Глава 3
Понедельник 6 марта, утро
Ленинград, Измайловский проспект
– Вместе весело шагать по просторам… – присоединился я к летящей из радио песне, напутствуя уходящих родителей. Мою иронию проигнорировали.
– Не опоздай смотри, – оставила мама привычное указание.
Я мотнул головой и закрыл за ними дверь. «Пионерская зорька» закончилась, пошли «Новости». Убрал звук, и ноги сами занесли меня в мою комнату. Я еще раз озабоченно изучил трещинки на потолке – после вчерашних экзерсисов ко мне вернулась паранойя.
«Вроде бы чисто…» – отметил я, но червячок сомнения продолжал где-то внутри свою неторопливую грызню.
Вообще-то мне по нраву этот кусочек утра – полчаса неторопливого одиночества до выхода в школу: отличное время, чтобы помечтать за завтраком о чем-нибудь в собственное удовольствие. Если правильно настроиться, то время течет лениво, словно большая-пребольшая вода над головой, и будущее наливается красками; пусть это все в грезах, но все равно приятно.
Сегодня, однако, не мечталось – не тот был настрой. Я деловито жевал обжаренную в омлете булку и мысленно пробегался по намеченным вешкам: «Слава те господи, отстрелялся… Все, на ближайшие месяцы никаких поворотных исторических точек, можно расслабиться. В Иране все только начинается, до Тримайлайленда еще год… Первый корейский «боинг» пропускаю, до «Народного храма» в ноябре время еще есть… Что там на мне по мелочам висит? Городской тур по математике в воскресенье, а перед ним, в субботу, агитбригада. Грызть дальше модулярные функции, а потом, уже летом, переводить доказательство теоремы Ферма на бумагу… – И мысль моя заскользила вбок, к недавно освоенному: – Ах, но до чего ж удивительна эта предельно возможная симметрия! Фрагменты функций можно менять местами, поворачивать бесконечно многими способами – и при этом вид самой функции не изменяется. Поразительно красиво! Жаль, что эти функции невозможно представить – мы живем в трехмерном, а не в гиперболическом мире. А законы природы, похоже, действительно упрощаются, будучи выраженными в высших измерениях. Если Бог был, то при сотворении Вселенной у него не было выбора – он, по соображениям сопряженности, мог создать ее только так…»
Минут через пять я отмер и метнул испуганный взгляд на часы. Торопливо заглотил подстывший кусок и вернулся к реальности:
«Вопросик с подковыркой от Ю Вэ висит… А не пора ли и самого Андропова поковырять? Подкинуть, что ли, досье по Средней Азии и Закавказью, пробить «на слабо»? Нет, понятно, что бо́льшую часть он видит и так, но в формате диалога со мной, в связке с «советским человеком» это может прозвучать иначе, с другими последствиями».
И я взгрустнул, представив себе объем писанины – даже с использованием скорописи. А что делать? Писать, писать и еще раз писать…
«Ну и моя зеленоглазая, конечно. – Легко улыбаясь, я протер тарелку последней хрусткой корочкой. – Давно меня так не накрывало наваждением – и больно, и светло, и не хочется терять своей наивности…»
Грянувший, иного слова не подберешь, телефонный звонок был омерзителен – я выпал из нирваны, словно сорвался с верхней полки в поезде.
– Да? – От испуга в горле у меня застряла хрипотца.
– Андрей? – В знакомом женском голосе прозвучала легкая неуверенность.
– Доброе утро, Светлана Витальевна, – поприветствовал я «завуча».
– Уверенно опознал… – весело удивилась она.
– Нет, – мягко поправил я, – «узнал», «признал», но не «опознал».
Она легко согласилась:
– Тоже верно… Так, Андрей, в школу сегодня не идешь, я с Татьяной Анатольевной договорилась.
«Завуч» выдержала паузу, но я промолчал.
– Кхе… – негромко кашлянула Светлана Витальевна и продолжила: – Встречаемся пол-одиннадцатого на Владимирской, на троллейбусном кольце, хорошо? Проедем несколько остановок до места.
Перед моим внутренним взором приветливо встал своим тяжеловесным фасадом Большой дом, и я быстро уточнил:
– До начала Литейного проехать, да?
Трубка помолчала. Я даже начал беспокоиться, когда оттуда прозвучал знакомый уже вопрос:
– Ты поступать-то куда собираешься?
– Петродворцовое общевойсковое командное, – привычно отрапортовал я.
– Ага… – сказала Светлана Витальевна многозначительно, потом повторила: – Ага, шутим…
Я мысленно хмыкнул: тест пройден, она ленинградка. Это училище у жителей города словно притча во языцех, как самое строевое из строевых, и заявление о намерении поступить туда от учащегося спецшколы могло быть только формой стеба.
– Ну ладно, об этом сейчас не к спеху, – бодро продолжила «завуч», – значит, пол-одиннадцатого, договорились?
– Хорошо, – откликнулся я, – договорились.
Я приехал с пятиминутным запасом, но брюнетка уже ждала, нетерпеливо притоптывая сапожком по лужице. Оглядела меня, чему-то удовлетворенно кивнула и соизволила пояснить:
– Я предложение о поисковой экспедиции на майские подала. Времени осталось мало, мероприятие – сложное, поэтому, браться за него или нет, надо решать быстро. И тут много разных вопросов возникает… Конечно, по-хорошему надо было бы везти студентов, да со старших курсов, но, понимаешь, в силу определенных соображений нужны участники именно из вашего класса.
– Понимаю, – сказал я.
Она пристально посмотрела мне в глаза, потом кивнула:
– Кажется, действительно понимаешь… Тем лучше. Одно из необходимых условий для экспедиции – это управляемость данной группы школьников.
Я согласно прикрыл веки:
– Мальчишки, оружие…
– Выпивка… – подхватила она и, оглянувшись на подъехавший троллейбус, скомандовала: – Садимся.
Пока я брал билет, она заняла место у окна на заднем сиденье. Попутчиков практически не было, и я сел напротив.
– Нет, – сказал уверенно, – с выпивкой все будет нормально. Да и с найденным оружием тоже, я им объясню.
– Вот! – Она многозначительно воздела палец. – Вот именно в этом товарищи и хотят убедиться: что эта группа школьников уверенно управляема изнутри. Без этого нет смысла браться.
– То есть, – сообразил я внезапно, – вы меня показать везете?
– Да. – И она еще раз пробежалась по мне оценивающим взглядом.
Проехали мимо «Сайгона», пересекли Невский. Проплыла за окном знакомая «Старкнига», потом лекторий «Знания».
– Одного не понимаю, – отвернулся я от улицы, – как можно по мне в кабинете определить управляемость группы.
Она отмахнулась:
– Повезло. Дядька один из Москвы приехал шибко грамотный. Посмотрит на тебя и решит. Я-то тебя в действии видела… Но надо, чтобы кто-то посолиднее взглянул.
– Что, – не поверил я, – ради этого приехал?
– Да нет, конечно, – засмеялась она, – так, по смежным вопросам прислан поработать… Наша, выходим.
Контроль на входе мы прошли быстро: Светлана Витальевна махнула пропуском, дежурный прапорщик нашел меня в каком-то списке, и мы пошагали вперед.
Я с интересом вертел головой. На первом этаже, ближе ко входу, Большой дом был помпезен, но чем дальше мы углублялись в его переходы, тем все больше он начинал походить на Софьино общежитие: те же разбегающиеся во все стороны длиннющие коридоры с паркетом-елочкой на полу и те же ряды крашеных дверей, разве что освещение получше да чашечки с пластилином на дверях напоминали о режиме.
Нас проверили еще дважды: на площадке шестого этажа и в самом конце пути, перед входом в небольшой тупиковый отсек. Здесь Светлана Витальевна предъявила какой-то новый пропуск, а я удостоился внимательного разглядывания от серьезного мужчины в штатском.
– Посиди пока здесь. – Моя провожатая завела меня в большую светлую комнату на три окна и моментально испарилась.
Вернулась через пару минут с выражением легкого недоумения на лице.
– Какое-то срочное совещание созвали, ждем. Чаю хочешь? – И она принялась не глядя доставать из тумбочки чайные принадлежности.
Я хмыкнул и подошел к окну. Ниже виднелись зарешеченные окна «Шпалерки» – первой следственной тюрьмы России. Сколько в этих камерах интересных людей посидело: от Ленина с Мартовым до Гумилева с Хармсом… Фамилиями постояльцев назван с десяток улиц города – можно ли найти более явное указание на то, как переменчива порой бывает судьба?
Я взял горячую чашку, несколько сероватых листов бумаги и отсел на уголок большого стола. Сделаю еще одну попытку самостоятельно доказать, что кривая Фрея не является модулярной… Может, сегодня получится?
