать. Появились первые кораблики – ушкуи, лодьи из числа самых смелых владельцев. Засиделись торговые люди из-за распутицы. А торговля пустых прилавков не любит. Вот и торопились наверстать упущенную выгоду. Но свои суда имели купцы зажиточные, уверенно стоявшие на ногах. Торговцы масштабом поменьше везли товар на подводах. Как просохла земля, потянулись подводы в Москву. Царь Иван дозволил английским купцам вести открытую торговлю в Первопрестольной, но только на серебро. Серебра для чеканки монет в Московском государстве остро не хватало, и мера была вынужденной. Нерчинские рудники откроют значительно позже, где станут добывать золото и серебро. Англичане везли на Русь ткани, железные изделия, а вывозили пеньку, меха, воск, корабельный лес. Поскольку Англия – островное государство, потребен флот и военный, и торговый. Для строительства пеньковые верёвки и канаты нужны, а лучшая пенька на Руси. Да и брёвна для мачт – ровные, прямые, длинные – товар выгодный. На Руси подходящих деревьев – елей, лиственницы – полным-полно.
Торговля взаимовыгодная, да аппетит приходит во время еды. По торговому обороту Великий Новгород превосходил Москву. Да и то взять, Новгород от Балтики рядом, Ганзейский союз упустить выгоды не хотел. Немецкие города свои представительства в Новгороде устроили, а конкурентам с туманного Альбиона козни строили, английским кораблям препоны чинили.
Великий Новгород для Москвы всегда раздражителем был. Вече у них, вольница, земли обширные, от Балтики и до Урала, почти все северные города, торговля бойкая. А ещё то к Литве прислониться хотят, то с Москвой или Псковом воюют.
В конце мая на заставе ратников сменили. Весь десяток вернулся в село, в воинскую избу. Помывка, отдых, перековка коней. Лето отдыха не сулило, все походы и набеги воинственных соседей всегда происходили летом. На Русь зимой решится напасть только сумасшедший – глубокие снега, морозы, для лошадей отсутствие подножного корма.
Едва успели привести себя и коней в порядок, как объявили сбор и подготовку к походу. Наутро выступили в поход, но не всей дружиной, а полусотней. Походный воевода Савва Ручьёв и сам не знал конечной цели. Велено было рать в Звенигород привести, чего он и исполнил. Под Звенигородом сошлись рати аж из двадцати двух городов. Сила получилась большая и двинулась к Пскову. Хоть и конные все ратники, а быстро дойти не получилось. Полтора десятка вёрст, и лошадям передышка нужна, травку пощипать, попить. К Пскову через три седмицы подошли.
Ливонский орден, разорявший псковские земли постоянными набегами, подошедшей рати убоялся. Зачни биться, ещё неизвестно, чья возьмёт. Псков после Москвы и Великого Новгорода третий по численности на Руси. Город с посадами тридцать тысяч жителей насчитывал. Богат Псков, да соседи беспокойные. Псковичи – кривичи, а новгородцы – ильменские словени издавна враждовали. А у Пскова ещё и Ливонский орден рядом, и Литва, так и норовит пограбить да земли захватить.
Магистр Ливонского ордена с псковским князем и московским воеводой мирный договор подписал. Хоть и не было сечи, а принудили, рать не для отдыха прибыла. Зачни магистр воевать, Москва огромное подкрепление приведёт, а орден в силу ещё не вошёл, по зубам получит крепко немного позже. Бит был и Александром Невским, да впрок не пошло, а затем Иваном Грозным.
Иван III не только псковичам помог, но и новгородцам показал, намекнул пока, под руку московскую отойти надо. А то якшаются с Литвой, в союзнические отношения вступать хотят. К такой самостоятельности, вольности Москва ревниво относилась. Бояре новгородские на время и правда притихли. Купцы да лазутчики новгородские донесли боярам, что рать московская велика, да из многих земель. Остудили горячие головы, да получилось ненадолго, на четыре года. Иван III в Псков наместником дал князя Ярослава Оболенского, кого сами псковичи видеть хотели.
Обратно рати московские вышли в январе, сборное войско многих земель – Ростовской, Дмитровской, Юрьевской, Муромской, Костромской, Коломенской, Серпуховской и прочих возглавлял князь Данила Дмитриевич Холмский. Когда войско в Псков пришло, псковичи для постоя войска Завеличье освободили, большой кусок посада. А обратно пошли, псковичи богатые дары получили «за стояние и оборону». Медленно войско продвигалось, обоз сдерживал. Чем ближе к Москве, тем войско малочисленнее, от рати Холмского к своим городам дружины отходили. В один день, счастливый для Фёдора, происшествие случилось. Как и полагается войску на марше, впереди дозор конно ехал, в котором Фёдор был. На небольшом удалении князь с боярами, за ним основное войско, обоз, арьергард, как положено. Зимой не пыльно, санные пути наезжены и мосты искать не надо, реки под толстым слоем льда, переходи реку аки посуху. Дозор через Рузу перебрался, за ним князь с окружением, беседуют. И посол псковский Игнатий Иголка, к князю почтение за помощь Пскову засвидетельствовать.
