Исторические рассказы о рыбалке
Константин Алексеевич Коровин (1861 – 1939), выдающийся русский живописец, признанный новатор театрально-декоративного искусства, оставил и богатое литературное наследство. Коровин с 1922года в эмиграции во Франции. Значительную часть литературного наследия составляют очерки-воспоминания о милой и далекой Родине. И большая часть воспоминаний составляют сюжеты об охоте и рыбалке. Рассказы Коровина очень живописны, он восхищается природой: лесами, водоемами, зверями, рыбами. Но не следует ждать от рыболовных очерков детального описания рыбацкого снаряжения и способов ловли отдельных рыб. Новеллы звучат, как ностальгия, как грусть по Родине.
Вот, например, некоторые выдержки:
«Серое небо. Ровными рядами идут синие тучи. В свежести воздуха и в запахе дыма от овинов что-то бодрое входит в душу. В саду у меня пожелтели листья клена и легли на деревянную лестницу террасы. Ровно стоят стога скошенного сена по лугу. Черной стаей грачи перелетают по сжатому полю. Свежий день…».
«Воздух, как струя живая, наполняет грудь. С проселка я перехожу сжатое поле, спускаюсь вниз под горку. С краю бугра краснеют кусты рябины и, перелетая, трещат дрозды. Внизу, в кустах ивняка, видны желтые мелкие камушки ручья. Быстро бежит вода. И как она чиста! Останавливаются глаза, и смотришь почему-то долго на дно ручья. Иду у заросших кустов, среди них видны бочажки…».
«В круглом небольшом бочаге плеснуло у самого берега. Что-то странное я увидал – точно большой мешок, в темных пятнах, ворочался в воде у самого берега. Половина мешка ушла под берег, и чудовище вертело широким, как лента, хвостом.
«Сом, – подумал я, – из реки зашел».
Я опустился и ногой в сапоге толкнул его. Сом повернулся в омутке. На огромной голове – белые маленькие глазки в упор смотрели на меня.
– Откуда ты пришел, леший? – сказал я.
Он, повернувшись, опять ушел под берег. Ручей был мелок – как он мог попасть туда?
«Вот, – думал я, – приедут приятели мои, буду показывать сома».
Далее рассказ Коровина идет об охоте, как он подстрелил дупеля и все в этом духе. Но он рассказал своим друзьям об этом соме:
«Как-то в Москве зимой, вечером, в компании друзей, кто-то сказал про одного знакомого: «В тихом омуте черти водятся». И вдруг вспомнил я деревню, лето, ручей и тот бочаг, где я видел сома, которого хотел выпустить в реку на свободу.
Я рассказал о чудище приятелям своим, охотникам, и они решили поехать в деревню ко мне как-нибудь на праздниках и того сома достать из бочага…».
Через некоторое время сома они поймали и выпустили в реку:
«Возвращаясь с реки в дом, почему-то все мы испытывали приятное чувство – вот отпустили сома на свободу. Как такому чудищу жить в маленьком бочаге, пусть живет на приволье, в реке».
Но далее произошло событие, заинтересовавшее Коровина:
«Как-то летом, утром я шел под бугорком у ручья и зашел, пробираясь кустами, посмотреть тот омуток. Сел на бережок, смотрю на воду и задумался. Вдруг вижу: наверху воды показалась широкая плоская голова сома. Она медленно двигалась к листьям купавы, на которых сидела зеленая лягушка. Сом брызнул хвостом по воде и пропал.
– А мы-то старались, – сказал я, – тебя отпустить на свободу! А ты опять здесь? Удивленье….
При встрече с друзьями я рассказал им, что сом-то с полой водой видать, опять вернулся в маленький омуток. Все удивлялись, находили это странным. А охотник-крестьянин Герасим Дементьевич, смеясь, сказал:
– Чудно! Чего, нешто он дурак какой. Ему поди, чай, годов-то сколько. Ишь он какой здоровый. Он знает, где ему лучше, где сытней. Тута он в омуте, у болота лягушек ест. Ишь он толстый какой! Вы его жалеете, на свободу пускаете, а она ему пошто? Ему в яме-то лучше нравится…».
Встречи
С большой тоской о родине и о России пишет Коровин в своих воспоминаниях и о встречах с рыбаками, об их разговорах простецких.
В наше время, в одном из приволжских городков, на рынке, образовалось такое местечко встреч и разговоров рыболовов разных мастей. А торговали тут, на рынке в углу разными рыболовными снастями. На прилавки-столы разложены были мормышки, блесна, удочки зимние. Тут же продавали мотыля, по коробку. И были в продаже и ящики рыболовные и сетки даже, ну и буры, ножи к ним и прочее. Рыбаки тут собирались не только чтобы что-то купить. Но рассматривали, выбирали, приценивались. А в основном разговаривали, быстро знакомились и делились своими опытами. Один ездил в выходные на такое-то место рыбалки, другой на озерах был, – где что поймали, где что клюет и на что клюет и какие блесны – желтые или белые нужны….
