Социально-экономические проблемы России второй половины XIX – начала XX века. Учебное пособие. Глава 1. Методологические подходы к решению основных социально-экономических проблем России второй половины XIX – начала XX в. (В. А. Погребинская, 2005)

Накопленный опыт исследования экономических проблем России свидетельствует о том, что их сложность и противоречивость предопределяют пользу применения различных методологических подходов. Только формационный, или только цивилизационный, или только культурологический подход не может исчерпать всего многообразия путей исследования экономики России. В этих условиях необходимо выделить основные проблемы развития и рассмотреть подходы к их решению в теории и на практике.

Наиболее общая проблема развития любого общества заключается в том, как, не нарушая стабильности, двигаться по пути прогресса. В России решение проблемы стабильности – динамичности социально-экономического развития общества имело свои исторические особенности.

1.1. Стабильность и динамичность развития Российского государства

Проблема стабильности и динамичности в социально-экономическом развитии России в том или ином аспекте присутствует уже начиная с середины XVI в., когда Иван IV пытался разрешить ее насильственными методами. В это время и в дальнейшем, до середины XIX в, проблемы стабильности и динамичности понимались теми, кто управлял Россией, в основном как сохранение и расширение границ Российского государства.

При Петре I начинается процесс модернизации хозяйства и общества, цель которой – утверждение независимости и самодержавности России. Темп модернизации государства объясняется именно неотложностью цели и тем, что за образец были взяты достигнутые на Западе значительные успехи в военно-технической области. Перенять их возможно лишь на основе культурно-экономической «вестернизации» традиционной Руси. Насильственность этого процесса и бешеный темп модернизации во многом объясняются одновременностью завоевательных войн и хозяйственно-правового реформирования при Петре I. Определенную роль играл и характер Петра I, неуклонность и страстность которого выходили далеко за пределы сложившихся традиционных норм. Важны и предшествующие примеры: ненасильственные методы модернизации до Петра I (Василий Голицын, Софья), хотя и послужили определенной основой для реформ начала XVIII в., в целом не были устойчивыми.

Сила и радикальность, с которыми Петр I повел Россию по пути модернизации, противоречили народной традиции.

В эпоху Петра сложилась определенная логика реформирования, заключающаяся в постоянном противопоставлении текущих задач долгосрочным проблемам. А. С. Пушкин, работая над «Историей Петра», обратил на это внимание. Он писал: «Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости; вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или по крайней мере для будущего, вторые вырвались у нетерпеливого, самовластного помещика»[1].

«Подстегивание» развития во многом определялось и задевающим самолюбие Петра мнением, бытовавшим в Европе XVII в., о перспективе превращения России в колонию Швеции. В дальнейшем значительное влияние на темпы преобразований оказывали и мировые примеры (судьбы Османской Турции, Речи Посполитой, Польши).

Элементы насильственности реформ, их инициирования «сверху» В. Ключевский понимал как характерные для отстающих стран, где нужда реформ назревает раньше, чем народ созревает до их понимания.

В XVIII в. либеральным преемником дел Петра I стала Екатерина II. Ее позиция заключалась в том, что только законы могут обеспечить стабильность и динамичность в развитии общества, и только дворянство в России способно реализовать подобные законы. Такая позиция во многом объясняет усиление крепостного права при Екатерине И, которая в Европе славилась своим либерализмом, но четко осознавала его российские границы. Однако уже к концу XVIII в. в среде общественных деятелей России созревает мысль о необходимости изменений. О насущности «второй петровской реформы» говорит такой, казалось бы, традиционно настроенный историк, как Карамзин. Но как он понимает цель этой второй реформы? В «Письмах русского путешественника» (1790) и в планах «Похвального слова Петру 1 (1798) историк призывает к реформе «искусства жить», т. е. изменениям в культуре быта, затрагивающим все слои населения. Подобная цель может быть достигнута не усилиями правительства, а благодаря действиям людей культуры.

Известно, что XIX в. стал особым периодом в развитии русской культуры. Она пережила свой золотой век и окончательно сформировалась как национальная. Сложились формы культурного общежития, бурно развивалась публичная и художественная жизнь, росло число университетов. Это приводило к усилению влияния фактора культуры на соотношение стабильности и динамичности в обществе. Подобный фактор действовал через основную особенность российской культуры, а именно ее бинарность (от лат binaris – двойной, двойственный). Суть этой особенности заключается в стабильной противоречивости, порожденной, с одной стороны, повышенным динамизмом развития общества в отдельные периоды, а с другой – периодически обостряющейся конфликтностью, внутренне присущей самой культуре, составляющей ее органическое своеобразие, типологическую особенность[2].

Бинарность российской культуры создает отличные от западных основы для соотношения стабильности и динамичности социально-экономических систем. Западная культура характеризуется тернарностью, т. е. свойством балансирования между полюсами благодаря наличию среднего (третьего) элемента. Крупнейший российский исследователь философии культуры Ю. Лотман в своей последней работе «Культура и взрыв» предлагает важное для понимания российской реальности сравнение бинарной и тернарной структур культур. Если в тернарных структурах самые мощные и глубокие взрывы не охватывают всей социально-экономической структуры, то в бинарных идеалом является полное уничтожение всего уже существующего как запятнанного неисправимыми пороками. Абсолютное уничтожение старого невозможно ни в тернарных, ни в бинарных структурах, но осознание этого, влияющее на управление социально-экономической структурой общества, различно. Тернарные структуры сохраняют определенные ценности предшествующего периода, перемещая их из периферии в центр системы. Они стремятся приспособить идеал к реальности. Бинарные структуры пытаются осуществить на практике неосуществимый идеал. В бинарных системах взрыв охватывает всю толщу быта. Беспощадность этого эксперимента проявляется не сразу. «Первоначально он привлекает наиболее максималистские слои общей поэзией мгновенного построения "новой земли и нового неба", своим радикализмом. Цена, которую приходится платить за утопии, обнаруживается лишь на следующем этапе, Характерная черта взрывных моментов в бинарных системах – их переживание себя как уникального, ни с чем не сравнимого момента во всей истории человечества. Отмененным объявляется не какой-либо конкретный пласт исторического развития, а само существование истории»[3].

Если динамичность социально-экономического развития определять на основе изменений в культуре быта, организации производства, степени удовлетворения различных потребностей всех слоев населения, то можно говорить о начале подобных изменений в конце XIX в. и их ощутимом проявлении в годы перед Первой мировой войной. В этот период складываются совершенно новые по сравнению с предшествующим периодом обстоятельства влияющие на соотношение стабильности и динамичности социально-экономического развития России.

1.2. Проблема взаимоотношении народа и власти

Направленность социально-экономической динамики во многом определялась экономической политикой государства, которую олицетворяла власть. Исследователи проблемы власти в России, в частности П. Б. Струве, отмечают, что между властью и населением в России было совершенно особое отношение. Оно может быть понято только исторически. Если в XVII – XVIII вв. русский абсолютизм был не только просвещенным, но и практически воплощал все просвещение, то в XIX в. просвещение, образованность, интеллигенция отделились от власти. На протяжении XIX в. интеллигенция, отделившись от власти, не соединилась еще с народом. Она «ходила» в народ, протягивала ему руки, но между ней и народом оставалась пропасть. По мнению П. Б. Струве, ситуация поменялась в период Первой русской революции (1905–1907), когда «миросозерцание и правосознание» народа изменились больше, чем государственное устройство. Соединение народа с интеллигенцией разрушило былое пассивное содружество народа с властью* так как резко изменилось миросозерцание народа. Интересно, что Струве упорно употребляет термин «миросозерцанием, а не «мировоззрение», считая, очевидно, что последнее еще не сложилось.

В результате Первой русской революции власть оказалась духовно отрезанной и от интеллигенции, и от народа. Пытаясь восстановить былую связь с народом, власть разжигает национализм, но он явный суррогат той непосредственной связи, которая существовала во времена веры народа во власть. Эпоха «успокоения», как принято называть 1907–1913 гг., не была использована для укрепления «средних» элементов страны. Попытка Столыпина в этом направлении не была реализована до конца. Основная причина этого коренится в истории российской власти, которая не выработала идеи и навыков самоограничения. Именно самоограничение, по мнению Струве, могло бы спасти власть в условиях, когда она лишилась фундамента пассивной поддержки народа. Кризис власти заключался в стремлении сохранить в России XX в. такие условия и формы деятельности, для которых не было внутренних духовных и материальных устоев. Выход мог быть найден в двух направлениях. Первое заключалось в нарастании государственной смуты, в которой средние классы и выражающие их интересы умеренные элементы оттесняются на задний план стихийным напором народных масс, вдохновляемых крайними элементами. Второе – в оздоровлении власти. Как его осуществить? Ответ на этот вопрос Струве заключался в следующем.

• Необходимо изменение духа власти, исходящей от высших ее представителей. Подобное изменение должно заключаться в отделении управления от политической борьбы власти с населением. Не рядовой чиновник, а именно высшая власть должна осуществить подобное отделение.

• Оздоровление власти зависит от крепости и сплоченности «средних элементов» страны, которые в интересах мирного развития страны должны поставить эту задачу перед властью и собой.

• «Средние элементы» страны не должны противопоставляться народу Именно они более всего народны.

Интересно определение, которое дает Струве «средним элементам». «В социально-экономическом смысле под средними элементами разумеются обычно имущие, буржуазные классы. Но в культурном смысле понятие "средних элементов" шире. Они суть те элементы народа, которые, своими корнями уходя в самый фундамент народа, верхушками своими над ним возвышаются. Это лишь культурно наиболее зрелые элементы того же народа, из него питающиеся и из него вырастающие. Вырастающие в двояком смысле: они растут из народа, из толщи и в то же время ее перерастают, над ней поднимаются»[4].

