Сотворение Волжской России. Книга 1. Девять дней одного года. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ, загадочный (Р. Л. Богомолов)

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ, загадочный

Пятница 15 октября 1999 года выдалась на редкость тёплой. Почти три недели с сентября тянулись холодные, дождливые дни, было слякотно, промозгло. Но в ночь с 14-го на 15-е подул сильный юго-восточный ветер, и к концу этой пятницы часов за пять до заката выглянуло солнце. Вместе с тёплым ветром дохнуло ещё не забытым летом, и засветились лица горожан. Распахнулись куртки, а фуражки и шляпы, если их не снимали, сдвигались на затылок. На задний план отошли все заботы и раздражения от роста цен, поисков заработка, предвыборной болтовни политиков… Одним словом, от бестолковой жизни. И как было ни радоваться, глядя на особенно красивые в лучах бабьелетовского солнца лица девчат и молодок, у которых как будто выросли ноги в колготках.

Как бы там ни было, но к ночи тучи разогнало совсем. Небо вызвездило. Многочисленные небесные светляки освещали ночные пейзажи за городом, размыто отражались в Волге. Самоходная баржа, груженная на все десять тысяч тонн мукой, в 23—55 подходила к порту города Волжского. Для неё это был последний рейс навигации. Рулевой Семён Кошкин уже видел впереди огни плотины и молового маяка, который он должен был обойти. Капитан Иван Кадырович Рахметов поднялся на мостик. Ему нравился этот молодой матрос, окончивший Волгоградское речное училище, отслуживший в Севастополе и вот уже два года ходивший по Волге под его началом. Капитан вполне был в нём уверен, но при заходе в порт и швартовке всегда присутствовал на мостике.

– Ну как, ждут в порту? – спросил Рахметов. Его узкие губы на широкоскулом лице дрогнули в едва заметной улыбке.

Баржа немного запаздывала, идя против ветра весь путь, держа самые экономичные обороты.

– Ждёт, Иван Кадырович, – ответил Кошкин, бросив взгляд на невысокую плотную фигуру сорокапятилетнего крепыша-капитана.

– Разрешите завести на швартовку?

– Заводи.

Когда светящийся маяк зашёл за левый борт, баржа стала медленно поворачиваться. Уже перед её носом тихо поползли огни Волжского порта, как произошло что-то непонятное. Баржу тряхнуло, она накренилась чуть-чуть на левый бок, огни порта застыли на месте, а потом двинулись назад, влево. Встревоженный капитан машинально крикнул: «Стоп машина!» – и рванул рычаг на экстренный «стоп». Кошкин, уступив ему штурвал, ухватился за поручень. Баржу покачивало и разворачивало вправо. Вдруг её с нарастающей скоростью потащило назад, вращая, как щепку, по часовой стрелке. Там, выше по течению, что-то гудело и ревело. Через минуту-другую и плотина, и порт скрылись из виду, а какая-то невиданная сила продолжала тащить их вверх по течению.

Волга повернула вспять!!!

По включенному капитаном сигналу тревоги команда, на ходу просыпаясь и цепляясь за поручни, занимала места по авральному расписанию. Впечатление было такое, как будто мощное течение с водоворотами тащит баржу вместе с Волгой назад, в Николаевск. По свисту ветра и рёву воды ощущалась огромная скорость движения. Около четверти часа, которые казались вечностью, баржа прыгала и скакала по волнам, пока вдруг что-то не заскрипело под днищем. Судно накренилось, развернулось носом по взбесившемуся течению, проползло по дну метров сто и остановилось. Мимо продолжала бурлить вода… вверх по Волге. Капитан постоял несколько секунд, продолжая держаться побелевшими руками за штурвал, повернул голову с округленными глазами к Кошкину и приказал каким-то чужим, но ровный голосом:

– Проверь наличие людей и собери всех на палубе.

– Есть, – Кошкин вышел из транса, отпустил, наконец, поручни и пулей выскочил из рубки. Хорошо иметь командира – загрузил голову его приказом и вперёд.

Через минуту вся команда, собравшись на слегка наклонённой палубе, наблюдала, как спокойно спускается капитан.

Вода из-под баржи продолжала уходить, правда, быстро затихая. Судно крепко сидело на дубах. С правого борта, на пологом берегу прожекторы освещали дубраву с огромными, мощными деревьями.

Через полчаса вода стала медленно прибывать, но теперь уже с верховьев Волги. Капитан собрал команду в кают-компании подводить итоги осмотра корабля.

И так, корпус незначительно помят, но цел, течи нигде нет. Винты целые, хотя на одной лопасти есть подозрение на трещину. Часть руля согнута влево градусов на пять, но работоспособность сохранена. Двигатели в норме. Баржа стоит на грунте и вырванных с корнем дубах, погруженная в воду всего на полметра.

– Какие будут предложения? Кто что думает? – Капитан оглядел команду.

Механик Юрий Орман, ветеран корабля, оглядел лица товарищей и, уставившись в пол, отрапортовал:

– Главный двигатель остановлен, работает движок резервного генератора. Предлагаю остановить и его, потому что ничего не ясно, а горючее надо экономить.

– Принято, – как-то облегчённо сказал капитан.

Кошкин переживал за свою невесту Любу, которая встречала его там, на причале. Она уже два месяца была беременной, а через две недели намечалась их свадьба. Поэтому он спросил:

– А что там порт, не отвечает?

– Эфир вообще пуст. У меня такое впечатление, что мы провалились в потусторонний мир.

– Чертовщина какая-то. – Матрос Сёмин развел руками; – на стремнине Волги льдины, и подморозило.

Наступившую гнетущую тишину прервал капитан:

– Итак, первое: останавливаем все двигательные установки. Юра, сливай воду со всех систем, Кошкина возьми в помощь. Второе: Паша, сидишь как проклятый на рации и прослушиваешь весь эфир. Через каждые четверть часа вызываешь порт. Третье: Воропаев, берёшь монтировку и на охрану баржи. Маршрут – периметр палубы. Осматриваешь всё вокруг корабля, обо всём необычном немедленно докладываешь мне. Остальные: Сёмин старший, проверить и задраить на замки все люки и двери, кроме входа сюда. Всем отдыхать здесь. Сёмин, примешь вахту у Воропаева в три тридцать. На рассвете оглядимся и примем решение. Приступили!

Роман Карпенко, сидя в кабине КАМАЗа, который летел со скоростью девяносто километров в час по трассе, вглядывался в огни приближающегося Волжского. Оставалось километров пятнадцать-двадцать до первого городского поста ДПС. Шофёр Вася Чухнов закурил и мечтательно произнёс:

– Сейчас в баньке попаримся, отоспимся и утром свеженькие, как огурчики, на завод.

Чухнов ещё днём уговорил Романа заехать к нему в Погромный, в дом его бабки, где он жил со своей женой и двумя малютками-погодками. Роман согласился, так как в Волгоград к родителям он не успевал, а в Волжском ему ночевать было негде, разве что на заводе, куда он вёз комплектующие на двадцать ветроагрегатов.

Карпенко целый год искал на эти «ветряки» заказчиков, завод-изготовитель, деньги на комплектующие. В конце концов, почти всё, кроме электрогенераторов (а это лопасти, стойки, редукторы и другая мелочёвка) он достал практически по цене металлолома. Две машины, гружённые лопастями, Карпенко отправил на завод еще неделю назад, тремя днями раньше ушли ещё две с генераторами и редукторами, за ними на следующий день полуприцеп с секциями стоек. Сейчас, последним рейсом они везли остатки деталей и стоек.

В автомобильном радиоприемнике оборвалась песня Ободзинского и пошла мелодия «Подмосковных вечеров».

– Сейчас посмотрим, – сказал Роман, глядя на часы, – как там Москва с нами сверяется.

Навстречу, издали, все ярче светились фары двух встречных машин. Чухнов сбросил обороты, стрелка скорости поползла влево к цифре 65. В радиоприемнике запикало. Мимо просвистела встречная легковушка, и вдруг машину тряхнуло на шестом сигнале «Пик». Мимо пролетела и вторая машина, джип Чероки. Не успели Роман с Василием, чуть приподнятые толчком, вновь прижаться к сиденьям, как сзади что-то загромыхало. Чухнов резко затормозил, и машина, пролетев по шоссе ещё метров пятьдесят, остановилась.

– Кажется, что-то с прицепом, – пробормотал озабоченно Чухнов, выскакивая из кабины.

Роман, тоже встревоженный, вышел из машины и пошёл назад. Перед ними открылась более чем странная картина. Прицеп, собственно, только его передняя половина, стоял, устремившись передним бортом в небо. Впечатление было такое, как будто кто-то аккуратно разрезал его поперёк. Круглые секции стоек, естественно выпавшие из прицепа, раскатились в правый кювет. Посветив зажигалкой, Роман осмотрел две из них, обрезанные, как лазером поперёк, аккурат в размер оставшейся части прицепа.

Они пошли назад искать потерянную часть. Василий чертыхался, кляня всех, кто ехал в джипе. Другого объяснения происшедшего, как диверсия, просто не приходило на ум. Вдруг они увидели ещё более поразительное зрелище: дорога, обрезанная как по струнке, обрывалась, а за ней, ниже на полметра, начиналось снежное поле. Влево и вправо от дороги виднелась четкая граница между снежным полем впереди и черной, пропитанной осенними дождями землей, сзади. Насколько хватало глаз и звёздного света, перед ними тянулась эта заснеженная земля. Только сейчас Роман почувствовал морозный холод, которым тянуло на них с Василием от этого белого простора. Впереди, метрах в тридцати, разворачивался джип. Он подъехал вплотную к срезу дороги, и из него вышли четверо – двое молодых парней и пожилая пара.

– Мужики, что это было? – спросил водитель джипа, берясь за руку Романа и поднимаясь на полотно дороги. Это был молодой высокий брюнет лет двадцати пяти. Он был явно возбуждён, как, впрочем, и его спутники, коротким полётом машины и её приземлением на внезапно возникшем снежном поле.

– Спроси чего полегче, – ответил Василий, помогая подняться на полотно пожилому, но однозначно крепкому мужчине, – у нас полприцепа как корова языком слизала, прямо тут.

– Вместе с дорогой, – добавил Роман, когда все уже были рядом.

– Какие-то инопланетянские шутки, – нервно хихикнул юноша лет восемнадцати.

– Где же наши молодые, что с ними? – запричитала женщина, – они ехали впереди нас на десятке, не видели? – спросила она у Романа.

– Да, за секунду до встряски они пролетели мимо, – Роман вдруг отчетливо понял, что десятка исчезла вместе с дорогой, и ему захотелось успокоить эту женщину, – мне кажется, надо разведать, где-то этот снег обязательно кончается, и, может, там ваши тоже стоят и думают: «Где это наши с джипом».

– Действительно, – поддержал Романа её муж, – сделаем так: ты с сыном и этими хлопцами доедешь до поста, а мы со Степаном поедем искать, где кончается эта чертовщина.

– Меня возьмите, – Роману уже не терпелось заглянуть за этот темный ночной горизонт.

– Нет, я еду с вами, – решительно сказала женщина.

– Нет, – не менее решительно и жестко отрезал мужчина, потом заговорил мягче: – Зоенька, я тебя прошу, езжай до поста, там есть связь с милицией, армией, с чем хочешь, хоть с Москвой. Подыми всех на ноги, пусть присылают сюда ОМОН, спецназ, криминалистов, специалистов, спасателей, кого угодно, а мы пока осторожно разведаем, что по чём. В любом случае мы вернемся часа через два, не больше. Я прошу тебя, и возьми Ванюшку с собой.

– Я поеду с вами, – возмутился юноша.

– Иди сюда, – пожилой мужчина отвёл его в сторонку и стал что-то тихо объяснять.

Роман вспомнил, что в КАМАЗе у него в куртке есть газовый пистолет, который непременно надо взять с собой.

– Пойдем к машине, – сказал он Василию и добавил, обращаясь к водителю джипа: – я сейчас вернусь, куртку одену, а то морозец.

– Давай, – буркнул водитель, и Роман с Чухновым пошли к КАМАЗу.

По дороге Карпенко почти уговорил Василия дать ему ружье, которое тот всегда брал с собой в дальний рейс, но когда они, отцепив прицеп-калеку, залезли в кабину, Чухнов сказал:

– Глянь-ка, Рома, огней вообще никаких.

Оглядевшись, Карпенко заметил, что и вправду нет огней ни Волжского, ни Второго поселка, которые они уже видели впереди, до этой остановки.

– А вдруг там дальше такая же чертовщина?

– Я не удивлюсь. После того, что сейчас видели, танцует всё.

– Так что извини, дорогой, ружьё не дам. Сам понимаешь, со мной баба с сопляком. Может, придётся одному за всех троих держать оборону.

– Никаких возражений, Васёк, – Роман надел свой старый японский пуховик, проверил документы, сигареты, зажигалку, пистолет, запасную обойму с нервнопаралитическим газом – в пистолете у него стояла с разрешёнными слезоточивыми патронами. Он вдруг подумал, что случилось действительно что-то из ряда вон выходящее, если обесточен весь левый берег, а что там Волгоград? У него защемило в душе – кой чёрт он едет неизвестно куда, неизвестно зачем. Может рвануть с Чухновым, а там хоть на такси, да на правый берег, как там родные? Но назад отрабатывать уже поздно, решение принято – машина закрутилась.

– Ну, я пошёл, будь осторожен и… в общем, удачи тебе.