Фёдор в седле покачивался, мечтая, как вернётся в Борисово, сходит в баню, обнимет брата, единственного родного человека. Сзади треск раздался, крики. Обернулся Фёдор. А под князем лёд провалился, видимо, подводный родник был, промоину сделал. Окружение застыло в шоке. На всех зимняя одежда, под ней кольчуги. А ещё – водяного царя боялись. Течением князя под лёд затянет, и никто не поможет. К тому же плавать мало кто умел. Фёдор с коня спрыгнул, к полынье побежал. На ходу ремешок шлема расстегнул, сбросил. Затем ремень с мечом и боевым ножом сбросил, следом тулуп заячий. Уже перед полыньёй, где конь бился, склонился, как в глубоком земном поклоне. Кольчуга сама с тела соскользнула, как чешуя, с шелестом железным на лёд упала. Один сапог сорвал, другой. Ещё бы поддоспешник войлочный снять, да ремешки расстёгивать мешкотно. Крикнул только:
– Коня придержите!
Конь княжеский бился, пытался передними ногами на лёд опереться, глаза безумные. В полынье уже и красное княжеское корзно смутно видно. Нырнул Фёдор. Одного опасался, как бы конь задними ногами не ударил. Это как тараном в грудь получить. Красный плащ вниз уходит, в глубину. Нырнул, рукой ухватился, вверх потянул. Воздуха уже не хватало, вынырнул, в левой руке намертво плащ зажат. Вокруг полыньи уже дружинники. Один из них за плащ ухватился, на себя тянет, второй ухитрился, князя за ворот ферязи схватил. Другие дружинники лёд боевыми топорами рубят, пытаясь полынью расширить, коня в сторону отвести. Вытащили князя, на лёд вниз лицом положили. Изо рта князя вода течёт, наглотаться успел. Потом закашлялся сильно. Дружинник руку Фёдору протянул, буквально выдернул из воды. С Фёдора воды поток течёт. И сил нет, поддоспешник воды набрал, как губка, тяжелый стал. Спешка до добра не доводит, но и медлить было нельзя. И так в последний момент успел. Коня дружинники за передние ноги схватили, дружно потянули, обдирая брюхо о лёд. Затем вожжи накинули на шею, под дружное «ух» вытянули. Конь, оскальзываясь копытами, встал, трясёт его. Один из дружинников под уздцы взял, на берег повёл, по морде оглаживает, успокаивая. Кто-то крикнул:
– Тряпьём оботри, попону сухую накинь!
– Не учи учёного, – огрызнулся дружинник. А про Фёдора как-то забыли все, князя подняли, на берег понесли. Туда же возок княжеский подогнали.
Бояре кричат возничему:
– В деревню гони, в тепло ему надо, на печь, чтобы лихоманка не приключилась!
Возничий погнал, за ним десяток дружинников для охраны и помощи. А ещё бояре увязались. Каждый участие проявить хочет. Один из дружинников сплюнул:
– Где вы раньше были?
Разбросанные вещи и броню Фёдора собрали. Фёдора раздели донага, растёрли меховой рукавицей, дали сухую одежду. У каждого дружинника в перемётной суме есть чистое исподнее, запасные порты, а то и рубаха. Фёдор оделся, теплее стало. Руки-ноги согрелись, а внутри холод, как заледенело всё.
После вынужденной задержки войско дальше двинулось. Через пару вёрст деревня. У одной из изб бояре столпились. Игнатий Иголка руку поднял, ратников останавливая:
– Где дружинник, что в прорубь нырял?
– Фёдор, тебя кличут! – закричали ратники.
Фёдор подъехал, спрыгнул.
– В избу зайди. Князь в себя пришёл, тебя требует.
Это можно. Фёдор поводья лошади приятелю Никанору отдал, к избе зашагал. Бояре расступились, как перед важным чином. Для простого воина непривычно. Немного робея, Фёдор в избу вошёл. Вот диво! Князь в одном исподнем на русской печи сидит. Печь натоплена, тепло от неё исходит. Фёдор, войдя, перекрестился на иконы в красном углу, потом князю поклонился:
– Здрав буди, княже!
– И ты не хворай, спаситель. Как имя твоё?
– Фёдор Сухарев, дружинник, князя Патрикеева гридь.
– Ближе подойди.
Фёдор к печи подошёл. Князь с пальца один из перстней стянул, протянул:
– Носи, Федя. Век тебя помнить буду.