Слабая развитость «среднего элемента» обусловливает незначительность консервативных сил, понимаемых как силы, обеспечивающие стабильность, поскольку силы консерватизма в народе развиваются не в меру его косности и подчиненности, а наоборот – в меру его социальной подвижности и свободы. Народ выделит из себя подлинно консервативные элементы лишь тогда, когда утвердит свою свободу.

В понимании Струве «подлинные консервативные» элементы означают силы, стабилизирующие общество. Но как развиваются эти «элементы» из инстинктивного консерватизма, о котором Герцен писал как о внутренне присущем народу? Народ, по его мнению, – консерватор по инстинкту, «он держится за удручающий его быт, за тесные рамки, в которые он вколочен. Чем народ дальше от движения истории, тем он упорнее держится за усвоенное, знакомое».

Спустя полвека после этого наблюдения ученый совершенно иного направления – Н. Бердяев – как бы продолжает доказывать вывод Герцена. Он пишет: «Народ может держаться совсем не демократического образа мыслей, может быть совсем не демократически настроен. Если воля народа подчинена злым стихиям, то она порабощенная и порабощающая воля». Согласно П. Струве, в ходе Первой русской революции произошло соединение народа с интеллигенцией, которая олицетворяла «добрую волю». Но мнение Струве оспаривалось. Существует и обосновывается другая точка зрения, а именно об удаленности идей интеллигенции от народа. Сочувствие к несчастьям народа не означает еще понимание его нужд изнутри. Эта точка зрения высказывалась авторами сборника «Вехи» (1909) И. А. Бердяевым, С. И. Булгаковым, М. О. Гершензоном.

Либерализм, развивавшийся в среде интеллигенции, исчез вместе с потрясениями трех русских революций. Причина этого заключалась, как считал С. Л. Франк, в том, что российские либералы наивно верили в «легкую осуществимость механических внешних реформ чисто отрицательного характера, в целительность простого освобождения народа от внешнего гнета»[5].

Разъединенность российского общества была и следствием, и причиной социально-экономической разнородности. Сложность управления в России к началу XX в. заключалась в том, что отдельные элементы социально-экономической структуры были воплощением по существу различных исторических эпох. Как писал Н. Бердяев, «ни одна страна (кроме России) не жила одновременно в столь разных столетиях от XIV до XIX в. и даже до века грядущего, до XXI в.». Такая пестрота условий затрудняла поиск оптимального пути обеспечения социальной стабильности и обновления российской государственности. Каждая из «эпох», которые одновременно «переживались» страной, предъявляла к принципам построения власти свои, часто противоположные требования.

1.3. Формирование макроструктуры в конце XIX – начале XX в.

Возможности смягчения разнородности российского общества на основе экономического роста и изменений в социально-экономической структуре имели определенные ограничения. Они коренились в культурной среде и постепенности ее эволюции. Естественный темп культурного и политического развития народа был ускорен революцией 1905 г., но революция не привела к коренным изменениям народной жизни. В начале XX в. продолжала формироваться макроэкономическая структура, которая должна была стать основой сближения различных секторов экономики, так как ее суть заключалась в определенных взаимосвязях и соотношениях между инвестициями и жизненным уровнем, промышленностью и сельским хозяйством; народным хозяйством в целом и транспортом; производством и торговлей; экономикой и образованием и т. д.

Среди объективных обстоятельств, формирующих особенности экономической макроструктуры к концу XIX – началу XX в., следует отметить:

• рост потребностей различных слоев населения;

• геополитическое положение России, определяющее необходимость формирования военного производства;

• положение России на мировом рынке хлеба.

Структурная политика государства при всех ее колебаниях в целом была направлена с конца XIX в. на индустриализацию, под которой понималось в основном внедрение машин в промышленное производство. Отличие процесса индустриализации в этот период в России от аналогичного процесса на Западе заключалось в следующем.

1. В большинстве европейских стран аграрно-технические революции предшествовали индустриализации, в России, напротив, индустриализация предшествовала аграрно-технической революции. Это значительно обострило противоречия между динамичностью промышленности и традиционностью сельского хозяйства; между городом и деревней; между предложением промышленных товаров и спросом на них.

2. Отсутствие стимулов свободного перелива рабочей силы из сельского хозяйства в промышленность, порождаемых интенсификацией сельского хозяйства как результата аграрно-технического переворота, приводило к формированию насильственных методов «раскрестьянивания», которые зародились еще в конце XIX – начале XX в. «Раскрестьянивание деревни» вело к «окрестьяниванию» города. Крестьяне, приезжающие на заработки в город, считали его временным пристанищем для сезонных заработков, не строя планов на постоянное освоение городской культуры.

3. Последовательность формирования макроэкономической структуры на Западе в связи с тем, что она опиралась на реализованные аграрные преобразования, заключалась в том, что в первую очередь развивалось производство предметов потребления и средств производства для их наращивания, а затем уже производство средств производства для базовых отраслей. В России в связи с запаздыванием аграрной революции, а также с «догоняющей моделью» развития экономики последовательность формирования макроструктуры оказалась перевернутой. Крайне слабое развитие отраслей, работающих на удовлетворение потребностей населения, изначально способствовало формированию параллельной экономики, т. е. экономики, находящейся за пределами государственного влияния, что в дальнейшем создало особую почву для развития теневого сектора в России.

Управленческие решения, формирующие макроструктуру и способствующие оптимальному соотношению между стабильностью и динамичностью в России (через соотношение между инвестициями и потреблением, промышленностью и сельским хозяйством, промышленностью и инфраструктурой), находились под влиянием как объективных обстоятельств, так и в очень большой мере личности высших чиновников. Интерес к ним в настоящее время вызвал публикации архивных материалов[6], которые позволяют приблизиться к пониманию влияния внутриминистерской борьбы на экономическую политику во второй половине XIX – начале XX в. Специфика этого влияния в России заключалась в сохранении самодержавия и решающей роли последнего слова монарха, который не всегда опирался на компетентность чиновника; часто влияли и личные симпатии, интриги, боязнь превосходства, леность в проникновении в суть проблемы, недостаточность знаний. Иначе невозможно объяснить расхождение между вызревающими внутри Министерства финансов планами экономического преобразования России и реальностью. Планы зачастую поражают не только своей обоснованностью, но и предвидением причин невозможности их реализации. Основная из них, по мнению наиболее крупных чиновников Министерства финансов, заключалась в неграмотности большинства населения. Задача финансирования образования определялась как главная для решения проблемы модернизации экономики России.

К наиболее ярким проектам преобразования социально-экономической структуры России в сторону индустриализации (модернизации) относятся: работа Ю. А. Гагемейстера «Взгляд на промышленность и торговлю России», «Секретная записка М. Х. Рейтерна Александру II о мерах по улучшению финансового и экономического положения государства», «Загробные заметки» Н. Х. Бунге и секретный доклад С. Ю. Витте Николаю II о принципах последовательной торгово-промышленной политики России. Исследование этих документов свидетельствует о том, что в недрах Министерства финансов, отвечающего за развитие промышленности, была очень сильная (по уровню знаний и понимания России) группа высших чиновников, разрабатывающих экономические основы стабильного развития России. Больше всего поражает осознание необходимости такой системы, при которой стабильность обеспечивается постоянными изменениями. Должно ли правительство ускорять изменения? Отвечая на этот вопрос, Гагемейстер говорит о двух путях действия правительства: законодательном и административном. Если первый способен дать направление промышленной деятельности всего государства и народа, которое в дальнейшем изменить весьма трудно, то второй включает лишь временные и частичные меры и не связан с будущим. Соотношение предложенных путей всегда конкретно, но принятый вариант должен быть последовательным и не содержать непоследовательные решения (т. е. противоречащие друг другу). Мысль о необходимости промышленной политики, вписанной в общую систему непротиворечивой экономической политики, прослеживается во всех упомянутых документах Министерства финансов. Интересно, что более чем через 40 лет Витте в секретной записке Николаю IT определил эту проблему как основную.

Обращение к фактам экономической истории показывает, насколько эта идея была воплощена в жизнь через создание макроэкономической структуры России в конце XIX – начале XX в. Имеющиеся данные об отраслевой структуре народного дохода России в период 1864–1894 гг. свидетельствуют о том, что под влиянием разных темпов роста промышленности и сельского хозяйства, а также по отраслям промышленности макроэкономическая структура менялась прогрессивно.

Экономические подъемы 70-х, 90-х годов XIX в. и 1909–1913 гг. показали наличие в России значительного потенциала экономического роста и изменения народно-хозяйственной структуры. Реализация подобного потенциала, наряду с повышательной мировой конъюнктурой в эти периоды, объединялась и чисто российскими причинами, связанными как с закономерностями развития самой отечественной промышленности, так и с проводимой политикой.

Политика государства в области экономики характеризовалась сменой периодов частичной либерализации и этатизации, но в целом роль государственного вмешательства была значительно более весомой, чем в западных странах. Подобная ситуация влияла на формирование параллельной экономики, которая, существуя независимо от государства, работала на удовлетворение потребностей населения, неудовлетворенных государственной экономикой. В этом особенность российской параллельной экономики, существующей около трех столетий.

1.4. Параллельная экономика в работах российских ученых-экономистов

Сам по себе термин «параллельная экономика» в настоящее время нельзя считать окончательно сформулированным. В связи с целью пособия мы используем данный термин для определения тех сфер экономики России, которые выпадали из-под опеки государства, развивались по «неписаным правилам» экономического поведения и работали на удовлетворение потребностей людей.