На какое-то время я выпал из реальности.
– Что это у тебя? – прозвучал женский голос, и я в недоумении оторвался от формул.
Ну конечно, Светлана Витальевна не могла не засунуть свой любопытный лисий нос в мои записи.
– Математика, – буркнул я недовольно.
– На школьную не похоже… – Она даже голову свою вывернула набок, пытаясь разобраться в моих закорючках.
– У меня в воскресенье городская олимпиада… – проскрипел я придушенно.
– А… – выдохнула она с облегчением. – А что в математическую не пошел?
Я чуть помедлил и отложил листы: нет, и сегодня не получится.
– А не хочу… – ответил я, а потом прислушался к себе и спросил: – А можно нескромный вопрос задать?
– Ну задавай, – позволила она осторожно.
– Где здесь туалет?
Светлана Витальевна с облегчением фыркнула:
– Пошли покажу, – не поленилась выйти со мной за дверь и указала рукой в сторону окна в торце коридора: – До окна и направо.
Я двинулся к цели, ощущая на спине ее взгляд. Режимное заведение, ничего не попишешь…
Туалет в этом важном здании был исполнен в привычно минималистической стилистике: белый кафель на стенах, крашенные синей краской кабинки. Я занял одну из них.
Почти сразу же из коридора послышались приближающиеся мужские голоса, и в туалет зашло несколько человек. Дружно зачиркали спички.
«Совещание закончилось», – догадался я и толкнул дверцу, выходя.
– А по китайским иероглифам надо с куратора восточного факультета начать, – выдохнув к потолку дым, начал размышлять вслух один из курильщиков. Затем дернул головой на движение и заметил меня. На лице его промелькнула досада.
Я опустил глаза в пол и попытался превратиться в полупрозрачную тень. Возможно, даже получилось – когда прошмыгивал мимо, за плечо меня никто не схватил.
«Просто совпаденьице, да? – хорохорился я про себя. – Паранойя, говоришь?»
Вдох-выдох… Вдо-о-ох… Выдо-о-ох…
«Соберись. Ложится рядом, но пока не в твою воронку. Но очень рядом…»
Я с силой размял ладонями лицо и вернулся в комнату.
За дверью меня встретил звонкий женский смех, серебристый, с переливами. На углу стола сидел, наклонившись к разрумянившейся Светлане Витальевне, какой-то чернявый мужчина и, энергично покачивая ногой, что-то ей жизнерадостно втирал.
– Не помешаю? – вежливо уточнил я.
Светлана Витальевна чуть слышно ойкнула. Чернявый обернулся и недоуменно заломил бровь.
– Георгий Викторович, – начала торопливо объяснять «завуч», – это по теме школьной поисковой экспедиции…
– Понятно, – прервал он и окинул меня цепким оценивающим взглядом.
Тут дверь за моей спиной распахнулась, и кто-то произнес запыхавшимся голосом:
– Товарищ Минцев, к аппарату! Москва, вторая линия…
Чернявый мгновенно посерьезнел и стремительно, точно крупная хищная рыба, проскользнул мимо меня.
– Закончилось? – уточнил я у Светланы Витальевны.
– Ага, – кивнула та, быстро разглядывая себя в извлеченном невесть откуда карманном зеркальце. Увиденным, судя по всему, осталась довольна – стрельнула сама себе глазами, чуть взбила челку и выжидающе уставилась на дверь.
Та, словно только того и дожидаясь, открылась. Светлана Витальевна чуть заметно посмурнела: вошедший был светловолос. Я узнал одного из курильщиков.
– Добрый день, Андрей, – кивнул он мне и мягко пожал руку, – садитесь. Чайком угостите? – повернулся он к девушке.
Дверь опять распахнулась и в нее, не заходя в комнату, просунулся Минцев:
– Витольд: все, я полетел докладывать. Работайте строго по планам. Светик – целую ручки, с меня – театр.
– Ловлю на слове, – довольно зарозовелась та.
Он, посерьезнев, посмотрел на нее длинным взглядом, словно запоминая покрепче, потом дверь закрылась.
– Поговорим? – повернулся ко мне Витольд.
– Светлана Витальевна сообщила мне цель беседы. Это не помешает?
Он тонко улыбнулся:
– Это я приказал так сделать. А ты уверен в себе, раз сказал об этом, верно?
– Вам, барин, виднее, – дурашливо ухмыльнулся я.
На лицо психолога наползло озабоченное выражение.
«Ну а кому сейчас легко… – подумал я без всякого сочувствия, – меня бы кто пожалел».
Тот же день, позже
Из Большого дома я вывалился часа через три – совершенно очумелый, словно все это время меня без перерыва крутило и полоскало в баке стиральной машины. Мне было уже глубоко безразлично, к каким выводам придет мозгокрут Конторы. Не будет поисковой экспедиции – и ладно… Найду другие идеи. Размышлять об этом не было ни малейших сил. Хотелось расслабиться и бездумно брести куда глаза глядят. Пусть мелкий дождик холодит разгоряченный лоб, пусть привычно хлюпает под ногами, а в голове не шелохнется ни одной мысли.
Но, оказалось, не судьба.
– Андрей? – окликнули меня, когда я спускался по гранитным ступеням Большого дома.
Я неторопливо повернулся. То был Гагарин: в кепке, кургузом плаще, с авоськой в руках.
– Привет, – отозвался я с ленцой. Мысли мои были еще не здесь.
– Какими судьбами? – растерянно спросил он, переводя взгляд с меня на монументальные двери за моей спиной и обратно.
– К бате заходил… – безразлично щурясь в моросящее небо, ответил я. – А ты? Ах да, ты же тут рядом живешь, на Моховой.
– Откуда знаешь? – вскинулся он.
– Уф… – выдохнул я протяжно. – Я мог бы сказать, что нашел в телефонном справочнике. Но ведь там ничего не сказано про Глуздева Ивана Венеровича, одна тысяча девятьсот пятьдесят третьего года рождения, беспартийного, незаконченное высшее. Верно?
Он ошарашенно помолчал, потом на лице его проступило опасливое уважение:
– Ну ты даешь!
– А ты как думал! – Я взглянул на него со значением. – Все контакты проверяются. Это – азы. Ты куда?
Он качнул рукой по направлению к Невскому, и молочные бутылки в сетке жалобно звякнули.
– Тогда пошли, – двинулся я к перекрестку, Ваня пристроился слева. – Слушай, а хорошо, что встретились, – оживился я, – звонить теперь не придется. Восьмое марта накатывает, духи сделаешь?
– Франция? – Гагарин моментально приобрел деловой вид.
– Нет, – покачал я головой, – две «Пани Валевска» и «Рижская сирень».
– Полтос, – с готовностью откликнулся он.
– Ну ты жучара… Две цены!
Гагарин пожал с философским видом плечами и промолчал.
– На Техноложку привезешь? – подумав, уточнил я. – Завтра, к полчетвертого?
Он охотно согласился. На том наши пути разошлись. Я оставил за спиной повеселевшего Ваню и двинулся в сторону дома.
Слегка моросил дождь, мелкий и пока скорее приятный. Порой вдоль проспекта пролетал ветер и мягко толкал в спину. Я шел, глубоко засунув руки в карманы. Думать о подслушанной в туалете фразе не было сил. Переосмысливать появление «завуча» в школе – тоже. Я с готовностью впал в спасительное отупение, отложив все на потом.
Спустя какое-то время ко мне стали возвращаться простые животные желания. Сначала промокли ботинки и захотелось в тепло. Следом пришел голод, и я сообразил, что еще не обедал. Я заозирался соображая. Справа обнаружился цирк, и можно было вернуться на Литейный, за наваристым харчо из баранины, но почему-то остро захотелось чего-нибудь низменного, под стать настроению – например, жареных пирожков с мясом и горячего куриного бульона. И я зашагал к кафе «Минутка».
Решение оказалось верным. После второго стакана наваристого бульона ко мне вернулась ясность мысли, а с ней и холодок в груди. Слишком нехорошая складывалась картина, и сочный беляш я дожевывал без всякого удовольствия.
Собственно, гипотез у меня было ровно три.
Первая – совпадение. Ну могут же сотрудники КГБ заинтересоваться китайскими иероглифами не в связи со мной, ведь так?
Но, к сожалению, я не в том положении, чтобы верить в добрые светлые сказки.
Вторая – я случайно попал в эпицентр. Эта группа ищет именно меня. Не знаю, как они вышли на иероглифы, но они явно знают обо мне намного больше, чем я был готов предположить раньше в самых своих тревожных думах.