– Спасибо, и тебе всего, – пожелал ему Чухнов, и Роман хлопнул дверью.

За полчаса движения по заснеженной степи Карпенко успел познакомиться со своими новыми спутниками. Пожилой сорокавосьмилетний мужчина Константин Ефимович Барков – фермер из-под Николаевки – женил своего старшего сына. Свадьбу сыграли в Волгограде ещё в прошлую субботу, но до пятницы у него ещё были дела по поставке ржи, по ссуде на энергостроительство, по зачёту налогов поставками, по… Короче, только вечером пятнадцатого они собрались домой, сын вёз молодую жену и двух сестер на своей десятке, а джип Константина Ефимовича с ним, женой и младшим сыном вёл его племянник Степан, монтёр Николаевского участка левобережных сетей. Константин Ефимович специально взял его с собой, чтобы можно было, где пригубить, а где и выпить без оглядки на свою машину, зато у Степана на неделю наступил сухой закон. Вот и сегодня, вернее, уже вчера, Барков со сватом остограммились на дорожку.

Константин Ефимович всё нахваливал невестку – студентку четвертого курса сельхоз академии. Там старший сын с ней и познакомился – он этой весной получил диплом агронома.

Машина, после долгого, ровного как стол участка, стала спускаться в лощинку шириной в сто метров и глубиной четыре-пять. На её камышовом дне подо льдом тёк почти вымерзший ручей, шириной не больше метра. Выбрав место, где камыш был пореже, Степан сходу, ломая жидкий ледок под снегом, проскочил ручей и повел джип вверх из лощины. Метров через 200, забравшись на вершину пологого холма, откуда снова виднелась только голая заснеженная степь, он остановил машину и, по просьбе Баркова, выключил мотор. Константин Ефимович вышел из джипа, взяв свое пятизарядное охотничье ружьё. Вышли из машины и его спутники. Они встали, слушая, как замолкает гудение центрифуги. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался снежный ковер. Они уже с полчаса ехали почти точно на север, ну, может, немного смещаясь на восток. Ефимыч дал Степану в ориентир Полярную звезду, которую тот держал чуть-чуть левее.

– Километров двадцать прошли, – предположил Роман.

– Двадцать четыре по спидометру, – уточнил Степан.

– Тихо! – Скомандовал Ефимыч, – послушайте.

Все затаили дыхание, вслушиваясь в звенящую тишину. Вдруг где-то сзади раздалось: «Ууу», – и чуть ниже по лощине недружно запели несколько голосов: «Ууу».

– Волки? – тревожно спросил Степан.

– Они, – ответил Ефимыч и уточнил: – стая.

– Поохотимся, – азартно сказал Степан и, открыв дверь джипа, достал из-под сиденья самодельный охотничий нож-тесак.

– Из клапанной стали, – похвастался он Роману, повертев ножом под внутренним освещением кабины.

– Видать, внизу в лощине их логово, а сейчас мы их шумом привлекли, они на след наш вышли и идут за нами, – рассудил Барков, – Степан, разворачивай машину назад и по моей команде включай освещение.

Пока Степан быстро разворачивал, Роман заменил в своем пистолете магазин со слезоточивыми патронами на нервнопаралитические. Ждать пришлось недолго. Через несколько секунд после того, как вновь затих двигатель, стоящий справа от капота Ефимыч прошептал Роману, который прислонился к капоту с другой стороны:

– Вон они, метров тридцать пять.

На белом снегу виднелась группа волков, десятка полтора. Они остановились, видимо заметив свою жертву, и вдруг передний, вожак, медленно двинулся к машине, а остальные бросились врассыпную, охватывая людей полукольцом.

– Врубай, – шепотом скомандовал Ефимыч, и галогенки осветили оскалившиеся в предвкушении добычи пасти.

Первым же выстрелом Ефимыч уложил вожака. Стрелял он отменно: пять выстрелов – пять волков со своего фланга, последний в десяти шагах справа от машины. Ему, повидавшему в жизни многое, ходившему охотиться и на кабанов, и на медведя, когда работал в Сибири, такого видеть не приходилось. Зверь, даже в самой глухой тайге, уже очень хорошо знал силу человека, поэтому включенный свет фар и первые выстрелы обращали в бегство самых матерых хищников, но чтобы вот так, презирая смерть, зверь шёл на него!.. Патроны были в машине в сумке за задним сиденьем. Барков рванулся к задней двери, вскочил в машину, краем глаза наблюдая, как несётся на него прыжками оскалившаяся морда. Едва успел захлопнуть дверь, как на неё буквально упал рычащий зверь. Джип качнуло, но Ефимыч быстро достал из сумки початую коробку с патронами. Пальцы тряслись и плохо слушались, когда он, торопясь, набивал магазин ружья.

Роман первый выстрел сделал одновременно с последним Баркова. Волк, ослеплённый фарами и пытавшийся обойти этот свет правее, почти перед самой машиной вышел из её луча и рухнул, вдохнув пары отравы. Второй получил свою порцию, уже разгибаясь в прыжке, и долетел-таки, окаменевшим, к ногам Карпенко. Третий уже зашел сбоку, но был не один. С ним рядом бежал другой, помельче. Поэтому, когда этот третий рухнул, его сосед остановился и медленно, покачиваясь и спотыкаясь, стал пятиться, видно, тоже чуть хватанул газа. Слабый, еле заметный ветерок тянул через машину и Романа на правый фланг волчьей стаи. Видимо учуяв запах смерти, волки остановились, не решаясь идти дальше.

В это время Степан, с ножом и монтировкой прикрывавший Романа с тыла, обратил внимание на неистового волчару, который врезался в дверь, захлопнутую Ефимычем. Он в ярости попытался укусить кузов, потом обойти технику сзади, но, видимо, его спугнули красные габариты. Наконец, когда Ефимыч, зарядив ружье, вышел из машины к ним, на левую сторону, волчара отступил метров на пять и с разбегу запрыгнул на джип, уцепившись за багажную решетку.

– Берегись, братцы! – Степан со всей силы опустил на оскаленную пасть монтировку.

Яростное рычание заглушил выстрел Баркова. Неистовый приподнялся и молча рухнул на решетку. Оставшиеся в живых волки растворились в темноте.

Роман опустил пистолет в карман и достал пачку «Ростова». Руки не слушались, с трудом достал две сигареты, дал одну Степану, другую неловко всунул в неразжимающиеся губы. Барков обошёл машину, осмотрел окрестности, выключил свет и взял сигарету из протянутой Романом пачки. Степана никак не слушалась зажигалка, и Ефимыч достал и зажег спички. Когда все прикурили, затянувшись, сказал:

– Д-а-а-а?!

Романа после двух затяжек уже отпустил, начавшийся было озноб, и он спросил с ярко выраженной иронией:

– Интересно, кто на кого охотился?

Степан вдруг взорвался таким заразительным хохотом, что с минуту их всех трясло от смеха. Потом, уже докуривая сигарету, Ефимыч добавил со всей серьезностью:

– Поверьте старому охотнику, я не только не видел, но и не слышал о таких непуганых зверюгах. По всему, они должны были бежать, как только мы зажжём фары, и тут хорошо бы двух-трех успеть пристрелить.

– А красного света они все же боятся, – Степан убирал на место монтировку и нож, – этот-то волчара с крыши не стал обходить сзади красные габариты.

– Гм, уже не плохо, – хмыкнул Ефимыч, – и всё же загадочное место. Куда нас занесло?

– А что, если свернуть на запад, к Волге, здесь километров пять должно быть, не больше, если Волга на месте, значит всё не так уж и плохо. Может, на берегу, какой хуторок будет, связь, – предложил Роман.

– Времени почти час, – задумчиво произнёс Барков, – а что, к двум назад успеем.

Сказано – сделано. Через десять минут, уложив и увязав шесть волков (больше не поместилось) на крышу джипа, разведчики мчались на запад.

Проехав километра четыре, они вдруг увидели встречного всадника, который, попав в свет фар, развернулся, подняв коня на дыбы, и поскакал прочь, забирая правее.

– Давай-ка за ним, – скомандовал Ефимыч, и Степан, доворачивая и доворачивая вправо, объезжая невесть откуда появившиеся кусты и деревья, погнал джип за наездником. Роман заметил в левом окне далеко мелькнувший огонёк, а потом там выросла стена леса.

– Прибавь-ка, Стёпа, – попросил Барков, и машина, подминая небольшие кусты, подпрыгивая на каких-то кочках и ветках, стала быстро сокращать расстояние до всадника, углубляясь вместе с ним в редколесье.

Когда дистанция сократилась с пятидесяти метров до десяти, Степан посигналил, но всадник повернул влево и скрылся в чаще. Машина развернулась за ним и резко затормозила, подмяв молодую поросль и едва не врезавшись в деревья, которые оставляли проход всего метра полтора.

– Глуши, послушаем, – приказал Барков и вышел из машины с ружьем наготове, чертыхаясь и кляня загадочного всадника. Вышли и Роман со Степаном. Свет фар упирался в часто стоящие деревья метрах в пяти от машины. Вдруг в тишине из леса раздался мощный звериный рёв, слившийся с ржанием лошади и шумом ломающихся сучьев. В свете фар пролетела справа налево, с храпом раскидывая ветви деревьев, лошадь. Внезапно, прямо перед капотом, тоже справа, появилась летящая сильными прыжками фигура странного юноши, одетого в подобие овчинного полушубка серым мехом наружу, серые штаны и меховые короткие сапоги-унты. На голове у этого юноши была меховая островерхая шапка с волчьей или собачьей шерстью наружу. Ослепленный светом, юноша не заметил согнутый почти до земли левым передним колесом машины дубок-подросток, зацепился за него голенью и растянулся на снегу. Степан с Романом подхватили и быстро подняли его, крепко держа за руки. Юноша, визжа, тщетно пытался вырваться, но в это время с рычанием перед машиной выкатился огромный бурый медведь, который преследовал потерявшего коня всадника. Наткнувшись на свет фар, зверь поднялся во весь свой более чем двухметровый рост. Его рычание перешло в рев, но не успел он сделать движение в сторону держащихся за руки людей, как прозвучали один за другим два выстрела. Ефимыч справа от капота послал свою пулю под ухо в лохматую голову медведя, а Роман в его пасть свою отраву.

Юноша, наконец-то, онемел от увиденного, задрожал, его ноги подкосились, и он рухнул на колени где стоял. Бросив его, Степан и Роман вслед за Барковым кинулись к медведю, распластавшемуся на снегу. Зверь был мёртв, его грязная и мокрая шкура парила смрадом.

– Странно, как будто он только вышел из берлоги после зимней спячки, – проговорил Ефимыч.

– Вообще за последний час столько странностей: слежавшийся снег с твердым настом, небольшой морозец, медведь после зимней спячки, непуганые волки… Впечатление такое, словно мы попали в дикую лесостепь в раннюю весну, – рассуждал Роман.

– Странный парень, может, он…, – обернулся Степан, но юнца не было, – сбежал!

– Ладно, пора поворачивать назад, – скомандовал Барков, – доставай тросик, отбуксируем зверя.

Через несколько минут они тронулись по своим следам назад, волоча по снегу медвежью тушу. Когда машина выехала из леса. Роман вспомнил про мелькнувший свет и внимательно стал смотреть вправо. Вдруг он за лесом снова увидел мерцающий огонь.

– Ефимыч, может, завернём на огонёк? – предложил он Баркову.

– Где? – встрепенулся тот.

– А вон и правда, – тоже заметил Степан.

– Поворачивай, тут метров пятьсот, – распорядился Барков, – успеем.

Чем ближе они приближались к костру, спускаясь по небольшому склону, тем явственней различали несколько высоких шатров вокруг или, вернее, в полукруг него и людей, стоящих с какими-то жердями. Сбросив скорость, Степан осторожно приблизился к ним метров на десять, остановился, вежливо выключив свет.

– Степан, не глуши, сиди на стреме. Роман, выходим, дверь не закрывай, будь наготове, – встревожено распорядился Барков, сам выходя из машины с ружьём наперевес и не спуская глаз со странно одетых людей.

Большой костёр горел в низинке, шагах в восьми сзади стоящей шеренги из семи человек. Их лица разглядеть было трудно, но они стояли, держа наперевес шесть копий и щиты!!! Роман разглядел слева у костра сбежавшего юношу, который одной рукой держал под уздцы своего коня, а в другой темнело что-то похожее на нож. «Нашёл-таки свою лошадку», – подумал Карпенко. Справа от костра стоял с непокрытой головой седой, обросший старик, он держал в правой руке саблю, а в левой щит. За костром толпились женщины и подростки, вооруженные какими-то кольями, рогатинами, топорами. Позы у всех были самые решительные, и одновременно на лицах читался ужас. Какие-то юнцы держали на привязи трёх лохматых псов непонятной породы. Собаки рычали и изредка взлаивали.

– Стой тут, прикроешь, если что, – бросил Роману Барков.

Он не спеша вышел из машины, встал перед ней, заложил ружье за спину, поднял правую руку и сказал:

– Здравствуйте, господа.

Шеренга зашевелилась, загудела: «Рус, рус, рус». Из её середины вышел на один шаг человек, видимо, командир этой шеренги. В левой руке у него был почти круглый щит с полметра в диаметре, а в правой опущенный вниз меч.

– Ты русич? – спросил он Баркова.

Барков тоже сделал шаг вперед и заговорил:

– Русский, русский, русич, – и спросил, разведя руками, – а вы кто?