Ученые, исследующие параллельную экономику в разные исторические периоды, рассматривали ее: как неуказную экономику – Ф. Я. Полянский – для XVII – середины XIX в.; как мелкие производства, возникающие вокруг фабрик, вначале как их часть, но впоследствии отделяясь от них – М. И. Туган-Барановский – вторая половина XIX в.; как деятельность в сфере мелкой промышленности – К. Тарновский – конец XIX – начало XX в.; как методы функционирования частного капитала в годы нэпа – Ю. Ларин; и неонэпа для периода 1931–1940 гг. – В. Раговин.

В 80-е годы XX в. началось исследование теневой экономики, которое не завершилось достаточно четкими формулировками относящихся к ней понятий, В этих условиях велика познавательная и практическая роль исследования российских корней формирования параллельной экономики, периодизации ее развития и анализа того, что уже сделано для проникновения в суть явления.

Одним из первых проблему параллельной экономики рассмотрел Ф. Я. Полянский. Он исследовал ее в связи с формированием цены и стоимости в период позднего Средневековья феодальной России[7].

Особенность России этого периода, по мнению Ф. Я. Полянского, состояла в том, что она переживала регламентацию мануфактурного производства, которой в отличие от Запада не предшествовала четкая регламентация цехового производства. Начиная с реформ Петра 1, создается «регулярное государство», включающее регламентацию экономической жизни через государственное законодательство. До екатерининских указов, провозгласивших свободу торгово-промышленной деятельности, регламентация проводилась в жизнь агрессивным бюрократическим аппаратом абсолютизма, которому противостояло «неука зное производство», «Указное» формирование посессионной мануфактуры, которая, по мнению Ф. Я. Полянского, была симбиозом феодализма и капитализма, не могло остановить действия объективного закона стоимости. Мелкотоварное производство, развиваясь «снизу», находилось в постоянной борьбе с «указными» фабриками, которые получили от государства монопольные права на производство тех или иных товаров. Мелкие же ремесленники и кустари, постепенно осваивая технику новых производств, подрывали подобную монополию.

Корнями «неуказного производства» были не только крестьянские промыслы, но и система отходничества для заработков в городе. Большинство деревенских ремесленников, попадая в город, не хотели работать на мануфактурах из-за каторжной дисциплины. Они стремились или промышлять случайными заработками, или основывать самостоятельное ремесленное производство.

Архивные материалы ЦГАДА[8] свидетельствуют о многочисленных столкновениях между «указными» и «неуказными» мануфактурами, деятельность которых все более широко распространялась в самых разных отраслях промышленности.

Ф. Я. Полянский на основании скрупулезного изучения фонда Мануфактур-коллегии говорит о таких видах «неуказного производства», как волоченное и плащильное золото и серебро, сусальное золото, шелковые ленты, тафта, платки, кушаки, шпалеры, обои, игральные карты, шляпы, пуговицы, кожа, замша, белила, сурик, зеркала, стекла, канат Обычным явлением было «неуказное производство» водки. В некоторых отраслях во второй половине XVIII в. «указные фабрики» тонули в море «неуказного производства». (Например, по мнению П. Любомирова, в кожевенной промышленности.) Перепись 1766 г. в Преображенской и Семеновских слободах показала, что из 421 промышленного заведения 412 были «неуказными». Среди «неуказных» производителей крестьяне составляли 82 %. Наемные рабочие в этих производствах составляли от 1 до 4 человек. Только на одном «неуказном производстве» их было более десяти. Успешная конкуренция «неуказного» производства с «указным» была связана с тем, что продукция «неуказных мастеров» была дешевле и часто лучшего качества.

Ф. Я. Полянский, исследуя «неуказное производство», приходит к выводу о поразительной жизнеспособности мелкотоварного производства в условиях разложения натурального хозяйства. Возникает вопрос сравнения с аналогичными этапами в странах Запада, на которые была ориентирована политика Петра I.

Современный перуанский экономист Э. Де Сото проводит подобное сравнение на основе изучения генезиса капитализма в Англии, Франции, Испании, Перу и затрагивает Россию. В разрез с распространенным мнением о предпринимательстве Нового времени как деятельности, решительно порывающей с феодальным консерватизмом, приводимые Э. Де Сото многочисленные примеры свидетельствуют о том, что крупный бизнес эпохи меркантилизма развивался не в оппозиции абсолютной монархии, а под ее покровительством. Де Сото определяет меркантилизм как систему распределения монопольных прав (патенты, лицензии на производство и торговлю) механизмами государства. Ученый приходит к сомнению в том, «в какой степени крушение меркантилизма может быть объяснено разрывом между законом и реальностью или разрастанием теневого сектора»[9]. Можно, очевидно, предположить, что для разных стран сочетание этих двух факторов было различным. Для Англии на протяжении 1640–1914 гг. характерно плавное избавление от авторитаризма, перераспределительной системы, феодальных привилегий, цеховых ограничений, чрезмерного контроля, т. е. всего того, что характеризует систему меркантилизма. Де Сото считает, что не в результате политической революции, а постепенно право принятия решения передавалось от государства частным лицам. Англия поэтапно легализовала теневое производство и распространила на всех граждан доступ к выгодам правовой системы. Подобная эволюция стала итогом как ряда случайных событий, так и условий, специфичных для Англии. Среди них необходимо отметить соперничество между королем и парламентом, которые начиная со второй половины XVII в. боролись за контроль над экономикой. Вес то, что запрещал король, разрешал парламент, и наоборот. Существовала и конкуренция между различными типами судов, что позволяло выигрывать в одном суде процесс, проигранный в другом. Подобная возможность усложняла использование привилегий в борьбе с параллельной экономикой. Но значительное послабление на доступ к предпринимательству возникло, по мнению де Сото, тогда, когда парламент, конкурируя с короной за источники дохода, решил, что и сам мог бы получать взятки за предоставление привилегий на создание предприятий. В 1832 и 1844 гг. парламентом были приняты законы, разрешающие заниматься частным предпринимательством без особого на то позволения, просто на основе регистрации. Закон 1862 г. постановил, что любое зарегистрированное предприятие может иметь форму акционерного общества с ограниченной ответственностью. Этот закон открыл эру широкого предпринимательства в Англии, которое, согласно Де Сото, стало основой заметного роста заработков и падения цен на товары и услуги. Жизненный уровень рабочего класса во второй половине XIX в. вырос на 100 %.

Причины мирной эволюции Англии от системы меркантилизма с его монопольным правом к свободному частному предпринимательству были исторически конкретны. Они заключались в постоянных нападках парламента на привилегии, предоставляемые исполнительными органами власти, в конкуренции между судами, расширении параллельной экономики. Монополии постепенно лишались правовой защиты. Отрицание перераспределительной власти государства подогревалось тем, что противоборствующие силы наблюдали прекращение социальных волнений по мере деполитизации экономики и упрощения правил предпринимательства; творческая энергия людей направлялась на созидательный труд, а не на борьбу с государством.

Иной была ситуация во Франции. Французская революция либерализовала экономику. Потребовалось много времени для достижения равенства экономических возможностей. Хотя Наполеон в какой-то мере демократизировал доступ к предпринимательству, дав всем французам равенство перед законом, но он не уничтожил меркантилистскую систему полностью.

Жесткость французской революции оказалась прямо пропорциональной жесткости предшествовавшего ей режима меркантилизма. Ненужные ограничения сковали умение трудиться и разорили Францию. Застой в экономике сопровождался репрессиями против теневиков. Главными задачами революции 1789 г. были отмена привилегий и атака на меркантилистскую правовую систему, что удалось лишь частично. В XIX в. переход от меркантилистской системы к рыночной проходил медленно и трудно. Но значение революции 1789 г. было в том, что она через страх перед насилием побудила европейские страны проводить реформы по развертыванию рыночной экономики и демократизации политических институтов.

В России переход от системы государственного распределения монопольных прав на производство к системе свободного предпринимательства так и не был совершен в достаточно полном варианте. Причины заключались прежде всего в том, что доступ к рынку был затруднен. Предпринимательство зависело от специального разрешения властей. В России действовал принцип «запрещено все, что не разрешено в законе», в отличие от Англии, где действовал противоположный принцип – «разрешено все, что не запрещено в законе». В России отсутствовали парламентское правительство и подлинно независимый суд (до 1905 г.), а возможность конкурировать с экономическим соперником с помощью хозяйственного права почти отсутствовала. Отсюда и вытекала «подпольная» жизнь значительной части экономики. Устойчивость мелкотоварного производства в России, на которую обратил внимание Ф. Я. Полянский, проистекала, на наш взгляд, с одной стороны, из трудностей официального бизнеса, если он не был государственным, и, с другой стороны, из растущих потребностей населения в товарах, которые государство было не в силах удовлетворить. Западный опыт свидетельствует о том, что частное предпринимательство приходило на смену государственной монополии периода меркантилизма лишь в условиях развития правового государства и укрепления, в частности, «обычного и контрактного права». Каков же опыт России? В его оценке есть несколько подходов.

