Онлайн книга Сотворение Волжской России. Книга 2. Горячее лето 1224 года. ГЛАВА Ι. ВИЗИТ (Р. Л. Богомолов)

Сотворение Волжской России. Книга 2. Горячее лето 1224 года (Р. Л. Богомолов)

ISBN 978-5-4490-6872-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА Ι. ВИЗИТ

В воскресенье, пятого июня 1224г., в 16 часов десять минут, старенький Ан-2 приземлился на аэродроме «Ахтуба». Он подрулил к стоянке сзади других трёх таких же машин, развернулся на девяносто градусов, занял своё место в ряду между первым и вторым самолетами и заглушил двигатель.

В тишине, повисшей над аэродромом, раздался шум открываемой двери и опускаемого трапа, к которому стремительно подошли Гринёв с Кузнецовым. По трапу спустился пилот в синем комбинезоне и старенькой синей офицерской фуражке.

– Здравия желаю, господин генерал, – откозырял лётчик Кузнецову и доложил, – полёт Медногорск – Уральск – Волжский завершён нормально, замечаний к технике нет, происшествий нет. Командир экипажа, капитан Чечевицын.

– Хорошо, капитан, – козырнув, пожал ему руку Кузнецов и отошёл в сторону, где Гринёв уже здоровался с вышедшим из самолёта Ярославцевым, а Чечевицын вернулся помогать спускаться остальным пассажирам.

Грузно, но с достоинством неся свою пышную шевелюру, спустился по крутому трапу председатель центрального эмиссионного банка Можайский Сергей Сергеевич. Он вместе с Константином Чечевицыным помог сойти своей помощнице тридцатилетней полноватой женщине в черном элегантном брючном костюме, сильно запылённом, как и у всех пассажиров. Затем сошла молоденькая секретарь Ярославцева, одетая, как и её президент, в джинсовый костюм, за ней Бердников – президент АН, и трое членкоров. Последними вышли двое телевизионщиков с камерой.

Ярославцев, вместе со всей этой компанией вылетел в Медногорск ещё во вторник. Там, на месте определялись с добычей медной руды, её переплавкой и доставкой, а так же строительством города и схемами финансирования. Но, главное, уральская экспедиция до сих пор не добралась до Магнитогорска, и пришлось определяться с этой проблемой.

Как и предполагалась, уже к вечеру 25 апреля эта экспедиция добралась до Уральска. Оставив там небольшую группу для строительства форта и посадочной площадки, колонна двинулась дальше, но темпы резко упали. Два дня потеряли на переправу через реку Сыкмару, и дальше, с трудом преодолевая множество рек и речушек, которые ещё и разлились в мощные весенние потоки, колонна медленно стала продираться к Медногорску через всё чаще и чаще встречающиеся у неё на пути лесные массивы. Хорошо ещё, что, видимо, прошлым летом, здесь, на правом берегу Урала, прокатились лесные пожары, расчистив дорогу первопроходцам.

Только двенадцатого мая уральцы достигли первой цели и, оставив половину экспедиции для обустройства поселка и разведки меди, двинулись дальше.

За это время город отправил к ним ещё три колонны с людьми, оборудованием, топливом.… Назад шли пустые бензовозы и машины, загруженные лесом.

Можайский, со своей помощницей, захватив телевизионщиков, отправился в город на банковской БМВ. Академики и секретарь президента, по распоряжению Андрея Андреевича, поехали на черной президентской «Волге», а сам и.о. президента вместе с Гринёвым и Кузнецовым отправились в город на синей «Волге» министра безопасности.

В машине Кузнецов доложил Ярославцеву об отправке ещё в пятницу на Урал сапёрной роты и техники для прокладки дороги к Магнитогорску. А вчера отправили полторы сотни заключенных на строительство тех же дорог и мостов на Урале, и тут министр обороны перешёл к главному:

– Теперь – с южным направлением. Похоже, без маленькой войны не обойдется. Александр Беркетович, вон, два часа назад прилетел с мэром Дербента…

– С эмиром, – перебил его сидящий на переднем сиденье с водителем Гринёв, потом обернулся и, хитро улыбаясь, с деланной назидательностью продолжил:

– Придётся тебя, Виктор Викторович, сдать на месячишко моей благоверной на обучение языкам и терминам южного направления.

– «Мэр, Эмэр», какая хрен разница, – с обычной лихостью парировал Кузнецов, – главное надо быстро решать. У нас есть не больше недели на подготовку операции. Как я понял, султан Джелаладдин.… А может президент тамошний? А Беркетович? – не удержался, съязвил Кузнецов. Гринёв только усмехнулся, – …Так вот, этот султан решил двинуть на непокорный Дербент двадцать тысяч сабель. Я уже поднял начальника штаба, дал ему задание по тревоге подготовить расчеты…

Машина остановилась перед домом Ярославцева, который чувствовал себя измотанным переездами и перелётами последних дней, напряжением холодных ночей Урала, бесконечных встреч с людьми, загрузкой проблемами Уральской экспедиции и почти круглосуточной работой над их решением.

– Постой-ка, – он положил левую руку на плечо Кузнецова, – Александр Беркетович, рассказывай, что там наворочено.

Гринёв отсутствовал в городе три дня – летал в Дербент для встречи с эмиром Ахмедом.

– Докладываю, – министр безопасности развернулся, – Ахмед, – «мэр» Дербента, – он хитро улыбнулся Кузнецову, – две его жены и два телохранителя размещены в гостинице, а дело вот в чём, Андрей Андреевич. Как вы уже знаете, обстановка в Закавказье запутанная. Ширванское шахство ещё в прошлом году снова присягнуло султану. Баку без проблем подчинился ему, как часть владений Ширвана, так что там всё спокойно.

Ярославцев, конечно, знал уже, что добравшаяся до Баку пятого мая южная колонна сторговала у местного эмирата за десятую часть добытой нефти право построить свой городок на восточной части Бакинской бухты и поставить нефтяные скважины на Апшероне. Кроме того, эмиру Гусейну подарили велосипед.… Султан Джелаладдин из династии Пехливанидов регулярно, как из надёжного тыла, получал оттуда людей и средства и вёл с весны завоевания в Закавказье, расширяя вассальные владения.

Дербент же ухитрялся несколько десятилетий сохранять свою относительную независимость. В прошлом году, воспользовавшись уходом на север Субудая, Ахмед полностью восстановил свое правление не севере и на юге от Дербента. И вот теперь…

Когда Джелаладдин расправился со ставленниками монголов на Ширванских землях и подмял эти земли под себя, было понятно – Ширванские эмиры почти сто лет Пехливанидам служили. Однако, молодой султан, наверное, пытаясь возместить потери своего покойного отца в средней Азии, бросился завоевывать грузинские земли и потянул руки к самовольному Дербенту…

Уже в день своего отлёта на Урал Ярославцев подписал распоряжение о командировке Гринёва в Дербент, для переговоров о помощи эмиру Ахмеду от войск Джелаладдина. Об этом напомнил Гринёв и продолжил:

– В общем, Договор с эмиром Ахмедом я подготовил, с ним согласовал и привёз самого сюда для встречи с «Великим правителем» Волжской России.

– Гринёв усмехнулся и продолжил, – пока мы вас ждали, Андрей Андреевич, набросали план боевой операции между реками Самур и Гюльгерычай.

– Сейчас детализируем его с начштаба, и завтра утром представлю Вам на утверждение, – вмешался Кузнецов.

– Ладненько, ладненько, – как бы про себя произнес Ярославцев и спросил Гринёва. – Как же это дербентский эмир согласился лететь сюда? Народ этот, как я представляю, довольно коварный, а поэтому сами ждут подвоха, и вдруг с жёнами почти без охраны.

– Ну, количество людей было ограничено посадочными местами Ана второго; потом, у меня создалось впечатление, что Ахмед человек довольно мудрый и порядочный; и, наконец, мы оставили в его дворце заложников – двоих омоновцев и гарнизонную медсестру – санинструктора тамошнего форта.

– Понятно, – устало откинувшись на заднее сиденье произнёс Ярославцев.

Он помолчал немного, обдумывая что-то, и снова спросил Гринёва:

– Ну и что Ахмед делает сегодня? Или ты его запер в гостинице?

– Вот ещё, с ним сейчас занимается начальник Южного направления и целая свита из дипломатического отдела. Договорились, что после размещения в «нумерах» Ахмеду будет предложено несколько вариантов экскурсий по городу, культурной программы и тому подобное.

– Ладненько, ладненько, – снова, как бы приглаживая информацию, пробормотал Ярославцев.

Вот ведь привязалось это «ладненько», но уж больно гармонично это словечко повторялось в разговоре начальника медногорской экспедиции, да так как-то здорово, что президент сам заразился им.

– Вот что, Александр Беркетович, давай-ка, его завтра с утра повозите по заводам, потом по магазинам и прокатите по водохранилищу, пусть ошеломится перед тем, как встретиться со мной, а вечером мы с ним побеседуем, подпишем Договор и сотворим торжественный ужин. А? Как тебе такая стратегия?

– Стояще, так и сделаем.

– А вдруг ему или его женам что-то понравится в магазине? – вступил в разговор Кузнецов, – Как я понимаю, у них наших денег нет.

– Верно, Викторович. Проблема. Увеличь зарплату, Андрей Андреевич, я уж как-нибудь своими расплачусь. Не обижать же гостя, – улыбнулся Гринёв.

– Ох, и альтруист же ты, Александр Беркетович, Ирина из дома выгонит, – устало усмехнулся Ярославцев. – Сделаем так; если захочет что-то купить, то отвези его в ближайший сбербанк и пусть возьмёт кредит под наши гарантии. Завтра с утра с Зениным подготовьте письмо. А с эмиром ещё один Договор подпишем, чтобы поставлял нам продовольствие для гарнизона форта, а мы будем здесь гасить его кредит. Нормально?

– Схема вроде подходящая.

– Ну вот и ладненько. С эмиром всё? Теперь, Виктор Викторович, по плану боевой операции. Завтра к восьми будет готов?

– Будет.

– Ну и …Прекрасно, – Ярославцев чуть опять не ляпнул привязчивое «ладненько». – Александр Беркетович, предупреди всех: завтра в восемь утра экстренное заседание Совета безопасности.

– Есть.

– Вроде все пожарные вопросы решили. Ещё есть ко мне что-нибудь?

– Никак нет, господин президент.

– Ну и ладненько. «Опять это «ладненько» – лениво подумал Ярославцев и, простившись с генералами, вышел из машины.

На следующий день в половине восьмого исполняющий обязанности президента Волжской России, отдохнувший и полный сил, вошёл в свой кабинет и открыл папку с указами и распоряжениями, которые были подготовлены им ещё во время поездки на Урал. И вчера вечером, а может и ночью, дежурная по приемной секретарь напечатала их. К восьми часам он подписал всё и уже заканчивал расписывать резолюции на письмах и служебных записках, когда в кабинет дружно зашли члены Совета безопасности. Он поздоровался за руку с Зениным, который присел за стол заседаний ближе всех, по правую руку от него, и кивнул, произнеся «Здравствуйте», – в ответ на приветствие остальных.

С минуту он закончил разбор корреспонденции и, вызвав звонком дежурную секретаршу, передал ей обе папки. Затем, оглядев собравшихся, произнёс:

– Итак, к делу. Какие предложения по повестке?

– Вопрос о боевой операции на Кавказе, – поднял руку Кузнецов, глянул на Ярославцева и добавил, кивнув на своего начальника штаба, который уже неделю как сменил майорские погоны на полковничьи и сейчас сидел в конце со свернутой в трубочку большой картой Закавказья, – доложим о плане её проведения.

– Принимается, – Ярославцев кивнул Дюжевой, сидящей слева от него в дальнем конце стола. Она вела протоколы всех заседаний этого кабинета и руководила делопроизводством президента.

– Вторым, – продолжил Андрей Андреевич, – рассмотрим вопрос о строительстве домны в Донецке, я доложу о наших с академиками предложениях. Всё? Больше предложений нет?

– Я прошу включить в повестку вопрос об идеологии нашего государства, – выступил Сафонов.

– И что, уже подготовили проект решения? – удивился Ярославцев, – и кто же его готовил?

– Нет, ничего не готово, но я прошу включить его в качестве информации. Поясню. В четверг в Академии наук состоялась защита кандидатской диссертации Удиновым Станиславом Петровичем. Тема: «Прибавочная стоимость без идеологических шор Маркса». Это взрыв. Надо использовать теорию Удинова в качестве, … как бы это правильнее сказать…, одного из блоков в фундаменте идеологии и политики государства.