Они подошли друг к другу поближе, и командир шеренги сказал, вложив меч в ножны:

– Тэп кэча, род кэчев. Половэцы.

Ефимыч оглянулся и крикнул, махнув вниз рукой:

– Глуши, Степан. Это, ребята, половцы. Чёрт меня возьми, если я что-то понимаю.

Командир шеренги тоже повернулся к своим и на каком-то гортанном языке что-то им скомандовал. Короткие копья шеренги дрогнули и поползли вверх, на плечи этих невысоких молодцов. Когда командир поворачивался к Баркову, тот в отблеске костра увидел его обезображенное шрамом лицо. Шрам проходил от левого надбровья через яму, зияющую вместо глаза, через переносицу и заканчивался над правым углом губ, где усы сливались с седевшей короткой бородой. На голове у него была такая же, как и у юноши, шапка, собственно, такие же шапки были у всех мужчин, подошедших к ним.

Ефимыч протянул одноглазому руку и представился:

– Костя – меня так зовут.

– Кэчтэн, – сказал одноглазый и пожал Баркову руку выше запястья.

Барков неловко пожал запястье Кэчтэна.

– Идэ, – одноглазый жестом руки предложил Баркову пройти к костру, где женщины, попрятав свое нехитрое оружие, обступили их и принялись ощупывать кожанку и воротник с искусственным мехом на Ефимыче. Кэчтэн отдал свой щит одной из них, а старик у костра вдруг зычно крикнул на обступивших Ефимыча, они тут же отстали от него и расступились, давая дорогу к костру Баркову и последовавшему за ним Карпенко. Кэчтэн что-то объяснил старику, потом представил его Косте: «Башкэч»…

Через полчаса мужчины недалеко от костра разделывали тушу медведя, отданную Барковым в знак дружбы роду Кэч. Джип стоял повёрнутый задом к костру, там, где прежде была готовая к бою шеренга, и Барков успел рассказать о том, что он крестьянин (оратай), а Роман – инженер, то бишь розмысл, что Степан электрик, то есть человек, который делает такой вот яркий свет, как у машины.

Разговор вели в основном Ефимыч с Башкэчем, а переводил с ветхо русского Кэчтэна, вымученного его жутким акцентом, Роман, который, на счастье, увлекался историей «Слова о полку Игореве» и самим этим произведением.

Весь табор, как его окрестил Карпенко, кроме мужчин, занятых на разделке медведя, а также беседующего с гостями степенного главы рода Башкэча, переводившего беседу Кэчтэна и юноши-разведчика, крутился возле машины. Степан стоял там же, покрикивая на наиболее усердствующих юнцов, не только щупавших тёплый капот, но и тыкающих чем попало в шины. Его слушались беспрекословно, ибо сама фигура Степана с его широкими плечами и ростом под метр девяносто внушала уважение половцам. Для них, ростом не превышающих метр шестьдесят, он представлялся великаном-богатырём. Собственно, единственным богатырём, ростом метр семьдесят, в их роду был Кэчтэн. Он был воин, и этот страшный сабельный шрам получил, как выяснилось из разговора, в прошлом году («прошэл лэто») в битве с «татэр», где половцы потерпели поражение вместе с русскими от великого полководца Сэбэдэя.

– Это было на речке Калке? – переспросил Роман.

– Бысть на Каэле, – ответил Кэчтэн.

Роман с Ефимычем переглянулись.

– Кажется, 1223 год, – сказал Роман.

– Я уже ничему не удивляюсь, – потёр виски Барков и добавил, – но самое интересное – это не сон.

Ещё они выяснили, что Волга (Итиль) в полночь вдруг заревела и залила землю буквально в 50 шагах от стана Кэчев, потом вода спала, но что-то огромное со светящимися огнями, двигаясь вверх по течению, с шумом остановилось примерно в тысяче шагов от них, затихло и погасило свет.

Собрав всю эту информацию, разведчики уже подумывали о том, что пора возвращаться в большой город, как раздался шум двигателя, и со степи стало видно УАЗик с мигалкой на крыше, летящий явно по их следам.

– Это бояре из того самого города, о котором мы вам говорили, – сказал Роман одноглазому, усмехнувшись про себя: «Бояре».

– Мы должны поговорить с ними, – заявил Башкэчу Барков.

Все встали, и Роман с Барковым пошли навстречу УАЗику.

Остановившись перед самым носом джипа, УАЗик распахнул все двери, из которых вышли четверо омоновцев в бронежилетах поверх курток, касках и с автоматами в руках. Вышедший из передней двери капитан тут же наткнулся на Ефимыча и увидел вокруг себя обступивших машину странно одетых людей, которые молча, с наивным нескрываемым любопытством рассматривали милицейский отряд. Капитану стало как-то не по себе, и он, зацепившись взглядом за привычно одетых гражданских, отдал им честь и, представившись: «Капитан Кочкин», – не нашел ничего лучше, как привычным хозяйским тоном спросить:

– Кто такие? Ваши документы!

Роман и Барков достали паспорта и отдали капитану.

– Послушай, капитан… – начал, было, Роман.

– Карпенко Роман Алексеевич, – прервал его Кочкин, читая, пригнувшись к свету фар, его паспорт. Капитан знал, кто они. В его блокноте были записаны и Карпенко, и оба Баркова, на посту ДПС он получил и записал информацию о них от Василия и жены Баркова, но ему было неловко под взглядами этой толпы и, спасая свое командирское достоинство, он от растерянности пёр напролом.

– Седенко, Николай, проверь документы на машину и оружие, – приказал он сержанту.

– Степан, покажи там документы, – оглянулся Барков, потом спросил капитана:

– Вы можете выслушать меня пару минут? Чтобы прояснить вам обстановку.

Седенко проверял у Степана документы, и капитан, как бы получив паузу, ожидая доклада об этой проверке, снизошёл до выслушивания Баркова. Он даже отдал паспорта обоим.

– Так вот, – продолжал Ефимыч, – это половцы, один из их родов, сейчас здесь весна 1224 года.

– Похоже, что эта территория провалилась во времени из-за какого-то катаклизма, – добавил Роман.

– И здесь есть человек, – продолжал Барков, – который сражался в русско-половецком войске против татар в прошлом году на реке Калке. Нам удалось наладить с ними дружеские отношения, поэтому попроси-ка своих хлопцев убрать автоматы от греха подальше.

– Вам бы, товарищ капитан, представиться старейшине рода Кэчев Башкэчу, вон там, у костра, – предложил Роман.

Кочкин прислонился к капоту УАЗика, задумчиво вынул пачку ЛМ и закурил под шепот и переглядывания половцев, которых он, впрочем, не замечал. Задуматься было о чём. Получив задание проверить исчезновение дороги на Быково, он прибыл на пост ДПС, где и записал первую информацию, и, пока, ещё не отъехал от города на 20 километров, его радиостанция прослушивала переговоры, из которых вырисовывалась странная картина. Из водохранилища перед плотиной ушла вся вода. За плотиной, на правом берегу, появилась лесная чаща. Исчезли огни Волгограда и Ерзовки. Исчез почти полностью посёлок Средняя Ахтуба, за ахтубинским аэродромом такая же снежная степь. В город перестал поступать газ по газопроводу. То, что сейчас сказали эти двое, приводило к страшному выводу…

– Братцы, – как-то по-свойски, потеряв милицейскую напыщенность, сказал Кочкин, – похоже, что это наш Волжский провалился в жуткое прошлое.

Подошёл Седенко и доложил:

– Всё в порядке.

Кочкин решительно встал, бросил недокуренную сигарету и скомандовал:

– Оружие за спину.

И пока его хлопцы убирали стволы, он обратился к Баркову:

– Константин Ефимович, блин буду, не поверят. Надо кого-то из твоих половцев забрать с собой и срочно ехать назад докладывать, а то рация не достаёт отсюда. Ведите меня к их вождю…

Примерно к часу ночи Паша, вернувшийся на родную волну, услышал вызов диспетчера. Он тут же включил передачу:

– Я сто семьдесят третий, я сто семьдесят третий, как слышите, прием?

И в ответ такое родное и милое:

– Я порт-43, я порт-43, сто семьдесят третий, доложите обстановку.

– Товарищ капитан! – крикнул Паша, выглянув из рубки, – порт на связи.

Рахметов, которому не спалось, в черном бушлате и черной зимней форменной шапке стоял на палубе и разглядывал в свете звезд темную воду с льдинами под ней. Вода явно прибывала. Услышав Пашу, он быстро поднялся в радиорубку и взял микрофон:

– Я 173-й, докладываю, баржа сидит на мели, личный состав не пострадал, повреждения баржи незначительные, вода в реке прибывает. Как поняли? Приём.

– Я порт-43, понял Вас хорошо. Воды нет ни в порту, ни перед плотиной. Сообщите, где находитесь.

– Местоположение неопределённо. Предполагаем: нас отнесло километров на двадцать-тридцать от порта.

– Вас понял, будьте на связи, и привет от Кошкиной.

У Рахметова отлегло от сердца. Он несколько повеселел, – порт жив, связь восстановлена, пропасть не дадут. И всё же, и всё же, произошло что-то невероятное.

– Иди, Паша, поспи, нужен будешь – позову.

– Есть, капитан, – улыбающийся радист вышел из рубки.

В час сорок снова в эфире раздался голос диспетчера порта:

– Я порт-43, вызываю 173-й, ответьте, приём.

– Я 173-й, на связи, – доложил Рахметов.

– Я порт-43, возможно, в радиусе действия вашей радиостанции находится милицейская машина, позывной «24». Попробуйте выйти с ней на связь и узнать, что с ними, а то мы их потеряли. Милицейская частота 1932 герца. Как поняли?

– Понял вас хорошо, ищу милицейскую машину на частоте 1932 герца. На время поиска ухожу с нашей волны, – принял команду Рахметов и тут же стал перестраиваться.

Услышав характерный шум в эфире и определив по шкале, что он у цели, Иван Кадырович включил передатчик:

– 24-й, 24-й, я 173-й, прошу ответить, – подождав секунд 15, снова повторил, – 24-й, 24-й, я 173-й, прошу ответить, – и опять замолчал, вслушиваясь в эфир.

И тут в наушниках бухнуло:

– Я 24-й, я 24-й, кто такой 173-й? Приём.

– 173-й – это я, капитан баржи Рахметов. Сижу на мели недалеко от вас. Поскольку горотдел милиции потерял связь с вами, то просили через нас выяснить, как у вас дела, почему не отвечаете? Приём.

И уже другой голос:

– Я 24-й, капитан Кочкин, связь потеряна потому, что углубились на 30 километров от города, подождите минут пять, есть очень важная информация, а пока передайте, что Барковы и Карпенко живы и здоровы, вернутся с нами. Всё.

– Понял, через пять минут выйду на связь снова.

Рахметов перевёл радиостанцию на речпортовскую волну и передал диспетчеру свои переговоры с Кочкиным. Затем опять вернулся на милицейскую частоту:

– 24-й, я 173-й, на вашей волне жду информации. Как поняли? Приём.

И опять первый голос:

– Понял хорошо, ждите.

Прошло пять минут, шесть, восемь, десять. Рахметов уже хотел ещё раз вызвать 24-го, но в это время в микрофоне раздалось:

– Рахметов, это я, Кочкин, приготовь бумагу и ручку. Слышишь?

– Слышу отлично. Приготовил. Приём.

– Давай, Рахметов, записывай точно. Диктую медленно. Ничему не удивляйся. Готов?

– Готов, давай.

– «Нахожусь на территории, соответствующей весне 1224 года. Буду в городе через час. Доставлю половца, участника битвы на Калке 1223 года. Капитан Кочкин». Всё! Записал? Повтори.

Рахметов повторил текст и спросил:

– Кочкин, ты серьёзно?

– Серьёзней не бывает. Не думай, что у меня крыша поехала. Как передашь, сообщи. Жду на связи.

Рахметов передал в порт радиограмму.

– 173-й, это я, порт. У твоего Кочкина все на месте? Приём.

– Когда я сижу на мели посреди дубравы, а ты видишь вместо Волжского моря его дно, то у нас с тобой все на месте? Передай в горотдел и сообщи мне. Жду на связи.

Через пару минут в наушниках снова зазвучал голос диспетчера, но уже какой-то глухой, потерянный.

– 173-й, передал слово в слово. Это же жуть, если правда.

Рахметов, который за это время пытался переварить радиограмму Кочкина, как истинный капитан, всё, что ни происходило вокруг, примерял к своему кораблю.

Он вдруг ощутил жуткую опасность для него, неподвижно застрявшего в этом лесу тринадцатого века. Какие племена, какие орды бродят вокруг?!

– Порт-43, это опять я, 173-й, попроси горотдел, чтобы распорядились Кочкину оставить мне пару своих человек с оружием. Мне баржу с мукой на мели охранять нечем.

– Понял, 173-й. Жди на связи.

Через пару минут:

– 173-й, дежурный горотдела разрешил на усмотрение Кочкина. Как понял? Приём.

– Понял, и на том спасибо. Перестраиваюсь на милицейскую волну.