Ф. Я. Полянский, опираясь на глубокое исследование архивных материалов, относящихся к XVIII в., пришел к выводу о том, что социально-экономическая эволюция «неуказного» ремесла была в основном такой же, какую в XVIII в. переживало в России городское и сельское ремесло обычного типа. Режим абсолютизма затруднял и усложнял эту эволюцию, но не мог устранить ее коре иные тенденции. Подобные тенденции носили капиталистический характер. Не оспаривая капиталистической эволюции мелкого производства (часто носившего «неуказной» характер), М. И. Туган-Баранове кий в книге «Русская фабрика в прошлом и настоящем» показывает ее значительные особенности. Хотя сам Туган-Барановский, полемизируя с народниками, говорит именно об особенностях, его научная честность часто подводит читателя к вопросам: не слишком ли значительны подобные особенности? Не дают ли они основания для определения особого типа развития легкой промышленности в России? Исследуя эволюцию ткацких промыслов в центральном районе России, ученый пишет: «Все эти промыслы (и многие другие)… представляют собой законное детище фабрики и крупной мастерской. У нас обыкновенно представляют историю кустарной промышленности в следующем виде; первоначально – домашнее производство для нужд семьи; затем (после переходной стадии ремесла) самостоятельная кустарная промышленность, еще далее – подчинение кустаря скупщику и превращение кустарной промышленности в капиталистическую систему домашней промышленности, и, наконец, отделение фабрики как конечный пункт развития»[10]. М. И. Туган-Барановский на многочисленных примерах в основном хлопчатобумажного производства центра России доказывает, что схема была прямо противоположной. Фабрика, возникнув, порождала необходимость в дополнительной домашней наемной работе. Не домашняя промышленность порождала фабрику, а, наоборот, фабрика порождала домашнюю промышленность и самостоятельного кустаря.

В чем причины такой последовательности в России? Туган-Барановский исходит из того, что Россия идет по пути крупного капиталистического производства. Но дальнейшие исследования, проведенные в 60-е годы XX в. «новым направлением», показали, что капитализм был одним из укладов хозяйства, обладающих внутренней неоднозначностью. Один из ярких представителей «нового направления» К. Н. Тарновский исследовал проблему мелкого производства в России для конца XIX – начала XX в. Монография «Мелкая промышленность России в конце XIX – начале XX в.» представляет собой скрупулезный анализ размещения, структуры и творческих потенций мелкой промышленности, предпринятый для доказательства многоукладности российской экономики. Подобная многоукладность была, как известно, осью концепции «нового направления», ярким представителем которого был К. Н. Тарновский. Ученый показал творческие потенции мелкого производства в России. Вопреки сложившемуся мнению о промыслах как вынужденном для крестьян занятии, связанном с безземельем и низкой урожайностью, Тарновский показывает и другую причину Она заключается в явно выраженной потребности реализовать творческий потенциал крестьянства России.

Политика по отношению к мелкой промышленности в дореволюционный период менялась в зависимости от господствующей в приближенных к правительству кругах концепции. В конце 80-х годов XIX в. промыслы рассматривались как средство укрепления связи крестьянина-кустаря с земледелием. В начале XX в. позиция изменилась. Кустари и мелкие предприниматели стали рассматриваться как причина разрыва крестьян с земледелием, подрывающая положение русского крестьянства. П. А. Столыпин ввел в аграрную реформу, получившую его имя, такую малоизвестную составляющую, как всемерное содействие мелким кустарным промыслам. По его мнению, такая поддержка могла способствовать смягчению противоречия между промышленностью и сельским хозяйством.

В период Первой мировой войны усилилась тенденция перерастания мелкой промышленности в среднюю и крупную. Мелкая промышленность работала для нужд обороны зачастую более эффективно, чем крупная.

Именно кустари впервые в России освоили производство тонких хирургических инструментов, ранее ввозившихся из других Стран. Исследование состояния мелкой промышленности в начале XX в. привело К. Тарновского к выводам, весьма актуальным в настоящее время. Они заключались прежде всего в том, что насаждение капитализма «сверху» превращало борьбу мелкой промышленности с крупномонополизированным производством «в погоню всадника за мчащимся поездом». И в начале XX в, и сейчас развитие мелкого и среднего предпринимательства «снизу» могло бы стать основой подъема отечественного производства. Но в условиях государственного монополизма мелкое и среднее производство находится в состоянии, когда выжить можно лишь «играя не по правилам». (Недаром с давних времен бытует шутка: «Хорошо в России живет тот, кто живет не по правилам».)

По мнению К. Н. Тарновского, в начале XX в. существовало два пути выхода мелкой промышленности из мануфактурной формы в индустриальную. Первый заключался в превращении торгового капитала в индустриальный по классическому образцу – через массовое разорение кустарей, их пауперизацию и частичную пролетаризацию. Второй, напротив, предполагал борьбу мелких и средних предприятий с торговым капиталом на основе их кооперирования. Второй путь характеризуется К. Н. Тарновским как борьба демократического капитализма с октябристским, т. е. монополизированным в государственном масштабе.

Какой путь победил в России?

Официальное провозглашение социалистических принципов хозяйствования – индустриализация* коллективизация, основное направление культурной революции – свидетельствует в пользу победы первого пути. Но была ли эта победа абсолютной? Для ответа на этот вопрос необходимо опуститься (или подняться) до советской повседневности 20–40-х годов XX в., чтобы понять, кто и как производил все то, что люди ели, пили, во что одевались и как распределялись эти повседневные блага, Известно, что Л. Н. Толстой, критикуя «Историю России с древнейших времен» Соловьева, писал: «Читая о том, как грабили, правили, разоряли (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу, что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то, что разоряли?»[11].

В последнее время (1985–2000) опубликован ряд серьезных работ, посвященных исследованию этих проблем. К ним, безусловно, относится книга В. Роговина «Сталинский неонэп»[12]. Прежде чем подробно остановиться на содержании этой работы в интересующем нас аспекте, необходимо рассмотреть судьбу мелкого и среднего предпринимательства периода нэпа. По этой теме чрезвычайно интересно исследование экономиста-большевика Ю. Ларина «Частный капитал в СССР».

Основная черта этого исследования заключается в противопоставлении методов накопления социалистического государства методам накопления «буржуазного капитала». При этом Ю. Ларин выделяет частное хозяйство, построенное на трудовой основе, т. е. то, что принято называть «демократическим капитализмом». Он подчеркивает, что «буржуазный капитал» и частное хозяйство – «разные социально-экономические категории, разные общественно-хозяйственные слои, и смешивать их вместе при суждении о частном капитале – неправильно»[13].

Противопоставляя социалистическое государство деятельности «буржуазного капитала», Ю. Ларин основывается на теоретическом различии их интересов. Однако факты, приводимые этим автором, аналогичны фактам деятельности «октябристского капитализма» периода его сращивания с государством (конец XIX – начало XX в.). Вряд ли можно принять версию Ю. Ларина, весьма кстати распространенную, о неумении социалистического государства хозяйничать в первые годы советской власти и развитии на этой основе хищнических форм капитализма периода нэпа. Гораздо более исторична, на наш взгляд, версия преемственности традиций государственного капитализма в России и методов накопления капитала в послереволюционной России, Приход к власти людей с новыми политическими убеждениями не мог изменить сложившихся в России условий воспроизводства капитала, основное из которых заключалось в роли государства не просто как соучастника процесса, а как главного и первоначального его стимулятора. Факты, приводимые Ю. Лариным, вопреки его политическим убеждениям, свидетельствуют в пользу именно такой версии. Остановимся на них подробнее.

Поскольку теоретические взгляды на роль большевистского государства в процессе накопления капитала не совпадали с ее практикой в период нэпа, Ю. Ларин деятельность крупного частного капитала характеризует как нелегальную и насчитывает 12 видов такой деятельности (подробнее см. главу 4):

1) агенты и соучастники частного капитала в госаппарате;

2) лжегосударственная форма деятельности частного капитала;

3) злостная контрагентура;

4) неликвидные фонды;

5) хищническая аренда;

6) нелегальная перекупка;

7) контрабанда;

8) государственный денежный кредит;

9) государственные займы;

10) валютные операции;

11) уклонение от налогов;

12) лжекооперативы[14].

Если до нэпа, по оценке Ю. Ларина, капитал крупной буржуазии, которая не переставала существовать в период «военного коммунизма» и занималась валютными операциями, а также спекуляцией продуктами, составлял 150 млн руб., то к 1923 г. он возрос более чем в 2, 3 раза и составил 350 млн руб. По мнению Ю. Ларина, основные источники накопления капитала менялись по периодам. Если в первый период 1921–1923 гг. частный капитал возникал путем перекачки в частные руки государственных средств, то во второй период (1924–1926 гг.) осуществлялась «нормальная работа» частного капитала. В этот период начинают преобладать те формы деятельности частного капитала, которые основывались не на злоупотреблениях, а на коммерческих операциях легального типа, В третий период, который начинается с 1927 г., государство провозглашает «плановый подход» к частному капиталу. Уступки частному капиталу в этот период рассматривались лишь как вынужденная мера для обеспечения определенного уровня потребления населения. Но неофициальная жизнь частного предпринимательства продолжалась и в последующие периоды в значительно более широких масштабах, чем это следует из официальных источников. Живучесть параллельной экономики отражала прежде всего невозможность удовлетворить потребности населения только усилиями централизованного планирования. В период 60–80-х годов XX в. источники для изучения параллельной экономики представлены следственными делами над «цеховиками», сельскими предпринимателями и спекулянтами. В этой среде во многом формировался корпус предпринимателей конца 80-х – начала 90-х годов XX в. Для современного этапа реформы важно выделение сопряженных проблем, которые формировали параллельную экономику России.

К сопряженным проблемам относятся прежде всего:

• соотношение между государственным и демократическим капитализмом в России;

• роль государства в становлении и развитии капитализма;

• социальный портрет представителей государственного и демократического капитализма.

Исследование сопряженных проблем позволяет выяснить как постоянные факторы, влияющие на российский тип параллельной экономики, так и меняющиеся условия ее функционирования.

К постоянно действующим факторам относится прежде всего неравенство сил в борьбе между государственным и демократическим капитализмом. Подобное неравенство формируется на основе особой роли государства в России, особого типа чиновничества и неразвитости хозяйственного права. Особенно ярко последнее проявляется в процессе государственного финансирования.