«Вот как?! Как?! – восклицал я про себя. – Ну как КГБ могло выйти на эту примету? Неужели кто-то из наших разведчиков в США смог снять информацию обо мне?! Или наблюдатели заметили иероглиф на трубе напротив квартиры Фолк? Но тогда они изучали бы этот вопрос не год спустя. Нет, только слив из Лэнгли…»
Страшней всего была третья гипотеза. Обдумывать ее не хотелось, но и не думать не получалось: быть может, Комитет уже вычислил меня и теперь изучает, подбирая подходы? Отсюда сегодняшняя беседа с психологом, отсюда и умышленная оговорка про иероглифы – посмотреть, как я задергаюсь после этого.
Я глухо застонал, представив последствия: «Это будет провал, полный и безусловный провал миссии. Даже года не продержался… Значит, лох я чилийский. Да и не то страшно, что лох, переживу. Обидно, но не страшно. А вот страна… Человечество…» – Вот за это мне было действительно страшно, до потемнения в глазах.
Если я угожу в клетку, то советские руководители не смогут с толком использовать выжимаемую из меня информацию. Их личный опыт военных лет формирует совершенно иную картину угроз, с доминированием в ней внешних сил. Это устоявшееся мировоззрение находит свое ежедневное подтверждение в жесткой, а порой и жестокой, борьбе двух блоков. Внутренние же дисбалансы нашей системы сейчас лишь вызревают под покровом благополучия и привычной лакировки, не став пока ни опасными, ни особо тревожными.
«У меня не хватит аргументов, чтобы провести их через катарсис. Не поверят… – с тоской понял я. – Весь их жизненный опыт будет против».
Лишь одно соображение удерживало меня от полного и безоговорочного отчаяния – карманное зеркальце в руках Чернобурки. Если оперативница работает по мне, то сценка флирта с чернявым была лишней. В сценарии не может быть столь ненужных наворотов.
«Не верю! – решил я, поднимаясь из-за стола, и повторил, пытаясь убедить самого себя: – Не верю…»
Отогревшийся и сытый, я вышел на Невский и испытующе посмотрел вверх. Небо притворилось уставшим от дождя: просветлело и пошло разрывами. Я решил поверить ему и прогуляться до дома пешком.
Мысли мои были нерадостны: помимо подслушанного в туалете меня тревожил тот самый «губастый», что искал контакта со мной через Гагарина.
«Ладно, – размышлял я, – предположим самое худшее – он действительно из ЦРУ. Надо посерфить по их оперативникам – там, среди свободно владеющих русским, не может быть слишком много гомиков. Практически наверняка это будет мимо, но зато я успокоюсь. Да и сегодняшних людей из Большого дома тоже надо пробить. Как там… – Я согнал брови к переносице, припоминая: – Минцев Георгий Викторович и психолог Витольд».
И я сосредоточился на формировании очередного запроса к той бесподобной базе знаний, что связывала меня с прошедшим будущим.
Удивительно, но за этот неполный год я настолько вжился в свой СССР, что порой воспоминания о двадцать первом веке начинали казаться наведенными, и лишь этот функционирующий информационный поток подтверждал: «Да, не привиделось, да, было в твоей жизни и такое».
«Без недели год в СССР… – Уголки моего рта наконец чуть изогнуло улыбкой. – Однозначно – лучший год моей жизни. За такое не расплатиться, я знаю… Но я попытаюсь».
Небо опять принялось выдыхать влагу, но мне по-прежнему было здесь хорошо.
«Как достойно отпраздновать эту годовщину? Купить тортик и воткнуть свечку? По́шло. Отбить поздравительную телеграмму Юрию Владимировичу? Да, будет весело, но недолго и не мне… Нет, – подумал я, сворачивая в переулок и переходя на легкий бег, ибо из-за крыши показалась чернющая туча, – это все не то. Это событие достойно большего».
Стоило мне выбежать на набережную, как с неба ливануло всерьез. До дома было всего ничего – и я со всех ног ломанулся к мосту и дальше, к своей подворотне. Уже взбегая на третий этаж, притормозил.
«Что? Что я там увидел? Или показалось?»
Прикрыл глаза, сосредотачиваясь, и попытался вытряхнуть из памяти увиденную вот только что картинку. Удалось, и она мне не понравилась.
«Да нет, не может быть. Показалось, наверное. Привиделось».
За давно не мытым окном сгустились косо летящие струи, обозначив переход дождя в ливень. Я зябко передернулся, протер мокрое лицо и поднялся еще на пролет вверх.
«Или не показалось? Было или не было?» – Перед мысленным взором то появлялась, то пропадала вроде бы знакомая фигурка.
Чертыхнулся, недовольно стукнув кулаком по перилам, и развернулся. Сильно мокрее я уже не стану, зато хоть успокоюсь, а то ведь места себе не найду. И я рванул на набережную перепроверяться.
Добежав до спуска к воде, невольно ахнул. Ниже, на самом краю последней гранитной ступени действительно стояла, обхватив себя руками, Мелкая и безучастно смотрела под ноги на проплывающие мимо льдины. Волосы ее превратились в мокрые сосульки, а с драпового пальтишка текло, но ее это, похоже, не заботило. Я поежился от забегающих за шиворот струек и двинулся на девушку.
Она настолько ушла в себя, что заметила меня, лишь когда я крепко схватил ее за плечо. Испуганно дернулась, поворачиваясь. С белого как мел лица сквозь меня каким-то уже нездешним взглядом посмотрели шальные черные глаза. Ее посиневшие губы и подбородок сотрясала мелкая дрожь.
В груди у меня захолонуло, как бывает, когда ждешь дурной вести: уже знаешь, что она будет, но еще тоскливо не понимаешь – какая.
– Тома. – Я старался говорить негромко, мягко и неторопливо. – Том… В чем дело?
Она отвернула голову к реке и всхлипнула, а потом попыталась выдернуть руку.
– Ну-ну-ну… – успокаивающе забормотал я, – тихо, Тома, тихо… Я здесь… – и начал оттеснять Мелкую от края, плавно вклиниваясь между ней и Фонтанкой.
Она сделала инстинктивный шаг назад. Теперь я смог встать перед ней и взяться второй рукой за талию. Ей наконец удалось узнать меня. Из неплотно сжатых губ донесся какой-то то ли писк, то ли стон, и ее повело вбок.
– Ох! – Я подхватил девушку и поволок от края.
Мелкую начало колотить. Я плотно обнял ее и стал покачивать из стороны в сторону, пытаясь успокоить. Она всхлипывала и дрожала, а я держал, нашептывал ей в ухо какую-то дребедень и мысленно молил: «Прошу… Ох! Очень, очень сильно прошу – только не несчастная любовь!»
Постепенно движения Мелкой стали осознанными: вот повернула голову, озираясь, потом принялась протирать ладонью глаза, полезла в карман за платком.
– Пошли. – Я осторожно потянул ее по ступеням наверх.
Она чуть упиралась.
– Куда? – спросила глухо.
– Ко мне. Я тут рядом. Пошли, согреемся.
– Зачем? – Она опять начала вырываться.
В глазах ее так и стояла безнадежная тоска. Я колебался лишь миг, а потом кинул ей спасательный круг:
– Ты мне нужна. Пошли уж, Мелкая, пошли…
И она пошла, прижимаясь, как бездомный щенок, пытаясь время от времени заглянуть в глаза. Мне было от этого тошно и муторно.
Дома я первым делом засунул ее под горячий душ и велел сидеть там, пока не выпущу. А сам заметался по квартире: выжимал как мог пальто и одежду, развешивал на батареях, грел рыбный суп, мастерил бутерброды…
Потом она сидела на кухне и, не поднимая глаз, послушно потребляла пищу, а я давился комом, что встал поперек горла. Доела, аккуратно вернула ложку на место и замерла, уцепившись побелевшими пальцами за столешницу.
– Добавки?
Мелкая, все так же глядя в стол, молча помотала головой.
Я вздохнул, готовясь к нелегкому разговору:
– Ну, пошли тогда в комнату.
Усадил ее в кресло, накрыл пледом. Сам сел на тахту напротив и включил торшер. Доверительно наклонился вперед, сложил ладони «пирамидкой» и негромко приказал:
– Рассказывай.
Она дернулась было что-то говорить, но изо рта вырвался только длинный всхлип.
Я осторожно взял ее пальцы, осторожно их помял:
– Мне можешь рассказать все. Обещаю, что мое отношение к тебе от этого не изменится.
Она кивнула, еще раз всхлипнула, потерла припухшие веки и начала рассказывать. Я слушал тихий монотонный голос, смотрел, как лихорадочно дергаются жилки на худой девичьей шее, и заводился, зверея. Челюсти свело от острого желания вцепиться врагу в кадык. Мир качнулся и поплыл, выворачиваясь наизнанку кровавой пеленой.