Кочкин с нетерпением ждал результатов передачи радиограммы в горотдел. С помощью Баркова и, конечно, Карпенко, который кое-как переводил с ломанного старорусского Кэчтэна и обратно, капитану удалось уговорить Башкэча – направить Кэчтэна к «вэлыкому кназу» большого города в качестве посла. Договорились, что Кэчтэн поедет не один, а с Кэчушем – юношей, который завлекал в лес, подальше от родного стана неизвестный «авгол» (дом на колесах). Он же и сообщил своему роду о результатах разведки, о «грумпыче» (гром-копьё – ружьё), о сильных и высоких людях из авгола, о том, что это, наверно, они своим грумпычем издавали далеко в степи те звуки, из-за которых он, Кэчуш, поскакал в разведку. Этот Кэчуш был последним и единственным сыном Башкэча, пятеро его братьев погибли, защищая ещё год назад многочисленный род Кэчев, и, как сын вождя, несмотря на свои 14 лет, храбро брался за любые опасные дела. Он просто жаждал отправиться в посольство со своим дядей Кэчтэном. Ему понравились эти люди, которые, не смотря на свою силу и грумпычи, очень уважительно говорили с его отцом. Даже этот боярин с четырьмя звездочками на каждом плече. Наверное, большой воин, главный дружинник в городе у русов. Дядя, правда, говорит, что у этих русов какая-то странная речь, похожая, но не такая, как у русычей, вместе с которыми тот воевал против татэр – гибели половецкой.

Когда кэпытэн Кочкын предложил Кэчтэну ехать с ним, Башкэч сказал: «Надо ехать и сделать всё, чтобы эти сильные люди с их страшными грумпычами стали союзниками половцев. И хотя большая часть половецких родов истреблена татарами полностью, а оставшиеся, как и кэчи, сильно уменьшились и рассыпались прочь от Дана и Итыля, всё же стоит тогда снова объединиться против татэр. Всё это сильно воодушевило Кэчуша, и он рискнул попросить отца дать ему в дорогу свой щит, окованный медью с выбитой на нем лисой – главным божеством и символом Кэчев. Потом он достал свой длинный нож с оббитыми медью деревянными ножнами и подвесил их за кожаное кольцо к кожаному поясу.

Кэчтэн, кроме своего щита и меча на поясе, получил от Башкэча золотой медальон, размером с ладонь подростка. Он крепился к массивной цепи, которую Башкэч и повесил на грудь Кэчтэна. На медальоне красовался барельеф головы лисицы.

Кочкин с интересом смотрел на эти приготовления, когда в динамике рации раздался голос Рахметова:

– 24-й, как слышишь? Приём.

Кочкин взял в руки микрофон:

– Слушаю тебя, капитан.

– Твоя радиограмма из порта в горотдел передана дежурному, а у меня к тебе просьба: сможешь мне дать пару человек с оружием? Сам понимаешь, баржа с мукой на мели, беззащитная, а вокруг чёрте-чо. Дежурный горотдела добро дал. Приём.

– Кормить их будешь?

– А куда я денусь?

– Где находишься? Ракету дать можешь?

– Смогу, подожди минутку.

– Сейчас с баржи будет ракета; всем наблюдать, где взлетит, – приказал Кочкин своим.

Через полминуты, она, зелёная, вертикально взвилась в звёздное небо за лесом.

– Рахметов, вижу. Метров семьсот будет. Значит так, здесь половецкий стан, я ребят у них оставлю до утра с рацией. А утром ты сможешь за ними посудинку прислать? Приём.

– Смогу, спасибо. Значит, как рассветёт, пускай включаются, я с ними свяжусь и переправлю.

– Всё, держитесь до утра. Вызовешь братьев Седенко,

Положив микрофон, Кочкин обратился к двоим омоновцам,

– Седенки, остаётесь здесь, рацию включите на рассвете – батарейки берегите. Вас вызовет капитан баржи. Задача: перебраться на ту посудину для охраны в распоряжение её капитана Рахметова. Ясно?

– Ясно, командир, – ответил за двоих Седенко-старший, – до утра отдыхать по очереди?

– Разумеется. Оружие и снаряжение из рук не выпускать, даже во сне.

– Понятно, командир.

– Как попадёте на борт, передайте по радио в порт, чтоб доложили дежурному.

– Есть.

– Карпенко, – позвал Романа Кочкин, – объясни половцам, что до утра с ними остаются двое наших ребят, а утром они переправятся на баржу, которая стоит тут на мели. Ракету видел?

– Видел.

– Ну вот, это с неё.

– Ясно, – Роман и вооружённые омоновцы пошли к костру.

Полковник Жилин Виктор Борисович задержался на работе допоздна. Два года он возглавлял отдел внутренних дел города Волжского и все эти два года держал на особом контроле разработку трех крупных криминальных группировок, которые поделили между собой весь город. За два года слежки, сбора оперативной информации, в том числе и от внедрённых в эти банды сотрудников, было собрано достаточно материала, чтобы посадить почти всех членов этих банд. Неуязвимыми с точки зрения доказанных фактов оставались несколько человек, в том числе все трое главарей. И, тем не менее, он принял решение брать всех и добрать необходимые доказательства уже в ходе допросов, очных ставок и тому подобного.

Подождать бы ещё пару месяцев, но где-то из милицейских кабинетов произошла утечка информации. Бандиты что-то заподозрили и собрались в 10 утра на сходку. К полудню взяли всех – от сборщиков рэкетирского налога, транспортировщиков наркоты и фальшивой водки, до лидеров этих трёх группировок, и начались допросы, опознания… В общем, пошла рутинная работа по оформлению доказательств тех преступных фактов, которые были уже известны разработчикам, и выявлению новых. Пока всё шло как обычно, кто-то из бандитов скисал, кто-то вёл себя нагло, а кто-то изворачивался, прикидываясь паинькой. Только к полуночи замотанная следственная бригада собралась в его кабинете, отправив задержанных в переполненный следственный изолятор, в камеры, из которых загодя выпустили под подписку почти весь остальной подследственный контингент.

Жилин поблагодарил ребят за их тяжкий труд и отправил всех по домам до завтрашнего позднего утра, когда они должны были возобновить работу. Оставшись один, он включил радиоприемник на волне «Маяка» и под тихую музыку стал ещё раз прокручивать информацию сегодняшнего дня, чертя на листе бумаги кружочки и мягкие линии. Через несколько минут, когда «Подмосковные вечера» напомнили о наступающей полночи, он встал и пошёл к шкафу за тёплой милицейской кожанкой. Пора было домой – утро вечера мудренее. Надел куртку и пошёл к столу выключить радио, глядя на часы. Отставание с полминуты. Взялся подвести стрелку и тут звякнул стакан, стоящий вплотную к пустой бутылке из-под минеральной. Жилин насторожился. Радио замолкло. Он машинально стал прокручивать настройку – тишина. Не было ничего, ни на ФМ, ни на KB, ни на СВ, ни своих, ни заграничных. Эфир был пуст, как стриженая голова новобранца. Тревожное предчувствие чего-то неприятного охватило Жилина, стало обидно, как ребёнку, у которого отняли игрушку. «Сходил домой, называется», – подумал он и как-то особенно затосковал по теплой своей постели с тёплой женой, по горячему свежезаваренному чаю, который она непременно наливала ему, когда он приходил даже заполночь. Потух свет, причём потух сразу: и в кабинете, и за окном. Жилин тут же забыл о теплом доме. Он резко поднял трубку телефона – тишина мёртвая, положил её на место, на ощупь подошел к сейфу, на ощупь же его открыл и, пошарив на нижней полке, достал фонарик и огрызок свечи в блюдце. Посветил и взял кобуру с Макаровым, не выключая фонаря, поставил блюдце на стол, надел ремень с кобурой и портупеей, взял фонарик и пошёл к выходу из кабинета.

Внизу в комнате дежурного в рации шумел, нет, громыхал эфир. Дежурный по горотделу старший лейтенант Иванов уже переключил радиостанцию на резервные аккумуляторы и при свете фонаря пытался записывать информацию, но в эфир, перебивая друг друга, влезали то одни, то другие, Жилин вошёл в дежурку, взял из рук Иванова микрофон и решительным голосом приказал:

– Всем стоп. Объявляю режим радиомолчания. Запрещаю выходить на связь без моего вызова. Говорит полковник Жилин, повторяю: запрещаю выходить на связь без моего вызова.

Затем, отключившись от эфира, спросил Иванова:

– Все машины на выезде?

– Нет, три стоят возле отдела.

– Всех старших машин ко мне сюда.

Пока Иванов передавал команду сержанту, охраняющему вход в здание, Жилин просмотрел список радиоточек постов и патрульных машин с их позывными и начал с дальних постов:

– 11-й, я первый. Вопросы есть?

– Я 11-й, – это был пост на ГЭС со стороны Волгограда, – докладываю: перед плотиной с ревом уходит вода! Да уже ушла вода из Волжского моря, прекратился сброс воды из-под турбин. Погас свет на плотине. Исчезла опора на правом берегу, а провода право-центральной опоры свисают в воду. Исчезли огни на правом берегу, нет связи с волгоградским постом ДПС у монумента, и вообще телефон молчит. И ещё, какие-то ощущения… С правого берега веет какой-то жутью и холодом. Всё черно. У меня вроде все.

– 11-й, я первый, пост не покидай, жди подкрепления. И давай там без мистики. Всё. 12-й, докладывай.

– Я 12-й (пост на плотине со стороны Волжского), могу добавить к 11-му, что горят огни только на военном сторожевике и туристском теплоходе, которые вошли в шлюзы, и в канале перед шлюзом светится баржа. Всё.

В это время в дежурку вошли два лейтенанта и старшина – старшие трех машин.

– Веселов, – обратился Жилин к седоватому старшине, – ты на УАЗке?

– Так точно.

– Вдвоём с водителем?

– Нет, ещё сержант Бородин.

– Отлично, едешь на плотину, возьмешь 12-го, ну пост, что с нашей стороны, и вчетвером к посту у монумента. Свяжись там с областным дежурным. Доложишь, что мы без связи и света, и что-то с плотиной.

В это время тихонько щёлкнул телефон. Иванов поднял трубку: «Работает».

– Свяжись с Волгоградом, с дежурным по УВД, – приказал Жилин Иванову, а старшине, приподняв левую руку, сказал:

– Постой пока.

– Цыплаков, – уже обращаясь к молодому лейтенанту, – дуй в порт на своей БМВ, оценишь обстановку и назад, доложишь, что и как.

Зазвенел 02.

– Темнов, на телефон, принимай информацию, пока Иванов дозванивается.

– Товарищ полковник, по межгороду связи нет ни с кем. Вообще ни с кем, не только с Волгоградом. Телефонистка на 07 сама удивляется, а по коду сбрасывает, – доложил Иванов.

– Веселов, вперёд, – скомандовал Жилин и добавил в спину старшине, – потом без доклада с 11-го не уходи.

– Понял, – оглянулся Веселов и несуетливо, но быстро пошёл к выходу.

– Товарищ полковник, – Темнов положил трубку телефона 02, – на резервной подстанции в лаборатории инженерно-строительного, возле ТЭЦ-1 ЧП, и похоже убили человека.

– Всё, лети туда, – распорядился Жилин и опять в микрофон радиостанции, – 35-й, я первый, где находитесь?

– Я 35-й, нахожусь между 11-м и 16-м микрорайонами.

– Я первый, 35-й, направляйтесь на ТЭС-2 и выясните причину отсутствия света.

Жилин, не выпуская из рук микрофона, сдвинул фуражку на затылок. Принимая экстренные решения, направляя людей в тревожные точки, он не особенно вдумывался в происходящее. Как человек, уколовшись, сперва отдергивает руку, а потом разбирается, что там укололо, так и Жилин по привычке, выработанной всем опытом его работы, сначала реагировал на всю полученную им информацию машинально. Нет света, был сбой с телефонной связью, межгорода и сейчас нет, удивительное произошло на ГЭС… «Стоп!!! Ушла вода из Волжского моря! Не может быть! Но докладывали об этом оба поста. Исчезла опора на правом берегу, исчезли огни Волгограда и Ерзовки», – мысли Жилина уперлись во что-то сверхтревожное. Предчувствие опасности, выходящей за рамки обычного, нарастало.

– Иванов, – Жилин передал дежурному микрофон, – выясни обстановку на всех постах. В случае малейшей неясности или ещё чего-нибудь посылай туда патрульные машины на усиление.

– Есть, товарищ полковник.

Жилин снял фуражку, вытер невесть от каких мыслей появившуюся испарину на лбу своего широкого, несколько курносого лица пятидесятилетнего мужчины, и взял телефонную трубку.

Через четверть часа он поднял с постели всех начальников отделов и командира ОМОНа, которому дал полчаса на сбор по тревоге своих орлов в горотделе, а всем остальным приказал собраться к часу в полном составе. Затем связался с заместителем главы администрации города Ярославцевым, позвонив к нему домой, и сообщил всё, что знал о происходящем на границах города и в порту. После связался с начальником ГОЧС. За это время Иванов доложил Жилину о ещё одном ЧП – пост ДПС за рабочим поселком сообщил об исчезновении дороги сразу за Средне-Ахтубинским перекрестком. Исчезла дорога на восток вместе с большей частью самого поселка. Иванов отправил туда патрульную машину.

В 0 часов 23 минуты вышел на связь старшина Веселов. Его доклад не вписывался ни в какие, самые пессимистические предположения. Старшина слыл самым невозмутимым сотрудником горотдела. Он сохранял спокойствие и свой ровный убаюкивающий баритон в самых отчаянных ситуациях. О его невозмутимости ходили анекдоты и легенды не только в городе, но и по области. Поэтому Жилин был крайне озадачен, услышав его взволнованный голос по телефону:

– Товарищ полковник, дороги за плотиной осталось только метров 20, не больше. Дальше стена дремучего леса. Лес в снегу. На машине не пробиться. Информация обоих постов подтверждается. Плотина молчит, воды в Волжском море нет, но она не ушла через плотину. В общем, ГЭС стоит.