Для западного капитализма можно выделить в достаточно чистом виде следующие периоды:

1) период, когда государство всячески поддерживало зарождающийся капитализм протекционистскими мерами (меркантилизм);

2) период развития совершенной конкуренции, когда государство пользовалось косвенными мерами управления;

3) период монополистической конкуренции, который стал основой сращивания государства и монополии.

Для России, по сути, существовал в явном виде лишь первый период.

И для России (не всегда в явном виде) и для Запада характерно чередование процессов приватизации и этатизации. Социальная особенность этих процессов в России заключается в том, что владельцами приватизированных предприятий становятся люди, близкие к государственному аппарату; а управление национализированными предприятиями означает юридически нефиксированное участие в его прибылях. Поэтому чередование приватизации и этатизации (национализации) мало что меняет в социальной структуре фактических владельцев крупной собственности.

Подобная структура представлена в основном крупными государственными чиновниками и лицами, связанными с ними личной, родственной и неофициальной унией. Попытки впустить «новую кровь» в эту структуру не заканчиваются обновлением системы. И в годы нэпа, и в годы неонэпа, и во второй половине 80-х – начале 90-х годов робкие ростки демократического капитализма не могли устоять в борьбе с крупным капиталом, который государство поддерживало с рвением типичного частного собственника. Эта особенность государственного капитализма, которая не менялась в зависимости от того, кто осуществлял государственную власть – царское правительство, большевики, необольшевики, демократы, – реализовывалась в разных исторических условиях.

В этой связи важно выделение этапов, на протяжении которых действовала параллельная экономика.

К первому этапу относится период с конца XVII до середины XIX в., который характеризовался, как, впрочем, и последующие периоды, чередованием политики этатизации и либерализации.

Время реформ Петра I (1701–1725) характеризовалось жесткими мерами внедрения государственного капитализма, что приводило к возникновению параллельной экономики, которая, несмотря на официальное поощрение предпринимательства, не хотела выходить из тени (отдельные примеры не противоречат подобному выводу). Время, последовавшее за реформами Петра I, во многом разрушило петровские начинания. И вплоть до времени Екатерины II это было, скорее всего, безвременьем в экономической политике, в том числе и по отношению к параллельной экономике. Либеральная политика Екатерины II способствовала легализации части параллельной экономики, однако не привела к видоизменению данного явления.

Начало XIX в. характеризовалось продолжением либеральной политики и появлением проектов различных реформ (Сперанский, Мордвинов), которые по замыслу должны были способствовать демократическому капитализму. Но этим проектам не суждено было осуществиться. В целом основной чертой периода с конца XVII до середины XIX в. был переход от натурального хозяйства к мелкотоварному.

Развитие мелкотоварного хозяйства, его перерастание в товарное, а затем и в капиталистическое, по мнению Ф. Я. Полянского, шло в параллельной экономике («неуказной» экономике) так же, как и в официальной. Однако следующий период, начавшийся в результате реформ 1860–1870 гг. и ознаменовавший резкий всплеск «параллельной экономики» в связи с развитием фабрики и обеспечивающий ее становление, позволяет сделать, на наш взгляд, и другой вывод. Он заключается в том, что мелкотоварное хозяйство, существовавшее в виде «параллельной экономики», не всегда перерастало в товарное и капиталистическое. Процесс перерастания был не простым, а зигзагообразным. И само существование параллельной экономики как важнейшего направления развития экономики России задержало этот процесс.

Второй этап длился с середины XIX в. до 20-х годов XX в. Исторические условия существования параллельной экономики в это время изменились. После отмены крепостного права создается реальная возможность превращения рабочей силы в товар, что существенно меняет базу развития параллельной экономики. Крайне тяжелые условия труда на российских фабриках, долгое отсутствие рабочего законодательства, тяжелые жилищные условия в крупных городах способствуют перераспределению рабочей силы в сектор «параллельной экономики». Именно этот сектор сыграл определенную роль в период нэпа, прежде всего как хранитель традиций товарного производства.

В 20-е годы XX в. условия функционирования параллельной экономики меняются в сторону ужесточения форм борьбы с государственным капитализмом. Первый период нэпа (1921–1923) характеризуется нарастанием криминальных элементов именно государственного капитализма (процесс, описанный Ю. Лариным).

В этих условиях возникают два варианта выживания параллельной экономики: срастание с государственной экономикой или противостояние ей путем объединения усилий. Ликвидация нэпа была направлена против второго варианта, она объективно означала победу государственного капитализма. Его официальное определение как социализма или существующее в настоящее время определение «государственный социализм» для научного описания принципов хозяйствования в 30–50-е годы не меняет существа проблемы. Она заключалась в победе самого крупного частного собственника в лице государства над мелкими частными собственниками.

Однако объективные законы ведения хозяйства таковы, что один собственник не в состоянии удовлетворить растущие потребности населения в элементарных товарах и услугах. Если в годы войны и глубоких потрясений народ сознательно готов ограничивать свои потребности, то в мирное время неудовлетворенность потребностей чревата социальным взрывом. Именно голод начала 30-х годов стал сигналом для введения неонэпа. Почвой постоянного воспроизведения параллельной экономики в 30–50-е годы становится неспособность госсектора удовлетворять растущие потребности населения. Хозяйственное законодательство того периода строится так, что сеет неуверенность мелкого предпринимателя в завтрашнем дне, страх перед всесилием власти, отсюда появляется дополнительный стимул ухода в тень. Жизнеспособность параллельной экономики определяется богатыми традициями жизни «вопреки» закону.

С конца 50-х – начала 60-х годов начинается новый этап развития параллельной экономики. Хотя этот период не входит в рамки нашего пособия, хочется отметить, что многие неудачи реформирования экономики в период правления Н. С. Хрущева были связаны с непродуманной политикой в области параллельной экономики (наступление наличное подсобное хозяйство, цеховиков, местную промышленность).

Изучение этапов развития параллельной экономики позволяет выявлять суть ее эволюции. Она заключается в следующем.

1. В недрах крестьянского хозяйства, купечества, старообрядцев формировались ростки «демократического капитализма». Его основатель – труженик, новатор, человек, способный на риск. Конкуренция демократического капитализма с государственным капитализмом складывалась в пользу последнего. «Демократический капитализм» или сращивался с государственным, или вынужден был уходить в тень.

2. Кооперация мелких собственников в противостоянии государственному капитализму оказалась не жизнестойкой в силу особенностей российского государства. Хотя, по мнению многих крупных ученых, именно она могла стать оптимальным путем развития России.

3. Особая роль государства при громадном разнообразии территориальных, национальных и экономических условий хозяйствования имела и положительные, и отрицательные последствия. Их разделение возможно лишь на основе исследования двух основных функций государства: защитника интересов населения и частного собственника. История развития параллельной экономики свидетельствует о том, что функция крупного частного собственника часто преобладала.

4. Традиции функционирования вопреки законодательству привели к большой устойчивости параллельной экономики, которая обладала разнообразной структурой. В период нэпа и неонэпа она особенно плодотворно развивалась в отраслях группы «Б» и услугах.

5. И в качестве последнего вывода хотелось бы вспомнить слова Альберта Матиеса, приведенные в книге Де Сото и подтвержденные событиями начала 90-х годов в России: «Революция, истинные революции, не те, что лишь изменяют политические формы государства и членов правительства, а те, что преобразуют институты общества и отношения собственности – назревают подспудно, пока случайные обстоятельства не воспламенят их»[15].

Существование параллельной экономики влияло на развитие многоукладности России.

1.5. Проблема хозяйственной многоукладности

Проблема хозяйственной многоукладности России неизменно возникает при попытках реформирования экономики, так как одномерность теоретических подходов на практике оборачивается нереализацией замыслов реформаторов.

В 50–60-е годы XX в. в нашей экономической науке сформировалось «новое направление», представители которого отстаивали институциональный подход к экономике России. Суть подобного подхода заключается в том, что институционализм подходит к экономике исторически, рассматривает не количественные, а качественные ее изменения. Институционализм изучает социальную экономику – экономику как часть более крупной социальной системы, но без выделения ее в качестве «базиса», т. е. экономику во всем многообразии ее связей с другими системами общественного развития. Если такое признанное экономическое направление, как маржинализм, опираясь на количественные зависимости, приходит к некой однозначности, то институционализм опирается на многовариантность. Поэтому институциональный подход создает методологические предпосылки для исследования национальных особенностей, что и было задачей «нового направления».

Инициирование подобного подхода было связано с возвращением к проблеме многоукладности экономики России. Эта проблема вновь стала актуальной в период реформ Н. С. Хрущева (50–60-е годы XX в.), так как удачи и неудачи реформы еще раз показали неоднородность хозяйства России. Она не обсуждалась в широких научных кругах, но историки-экономисты не могли не ощутить влияния этой проблемы на ход реформ.

Представители «нового направления», опираясь на исследование фактов экономического развития России во второй половине XIX – начале XX в., отстаивали «новое» (отсюда и название, родившееся в ходе дискуссии) в сравнении с традиционным представлением об экономике России накануне Октябрьской революции. Изучение капитализма России привело их к выводу о мозаичности и многоукладности ее экономики как определенного типа развития. В «новое направление» входили такие известные историки, как А. Анфимов, П. Волобуев, М. Гефтер, М. Гиндин, Ю. Нетесин, К. Тарновский.