Сафонов всё время говорил, сосредоточенно уставившись в зажатую своими ладонями авторучку. Повернул голову на лево, взглянул на Ярославцева и закончил:

– Я настаиваю, Андрей Андреевич, это очень важно.

Ярославцев открыто и несколько удивленно встретил решительный и какой-то тяжеловатый взгляд Председателя Думы.

Вот с таким же вот тяжеловатым и решительным взглядом Сафонов пришёл к нему вечером первого мая. К тому времени уже во всю формировались структуры для выхода из военного положения, а по городу поползли слухи о том генеральском сабантуйчике на природе, где фактически состоялось выдвижение Ярославцева кандидатом в президенты. Собственно, в том, что тот будет участвовать в выборах и почти, наверняка, победит, было ясно уже после первой недели существования Волжской России. В воздухе отчетливо витало завершение военного положения, а значит, начала предвыборной кампании, и Сафонов, после мучительных колебаний, всё же решился. Он тогда рассказал Ярославцеву о том, что ещё в августе подал в бюро Волжского горкома РКП заявление о выходе из партии. Однако, уже набирала обороты пропагандистская компания по выборам в Госдуму, и члены бюро в один голос убеждали его отложить этот выход до 17 декабря 1999года и не разглашать свое решение. Однако теперь, в совершенно другой ситуации он решил всё же окончательно уйти из организации, которой отдал почти двадцать лет своей жизни.

Дело в том, что Сафонов был не менее странным коммунистом, чем Ярославцев странным демократом. Николай Степанович с детских лет, с октябрятско-пионерского возраста, как «отче наш» его предки крестьяне, как божественную святость Сталина для его отца рабочего (не дожил до пенсии, сгорел от водки, царство ему небесное), выстроил свой нравственный стержень, впитав несколько фундаментальных аксиом. Например: «Партия (разумеется, коммунистическая) – партия рабочего класса, она выражает его интересы и устремления; „Капитал“ Маркса для экономики то же, что таблица Менделеева для химии; коммунизм – неизбежная цель прогресса общества и стремления человека к счастью и справедливости». Были и ещё тому подобные «заповеди», вбиваемые в голову нескольким поколениям «советских» людей. Жизнь, учеба и работа сильно поколебали все эти мифы, особенно хлынувшая после 1985 года ПРАВДА о реальных результатах строительства коммунизма на земле. НИГДЕ этот процесс не привёл к успеху. Тем не менее, Сафонов оставался членом компартии. Во-первых, он знал там немало порядочных, искренне уважаемых им людей, а во-вторых, он всё ещё успокаивал себя тем, что теория-то верна, но вот её применение было неправильным.

Однако, превратившись полтора года назад из мастера участка абразивного завода в председателя городской Думы и столкнувшись с реальной организацией жизни большого города, он всё меньше сверял свои действия с марксистской теорией и всё больше со здравым смыслом. В конце – концов, как всякий порядочный человек, Николай Степанович не выдержал лицемерия перед самим собой – делать одно, а декларировать веру в другое.

Вот об этом он и рассказал тогда, вечером обычного рабочего дня, первого мая (все праздники были отменены в связи с чрезвычайным положением) Андрею Андреевичу и предложил свои услуги по организации предвыборного штаба Ярославцева и создания объединения из кандидатов в депутаты в Государственную Думу Волжской России, которые бы поддерживали его. Они тогда проговорили до полуночи и разработали план предварительной подготовки к началу выборной компании.

Теперь, глядя на Сафонова, вместе с другими заинтригованными членами Совета безопасности, Ярославцев подумал, что, наверное, действительно случилось что-то очень важное, раз Николай Степанович так решительно настаивает. И, хотя он не любил слушать всякие словоблудия просто так, не для принятия решения по делу, Андрей Андреевич сдался.

– Ну, хорошо, информацию, Николай Степанович, доведете Вы?

– Нет, доложит Удинов. Он в приёмной, я его вчера пригласил для выступления.

«Без меня меня женили», – усмехнулся про себя Ярославцев и спросил:

– Минут двадцать, двадцать пять ему хватит?

– Полчаса, Андрей Андреевич.

И. О. президента покачал головой и нехотя согласился:

– Ну, хорошо, – потом посмотрел на всех присутствующих, – Больше предложений нет? Приступили.

Через час Совет безопасности одобрил план Кавказской боевой операции, суть которой заключалась в следующем. Армия Джелаладдина запиралась на пути к Дербенту между реками Самур и Гюльгерычай. Здесь была дорога-перевал через отроги самурского хребта. Предполагалось остановить армию султана на переправе через Гюльгерычай, одновременно отрезав ей пути отхода назад к Самуру и по руслу Гюльгерычая к морю. Это предполагалось выполнить силами двух отделений, экипажа БМД-3, которая ночью уже была доставлена на сухогруз с трубами для Баку, и тысячи воинов-гази эмира Ахмеда. Кроме того, на аэродром Дербентского форта перебрасывался вертолет в качестве резерва. Так же гарнизон Дербентского форта выделял две резервные группы.

Решено было договориться с эмиром Ахмедом, что руководить операцией будет Кузнецов, и командиры его сотен будут подчиняться Виктору Викторовичу.

Затем и. о. президента рассказал о результатах своей поездки на Урал. Утешительными их назвать было нельзя. «Большой Камень» не желал пускать к себе чужаков. Освоение магнитогорского месторождения железной руды откладывалось до весны следующего года, а до той поры туда надо было пробить дорогу, построить какое-никакое жильё, создать строительную базу, и провести подробную разведку недр. Но поскольку Волжский не мог так долго ждать железа, то надо было использовать уже известное курянам оскольское месторождение железной руды. Эту руду можно было транспортировать по реке Оскол, которая впадала в Северный Донец, на правом берегу которого, недалеко от впадения в Дон, было разведано прекрасное месторождение антрацита. Там уже закладывался город Донецк, и туда уже направилась техника для добычи угля вскрышным способом.

В решении, проект которого Ярославцев подготовил ещё вчера, правительству совместно с Академией наук поручалось в недельный срок подготовить программу по строительству домны и металлургического комбината в Донецке и согласовать с Чернигово-северским княжеством вопросы подробной разведки, добычи и доставки железной руды в Донецк.

– Ну что же, перейдем к последнему вопросу, – Ярославцев глянул на часы, – зовите своего докладчика, Николай Степанович.

Сафонов вышел, а шум, вызванный короткой паузой, разрастался. Обычная в таких случаях возня в виде двигающихся блокнотов, листания бумаги, верчения на стульях седоков, падения на стол авторучки.… Этот шум плавно перешёл в разговоры вполголоса участников заседания, но вот почти с полминуты отсутствующий Сафонов вернулся, и за ним вошёл уже знакомый Ярославцеву идеолог казачьих пограничных линий Удинов Станислав Петрович. Он поздоровался со всеми и встал к трибуне, которая стояла на противоположном конце стола, рядом с входной дверью.

– Станислав Петрович, – Ярославцев поставил локти на стол и, скрестив пальцы перед подбородком, как бы собирался положить этот подбородок на них в отдыхающей позе, дескать «ну, ладно, я послушаю, коли нечего делать, ваши сказки», – вы кажется кандидат технических наук, что-то там с сельхозтехникой, так?

– Верно.

– Так как же вас, извините, занесло в экономику. – Ярославцеву захотелось беззлобно пошутить по этому поводу, но он понял, что как-то неприятно задел Удинова.

– Да так, как-то, занесло, – с достоинством ответил Удинов, не глядя ни на кого и спокойно раскладывая бумаги.

– Ну что же, слушаем вас, – Ярославцев внутренне обиделся на себя и сменил позу, скрестив руки на столе и навалившись на них грудью.

– Ну, так вот, – начал Удинов, – Я попытаюсь тезисно изложить свой двухчасовой доклад. Начнём с определения товара. Маркс определил товар как средства потребления и производства, которые производятся на продажу. Ещё он, как известно, ввёл понятие «особого» товара – рабочей силы. Этот «особый» товар – искусственное порождение Маркса. Он вроде «теплорода», которым в средние века учёные пытались объяснить нагревание одних тел другими. Я поясню дальше, почему искусственное, ибо Маркс совершенно проигнорировал ещё один абсолютно равноценный вещественному, но не осязаемый товар – услуга. Ошибка? Но серьезный ученый середины девятнадцатого века не мог не заметить этого товара, ибо два из них в то время уже давно, прочно и широко заняли своё место в обществе. Первый, самый древний – это услуга по перемещению товара от производителя к потребителю, чем занимались, занимаются и будут заниматься купцы. Второй – это предоставление накопленных финансовых средств, нуждающимся в этом предприятиям и гражданам, чем занимались тогда уже в основном банки, хотя и их предшественники – ростовщики в девятнадцатом веке распространены были довольно широко. Постепенно сфера услуг росла и расширялась и к концу двадцатого века заняла в общем товарообороте большую часть. Не замечать услугу как товар стало просто невозможно. Так вот «капитал» Маркса – это просто алхимия экономики, рассказывающая, как с помощью заклинаний и смеси дерьма и золы получать золото. Нет ничего удивительного в том, что экономика всех социалистических стран, опирающаяся на эту искусственную теорию, буксовала и отставала от экономик стран других, которые не молились на Маркса и марксизм. Другое дело, что это была не ошибка, а сознательная подтасовка научной теории под идеологию ненависти к купцам («паразитам», как их назвал Энгельс), финансистам, собственникам и т. д. и т. п. Мог ли Маркс объективно признать общественную необходимость товара – услуги? Нет, для этого ему надо было разорвать собственные идеологические шоры, отказаться от идеи построения всемирной коммуны. Вот здесь, для придания стройности своей теории, он и придумал свой «философский камень» – товар рабочую силу, а товар-услуга, который он не мог игнорировать совсем, был отнесён им к накладным расходам, к чему-то второстепенному. Отсюда и второсортность людей, производящих эти «накладные» второстепенные расходы.

– Перейдем же к реальности. Возьмём для примера абсолютно голого человека, не имеющего ровным счетом ничего, кроме самого себя. Помещаем его в лесу, где он находит пещеру и живёт, питаясь сырыми ягодами и грибами. В первый же день этот человек, назовем его «Адамом», сотворил себе из подходящей палки дубину и две недели гонялся за оленями, пока не изучив их повадки и изловчившись, не убил одного. Обеспечив себя приличным питанием на двадцать дней после пятнадцати дней охоты, наш Адам ещё два дня потратил, чтобы из шкуры оленя сделать себе грубое подобие одежды и обуви и три дня изготавливал деревянное копье. С этим новым оружием и экипировкой он добыл себе уже второго оленя за 8 дней. В конце – концов, совершенствуя орудия (капитал – средства производства) и навыки (капитал личностный), он стал добывать оленя за один день охоты и съедать его уже за пятнадцать дней, а сэкономленное время тратил на создание более эффективных орудий добычи, улучшения качества одежды, строительство более удобной, чем пещера, хижины, на забор от хищников и т. д. и т. п. Что же мы получаем? В результате постоянного роста производительности добычи (труда), Адам стал тратить свободное время (главный свой прибавочный продукт) на развитие средств производства (изготовление и совершенствование орудий добычи и другой работы), на потребление (изготовление более удобной одежды, строительство дома, улучшение питания) и оборону (строительство забора). Всё нужно. Без средств производства, без их совершенствования не будет добычи, без средств потребления, улучшения их качества не будет здоровья, сил, совершенствования и наращивания личностного капитала, самой жизни.

– Теперь вернёмся к нашему обществу. Разница между ним и тем Адамом в том, что у нас развитое разделение труда и прибавочный продукт в виде дополнительного, высвобожденного времени, отчетливо выделяется при рыночном обмене товарами. Разница между затратами на производство товара и ценой его реализации, выраженная в деньгах, и есть то самое сэкономленное время. Поистине: «Время – деньги». А теперь вернёмся к основе марксистской политэкономии – товару «рабочая сила». Если отойти от искусственно идеологизированного понятия этого «волшебного» по утверждению Маркса товара, то получаем просто рабочую силу – собственность каждого человека. Эта собственность бывает, как и всякая другая, большей или меньшей. Всё зависит от природы, наградившей человека большими или меньшими, физическими и интеллектуальными способностями, а так же развитием этих способностей самим человеком (приумножение этого капитала). И, как всякая собственность, рабочая сила может лежать и пылиться без пользы, а может работать на благо или во вред человеку. Так, что чистых пролетариев, то есть людей, не имеющих ничего абсолютно, нет в природе. Даже младенец в утробе матери уже толкается, учится использовать свою богом данную, хотя и мизерную пока собственность – первоначальный капитал.