– Веселов, оставайся там за старшего, а машину с одним водителем отправь сюда. Ждите ОМОН в подкрепление.

– Товарищ полковник, – обратился Иванов, дождавшись конца его разговора с Веселовым, – с поста на Погромный доложили об исчезновении дороги на север в 10-ти километрах от них. Сообщил водитель-дальнобойщик. Вместо дороги там появилась заснеженная степь. В эту степь поехали на Джипе в разведку три человека гражданских. Послал туда последнюю патрульную машину.

– Хорошо, – сказал Жилин и подумал; «Чего хорошего?»

Ситуация складывалась хуже некуда. Город, получалось, окружен каким-то снегом. Исчезли дороги, вода в водохранилище, свет… «О, легок на помине», – обрадовано подумал Жилин, потому что в это мгновение вспыхнуло освещение, и на душе немного отлегло. Позвонил 35-й прямо с ТЭС-2 и доложил, что на станции пропал газ. На остатках давления энергетики давали ток только непрерывным производствам, а сейчас они раскочегарили котел на резервном мазуте. Газовики уже подняты и отправились проверять трассу на машине – связь на трассе пропала.

Жилин приказал ему возвращаться в горотдел, а Иванову поручил освобождающиеся патрульные все вызывать к горотделу.

Когда в час ночи ему позвонил Ярославцев и пригласил в горадминистрацию, Жилин уже разослал патрульные на Погромное-ЛПК, за химкомплекс, за новые микрорайоны, в сторону Средней Ахтубы, а капитана Кочкина на веселовском УАЗике за Барковым и Карпенко. Цель – усиление постов и разведка ситуации вокруг города.

Андрей Андреевич Ярославцев был заместителем главы администрации по коммунальному хозяйству города. После того, как к власти в городе пришли коммунисты, он был единственным замом, оставшимся на своем месте от прежней администрации. Дело он свое знал и исполнял отлично. Школов, новый глава администрации, который естественно потащил за собой членов своей партии, очень скоро беспомощно забуксовал с новой командой, ибо строить коммунизм дальше город, как и вся страна, уже не имел сил, а эффективно работать в условиях капиталистического рынка они не умели. Городу и так доставалось от учебы господ-товарищей, его лихорадило от забастовок, голодовок, митингов и пикетов бюджетников. В этих условиях добить своими соратниками ещё и коммунальное хозяйство Школов не решился и сперва оставил демократа Ярославцева на потом, а потом прошло уже почти два года, и последний из трех замов Школова так и работал.

Андрей Андреевич был сорокапятилетним немного лысоватым человеком чуть выше среднего роста с крупными добродушными чертами лица и синими глазами. Те, кто знал Ярославцева только в деле, считали его добродушную внешность весьма обманчивой. Он был очень жестким руководителем, но, правду сказать, никогда жестоким. Крайне редко кому-то помогал, используя служебное положение, но никогда не использовал его для себя. Прекрасно разбираться в технических, организационных и экономических мелочах ему помогали два его высших образования и опыт работы, как с техникой, так и с людьми. Ярославцев никогда не позволил бы себе занять должность, перебегая дорогу другому человеку, либо подсиживая кого-то. По всему этому он и пользовался уважением у всех, с кем работал. 15-го утром Школов вместе с директором Трубного улетел в Москву в командировку. Официально для согласования вопросов реструктуризации бюджетных долгов завода, а не официально – для субботнего совещания коммунистов о ходе предвыборной кампании в госдуму. Два его первых зама рванули вечером на охоту под Копьяр. Ярославцев же остался, так как его «епархия» проводила подключение домов к теплу, а тут надо было быть на чеку.

Всё шло без серьезных сбоев. Вылезали обычные в таких случаях казусы, которые устранялись по ходу без больших проблем. К вечеру оставалось подключить к теплу не больше 20% домов, но Ярославцев распорядился перенести эти работы на завтра – погода не склоняла к спешке, а любые дела лучше не делать, на ночь глядя. Согласовав с начальниками ЖЭУ количество людей и техники на 16-е, Ярославцев уже в восемь вечера был дома и, прокружившись с домашними делами и заботами, лег спать пораньше. В двенадцатом часу он уже был в постели и, приняв снотворное, так он называл минут 10, не больше, чтения любовных романов, уснул спокойным сном натрудившегося с пользой дела человека, чтобы до рассвета быть на ногах.

Жена Татьяна, работающая бухгалтером в филиале Русюгбанка, дождалась сыновей – 15-летнего Петра и 13-летнего Вовку, которые только в полдвенадцатого пришли со школьной дискотеки, скомандовала им водные процедуры и отбой, а сама села перед телевизором посмотреть только что начавшийся фильм. На лоджии сохла куча белья, которую успел развесить Андрюша. Завтра выходной. Предстояло перегладить всю эту гору постиранного, а сейчас ей просто хотелось побыть одной, забыть обо всех заботах, о работе в банке и по дому и посмотреть американский детектив с хэппи-эндом. Когда уже затихли мальчишки, вдруг тихо задребезжали окна, и зарябил телевизор – на экране всё пропало. Татьяна пробежала по всем каналам – тишина. «Что-то на телецентре», – подумала она, положила пульт на журнальный столик, встала с кресла и машинально пошла к окну на кухне, из которого было видно Мамаев курган, но там не просматривались габаритные огни телевышки, не видно было и освещённой мощными прожекторами статуи Родины-матери. Татьяна выключила свет и снова подошла к окну. Эффект тот же. Вдруг что-то случилось на улице, а вот – потухли фонари и освещение рынка справа через дорогу. Она вернулась в темноте в зал – не горел торшер, экран телевизора не светился. Щелкнула выключателем – света не было. В темноте, на ощупь сняла в коридоре с вешалки куртку, надела её на халат и вышла на лоджию. Пробравшись через висящее белье к перилам, она, с высоты восьмого этажа увидела удивительную картину. Небо было звездное, но не просто звездное, оно было звездами усеяно и представляло собой просто сказочную красоту.

«Надо же, чтобы увидеть такую прелесть, оказывается надо просто отключить электричество», – подумала Татьяна и снова стала искать Мамаев курган с телевышкой. Глаза привыкали к темноте, а звезды горели очень ярко, и она вдруг с удивлением обнаружила, что на том берегу… лежит снег!? На горизонте выпуклым холмиком светлел Мамаев курган, вышки и статуи Родины-матери не было! Татьяна стукнула с силой ладонью по перилам. Ладошку обожгло – да, это не сон. Ещё раз взглянув за Волгу, она повернулась и вошла в квартиру…

– Андрей, Андрей, – тихонько будила мужа, присаживаясь на край кровати, – вставай.

Андрей открыл глаза и повернул заспанное лицо к жене.

– Что случилось? – спросил он, увидев её встревоженное лицо, освещенное бликами неровного пламени свечи.

– Андрюша, у меня крыша поехала или на самом деле Волгоград исчез.

Андрей спросонья, не особенно вникая в её слова, вдруг увидел, как прядь чёлки упала, закрыв левую бровь. Он убрал эту прядь в сторону, погладил пальцами её виски и с нежностью привлек её лицо к себе. Не успел Андрей поцеловать её губы, как Татьяна мягко отстранилась, встала, взяла подсвечник и сказала:

– Андрюша, вставай, одевайся. Я не знаю что, но произошло что-то ужасное. Вставай.

Андрею, наконец, передалась её тревога, он встал и спросил, натягивая домашнее трико:

– Что случилось? Света нету? Что там исчезло?

Татьяна протянула ему куртку:

– Пойдём на балкон, – так она звала лоджию.

Стоя на лоджии и выслушивая жену, озадаченный Ярославцев окончательно освобождался ото сна.

– Знаешь, Танюша, это не похоже на общее помешательство, – проговорил он, задумчиво глядя за Волгу.

Он вдруг вспомнил, что в городе нет мэра и обоих его первых замов и что он по должности единственный, кто вправе принимать сейчас «пожарные» решения.

– Ладно, пошли, – сказал он, зевнув и окончательно проснувшись, – хватит тут мёрзнуть.

Умывшись холодной водой, Ярославцев стал одеваться на службу. Он не любил собирать информацию и руководить из квартиры. Как мог, оберегал свой дом от суеты своих дел. Поэтому-то Андрей спешил в свой кабинет. Телефонный звонок застал его уже обутым. Татьяна принесла ему аппарат в прихожую – звонил Жилин. Приняв информацию начальника милиции и пообещав ему позвонить из администрации, Ярославцев поцеловал жену и вышел из квартиры.

– Позвони, если что узнаешь, – попросила она, когда он выходил.

– Обязательно, ложись, поспи, – сказал он на прощанье, понимая, что долго не уснёт теперь его Татьяна.

До здания горадминистрации было полторы автобусные остановки. Ярославцев почти всегда ходил туда пешком, ему хорошо думалось во время таких пеших маршрутов, а сейчас ему позарез нужно было как раз хорошо подумать и переварить ошеломляющую информацию Жилина. Однако когда он стучал в уже освещённую дверь здания «мэрии», в голове ещё была каша, никаких решений не вырисовывалось.

Дежурный милиционер-охранник заглянул через стеклянную дверь и, узнав Ярославцева, тут же открыл её. Молодой рослый милиционер удивлённо поднял брови:

– Что-то случилось, Андрей Андреевич?

– А ты не знаешь? Вся милиция на ногах, небось ваш эфир гудит.

– Какой там эфир, уже два дня как наша старушка накрылась, докладывали всем, обещали заменить, но пока новой нет.

У охраны администрации стояла старая ламповая радиостанция, её постоянно чинили, а она постоянно давала сбои. Жилин всё отнекивался, у него не хватало раций на патрулей, а тут можно было и обойтись. Недавно ему удалось под проведение вчерашней операции выпросить несколько новых аппаратов в областном управлении и после ареста криминалитета он обещал администратору здания «мэрии» Василию Васильевичу Горину заменить старушку на новую японскую, да вот не успел…

– Ясно, – ответил охраннику Ярославцев и, уже поднимаясь по лестнице к себе в кабинет, добавил, – вызывай начальника караула и Горина, – остановился, – Горину скажи, пусть немедленно поднимает водителей, и чтобы обе машины стояли у подъезда по тревоге.

Войдя в свой кабинет, Ярославцев уже знал, что надо сделать в первую очередь. Не раздеваясь он позвонил секретарю Школова Марии Ивановне Дюжевой. Ответил сонный мужской голос: «Алё».

– Простите за поздний звонок, это говорит Ярославцев, пригласите, пожалуйста, Марию Ивановну.

– Послушайте, – раздражённый мужской голос заговорил уже жёстко, – Вы знаете, сколько времени?

– Знаю, – не менее жёстко перебил его Ярославцев, – и у меня его нет разжевывать вам причину. Немедленно дайте трубку Марии Ивановне.

– Я слушаю, – раздался недовольный голос Дюжевой.

– Извините за поздний звонок, Мария Ивановна, – твёрдо, ещё не остыв от жёсткого тона, сказал Ярославцев, – но вам сейчас срочно надо приехать в администрацию и ещё обзвоните и немедленно вызовите на работу весь секретариат, всех машинисток. Вы меня поняли?

– Андрей Андреевич, без 25-ти час, транспорт не ходит…

– Ловите такси, попутку, максимум через час я жду Вас на работе…

Ярославцев дал отбой и, покопавшись в справочнике, нашёл домашний телефон начальника службы ГОЧС, недавно назначенного молодого капитана Альтена Григория Альфредовича. Альтен ответил сразу. Он доложил, что в курсе – Жилин уже проинформировал, и сейчас он поднял свою команду и едет в порт. Там, кажется, нужна помощь. Ярославцев попросил его сразу же, после того как он определится в порту и организует работу, подъехать к нему.

– Понял, буду, – ответил Альтен и положил трубку, спеша к подъезду, где его уже ждал ЗИЛ-131 с командой. Следующим был дежурный по части учебного батальона. Узнав, с кем говорит, дежурный тут же соединил его с подполковником Кузнецовым Виктором Викторовичем. Тот уже прибыл в батальон, поднятый по тревоге по просьбе Жилина, и даже успел послать один взвод на машине в порт, в помощь Альтену, а отделение на БТР и тяжелую саперную машину сейчас отправлял на правый берег у ГЭС, чтобы разобраться с дорогой на Волгоград.

– Виктор Викторович, давайте подъезжайте-ка ко мне и захватите самую мощную радиостанцию, какая у Вас есть, и ещё: не пробивайтесь пока к Волгограду, похоже его там нет.

– Как нет? А где же он?

– А бог его знает. Приезжайте, будем разбираться, где что. Сейчас и Жилина приглашу, а разведку за плотиной все же пусть ваши ребята проведут.

– Ждите, буду.

Ярославцев снял куртку, спустился вниз к охраннику и взял ключи от кабинета Школова. Охранник доложил ему о том, что Горина и начальника караула он вызвал, а потом спросил:

– А что случилось-то, Андрей Андреевич?

– Не знаю толком, но что-то провалилось в тартарары, – помолчал и добавил, – похоже – это мы… Кто придёт, я в кабинете «мэра».

Поднявшись обратно и зайдя в кабинет к Школову, порылся у того в столе, достал ключ от сейфа, открыл его и извлек «секретку» – точную топографическую карту земель Волжского и части прилегающих к нему районов, развернул её и положил на широкий стол совещаний. Глянув на часы, которые показывали уже около часу ночи, позвонил Жилину, попросив его приехать и захватить обещанную рацию.

