Алексею Чернову
Парадоксальный случай соответствия фамилии роду деятельности. Парадоксальный потому, что фамилия эта досталась нашему герою даже не от родного отца, а от отчима, который был плотником и не имел ни малейшего отношения к искусству. Впрочем, и он тоже, заменив маленькому Жене отца, которого тот никогда не видел, оказал немалое влияние на выбор его профессии.
Евгений Фёдорович Смычков начинал как скрипач. И довольно успешно. Закончил Московскую консерваторию в далёком 1970 году в классе самого Ойстраха. Взял первую премию на Пятом Конкурсе Чайковского, где его великий учитель в последний раз незадолго до смерти сидел во главе жюри. Будучи одним из самых многообещающих молодых советских музыкантов, Евгений Фёдорович успел даже несколько раз съездить на гастроли за рубеж в те нелёгкие времена, когда это право давалось лишь избранным.
Однако его столь стремительную поначалу карьеру вмиг пресекла трагическая случайность. Летом 1979 года Евгений Фёдорович отдыхал в Крыму. Пытаясь забраться на одну из вершин Кара-Дага, он неудачно упал и получил сложный перелом кисти левой руки. Пережив несколько операций и почти на год выпав из концертной жизни, он всё же пытался после окончательного излечения снова вернуться в профессию. Он даже смог частично восстановить форму, но о былой беглости пальцев уже не могло быть и речи, а значит на сольной карьере был раз и навсегда поставлен крест.
Но то, что тогда, разумеется, казалось ему величайшей трагедией, так что он едва ли не помышлял о самоубийстве – теперь, на старости лет, представлялось ему лишь знамением свыше, которое указало ему истинное его призвание. И тут-то как раз сказалось вышеупомянутое влияние отчима. Евгений Фёдорович по-настоящему нашёл себя в деле изготовления и починки скрипок. На этом поприще наш герой прославился на весь Советский союз не только безукоризненным качеством своей работы, но и небывалой в наш век бескорыстностью. Он спас множество известных ныне музыкантов, чей талант мог так никогда и не раскрыться из-за того лишь, что у них не было средств на приобретение собственного достаточно хорошего инструмента. Евгений Фёдорович был в своём деле настоящим перфекционистом, не жалея средств на самый высококачественный материал, который иной раз неведомыми путями умудрялся заказывать из-за границы. При этом брал он за свою работу столько, что едва лишь окупалась стоимость сырья – сама же работа, при всей её ювелирной тонкости, оставалась почти бесплатной.
В наши дни многие выдающиеся скрипачи по всему миру играют на инструментах, которые сделал Смычков. Будучи изначально проданы им за смешные деньги, они затем перепродаются за баснословные суммы, которые продолжают и продолжают расти, ибо инструменты с годами становятся только лучше. Евгений Фёдорович никогда не торопился и не стремился придать своей работе характер заводского конвейера, как поступают многие нынешние скрипичные мастера. Он тратил порою несколько лет на один инструмент. Работа его особенно ценилась тем, что он, едва ли не единственный в мире, использовал старинные технологии – делал скрипки так, как делал их Страдивари. Использовал десятилетиями высушенное дерево, не жалел средств на уникальные лаки из натуральных материалов, которые было почти невозможно достать. Но главное – делал всё своими руками и на глаз, не прибегая к помощи станков и трафаретов. Каждый его инструмент, предназначенный для исполнения шедевров искусства, сам мог считаться шедевром. В каждый из них он вкладывал душу, и каждый был чем-то уникален, так что профессиональные музыканты узнают его скрипки по характеру звучания, не глядя на подпись.