Удинов улыбнулся, видно было, как его оставила некоторая первоначальная скованность.

– Итак, мы имеем капитал: средства производства, средства жизнеобеспечения, способность человека к труду. Любой из этих капиталов, если не используется, то лежит мертвым грузом, старится и разрушается временем, как и всё в природе. Только его величество «ТРУД», деятельность человека, способны привести эти капиталы в движение, и тогда возникает «ТОВАР». Складывается понятие: движение – это жизнь, а жизнь – это возникновение товара.

– Возьмем, к примеру, труд парикмахера. Вы приходите к нему и садитесь в кресло – капитал-средство производства. Он берёт в руки расческу и ножницы, тоже капитал-средство производства, и включает в ТРУД свои знания, навыки, физическую силу – капитал личностный. В результате возникает товар – услуга по созданию вам нового личностного капитала – привлекательного внешнего вида. Вы оплатили этот товар-услугу и теперь вправе использовать свой презентабельный внешний вид во взаимоотношениях с другими людьми, которые, естественно, относятся к вам более уважительно, чем, если бы вы были лохматым. Далее, вы выходите из парикмахерской и садитесь в такси. Водитель такси включает ТРУД по использованию всё тех же капиталов и создает другой товар – услуга по быстрому перемещению вас в пространстве. Вы покупаете у него этот товар и быстро оказываетесь у себя на работе. У вас, благодаря вашему приличному внешнему виду, хорошее настроение, Вы начинаете вдохновенно трудиться с высокой производительностью, то есть максимально мобилизуете своей личностный капитал, и на оборудовании, станке или другом каком рабочем месте, используя капитал – средства производства, создаете другой товар, ну хотя бы гайку.

– Таким образом, мы можем записать формулу, что ТОВАР равняется: капитал, умноженный на труд. Именно умноженный, потому что капитал – это нечто материальное, а труд – это движение, действо. Невозможно же себе представить, чтобы мы к массе, выраженной в килограммах, например, прибавляли скорость, абракадабра какая-то, а вот Маркс это сделал. В результате и получил противоречащую природе вещей теорию, а коммунисты в нашей стране семьдесят лет ломали общество через колено, чтобы она дала хоть какие-нибудь результаты.

Далее Удинов стал приводить формулы, пояснять их примерами. В заключение он сказал:

– Вот, собственно, вкратце всё. Если только будут вопросы?

Зенин поднял руку и глянул на Ярославцева, дескать, дай-ка мне спросить.

– Пожалуйста, Борис Васильевич, – сразу же отреагировал президент.

Зенин повернул голову к Удинову:

– Станислав Петрович, как я понял, Вы что же, отменяете наемный труд? Вернее понятие о наемном труде?

– Совершенно верно. Поясню примером. Для производства, скажем, вашего галстука необходимо иметь капитал. Какой? Средства производства – швейная машина, ножницы, иглы, помещение; сырье – ткань, нитки; профессионально подготовленного швейника или швею; так же профессионально подготовленного организатора, который умеет соединить эти капиталы, организовать их доставку друг к другу и реализовать полученный в результате труда товар – галстук. Да, и, естественно, организатор привлекает финансовый капитал для связи и учета всех этих капиталов. В результате совместного труда, работы всех этих капиталов и получился ваш галстук. При этом собственники всех этих капиталов договариваются об условиях и оплате за его использование. Собственник помещения и швейной машины берёт за их использование своё: профессии швеи – своё, сырья – своё и так далее. В конце – концов, по сути, мы получаем соединение трудов и капиталов всех участников процесса изготовления галстука. Собственник средств производства ДЕЙСТВОВАЛ, трудился для того, чтобы предоставить в процессе производства свой капитал. Собственник финансов так же осуществил определенные ДЕЙСТВИЯ для предоставления своего капитала и т. д. В конечном итоге мы имеем дело не с наймом швеи, а социальным контрактом, по которому все его участники обязуются действовать – трудиться и вкладывать свои капиталы в дело – изготовление вашего, Борис Васильевич, галстука. Поэтому мы можем сказать, что эта швея всех их наняла для того, чтобы сшить вам галстук, используя, кроме своего, и друге капиталы.

– Однако здесь мы уже входим в область социальной психологии, традиций, складывающейся и меняющейся рыночной конъюнктуры, эволюции знаний и взглядов и тому подобное. Предваряя вопросы, возникающие из марксистской догмы о труде и капитале, сразу же скажу, что собственник своего капитала в виде средств производства или финансов выступает на рынке в качестве всего-навсего продавца товара – услуги предоставления своего капитала в оборот, и только. Реализовав этот товар, он, естественно, может получить прибавочный продукт…

Весь день, обсуждая подготовленные Зениным решения правительства, принимая решения, встречаясь с людьми, Ярославцев нет-нет, да и возвращался к удиновской работе. Временами ему хотелось бросить всё и засесть за те записи в своем журнале, которые сделал во время выступления Станислава Петровича. Однако текучка отвлекала и отвлекала. В пять часов вечера ему оставалось последнее из планов этого дня дело – встреча с эмиром Дербента.

Ярославцев вместе с заведующим протокольной группы прошёл во дворец «Октябрь» через служебный вход. Далее, через боковую дверь за кулисы зала, где его ждала Татьяна, и, наконец, через весь зал к дверям на выход в вестибюль. Здесь перед дверями его ждал молоденький лейтенант, и они стали ждать минуту до ровно пяти часов. В вестибюле его уже ждали Ахмед вместе с жёнами и телохранителями, а так же министры, их жены, человек пять охраны в штатском, телевизионщики и корреспондент радио. У всех дверей и проходов стояли солдаты в парадной форме с автоматами на груди.

Эмир Ахмед, пятидесятилетний, несколько погрузневший мужчина с наполовину седой курчавой бородой и тюрбаном на бритой голове, стоял рядом с Гринёвым. Он очень волновался, хотя на его непроницаемом лице этого никак нельзя было прочитать. Его руки с пальцами в перстнях, слегка скрещённые под грудью были спрятаны в широких рукавах пурпурного халата, расшитого золотом…

Эмир Дербента еще 29 апреля получил от примчавшегося на взмыленном коне гонца известие о том, что караван каких-то ревущих и двигающихся самих по себе кибиток, даже не кибиток, а огромных домов быстро продвигается к его городу. Ахмед тогда в несколько раз увеличил количество сторожей, дежуривших на северных стенах. На следующий день, когда солнце уже склонялось на гору, Ахмед поднялся на стену крепости. Всё как будто было обычно, но вдруг возникла какая-то неосознанная тревога. Через минуту он понял, в чем дело. К мерному шуму морского прибоя и гомону города под стеной добавился медленно нарастающий гул, который шел откуда-то с гор, с севера. Напряглись и стражники вокруг него. Вдруг, через несколько минут, вдали из-за горы, где извилистая дорога вплотную приближалась к морю, показалась повозка. Она быстро двигалась к ним, и, не доезжая шагов пятьсот до ворот Дербента, приблизилась к встречной повозке, на которой какой-то селянин вез рыбу. Повозку тянула старая лошадка, которая ещё издали, увидев ревущее чудище, забеспокоилась и заметалась из стороны в сторону. Синяя «Нива» – разведдозор бакинской колонны – остановилась, не доехав десятка метров до разволновавшейся лошади, когда та поднялась на дыбы и рванула прочь с проезжего тракта, опрокидывая повозку. Она остановилась в пятнадцати метрах от дороги, упёршись передними ногами в воду, развернулась и вышла на полоску берега, куда не докатывались волны. Чудом не оторвавшаяся левая оглобля развернула перевернутую повозку. Лошадь, перебирая ногами на месте и нервически дергая хвостом, замотала, фыркая, головой. Из машины, распахнув дверцы, выскочили четыре человека. Один, не спеша, чтобы не спугнуть, пошёл к лошади, а трое других подбежали к выпавшему на край дороги её хозяину. Помогли ему подняться, принесли из машины какую-то подстилку, накрыли ею камень у дороги и усадили бедолагу, который не мог ступить на левую ногу.

Всё это наблюдал со стены своей крепости Ахмед. Его старший сын Калиб стоял рядом и, когда «Нива» опустела, попросил:

– Позволь, отец, я захвачу этих людей и притащу сюда их кибитку.

– Не спеши, Калиб, – Ахмеда заинтересовало, почему эти люди так заботливо усаживают какого-то саммака – рыбака.

В это время из-за поворота показалась самоходка-понтон, которая, лязгая гусеницами, приблизилась к дозорной машине. За ней подтянулись остальные шестнадцать единиц колонны.

Из машин вышли ещё люди. Они дружно подняли и поставили на колеса повозку и через полчаса, собрав в неё вывалявшуюся в пыли и песке рыбу и закрепив вторую оглоблю, вернули вместе лошадью на дорогу, а все машины, свернув к морю, выстроились в ряд к воде. Меж тем над рыбаком колдовал врач экспедиции с медсестрой. Он вправил больному вывих и помог медсестре наложить шину.

Солнце уже скрылось за горою, когда рыбак сел с помощью медсестры на свою повозку и, развернув её назад, погнал лошадь к городу. В горах сумерки очень короткие и ночь наваливается сразу. Поэтому, потеряв больше часа, он не рискнул ехать в свое село. Чтобы не быть застигнутым мраком в дороге, рыбак решил на ночь укрыться в городе.

Перед ним открылись ворота, и стоило его повозке с рыбой въехать во внутрь стены, как ворота снова закрылись, а стражники стащили рыбака на землю, и подхватив его под руки, бегом поволокли к Ахмеду.

Однако напуганный рыбак, стоя на коленях и не поднимая головы, лепетал только о том, что эмир видел и сам.

Ахмед отпустил рыбака и снова повернулся наблюдать за странными путешественниками. Те подходили к отделившейся ото всех группе из пяти человек, смотрели вместе с ними на стену Дербента и снова возвращались к своим делам: копошились возле повозок, некоторые мужчины и женщины раздевались!!! и заходили в море, плавали, плескались на виду у всех! На виду у его воинов – гази и любопытных знатных горожан – османов, так же поднявшихся на северную стену!

А эти пять человек рассматривали дербентцев на стене, прикладывая к глазам какие-то черные штуки, и переговаривались между собой. Ахмеду стало не по себе, ему показалось, что его бесцеремонно разглядывают, и он спустился вниз, сел на своего коня и, позвав к себе Калиба. наказал ему, как стемнеет, выставить по всей стене факелы и позвать во дворец на Совет городского старшину (раиса), нескольких командиров и османов.

Всю ночь факелы освещали стену и ров крепости, а прожекторы пространство вокруг машин и часовых.

Утром, как только солнечный диск оторвался от воды на горизонте, а голова эмира Ахмеда от пуховой подушки, к нему вошёл начальник стражи и доложил, что у ворот стоят три человека из прибывшего вчера каравана волшебных самоходных кибиток и срочно просят встречи с ним. Эмир приказал впустить их в город и проводить в сад при дворце, пусть там подождут. Ему не терпелось увидеть этих людей, у которых всё было странным и необычным: одежда, поведение, высокий рост, волшебные кибитки; но было необходимо соблюсти важность и достоинство, поэтому, уже умывшись и приведя себя в порядок, он подошёл к окну в сад и стал незаметно наблюдать за ними. Эти люди гуляли по саду, осматривали деревья и сам дворец, что-то оживленно обсуждали, глядя на стены дворца. Язык их был совершенно незнаком Ахмеду, хотя нет, он напоминал речь купцов из Руси, которые иногда забредали в Дербент.

Вдруг он увидел, как один из этих людей начал говорить в какую-то черную коробочку, прижимая к уху маленькую черную чашку, как будто слушая ее. «Вот оно! говорит с Джином!» – подумал Ахмед, и теперь ему стало страшно, но, вспомнив вчерашнее их поведение с саммаком, он решил, что, скорее всего, это добрые волшебники, и Джины у них, скорее всего, не злые. В момент этих рассуждений эмир увидел, как говоривший посмотрел в его сторону. Он отпрянул от окна и подумал: «Джин всё знает и видит. Это он сейчас им сказал, что я подсматриваю в окно».