– Благодарствую, княже!
Фёдор поклонился. А один из бояр его за рукав из избы тянет.
– Прочь поди, видишь – неможется князю.
За Рузой полусотня Саввы Ручьёва вправо повернула, на Боровск. После двух дневных переходов Фёдор почувствовал себя скверно. Слабость навалилась, появился кашель, жар поднялся. С трудом удержался в седле до Тарутино. До Борисова один дневной переход, а сил нет. Ручьёв заметил состояние Фёдора, подошёл, лоб пощупал.
– Э, парень, да ты горишь весь. Не прошло даром твоё купание в проруби. К лечцу надобно либо к знахарке.
Подсуетились дружинники, нашли в соседней деревне бабку-травницу, на санях привезли. Бабка Фёдора осмотрела, губами почмокала:
– Плох парень, лихоманка у него. Нельзя ему в седло, отлежаться надо, целебные отвары попить. Везите его ко мне в избу, выхожу.
Фёдора на сани уложили, сняв шлем и броню. Рядом бабку Пелагею посадили, к избёнке привезли. Избёнка древняя, скособоченная, стены до половины мхом поросли. Ратники Фёдора в избу внесли, на полати уложили, тулуп и сапоги сняли.
– Фёдор, ты выздоравливай, – напутствовали. – Коня и броню забираем, а через седмицу наведаемся.
Ручьёв бабке несколько медяков в руку сунул за труды. Уехали дружинники, а Фёдор в беспамятство впал. Приходил в себя, бабка сразу отварами поила, отвратительными на вкус. А ещё, стянув осторожно рубаху, натирала грудь мазями, накрывала медвежьей шкурой, поеденной молью, приговаривала:
– Пропотеть тебе надоть, жар и уйдёт.
Сколько в таком состоянии Фёдор пробыл, и вспомнить не мог. Седмицу, две? Но одним утром проснулся в здравом уме, первое, что спросил:
– Гриди приезжали?
– Были третьего дня, один братом твоим единоутробным назвался, обнимал тебя.
– Надо же, не помню ничего.
– Обещали ещё заехать. В баню бы тебе надо, дух от тебя тяжёлый.
В самом деле пахло. Бабка его мазями натирала – салом барсучьим, медвежьим, да ещё потел он. Запах соответствующий. Да ещё в переходе от Пскова не мылись. Ни одна баня рать вместить не смогла бы. Бабка сказала:
– Перстень у тебя знатный.
– Князя Холмского подарок за спасение.
– Я так и думала – одарил кто-то либо трофей.
– Не воевали мы, откуда трофей? Постояли в Пскове, и назад.
После бани да чистого исподнего Фёдор как будто болезнь скинул, быстро на поправку пошёл. А через несколько дней дружинники приехали проведать, да с гостинцами. Мёду горшочек привезли, калачей да орешков. Соскучился Фёдор по товарищам. Посидели, поговорили, бабка иван-чай заварила, духовитый да с мятой. Под мёд и калачи съели.
– Ты выздоравливай, мы через седмицу нагрянем, коня твоего приведём, застоялся.
Обнялись на прощание. А через день солнце на весну повернуло, снег таять стал, ручьи побежали. Лихоманка ушла, жара не было, Фёдор дышать свободно стал, силы появились.
Дружинники задержались, появились через десять дён, зато коня привели осёдланного. Все кони в грязи, что ноги, что брюхо.
– Грязь непролазная, ни на санях, ни на телеге не проехать, да и верхами не везде, – жаловались дружинники. В низинах вода разлилась, коням по брюхо.
Фёдор с бабкой Пелагеей попрощался тепло. Спасла его знахарка-травница, выходила. Обнял на прощание, обещал при случае навестить.
Назад, в Борисово, ехали гуськом, да шагом лошадей пустили. Коли галопом или рысью, можно в глубокую бочажину угодить, и упасть будет самое лёгкое, а то и ноги конь сломает. А животина – имущество княжеское, спрос строгий за убыток. К вечеру прибыли, первым делом коней чистить, пока грязь не засохла намертво. Успели к ужину. Вроде не родная изба, воинская, но Фёдор как в отчий дом вернулся. Дружинники по плечу похлопывают, и перстень подаренный посмотреть, пощупать норовят. И брат ни на шаг не отходит. Рад Иван пуще всех выздоровлению брата. Ещё бы – родная кровь!
А утром на построении сотник объявил князя Патрикеева волю – Фёдора десятником назначить, посему князь Холмский при встрече с Патрикеевым не преминул упомнить о поступке Фёдора. В десяток Фёдора вошли новики, только прошедшие обучение у дядьки Прохора. Молодые, в сечах не участвовавшие, но жаждавшие послужить достойно. Многие старые дружинники назначению Фёдора завидовали. У них и срок службы больше и в сечах себя проявили, а Фёдор обошёл их.