Мотанул головой, приходя в себя. Главное сейчас – не напугать ребенка. Я попытался натянуть на лицо улыбку и не преуспел. Губы судорожно подергивались, лицо перекашивало гримасами. Хорошо, что Мелкая занавесила глаза челкой и смотрела в пол.
– Вот… Маму вчера похоронили… Я и решила… В детский дом не хочу… – Узкие плечи опять начали подрагивать. – Так – тоже…
Я решительно пересел к ней в кресло и приобнял. Она тут же доверчиво уткнулась мне куда-то в грудь, и футболка стала намокать. Я чесал ей за ушком, бормотал что-то успокаивающее в затылок и прокручивал в уме немногочисленные варианты.
«Ах как жаль! – от досады поскрипел я зубами. – Убивать этого урода нельзя. Как ему повезло! А тогда… Тогда только таким образом».
– Так, Мелкая, – с трудом я расцепил ее руки и встал. – Адрес говори.
– Зачем? – Она безуспешно пыталась стереть ладонями со щек мокрые дорожки.
Я достал из шкафа еще один носовой платок:
– На. Успокаивайся. Обещаю, все будет хорошо. Я поговорю с твоим отчимом.
Она с силой вцепилась в мою руку:
– Нет! Не надо… Он не будет тебя слушать!
Я наконец смог улыбнуться – вышло довольно пакостно:
– Будет. Я могу быть убедительным. Когда надо – очень убедительным. Верь мне. Просто верь.
Она вскинула на меня темные омуты серьезных глаз и сказала тихо, но твердо:
– Я тебе верю. Давно.
– Ну… Вот и славно… – Я невольно вильнул взглядом вбок. – Сиди спокойно, отогревайся. Родители сегодня поздно придут – в театре. Есть еще захочешь – в холодильнике лоток со вторым. Давай, адрес говори.
Потом покачался с пяток на носки, обдумывая детали.
– Он ведь тебя удочерял, да? Свидетельство о рождении где лежит? Памятные фотографии есть? Ключи давай.
Выслушал ответы, посмотрел в наполненные надеждой глаза и пошел на кухню. Повертел в руке стальную вилку и засунул в задний карман штанов. Все еще подрагивающей рукой налил воды и медленно, стараясь не лязгать зубами по стеклу, выпил.
Нет, все верно. Я не могу иначе.
До ее дома я добежал минут за пять. Взлетел, толкаемый лютой ненавистью, на четвертый этаж. Скрежетнул, проворачиваясь, ключ, и я толкнул противно скрипящую дверь. Пахнуло жареной курицей.
– Пришла? – донеслось откуда-то справа. – Где шлялась столько, бестолочь?!
Я длинно втянул через нос воздух и двинулся на звук. Навстречу мне из кухни вывалился рыхловатый мужичонка в растянутых трениках и застиранной до серого цвета майке.
– Ты кто? – оторопело спросил он, что-то быстро пережевывая.
Мой взгляд скользнул по небритой роже и зацепился за лоснящийся подбородок. Этот размазанный жир с прилипшими кое-где к щетине лоскутками куриного мяса подействовал на меня как красная тряпка на быка. И вот это лезло к Мелкой?!
В темя фонтаном, как из сорвавшегося брандспойта, хлынуло, затапливая разум, бешенство. Мир сузился до ненавистной хари напротив.
Даже не задумываясь, я сделал полушаг левой, чуть довернул тело и ребром стопы резко ударил по пузырю на трениках – туда, где должен быть нижний край надколенника. Раздался радующий ухо негромкий хруст, и рот отчима распахнулся, вбирая воздух. Не останавливаясь, я завершил движение вперед левым боковым по печени, с удовлетворением ощущая, как глубоко пробилось податливое на вдохе пузцо.
«Эх, хорошо! – подумал, провожая взглядом безмолвно заваливающееся тело. – Хорошо, что масса у меня еще небольшая, а то уже можно было бы начинать волноваться…»
Я упал ему на грудь, придавив коленями плечи. Наклонился, вглядываясь в помутневшие от боли глаза, ожидая, когда в них появится мысль.
Вот в стонах стало проявляться что-то членораздельное. Я завел правую руку назад и выдернул из кармана вилку, а затем, слегка царапнув зубчиками склеру, придавил нижнее веко.
– Ты, падла, какой глаз первым отдаешь, правый или левый?! – вырвалось из перехваченного ненавистью горла.
Он заизвивался, безуспешно пытаясь отодвинуть голову подальше. Я чуть отвел вилку, дав ему полюбоваться на острые зубья, а затем медленно подвел к левому глазу.
– А-а-а… – плаксиво просипело из-под меня. – Ты чего, паря?!
– Я чего?!! – Гримасы перекашивали мой рот то в одну, то в другую сторону.
Вилка припадочно задергалась в руке. Невероятно сильно хотелось изо всей силы вогнать ее в глаз, с размаху, на всю глубину, чтобы воткнулась изнутри в затылочную кость… Я крутанул вилку, перехватывая в кулак.
Видимо, желание это отчетливо нарисовалось на моем лице: он протяжно заскулил, засучил здоровой ногой, затем позади многозначительно хлюпнуло.
Я недовольно повернул голову, принюхался. Вот… засранец.
Ладно, надо доводить партию до конца. Я зарычал:
– За Томку! – Он дернулся подо мной. – Ты, мразь! Да по тебе сто семнадцатая рыдает горько! От пяти до пятнашки! И ты, зуб даю, пойдешь по верхнему пределу! Ых… – не сдержавшись, я коротко размахнулся, проткнул вилкой щеку и потянул вверх.
– А-а-а!!! – раздался горловой вскрик.
– Молчи, ублюдок! – Окровавленная вилка опять замаячила над выпученным глазом.
Я пару раз глубоко вдохнул, пытаясь хоть чуть-чуть успокоиться. Главное – не убить и не покалечить всерьез. Нельзя, нужен пока формальный опекун.
– Да и пятнашка не самое страшное… – зашипел я ему в ухо рассерженной гадюкой, – таких, как ты, на зоне не любят. Девочкой будешь для всего отряда, все пятнадцать лет. Это тебе повезет, если сразу порежут…
Я отклонился и попытался посмотреть ему в глаза. Он их тут же закатил. Я ткнул вилкой в подбородок и потянул, задирая ему голову, а затем захрипел, бешено брызгая слюной:
– В глаза, смотри, падаль, в глаза! Убью!!!
«Похоже, клиент созрел для конструктивного разговора», – оценил я его состояние.
– Назови! Хоть одну причину! Почему! Я! Не должен! Намотать! Твои кишки! На люстру?!
– Не было ничего! – заскулило из-под меня.
Я опустил большие пальцы на глазные яблоки и надавил. Так, теперь чуть посильнее… Отпустить.
Подвывая, он торопливо рассказывал то, о чем я уже и так знал или догадывался.
Да, или в койку, или детский дом. Нет, не бил, пальцем не тронул. Да честно! Ну почти, почти… Так для ее же пользы! Кормил, одевал. Да ты пойми, парень, она же взрослая уже девица… Нет! Нет, только не глаза! А-а-а…
Я с трудом оторвался от извивающегося подо мной тела. Сделал пару глубоких вдохов. Обтер окровавленную вилку о его майку.
– Значит, так, – прокашлялся, восстанавливая севший голос, и начал подводить итоги: – Убивать я тебя сейчас не буду. Пока, с-сука, не буду! – с размаху, выбив глухой стон, врезал костяшками кулака по грудине. – Побудешь отчимом до совершеннолетия. Запомни крепко: побудешь формально! – Еще один размашистый удар для закрепления сказанного. – Тому забираю. Вздумаешь жаловаться – не забудь, сто семнадцатая, от пяти до пятнадцати. И помни… Всегда, гнида, помни самое важное – ты жив, пока я о тебе не помню. И не дай бог… – Я многозначительно помахал вилкой перед его глазами, а потом не сдержался и опять надколол под скулой, – не дай бог ты как-то проявишься у меня или у Томы на горизонте… Да хоть даже случайно на улице тебя увидим… Ты все понял?! Или тебе для большей понятливости вилку в задницу вогнать?!
– Ы-ы-ыы… – Он затряс головой, ошалело лупая глазами.
– Согласный, значитца?
Он торопливо закивал.
Я поднялся. Ну и вонища…
– Лежать, – лениво пнул для профилактики по ребрам и пошел в комнату собирать вещи Мелкой.