В смятении он прошёл в приёмную комнату, сел в кресло и приказал стражнику позвать к нему старшего сына, гостей, охрану и старого русского раба, захваченного вместе с кипчаками в прошлом году. Тогда много кипчакских родов бежало от Субудая на юг. Они попытались закрепиться на дербентских землях, но Ахмед с войском, восстанавливая свою власть над северными муцальствами, захватил заодно и кипчаков – большой полон, а этот русский уже лет пятнадцать был рабом у тех, захваченных. Он умел шить удобную и добротную одежду, а, кроме того, знал хорошо несколько языков. Поэтому Ахмед оставил его при дворце.

Трое гостей вошли, когда по правую руку от эмира сидел Калиб, по левую – начальник охраны, а у боковых стен небольшой залы стояли по четыре охранника с саблями наголо.

Гости остановились шагах в трех от трона, на котором восседал эмир, и черноволосый курчавый мужчина с такими же черными аккуратно подстриженными усами слегка склонил вперёд голову и, приложив правую руку к сердцу, произнёс, опуская руку, поднимая голову, и спокойно, без дерзости, но и без страха глядя Ахмеду в глаза:

– Здравствуй уважаемый эмир Дербента.

Он, было, открыл рот, чтобы повторить эту фразу на тюркском, максимально приближенном к половецко-кипчакскому произношению, но тут седой старик, стоявший между начальником охраны и троном перевёл его слова, и эмир Ахмед благосклонно кивнул, мол – продолжай.

Приятно удивлённый, что его поняли, и довольный, что не придётся выпендриваться, вымучивая свой азербайджанский под местный тюркский, чернявый и дальше заговорил по-русски:

– Меня зовут Рагим, я помощник начальника бакинской экспедиции.

Старик перевел эмиру начало, потом сказал ему, что это какой-то другой язык. очень похожий на его родной, но другой.

– Позволь, эмир, переспросить его, кому он помогает.

– Спроси, и спроси, кто его спутники.

Рагим, вслушиваясь в их речь, понял, что его не поняли. «Это ж, наверное, старик древнерусским владеет», – подумал он.

– Аще рече, иже помощь ты? иже Бакинский? Кто возя тя? – хриплым голосом спросил его седой, подтверждая догадки Рагима.

Он напрягся, вспоминая всё, чему их усиленно учили неделю: древнерусский и тюрко-половецкий, и выдал:

– Я помощник, боярин, значит, рядника – князя, который ведёт дружину в Баку за нефтью, земляным маслом.

Старик подумал немного и стал переводить эмиру. Рагим внимательно слушал слова перевода, определяя разницу между своим родным азербайджанским языком и местным тюркским наречием.

Эмир опят кивнул, выслушав переводчика.

– А это мои охранники, воины, лейтенант Мережко и сержант Бондарев.

Стоявшие немного сзади по правую и левую руку от Рагима военные четко откозыряли ладонями к виску.

Возмущенный начальник охраны зычно крикнул на своем языке:

– Кланяйтесь эмиру!

– Поклон, поклон, – испуганно зачастил старик переводчик.

Начальник охраны уже было кинулся к невежам и даже махнул рукой стоявшим у стены воинам, но Ахмед, ни на минуту не забывавший о Джинах, поднял руку:

– Остановись Сардар.

– О, славный эмир, – снова отвесил поклон Рагим, – прости нас, но наши воины склоняют свою голову только перед павшими товарищами, – он говорил уже на азербайджанском, стараясь максимально приспособить его под местный тюркский диалект, – всем остальным они «отдают честь» – прикладывают ладонь к шапке, что означает уважение и доверие тому, к кому обращён этот жест. И ещё, – Рагим, чтобы окончательно разрядить обстановку, достал из кармана часы с хромированным браслетом, – это подарок тебе эмир от нашего президента, главы нашего государства Волжской России.

Он хотел подойти к Ахмеду, но выскочивший вперёд Сардар взял у него часы и подал эмиру.

– Что это? – спросил Ахмед, разглядывая часы, и, увидев движущуюся секундную стрелку, чуть не бросил их с суеверным страхом, но сдержавшись, положил на колени. Как он не пытался сохранять спокойствие, но растерянность всё же отразилась на его лице.

– Это часы, они показывают время: часы, минуты и секунды. Позволь объяснить тебе, как ими пользоваться.

Рагим подошел к эмиру. Уже никто не пытался преградить ему путь.

– Вот у меня такие же, – показал он Ахмеду свои на ремешке, только не с таким, как у подарка, навороченным корпусом…

Минут через двадцать Ахмед пригласил гостей в гостиную, где они продолжили беседу, сидя за столом. Рагим освоился довольно быстро, а Ахмед почти совсем избавился от страха, когда на втором часу беседы к нему подошёл один из командиров гази, стоявших на стенах Дербентской крепости. Он тихо, на ухо что-то сообщил эмиру и тот, подозрительно глянув на Рагима, спросил, зачем по морю в сторону Дербента движется «машина» – гость уже успел объяснить ему, что волшебные «кибитки» – это машины, как огромные часы, только с другим механизмом.

– Одну минуту, уважаемый эмир, я узнаю.

Рагим достал из сумки на плече, с которой не расставался, ту самую маленькую коробочку и чашечку, связанные между собой и с чем-то внутри сумки какими-то жесткими шнурами. Нажал кнопку коробочки и заговорил с ней, а удивленному Ахмеду, который уже устал скрывать эмоции, предложил, подвинувшись к нему, приложить к уху вторую чашечку. Ахмед слушал незнакомую русскую речь, какие-то шумы и пиканья. Когда же разговор был окончен, Рагим убрал чашечки и коробочку в сумку и объяснил эмиру, что большая часть машин их каравана не может пройти через Дербентские ворота, и их караван-баши решил разведать возможность переправы по морю в обход Дербента.

К вечеру через дербентские ворота при огромном скоплении горожан-зевак прошли синяя «Нива», УАЗ-скорая помощь и автобус-ПАЗик, а остальная техника переправилась на самоходном понтоне. К тому времени Ахмед уже дал согласие на то, чтобы в километре к югу от Дербента на ровной прибрежной полосе русские расположили аэродром для «летающей машины» самолета, поставили там форт и двадцать пять человек гарнизона. За это гости обещали ему помощь в случае нападения на земли Дербента врагов.

Всё это вспоминал сейчас эмир Дербента Ахмед, стоя в вестибюле дворца «Октябрь». После всего, что он услышал от Сулеймана, потом из частых бесед с комендантом форта лейтенантом Мережко и сменившим его капитаном Кочкиным, а особенно после осмотра Волжского, эмир вдруг ощутил всю ничтожность славного Дербента, и даже его дворец казался теперь каким-то жалким сараем по сравнению с этим зданием, в котором он сейчас стоял. Ему вдруг стало тоскливо и захотелось в свой милый Дербент, маленький дворец со слугами-рабами без этих белых унитазов и ванн с теплым душем. Он был подавлен увиденным. Ещё вчера, посмотрев плотину и побывав в её теле, эмир пожалел, что во имя полной свой независимости от ширваншаха и султана Джелаладдина, решился на союз с этой Россией. «Иншаллах, – думал он, – они ведь могут раздавить Дербент, как букашку. Люди, способные построить такое, сделать ездящие и летающие машины, могут продиктовать ему любые условия, превратить в раба его и его семью». Это действительно было страшно.

Сегодня ему показывали, как обучают молодых солдат, хотя по его меркам они вовсе не были уж так молоды. Отец посадил его на коня ещё в пять лет, с двенадцати он сопровождал его в походах и на охоте, в пятнадцать уже сражался рядом с ним в стычках с аланами, в семнадцать уже самостоятельно командовал отрядом в походе и боях с кипчаками. Его сыновья то же с детства учились виртуозно владеть саблей, копьем и луком.

Однако, здесь у этих солдат было изумительно мощное оружие – огненный бой. Специально для него показали выстрел из гранатомета, который на расстоянии пятьсот шагов разнес в щепки домик из бревен и кирпича.

Потом он увидел завод, где делали трубы из железа…

Подавленный и переполненный ощущениями, Ахмед то сожалел о том, что связался с этими русскими, то вдруг снова наполнялся надеждой на лучшее. К четырем вечера он вернулся в гостиницу, встретился со своими женами и их охранником-евнухом. Они рассказали о том, как ходили в детский сад, на выставку картин и по магазинам вместе с женой президента Татьяной. Полчаса, что у них было для отдыха перед тем, как отправиться на встречу с президентом, были заполнены рассказами об этом и о Татьяне.

Ахмед молчал, и хотя его и заинтриговала болтовня жен, сил говорить что-то после всего увиденного и услышанного, у него не было…

Эмир взглянул на часы, было ровно пять часов. Открылись двери из зала, вышел офицер и громко и четко объявил:

– Исполняющий обязанности президента России Ярославцев Андрей Андреевич с супругой Татьяной Ивановной.

Негромко и торжественно заиграл марш. Офицер сделал шаг в сторону и, раздвинув портьеру, из зала в вестибюль вышли Ярославцев и Татьяна, держащая его под левую руку.

Ахмед уже знал, что будет по протоколу встречи, Гринёв всё ему подробно описал. Кроме того, он уже здоровался за руку с министрами и их женами, когда пришёл сюда, и ему их представляли.

Когда здоровался за руку с Ярославцевым, его осенила мысль о том, что самое удивительное в этой стране не плотина, не оружие и не эти многочисленные и хитроволшебные машины. Самое удивительное в этой стране – люди. Их глаза светились какой-то уверенностью и добротой, в них не было страха, жестокой агрессивности и заискивания. Уже одно то, что верховный владыка такого могучего государства не требует, чтобы жалкий эмир этого ничтожного Дербента падал перед ним ниц, а сам приветствует его кивком головы, как равного, говорило о том, что либо они не такие могучие, как кажется, либо это совершенно другой мир, который Ахмед пока не в силах понять и осмыслить.

Ярославцев, поздоровавшись с эмиром пожал ему руку, перешёл здороваться с его женами и двумя телохранителями, которых ему представлял стоящий немного сзади начальник южного направления СБ, а Ахмед вздрогнул, поздоровавшись за руку с Татьяной. С тех пор, как открылись двери из зала, всё его внимание было обращено на Ярославцева, и он почти не замечал его жену. И вот сейчас встретив её открытый доброжелательный взгляд, улыбку, ощутив тепло её ладони и нежный запах парфюмерии, Ахмед вдруг окончательно забыл про всё на свете. Весь мир исчез, не было ни земли, ни воды, ни космоса, даже Аллах исчез со всей чистой и нечистой силой; была только она и её воркующий голос: «Здравствуйте».

Он, потеряв вместе со всем миром осознание своего эмирства и важности происходящего, глупо улыбнулся и произнес совсем не по протоколу:

– Здрависте-тя.

Татьяна услышала это «здрависте-тя» и увидела внезапно поглупевшее лицо только что солидного и представительного мужчины. Она с трудом сдержалась, чтобы не прыснуть и в её глазах заиграли такие искорки, которые окончательно уничтожили бы Ахмеда. Он уже был на грани потери вместе со всем миром и самого себя, но Татьяна уже пожимала руку его жене и шла дальше, а к нему возвращался Ярославцев, приглашая пройти наверх в комнату для беседы. Тут Ахмед вспомнил о подарке и, возвращаясь в этот мир, воскликнул:

– О, великий президент, прими наши дары.

Он подозвал телохранителя с двумя резными деревянными шкатулками. Начальник южного направления, глядя на Гринёва из-за спины президента, развёл руками. Гринёв подозвал одного из охраны в штатском, тихо сказал ему что-то, и тот быстро удалился.

Дело в том, что по протоколу обмен подаркам должен был состояться во время ужина, но эмир всё сломал. Александр Беркетович чертыхнулся про себя, обозвав эмира «импровизатором хреновым». Но делать было нечего.

Ярославцев, вежливо улыбаясь, принял у Ахмеда первую шкатулку, которая оказалась футляром для красивого кинжала с сапфиром в ручке и отделанными золотым узором ножнами.

Во второй шкатулке лежали височные кольца, прикреплённые к красному шёлковому пояску. Собственно из-за этого второго подарка Ахмед и заварил весь этот сыр-бор. Ему захотелось немедленно вручить его Татьяне, и, когда Ярославцев открыл вторую шкатулку, сказал:

– Это будет бледным украшением вашей прекрасной жены.

Ярославцеву перевели. Он улыбнулся и передал шкатулку Татьяне. Её восхищенный взгляд был высшей наградой эмиру за его инициативу.