Десятник – это двойное жалованье от рядового дружинника, к князю поближе. Разговоры пошли, однако. Савва Ручьёв, сам бывший в псковском походе, разговоры пресёк.
– Многие из вас в дозоре тогда были и беду с князем видели. А кто в прорубь кинулся? Что-то я не видел. Потому по праву Фёдор Сухарев десятника получил.
Отныне если и завидовали, то молча. А Фёдор свой десяток гонять стал. Не измываться над молодыми, а упражнения с утра до вечера, с перерывами на обед. Был в походе, видел, как некоторые дружинники из других городов гарцуют на конях да приёмы сабельного боя показывают. А поглядев, сам применить решился. Старослужащие посмеивались:
– Выделиться хочет. Мало ему десятника, полусотником стать хочет.
В ратной службе в мирное время продвижения по службе нет. А в боевых походах, когда сеча, убыль большая, тогда и возвышение ратников завсегда бывает.
Пока Фёдор службой занимался, происходили события, внешне не заметные, не громкие, но сыгравшие позже значительную роль. Хан Крымского ханства Менгли-Гирей I, чувствуя угрозу от Большой Орды, стал искать союзников. Сначала вёл переговоры с Казимиром IV и даже договор подписал. Но Литва далеко, и в случае нападения Большой Орды на Крым помощь от Казимира не скоро придёт. Стали думать о Москве. Рати у Московии большие, территории обширные, а главное – Ахмату недруги. Менгли-Гирей действовал по принципу – враг моего врага мой друг. В 1473 году в Москву был отправлен Ходжа Конос, купец из Кафы. У него и прикрытие хорошее – дела торговые. Купцов все правители старались не обижать, указы грозные в их защиту издавали. Даже по Яссе Чингисхана ограбившего купца предавали смерти.
За купцом Ходжой стояли ширинские беи – Эминек, Давлетек, Мамок и Абдул, глава крымско-татарского рода Барын. При купце никаких бумаг не имелось, но он сумел переговорить с боярином Никитой Васильевичем Беклемишевым, дьяком Иноземного приказа. О важном предложении было тотчас доложено царю. И завертелось. Ходжа вернулся в Крым обласканным, через ширинских беев сообщено об интересе царя Ивана к союзу. В Москву отправили шурина Ходжи Коноса, Юсуфа. Он вёз с собой грамоту о дружественных намерениях. Это уже не разговор, а официальное предложение одного властителя другому. Иван III направил в Крым к хану толмача Иванчи с аналогичной грамотой. Уровень переговоров был повышен. Из Крыма в Москву прибыл Ходжи Баба, с которым Иноземный приказ обсудил все пункты мирного договора. На одном пункте не сговорились. Иван III хотел, чтобы в случае нападения Ахмата Менгли-Гирей привёл на помощь свои войска. Против войны с Ахматом крымский хан не возражал, а с Казимиром упёрся, дескать – союзник крымский, договор подписан. Долго переговоры шли, однако вместе с Ходжи Бабой в Крым для подписания договора отправился 31 марта послом с высокими полномочиями дьяк и боярин Беклемишев. Был он человеком знающим, умным, грамотным и хитрым. А кроме того – знатного происхождения. С простым дьяком хан за стол переговоров не сел бы, тут свой политес. Кроме подарков хану по традиции ещё везли подношения беям Эминеку и Абдуле по восемьдесят шкурок соболей. Люди они в Крыму влиятельные, могли склонить хана к подписанию нужного Москве договора.
И Иноземный поезд, как называли тогда Иноземный обоз, двигался через Серпухов, остановился на ночёвку в селе Борисове. Поскольку переговоры были тайные, посольство избегало остановок в крупных городах. У Ахмата лазутчиков, этих глаз и ушей, везде хватало – купцы, сборщики подати.
Фёдор со своим десятком с полевых упражнений возвращался, а во дворе воинской избы столпотворение. Ратники чужие, даже чужаки в татарских одеждах, возки стоят, а сам Патрикеев с каким-то важным боярином разговор ведёт. Апрель уже, самое начало, тепло, ратники в лёгких кафтанах. Но Фёдор видел уже бояр да дьяков в чинах, шуба да шапки горлатные на них не для согрева, а для важности – показать положение.
Фёдор и дружинники молодые князя поприветствовали, вскинув бердыши. Князь в улыбке расплылся перед высокими гостями из самой столицы, лестно видеть выправку ратников да почёт и уважение. Высокий гость на Фёдоре взгляд остановил, князю что-то сказал. Патрикеев и крикни:
– Фёдор, ко мне!
Фёдор к дружинникам повернулся:
– В избу идите.