В Москве дореволюционной тоже были такие места. И Коровин с ностальгией вспоминает:
«А зайду-ка я, думаю, – неподалеку в лавочку к Березину. Там всегда собираются по весне особые люди – рыболовы на удочку».
У Березина в лавочке висят веревки, сети и как лес стоят камышовые прутья. В шкафу висят разноцветные поплавки заграничной работы, а на прилавке в ящиках под стеклом синие стальные крючки разных номеров. Дальше, в комнате Березина, горит лампа, сидит приятель мой Василий Княжев и правит на спиртовой лампе тонкие концы камыша для удилищ. Кругом сидят какие-то люди – мастер железнодорожный, чиновник пробирной палатки, служащие детского приюта, не стриженный и небритый, знаменитый москворецкий рыболов Сергей Петрович. Простые люди – все страстные охотники-рыболовы. Приходят к Березину посмотреть на реку, которая видна из окон, и поговорить о рыбе, про случаи, которые были в жизни. А случаи всегда были особенные.
Василий Княжев, как только начиналась весна, оживал. Его темные глаза все посматривали вдаль. Он был поэт и бродяга в лучшем смысле этого слова; никакое дело, ни какие деньги не могли удержать его весной….
– Эх, – говорит Василий, в Косине озеро, и вода в ём – вот чиста как хрусталь! Это что еще! И глубина в ём, дна нет….
– Ну и врешь, – говорит немец Планк, – не может этого быть, чтобы дно нет….
– Да вы, немцы, все так… Вам дно подавай, Бога покажи, какой он, из чего сделан. А вот озеро-то мерил монах, так тридцать семь сажен, а рядом двенадцать – это что! Там значит, горы, на дне-то, и ходы разные, и не иначе, что озеро это соединено со святой водой, потому что вода у него синяя. А там недалеко – другое озеро есть, у деревни, в ём вода совсем другая. Вода как вода, а у етого – голубая, да чиста до чего – удивленье!…
– Это правда, что вода в этом озере, в Косине, точно голубая, – сказал Березин, – его и зовут Святое озеро.
– Не потому оно святое, – перебил Василий, – что вода в ём голубая, а то чудно, что оно целит вот от какого дела, – от горя…. Прямо искупался раз, и готово, как нет, – начисто горе снимает, как не было. Жила его, значит, водяная от сердца земли идет. Вода-то и за это такая в ём. Может, из этой самой воды слеза людская сотворена, может эта вода – слезы радости земной и есть. Ты вот, Карл Андреич, все знаешь, – немец, конечно же грамотнее русского мужика. А вот, слеза-то – чегой-то в человеке?
– там карася фунта на два есть. Какой карася, прямо золотая карася. Какое горе с тебя снимало…. Это пустяка дурацкая… – говорит Планк.
– Нет, постой, – не сдавался Василий. – У тебя горе свое, а у меня свое. Постой. Вот скажи – рога тебе баба ставила? К примеру.
И Василий посмотрел пристально на Планка в ожидании ответа.
– Что ты, с ума сошла, какие рога? Эмма Августовна разве станет такой пустяки думать?
– А я вот женат был, тряхнул головой Василий. – И так жену любил…, что вот глаз отвести не могу, все на нее гляжу. И деньги были у меня. А она ушла по весне с жуликом…. И прямо места не найду, – вот «горе есть».
Да меня в Косино и отвез монах один. Я прямо разделся, да в озеро. И сразу у меня все, как не бывало. Прошло…. И горя нет. И домой не пошел, при монастыре трудником и остался. Но она меня нашла. То ли, сё ли, говорит, давай жить опять, я тебе не изменяла. А я на нее смотрю, и узнать не могу. Нарядилась она вся, да шляпу надела такую что…. А я смотрю, пристально смотрю и думаю: «Кто это? Какая-то другая, чужая». И говорить с ней не могу более: скучно стало…. Вот вода-то в Косине – все смывает… Чистота такая ее, что всю грязь с души выполоскала….