Ахмед, в первый же день переговоров с Гринёвым, приняв приглашение ехать в Волжский и обдумывая, что подарить президенту и его жене, посоветовался с рабом-русичем. Собственно по кинжалу у него колебаний не было, но вот какие украшения носят русские женщины? Старик и подсказал ему – височные кольца. Дальше он дал сутки на их изготовление своему рабу-мастеру, и вот они вызвали улыбку и взгляд благодарности этой несравненной женщины.

Подоспел охранник с пакетом и Ярославцев, приняв его, передал Ахмеду большой калькулятор «Ситизен» и двое разных наручных женских часов с браслетами его женам. После чего они, наконец, поднялись наверх в комнату для совещания, и всё шло уже по плану, в том числе и торжественное подписание Договора между Волжской Россией и Дербентским государством. По Договору оба государства заключали военный союз и обещались оказывать друг другу военную помощь в случае любой агрессии извне. Кроме того, расширялся форт и аэродром под Дербентом, а на правом берегу Волги выделялся участок земли для строительства дербентского постоялого двора для купцов. Торговля между Волжским и Дербентом объявлялась беспошлинной.

Татьяна, надев подарок эмира, выглядела просто сказочно. Её волосы, обтянутые пояском и сверкающие отблесками света из окна, кубачинские узоры, которые покачивались на висках, создавали волшебную ауру вокруг её милого лица. Андрей Андреевич, когда закончилась официальная часть, увидел её и забыл всё, что у него было до этого на уме. Подошёл к ней с округленным глазами и прошептал:

– Танюшка, ты – королева.

– Да, государь мой, – притворно скромно, пряча хитрую улыбку и кокетливо опустив глаза, сверкнувшие голубыми искорками, проворковала Татьяна.

Ахмед же, просто поедал её глазами, позабыв обо всем на свете. Её длинные волосы, прижатые шелковой полоской, её легкое длинное вечернее платье без рукавов с широко открытой шеей, ее левая ножка, мелькавшая в разрезе платья почти от бедра, её стройная фигура в этом облегающем платье – всё это сводило с ума Ахмеда. Он, остолбенев, перебирал в уме подходящее название этому видению: валькирия, ведьма, колдунья, фея. На каком языке не назови – всё слабо.

– Однако, Ваш подарок, уважаемый эмир, как нельзя к лицу Татьяне Ивановне, – заметил стоявший рядом с Ахмедом Зенин.

Переводчик вывел его из столбняка, а Татьяна, услышав похвалу Зенина, одарила эмира благодарной улыбкой, на что Ахмед, впервые поклонившись, приложив правую руку к сердцу, сказал:

– Для меня великое счастье угодить лучшей женщине России.

Татьяна, выслушав переводчика, ещё раз улыбнулась эмиру и плавным жестом пригласила всех к столу.

По окончании ужина, который был не менее божественным, Ярославцев уже не мог думать о каких-то там удиновских расчётах и о делах вообще. Рядом с ним сидела королева, царица, богиня, и он, против обыкновения, не пошел домой пешком, а повез жену на служебной «Волге» к подъезду их дома. И сколь сладостным был этот вечер для них, столь же тяжёлым и полным самых чёрных планов он был для Ахмеда.

Он долго метался по своему гостиничному номеру, представляя, как ласкает его Татьяна, как он овладевает ею. В конце концов, измученный неудовлетворённым желанием, он пошёл в двухместный номер, где жили его жены, и до рассвета, поражая сам себя и удивляя своей неистовостью жён, занимался любовью с ними обеими.

Андрей проснулся утром первым. Вчера, забыв обо всём (детей дома не было, так как мальчики отправились в детский военизированный лагерь «Отрок» на Дону), они даже не поставили будильник. Он глянул на часы – пять утра, потом перевёл взгляд на спящую жену и стал с нежностью гладить её волосы, потом тихо целовать глаза, щеку, шею, сбросил простыню – было тепло, и они не укрывались уже одеялом – и стал целовать её плечо. Татьяна очнулась, обняла ладонью его голову, и они зашлись в долгом поцелуе, она прижалась к нему, отдаваясь…

Когда Андрей, умиротворенный и обалдевший от счастья, лежал на спине, а Татьяна пощипывала волосы на мужниной груди, он вдруг услышал:

– Андрюша, мне страшно.

– Что ты, что случилось? – искренне удивился Андрей.

– Не знаю, но так много счастья не бывает… не знаю, как сказать. Опасно это, страшно, вроде как перед большой бедой награда.

Андрей взял её ладонь и стал целовать пальцы.

– Успокойся, Танюшка, всё нормально.

– Нет, дорогой, я что-то чувствую, – она приподнялась и серьёзно, глядя ему в глаза, добавила, – как будто кто-то нас вчера сглазил.

– Ну, ты даёшь, радость моя, – попытался шутливым тоном развеять её Андрей.

Татьяна посмотрела и погладила его грудь, потом прошлась ладонью по животу, и стала гладить, и тихонько мять у него меж ног. Он поднял руку и стал гладить её по спине, а когда у него стало напрягаться там, она хитро улыбнулась и сказала:

– А, сглазили, так сглазили, а пока пей счастья, сколько влезет. Да, мой милый?

И с тем перемахнула ногой через Андрея, вставила его напрягшуюся плоть в свой «домик» и, постанывая от удовольствия, стала приседать…

А в это время братья Седенки и Эмка Мамедова обжились во дворце эмира Ахмеда. Они прибыли сюда рано утром шестого. По договоренности с эмиром, им запрещалось покидать его резиденцию, но внутри дворца с садом, ограждённым каменным забором, им представлялась относительная свобода. Ребята были безоружны, только Эмка ухитрилась пронести в трусиках небольшую финку в пластмассовых ножнах. Предосторожность оказалась излишней, их никто не обыскивал. Только начальник охраны дворца внимательно ощупал каждого взглядом, попросил открыть их сумки и осмотрел вскользь содержимое. Ахмед наказал ему обращаться с заложниками, как с дорогими гостями. Поэтому первым делом им показали комнатку с двумя низкими кушетками, застеленными матрасами, набитыми соломой и накрытыми сверху коврами. Потом Эмку евнух повёл на женскую половину, а Седенкам показали мужское отхожее место и мальчишку – раба, который должен был выполнять любые их приказания и находиться при них или недалеко от них. Седенки переглянулись, поняв друг друга без слов, дескать: «Соглядатай».

Пришла Эмка, взвинченная и с горящими глазами. Она выдала им на гора:

– Коротышка чертов! Будет мне указывать, где мне находиться!

А случилось вот что. Эмка вместе с евнухом прошла в гарем. Тот показал ей её кушетку, женское отхожее место и рабыню, которая будет выполнять все её приказания. Эмка улыбнулась, поблагодарила евнуха, подмигнула рабыне, бросила свою сумку с большим красным крестом возле кушетки и направилась к выходу, но его перегородил евнух.

– Нельзя.

– Там мои товарищи, я должна быть с ними, – попыталась объяснить ему, всё ещё улыбаясь, Эмка.

– Там женщинам находиться нельзя, иди на своё место, и толкнул её в грудь.

Эмка опешила, пятясь от толчка, но быстро пришла в себя и выдала всё, что она думала о нём сейчас:

– Ты, арбуз вонючий, ты на кого руки поднимаешь!? – для Эмки, ростом метр семьдесят два, этот круглый полутораметровый хам действительно напоминал арбуз.

Дальше произошло то, что ввело в шок весь гарем.

С криком «Я» Эмка врезала тонким каблуком своих элегантных хромовых сапожек под грудь, в солнечное сплетение обидчику. Тот отлетел к двери, стукнулся о косяк и рухнул, скорчившись на пороге. Второй евнух бросился к ней, вытаскивая из-за пояса плеть, но не успел ею взмахнуть, как получил серию коротких, но резких ударов в голову правым кулаком Эмки. Ещё не очухался, как носок сапога послал его уже в нокдауне лететь в дальний угол гарема. Третий евнух выхватил кинжал, но так и застыл с ним в руке на месте, где стоял.

– И не вздумай! – только и сказала она, затем пнула в него валявшуюся чалму второго, да так удачно, что та, пролетев по воздуху, села на руку с кинжалом застывшего «героя».

Эмка хмыкнула, обернулась к застывшим с открытыми ртами женщинам, улыбнулась и сказала по-русски:

– Пока, девчата, – и добавила по-тюркски, – «ещё увидимся».

Потом перешагнула на пороге через евнуха, всё ещё хватающего, как рыба на суше, воздух, и удалилась.

– Эй, «бой», – ухмыльнувшись, позвал мальчишку Николай, – позови сюда Сардара.

Мальчишка переспросил по-своему, Эмка подтвердила, что он правильно понял и, улыбнувшись, ласково потрепала его кудри:

– Беги, мальчик.

Мальчишка радостно бросился из комнаты. Через минуту к ним зашёл начальник охраны. Николай встал, отдал честь и начал:

– Вот что, Сардар, как было договорено с эмиром Ахмедом, мы не можем покидать дворца до его возвращения, так?

– Да, – ответил Сардар.

– А во дворце мы свободны, так?

– Да, – опять кивнул Сардар.

– Тогда почему твои слуги посмели задержать её в гареме? – Николай кивнул на Эмку.

– Она женщина.

– Она солдат. Как женщина она будет отдыхать на женской половине и заходить туда по своим женским делам, но в остальное время она солдат, как я, как ты. Кроме того, я её командир, а мой командир приказал нам держаться вместе, а он, как ты знаешь, обо всём договорился с эмиром. Так что, если ты не согласен со мной, то я готов вызвать эмира Ахмеда и переспросить его, пока он ещё не улетел.

Сардар молчал, что-то обдумывая.

– Ну что, будем беспокоить эмира? – спросил Николай, беря в руки портативную рацию

– Ёк – помотал головой Сардар и добавил, – будь по-вашему.

Эмка перевела.

Сардар откланялся. Николай, Сергей и Эмка откозыряли ему, и он пошёл в гарем.

Перед дверью, на пороге которой уже сидел ещё скорчившийся евнух, Сардар крикнул всем женщинам, чтобы закрыли лица, затем вошёл и увидел почти ту же картину, что и уходившая Эмка, только лица женщин, как, вероятно, и их рты, были закрыты, а евнух, попавший в столбняк, только опустился на пол. Пока его отливали водой, а двоих других, охающих и стонущих, уложили на тахты, одна из жён Ахмеда рассказала начальнику охраны всё, что произошло.

«Если такое смогла их женщина, то что могут их мужчины-богатыри».

Через полчаса Седенки и Мамедова, выйдя прогуляться по дворцу, глядя в окна, обратили внимание на то, что на крышах окружающих домов появились лучники.

– Странно, что это они «снайперов» на крышах рассадили, ловят кого? – как бы сам себя спросил Сергей.

Короткое молчание, и тут Николай расхохотался:

– Ну, Эмка, ну, Мамедиха, задала ты им страху. Ставлю сто против одного, что за забором выставлена усиленная охрана. Братцы, это ж они нас перепугались.

– Эмма Гусейновна, Вы просто Зена – королева воинов, я обнажаю перед Вами голову, – Сергей снял свою «афганку» и, склонившись, стал размахивать ею как французский дворянин эпохи Людовика XIV.

– Ну, братан, это несерьезно, перед королевой надо становиться на колени.

– Ах, Ваше величество, простите мое невежество, – Сергей, продолжая хитро улыбаться, встал на правое колено и вновь склонил голову. – Ну, а вы, товарищ старший сержант, – спросила Николая вошедшая в роль Эмка.

– О нет, нет Ваше величество, я жалкий плебей и в эти дворянские игры не играю, – съязвил Седенко-старший и, скрестив руки и ноги, прислонился к ковру на стене.

– Ну, что ж, – хмыкнула Эмка и, повернувшись к Сергею, спросила, – Чем же мне Вас наградить за вашу учтивость и преданность Сергей Седенко? Перстней у меня нет, подвесок то же.

– Позвольте поцеловать Вашу королевскую ручку, – на лице Сергея ещё застыла улыбка, но голос уже был серьёзен.

Эмке ещё никто и никогда не целовал руки, она немного опешила от такой просьбы, потом, пытаясь держать роль, улыбнулась, сказала: «Хорошо», – и робко протянула правую руку Сергею. Тот взял её в свою и прижался мягкими губами к тыльной стороне. Потом встал, не выпуская её руки, надел свою «афганку» и, поглаживая её руку своей, сказал:

– Ты, в общем… Эмка, если кто тебя… в общем, дело будет иметь со мной.

Эмка испугалась разливающейся в ней нежности к этому парню, забрала у него свою руку и неуверенно как-то проговорила:

– Мальчики, пошли в сад что ли, посмотрим.

