Сара Пинбороу
САРА ПИНБОРОУ – автор шести романов ужасов, вышедших в издательстве Leisure Books. Ее дебютный триллер A Matter of Blood, недавно опубликованный издательством Gollancz, является первой книгой трилогии о псоглавых богах. Также у нее есть повесть для молодежи, The Double-Edged Sword, вышедшая в том же издательстве под псевдонимом Сара Сильвервуд.
Она завоевала Британскую премию фэнтези в 2009 году, премию 2010 года за лучшую короткую повесть и три раза номинировалась на премию за лучшую повесть. Также она была в списке кандидатов на Всемирную премию фэнтези и премию имени Ширли Джексон.
«Идея «Снежных ангелов» пришла ко мне в феврале 2009 года, во время сильного похолодания, – объясняет Пинборо, – когда я гуляла с маминой собакой вдоль реки. Тропинки обледенели, трава стала жесткой, и вокруг не было никого, потому что было слишком холодно и скользко. Казалось, весь мир окрасился в простые и волшебные оттенки белого и серого – обитель существ, которые, вероятно, полностью чужды любому из нас. Но я солнечная девочка, и для меня все, что живет в этой замерзшей пустоте, никогда не станет дружественным до конца…»
Сара Пинбороу
Снежные ангелы
Снег выпал в феврале, в тот самый день, когда сиделки перевезли Уилла с кровати в дальнем конце палаты в маленький одноместный изолятор на другом этаже Дома. Мне было одиннадцать лет. Я еще не видел изолятора и не хотел видеть. Никто из тех, кого забирали из спален, не возвращался назад, и даже мы, дети, знали, почему. В той стороне жила Смерть. В конце концов, умирание было задачей Дома, именно для этого нас сюда привезли. Никто из нас, оставшихся, не смотрел, как увозили Уилла. Лучше всего было вообразить, что его здесь никогда и не было – лишь расплывчатая тень или силуэт, призрак мальчика, который жил когда-то.
Мир за окнами целыми днями окутывала серость, и по мере того, как падала температура, на окнах нарастал иней. Белый налет ложился на лужайки, куда сиделки позволяли нам выходить, сидеть и играть там, если мы чувствовали себя достаточно хорошо, а погода была мягкой. И наконец, когда Уилла увезли куда-то умирать, по Дому распространилась тишина, и густые белые хлопья поплыли с неба. При виде этого великолепного зрелища мы позабыли об Уилле – несчастном мальчике с пожелтевшей кожей.
По словам Сэма, который считался математическим и вообще научным гением – до того, как рак вцепился в него и сделал его «не таким, как все» на менее приемлемый лад, – в Англии не было снега уже более тридцати лет. Сэму было четырнадцать, и когда он прибыл сюда, он был широкоплечим, симпатичным и улыбчивым подростком. Теперь очки часто соскальзывали с его истончившегося лица, словно опухоль в голове, выедая его гениальный мозг, одновременно грызла щеки изнутри.
– По крайней мере, мне так кажется, – добавил он. Чуть заметные складки пролегли через его лоб до самых волос песочного цвета. К тому времени, как выпал снег, я провел в Доме уже больше года, и стал реже разговаривать с Сэмом. Его улыбка слишком часто становилась кривой, а фразы обрывались либо завершались потоком бессмыслицы. На самом деле, было неважно, прав он или нет, – хотя позже проверка, сделанная из чистого любопытства, показала, что прав, – важно, что никто из нас не видел снега, кроме как на старых фотографиях или в фильмах во время нашего краткого пребывания в обычном мире когда мы были здоровы, ходили в школу и жили в семьях, которые нас не стыдились. В нашей короткой, мрачной, полной теней жизни падающий снег был чем-то вроде подарка. Чудом, которое превратило мир в нечто новое – в новую страну, где мы были на равных с остальными жителями.
В тот день в Доме было двенадцать детей, и в обеих палатах, у мальчиков и у девочек, мы цеплялись тонкими пальцами за подоконники и глядели наружу широко раскрытыми глазами. Наше дыхание оставляло на стеклах влажный след; мы смотрели, боясь, что, если отведем взгляд хотя бы на один драгоценный миг, небо утянет обратно это белое сокровище.
Мы зря беспокоились. В последующие несколько дней холод не намеревался ослабевать. Все больше стылого снега из Арктики несли к нам яростные порывы ледяного ветра, завывавшего над водными просторами, что отделяют тепло от холода. Мир по ту сторону окон изменился. Все стало белым.
Даже из-под клинически-рациональной внешности сиделок проявились слабые признаки человечности. Они улыбались, не подавляя улыбку на середине, их глаза сверкали, а щеки румянились от восторга и холода. Возможно, это несколько подбодрило их среди мертвенной монотонности возложенных на них обязанностей. Сиделки делили Дом с нами, но мы были двумя разными племенами, и я не уверен, что каждое из них по-настоящему «видело» другое – умирающие дети и здоровые взрослые. Только когда пошел снег, возникла догадка, что кровь, текущая в их жилах, почти не отличается от нашей.