А сам бегом к князю. Не любит Патрикеев ждать. А гость на Фёдора с интересом смотрит, как на новый пятак.
– Ты ли тот ратник, что князю Холмскому в походе помог? Вроде лицо похоже.
Фёдор раньше гостя не видел. Хотя кто знает, он близко к Холмскому и его окружению не подходил. Его дело – дозор.
– Я он самый и есть, – подтвердил Фёдор.
– Надо же, где встретились! Видно – судьба. Князь, дозволь с собой ратника взять?
– Не ратник он, десятник уже. А зачем тебе Фёдор, боярин! У меня в дружине поопытнее гриди есть.
– Да? Что-то я не заметил, чтобы они в прорубь бросились князя спасать. Только один Фёдор живота не пожалел, это дорогого стоит.
– Уговорил! – развёл руками Патрикеев. – Будешь обратно возвращаться, пообещай вернуть.
– Непременно.
Князь Фёдору сказал:
– Сдавай десяток на время, пока тебя не будет, кому-нибудь толковому. А сам собирайся, утром с поездом идёшь.
– Конно! – поднял палец Беклемишев. – А то идёт посольство – и пешком.
– Оговорился я, боярин, – повинился князь.
– Коня пожалел? А великому князю и государю пожалуюсь?
Препинания господ Фёдор слушать не стал, не холопское это дело. Попятился да и в избу вошёл. Дружинники сразу обступили.
– Чего Патрикеев от тебя хотел?
– Да не князь, а заезжий боярин. Его сопровождать надо.
– Его? Да у него два десятка ратников, не считая поганых.
– Моё дело маленькое. Приказали – исполню. Завтра с поездом ухожу, на время. Старшим назначаю… – Фёдор людей своих осмотрел, – Конюхова Илью. Отныне и до моего возвращения его слушать во всём.
Фёдор в баню сходил. Перед ним другой десяток помылся, что с заставы вернулись, немного горячей воды осталось. Всё же потный он после занятий, а завтра с посольством выступать. Исподнее чистое надел, рубаху новую. Саблю наточил, в конюшню сбегал, проверил подковы у коня. Один из старых ратников и скажи:
– Крестик под рубаху прячь. Да у боярина с утра спроси – оружие брать ли? Поганые на своей земле православным иметь при себе оружие запрещают.
Слова дружинника Фёдора в тупик поставили. Боярин ни словечком об оружии не обмолвился. Если в охрану берёт, как без сабли посольство оборонить, если придётся?
Утром оделся, седло на коня набросил, позавтракать успел гречневой каши с убоиной, да у крыльца княжеского дома устроился боярина ждать. К нему сразу незнакомый ратник подошёл. Богато одет, рубаха шёлковая, кафтан с медными пуговицами.
– Не ты ли Фёдором будешь?
– Он самый.
– Никита Васильевич велел рядом с его возком держаться.
– А ты кто будешь?
– Старший над малой дружиной, что посольство сопровождать будет. Звать Елисеем Храповым.
– Вот скажи, Елисей, мне при сабле и бердыше быть али как?
– Бердыш оставь, саблю возьми. Мы с посольством едем, у нас грамота от царя, не тронут.
– А Никита Васильевич кто?
– Чудак-человек! Да боярин Беклемишев, с кем ты вчера разговаривал.
– А татары – толмачи?
– Не, крымчаки, ихних баев люди.
На крыльцо вышли Патрикеев и Беклемишев. Елисей и Фёдор сразу отошли.
– Беги за лошадью, сейчас возок подадут, – предостерёг Елисей.
Когда Фёдор подъехал, к крыльцу подали возок, куда уселись боярин, провожаемый князем, и татарин. Возок тронулся, за ним две подводы, груз рогожей прикрыт от непогоды и любопытных глаз. Спереди сразу два дружинника конных вроде дозора и неугодных с дороги сгонять, коли случатся. Фёдор сразу за возком пристроился, за ним подводы, а уж замыкали поезд все дружинники. Вскоре переправились через Оку самолётом, как назывался паром. Причём Елисей, командовавший дружинниками, поступил разумно. Сначала половину гридей переправил, затем телеги, а уж потом возок и Фёдора, замыкали перевоз остальные дружинники. Паром невелик, вмещал десяток коней с всадниками. Тянули его за канат, вручную.
Две лошади тянули возок шустро, из-под колёс летела пыль, и Фёдор пристроился с подветренной стороны и немного сзади возка. Окна возка затянуты слюдой, а изнутри задёрнуты шторками, чтобы седоков видно не было. Фёдор от природы наблюдателен. Немного удивлён был, что подводы с поклажей не отстают. Видимо, груз лёгкий. Когда остановились на отдых, лошадей покормить, напоить, он вроде невзначай на рогожу в одной из подвод опёрся. Рука как провалилась, вроде нет ничего. Ездовой приметил, усмехнулся:
– Рухлядь дорогая там, подарки. В посольстве без подарков никак, неуважение.