Портфель и сменка. Учебники и тетрадки. Фотоальбом…
Открыл и просмотрел последние страницы. Томка с мамой. Красивая женщина была, тонкого такого восточного типажа. Что ж она за такую гнусь пошла?! Ага, вот и свидетельство о рождении. Скромная стопка одежды.
Все?
Все!
Проходя, не удержался и пнул поскуливающее тело еще раз. Потом осведомился:
– Вопросы? Замечания? Предложения? Нет? Ну и славно. – Перехватил чемодан в другую руку и, наклонившись, прошипел: – Следующая наша встреча будет для тебя последней! Мразь! Прямо сейчас кишки тебе размотал бы, да, к сожалению, пока живой нужен!
Хлопнула за моей спиной дверь парадной, и я омыл лицо в свежем воздухе. Пошел отходняк, мелко задрожали руки. Я добрел до скверика и буквально рухнул на скамейку.
«Мокрая? Да пофиг… Ух! Это я по краю прошел… Как не вогнал вилку в глаз? Как удержался? Чудо, натуральное ведь чудо… – Я перевел дыхание, откинулся на спинку. – Ладно, надеюсь, я этого мерзавца качественно запугал. Теперь пора подумать о будущем».
Я запрокинул голову и, наблюдая за близким небом, медленно приходил в себя.
Будущее… В мечтах оно было легким и красивым, словно перышки облаков, по которым прошелся своей кистью умиротворяющий рассвет. Опыт подсказывал, что так бывает только в сказках. Душа не хотела с этим мириться.
«В конце концов, – подбросил я себе аргумент, – уж здесь-то, между нами, все зависит только от нас самих».
С тем я и пошел в сторону дома.
На углу остановился, осененный внезапной мыслью. Вернулся к телефонной будке, втиснулся в нее с чемоданом, нарыл в кармане две копейки и набрал знакомый номер:
– Привет, Гагарин… Это хорошо, что ты никуда из дома не ушел… Да, погода мерзкая, согласен. Слушай, еще один срочный заказ появился. Маклер есть знакомый?.. Хорошо, смотри, что надо: двушка на съем, приличная, с обстановкой, в квадрате между Московским, Лермонтовским, Обводным и Фонтанкой. Представил? Если не найдешь там, ищи вдоль по ветке «Техноложка» – «Пушкинская» – «Владимирская». Квартира нужна срочно. Ну вот совсем-совсем срочно, буквально завтра! Снимаешь на себя, говори, что студент, жить будешь с младшей сестрой… Нет, ты там жить не будешь… Сестру я тебе потом представлю… Слушай, мне сейчас не до смеха. Тебе с меня полтинник за съем, четвертак сверху каждый месяц за встречу с хозяевами квартиры. Деньги там отдать или какие вопросы порешать. Берешься? Ага, ну вот и славно. Только квартиру сам внимательно посмотри, как для себя, чистую, без клопов и тараканов… Хорошо, я тебе вечером перезвоню. Вот прямо сейчас займись, отложи все… Выручай, Ваня. Да! Слушай, доложи мне еще одну «Рижскую сирень», хорошо? Хотя стоп!
Я на секунду задумался. Действительно, это может создать неловкую ситуацию: два одинаковых запаха у девушек в моем окружении… Ни сил, ни времени подбирать Мелкой парфюм на Восьмое марта у меня не было, поэтому я продолжил:
– Возьми сам какой-нибудь маленький флакончик приличных духов для девушки, хорошо?.. Ага, спасибо. Давай, пока.
Я опустил трубку на рычаг и вдруг похолодел, вспомнив о своих подозрениях.
«Черт! Начисто все из головы вымело с этим подонком… А вдруг тот «губастый» все же из ЦРУ?! – И я постоял, тупо глядя на наборный диск, потом вздохнул: – Поздно, уже позвонил… Тогда Мелкую Гагарину ни в коем случае нельзя показывать, обойдется. Просто на всякий случай… Хотя, конечно, это я перестраховываюсь – ну никак ЦРУ не могло бы выйти на меня через Гагарина. Бдительность у разведчика должна быть, но паранойя для него губительна. Не паникуй зазря, Дюха».
Эту мысль я любовно баюкал, возвращаясь домой.
Когда шагнул в квартиру, Мелкая переминалась в прихожей.
«Не отходила от двери, что ли?» – мелькнуло в голове.
Она открыла рот, порываясь что-то спросить, потом увидела в моей руке знакомый чемодан и промолчала.
– Все в порядке, – хрипловато сказал я, опуская ношу на пол. Прокашлялся и добавил, стараясь сразу успокоить: – Все в полном порядке. Мы с ним договорились.
– У тебя кровь… – Она испуганно схватила меня за рукав.
– Где? – оглядел я себя с недоумением.
– На лице… Где у вас вата? Я сбегаю, принесу. – В голосе ее слышалось нешуточное волнение.
– Не надо, – отмахнулся я, – сейчас умоюсь и не будет крови. Это… Хм… Это не моя.
Стереть пару багровых брызг, окропивших мою левую скулу, было несложно, но я продолжал всей кожей ощущать пакостную атмосферу той квартиры, с ее темными, пропитанными болью углами и застоялым запахом многократно пережаренного жира. Поэтому долго плескался в раковине, старательно промывая в ледяной воде лицо и глаза, полоща рот. Гадливость уменьшилась, но не ушла совсем, а лишь притаилась где-то за углом. Опять захотелось махнуть внутрь чего-нибудь крепкого, грамм так пятьдесят. Я даже мысленно представил себе папин бар и стоящую в нем початую бутылку с пятью звездочками на коричневато-желтой этикетке. Потом, словно наказывая себя за крамольные мысли, долго, до красноты, тер лицо мохнатым полотенцем, окончательно приходя в себя.
«Согласится? Нет?» – Я взволнованно провел пятерней по шевелюре и решительно потянул на себя дверь.
Мелкая маялась под дверью, и я чудом не влетел в нее, торопливо выскакивая из ванной. В моей байковой клетчатой рубашке не по размеру, с распущенными и до сих пор не просохшими до конца волосами, она ощущалась в полутьме квартиры старше, чем я привык ее воспринимать, и это сбивало с толку.
– Так, – ляпнул я первое пришедшее в голову, – ты вообще как?
Ответом было лишь короткое движение плеч, но маленькие ноздри выдали ее, начав обиженно трепетать. Я мысленно обругал себя за нечуткость: «Ну вот зачем, дурак, напомнил?!» – и торопливо сменил тему:
– Отогрелась? Пошли, расскажу, как мы дальше жить будем.
Это помогло: хотя глаза ее уже успели влажно блеснуть, девушка сразу устремилась за мной.
– Значит, это… – Я нарезал кружок по комнате, собираясь с мыслями, и посмотрел на Мелкую, примостившуюся на краешке тахты.
Она сидела, напряженно вытянувшись. На скулах проступили темные неровные пятна, в глазах появился лихорадочный блеск. Пальцы вцепились в матрац.
– Вот, – решился я наконец, – об отчиме забудь. Его в твоей жизни больше не будет. Нет, нет, жив он, – успокоил я взметнувшуюся в ее глазах опаску, – и даже местами здоров… В общем… – Я запинался и все никак не мог подобрать подходящих слов. – В общем, я тебя у него забрал, вот. Он… мм… согласился с этим. Считай, что теперь я за него.
– Так… Так разве бывает? – тихо-тихо спросила она.
Напряжение начало уходить из ее приподнятых плеч.
Я опустился у ее ног. Теперь наши глаза были рядом – я сейчас не мог и не хотел ни врать ей, ни увиливать.
– Иногда. Как в нашем случае.
– И… И где я буду жить? Твои родители разве разрешат? – В ее голосе послышалось робкое ожидание чуда.
– Нет, – покачал я головой, – к сожалению, нет. Они, у меня, конечно, молодцы, но не настолько, чтобы поселить тебя в одну со мной комнату.
Мелкая отчаянно покраснела.
– А… как тогда? – Бровки ее недоуменно вскинулись.
– У тебя есть другие родственники? – уточнил я на всякий случай.
В глаза напротив вернулся испуг. Потом Мелкая, словно через силу, кивнула:
– Бабушка в Ташкенте. Но мы не общались… После того, как мама…
– Не суть, – остановил я ее, – адрес знаешь?
Она на миг прикрыла веки, потом сказала ничего не выражающим ровным голосом:
– Адрес я помню, – и занавесилась челкой.
Я осторожно взял ее за покорную кисть.
– То-о-ом… – Имя царапнуло язык, и я на миг запнулся, а потом продолжил твердо, словно вколачивая каждое слово: – Я. Тебя. Забрал. А вот на время или нет – решать тебе.