В обычной московской квартире, где жил Смычков, было слишком мало места для его работы. Тем более после женитьбы и рождения дочери. К тому же, соседи, хотя понимали и уважали деятельность Евгения Фёдоровича, всё же страдали от запаха лака и клея, который был вреден и для самого мастера и его семьи. Поэтому он приобрёл небольшой участок в Подмосковье, где собственными руками построил двухэтажный дом. На втором этаже разместилась мастерская, которую Евгений Фёдорович постарался изолировать. Однако, успешно оберегая от вредных испарений свою семью, он не мог отгородить от них самого себя, ибо почти всё своё время отдавал работе. А у него, как выяснилось в трудные постперестроечные годы, были слабые лёгкие. Когда Смычкова начал всё чаще мучить сухой кашель, когда после часа работы в мастерской ему становилось трудно дышать, когда все начали замечать сиплое дыхание и хриплый голос Евгения Фёдоровича – казалось, и этой его профессии пришёл конец.
Но и тут помог случай, который заодно поспособствовал раскрытию у нашего героя ещё одной страсти, поглотившей остаток его жизни. Однажды, в середине девяностых, к нему приехал ныне известный, а тогда ещё только начинающий музыкант – Илья Дианов. Через неделю ему предстояло судьбоносное выступление на Международном конкурсе имени Сибелиуса, от которого, как ему тогда казалось, зависела вся его дальнейшая карьера. Но дека его скрипки в результате глупейшего несчастного случая дала трещину. Проблема была не только в том, что до состязания оставались считанные дни, но главным образом в том, что у бедного юного скрипача совсем не было денег, чтобы расплатиться с мастером. Молодой человек был наслышан о бескорыстности Евгения Фёдоровича, но лишь обстоятельства вынуждали его злоупотребить ею. Он чуть не на коленях умолял Смычкова починить инструмент в долг, обещая непременно расплатиться с ним, как только появится возможность.
Евгений Фёдорович, когда-то сам выступавший на конкурсах, хорошо понимал чувства юноши, из-за чего проникся к нему симпатией и согласился. Но обещая вернуть долг в недалёком будущем, Дианов рассчитывал на получение денежной премии за победу на конкурсе. Он был почти уверен в успехе. Однако успех ждал его далеко впереди, вопреки длинной череде провалов. В том конкурсе юное дарование потерпело неудачу. Возвратившись к мастеру с чувством горести и стыда, не осмеливаясь поднять на него глаза, Дианов признался, что ему по-прежнему нечем расплатиться и он даже не представляет теперь, появится ли у него когда-нибудь такая возможность. Вместо оплаты его отец Сергей Петрович предлагал Евгению Фёдоровичу взять бутылку вина.
Дабы предупредить недоумение на лице читателя, спешу оговориться, что речь шла не о простой бутылке вина, какую можно купить в любом магазине. Это был «Шато Ша Нуар» 1928 года. Большинству читателей этот набор букв едва ли о чём-нибудь скажет. Ни о чём он не говорил тогда и нашему герою. Не сомневаясь в честности своего клиента, Евгений Фёдорович поверил на слово, что эта бутылка стоит, как тот скромно прибавил, «не меньше, чем Ваша работа». Едва ли Смычков принял бы такую плату, знай он сразу, сколько она стоит на самом деле. Позже, когда Евгений Фёдорович понял, от какого богатства отказался Дианов-старший, дабы разрешить тот конфуз – он пытался вернуть бутылку, но тот отказался.
Позже наш герой признавался, что его убедила принять столь нестандартную оплату не столько искренность в глазах юноши, сколько энергетика, что исходила от бутылки старше него самого. Чисто интуитивно, где-то на уровне подсознания Евгений Фёдорович ощутил, что перед ним величайшая ценность. Причём ценность в чём-то сродни его скрипкам. Она тоже требовала тонкого и кропотливого многолетнего труда знающих своё дело мастеров. Она тоже не признавала победного шествия цивилизации и была изготовлена по технологиям, известным со времён Древней Греции. Наконец, она тоже была бессмертна и с годами становилась только лучше.