Интересно, что возглавлял направление директор Института истории АН СССР П. Волобуев, который в дальнейшем был отстранен от должности, но не отказался от идеи «нового направления». И сам П. Волобуев, и все другие представители «нового направления» были незаурядными учеными и не подчинялись решениям руководителей «историческим фронтом» (в то время его возглавлял С. П. Трапезников). Заслуга Волобуева заключается прежде всего в том, что он организовал коллектив, в который входили люди, способные консолидироваться для поиска научной истины.

Для понимания и использования методологии «нового направления» в целях реформирования экономики полезно обратиться к истории институционализма в России. Считается, что институционализм как направление экономической мысли вырос из немецкой исторической школы. Но один из ее родоначальников В. Рошер («старая» историческая школа) выделял в качестве ее предшественницы так называемую «немецко-русскую школу», куда он включал немецких экономистов, преподававших в российских университетах. Он писал: «Они прибывали в Россию с научными представлениями об экономических законах более высокого уровня развития, годных для всего мира (речь идет о классической политэкономии. – В. П.). Однако практический смысл скоро убеждал их, что эти законы очень мало годятся для России. Они старались расширить эти законы, чтобы распространить их и на Россию, и, одновременно, на базе статистических данных наблюдали различные, совершенно иные, первичные ступени культуры, существовавшие в России, приходили к выводу об относительном во времени и пространстве характере абсолютных законов существующей экономической теории»[16].

Идею «относительности во времени и пространстве абсолютных законов экономики» в самой России отстаивали славянофилы и либеральные народники. Либеральные народники интерпретировали ухудшение материального положения народа как последствие перенимания чуждого опыта без учета отечественных традиций. Наиболее ярко подобное противостояние чужому опыту было выражено такими либеральными народниками, как В. П. Воронцов, Н. Ф. Даниельсон, Н. К. Михайловский, С. Н. Южаков. Народники были чрезвычайно сильны и убедительны в критике концепции «догоняющего развития». Предлагали они и свой путь развития для России, Он заключался в развитии сельского хозяйства как базы промышленности, ограничении иностранного капитала, опоре на местную промышленность. Но как осуществить этот путь, не превратившись в полуколонию или колонию развитых государств? Ответ на этот вопрос не был достаточно подготовлен народниками.

Но их идеи не погибли. В 50–60-е годы XX в. российские историки-экономисты вновь возвращаются к проблеме соотношения общих закономерностей прогресса и российских особенностей. Именно в этот период возникает «новое экономическое направление» (А, Анфимов, П. Волобуев, М, Гефтер, И. Гиндин, Ю. Нетесин, К. Тарновский), в котором наиболее полно проявились черты институционального подхода к экономике.

В ходе накопления фактов хозяйственного развития России в пореформенный период (60–70-е годы XX в.), их осмысления и попытки трактовки в рамках классической теории капитализма как стадии развития человечества историки-экономисты столкнулись с ограниченностью теории общественно-экономических формаций для понимания эволюции капитализма в России. При всем разнообразии исторического материала и методов его исследования представителей нового направления объединяло одно: накопленный ими исторический материал не укладывался в рамки «специфических особенностей России» в контексте общих для всего мира стадий экономического развития. Возникла острая необходимость в иных, чем формационный, подходах, позволяющих выявить тип развития капитализма в России и неравномерность его распространения по регионам России. Для подобного выявления одной из первых методологических задач стало выяснение единицы эволюции экономики России, т. е. ответ на вопрос: в изменении какого социально-экономического института наиболее полно отражается общественная динамика?

Методологической заслугой нового направления был страновый подход к определению единицы эволюции в России. Разнообразие объектов изучения, вырвавшееся за рамки особенностей первоначального накопления, способствовало поиску такой единицы эволюции, которая отражает всю полноту объективного хода экономического развития России. В результате длительных и острых дискуссий в качестве таковой был избран социально-экономический уклад. Сторонники такого подхода встретили значительное официальное противодействие, связанное с наступлением на официальную доктрину. Но это противодействие лишь усилило энергию поиска: слишком интересен и нов был исследуемый материал (чему способствовало открытие новых засекреченных до конца 50-х годов фондов ЦГИАЛа и ЦГАНХа), слишком незаурядны были участники дискуссий. В 1970–1975 гг., когда представители «нового направления» подвергались гонениям, сложилось своего рода «подполье», продолжавшее научное исследование, результаты которого все больше противоречили официальной школе. В круг «нового направления» в силу его научной привлекательности стали втягиваться наряду с историками-экономистами философы и востоковеды, методы исследования которых тяготели не к «общим закономерностям», а к выяснению эволюции отдельных социально-экономических институтов. Представляется обоснованным определить все исследования подобного направления в России как институциональные. Вклад ученых этого направления в понимание типа капитализма в России был не менее значителен, чем институционалистов Запада в понимание типов капитализма в мире.

Привлечение к исследованиям философов способствовало выработке понятийного аппарата для исследования конкретных форм существования общественно-экономических укладов. В этом направлении многое было сделано Ю. Семеновым. Если до дискуссий 1950–1960-х годов общественно-экономический уклад понимался как зародыш нового способа производства в недрах старого или как остаток старого способа производства в недрах нового, то в ходе дискуссий понятие «общественно-экономический уклад» приобрело иной смысл, который выражался в выделении следующих укладных черт:

1) общественно- или социально-экономический уклад – часть общественной системы, обладающая внутренними стимулами эволюции;

2) эндогенность стимулов эволюции вытекает из объединения в социально-экономическом укладе однородных социально-экономических отношений и материально-организационной основы их;

3) социально-экономический уклад – форма существования определенного типа производственных отношений в социальном организме;

4) под социальным организмом понимается отдельное, единичное общество, самостоятельная единица развития (первобытная родовая коммуна, семейно-клановый коллектив, племя, соединение племен в федеративный социальный организм (протогосударства), унитарные организмы (государства).

Тот или иной тип производственных отношений может образовывать в данном социальном организме целостную систему (общественно-экономический уклад) или существовать в виде придатка. В этом случае следует говорить о неукладной форме существования производственных отношений. Каков же критерий укладности производственных отношений? Для ответа на этот вопрос были введены такие понятия, как хозяйственная ячейка и хозяйственный организм. Их взаимосвязь на примере капиталистического уклада такова. Хозяйственная ячейка капиталистического уклада – конкретное капиталистическое предприятие, представляющее собой единицу капиталистической собственности, которое в силу общественного разделения труда может функционировать не иначе, как в системе включающих в себя множество подобных ячеек. Связывает их воедино внутренний рынок, границы которого совпадают, как правило, с государственными. Данное экономическое единство, вне которого невозможно функционирование хозяйственных ячеек, и есть хозяйственный организм. Таким образом, говорить о существовании капиталистического уклада можно лишь в условиях хотя бы формирующегося национального рынка[17].

Наличие собственного хозяйственного организма – критерий укладности того или иного типа производственных отношений. Не все существующие в социальном организме уклады имеют равное значение. Один из них обычно становится господствующим, доминирующим, а остальные играют подчиненную роль. Господствующий уклад – ядро всей системы социально-экономических отношений, которые образуют фундамент социального организма. Доминирующий уклад определяет тип социального организма, его принадлежность к определенной формации. Признавая условный, относительный характер различий между господствующими и подчиненными укладами, ученые 1960–1970-х годов, занимающиеся проблемой укладности, исходили из того, что господствующий уклад можно определить как формационный. И исходя из этого, к формационным укладам относятся: первобытно-общинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический, коммунистический. Как известно, в конце 1970-х годов учеными ГДР было высказано мнение, что социалистический уклад также является формационным.

Наряду с формационными укладами существуют и такие, которые в принципе не могут стать доминирующими. Уклады этого типа определялись как неформационные. В качестве примера последних Ю. Семенов, предложивший данную классификацию укладов, приводил мелкобуржуазный уклад. Он же сделал вывод о том, что в истории социальных организмов можно наблюдать и такие периоды, когда ни один из существующих в нем общественно-экономических укладов не является доминирующими, т. е. не определяет характер социально-экономического строя общества в целом. Такое общество не может быть отнесено ни к одной общественно-экономической формации. Оно может быть определено как переходное. Но при исследовании истории экономики России возникает вопрос: означает ли переходность промежуточный период между формациями? Для ответа на него представители «нового направления» расширили применение понятия у клади ости для России за счет исследования российского типа крепостничества. Их заслугой (А. Анфимов, М. Гефтер) было рассмотрение эволюции крепостнического уклада в сельском хозяйстве под углом зрения его влияния на процесс не только первоначального накопления капитала, но и воспроизводства капитала. Заслугой представителей «нового направления» было рассмотрение пореформенной эпохи в России не через призму пережитков крепостничества, как это происходило до дискуссий 50–60-х годов, а как систему, в которой существовал крепостнический уклад со своими закономерностями развития, влиявшими на формирование монополий. М. Я. Гефтер, наиболее выдающийся представитель «нового направления», высказал смелое по тем временам утверждение (так как оно противоречило В. И. Ленину) о смешении в господствующей концепции капитализма как исторической среды с земледельческим капитализмом в собственном смысле слова. Является ли ситуация, сложившаяся в пореформенной российской деревне, переходной? А если переходной, то к чему?

Ответ на этот вопрос М. Я. Гефтера в дискуссии 60-х годов начинался с обращения к известному утверждению либерального народника П. Ф. Даниэльсона, который после голода 1891 г. настаивал на том, что Россия непосредственных производителей, вовлекаемая «сверху» на путь капитализма, фактически идет назад. «А теоретически куда мы идем?» Энгельс, как известно, отвечая на эти вопросы Даниэльсона, исходил из следующих положений, которые полностью были приведены впервые также на дискуссии 60-х годов.

1. Рост крупной промышленности в России в конце XIX в. был вызван искусственными средствами.