Она торопливо вскинула взгляд. В легком сумраке комнаты глаза ее казались невероятно огромными и почти черными. В них что-то мерцало – такое, в чем можно было бы разобраться прямо здесь и сейчас, но вот этого-то мне и не хотелось, поэтому я бодро продолжил:
– Бабушка – это все равно твоя семья. Захочешь – поедешь к ней, не захочешь – не поедешь. Да и о лете надо думать…
– Тогда я ничего не понимаю, – призналась Мелкая, растерянно мигнув.
Это короткое движение век опять ее преобразило: теперь напротив меня сидел обескураженный ребенок.
Я встал, подошел к окну.
– Это потому что мимо тебя прошло одно важное обстоятельство, – начал объяснять расклад, – я это от всех скрываю, только родители в курсе. Кхм… Кузя подозревает, правда… Ты же знаешь, что я шью. Чего не знаешь – кое-что из сшитого потом продаю через комиссионки. Получается очень даже хорошо. Половину денег сдаю в семью, но и мне остается немало. Так что мы просто снимем тебе жилье недалеко от школы. Это будет наша квартира. – Я замолчал, давая ей время оценить решение.
– А… Но… А как же… – забормотала она потрясенно.
– Остальное тоже купим, – отмахнулся я, – еду, одежду. Нам повезло, что вот как раз это – не проблема.
– Я… – Вспыхнув надеждой, она вскочила с дивана и вся подалась мне навстречу. – Мне совсем немного надо! Я научусь и буду помогать тебе шить!
– Ох… – длинно выдохнул я и горько улыбнулся. – Горе ты мое тощее…
Вслушался в себя, взвешивая все в последний раз, – что бы ни случилось, обратной дороги у меня теперь не будет. Подошел и поднял ее, подхватив под коленки – она только тихо ойкнула, – а потом опустился в кресло.
– Давай определимся в самом главном. – И проговорил в ушко, выделяя каждое слово: – Я. Тебя. Усестряю.
Она застыла, не дыша.
Я тихо уточнил:
– Если ты, конечно, не против…
Мелкая извернулась и заглянула мне в глаза. С невероятным облегчением я увидел ответ.
– Да, – кивнул, – привет, сестренка.
Она беззвучно шевельнула губами, потом негромко всхлипнула и обхватила мою шею. Я сидел, прижавшись щекой к ее горячему лбу, поглаживал ей спинку, и моя многострадальная футболка опять мокла, но на лице моем гуляла широченная улыбка – из Мелкой лились слезы очищения. Потом губы мои чуть искривились: «Так вот он какой, подарок на годовщину». Я скосил глаза на тяжелую волну черных волос и тихонько хмыкнул.
– Что? – встревоженно вздрогнув, подняла она зареванные глаза.
– Да так, мысли всякие бродят, не волнуйся, – успокаивающе улыбнулся я и бережно прикоснулся губами к ее лбу. – Так… Теперь давай по порядку. Пока у нас поживешь. С родителями вечером решу, – я замолчал, прокручивая версии, – скажем, что отец у тебя в запой ушел, буянит. На несколько дней этого хватит, а там квартира съемная появится. К тебе подружки домой ходят, звонят?
– Нет. Отчима боятся… А телефона у нас нет.
– Хорошо, – протянул я по слогам. Запустил пятерню в ее волосы, глубоко, до самого затылка, и слегка потянул, пропуская пряди между пальцами. Повторил задумчиво: – Хорошо.
В приглушенно дневном свете ее волосы отливали неярким серебром. Перебирать их было приятно. Они только прикидывались жесткими, на ощупь же были упруги и легко, словно ластясь, скользили между пальцами.
Мелкая замерла, потом прерывисто выдохнула:
– Мне так мама иногда перед сном…
Я притиснул ее к себе посильнее и ткнулся губами куда-то в темя. Так мы на какое-то время и застыли. Мне было сразу и горько, и радостно, и легко – словно я только что взял какой-то очень важный рубеж.
Потом я осторожно потянул ее за подбородок и посмотрел в глаза:
– Тебе будет непросто.
Она с готовностью кивнула:
– Я знаю. Я готова.
– Это хорошо, – усмехнулся я. – Что у тебя по оценкам западает?
Она, видимо, ожидала чего-то другого, но ответила не задумываясь:
– Тройка была по рисованию, на черчении подтянула до четырех. Ну и четыре по физре.
– А остальное? – осторожно уточнил я.
– Отлично. – Теперь улыбнулась и она, пусть только самым краешком губ, но лиха беда начало…
– Вот это да. – Я озабоченно поскреб свободной пятерней в затылке. – Выходит, ты умнее меня.
Она молча вернула голову мне на плечо.
– Это хорошо, – продолжил я, слегка покачиваясь взад-вперед, – потому как на школьную программу надо наложить как минимум плаванье и танцы. И рисование…
Она чуть дернулась.
– Да-да, – понял я, – рисование обязательно. Чтобы ничего у тебя не западало. Будем выращивать разносторонне развитого советского человека. Совершенного.
Мелкая едва слышно хмыкнула и потерлась виском о плечо:
– А чем я могу тебе помочь? Ты сказал, что я тебе нужна.
– О! Конечно, ты будешь мне помогать. Но! – Я отклонился и посмотрел в упор. – Ты мне просто нужна. Не для чего-то. Просто будь рядом.
Она помолчала, потом негромко сказала, вроде как даже и не мне:
– Буду. Обещаю.
Мы затихли, обнявшись. Ранняя весна задумчиво глядела на нас из окна дождливо-серыми глазами, словно что-то решая. Потом нахмурилась дождем, и по стеклу забарабанили крупные капли. Резко, как наказывая, хлестанул по старым тополям ветер. А в моей комнате смешалось два теплых дыхания и воцарился покойный уют.
Тот же день
Ленинград – Москва – Горки-9
Звонок из секретариата Председателя был ожидаем: Жора понимал, что его вот-вот выдернут на доклад в Москву. Вчерашняя вербовка русиста была крупным оперативным успехом, однако подробности в любом случае были «нетелефонным разговором».
Понимал это и многоопытный Блеер, поэтому вчера, сразу после получения первого доклада, они устроили мозговой штурм, пытаясь вписать свежий массив данных в и без того противоречивую картину.
– В общем, или – или. – Было уже полвторого ночи, когда Владлен Николаевич подвел черту. – Или это подстава и американцы старательно водят нас за нос, фальсифицируя признаки объекта, или вы, Георгий, ищете что-то настолько необычное, что мое любопытство аж зудит. Хотя… – Генерал мечтательно посмотрел вдаль. – Может быть и то, и другое одновременно. Ешкин кот, как интересно будет это распутывать!
Интересно было не только Блееру: на Московском проспекте перед «Волгой» Минцева раскатили «зеленую волну», и дорога от Большого дома до трапа греющего движки рейсового самолета заняла всего полчаса. Вторая «Волга» со знакомым порученцем Андропова приняла Жору прямо на взлетном поле «Шереметьева».
Андропов ждал не в Москве и даже не в Ясеневе, а в небольшом домике в Горках. Он был явно болен: с покрасневшими, слезящимися глазами, подтекающим носом и слегка гнусавым голосом.
– Располагайтесь подальше, Георгий, – вяло махнул рукой после приветствия, – чтобы я вас не заразил. Наливайте чай, угощайтесь… Борис Семенович в Женеве, обсудим новости вдвоем.
Слушал долго, не прерывая, потом глубоко задумался. Сидел в старом поскрипывающем кресле нахохлившимся вороном, время от времени поводя головой из стороны в сторону, словно чему-то удивляясь. Когда заговорил, в надтреснутом голосе звучала усталость:
– Нет, Георгий, думаю, что это – не отвлекающая операция. Даже больше скажу – уверен в том. Наша резидентура в Кабуле смогла наконец выяснить подробности передачи информации о замыслах «Халька». – Он тяжело, словно через силу, повернул голову к Минцеву: – Стрелой в окно посольства в Москве доставили. Стре-лой, Георгий.
– Во как… – пробормотал озадаченно Минцев. – Так вот оно откуда вылезло…
Он с досадой покусал уголок губы. Искоса наблюдавший за ним Андропов удовлетворенно качнул головой в такт каким-то своим мыслям.
Сладкие мечты, что воспаряли в их умах еще полгода назад, с размаху налетели на риф жестокой реальности: «Сенатор» играл сам за себя. И если первые смутные свидетельства тому еще можно было какое-то время ставить под сомнение, оставаясь во власти приятных иллюзий, то почти однозначно установленная связь между объектом поиска и разгромом просоветской группировки в Кабуле уже не оставляла им никакого маневра – факты безжалостно прижимали к стенке.