Потом отметил на карте сообщённые Жилиным точки, где пропали дороги, и появился снег, взял карандаш и линейку, которую использовал как циркуль, и путем нехитрых манипуляций нашел центр этих несчастий – лабораторию «Горхоза». Горхозом по старинке звали бывший институт инженеров городского хозяйства ныне инженерно-строительный. Подумав немного, он позвонил домой начальнику городского отдела ФСБ Гринёву Александру Беркетовичу. Трубку подняла его жена и сказала, что он ещё в полночь куда-то уехал. Ярославцев позвонил тому на работу – телефон молчал. Снова домой и, ещё раз извинившись, попросил его жену передать Гринёву, чтобы тот немедленно заехал или позвонил в горадминистрацию.

В коридоре раздались шаги, отчетливые в тишине пустого здания. В открытую дверь вошёл Жилин, за ним двое оперативников в штатском несли рацию. Ярославцев поздоровался со всеми, и пока оперативники устанавливали рядом с телефоном и подключали свой аппарат, он показал Жилину карту:

– Смотри сюда, Виктор Борисович, – и, ткнув пальцем в точку на карте, спросил, – не можешь сюда кого-нибудь послать?

Жилин посмотрел внимательно и, протянув ладонь к этой точке, ответил:

– Это же район ТЭЦ-1 и лаборатории горхоза. Там же Темнов. Сейчас.

– Оперативники уже подключили рацию, и Жилин взял микрофон:

– 32-й, 32-й, ответьте «мэру».

– Я 32-й, на связи.

– Я «мэр», где Темнов?

– Темнов в комнате охраны допрашивает свидетелей и подозреваемых.

– Передай ему, пусть немедленно позвонит 25-32-42. Как понял? Повтори.

– Я 32-й, срочно позвонить 25-32-42, иду выполнять.

Ярославцев сел наконец-то в кресло Школова и пригласил сесть Жилина с оперативниками.

– Да, Виктор Борисович, пошлите, пожалуйста, к охраннику за ключом от кабинета первого зама. Там радиотелефон, он пока Ваш.

– Саша, – распорядился Жилин, – одна нога здесь, другая там.

Один из оперативников сорвался из-за стола и быстро вышел из кабинета. «Уважают», – довольно отметил про себя Ярославцев и включил микрофон внешней связи зазвонившего телефона:

– Ярославцев слушает.

– Говорит Темнов, – раздалось в кабинете.

– Темнов, здесь исполняющий обязанности главы администрации города Ярославцев и полковник Жилин. Доложите обстановку.

– Какие-то экспериментаторы подключили машину времени что ли и напутали в проводах. В результате один погиб, другого увезли на скорой, а третий тут крутит хвостом. Да, здесь ФСБ, Гринёв и с ним двое, обнаружили склад с оружием, боеприпасами и кое-какой боевой техникой.

– Темнов, давай пулей всех подозреваемых в горадминистрацию, а Гринёву скажи, пусть мне срочно позвонит.

– Насчет подозреваемых, пусть подтвердит приказ полковник Жилин.

– Темнов, – Жилин наклонился к микрофону, – это я, Жилин, исполняй.

Дверь открылась, и вошёл подполковник Кузнецов, стройный, подтянутый, высокий, с правильными чертами лица – красавец мужчина. За ним вошёл оперативник Саша, принёс трубку переносного телефона и ключи от комнаты первого зама.

– Здравия желаю, – козырнул Кузнецов.

– Присаживайтесь, Виктор Викторович, – показал на стул Ярославцев.

– Передвижная радиостанция здесь, Андрей Андреич, – доложил подполковник, – антенну разворачивать?

– Не надо, подключитесь к нашей, – Ярославцев повернулся к Жилину, – Ваши ребята помогут?

– Конечно. Давайте, хлопцы, там, на охране, есть ещё один ввод.

– Знаем, – сказал Саша, – и оперативники ушли.

Позвонил Гринёв. Он сообщил, что огромный ангар доверху набит ящиками с патронами и снарядами к 27-мимиллиметровой пушке, а возле ангара стоит БМД-3 и две емкости с соляркой, всего тонн на 40. У входа в ангар, в яме, вырытой наклоном к северу, на глубине 3-х метров, лежит свинцовый цилиндр с метр в диаметре и 2,5 метра высотой и от него тянется кабель к подстанциям.

– Нужна срочная усиленная охрана этого склада.

– Понял, Александр Беркетович, охрана будет. Оставь там пока своих людей, а сам срочно сюда, в администрацию. Виктор Викторович, надо послать взвод солдат караулить этот склад.

– Надо значит надо, – сказал Кузнецов и, взяв трубку у Жилина, набрал телефон своего дежурного и отдал распоряжение.

К двум часам в здании администрации сидели на своих местах секретарши и обзванивали город, вызывая на работу немедленно весь административный аппарат, а две машины мотались по городу, этот аппарат собирая.

В кабинете «мэра», у Ярославцева собрались Жилин, Кузнецов, Гринёв, Альтен и военный комиссар полковник Зубов Георгий Валентинович. Допросив здесь же в кабинете задержанных группой Темнова, выяснили следующую картину произошедшего:

1. Неизвестный гражданин, двое задержанных знали его только как Сёма, изобрёл машину времени. Для этого он использовал ядерный взрыв, вся энергия которого в его конструкции превращалась в энергию временного поля. Часть этой энергии тратилась на изоляцию сферы, в которой находились люди, не изменяющие своего пребывания во времени, а другая часть материализовала в нынешнее из прошедшего времени Землю, Луну и Солнце на заданное время из прошлого.

При этом происходила рокировка защищённой сферы с такой же сферой земли из прошлого. Значит, в один час ночи 16-го октября 1940-го года – куда они собирались попасть – в голой степи возник бы ангар вместе с ними и со всем, что находилось в пределах этой небольшой, радиусом 100 метров, сферы, а на земле 1999 года в это же время вместо них появился бы кусок степи образца 1940 года.

В пространстве эта материализация прошлого в настоящее могла происходить двумя вариантами. Первый: земля 1940 года материализовалась там, где она была 59 лет назад, но этот вариант предусматривал постоянство пространства, в чем Сёма сильно сомневался, но на всякий случай в поле материализации включил Солнце, благо энергии было достаточно. Второй: Самое большое по массе вещество, попавшее в сферу поля, материализовалось вместе со всем, что в этом поле было в точке, симметричной оси пространственного движения этого тела, то есть Солнце с Землею попадало на противоположный конец галактики.

2. Пять человек, имевших доступ к огромным, не своим, деньгам, клюнули на это предложение Сёмы. Все они были нацистами из национал-коммунистической группы. Они поставили цель – вернуться на 59 лет назад в осень 1940 года и повернуть историю иначе. Для этого они собрали на арендованном у «горхоза» ангаре два комплекта видеотехники (один в резерве) и видеокассеты о катастрофическом для СССР начале войны 22-го июня 1941 года, а также всё это, обнаруженное Гринёвым, вооружение.

Тактика их действий была проста, топорна и тупа до безумия: захватить Берию, привести его в глухое место и там показать все эти видеоматериалы, ошеломить суперсовременной техникой, показать действительно реальные направления развития техники от генетики до кибернетики и ядерной физики. Потом отпустить Берию и через него выйти на Сталина, чтобы всей мощью Красной армии ударить по немцам утром 21 июня 1941-го года, захватить всю Европу, освобождая её от Гитлера, потом, используя ресурсы Европы, захватить всю Азию и Африку, освобождая их от колониализма и японского милитаризма. Последним этапом был захват поставленной на колени Америки. Таким образом завершить мировую революцию, добиться цели, обозначенной в Декларации об образовании СССР – Создать Всемирную Советскую Социалистическую Республику.

Потом, уже, создав мощный космический флот, вернуться на грешную Землю и завоевать её народы, обратив их в правоверную советскую социалистическую веру.

Специальное устройство внутри Сёминой бомбы распределяло энергию, точно дозируя её на срок – 59 лет и на сферу рокировки – радиус 100 метров. Остальная часть энергии создавала то самое временное пространственное поле в виде широкого конуса с округлой вершиной. В эту вершину попадали Земля с Луной, а основание конуса с большим запасом захватывало Солнце.

Включение прибора намечалось на час ночи 16 октября, когда Солнце стояло в зените на противоположной стороне Земли. Общий сбор был намечен на ноль часов сорок минут, но они с Сёмой приехали на место около двенадцати. Сёма хотел лично проверить ещё раз все соединения для включения электричества. Когда он спустился к свой «бомбе», проверяя клеммы подсоединения кабеля, ударил мощный электрический разряд, убив Сёму и взорвав клеммы.

3. Электрик лаборатории, за хорошую оплату подсоединивший вечером пятнадцатого прибор Сёмы, протащил кабель от рубильника на 220 вольт, который стоял на выходе из основной подстанции, к резервной, через неё, дальше по двору лаборатории и оказалось, что не хватило всего около метра до самого прибора. Искать еще кусок был негде, некогда, да и неохота. Всего-то заказчики просили подключить до утра. Шины высокой стороны резервной подстанции тянулись на четыре метра, и этот лодырь обрезал кабель и подсоединил его обрезанные концы к этим шинам («все равно не включены, а завтра утром отсоединю и сниму»). Потом он подсоединил прибор и уехал домой, чтобы вернуться к пол-первого ночи и, сверив часы с заказчиками, ровно в час подать напряжение, включив рубильник за 300 метров от эксперимента.

4. В 10 вечера 15-го октября проректор инженерно-строительного института по хозяйственной части позвонил главному энергетику института домой и поинтересовался, подключил ли он новую локальную теплоустановку в лаборатории.

– Нет, – ответил энергетик, – некогда было. Завтра подключу.

– Что ты меня завтраками кормишь? Тебе было задание подключить 15-го?

– Было, но на улице потеплело же, а у меня куча согласований с энергонадзором, весь день кружился.

– Не знаю, как хочешь, но чтобы сегодня до полуночи всё работало!

– Сейчас поеду и ровно в 24 ноль-ноль подключу.

– Не язви, а чтобы сегодня же до нуля часов подключил! Всё! – проректор бросил трубку.

Матерясь и чертыхаясь, кляня, на чем свет стоит, проректора, институт и все детали безвинной локальной сети, энергетик стал названивать домой электрику лаборатории, думая: «Я тебе, господин проректор, подключу ровно в ноль-ноль, подниму с постели и доложу в час ночи». Электрика дома не оказалось, дочка передала, что «он сказал, что задержится на работе».

Взбешённый энергетик оделся, взял ключи от машины и поехал в лабораторию, где электрика уже и след простыл.

Самостоятельно осмотрев новый вихревой нагреватель и проверив давление в системе отопления (все было нормально), энергетик проверил подсоединение электрической части и ахнул – двигатель вихревого подогревателя был подключен к резервной подстанции. Позавчера монтажники закончили все работы и доложили об этом. Сам он проверить не мог, просил проследить этого «змея» электрика…

«Бездельник, мать… Распи… его в душу. Выгоню к…", – матерился про себя отчаянно обозлённый на весь белый свет энергетик и пинал ни в чём не повинный двигатель. Наконец, немного остыв, решил отомстить всему свету личной точностью: «Ну, гады, ноль-ноль так ноль-ноль». Глянул на свои старые электронные часы. Они у него отставали на три секунды в неделю. Сегодня утром по сигналу точного времени энергетик поставил их на 10 секунд вперед.

– На десятой секунде и включу, – крикнул он электродвигателю и еще раз пнул его ногой. Однако, устыдившись за свой срыв, немного успокоился и пошёл надевать резиновые перчатки. Зайдя в подстанцию, он включил свет, но единственная из четырех целая лампочка лопнула и погасла. Энергетик задохнулся и только удивлённо выдавил: «Твою мать, ну что за бл… о». Потом открыл пошире входную дверь, чтобы свет хоть как-то проникал в подстанцию, пошёл в основную, достал там дежурный фонарик и вернулся к автомату на резервной. Подсвечивая фонариком, следил, как мелькают секунды, и ровно на десятой щелкнул автоматом, послав 10 киловольт на трансформаторы, но тут что-то вспыхнуло с треском в левом углу и тут же выбило автомат. «Ну что ещё?!» – в отчаянии подумал энергетик, посветил на край шин и увидел невесть откуда взявшиеся обгоревшие концы кабеля…

Итак, выяснив вкратце всю эту информацию, совещание отпустило задержанных под конвоем в СИЗО, и все столпились над картой. Жилин расставлял границы снежного поля, разведанные его патрулями. Все правильно, получалось кольцо с центром в лаборатории. Зазвонил жилинский телефон.

– Да, – ответил он и стал быстро записывать радиограмму Кочкина.

Потом отключил телефон, положил его на стол и прочитал радиограмму ровным без эмоций голосом. Все молча сели на свои места и посмотрели на Ярославцева, только Кузнецов каким-то глухим голосом проговорил: «Ни хрена себе сходил за хлебом».

У Ярославцева заныло под ложечкой, он закрыл глаза, провёл по лицу ладонями, легонько стукнул по столу и сказал:

– Подведем итоги. Первое: в лаборатории горхоза рехнувшиеся на идее авантюристы и гениальный изобретатель подключили машину времени. Второе: замороченный энергетик, благодаря своему разгильдяю электрику, послал в эту машину нерасчетливо большой заряд электричества. Там что-то немного нарушилось, в результате радиус рокировочной сферы увеличился со ста расчетных метров до 14 километров, а время материализации прошлого с 59-ти лет увеличилось до семисот семидесяти пяти.