2. Поскольку капитализм в России уже налицо, то способ его внедрения становится второстепенным вопросом, так как капитализм сам образует свой внутренний рынок.

3. Однотипность данного процесса с Западом не означает его тождества. Различие уровней развития капитализма в промышленности и земледелии, свойственное всем странам России, выступает в специфической форме несовпадения промышленной революции и социального переворота в деревне.

4. Если капитализм просуществует достаточно долго, то он непременно вызовет аграрную революцию.

5. Потрясение, произведенное этим переворотом, в России может оказаться гораздо более сильным, чем где бы то ни было.

Несогласие М. Гефтера с Ф. Энгельсом заключалось в том, что Гефтер подчеркивал неясность границ переходного периода. Если исходным пунктом служит крупная промышленность, то обстоятельства ее развития должны сблизить, соединить общественно-экономический переворот в пореформенном городе и деревне. Происходит же нечто иное, не поддающееся однозначной характеристике. Развитие рыночных связей деревни, по мнению М. Я. Гефтера, нельзя однозначно отнести за счет прогресса капитализации деревни. Крестьянин, будучи весь в долгах, продавал хлеб за счет урезывания собственных нужд. В подавляющей массе его хозяйство оставалось – с позиций внутренней структуры отношений – патриархальным, натуральным. Подстегиваемый извне капитализмом процесс втягивания крестьянства в товарное обращение резко опережал по масштабам и срокам переход к товарному производству. Но специфично не само опережение. Специфично, что оно усугублялось существованием помещечьего хозяйства (в дискуссии использовалось понятие «латифундия»). Связь между латифундией и крестьянским наделом – определяющая особенность аграрного строя России. Потому и правомерно понятие «крепостнический уклад», что в него входит не только крупное помещичье хозяйство, но и патриархальное хозяйство кабальных арендаторов. Кабальность арендаторе в, их зависимость от помещика вносили специфичность в социальную картину пореформенной деревни. Простое имущественное неравенство внутри патриархальных союзов, некапиталистическое по своей природе, форсировалось капитализмом. Если, с одной стороны, оно переходило в буржуазные отношения, то с другой – в преобладающей массе случаев застревало на стадии разорения и пауперизации миллионов. Отсюда возникновение армии людей наемного труда и одновременно аграрного перенаселения. Вывод М. Гефтера, противоречивший официальной доктрине, заключался в утверждении, что «смешанность», «гибридность» – не только момент капиталистического развития России, но и тип его. Новое (капитализм) еще не осилило старое (крепостничество, патриархальность, азиатский деспотизм), потому что старое оказалось способным ассимилировать новое, превращать его в источник своего развития. Если капиталистические элементы деревни были относительно локализованы, то крепостнический уклад являлся фактически всероссийским[18]. Крепостнический уклад способствовал формированию как бы «перевернутой» в сравнении с Западом структуры воспроизводства. То, что на Западе венчало здание капитализма – строительство железных дорог, – в России, напротив, было одним из его стимулов, но одновременно питало и крепостнический уклад. Наряду с принудительной товаризацией, железные дороги выравнивали местные хлебные цены, повышая их до уровня потребительских центров, что» в свою очередь, способствовало росту отработок и удорожанию голодных ссуд. Как писал А. И. Энгельгард в письмах из деревни, «дорог хлеб – дешев труд – мужик бедствует – такова помещичья политэкономия».

Взаимодействие крепостнического и капиталистического укладов в России определило общую хозяйственную обстановку, в которой функционировал промышленный капитал. В ходе дискуссий 60–70-х годов Ю. Нетесиным была предпринята удачная попытка определения типов воспроизводства промышленного капитала. Первый тип – смешанный, представляющий слияние чисто капиталистического накопления с первоначальным. Кругообороты капиталов первого типа осуществлялись в основном через массовый рынок, сохраняющий в значительной степени докапиталистическую структуру, монополизированный в самых грубых формах местным торгово-ростовщическим капиталом. Этот тип капитала функционировал в основном в группе «Б» промышленности, его формирование проходило в системе различных уровней предпринимательства – от работы на дому до крупнофабричного производства. Но на всех уровнях предприниматель соединял функции прямой эксплуатации наемных рабочих с торгово-ростовщическими операциями. Расширенное воспроизводство данного типа осуществлялось не только за счет использования прибавочного труда «самостоятельного» товаропроизводителя, но и за счет необходимого труда. Капиталы, функционирующие в этой группе, обладали своеобразной монополией, доходы которой обеспечивали «русскую сверхприбыль» в основном не за счет силы концентрированного капитала, а за счет накопленной веками торгово-промышленной информации. Суть ее заключалась в знании чрезвычайно пестрых местных хозяйственных условий, приемов и материальных средств «дикой» торговли у миллионов оптовиков, мелких и мельчайших торговцев.

Второй тип воспроизводства – чисто капиталистический, не соединенный непосредственно с ран некапиталистическими методами эксплуатации. Капиталы, обеспечивающие воспроизводство данного типа, функционировали в основном в отраслях тяжелой промышленности, их кругооборот проходил на рынке, организованном в большей части по-капиталистически. Существование этого типа обеспечивалось в значительной степени широкими связями с иностранными финансово-промышленными группами, использованием выгод международного разделения труда, НТП. Но «чистота» воспроизводства второго типа была весьма относительной. Даже самые развитые формы промышленно-финансового капитала должны были на массовом рынке вписаться в систему оптовой полуфеодальной торговли, существующей на грабеже самостоятельных производителей[19].

Для понимания реалий функционирования типов воспроизводства представители «нового направления» исследовали специфику региональной экономики Российской империи. Фактический материал по Средней Азии и Казахстану (П. Г. Галузо), Уралу (В. В. Адамов, П. В. Ольховая), Белоруссии (В. В. Тимошенко) и его осмысление в рамках методологии «нового направления» привели исследователей к выводам, противоречащим сложившейся теории. Подобные выводы заключались в том, что Россия, не пройдя в классическом виде стадии совершенной конкуренции (или находясь в ней незначительное время и крайне неравномерно в различных регионах), вступила в монополистическую стадию, которая значительно отличалась от подобного состояния на Западе. Вынужденные пользоваться сложившейся терминологией и используя понятие «монополистический капитализм», так как оно вошло в ленинские работы, представители «нового направления» показали его иное, чем на Западе, содержание для России. На основе исследования региональной экономики представители «нового направления» пришли к методологически важному выводу о том, что необходимо различить воздействие монополистического капитализма и военно-феодального империализма на местные уклады. Если до исследований «нового направления» между монополистическим капитализмом и военно-феодальным империализмом ставился знак равенства, что во многом вытекало из ленинских исследований, то представители «нового направления» развели эти понятия. Научная сессия в Ленинграде по исследованию особенностей капитализма в России в 1961 г. в качестве итога работы предложила качественно новое определение империализма в России. Во-первых, следует различать смысл понятий «военно-феодальный империализм» и «монополистический капитализм». Неверно использовать первый термин для характеристики особенностей монополистического капитализма в России. Во-вторых, следует разграничить такие понятия, как «особенности империализма (монополизма) в России» и «особенности экономики России периода империализма». Империализм – лишь часть капиталистического уклада; громадные остатки феодально-крепостнических отношений, основу которых составляет крупнейшее латифундиальное землевладение, не являются особенностью империализма в России – они составляют особенность экономики России периода империализма. Вместе с тем наличие подобных особенностей определяло коренные условия, в которых развивался капитализм в России. Иными словами, распространение капиталистического уклада вширь по Российской империи методами военно-феодального империализма, взаимодействуя с феодально-крепостническими отношениями, породило специфические черты монополистического капитализма в России. В ходе исследования проблемы взаимодействия монополистического капитализма и военно-феодального империализма возникает трактовка положения России в начале XX в. как своеобразной модели тогдашнего мира.

Тезис о России как модели мира начала XX в. не был простой модификацией формулы о многоукладности ее экономики. Он включал типологическое обобщение методологического характера, позволяющее выяснить как место России во всемирно-историческом процессе, так и ее внутреннюю социально-экономическую структуру. В социально-экономической структуре России, по мнению «нового экономического направления», противоречиво совмещались основные особенности как развитых капиталистических стран Запада, так и государств колониального и полуколониального Востока, Определение места России в мировом процессе в начале XX в. связано не только с противоречиями монополистического капитализма, но и с обострением всех противоречий империалистической эпохи. Вследствие этого в России начала XX в. впервые в мировой истории сложились предпосылки переплетения трех революционных сил: рабочего движения, аграрной революции и национально-освободительного движения.

Разделение подобных противоречий было важно для определения собственно особенностей монополистического капитализма в России. Методологически определяющими в этом направлении стали исследования И. Ф. Гиндина, который вслед за П. И. Лященко, но гораздо подробнее рассмотрел социально-экономическую структуру монополистического капитала в России. Последняя была представлена двумя группами буржуазии в пореформенной России: московской и петербургской. Кругообороты капиталов буржуазии Москвы и прилегающих к ней районов осуществлялись в основном через массовый рынок, сохранивший докапиталистическую структуру с характерной для России примесью старокупеческих черт Кругооборот этих капиталов формировал первый тип воспроизводства. Основным источником формирования коренной московской буржуазии в начале – середине XIX в. была среда мелких промышленников и в значительной мере крепостных крестьян. С известной степенью условности капитал этой группы буржуазии определяется как демократический. Он функционировал в основном в отраслях группы «Б» промышленности, Источники формирования буржуазии петербургского типа были гораздо более разнохарактерны, чем московской. К ним относятся новый слой российских капиталистов – железнодорожных дельцов, предпринимателей тяжелой промышленности, банковских заправил, которые своим обогащением обязаны правительству.