– В голове с трудом укладывается… – признался Минцев. – Дать нам столько информации… Причем какой информации! А потом сработать против нас… Не понимаю логики.
– Цели мы не понимаем, – покривился Андропов и повторил, пару раз наставительно пристукнув указательным пальцем по деревянному подлокотнику: – Цели. А она у него есть.
Он немного помолчал, потом дернул лицом и доверительно пожаловался:
– Мы теперь вынуждены допускать возможность и того, что противник получил объем информации, близкий с нами. Наши разведсети на Западе могут быть взяты под такой же контроль, как и их здесь. По срокам все сходится… – Он тяжело вздохнул. – Если считать приезд доверенных оперативников Карлуччи в Ленинград началом серьезной операции ЦРУ по поиску «Сенатора», то, с учетом времени, необходимого на перепроверку, они получили важную информацию весной – тогда же, когда и мы.
Жора прикрыл глаза, пытаясь представить себе возможный масштаб игры, и ощутил ужас, преуспев.
– Кошмар, – выдохнул севшим голосом. Потом резко замотал головой: – Нет, не верю. Все равно не верю.
– Почему? – быстро спросил Юрий Владимирович.
Минцев постучал кончиками пальцев друг о друга, формулируя то неявное ощущение, что оставляло надежду. Катнул желваки на щеках и заговорил:
– В то, что американцы что-то получили от «Сенатора», – верю. Против фактов не попрешь. Да, возможно, весной – было там наблюдением отмечено определенное шевеление резидентуры. Но я не верю в то, что ЦРУ получило или получает равноценный с нами пласт информации.
– Почему? – жадно повторил Андропов. Рассохшееся кресло под ним нервно скрипнуло.
Минцев повел подбородком вбок, потом упрямо насупился:
– Исходя из характера и объема переданной нам информации. «Сенатор» подталкивает нас вперед по всем направлениям. Комплексно! Вот правильное слово – комплексно! – Жора оживился, поймав идею. – Любая узкая цель не требует такой комплексности. Здесь же речь идет скорее о помощи вообще, а не в чем-то конкретном.
– О! – Юрий Владимирович прищелкнул пальцами и, откинувшись на спинку кресла, посмотрел сквозь Минцева. – Это вы хорошо уловили.
Взгляд его уплыл к окну, и он о чем-то ненадолго задумался, озабоченно при этом помаргивая. Потом лицо Председателя перетянуло неожиданно простодушной улыбкой:
– А я, чтобы оставить себе надежду на лучшее, зашел с другой стороны. Все-таки личность, стоящая за «Сенатором», волей-неволей проступает в полученных текстах. И я глубоко убежден, что это действительно наш, местный, в основе своей – действительно советский человек. Со своими завихрениями, очевидно… – Андропов крутанул кистью какой-то замысловатый жест и поморщился. – Но наш.
– Идеалист? – бросил Жора пробный камень.
– Да! – с неожиданным жаром откликнулся Андропов. – Да, черт возьми! Какой-то теоретик гуманизма! – Это невинное определение вырвалось из него словно грязное ругательство. Потом он мечтательно процедил: – Поставить бы такого на поток, выбирать между плохими и очень плохими вариантами…
В комнате на какое-то время повисло тугое молчание. Потом Андропов проворчал, глядя куда-то вбок:
– Но и худшего варианта все равно исключать нельзя…
Задумчиво похлопал ладонью по подлокотнику. Потом пальцы его, словно отмечая какое-то решение, выбили из полировки решительную дробь. Лицо Андропова дрогнуло, застывая в знакомом по портретам выражении. Он посмотрел на Жору неожиданно остро и перешел на начальственный голос:
– Выяснение характера и объема поступающей в ЦРУ информации является сейчас задачей, в приоритете лишь чуть уступающей собственно поиску «Сенатора». Разведка свое задание получила. Контроль на границе, особенно на финском и норвежском участках, в приграничных районах Прибалтики значительно усилен. Вам же надо подтвердить данные, полученные вчера от этого русиста. И обязательно внедряться в ленинградскую резидентуру ЦРУ – и техническими средствами, и агентурой. Обязательно! Мы должны любой – буквально любой – ценой взять канал связи «Сенатора» с ЦРУ под контроль. Используйте для этого все ресурсы.
Андропов большим глотком влил в себя остывший чай и добавил тоном пониже:
– Разрешаю информировать Блеера о характере полученной от «Сенатора» информации. Смысла держать его в неведении больше нет… – Побарабанил пальцами и пояснил, еще больше понизив голос: – После того как к работе с материалами по Польше, Ближнему Востоку, Китаю и Африканскому Рогу по поручению Леонида Ильича подключился Международный отдел ЦК и профильные институты, удержать в тайне необычно комплексные – вот удачное, право, Георгий, вы слово подобрали – анализы и прогнозы долго не удастся. Да и сама постановка задач многое скажет понимающим людям. Поэтому самое позднее уже этим летом в Вашингтоне будут знать, что мы знаем… – Андропов нахмурился. – И мы не имеем никакого права допустить эксфильтрацию источника с территории СССР. Переход «Сенатора» под контроль противника абсолютно недопустим. Если вдруг до этого дойдет, вы должны пресекать развитие такого сценария любыми, Георгий, я особо подчеркиваю: любыми средствами!
– Понятно, – скупо ответил Жора.
Действительно понятно, чего уж там…
Андропов еще немного посверлил его испытующим взглядом и удовлетворенно качнул головой.
– Хорошо… – Лицо его опять поплыло обмякая. Он наполнил свой стакан и кивнул на большой термос: – Хотите попробовать? У меня тут китайский лимонник добавлен, очень хорошо мозги стимулирует.
Юрий Владимирович прервался и в очередной раз затеребил несчастный нос платком, а потом резко дернулся, отворачиваясь, и звонко чихнул вбок.
– Ужас… – пожаловался, страдальчески задрав брови.
– Бывает, – протянул Жора, притянув к себе термос. – Как наш врач говорит: насморк без лечения длится семь дней, с лечением – одну неделю. Просто перетерпеть…
Андропов с каким-то выражением безнадежности на лице махнул рукой и вернул разговор в рабочее русло:
– Георгий, что лично вы думаете о свойствах источника? Давайте сверим мысли.
– Хм… – пробормотал Жора, грея ладони о стакан. – Мы установили, что он подглядывает в будущее. Похоже, это действительно так, иначе многие вещи просто невозможно объяснить. Но, судя по всему, этим его способности не ограничиваются.
– Так-так, – заинтересованно подбодрил Андропов.
– Во-первых, уровень демонстрируемых им личных навыков быстро нарастает. – Жора демонстративно загнул палец. – Наиболее очевидно это в отношении оперативной подготовки, где произошел переход от наивных попыток писать анонимные письма в перчатках ко вполне профессиональной системе двусторонней конспиративной связи. И все это меньше чем за три квартала. Во-вторых, постоянно множится число самих навыков. Вот сейчас к списку, судя по всему, добавились владение китайским языком и стрельба из лука. И всеми этими навыками он владеет на высоком уровне.
– Да, – кивнул, подтверждая, Юрий Владимирович и опять затеребил нос платком, – да. Со стрельбой из лука – именно так. Дистанция выстрела была около тридцати метров. В форточку высотой меньше тридцати сантиметров, в ветреную погоду, под углом и с перепадом по высоте… Это, Георгий, мастерский выстрел. Минимум норматив камээса.
– Полагаю, – продолжил Жора, – что число явленных навыков и их качество уже вышло за рамки гипотезы об удачно подобравшейся группе. Поэтому я не ожидаю прорыва от поисков среди лучников и китаистов. Получится как с ленинградскими криптологами… Это не значит, конечно, что мы не будем работать в этом направлении. Обязательно будем, и уже начали – в конце концов, он где-то стрелы и лук должен был взять… Но больших надежд на эти поиски я бы не возлагал.
– Так… – Андропов помолчал, рассеянно разглядывая свои пальцы. Потом вскинул на Жору сузившиеся глаза. – Как у вас сочетается этот мелькающий и у нас, и у американцев подросток и проявленная способность к аналитическому творчеству?
Жора нервно дернул щекой. Этот вопрос мучил его давно.
– Понятно, – сказал он, – что для аналитической работы столь высокого уровня нужен совершенно определенный жизненный опыт, которому неоткуда взяться у подростка. Соответственно остается всего два варианта: подросток как напарник – и подросток как личина. И я все больше склоняюсь к последнему варианту.
– Личина… – Андропов проговорил, как прожевал, точно пробуя слово на вкус. Потом снял очки и устало потер глаза. – Да, умеете вы подобрать слова. И что за той личиной прячется, как думаете?