– А и вправду, на воздух, на свежий воздух, – встрепенулся Николай, и друзья двинулись к выходу.

Сад был небольшой, соток двадцать, но тенистый, с ухоженными лужайками. Раб-садовник обычно начинал свою работу в нём после полудня, ближе к вечеру, а перед заходом солнца поливал и траву, и деревья.

С гор спускался слабый прохладный ветерок, солнце едва поднималось над морем за городом, но уже слепило глаза в полную силу. Николай услышал гул самолета и увидел, как тот набирает высоту над морем и входит в солнечный диск.

– Ахмед к нам полетел.

Он оглянулся. Эмка с братом стояли, привалившись спинами к деревьям, стоящим метрах в двух друг от друга, и разговаривали.

– Так, ну пошло дело.

Он походил ещё вокруг «голубков», его просто не замечали. «Ну и…» – подумал Николай, и, так и не решив, к богу, к черту или ещё куда их послать, вздохнул и пошёл в «нумера», подремать на тахте. Уже выходя из сада, он чуть не столкнулся с высокой рабыней. Собственно, высокой она была по сравнению со здешним народом, а так, самый распространенный женский рост для Волжской России.

– Гюльчетай, открой личико, – пошутил он над ней, поскольку голова её была закутана в платок, и край его, прикрывавший всё лицо, кроме узкой прорези для глаз, она придерживала рукой.

В общем-то, пошутил он так, походя, но рабыня остановилась. Пришлось остановиться и Николаю, и выслушать её журчащую речь, которую она произнесла низко поклонившись. Из всего ею сказанного он, как и весь гарнизон форта, осваивающий местный тюркский диалект, понял только «былымыр» – не понимаю.

– Не понимаешь, значит, бедолага? Ну пойдем, там у нас толмачка есть, которая тебя враз поймет.

Было что-то в её журчащем голосе привлекательное, и потом Николай со злорадством подумал, как он сейчас испортит идиллическую беседу «голубков». В общем, и так, и так ему расхотелось идти на тахту.

Рабыня опять что-то прожурчала, поклонилась и пошла было за Николаем, но наткнулась на его спину. Того вдруг обожгло. Он повернулся, ему показалось, что это голос Любы. Он не мог забыть ту самую Любу Кошкину, которая несколько дней жила на барже. Он всё понимал: замужем, любят они друг друга, счастливы, но забыть не мог. И вот, её голос.

– Как тебя зовут? Ады ня? Меня Коля, – прижал он руку к своей груди, – а тебя? – показал он на неё.

– Нино.

– Нина, значит, – обрадовался чему-то Николай и махнул рукой, – ну, пошли.

Рабыня пришла пригласить Эмку на завтрак в гарем.

– Эмм, попроси её открыть лицо, – обратился к Мамедовой Седенко-старший.

Эмка улыбнулась и перевела его просьбу. Нино оглянулась по сторонам, отступила в нишу под ветви тутовника и убрала с лица край платка, глядя прямо в глаза Николаю с каким-то не то отчаянием, не то решительностью.

– Ох, – выдохнули удивленно оба Седенки.

– Люба! – воскликнул Сергей.

– Не может быть, – хрипло прошептал Николай.

Нино снова закрыла лицо и в щелочку для глаз продолжала наблюдать за реакцией братьев.

Прибежал мальчишка – раб и то же стал звать их трапезничать. Времени и возможности поговорить с Нино сейчас не было.

– Пошли, – скомандовал Николай.

По дороге из сада он наказал Эмке, чтобы та позавтракала в гареме, а потом под любым предлогом привела в сад Нино.

Завтрак был очень простым: ещё теплые лепешки, которые Сергей назвал минилавашем, овечий сыр, зелень и что-то вроде холодного компота из сухофруктов. Наскоро проглотив всё, что принёс мальчишка, Николай приказал ему оставаться здесь и ждать их возвращения, а сам с Сергеем, стараясь не выдавать своего нетерпения, прошёл в сад на старое место.

Ждать пришлось долго, минут тридцать, но вот показалась Эмка, за ней и Нино с серебряным кувшином на плече.

Ещё во время ожидания Седенко-старший подыскал укромное местечко возле кустов ежевики. Там они и расселись. Место было удобное, их было возможно заметить только на расстоянии ближе пяти шагов, они же просматривали пространство в радиусе метров пятнадцати. Прежде чем начать разговоры, он определил себе, Сергею и Эмке сектора наблюдения. Потом начал:

– Эмма, скажи ей, если она хочет, может открыть лицо, мы смотрим, чтобы никто не заметил.

Нино опять опустила покрывало и, глядя Николаю в глаза, спросила:

– Кто ты?

Потом посмотрела на Эмку и спросила её:

– Кто этот господин?

Эмка стала рассказывать ей, что он младший командир русской армии – сержант, служит в форте, Сергей – его брат, и что здесь, в их группе Николай старший. Потом Нино начала свой рассказ о том, как её отец – богатырь Резо, бывший азнауром Кахетинского царя, погиб, защищая пограничное грузинское село от татар, все его защитники погибли, в том числе и три её брата. Оставшихся живыми сельчан увели в рабство, она чудом осталась жива. Мать перед тем, как погибнуть или быть уведённой в плен, спрятала её, тринадцатилетнюю девчонку, в канаве, в огороде. Накрыв свернувшуюся дочь большой медной лоханью, и забросав землей. Кто-то ткнул через несколько часов в лохань копье и, наверное, решил, что тут вросший в землю камень, каких было полно в этом горном селении. Примерно через сутки она с трудом выбралась из своего убежища. Деревни больше не существовало. Всё, что могло гореть, было сожжено. Часть погибших людей сгорела в своих домах.

Побродив несколько часов вокруг села, и не найдя ни одной живой души, Нино, обессиленная и голодная, побрела на Запад, по дороге к грузинскому царю. Однако, сразу за селом, пытаясь перебраться через обгоревший мост, она рухнула вниз вместе с его остатками и долго спускалась по речке, на половину погруженная в воду, держась за обрывок мостовой клети.

Её подобрал какой-то рыбак, когда клеть прибило к берегу в редкой на этой реке маленькой тихой заводи. Он выходил её и, как только Нино встала на израненные ноги, продал заезжему купцу вместе с рыбой. Ну, а уж тот продал её здесь, в Дербенте, эмирскому управляющему. И вот она теперь раба и уже три года служит в гареме женам Ахмеда.

– А муж у тебя есть? – спросил Сергей.

Познавая здешние обычаи, ребята уже уяснили себе, что, если здешняя девчонка до 14 лет ещё не отдана, или, вернее, не продана мужу, то уже считается чуть ли не старой девой.

Нино медленно размотала весь платок, всё так же глядя на Николая, который то же почти не сводил с неё глаз, изредка отвлекаясь на обзор сектора своей ответственности.

Приподняв волосы на левой стороне, она обнажила борозды шрамов, идущие от рваного уха к щеке, к бровям, ко лбу.

– Ещё есть шрамы на руке и здесь, – Нино показала с боку, под поясницей и голень ноги, спрятанной под серой рубашкой до пят, – всё это были следы её падения в пропасть с того моста.

– Вот, я никому не нужна такая, – только для грязных работ, – заключила она, одевая платок на свои черные вьющиеся волосы, и снова поглядела на Николая своим не по возрасту мудрым и печальным взглядом.

Он подошёл, присел рядом, обнял её за плечи и спросил:

– Как с тобой здесь обращаются?

– Хорошо, бьют не часто.

– А за что бьют? – спросила Эмка.

– Вчера лепешку уронила, а если увидят, что ты меня обнимаешь, могут совсем убить, – повернулась она и улыбнулась Николаю.

Тот одёрнул руку, проворчав:

– Ничего себе.

– Нет, обнимай, мне хорошо, пусть потом убивают, – опять с отчаянием и решительностью глянула она на него.

– Нет уж, дорогая Нино, тебя не убьют, мы вытащим тебя отсюда.

– Атас, – шепнул Сергей, он увидел в разрезе кустов евнуха. Тот явно искал их.

– Так, Нино, поливаешь водой Эмме, а ты, давай, подставляй ей руки, моешь вроде бы, – скомандовал Николай, – встал и окликнул евнуха с пластырем на посиневшем ухе, синяком под глазом и распухшим красным носом.

Он подошёл и, льстиво улыбаясь и кланяясь, попросил уважаемых гостей пройти во дворец, потому, что сейчас в саду время для женщин гарема и посторонним мужчинам в саду быть нельзя.

Эмка перевела всё это, вытирая лицо и руки платком, и, улыбнувшись, сказала:

– Спасибо, Нино, ты свободна пока, я позову, если будет нужно.

– Да, госпожа, – девушка поклонилась и ушла.

– Здорово ты его отделала, – усмехнулся Седенко-старший.

– Я отделала, я и лечу, – парировала Эмка. Потом требовательно обратилась к евнуху:

– Я же сказала тебе – лежать. Почему встал? Жить надоело? У тебя же сотрясение.

– О, госпожа, сейчас только предупрежу Вас и опять пойду, прилягу. Старший евнух разрешил.

Братья пошли в свою комнату, а Эмка с евнухом – проследить, чтобы выполнил указание лекаря.

Минут через пятнадцать она вошла, постучавшись, и, давясь от смеха, сообщила, как пошла устроить разгон старшему евнуху за то, что поднял больного, а тот в новых штанах. Вот это его пробрало, что пришлось штаны менять. Ребята посмеялись с ней, потом разговор перешёл на Нино, они решили её выкупить. Раб в среднем стоил на рынке, если перевести на рубли, семь-восемь этих самых рублей. Каждый из них в понедельник или во вторник должен был получить до десяти рублей – денежное довольствие за полмесяца. Оно начало начисляться с 15 мая с отмены чрезвычайного положения, кроме того, покопавшись в карманах, они наскребли мелочь в сумме около двух рублей – всё, что осталось от тех, полученных каждым гражданином за месяц службы при чрезвычайном положении.

– Ладно, – резюмировал обсуждение вопроса Николай, – даже, если он поднимет цену вдвое, Серега мне займет. Да, братишка?

– Что значит займет? Да выложу хоть всё ради такого дела, – возразил Сергей.

– Нет, займешь, потому, что это моё дело.

– Тьфу ты! Братан, ты не свихнулся на американских боевиках? «Мое, мое». Если честно, что-то мне тут не нравится.

– Не ссорьтесь, ребята, – вступила в разговор Эмка. – А скажи-ка, товарищ старший сержант, почему ты решил, что это именно твое дело?

– Потому что… Мое и всё, – Николай вскочил, посмотрел на сидящих рядышком на Сережкиной тахте товарищей и резко приказал:

– Отставить разговорчики!

Сергей хмыкнул и покачал головой, а Эмка улыбнулась и заговорщицки не то спросила, не то сделала вывод, глядя в глаза командиру:

– Ты её любишь.

Паузу заполнил вздох отвернувшегося Седенко-старшего.

– Так что, Колян? Так, что ли? – улыбнулся и Сергей.

– Не знаю! Вот пристали. Нравится она мне, да!

– Вы присядьте, пожалуйста, товарищ старший сержант, – ехидно и твёрдо, голосом, не допускающим возражений, сказала дочь азербайджанца и немки.

Сергей восхищено посмотрел на неё.

Николай сел, мрачно усмехнувшись.

– Ты что ж, дорогой, – продолжала Эмка, – решил себе рабыню купить? Из одного рабства в другое, только послаще?

– Да ты что?! – вытаращил глаза Николай.

– Помолчи, Коленька. Я же видела, как она на тебя смотрела, понравился ты ей, богатырь. И она тебе понравилась, да еще уродство это ей в городе устранят. И вот будете вы жить вместе, а это сложно, всякое бывает, чем-то ты будешь недоволен, что-то она поперек сделает или скажет. И вот взыграет в тебе обида, вроде я тебя из рабства вытащил, а ты… Да и она будет всё время чувствовать себя именно тебе обязанной. Тебе-то хорошо, а её душе от рабства избавиться уже будет невозможно, только рабой она будет уже считать себя твоей. Ты этого хочешь командир?

– Да нет, Эмм, я не этого хотел и совсем не об этом я думал…

– А ты подумай. Об этом. Тебе жена нужна как рабыня или как подруга? Вот, то-то и оно.

– Да, урыла тебя Эмма, брательник, – хитро-сочувственно закивал головой Сергей и, положив ладонь на ефрейторский погон Мамедовой, резюмировал, – так, что сбрасываемся на выкуп все, да ещё ребята с форта помогут, – и, подняв правую руку с Эмкиного плеча вверх со сжатым кулаком, воскликнул, – Свободу Нино!