А Фёдору всё интересно, знания как губка впитывает. С дружинниками сначала дружба не заладилась. Выскочкой безродным сочли. Из какого-то села присмотрел боярин, к себе приблизил за неизвестные заслуги, обочь возка скачет. Да кто он такой? Фёдор сам на дружбу не напрашивался, молчал, не лебезил перед гридями. Через неделю отношение к Фёдору поменялось. Оказалось, Елисей разговаривал с боярином. Не про Фёдора, решали – каким путём далее ехать. Поближе к Днепру или по Крымскому шляху, что прямёхонько к Перекопу идёт. У каждой дороги свои недостатки и достоинства. Решили – по шляху, ближе к Днепру казаки запорожские баловались разбоями. Охрана поезда невелика, случись беда, договор сорвётся. Риск к минимуму сведён должен быть. Елисей в конце разговора про Фёдора спросил, дескать – гриди интересуются. Особняком Фёдор держится, молчит. Не подозрительно ли? Боярин засмеялся.
– Он единственный из ратников, кто бросился в прорубь, когда князь Холмский провалился и тонуть зачал. И спас! Князь Патрикеев сказывал, болел после того Фёдор тяжело, лихоманка приключилась.
– Просто растерялись гриди, – попытался оправдать дружинников Елисей.
– Пока они терялись, как ты говоришь, князь уже под воду ушёл, только пузыри пускал. Ты присмотрись к парню. Службу справно несёт, в решениях быстр, смел, а главное – собой пожертвовать готов за других. Нечасто такое ноне в людях встретишь.
Елисей с дружинниками сведениями поделился. Фёдор сразу перемены почувствовал. То на привале в миску черпаком каши побольше кинут, да с мясцом, то подпругу подтянуть помогут, чего раньше не наблюдалось. На отдыхе стали подходить, разговоры о службе, о жизни вести.
Как вошли на земли Дикого поля, Елисей выслал далеко вперёд дозорного, на предел видимости. В случае опасности тот сигнал подать успеет. Чем дальше от рязанских земель, тем больше народу в степи. То купцы с обозом по шляху, то пастухи со стадами в степи. Дружинники купцов останавливали, расспрашивали – не видно ли войска татарского. И сами гриди оглядывали горизонт – не поднимется ли пыль? Если конный десяток идёт, лёгкое облачко пыли видно, быстро ветром рассеивающееся. А если войско в сотню сабель или более, уже пыльная туча видна, надо в сторону уходить. Крымский шлях держали под контролем крымчаки, но и татары из Большой Орды забирались. На татарский разъезд напоролись в сотне вёрст от Перекопа – огромного рва, по краю которого высокая стена стоит и стража. Татары, как увидели ратников, навстречу кинулись, сабли оголили. Доскакать не успели, как татарин из возка выбрался, на дорогу посередине встал. Лицо надменное, из-под одежд достал серебряную пайцзу, своего рода охранительную грамоту от хана, пропуск. Пайцза, в зависимости от положения её владельца, могла быть деревянной, кожаной, медной, серебряной или золотой. Татары, как увидели пайцзу да разглядели лицо обладателя, остановив коней, спрыгнули, на колени встали, поклон отбили. Ссориться с человеком Абдулы и послом Менгли-Гирея себе дороже, с живого кожу сдерут или в котле живого сварят. Дозор татарский по обе стороны от Иноземного поезда встал вроде почётного конвоя. А дружинники напряглись. Татары и русские враждовали несколько веков, и для дружинников видеть рядом крымчака с оружием – настоящее испытание. Но обошлось. Вечером в какой-то аул въехали, переночевали в выделенных юртах. А дальше их уже другой татарский десяток сопровождал. Худо-бедно, добрались до Перекопа. Татары из конвоя сразу предупредили:
– Уберите сабли с глаз долой. Лучше замотать в тряпки и уложить на телеги, да прикрыть чем-нибудь.
Так и сделали, чтобы крымчаков не раздражать. А только плохо без оружия. Фёдор без сабли себя неловко чувствовал. Какой ты гридь, если сабля на подводе? Иноземный поезд охраняли уже сами татары. Добрались до Бахчисарая. Ратников отделили сразу.
– Кушайте, пейте, наслаждайтесь, но в город лучше не ходить, – предупредили сразу.