В то утро, когда сиделки пришли, чтобы унести вещи Уилла, я нашел Амели в игровой комнате. Она стояла на коленях на старом диване и смотрела поверх его спинки в окно с потрескавшейся рамой. Амели так сильно исхудала, что у меня заныло сердце. Просторный красный свитер едва не целиком скрывал ее маленькое тело. Мой мир изменился, когда в нем появилась Амели, девочка с длинными белокурыми волосами и синими глазами. Ее смех был живым и заразительным, и хотя болезнь быстро прогрессировала, смех сохранял все те же нотки. Умирать вместе с Амели было легче, даже зная о том, что перед последним переездом в изолятор будут слезы, обмороки, боль и страх. Я любил Амели Паркер всем своим истерзанным существом – и тогда, и все прошедшие с той поры годы. Эта любовь не покидала меня ни на миг.
– Вот красота, правда? – Когда она улыбнулась, скулы резко обозначились под кожей. – Нам нужно выйти наружу.
– В сад? – Я выглянул в окно и увидел серо-белое море. За окном было холодно, у меня болела спина там, где моя почка пожирала сама себя, но мои ноги зудели от желания испытать, каково это – ступать по снегу.
– Нет, – покачала головой Амели. – Дальше сада. Давай выйдем и пойдем вдоль реки и вокруг парка. – Ее глаза искрились. – Как ты думаешь?
– Да. – Я улыбнулся. – Давай пойдем. Только мы с тобой.
– Конечно, только мы.
Она отбросила волосы за плечо жестом, от которого у меня все внутри перевернулось тогда, два месяца назад, когда она вышла из санитарной машины. Сейчас же мой желудок просто сжался в комок. За прошедшие недели золотые локоны потускнели, и хотя Амели мыла и расчесывала их каждый день, когда чувствовала себя достаточно хорошо, былая красота потускнела, высохла и стала безжизненной. Иногда Амели брала концы прядей и печально смотрела на них, но чаще всего она с вызовом улыбалась миру, и я уверен, что в мыслях ее волосы всегда были цвета солнца.
– Давай так и сделаем. – Она слезла с дивана и взяла меня за руку. – Пока еще можно.
Кожа ее ладони была сухой, словно шелушилась, и хотя я знаю, что в тот момент Амели имела в виду недолговечность снега и льда, а не нашу обреченность, ее слова все еще преследуют меня.
Мы оба были больны. Первые три дня снегопада Амели пролежала в постели с сухим кашлем. Но никто из нас не спешил умирать, и потому мы закутались во все теплые одежки, какие сумели натянуть. Плотно застегнув пальто, мы выбрались наружу. Мы были не первыми, кто отважился исследовать снег, но я был самым здоровым среди детей, а Амели – самой решительной, и мы стали первыми, кто выбрался за пределы маленького садика и безопасных окрестностей Дома.
Мы протиснулись мимо снеговика, которого накануне пытался слепить Сэм. Это был просто скатанный из снега шар, испещренный грязными потеками. Сэм провел снаружи не более десяти минут, потом его увели – его разум путался, а глаза резало от острой боли. Уже скоро бедняга отправится в изолятор. Он стал слишком рассеянным и непредсказуемым. И скоро, очень скоро, в палате появится еще одна пустая койка, которая будет являться мне и во сне. Нас становилось все меньше, и по всем законам моя очередь уехать в изолятор должна была наступить несколько месяцев назад, но мое тело продолжало жить, несмотря на жгучую боль в спине.
Амели зашлась долгим громким кашлем, сотрясшим ее грудь, а потом, когда ее слабые легкие привыкли к морозному воздуху, мы прошли через калитку, отделявшую нас от внешнего мира.
Где-то позади одна или две сиделки, вероятно, неодобрительно смотрели в окно, но никто не вышел, чтобы загнать нас обратно. Мы были здесь для того, чтобы умереть. Никто не лечил нас; они просто глушили препаратами нашу боль и ждали. Для иного племени Дома мало значило, постараемся ли мы подольше остаться в живых или нет.
Мы стояли у начала тропинки, которая вилась вдоль реки и вокруг поля, и просто смотрели. Перед нами был океан белого цвета, встречавшегося на горизонте с серым – цвета были столь похожи, что трудно было сказать, где заканчивается земля и начинается небо. Я моргнул от резкого блеска, отражавшегося от рыхлой поверхности, и стоявшая рядом Амели приложила ладонь ко лбу козырьком, словно мы впрямь были путешественниками, озиравшими чужую землю.
– Идем.
Ее смешок нарушил глухую тишину, и мы осторожно двинулись вперед. Снег перемешался со льдом, и я слышал, как под ногами уминается масса снежинок, вмороженных в сверкающую поверхность, подобно древним окаменелостям. Снег блестел, и чем дольше я смотрел, тем больше сокрытых цветов видел в его осколках – пурпурный, синий, розовый, и проблески промежуточных оттенков. Я сопел, Амели – тоже. Это был единственный звук помимо хруста шагов и редких посвистываний ветра. Уши щипало от холода, но в сердцах царило умиротворение.
Конец ознакомительного фрагмента.