– Тихо ты, антиконспиратор, – проворчал Николай, – Хрен с ним, будь по-вашему. В чём-то вы очень правы, товарищ ефрейтор.

Три дня пролетели как сон. По утрам, после завтрака до того, как выходили в сад жены и наложницы эмира, они сидели в этом саду, разбившись на пары, Сергей и Эмка очень сблизились после того поцелуя её руки. И, сидя под кустами ежевики, рассказывали друг другу о себе. Родители Эмки жили в Баку. Она с восьми лет пошла в школу карате и к 12 годам ухитрилась завоевать второе место в республике в своей возрастной категории. Но потом случилось несчастье: лазая по огромному раскидистому тутовнику, она сорвалась со сломавшейся ветки и упала в общем-то удачно, сказывалась ее натренированная ловкость, но на земле маленький камешек-голыш сместил какой-то ещё и треснувший от удара позвонок. Ей светила жизнь, в инвалидной коляске. Тогда отец влез в долги, ей провели две операции в Израиле, потом год она восстанавливала двигательные функции в специальном санатории под Москвой. Когда же Эмка вернулась домой, её ждала беда. Отец бросил работу водителя скорой помощи и ударился в коммерцию – долги надо было возвращать. Однако, дела у него шли по неопытности худо, то прогорал, то попадался в обман.

За домом начали следить какие-то типы, и родители решили скрыться. Ночью отец, оторвавшись от хвоста, на дядиной машине довез их до верхнего Ларса. Там они с матерью перешли границу пешком и, добравшись до Моздока, поездом отправились в Саратов, где на левом берегу Волги в отстроенной немецкой деревне жила двоюродная сестра матери. Из всей их Бакинской родни и знакомых этот адрес знал только отец. Они с матерью договорились, что, пока он не решит все проблемы, она будет жить там, не высовываясь. Время от времени отец присылал из разных городов России деньги, изредка приезжал ненадолго сам. Мать пошла работать на ферму. Младший брат стал усиленно учиться говорить по-немецки, а Эмка, окончив 9 классов, поехала с одноклассницей к её тетке, которая преподавала в медучилище в Волжском. Туда они и поступили. Эмка пыталась возобновить занятия карате, но, убедившись, что больших достижений у неё уже не будет, бросила этот спорт. И вот, когда комплектовался гарнизон Дербентского форта, её, весной девяносто девятого окончившую училище, на десятый день после того, как она отметила свое восемнадцатилетие, пригласили сюда служить медсестрой-санинструктором с окладом 12 рублей. Эмка прикинула, что это тысяча двести старыми и с радостью согласилась – она уже почти три месяца работала в городской поликлинике за триста рэ. Кроме того, ей вменили обязанность переводчицы, за что доплачивали еще 6 рублей. Итого восемнадцать рублей в месяц! При казенном обмундировании и бесплатном, хотя и нежирном, питании. Эмка ощущала себя чуть ли не «новым русским». Ей тут же присвоили звание ефрейтора, оформили контракт и вместе с группой Кочкина на корабле, идущем в Баку, доставили на место службы…

Николай и Нина, как, не сговариваясь, звали её заложники, тоже сидели возле кустов ежевики, шагах в трех от их друзей и учили друг друга русскому и местному тюркскому.

После того, как сад для мужчин закрывался, Эмка оставалась с женщинами и рассказывала им про Россию, про людей, про их обычаи и законы. Аханья, оханья, недоверия было, хоть отбавляй, и всё же лед трогался. В эти головы попадали крохи сомнения о том, что порядок их жизни единственно возможный и справедливый. Рабынь среди них в саду не было, те в это время наводили в гареме «марафет» – мыли, подметали, вытряхивали.

Вчера, в понедельник, притащив из-под забора в саду два валуна килограмм по двадцать-двадцать пять, ребята занимались до самого обеда поддержанием формы; качались, прыгали, приседали, отжимались – всё как на службе. Мальчишку до обеда отпустили вчера, отпустили и сегодня. Едва Сергей, раздевшись, начал разминку, как Николай сказал:

– Серега, я попробую прорваться потихоньку к ней.

– Да ты что! Если застукают – беды не оберёшься.

– Не должны, я всё продумал. Ну, а в случае чего, прорывайся к Мамедовой и деру с ней, меня и не жди. А если всё будет в порядке, вернусь часа через полтора.

– Давай-ка, я с тобой, хоть на шухере постою.

– Нет, нет. Ты тут шуми за двоих, вдруг проверят. А если зайдут, скажи – в туалет, мол, пошёл.

– Ясно, диарейный ты наш, – усмехнулся Сергей, – с богом.

– Пошёл, – шепнул Николай, приоткрывая дверь, огляделся и тихо выскользнул.

В гарем вели два входа, которые он видел ещё в воскресенье. Высчитывая шаги и повороты, составил примерный план этой части дворца. Получалось, что, кроме входа из сада, которым пользовалась Эмка, был ещё один вход в тупике коридора с помещениями для слуг – рабов и сторожей. Через сад незаметно пробраться было невозможно, там гуляли женщины и евнухи. Через коридор – тоже проблематично. Даже, если все двери закрыты, и никто из слуг и охраны не выйдет во время его движения, что в целом было маловероятно, то на пороге двери дремал вооруженный охранник. Открыть дверь и незаметно перешагнуть через него – было очень сложно. Но должна была быть ещё и третья дверь – из спальни эмира. Туда пробраться было тоже нелегко, но возможно. Коридор его спальни проходил мимо пустующих сейчас комнат, большая столовая-гостиная, зал приемов и спальня на случай появления высокопоставленного гостя – соседнего эмира, а тем паче самого ширваншаха и последней была спальня Ахмеда. В этом коридоре охранялась именно эта последняя дверь, и только.

Николай перед входом в этот коридор посмотрел из-за угла – охранник ходил по нему взад – вперед. Как только он повернулся спиной, Седенко – старший вышел из-за укрытия и пошёл в ногу с недремлющим стражем. Дойдя до двери столовой, он приоткрыл её, проскользнул во внутрь и прикрыл. Шаги развернувшегося охранника приближались, вот он остановился и пошёл снова. Сергей выскользнул из гостиной и, снова шагая в ногу с охранником, дошёл до приемной. Дверь – проскользнул – дверь. И тут произошло неожиданное: он нос к носу столкнулся с седым стариком, который тряпкой на конце шеста смахивал пыль с карниза над дверью.

– Здравствуйте, дедушка, – выпалил шепотом Николай первое, что машинально пришло на ум.

– Здрав будь, боярин, – то же шепотом, поклонившись, проговорил дед.

– Дедушка, ты русский? – удивился Седенко.

– Да, – прошептал тот и приложил пальцы к губам, потом отодвинул «боярина» от двери, прислушался и, дождавшись, когда удалятся шаги охранника, тихо задвинул засов двери; потом взял Николая за рукав и провёл его к противоположной стороне комнаты за трон.

– Чему сюда выступя, боярин?

«Боярин» помолчал, глядя на старика, дескать, стоит ли открываться, потом махнул рукой:

– Девицу одну хочу увидеть.

– Кто буде? Кличут как?

– Раба, холопка, а кличут Нино.

Старик двинул раскрытой пятерней от уха к щеке:

– Та?

– Эта, да.

Старик очень удивился:

– Чему она те?

– Поговорить, поречить надо.

Опять удивился:

– А толомочишь по иху?

Николая старик стал раздражать:

– Ну, дед, ты больно любознательный. Скажи, поможешь или нет?

Дед нахмурился, напрягся, толи, переводя его слова на свой язык, толи, обдумывая что другое, глянул из-за трона на дверь, ещё раз посмотрел на него решительно и серьезно, как бы изучая, и. махнув рукой, приказал:

– Жде, тут.

Потом повернулся и исчез за портьерой.

Потянулись тягостные минуты ожидания, и вдруг портьера колыхнулась. Показался старик, а за ним вышла Нино, неся таз с водой. Старик что-то сказал ей по-тюркски, она поставила таз и подошла к Николаю.

– Коля.

– Нина.

Они обнялись, а старик, улыбнувшись, повел их в другой угол за трон. Там он приподнял ковер и открыл дверь:

– Огне нету?

– Огне есть, – ответил Седенко, вытащил из кармана фонарик и прошёл в каморку с Нино.

Старик привалил вход ковром и пошёл продолжать уборку, а Николай закрыл дверь и осмотрелся, каморка была довольно просторная, полтора на два. Вдоль каменной стены стояла неширокая лавка, покрытая потертым ковром. Они присели. Николай снял с Нино платок, погладил её волосы, посмотрел на любимые черты при тусклом свете фонарика, выключил его и поцеловал её в губы, в ответ она нежно обняла его за шею…

Они ещё лежали на лавке, он продолжал ласкать её, а она обнимала и гладила его. У неё текли слезы, а он целовал её, слизывая их, и всё приговаривал: «Я разнесу эту паршивую крепость, если они не отдадут тебя. Я освобожу тебя, чего бы мне это не стоило». Стук в дверь заставил их опуститься с небес.

– Боярин, пора.

– Сейчас, дед, погоди минут пять.

Николай встал, зажег фонарик, одел плавки. Нино тоже искала свою одежду в куче, разбросанной по полу.

– Подожди, Нино, дэан, – остановил её Николай.

Он осветил её стройную фигуру, её милое улыбающееся лицо, с мокрыми ниточками на щеках, потом поцеловал её шрамы у уха, на предплечье, на попке, на ноге, поднялся, обнял и сказал:

– Никому не отдам, любимая.

Когда они оделись и тихо вышли из каморки на свет, Нино вдруг запела на грузинском какую-то энергичную песню и стала танцевать вокруг Николая.

– Тихо, леший те возьме, – замахал руками дед и повторил то же по-тюркски.

Нино остановилась, посмотрела на него снисходительно и сказала:

– Я узнала счастье, и теперь мне не страшно, я могу и умереть, – и снова запела ещё громче. На этот раз уже немного отрезвевший от своего счастья Николай подскочил к ней и зажал рот ладонью.

Она удивлено посмотрела на него, а он, глядя ей в глаза, как несмышлёнышу начал пояснять:

– Милая, ты погубишь сейчас и меня, и себя, и деда. Дед, переведи.

Старик перевел ей, стараясь быть убедительным, показывая на Николая, дескать, это не я говорю, а он, твой возлюбленный.

Седенко отпустил ладонь и продолжил:

– Я хочу всю свою жизнь дарить тебе счастье и, сам быть счастливым с тобой. Поэтому наберись немного терпения, я тебя заберу отсюда. Ты поняла?

Выслушав его и перевод старика, Нино заплакала:

– Коля, мне будет плохо без тебя, так плохо, что я не смогу теперь жить.

– И я не смогу, поэтому потерпи, пожалуйста, не делай меня несчастным. Хорошо?

– Харащо, – кивнула она и прижалась к его груди.

– Ну, успокойся, успокойся. Немного терпения, и мы будем вместе. Ты же сильная девочка. Ты выдержишь.

Старик продолжал переводить, потом многозначительно показал Николаю на портьеру. Тот отстранил Нино:

– Ну, иди, дед тебя проводит, – и, улыбаясь, помахал ей рукой когда она, улыбнувшись, скрылась за портьерой.

Николай вздохнул. «Нет, – подумал он, – какая страсть. Надо же. А что ты хочешь? Девчонка жизни не видела, искалечили и превратили в робота по уборке помещения».

Пришёл «дед». Николай было хотел идти на выход, но тот его остановил, поинтересовавшись, как он собирается спасать её отсюда? Седенко сказал, что на днях у него будут деньги, и он выкупит её.

Старик покачал головой и сказал, что освободить её можно только через побег, потому, что она живет во дворце и слишком много знает о местных интригах и о мелочах жизни Ахмеда. Поэтому тот не продаёт и не отдаёт своих рабов.

– Так, – протянул Николай, – ну да ладно, попытка не пытка, не получится – будем готовить побег.

Старик опять начал твердить, что нельзя подходить к эмиру с этим предложением, он её как-нибудь или умертвит, или выдаст замуж за другого раба. А уж тот её точно либо забьет насмерть, либо докалечит. «непокорная она, плетью ей больше всех здесь достается», – резюмировал старик, потом вывел его через потайную дверь в столовую, оттуда через другую потайную дверь в соседний коридор, где не было охраны. «Ну и дворец, – подивился про себя Николай, – сплошь потайные ходы и каморки. Надо посмотреть, нет ли и в нашей комнате чего подобного».