– Похоже, – продолжал он, – что временное поле в результате такого перераспределения энергии сильно уменьшилось и не затронуло Солнца. Я сегодня наблюдал звездное небо, видимых изменений нет. Следовательно, сработал второй вариант материализации, и мы находимся на противоположной от современной Земли стороне Солнца.

– Так или иначе, а ситуация критическая. Резервного запаса мазута на ТЭС хватит только на месяц. Водохранилище же будет наполняться… бог его знает сколько. Надо с гидрологами поговорить. Насколько я знаю, запасов зерна и муки в город успели завести пока только на 4 месяца. Всего остального продовольствия примерно на месяц. Думаю, если не предпринять жестких и необычных мер, с утра начнется паника, город будет неуправляем и погибнет быстрее Атлантиды.

– Уже сейчас те, кто успел хоть немного узнать о ситуации, сообщают её всем знакомым и родным, пытаясь самостоятельно выбраться из неё живым и с минимальными потерями. Надо немедленно принимать меры. Какие будут предложения? – спросил Ярославцев, оглядев присутствующих.

По его твердому тону ощущалось, что у него уже рождалось решение.

– Мои посты сразу закрыли доступ транспорта к границам снежного поля, назовем его так, – доложил Жилин и добавил, – считаю необходимым ввести жёсткое распределение продуктов и взять под охрану продовольственные объекты города. У меня пока всё.

– Разрешите? – вступил в разговор Кузнецов, – учитывая, что вокруг нас племена диких и агрессивных степняков, нужно срочно организовать оборону города. Моего батальона не хватит, надо проводить мобилизацию.

Альтен, посмотрев на Жилина и Кузнецова, поднял руку, как школьник, и сказал:

– Предлагаю официально ввести в городе чрезвычайное положение и немедленно.

– Нужно создать Совет обороны с широкими полномочиями, добавил Зубов.

– У Вас есть мобилизационный план? – спросил Ярославцев.

– Есть, старый, – ответил Зубов, – на развертывание мотопехотной дивизии в Волгограде. Мы должны в течение трех часов собрать и отправить в Прудбой на её формирование личный состав двух батальонов.

– Виктор Викторович, сколько у Вас на складе обмундирования? – спросил Ярославцев у Кузнецова.

– Недавно завезли для будущего пополнения батальона, наших-то курсантов выпускаем через неделю, то есть должны были выпустить в войска, – мрачно добавил Кузнецов, – а свободного оружия наберу человек на сто восемьдесят.

– А у Вас, Виктор Борисович?

– Обмундирования человек на 30, а свободного оружия, вместе с конфискованным у преступников, сотни две стволов наберем.

– Еще и склад в лаборатории, – добавил Ярославцев и предложил: – Будем считать наше совещание пока не утвержденным Советом обороны, а я, значит, его председатель. Нет возражений?

Все закивали головами, напряжение на лицах ослабло.

– Возражений нет, – подытожил реакцию присутствующих Кузнецов.

– Ну и ладно, первым заместителем я назначаю Виктора Борисовича Жилина. А теперь наши действия. Георгий Валентинович, прямо сейчас едете к себе и по тревоге проводите мобилизацию. Соберите один полнокровный батальон и бегом отправьте его к Кузнецову. В четыре часа прошу вернуться сюда с предложениями по всеобщей мобилизации для строительства укреплений вокруг города. Вопросы есть?

– Техника будет?

– Техники, скорее всего, не будет, ей нужно горючее, а на всей нашей земле сейчас нет ни одной нефтяной скважины.

– Понял. Разрешите идти?

– Да. Григорий Альфредович, – Ярославцев уже обращался к Альтену, – вот Вам ключ от моего кабинета. Вызванивайте всех руководителей непрерывных производств и дайте им срок до восьми утра остановить заводы. С этого времени электричества и тепла им поставлять уже не будут. Кстати, передайте им, что в пять утра здесь, в актовом зале будет экстренное совещание всех руководителей предприятий. Директору ТЭЦ-1 скажите, чтобы в восемь утра остановился, а потом поедете на ТЭС-2 и с ее директором согласуете минимальную мощность, которую он может дать коммунальному хозяйству и городу при режиме жесточайшей экономии топлива. Понятно?

– Понятно, – сказал Альтен, взяв ключи у Ярославцева.

– Виктор Борисович, отправьте всех своих сотрудников, весь ОМОН, всех постовых, участковых, следователей… В общем, всех-всех на охрану автозаправок, складов с горючим, продовольственных баз, складов, магазинов и киосков – всё опечатать и вскрывать только по Вашему разрешению. Город на осадном положении и Вы назначаетесь военным комендантов, а командовать внешней обороной будет Виктор Викторович, ему передайте все свои 200 свободных единиц оружия.

– Ясно.

– Ну, с богом.

Жилин ушёл, а вышедший из-за своего стола Ярославцев подошёл к карте, и вместе с Кузнецовым и Гринёвым стали определять места постов и оборонительных сооружений вокруг города. Решили, учитывая условия раннего средневековья лучше всего всё-таки вырыть вокруг города ров и насыпать вал. Расчертили план оборонительного обвода – от Волги, у лесопромышленного комбината (ЛПК), к заводу органического синтеза (ЗОС), далее на восток и, захватив дачи и поселок Звездный, по прямой на юг-юго-запад к среднеахтубинскому перекрестку и к реке Ахтуба. Получалось около сорока километров. На выезде на правый берег Волги, у плотины, решили построить из стоящего там леса настоящие крепостные стены.

Кроме существующих внешних постов посчитали необходимым поставить еще пять и наладить пешее патрулирование внешнего обвода.

Кузнецов уехал выводить свой батальон на рубежи обороны и встречать пополнение – командовать «Российской Армией», как сказал ему Ярославцев, пожелав удачи. Потом, вызвал Дюжеву, и поручил ей новое задание: вызвать всех депутатов городской думы на 4 часа, директоров предприятий или их замов на 5 и немедленно к нему, как наконец появится, заведующую торговым отделом.

Отпустив Дюжеву сел напротив Гринёва:

– Ну как, «начальник тайной полиции»?

Гринёв усмехнулся:

– Тяжело вам придётся.

– Да уж, как придётся. Знаете, Александр Беркетович, что я хотел бы вас попросить? Всё-таки ФСБ и внешняя разведка всегда работали рядом.

– Вы хотите, чтобы я организовал внешнюю стратегическую разведку?

– Не только. Через несколько дней, когда устоится наше новое существование, надо будет организовать несколько посольств: в Киев, Владимир, Новгород, Византию, на юг и восток, да и на север к Волжским булгарам, они, кажется, разгромили в прошлом году монголо-татар. В общем, надо провести предварительную консультацию с историками, покопаться в литературе, чтобы как можно лучше представлять мир 1224 года, подобрать людей. «Посольский приказ» вам в руки. Включим его пока в состав вашей службы, тем более, что вопросы приёма ответных посольств и службы контрразведки соприкасаются. Сейчас вы, знаете что? Забирайте гостиницу «Волжская» в полное распоряжение, встретьте, как дорогого гостя, половца, которого везут ребята Жилина, побеседуйте с ним. Ладно? А к пяти часам его сюда.

– Нет возражений.

– Вот и хорошо, Александр Беркетович.

Ярославцев остался один и стал писать обращение к жителям города, затем постановление Совета обороны. Он спешил успеть к четырём часам. За это время его прерывали дважды. Первый раз позвонил Альтен – директор ТЭС отказывается выполнять распоряжение об отключении заводов, требуя письменного приказа от губернатора области.

– У тебя есть оружие и люди с собой? – спросил Ярославцев.

– Газовый пистолет, а люди мои все в порту спасают корабли из ила.

– Сможешь его арестовать и назначить на его место начальника смены?

– Смогу, – решительно и зло ответил Альтен.

– Тогда дай ему трубку и, если после разговора со мной он будет артачиться, действуй!

После минутной паузы раздался голос Зарубина – директора ТЭС.

– Алё, слушаю Вас, Андрей Андреевич.

Ярославцев хорошо и давно знал Зарубина. Ещё учились вместе на инженеров-теплотехников. Если тот закусит удила, а этому особенно благоприятствовали студенческие пирушки, то только получив, наконец, в лоб, он успокаивался и приходил в норму.

– Станислав Сергеевич, послушай, дорогой, и уясни до конца, что нет ни Волгограда, ни Москвы, ни правительства, ни губернаторов. Вся Россия – это наш город. Ты меня знаешь?

– Знаю, – ещё бы он не знал «Ярова Славу», этой, ещё давней студенческой кличкой его звали между собой и руководители предприятий города, так или иначе сталкивавшиеся с ним.

– Так вот, я волею судьбы сейчас возглавляю это государство, и если ты немедленно не выполнишь распоряжение члена Совета обороны, я не поставлю тебя к стенке, осажденному городу дороги патроны, я отправлю тебя через трибунал под охраной ребят с автоматами сутками рыть оборонительные укрепления, пока не загнёшься! Понял!!?

– Понял.

– Вперёд! – Ярославцев бросил трубку.

Зарубин сегодня был поднят в начале первого начальником смены, который доложил о пропаже газа и предпринимаемых мерах. Он тут же вскочил с постели и через полчаса уже был на работе, застав отъезжающую милицейскую машину. Ознакомившись с обстановкой, сел на телефон давить на газовиков. Когда в половине второго ночи стало ясно, что пропала газовая магистраль с севера и что там, в двух метрах от газовой подстанции, начиналась от среза трубы заснеженная, абсолютно пустая степь, он подумал, что над ним шутят. Рассвирепев, стал искать начальника газовой службы, но того нигде не было; позвонил на всякий случай в приемную администрации города. На удивление, ему ответила Дюжева, но сказала, что Ярославцев занят – в кабинете Школова проводит какое-то важное совещание. Тогда Зарубин несколько успокоился, раз Администрация на ногах, значит, меры примут и газ найдут. Он даже прилёг поспать на диване в кабинете, наказав начальнику смены разбудить его, если появится что-то новое.

И вот в три часа ночи его будит какой-то молодой капитан, плетёт какие-то сказки о машине времени и приказывает прекратить подачу электричества на все предприятия города с 8-ми часов утра.

Зарубин взорвался. Знает ли этот молокосос, что подобные распоряжения согласуются с губернатором области, что надо это согласовать с руководством левобережных сетей. Короче, Зарубина понесло. Альтен, спокойно пытающийся вразумить директора ТЭС, распалял его ещё больше, в конце концов, он пообещал вышвырнуть этого капитана, если тот немедленно не уйдет сам. Альтен вышел из его кабинета и от начальника смены позвонил Ярославцеву. Туда же, к телефону, он и пригласил Зарубина, появившись у него неожиданно снова…

– Пиши официальное распоряжение и подпишешься: «Член Совета обороны такой-то», – пробормотал, положив трубку, Зарубин.

В половине четвертого появилась наконец-то заведующая торговым отделом Седенко Наталья Петровна, сорокатрёхлетняя женщина. На вид ей трудно было дать даже сорок. Стройная, красивая до недоступности, она была вдовой одного из летчиков, лечившихся в Будёновске и расстрелянных Басаевым, захватившим там больницу и роддом. Два её сына, Николай и Сергей, погодки, один за другим отслужили в ВДВ. Последний, Сергей, вернулся из армии только полгода назад и поступил, вслед за братом, служить в ОМОН. Они в тайне ото всех, тем более от матери поклялись друг другу захватить, судить и расстрелять Басаева, как преступника, поскольку месть – это не по-христиански, а те, кто должен был его судить, не судили. Теперь им надо было дождаться совместного отпуска, чтобы попробовать достичь своей цели. Наталья Петровна материнским сердцем догадывалась, что неспроста её сыновья так рьяно принялись изучать солдатские науки и чеченский язык, но не знала, как им помешать и не пыталась этого делать.

– Что-то вы долго, – попенял Ярославцев, встав и предложив ей стул.

– Так автобусы не ходят, я пешком. Пока дошла. На ночном такси с моей зарплатой не наездишься.

– Да уж верно, – сказал Ярославцев, присаживаясь сам.

Он немного знал Седенко, но то, что знал о её честном и открытом характере, о её большом опыте работы в общественном питании и оптовой торговле продовольствием, давало ему надежду на правильность его решения.

– Наталья Петровна, я хочу вам поручить очень важное дело.

Он вкратце, не вдаваясь в подробности, обрисовал ей сложившуюся ситуацию и рассказал об уже принятых мерах.

Седенко слушала, опустив голову, изредка бросая взгляд на Ярославцева, пытаясь оценить по выражению лица, тону голоса, насколько, волею судьбы оказавшись во главе большого города, этот человек способен им управлять. До сих пор она знала его по выступлениям на разных совещаниях, да по отзывам непосредственно работавших с ним людей. Тревога на её душе возникла, когда ещё в первом часу ночи были подняты с постели оба её сына, она постоянно нарастала всю эту ночь от обрывков самых невероятных слухов и возросла почти до паники, когда Дюжева подтвердила ей кошмарную реальность. Сейчас эта тревога исчезла. Седенко вдруг стало спокойно оттого, что всю ночь на ногах вся милиция, что город берут под охрану военные, что у Ярославцева уже есть какой-то план действий и что город просто в крепких руках этого мужчины. Когда Ярославцев закончил говорить, она спросила:

– Что я-то смогу сделать со своим отделом из двух инспекторов?