Надо сказать, Евгений Фёдорович был известен ещё и высочайшим культурным уровнем. Он был воспитан в дореволюционных традициях. Все стены его загородного дома были усеяны книжными полками. Он прочёл не одну тысячу книг и мог поддержать беседу практически на любую тему. Круг его интересов был чрезвычайно широк, и если уж он по-настоящему интересовался чем-либо – то исследовал предмет своего любопытства от корки до корки. А интересовался он множеством самых разнообразных вещей. И теперь, получив столь элитный подарок, Евгений Фёдорович погрузился в изучение вина. Особая полка в его жилище была выделена под литературу на тему истории виноделия, этикета и бессмертных традиций винопития, особенностей этого тонкого искусства в разных уголках Земного шара.
Однако эта тема почему-то заразила Евгения Фёдоровича куда больше, нежели любая другая. Он стал страстным коллекционером. Он никогда не был богат, и всем, кто более-менее разбирался в вопросе, казалось, что с его средствами затея его неосуществима. А затея эта, которой он со временем стал поистине одержим, была в том, чтобы собрать коллекцию из ста лучших вин планеты. Разумеется, в суждении о том, какие именно вина лучшие, была субъективная сторона. Более того: у самого Евгения Фёдоровича мнение на этот счёт постоянно менялось, и он прекрасно это осознавал. Это была цель ради цели, смысл которой неуловим, как смысл самой жизни, и вся суть которой – в недостижимости, ибо упоение приносила сама жажда достичь её и бесконечное стремление к этому.
И как к любому делу в своей жизни, Евгений Фёдорович подошёл к коллекционированию вина со свойственным ему перфекционизмом. Своими руками, как он всё привык делать, Смычков вырыл под своим домом довольно обширный погреб. Даже его семье казалось безумием то, что он делает. Жена и дочь не могли понять, зачем нужно столько места ради ста бутылок – тем более что и тех он, скорее всего, никогда не накопит. Но большинство пространства погреба было необходимо для циркуляции воздуха. Евгений Фёдорович подходил профессионально ко всему, за что брался. Своими же руками он изготовил глиняную этажерку, в которой проделал сто лунок – каждая примерно втрое шире, чем требовалось для помещения туда бутылки. Он знал, что бутылка должна храниться в лежачем положении, что вокруг неё должно быть пустое пространство, даже то, что с неё нельзя вытирать пыль, способствующую лучшей консервации.
Дело оставалось за малым – заполнить этажерку бутылками. Первая уже заняла там почётное место. К тому времени Евгений Фёдорович был уже достаточно известен в качестве скрипичного мастера, и состоятельные музыканты со всего мира не скупились заказывать у него специально для себя инструменты и платить за них впечатляющие суммы. И почти все эти деньги Смычков тратил на приобретение коллекционных вин. Когда среди друзей и знакомых разнеслась весть о новоявленном коллекционере – ни у кого уже не было сомнений по поводу того, что подарить ему на день рождения. Вопрос был лишь в том, какую марку и кого года урожая он ищет в данный момент.
Я упомянул, что новая страсть нашего героя помогла ему справиться с проблемой слабых лёгких, мешавшей его основной профессии. Дело в том, что Евгений Фёдорович, конечно же, не только собирал, но и пил вино. Разумеется, он не допускал и мысли о том, чтобы открыть одну из своих коллекционных бутылок. Он пил гораздо более дешёвое и молодое вино и лишь изредка делал глоток элитного, чтобы решить – ставить ли себе в очередной раз цель приобрести бутылку. Однако бокал красного сухого вина Смычков выпивал каждый вечер за ужином, и вскоре все его проблемы с лёгкими сошли на нет к удивлению медиков, до тех пор безуспешно пытавшихся его лечить и ставивших однозначный диагноз: «Делать скрипки Вам противопоказано».