Другим важным направлением исследования И. Ф. Гиндина особенностей монополистического капитализма в России стало изучение факторов концентрации производства в ее промышленности. Если до исследований И. Ф. Гиндина считалось, что высокая степень концентрации производства в России есть безусловный показатель ее монополизации, то Гиндин показал односторонность подобного утверждения. Основываясь на большом статистическом материале российской и германской промышленности, он доказал следующее. Существовавший ранее вывод о высокой степени концентрации промышленности в России делался в основном на базе изучения процесса концентрации в текстильной промышленности. Считалось, что процессы монополизации текстильной промышленности и сращивания ее с банками были однотипны с теми же процессами в тяжелой промышленности и машиностроении и уступали им лишь в интенсивности проявления. Высокая доля текстильной промышленности в валовой продукции всей промышленности определяющим образом влияла на показатель общей концентрации производства всей промышленности. Между тем из всех отраслей российской промышленности именно текстильная росла и развивалась в наибольшей степени в условиях свободной конкуренции. Крайняя концентрация рабочих на крупнейших предприятиях сложилась еще в домонополистический период и не была экономическим преимуществом российской промышленности. «Нормально» концентрированная промышленность Германии имела на 12 % меньше рабочих и перерабатывала на 11 % больше хлопка. Высокая концентрация рабочих в России являлась признаком недостаточно интенсивного промышленного развития страны. Высокая доля текстильной промышленности в валовой продукции промышленности также, по мнению Гиндина, свидетельствует о технической отсталости России. В индустриально развитых странах того периода в промышленности преобладали отрасли, производящие средства производства: тяжелая промышленность, машиностроение и металлообработка. Совершенно иной была структура промышленности России накануне Первой мировой войны. В 1913 г. над отраслями тяжелой промышленности все еще значительно преобладала текстильная вкупе с пищевой.

«Неразвитость» монополистического капитализма в России привела к особому типу банковской системы, суть которого заключалась в том, что сращивание промышленных предприятий с банками шло по линии банковских интересов. Этот тип Гиндин называет вертикальным объединением, так как среди промышленных предприятий, сращиваемых с банками, могут быть несколько предприятий из различных отраслей, не отвечающих принципам производственного комбинирования. Такой тип банковский системы, кроме России, был характерен для Германии и Австрии, в отличие от Англии и США, где еще до Первой мировой войны действовали капиталистические концерны, включающие в свой состав как подчиненную часть один или несколько банков.

Тип банковской системы, сложившейся в России, как и ее экономическая многоукладность, предопределяли роль государства в регулировании процесса воспроизводства. К такому выводу можно прийти на основе изучения исследований «нового направления». Но этим выводом не ограничивается значимость идей Гиндина для современности.

Актуальность возвращения к идеям «нового направления» наиболее ярко выражается в том, что выход из современного экономического кризиса во многом зависит от проникновения в логику экономического развития России. Подобная логика проявляется в типе эволюции. Черты данного типа исследовались «новым направлением» на основе громадного пласта статистических и архивных данных центрального и регионального уровня. Результаты исследований «нового направления» можно считать достаточно достоверными для выводов о типе эволюции в России. Основные черты подобного типа заключались в следующем.

1. Основная «клеточка» эволюции развития России – социально-экономический уклад. Определяющая черта экономики России конца XIX – начала XX в. – многоукладность. Этот тезис чрезвычайно важен для формирования современной экономики смешанного типа.

2. Слабость финансовой системы в условиях «догоняющего развития» определяется отрывом банковского капитала от промышленного. Отсюда вытекает роль государства в установлении связи между развитием промышленности и банковской системы.

33. Неравномерность развития различных регионов приводит к смешанному типу воспроизводства, существование которого – не временное явление, а тип развития. На основании подобного типа формировалось государственное регулирование в России.

4. Черты перерастания капитализма в России в конце XIX – начале XX в. в монополистическую стадию отражали особенности России. Это выражалось в том, что повышенная концентрация производства России в сравнении с другими странами возникла задолго до монополистического капитализма и отражала слабое техническое развитие. В связи с этим был поколеблен вывод о материально-технических предпосылках социализма в России. (Хотя этот тезис официально не высказывался, но вытекал из исследований «нового направления».)

5. Исследования «нового направления» предложили методологически новое рассмотрение экономики России как национального типа. Если до исследований «нового направления» существовало резкое противопоставление концепций экономики России как национального типа и концепции ее экономики как части мировой, то ученые «нового направления» предложили рассматривать экономику России как модель функционирования экономики мира. Исследования функционирования многоукладной экономики России – ключ к пониманию методов вкючения ее в мировую экономику.

Исследования «нового направления» были прерваны административными гонениями, которые, может быть, не кажутся такими страшными, как расстрелы 20–30-х годов, но вред, нанесенный ими науке, бесспорен. В настоящее время продолжение исследований «нового направления» особенно актуально для выяснения взаимодействия национального типа развития России и ее включенности в мировое сообщество.

1.6. Формирование метода «генетика – телеология»

Накопление опыта решения основных социально-экономических проблем России XVIII – начала XX в. привело к рассмотрению реальности в теоретических исследованиях в двух плоскостях – закономерного хода событий (генетика) и результата воли людей, или, точнее, целеполагания людей (телеология). Хотя в реальности, особенно текущей, пока она не стала еще историей, трудно отделить генетику от телеологии, в теории подобный подход позволяет нащупать объективную границу управления социально-экономическими процессами. Подход «генетика – телеология» дал положительные результаты в критике волюнтаристских вариантов плана развития России в 20-е годы и составлении варианта генерального плана развития на 1928–1940 гг. Данный план был составлен на основе изучения генетики и телеологии в экономической истории России. Хотя генеральный план не был реализован в силу целого ряда социально-политических обстоятельств, его возможность как одного из вариантов доказывается тем, что реальная экономика включала элементы данного плана. Речь идет о развитии отраслей группы «Б» за счет негосударственного сектора, высокой доле ЛПХ в удовлетворении населения продуктами питания, существовании наряду с государственным регулированием действия закона спроса и предложения.

Метод отделения генетики от телеологии и нахождения их взаимодействия в научной литературе получил название «проблема генетики и телеологии». Понятие «проблема» в данном случае означает сложные взаимосвязанные задачи, в процессе решения которых возникает методологический подход.

Формирование подхода «генетика – телеология» было вызвано как потребностями развития экономики, так и научными достижениями.

Дискуссиям по «генетике и телеологии» в 20-е годы XX в. предшествовали теоретические разработки начала XX в. Потребность ускоренного развития в тот период повлияла на разнообразие научных подходов, вызванных к жизни динамичностью экономики. Подобное разнообразие, в свою очередь, предопределило потребность в общей теории. Если для марксистского направления в науке (Г. Плеханов, В. Ленин, М. Туган-Барановский, П. Струве) определяющей теорией выступала формационная и, соответственно, сама история стран Запада, на основе которой она была выработана Марксом, понималась как теория, то для многих представителей исторической школы продолжался поиск метода. Наиболее выдающийся представитель данного направления А. С. Лаппо-Данилевский в 10–20-е годы XX в. выступает с концепцией мета истории или методологии истории, которая впоследствии, уже после смерти ученого, выросла в направление интеллектуальной истории[20]. Суть концепции Лаппо-Данилевского заключалась в «одушевленности» истории. Это означало верификацию фактов истории на основе изучения методов их исследования историками. Применение подобного подхода к экономической истории означало бы соединение изучения истории хозяйства с изучением истории экономической мысли.

К сожалению, работа Лаппо-Данилевского по методологии истории не была завершена. Но она наряду с исследованиями Ш.-В. Ланглуа, Ш. Сеньобоса, Э. Бернгейма, Р. Коллингвуда, В. Дильтея, Л. П. Карсавина послужила толчком к исследованию понятия «факт» в истории, в том числе экономической.

В дальнейшем это направление развивалось в трех руслах:

• источниковедческом;

• социологическом;

• генетическом.

Основное достижение источниковедческого направления (школа хартий – Ж. Дюби, Р. Барт) – рассмотрение:

• соотнесенности темы исследования и социальных условий ее создания;

• соотношения основного текста исследования и научного аппарата;

• множественности голосов, звучащих в тексте;

• структуры и развития сюжета.

Представители социологического направления в истории (Ч. Кули, Д. Мид, Т. Парсонс) отталкиваются от индивида, ставящего перед собой цель и стремящегося к ее осуществлению. Они изучают структуру повседневного, «обыденного» мира и мышления, в котором взаимодействуют цели и влияния. Это направление заложило основы новой истории – «истории повседневности».

Генетическое направление возникло из потребности объективизации фактов экономической истории в условиях недостаточной разработанности ее методов. Отсюда и появилась научная метафора, заимствование из биологии понятия «генетика». Представители органической школы (середина XIX – начало XX в.), развивавшие это понятие, рассматривали общество как некий сверхорганизм, аналогичный по своему строению живому организму и развивающийся в соответствии с принципами эволюционной биологии (А. Шефле, Р. Вормс, А. Эспинс).

Заслугой российского генетического направления стало рассмотрение взаимосвязи и противостояния генетики как объективного закона развития и телеологии как целеполагания людей. Подобный подход был обусловлен задачей планирования основных экономических пропорций и регулирования макроструктуры России.

Суть генетического подхода формировалась в острых дискуссиях по проблемам темпов и пропорций экономического развития в период подготовки и составления как генерального (1928–1940), так и пятилетнего планов (1928–1932), В этих дискуссиях тема генетики и телеологии приобрела самостоятельную жизнь.

Конец ознакомительного фрагмента.