Русские, если бывали в городе, то в качестве рабов или как Беклемишев – послом. Неделю наслаждались отдыхом. Тепло, солнце, никто работать не заставляет. Красота! Но еда непривычная. Вместо хлеба лепёшки, каши нет, подают «сарацинское зерно», как рис называли, да с варёной бараниной. Вот фруктов было вволю, Фёдор раньше и не видел таких. Правда, всё сушёное – урюк, виноград, дыня. Но сладко. А ещё специй столько, что и названия не запомнишь. На Руси проще, перец да травы вроде мяты. А тут куркума, ваниль, шафран. Запах диковинный и вкус необычный. Гриди уж по родине скучать начали, как Беклемишев появился. Доволен, улыбается. Видимо, с ханом поладили.
– Завтра домой отбываем.
Вот это порадовал. А то от кумыса уже скулы воротит. Покинули Бахчисарай с радостью. До Перекопа их отряд татарский сопровождал, а дальше уже сами. Беклемишеву хан пайцзу вручил для беспрепятственного проезда.
Фёдор увидел только малую часть невидимой посольской службы. Дьяки посольские к окружающим Московию землям приглядывались. Кто союзником стать может? Старания увенчались успехом.
В состав Золотой Орды входило племя мангытов, нынешних ногаев. Но такая ситуация была до 1468 года, когда власть в Ибире захватил нейбашид Ибак. Земли ханства Ибирь, прозываемого ещё Тюменским, простирались от Западной Сибири, Южного Урала и до Каспия, включая нынешнюю Башкирию. Ибак при содействии брата Мамука осмелился вести борьбу за трон в Большой Орде, ханом которой мог стать только Чингисид. Пока же Ибак был беклярбеком, высокопоставленным чиновником. Преуспело московское посольство, склонило Ибака к договору о союзничестве. И когда Ахмат на Русь пошёл, Ибак повёл своих нукеров в Дикое поле, в тыл войску Ахмата. Мало того, когда Ахмат уже отступал, Ибак настиг его на степной стоянке и после недолгого боя убил. После этого события в Большой Орде началась великая замятня. Претенденты на трон резали друг друга, междоусобные войны пошли, на какое-то время не до русских земель стало.
На пару сотен вёрст от Перекопа отошли. Степи стали сменяться холмистой местностью, реки появились, травы зелёные по пояс стоят. И воздух почти родной. До рязанских земель ещё три дня пути. Земли эти с Диким полем граничат. Добрался до них, считай повезло, в живых остался. На Рязанщине и язык, и вера православная, и обычаи.
А только вдали, справа, дозор татарский показался. Дружинники спокойны, ханская пайцза есть как охранная грамота. Дозор басурманский во весь опор к Иноземному поезду поскакал. Кричат что-то, саблями размахивают. А в поез-де толмача уже нет, в Москву, чай, едут. Елисей к Фёдору подъехал.
– Ежели бой завяжется, гони возок с Никитой Васильевичем к рязанцам, пока мы задержим.
Даже с парой гнедых в упряжке возок имеет скорость меньшую, чем обычный всадник. Да и устали кони от долгого перехода.
Татары ещё издали из луков стрелять начали. Какие-то неправильные. Дозор крымчаков, когда встретились, подъехал с саблями наголо, но из луков не стреляли, хотя были они у всех. И конфликта не случилось, поговорили с татарами из поезда, пайцзу увидели и проводили с почётом. А эти и разговаривать не собираются. То ли шайка грабителей, то ли татары из Большой Орды бесчинствуют. С крымчаками Орда не дружит, а сейчас обоз явно русский, татары на возках не ездят, у них даже ханы передвигаются конно.
Двое дружинников справа от возка выдвинулись. Все щиты вскинули, прикрываясь от стрел. А Фёдор за возком, он от стрел прикроет. Беклемишев от сладкой дремоты сразу очнулся, ездовому в окошко кричит:
– Гони!
Возничему приказывать не надо и так кнутом нахлёстывает. Кони хоть и отборные в Иноземном приказе, а за день уже вёрст пятнадцать-двадцать прошли, притомились. Ямские станции позже появились на Руси. Сначала их татары в Орде для гонцов ввели. На каждом яме, согласно пайцзе, лошадей меняли. И гонец за световой день по сто вёрст, как не более, преодолевал. Татары в походе за собой запасных коней в поводу вели. Но их по-любому кормить-поить надо, а это потеря времени. А на яме конь отдохнувший, накормлен и двадцать – двадцать пять вёрст, до следующего яма, легко одолевает. Ямы и располагались на такой дистанции. В дальнейшем и русские города провинциальные на таком же удалении друг от друга ставить стали, с учётом дневного перехода лошади.
Впереди перед возком один дозорный, на облучке возка ездовой, два дружинника обочь и Фёдор за возком. Вся кавалькада удаляться стала. Остальные дружинники с Елисеем во главе стали татар поджидать. Татар всего с десяток, немногим меньше, чем отряд Елисея, так у татар луки, которых у дружинников нет. Фёдор периодически назад оборачивался. Татары и гриди уже на саблях биться зачали. Ни звона оружия, ни криков уже не слышно, а потом за пылью и видно не стало. В боковое окно высунулся боярин, Фёдору крикнул:
– Если татары догонят, пергамент из этого сундучка им в руки попасть не должен.