К собственной энотерапии Евгений Фёдорович тоже, как и ко всему, подходил с научной скрупулёзностью. Он знал, какое именно вино пить, когда, с какой закуской и в каких количествах, дабы оно произвело нужное воздействие на нужные части его тела. И вскоре все его друзья, ставшие свидетелями его чудесного исцеления и возвращения к интенсивной практике, стали обращаться к нему за советами, как вылечить ту или иную болячку. И если вылечить её удавалось – недолго думали, как отблагодарить своего спасителя.
Евгений Фёдорович до тонкостей постиг искусство сомелье и страсть как любил делиться своими изысканиями с товарищами, которые с удовольствием слушали его долгие и увлекательные рассказы. О том, что пробка должна быть только из цельного куска коры пробкового дуба, не должна засыхать и её никогда нельзя протыкать штопором насквозь. О том, как и почему важна шарообразная форма бокала, как правильно повращать в нём напиток, впитать его аромат и оценить качество вина по характеру его стекания по стеклу. Наконец о том, что для изготовления вина по-настоящему качественного виноград нужно давить только ногами, а не гидравлическим прессом, как это делают ремесленники на заводах.
2007 год стал переломным в жизни Евгения Фёдоровича. Скончалась его супруга Лариса Викторовна, а дочь Лидия вышла замуж за иностранца и покинула Родину. Так наш герой остался в своём большом доме совсем один, окружённый, как он сам любил говорить, «лишь книгами, музыкой и вином». Одиночество для него, как для человека развитого, само по себе отнюдь не было трагедией, даже напротив – способствовало его более глубокому погружению в себя, что всегда только идёт на пользу, если есть, во что погружаться. К тому времени он уже достиг слишком многого, чтобы печалиться из-за недостатка общества. Его внутренний мир был достаточно богат и наполнен, чтобы полноценно жить только в нём.
Так Евгений Фёдорович стал затворником. Он по-прежнему много читал и делал скрипки. Каждый его инструмент был лучше прежнего, но отнимал у мастера всё больше времени. Смычков почти не выходил из дому и лишь изредка принимал гостей, которые покупали скрипки, продавали или дарили вино и книги. Со своими друзьями, коих всегда было много в силу его повышенной дружелюбности, наш герой вёл обширную переписку, из которой они узнавали, что Евгений Фёдорович отлично себя чувствует, но уже староват, чтобы куда-нибудь выезжать, да и боится оставить без присмотра коллекцию – но это не беда, ибо нынешние средства связи вполне компенсируют ему недостаток живого общения с дочерью и внуком, а современная техника заменяет живое звучание музыки. И лишь самые близкие, лучше всего знавшие душу своего товарища, понимали, что если Смычков говорит о преимуществах современной техники – значит что-то в нём серьёзно переломилось.
Весной 2015 года двенадцать наиболее близких Евгению Фёдоровичу людей получили от него письма с одинаковым текстом, содержащим в себе шокирующее объяснение и ещё более шокирующее приглашение. Адресатами письма были: дочь Смычкова Лидия с мужем Саймоном и семилетним сыном Джастином, младшая сестра Смычкова Марта с мужем Давидом и шестнадцатилетним сыном Гошей, Сергей Петрович Дианов с супругой Зоей и сыном Ильёй, однокурсник Смычкова пианист Артур Веронян, их учитель, престарелый профессор Московской консерватории, теоретик и композитор Всеволод Заточинский и некая Инна Разумовская, которую никто из этой компании почему-то не знал.
В письме было следующее:
«Дорогие и любимые друзья мои!