– Это верно, сказал Поплавский, рыболов наш именитый, – Вот меня дома бранят все, и жена, и сыновья, все за рыбную ловлю. Одно спасенье: уйду на речку и живу на бережке. Посидишь с удочкой, ну и полегчает. В реках есть это тоже: с водой-то речка тоже горе уносит. Да вот теперь пост Великий, Страстная скоро. Никак нельзя. А то хорошо в грусти жизни и Нежинская рябиновая водочка. Тоже помогает… Я как что – ею и спасаюсь. И вот что я заметил и от всех, можно сказать рыболовов слышал, – какие кренделя получаются. Выходит так: как с собой кто коньяк или ром возьмет, ни черта не выходит, что такое… только рыба не берет. А вот, ежели Рябиновая или просто вот Смирновка, белая головка, – идет. Прямо берет рыба! Слышит, чует, что ли она? Только прямо скажу, что лещ любит водку. Я его всегда ловлю под Хорошевом, ловлю выпивши… Трезвый, что хочешь, – не идет нипочем….
Толстый немец Планк смеялся…
– Это же что же такое? Я там и пьяный ловил, и трезвий – ничего не попал. И что такое русский голова только выдумает, такой чушь…. И верит… Смешно.
– А ты не веришь, Карл Андреич? – спросил его Василий.
– Конечно, такой чушь верить невозможно.
– Ну, а помнишь, ты на Сенеже тонул пьяный?
– Это верно – тонул, помню.
– Когда выпили мы две четверти, у тебя в лодке оставили их пустые. Когда волна лодку твою опрокинула, кто тебя спас? Эти пустые бутылки. За них ты держался….
– Это была правда.
– Я их закупорил, – сказал Василий. – И оставил в лодке. Подумал: пьяный, в такую волну едет, бутылки то пригодятся.
– Это верно, согласился Планк, – без бутылка бы утонул.
– Вот то-то!
– Так то так, – сказал чиновник пробирной палаты. – А вот это, что есть? Весна, река пошла. А мы вот зашли к нему в лавочку, к Березину, – готовимся. Охота в нас сидит, страсть эта к рыбе, к реке, к воле. Нешто рыба нужна нам? Ее сколько хочешь в Охотном ряду купишь. Нет, другое есть что-то…. Другое манит. Идешь к речке и думаешь: там, на реке вечер и утро, рассвет, заря – красота такая. Как-то вроде и жить без нее не стоит, без красоты этой….
– Да, – согласился и железнодорожный мастер, – дело это – рыбу удить, – пустое. Я не говорю никому, а то засмеют. Жена, знакомые на меня сердятся за это».
И свою историю рассказывает железнодорожник. О том, как рыбачил и как повстречался на рыбалке с самим Царем, Государем императором.
Да. Бывают и в наше время интересные случаи и встречи на рыбалке.
Рыбацкие чудеса
Чудеса случаются редко, иначе к ним привыкнут, и они уже не будут чудесами.
Да и время сейчас не то, не для чудес. Водяные, кикиморы, шишиги разные, – собрали свои пожитки в волшебные узелки и покинули поля, болота и речки, где им стало неуютно. Леший тоже плюнул на свою службу по охране лесов, и ушел в бессрочную спячку. Живая природа на наших глазах умирает. Она отравлена ядовитыми сбросами и выбросами, в реках рыба выбита достижениями «модернизации» – электроудочками, а в лесах мощными скорострельными ружьями. Природа уступает дорогу миру машин, которые движутся везде: и в воздухе….
С каждым годом наше лето преследует жара. Может это тоже аномальное изменение климата. В самую жару я взял отпуск и поехал в деревню к знакомым своим отдыхать и порыбачить. Но что такое рыбалка на жаре?! Это добровольная пытка – сидеть у снастей на солнцепеке.
Рядом с деревней, по лугам были пруды, одни искусственные, а другие соединялись маленькими протоками с речкой. И в прудах водились караси и карпы. Но в жару и карп тоже не клевал, хотя, казалось бы, рыба теплолюбивая, зимой вообще впадающая в спячку, зарываясь в донный ил. Но, видимо, и для него был перебор с теплом. Прохлада была только рано утром и ночью. Выловишь на заре несколько карпят и все. И я заскучал, мучаясь от зноя.
Увидев меня на берегу пруда, ко мне подошел сосед с удочкой.
– Есть предложение, – вяло выплевывая окурок, сказал Николай, благо был выходной день для него.
– Ну, – отозвался я неопределенно и столь же вяло, разомлевшим от жары голосом.
– В трех километрах отсюда есть прудик карасевый. У речки почти. Рыба там некрупная, но хоть что-то можно половить, а то в этом болоте и лягушки повымерли. Да и голо здесь, ни кустика. Спрятаться от солнца негде. А там деревья по берегу старые стоят. Если и клевать не будет, хоть в тени можно подремать….
– Идет – сказал я, и мы немедленно отправились на новое место рыбалки.