Боярин приподнял с сиденья небольшой кожаный сундучок. В нём подписанный Менгли-Гиреем договор. Большая Орда об этом тайном сговоре ничего узнать не должна. Как позже выяснится и не узнала, как и о сговоре с властителем Тюменской Орды Ибаком.
– Исполню, боярин. Да выберемся!
О том, что удастся уйти без потерь, у Фёдора большие сомнения были. Ордынцы – они как клещ, вцепятся намертво, если в живых хоть несколько нукеров останутся.
Сколько вёрст промчались – неведомо. Фёдор периодически в сторону от шляха съезжал, чтобы пыль не мешала, назад оборачивался. Ни дружинников, ни татар не видно. Лошади от гонки уставать стали, шкуры мокрые от пота, похрапывают, ход сбросили. И погонять смысла нет, надо отдых дать, а то падут, тогда совсем плохо будет. Фёдор поравнялся с ездовым:
– На пригорке останови.
Ездовой кивнул, он и сам видел состояние лошадей, но без приказа самовольничать опасался. Въехали на пологий подъём, остановились. Местность в этих местах пересечённая – спуск, подъём. Зато с холма видно дальше. Дорога сзади пустынная.
– Распрягай, пусть траву пощипают, передохнут.
Беклемишев из возка вышел, с тревогой назад посмотрел:
– Зря распрягли.
– Иначе загоним коней-то.
– А вдруг наскочут?
– Тогда возок бросим, верхами уходить будем.
Боярин крупный сложением, небось от верховой езды отвык. Но возок в такой ситуации как камень на шее.
Кони отдохнули, подкрепились сочной травой. Фёдор скомандовал:
– Запрягай и рысью до сумерек едем.
Как-то само собой вышло, что Фёдор дружинниками и ездовым командовать стал. Видимо, сказывалось, что десятником был. А ещё – не боярское это дело гридями руководить. Его забота – переговоры. Пока кони ели, дружинники сами подкрепились подчерствевшими лепёшками, сушёным мясом и сухофруктами.
Проехали с версту, навстречу купеческий обоз попался. Фёдор подъехал, с коня соскочил, поздоровался уважительно. Как ты к человеку, так и он к тебе. Расспросил – не видели ли татарских разъездов, далеко ли до реки или ручья? Воду из баклажек на отдыхе выпили, а коням вода потребна, из фляжки его не напоишь, ему ведро, а то и ушат подавай, скотина-то большая. Ответы выслушав, поблагодарил. В свою очередь, предупредил о татарах впереди по движению. Разъехались, довольные друг другом. Уже смеркаться начало, ездовой на Фёдора поглядывает, сигнала к остановке ждёт. А Фёдор решил до реки дотянуть, недалеко осталось. Лошадей надо поить и сейчас, и утром, да обмыть немного, пот высох на шкурах, запах сильный, одежда уже пропахла едким лошадиным духом.
Стемнело, лошади сами прибавили ход, почуяв воду. И в самом деле скоро под луной блеснула река. Вброд переехали, на другом берегу распрягли коней, они сами пошли к воде. После дружинники и ездовой нарвали пучки травы, сами разделись, завели коней поглубже. Отмыли, оттёрли. Кони щипать траву пошли, ратники сами обмылись. Один из гридей, Лукьян, общее беспокойство выразил:
– Как там наши? Отбились ли?
Каждый понимал, что если дружинники их не догнали, то полегли в бою и ждать – значит обманываться. Фёдор промолчал. Воинская служба – она суровая и потери неизбежны. Не хочешь рисковать? Батрачь на барина. Одевают-обувают дружинников, оружие дают, броня, жалованье платят – не зря. За риск, возможные ранения, а то и гибель.
Костёр не разводили, зачем внимание привлекать? Поели всухомятку, водой из реки напились, баклажки наполнили. Дальше ехали без происшествий и через день добрались до рязанской заставы. Только после неё напряжение спало. Останавливались на постоялых дворах, ели горячую пищу. По сравнению с маршем по Дикому полю – отдых.
Неделя – и уже в Борисово прибыли, что под Серпуховом. Фёдор с братом Иваном обнялся. Возмужал Иван, лицо загорело, пока Фёдор отсутствовал. Из юноши в справного молодого мужчину превратился.
Сотник Пыльцын, увидев Иноземный поезд, удивился:
– А гриди где? Их же два десятка было, если мне память не изменяет.
– В Диком поле остались, – ответил Фёдор.