В последние годы я жил в затворничестве и так мало уделял вам внимания, что вы могли подумать, будто я совсем забыл о вас и больше в вас не нуждаюсь. Но я лишь не мог обманывать вас, скрывая истину, и не хотел расстраивать, открывая её. Все вы знаете, как помогла мне моя чудодейственная энотерапия. Но как теперь выясняется, тем хуже это оказалось для меня, ибо вследствие того, что напиток богов победил внешние, непосредственно беспокоившие меня симптомы – болезнь моя ушла глубоко внутрь и продолжала развиваться там, до времени не давая о себе знать. И быть может, скорбь из-за потери жены и грусть из-за отъезда дочери ослабили мой организм и тем побудили её вновь проявиться. Во всяком случае, ко всем моим тогдашним переживаниям, о которых вам хорошо известно, добавилось ещё одно, которое я прежде от вас утаивал – с тех самых пор и по сей день я безуспешно боролся с раком лёгких.
Сегодня исход этой долгой и утомительной борьбы недалёк и отчётливо виден. Первого июня текущего года меня положат в стационар, где сделают ряд операций, которые имеют целью максимально продлить мне жизнь, но едва ли смогут её спасти. Самое большее, на что я могу рассчитывать – это ещё месяц жизни. Правда, скорее всего такой, что и жизнью-то её назвать трудно. Поэтому я пишу вам всё это. Пишу всем сразу, ибо не хватило бы сил написать каждому в отдельности – и надеюсь, что это никого не обидит. Пишу, чтобы пригласить вас всех на прощальный вечер.
Спешу заверить вас, что отнюдь не сетую на судьбу за то, что она так жестоко поступает со мной. Напротив: я благодарен судьбе за то, что прожил достаточно долгую и достаточно счастливую жизнь. И счастливой она была во многом благодаря вам, ибо каждый из вас сделал что-то для того, чтобы сегодня я мог назвать свою жизнь счастливой. Поэтому я хотел бы, если вам это не будет в тягость, собрать вас всех в своём доме, чтобы раз и навсегда разрешить все недомолвки, если вдруг таковые остались, и попрощаться, обняв каждого напоследок и сказав каждому своё слово перед отправкой в долгий путь.
Спешу заверить и в том, что это будет не просто вечер и у меня есть для вас магнит попритягательнее, нежели беседа с умирающим стариком. Моя коллекция наконец закончена. Я собрал в своём погребе сотню лучших вин, которые смог отыскать и приобрести – во многом с вашей посильной помощью. И пусть я субъективен в своём выборе, пусть я был ограничен в своих возможностях, пусть даже сам я через несколько лет поменял бы большую часть экземпляров моей коллекции на другие – у меня нет больше этих нескольких лет, и на сегодняшний день это лучшее, что я смог с теми возможностями, которые у меня были и за которые я безмерно благодарен Богу. Поэтому я объявляю свою коллекцию законченной и приглашаю вас употребить её по единственному её назначению – выпить.
Не подумайте, что я вас разыгрываю или вовсе выжил из ума на почве болезни. Я достаточно долго и мучительно размышлял о том, что сделать с моей коллекцией, кому останется она, когда меня не будет на свете. И решение моё выстрадано. Если вы захотите слушать – я попробую объяснить вам его, когда все мы встретимся. Но такова моя предсмертная воля – я считаю, что всё это вино должно быть выпито. Я хочу увидеть вас всех у себя в гостях, самых близких и дорогих мне людей, и выпить его вместе с вами.
Разумеется, мы не сможем за один вечер осилить семьдесят пять литров вина. Мы начнём с той, что открыла мою коллекцию – с той самой, что подарил мне один из читающих это письмо. Он так и не взял назад свой дар, который мне столь неловко было принять – и теперь я хочу, пользуясь случаем, возвратить ему хотя бы один бокал. Это самое старое вино в моей коллекции – ему уже восемьдесят семь лет. Из эпохи индустриализации и коллективизации мы будем постепенно двигаться в наши дни. И всё, что останется недопитым – я раздам вам. Пусть каждый из вас возьмёт в подарок на память обо мне столько, сколько сможет унести – и обязательно выпьет прежде, чем моё сердце ударит в последний раз.
Я жду вас в ближайшее воскресенье, тридцать первого мая, в шесть.
Вечно ваш
Евгений Смычков»