Перед закатом солнца на аэродроме форта «Дербент» приземлился эмир Ахмед со всей своей делегацией. Он был мрачен и сосредоточен. Через полчаса Седенки и Мамедова шагали через южные ворота крепости к своему форту.

Так, – протянул Кочкин, – когда Седенко после доклада о прибытии группы рассказал ему коротко про Нино и про старика. «Вот ведь не кстати», – подумал он. Действительно, на одном самолете с эмиром прибыли топографы – майор и сержант, оба из запаса, а так же группа во главе с прапорщиком для их охраны. Завтра он, комендант, должен организовать их доставку к переправе через Гюльгерычай, где они за двое суток собрались нарисовать хотя бы примерно топографическую карту этой части междуречья до Самура. Завтра же утром должен был подойти сухогруз и спустить с палубы БМД-3 с экипажем и боеприпасами на всех. Послезавтра два самолета должны были доставить два отделения стрелков и, наконец, в пятницу прибудет генерал Кузнецов с офицерами штаба и с охраной. Договор с эмиром Дербента претворялся в жизнь. И вдруг, на тебе, старший сержант Седенко решил похитить какую-то девчонку и через это разрушить первый военный союз с довольно сильным и с географической точки зрения крайне выгодным государством. А что надо ему, коменданту форта? Чтоб в мире и спокойствии существовать рядом со столицей эмирата, чтобы не пришлось применять оружия, а уж тем более терять ребят… «Терять ребят», – подумал он, вспоминая Афганистан и Чечню. – «Нет, надо миром», – а вслух сказал:

– Любой ценой нам нужен мир, мир со всеми. Ты это можешь понять, не воевать же с ними из-за твоей Нино. Понял?

– Понял, разрешите идти писать рапорт?

– Какой рапорт?

– Об увольнении со службы.

Кочкин посмотрел на Николая удивленно, помолчал, что-то обдумывая, потом сказал:

– Позови-ка сюда брата с Мамедовой и можешь быть свободен. Детский сад, черт возьми.

Он дождался, пока пришли Сергей с Эмкой и, усадив их перед собой, выслушал подробный рассказ о том, кто такая Нино, и что там их группа вместе с командиром натворила.

– Ладно, идите, – устало отпустил их Кочкин после подробной беседы обо всем, начиная с побитых евнухов кончая тяжелым от невозможности показать свои чувства на виду у гаремовского «общежития», прощания Эмки с Нино.

Вошёл Седенко-старший, он уже давно дожидался у входа в вагончик окончания беседы.

– Разрешите войти!

– Вошёл уже.

Николай положил на стол Кочкина рапорт.

– Разрешите идти!

– Погоди, Николай, присаживайся.

Комендант форта знал Седенко-старшего с первого дня службы того в ОМОНе. Знал, как надёжного и храброго бойца, но то, как он отстоял перед начальником охраны Мамедову, после её расправы над наглыми евнухами, только укрепило Кочкина в том, что Николай вырос в отличного командира. Терять такого парня было просто глупо, и комендант спросил:

– Ну, уволишься, дальше-то что?

– Выкраду Нину и домой.

– Сам, один?

Николай усмехнулся, он твердо рассчитывал на помощь друзей, но не хотел «светить» их пред командиром.

– Один.

– Врёшь, насчет одного, – и, уже совсем смягчаясь, спросил: – А вправду девчонка так красива, что даже шрамы её не испортили?

– Так точно, – продолжал держать дистанцию Седенко.

– Ну ты послушай, – уговаривал его Кочкин, – через неделю, десять дней максимум, будет бой с армией Джелаладдина. С нашей стороны до сорока человек и больше тысячи Дербентских воинов, во главе с сыном Ахмеда, Калибом. Ну, и как ты себе представляешь боевое единство, товарищество после того, как, нарушая их законы, их обычаи, обкрадём своих же союзников?

Николай молчал, весь его вид выражал равнодушие к тому, что говорил командир.

– Хорошо, – Кочкин провёл ладонью по лицу. Он вдруг представил, как измываются над его женой Людмилой, и посочувствовал старшему сержанту.

– Вот, что мы сделаем, Николай, завтра с Мамедовой сходим к Ахмеду и попробуем всё же выкупить твою Нину. Помолчи, дай договорить, – приподнял он руку на попытку Седенко возразить, – эмир вернулся в другом качестве, в качестве нашего союзника. Это ему нужна была срочно помощь против Джелаладдина. Так что, может что и изменилось в его подходах к нам. Возможно, что и уговорим его продать её. Но, если не выйдет, то я обещаю тебе, что мы Нину выкрадем, но только после операции.

Он помолчал немного, глядя на мотающего головой Седенко, и продолжил:

– Ладно, закрой дверь. Я тебе ещё кое-что скажу. Информация очень секретная. Майор, топограф, перед вылетом был на совещании в Минобороны. Есть решение о том, чтобы Джелаладдина не уничтожать, а захватить в плен и доставить в Москву…. Тьфу ты, в Волжский, конечно. Там с ним заключат соглашение о мире и взаимопомощи против монголо-татар. Под Каспием он – единственная реальная сила, способная им сопротивляться. Разумеется, спасение Джелаладдина и его империи никак не входит в планы Ахмеда. Тут брат больша-ая политика. Поэтому ты пойми – нельзя до того, как возьмём Джелаладдина создавать проблемы с Ахмедом. Понял? А после завершения операции Нина будет наша. Это я тебе обещаю. Лады?

– Ладно, – Седенко всё еще смотрел на капитана с недоверием, – ловлю на слове, командир.

– Ну, и прекрасно, – улыбнулся Кочкин, разрывая рапорт Николая, – свободен.

В отличие от предыдущей ночи в Волжском, бессонной и с яростными любовными утехами, в эту ночь Ахмед уснул спокойно и умиротворенно, хотя в голове всё ещё стояли гул и вибрация самолета.

Сразу же по прибытии во дворец он вызвал к себе раиса купеческого сословия Дербента и поручил ему лететь завтра утром в Волжский, взяв с собой, по своему выбору, трёх сотоварищей и трех человек, назначенных эмиром. Товара они могли взять с собой столько, сколько разрешат ему «лётчики».

Там раис должен начать строительство караван-сарая и торговлю с русскими. На всё это Ахмед дал ему в кредит пятьсот рублей. Деньги у эмира остались от тех двух тысяч рублей кредита, за которые он теперь должен был расплачиваться, поставляя все необходимое форту. Его жены растратили почти семьсот рублей, накупив нарядов, игрушек, безделушек на батарейках и велосипеды, аж три штуки. И в это время демонстрировали в гареме свои покупки под восхищённые цоканья «молочных» сестёр.

После ухода раиса он отправился в комнату, где жили Седенки. Там его ждал, вызванный Сардаром Лис. Это был особенно доверенный человек Ахмеда. Он был неважным купцом, но прекрасным разведчиком. Поручения эмира шпионить за кем-либо, где бы то ни было, были не самые ответственные. Это было КГБ сталинского периода в миниатюре на службе у эмира.

– Смотри, Лис, – Ахмед достал фотографию.

На ней стоял он с женами по правую руку, а слева стоял Ярославцев с Татьяной.

– О, какая… картинка.

– Это не картинка, это фотакрафыя. Видишь вот эту женщину.

– Да, господин.

– Её надо выкрасть. Я должен видеть её в своем гареме.

– А кто это, – ткнул Лис пальцем в Ярославцева.

– Это владыка той земли, где мы были, а она его жена.

Лис вытаращил глаза и спросил:

– Ты хочешь ссоры с этим владыкой?

– Нет, – немного подумав, сказал Ахмед, – просто мне нужна эта женщина.

Он вспомнил улыбку Татьяны – это была совсем другая улыбка, не та, рабская его жен, не заискивающая слуг и не снисходительная ширваншаха и его послов.

Нет, это была искренне доброжелательная заинтересованная улыбка свободного и равного человека. Но это была прекрасная женщина, вызвавшая у него такую страсть, что Ахмед больше не мог жить спокойно, пока она не будет принадлежать ему.

Лис, подумав немного и глядя в горящие глаза эмира, сказал:

– Мой господин, её нельзя доставлять к тебе в гарем. Никто не должен знать, что она будет принадлежать тебе. Её придется спрятать в горах, есть у меня одно такое место, и ты будешь посещать её там. По крайне мере некоторое время, может год, может больше.

– Хорошо, что тебе нужно для этого дела?

– Мне нужны мои помощники и деньги, которые там в ходу.

– Возьмешь с собой двух человек и завтра с вашим раисом полетишь в эту страну на их самолете. Вот здесь, – Ахмед дал ему мешочек с пятирублевыми монетами, – триста рублей, сделаешь дело – получишь ещё сто, а торговля с ними золотое дно.

– Хорошо, мой господин, да возблагодарит тебя Аллах за твою щедрость.

На следующий день оба Седенки и Мамедова после утреннего построения гарнизона отговорили Кочкина идти договариваться с эмиром о покупке Нины. Если похищение откладывалось на неделю – десять дней, то не стоило дразнить гусей. Бог его знает, что с ней там сотворят за это время, если комендант получит отказ.

Капитан подумал немного и согласился. Согласился он и отпустить на часок Николая, чтобы тот предупредил об этом Нину. Ещё перед уходом из дворца Николай договорился со стариком о том, что тот будет подходить в саду к определенному месту у забора, и там будет ждать его минут десять. Время встреч было выбрано – 9 часов. В это время в саду ещё ни кого не было, а старик мог эти десять – пятнадцать минут выкрасть.

И вот теперь без пяти девять Николай подошёл к забору по узкой кривой улочке, на которую выходили только две двери из параллельного забора. Он дошёл до поворота, за которым скрылись узкие двери из дома-забора. Дальше идти было нельзя – там появлялся новый дом-забор с окнами.

«Соглядатаи нам не нужны», – подумал Седенко, прислушавшись к удаляющимся за поворотом шагам. За забором всё вроде было тихо. Прыжок, выход силой, мах правой ногой, все как на тренировке, и он в саду.

Чертыхаясь, отряхнул куртку и брюки, забор был жирно побелён известью, осмотрелся, место вроде то, присел, прижавшись к кустику, и стал ждать. Ровно в девять из-за дерева напротив тихо показался старик, оглянулся – никого, прошёл ещё, и только чуть не столкнувшись, увидел сидевшего на земле Седенко, настолько сливался его камуфляж с растениями сада.

– Ох, слава те, Микола.

– Здравствуй, дядька Руслан.

Вчера на прощанье Николай не только узнал имя старика, но и то, что ему всего-то 44 года от рождения. Здорово проехалось по нему рабство.

Седенко рассказал Руслану о том, что похищение откладывается. Что после сражения попробует всё же его командир получить Нину добром, а нет, тогда и устроится побег.

Руслан слушал, не перебивая, потом уточнил у Николая значение некоторых его слов, которые он не понял, помолчал, и, положив руку на плечо Николаю, заговорил о коварстве и лживости эмира Ахмеда, о том, что он что-нибудь да придумает, чтобы не отдать Нину. Поэтому сговорились, что в первую же ночь после сражения, Руслан придёт вместе с ней сюда, а Седенко будет ждать их за забором. Дальше «старик» их выведет из города. Только надо будет на подкуп сторожей рублей двадцать, не меньше.

Николай замялся, в его планы не входило освобождать ещё и Руслана, и он спросил:

– А ты тоже хочешь бежать?

– Да, – был ответ, – аже узнаеме Ахмед потечне Нины, мне потяту бити. Се ли мне ждать?

– Потяту?.. Что это?

– Бити до смерти.

– Убить, значит, – Седенко задумался, брать на душу ещё одно бегство собственности союзника…

«Ох, и влетит мне», – подумал он, глядя на изрезанное морщинами лицо Руслана, улыбнулся, пытаясь развеять тоску в его глазах, и решил: «была – не была, но Кочкину ни слова». Встал и сказал «старику», ухмыльнувшись:

– Бежать поможем, дядька Руслан, будешь у нас политэмигрантом, узником совести. А?

– Кто те, политмиграте?

– А, дядька Руслан, долго рассказывать, но в общем-то приличное дело, хорошее.

– Лучше шите?

– Портным? Конечно, лучше.

Тут Николай спохватился:

– Пора.

– Схороне тя бог.

Вы здесь

Сотворение Волжской России. Книга 2. Горячее лето 1224 года. ГЛАВА Ι. ВИЗИТ (Р. Л. Богомолов)

ГЛАВА Ι. ВИЗИТ