Пруд был протяжный, будто расширение реки. Нас поразило наличие рыбных стай. Они хорошо просматривались с обрывистого берега в неглубокой воде пронизанной солнцем. На берегу действительно стояли деревья.
Устроившись уютно в тени, мы уже предвкушали отчаянный клев пусть и недомерков-карасиков. Но наши поплавки покачивались только от прыжков нахальной верховки. Так и просидели остаток дня.
Было время поговорить, и я рассказывал соседу о том, что такое – писатель. Хотя это занятие не было моей профессией, но сочинительством я занимался с детства.
В школе я ходил в литературный кружок (так тогда назывались факультативные занятия). Все были увлечены стихами, поэзией, все сочиняли какие-то свои вирши-стихи. Потом я встречался с писателями, которые в те времена приходили в школы и разговаривали с ребятами. Мои стихи печатали в Пионерской правде и в журнале «Уральский следопыт». В детстве к писательству побуждало романтическое настроение души. А сейчас я уже имел опыт и знал, что это не простое дело – быть писателем. Об этом и о многом другом мы незаметно проговорили до самого вечера.
Едва солнце повернуло на вечер и скрылось за деревьями противоположного берега, – как поплавок соседа лег набок, потом накренился неуверенно и пошел под воду.
– Подсекай Николай – толкал я собеседника, первым заметив поклевку.
Тот спохватился и поддернул удилище. Есть! На леске трепыхался «золотой», или по виду, медный, карасик величиной с ладонь. Но и этому мы были рады. Вскоре заклевало и у меня. Попадались и «серебряные» карасики. Они брали увереннее и некоторые казались покрупнее.
Есть некоторая особая прелесть в ловле карася, хоть и не крупного. Он, карась, какой-то плотный, похожий на деревенского мужичка, – крепкий в теле, крупночешуистый. И даже размером в ладонь, то он более желанен, чем такая же размером сорога, потому что карась широкий почти во всю длину.
И поклевка карася другая, схожая с поклевкой леща, и оттого, наверное, заставляет учащенно биться сердце. Вот гусиное перо (поплавок), плавно ложится на воду, трясется, пуская круги, вершинка его приподнимается, а затем опять укладывается набок. Надо ждать, рано. Наконец, поплавок, приподнявшись, решительно уходит под воду, – вот тут – подсечка! На леске сразу – упругая тяжесть, а затем в другой ладони сильно изворачивается крепкая красивая рыбка цвета потемневшего от времени золота!
На закате мы вновь вернулись на большой пруд к деревне, к большой рыбе к карпам. Должны они после дневной жары кормиться и будут клевать! Я прикормил место ловли, кинув скатанные шары покупной фирменной прикормки.
Пришел теплый летний вечер. Солнце заходило налитое алым цветом, как незрелая вишня. В светлом небе растаяли облака и обозначились некоторые звезды. Только на горизонте кучились и ворчали пухлые тучи. В них проблескивали молнии.
– Эх, сюда бы дождичка, – мечтал Николай.
– А я грозы боюсь, – словно похвастался я ему в ответ. До нас дошли лишь отголоски далекой грозы.
– Грозы – они же полосой ходят. Я видел однажды в нашей деревне одна сторона улицы была полита дождем, а на другой стороне ни капли не упало, как была так и осталась пыльная. – говорил я желая продолжить доверительный разговор с Николаем.
Но поплавки наши оживились, и разговаривать нам не пришлось, мы обратились к своим удочкам и притихли. И скоро в садке у каждого было по карпу: один Николая и второй, поменьше, мой. Рыба пока была не тяжелее трехсот граммов. Но Николай вываживал что-то уже покрупнее.
– Давай-давай, губастый! Иди сюда, – ворчал сосед, мусоля окурок в уголке рта. И он подхватил подсачиком карпа на целый килограмм, если не больше. Вот нам и стали попадать крупные рыбины.
Темнело быстро. Вроде бы пора и нам идти домой. Но мы забыли и об ужине – рыба клевала, словно отъедалась за весь день одуряющей жары. Ловить приходилось почти на ощупь, поскольку грозовые тучи на горизонте – там и устроились на ночлег, закрывая отблески зари. И я вспомнил, что в рыбацкой сумке у меня, в коробке лежат непроверенные и не примененные до сих пор светящиеся поплавки, купленные на всякий случай. Покопавшись в сумке, я их быстро нашел.
Спешно мы переоборудовали снасти и забросили их в прикормленные места. Теперь не надо было махать рукой, чтобы перехватывать леску при замене насадки. Хоть и не очень ярко, но оснастка была видна, да и на воде поплавки проглядывались. А то до этого поклевки ощущались интуитивно или когда уже реагировало и гнулось удилище.
Конец ознакомительного фрагмента.