Жора развел руками:
– Я даже не уверен, что это можно назвать человеком. Но, похоже, советский.
– Советский нечеловек? – неловко пошутил Андропов. Полные губы разъехались в полуулыбке, но глаза остались серьезны.
– Вопрос определений, – живо откликнулся Минцев. – Мы явно видим не все его возможности, раз он продолжает нас удивлять. Поэтому нельзя исключать и самых фантастических гипотез, вплоть до того, что биологическая его сущность может значительно отличаться от привычной нам. А вдруг он – полиморф, способный к радикальному изменению внешности? Тогда достаточно легко решается парадокс между внешностью и специфическим опытом: подросток – это лишь безобидный и не вызывающий подозрения образ, принимаемый на время проведения операции.
В глазах у Андропова заворочалось тяжелое недовольство, и Жора взмахнул кистью:
– Конечно, это лишь одна из гипотез… – Он чуть поколебался и добавил: – Так же как вы не можете исключать худших вариантов относительно идущей мимо нас информации «Сенатора», и мы в оперативно-розыскной работе должны учитывать возможность самых тяжелых раскладов. Всегда остается вероятность, что все не так плохо и подросток – лишь связной. Тогда все решится гораздо быстрее.
– Ладно, – согласился с этим Андропов и неожиданно миролюбиво улыбнулся. – Чем-нибудь меня порадуете еще, Георгий?
– Обязательно, Юрий Владимирович, – бодро ответил Минцев. – «Сенатор» время от времени ошибается, и вот это – самое важное. Его видели мельком мы. Судя по всему, мельком его видели и американцы – иначе с чего бы они фотографировали мальчиков-подростков именно в профиль? Раз он не смог предотвратить своих засветок на операциях, значит, он не всеведущ. Что ему стоило проверить, к примеру, наличие поста наблюдения у того почтового ящика? Я не верю в легкомыслие такого размера. У его способности есть какая-то «слепая зона». Вот через нее мы и будем его ловить.
– Искать, – поправил Андропов, – пока только искать. А вот когда найдем… Решать, что делать с найденным, будем уже не мы. И это, Георгий, очень, очень хорошо.
Тот же день, поздний вечер
Ленинград, Измайловский проспект
Несмотря на поздний вечер, родители ввалились в квартиру с шумом – видимо, заметили с улицы свет на кухне. Я выметнулся им навстречу и зашипел свирепым шепотом:
– Тихо вы! У меня там, – мотнул головой в сторону своей комнаты, – девушка спит!
– А что, смело… – произнес папа после короткой заминки.
От него слегка тянуло коньяком, но глаза были трезвыми, а теперь еще и озадаченными.
Мама беззвучно хлопнула ртом и начала торопливо сдергивать с себя сапожки.
– Пошли на кухню, – вполголоса предложил я.
– Пошли, – согласился папа, с интересом косясь в сторону моей комнаты.
Мама наконец совладала с обувью и, не снимая пальто, подскочила к закрытой двери. Я напрягся, но она лишь осторожно, от порога, заглянула внутрь и секунд через пять так же осторожно отступила.
– Другая… – прошептала папе растерянно.
В глазах у того внезапно блеснуло веселье.
Мы прошли на кухню: папа, за ним, ступая отчего-то на цыпочках, мама, я же замыкал строй.
– Ну, докладывай. – Папа развернулся и оживленно потер ладони.
– Да… – пожал я плечами, – это из нашей агитбригады, классом младше. Кстати, тоже Тома.
– Да что же такое-то! – Мама, не выдержав, всплеснула руками. – Заговорили тебя на них, что ли!
– Да ты не о том думаешь. – Я посмотрел на нее с укоризной. – У этой четыре дня назад мама от рака умерла, а отец по такому случаю опять запил…
– О… – мигом посерьезнев, протянул папа.
Мама прерывисто вздохнула и замерла с широко распахнутыми глазами.
– А во хмелю он буен, – продолжил я пояснять расклад. – Случайно ее на улице встретил – мокрая до нитки, совсем уже никакая. Не оставлять же на холоде… Вот, взял с собой.
– Правильно сделал, – рубанул ладонью воздух папа, – молодец.
– Она говорит, что запоев длиннее недели у него обычно не бывает. Так что ей перекантоваться бы у нас несколько ночей, а?
Папа с готовностью кивнул:
– Да, конечно, пусть живет. Накормим, напоим, спать уложим… Кстати, как ложиться будем? – Он испытующе глянул на меня.
– Я ей свою кровать застелил, а себе кресло раскинул, – ответил я.
– Годится… – Папа еще чуть подумал и уточнил: – Деньги нужны?
– Своих хватит, – отмахнулся я.
– Ну и хорошо. – Он еще что-то прикинул про себя и повернулся к маме: – Пошли тогда спать, завтра ведь не встанем.
– Да погоди ты. – Она торопливо зарылась в холодильник. Высунулась оттуда с трагически прикушенной губой: – Им же завтра после школы обедать нечем!
– Ой, мам! Да в диетическую столовую зайдем, делов-то, – сказал я.
Она посмотрела на меня растерянно, потом в глазах ее блеснула хитринка:
– Я, раз такое дело, отпрошусь, пожалуй, на полдня у Митрофановны… Завтраком вас накормлю, обед приготовлю…
– Ох ты и любопытна… – негромко пробормотал я, укоризненно покачивая головой.
Она чуть зарозовелась.
– А ты как думаешь?! – всплеснула она руками. – Ты какую-то девочку ночевать к себе привел, а я на нее и не посмотрю даже?! Да меня Митрофановна сама с работы домой погонит!
– Все с вами понятно, – ухмыльнулся я, – да смотри, бога ради. Только осторожно – не забывай, в каком она сейчас состоянии.
– Конечно, конечно, – заворковала мама, соглашаясь, а потом тихо, как бы про себя, ввернула: – Оберегает прямо как свою…
Я закатил глаза к небу.
– Крепись. – Папа, проходя, потрепал меня по плечу. – Это только начало.
– Страшно подумать о конце… – пробормотал я ему в спину.
– Э, – резко остановился он, разворачиваясь, – а вот с этим не торопись.
На это я смог только беззвучно разевать рот, словно окунь, только что снятый с крючка.
Папа понял по-своему:
– Да… Надо бы с тобой это проговорить наконец…
– О тычинках и пестиках? – вопросил я голосом, полным безнадежности. – Надеюсь, не прямо сейчас?
– Что, уже не актуально? – Папа задумчиво почесал под бородой. – Ты, главное, не торопись выбирать.
Где-то за моей спиной замерла мама – я не слышал оттуда даже легкого дыхания.
– Пап… Но выбираем не мы, ты в курсе? Как это… – Я пощелкал пальцами. – Мужчина – это товар, который думает, что он – покупатель.
Сзади отчетливо хихикнули. Папа возмущенно вздернул бороду:
– Ты что, уже готов сдаться?
– Папа, – напел я ласковым голосом, – я в девятом классе, ты не забыл?
– Порой начинаю забывать, – сокрушенно признался он. – Я в девятом классе девочек домой на ночь не водил.
– И ты, Брут…
– Ладно, ладно, – вскинул он руки, – будем верить в лучшее.
– Да-да, – согласилась из-за спины мама, – но все равно вы там сильно не шумите.
– Ей что, – качнул я головой в ее сторону, – тоже коньяка досталось?
– Выпросила маленько, – показал папа на пальцах, сколько это. Вышло грамм так сто.
– Как же я вас люблю, – искренне признался я. – Давно хотел вам это сказать. Повезло мне.
Редкий случай: у папы кончились слова. Он кривовато улыбнулся и неловко развел руками. Я оглянулся – мама отвернулась и торопливо терла уголок глаза.
– Ладно… – пробормотал я, смущенно глядя в пол. – Я уже мытый. Пошел спать. Спокойной…
– Спокойной… – нестройным хором прозвучало мне в спину.
Я закрыл за собой дверь и постоял, привыкая к темноте. Постепенно она наполнилась прозрачностью. Мелкая спала на боку, подтянув к себе ноги. Одну ладонь она засунула под подушку, вторую – под щеку. Умильно улыбаясь, я протиснулся вдоль кресла-кровати.
Лег и некоторое время смотрел на шевеление теней на потолке – ветер опять теребил ветви.
«Какой же я счастливый, – поразился я внезапно. – Все есть: любимая девушка, любимая семья, любимая страна. Любимое дело. За что мне так повезло? Чем расплачиваться буду?»
Я поморгал в потолок, потом между моими бровями пролегла складка:
«Об одном прошу: пусть расплачиваться буду только я».
С тем и заснул.