– Вам, Наталья Петровна, предстоит встать во главе материального обеспечения населения осажденного города и всех его учреждений. Первый этап: необходимо сегодня до 12-ти часов дня переписать все продовольственные товары, которые находятся в магазинах, киосках, торговых точках, базах и складах города. Второй этап: организовать питание всего населения по типу полевых кухонь и в столовых не позднее утра семнадцатого, то есть завтра, а сегодня, я думаю, где-то во второй половине дня, комендант города и командующий внешним кольцом обороны, дадут вам количество людей и пунктов питания. И, наконец, третий этап: переписать все непродовольственные товары. Самое главное, что все – и продовольственные, и непродовольственные товары изымаются у их владельцев по накладной в долг, то есть не конфискуются, а, скажем, реквизируются на нужды города. В дальнейшем товары будут либо возвращены владельцам, либо те получат денежную компенсацию. Теперь о ваших людях, – Ярославцев кивнул, заметив попытку Седенко что-то сказать, – кроме Марии Ивановны, и еще двух секретарей весь остальной аппарат администрации передаётся в Ваше распоряжение на 24 часа в сутки. Ещё в Ваше распоряжение мобилизуется аппарат всех банков города, вся налоговая и торговая инспекции, и посмотрим, кого ещё можно будет передать Вам. В общем, учёт и распределение продовольствия по типу военного коммунизма на срок, может быть, несколько месяцев. Задача ясна?

– Не совсем. А зачем нужны непродовольственные товары?

– Пока не знаю точно, но в условиях, когда в наш город прекращено поступление ткани и обуви, бумаги и спичек и тысячи других вещей, и пока мы что-то, не начнём делать сами, а что-то, закупать у окружающего нас мира, мы не можем дать этим товарам исчезнуть в одночасье.

– Тогда надо проверить и склады готовой продукции предприятий.

– Правильно, в первую очередь пищевых.

– Понятно.

– Тогда приступайте немедленно. Горин поможет вам собрать весь аппарат администрации. В четыре зайдите сюда, я представлю Вас Совету обороны. К десяти часам представите мне план ваших действий. Всё, можете идти…

В четыре часа утра в кабинете у Ярославцева собрались члены Совета обороны. После представления им Седенко в её новом качестве, они, вместе с Председателем Думы, прошли в зал заседаний, где собрались члены городской думы.

Председатель Думы, Сафонов Николай Степанович, был уже подробно проинформирован Жилиным о ситуации, в которую попал город, и о действиях Ярославцева, и уже успел рассказать думцам вкратце об этом. Удивительное дело, но его почему-то больше волновало не то, что предпримет Ярославцев для спасения города, а то, что будет с Думой. Когда в зал входили и рассаживались в первом ряду силовики и Седенко, Сафонову на секунду показалось, что решительно идущий за ними Ярославцев сейчас взойдет на трибуну и объявит о роспуске Думы до лучших времен, о переходе всей власти в руки Совета обороны, о диктатуре этого Совета, а значит о диктатуре Ярославцева в городе, о расстрельных мерах по созданию жесткой дисциплины и мертвящего порядка. Но Ярославцев сел в первом ряду, рядом с Жилиным и мягко попросил Сафонова дать ему 20 минут для экстренного сообщения. Тревога Сафонова поутихла, но не отстала. Он открыл экстренное заседание Думы и сообщил, что депутаты вызваны из-за чрезвычайной ситуации, в которую попал город сегодня ночью. Затем предоставил слово для подробного сообщения об этом Ярославцеву.

Председатель Совета обороны поднялся на трибуну и оглядел зал. Перед ним сидели 24 человека, избранных населением города. Взглянув на эти такие разные лица, он обнаружил отсутствие объединявшего их прежде выражения уверенности в себе, которую им придавало ощущение поддержки тысяч людей, проголосовавших за них на выборах. Сейчас, среди депутатов, были разлиты тревога и абсолютная неопределенность положения города и их собственного. Прежде, когда от их решений зависело многое, они в спорах, столкновениях взглядов и мнений медленно, но, в основном, верно принимали эти решения. Сейчас же не было времени на обсуждения. Ситуация катастрофическая, требующая принятия любых решений, но мгновенно, ибо в таких случаях не совсем верные действия всегда лучше их отсутствия. Сейчас у Ярославцева было два пути. Самый простой: приостановить существование Думы на неопределенный срок, а может и навсегда, объявить городу, что ради спасения его жителей от хаоса, паники и гибели, Ярославцев всю власть принимает на себя, а Совет обороны, как совещательный орган, призван помогать ему. Однако этот путь привел бы к возникновению подпольной оппозиции каждому его решению, даже безошибочному на все сто процентов. Далее пойдут репрессии к недовольным его действиями, а кончится всё это мертвящей дисциплиной, доносами и развращением общества любовью каждого к непогрешимому Ярославцеву. А уж потом, в этой драконовской системе, каждый новый дракон будет смешивать с грязью память о драконе предшествующем.

Ярославцев был странным демократом. Он терпеть не мог словоблудия демократических тусовок. За всё время с 1990 года он искренне и убежденно участвовал в деятельности разных демократических партий и движений, но ни в одной из них он не нашел «умения хотеть». Этим «неумением хотеть» объяснял, любимый Ярославцевым А. В. Суворов поражения австрийской армии от французов в конце XVIII века. В конце концов, он охладел к политической возне, но в душе оставался антикоммунистом. Он был ярым противником искусственного равенства между работящим и ответственным человеком и разгильдяем, а то и просто наплевистом, неважно, в какой области эти люди работали. Кроме того, было естественное неравенство между людьми по уму, темпераменту, физическим данным, наконец, по накопленному, а не пропитому и растранжиренному богатству, переданному потомкам. Поэтому он не собирался жёсткую политику «военного коммунизма» превращать в трамплин для собственного диктаторства. Гораздо больше он рассчитывал на деловую инициативу свободных людей, способных ради собственных амбиций и благополучия вытащить из тяжелого положения весь город – то, что осталось от России 1999-го на этой земле 1224-го года…

Так что Ярославцев, по своей натуре человек честолюбивый и не желавший, чтобы о нём шла дурная слава даже у потомков, решил избрать второй вариант.

Он безо всяких предисловий зачитал депутатам проект обращения к гражданам города Волжского. В начале обращения вкратце сообщалось о положении, в котором оказался город с пригородами, затем в городе объявлялось чрезвычайное военное положение. Всё население с 16-летнего возраста объявлялось мобилизованным на защиту города с оружием и с лопатами на строительство оборонительных сооружений. Вся власть в городе сроком на один месяц передавалась Совету обороны под председательством и.о. главы администрации Ярославцева. На время чрезвычайного положения отменялось хождение всяких денежных знаков, а прежние деньги объявлялись ничтожными. Все продовольственные и промышленные товары объявлялись реквизированными Советом обороны с последующим возвращением их владельцам или выплатой компенсации за них.

Заканчивалось обращение следующими словами: «Россияне, сегодня мы, оторванные от нашей большой Родины, просто обязаны сохранить присущие нашему народу во все века силу духа, терпение и стойкость. Только все вместе мы сможем защитить и сохранить наш город, наши семьи, наших детей и наше будущее от трагической развязки. Да поможет нам Бог и наша воля к жизни».

И не давая депутатам опомниться, Ярославцев зачитал им проект постановления о создании Совета обороны. Кроме уже названных и работающих всю ночь Жилина, Кузнецова, Гринёва, Альтена, Зубова и Седенко, он предложил ввести в его состав председателя думы Сафонова, председателя городского суда Дьякову Веру Никитичну и прокурора города Замятина Александра Николаевича. После чего Ярославцев сел за столом президиума рядом с Сафоновым.

– Какие будут замечания по предложенным исполняющим обязанности главы администрации документам? – спросил Сафонов.

– Факты положения города, изложенные в обращении, неимоверно фантастичны, – прокричал, встав со своего места и заглушая гул депутатских голосов, депутат Казанцев, – они требуют проверки. Предлагаю создать комиссию по этой проверке и доработке обращения.

– Тихо, тихо, товарищи, – пытался успокоить депутатов Сафонов и, заметив поднятую руку Гринёва, добавил, – слово предоставляется начальнику горотдела ФСБ Гринёву Александру Беркетовичу.

– Хочу доложить вам, господа депутаты, что час назад мною в гостинице «Волжская» размещён половецкий посол – воин Кэчтен – с его помощником Кэчушем. Сейчас санитарная бригада проводит дезинфекцию их одежды, карантинную проверку их самих, и к пяти часам он будет здесь и сам расскажет вам о том, как в прошлом году русско-половецкое войско потерпело поражение на Калке.

В притихшем зале, после некоторой паузы, раздался голос Сафонова:

– Уважаемые коллеги депутаты. У нас нет времени на длительные обсуждения и проверки. Я предлагаю утвердить два этих документа, в противном случае Совет обороны обойдется и без нас – он уже действует де-факто, но само его существование и решения не будут иметь вполне законную силу, а всякое промедление сейчас поистине смерти подобно.

Снова взял слово Ярославцев. Он рассказал о принятых уже Советом обороны мерах и добавил:

– Господа, сегодня вы являетесь единственными депутатами России на этой планете. Осознайте, пожалуйста, что сейчас наша Городская Дума – это государственная Дума России. Всякое промедление с принятием решений может привести к потере города, а значит и России, а за словом «потеря» стоит гибель большинства нашего населения и деградация остального. Я твердо обещаю, что самое позднее через четыре недели вы соберётесь снова, заслушаете доклад Председателя Совета обороны и примете решение о дальнейших действиях всех структур власти, а пока дайте возможность работать «пожарной команде» в режиме тушения пожара…

…Без двадцати пять депутаты, после краткого, репликами, обсуждения, утвердили обращение к гражданам «Волжской России» – так они изменили его название. В обращение был включен список Совета обороны с указанием новых должностей Жилина (комендант города, заместитель Председателя Совета обороны) и Кузнецова (командующий вооруженными силами Волжской России). Был утвержден состав Совета обороны, предложенный Ярославцевым с добавлением в него главного санитарного врача Бескаравайновой Юлии Романовны.

Городская Дума приняла постановление о введении с нуля часов 16-го апреля 1224 года, сроком на один месяц, чрезвычайного положения в городе и передачи на этот срок всей власти Совету обороны, а так же о собственном заседании не позже как за два дня до окончания срока ЧП.

Перед тем, как разойтись, Ярославцев объявил депутатам, что они его, Председателя Совета обороны, решением передаются на три дня в распоряжение Седенко для проведения реквизиционных мероприятий.

Затем Ярославцев пошёл в свой, теперь уже надолго свой кабинет главы администрации, пригласив Жилина, Зубова, Кузнецова, Альтена и Гринёва.

Не успели ещё войти все, как Жилин, по просьбе Ярославцева, стал докладывать о принятых мерах: опечатаны и взяты под охрану все продовольственные склады, магазины, киоски и все предприятия пищевой промышленности. Опечатаны и под охраной все бензозаправочные станции. Сейчас те же меры применяются в отношении промтоварных точек непродовольственной группы. Опечатать их милиция спечатает, но на охрану сил уже нет. Зубов обещал дать Жилину по мобилизации человек 150, после того, как сформирует батальон для Кузнецова.

Военком доложил, что первая мобилизованная рота уже отправлена Кузнецову и что полностью пополнение и ему, и Жилину поступит к восьми утра. Что касается всеобщей мобилизации населения, то тут есть два варианта. Первый, по месту жительства, но тогда нужно вводить в каждом микрорайоне военного комиссара; второй, через предприятия города – проще, все задачи по формированию рабочих полков ложатся на руководителей предприятий.

– Вот что мы сделаем, – сказал Ярославцев, – в каждом микрорайоне, из числа пенсионеров-офицеров надо назначить коменданта микрорайона, а во дворах – комендантов дворов. Такая структура позволит Жилину осуществлять руководство городом, на этих же комендантов и возложить функции по мобилизации всего свободного населения по первому варианту.

Теперь о том, как кормить население. Первое: дети будут обеспечиваться питанием вместе с учителями в школах с завтрашнего дня. Второе: врачи и больные – в больницах. Третье: служащие и рабочие, занятые в своих организациях и предприятиях – по месту службы и работы. Четвертое: все женщины с детьми до пятнадцати лет, не задействованные в службе по школам, больницам, организациям и тому подобное, остаются мобилизованными в подчинении комендантов дворов для организации круглосуточного патрулирования этих дворов и прилегающих улиц, аналогично пенсионеры и инвалиды. Питаться они будут либо в близлежащих столовых, либо как-то готовить на комендантскую команду самостоятельно.

– Всё остальное население формируется в рабочие роты, батальоны, полки и отправляется рыть укрепления вокруг города в распоряжение Кузнецова, который организует их питание так же, как и боевых подразделений. Такая схема мобилизации будет работать наиболее эффективно и прозрачно.

– Что у вас, Виктор Викторович? – спросил далее Ярославцев у Кузнецова.

– Батальон полностью выведен на позиции вокруг города. Пока за внешним кольцом всё спокойно, но вот проблема: без конца возвращаем машины, которые пытаются вырваться наружу в объезд постов. Приходится даже открывать огонь. Я разрешил в таких случаях, стрелять аккуратно по колесам. Пополнение начало прибывать. Одеваю, вооружаю и на позиции.

– Сколько у вас полевых кухонь?

– Одна и две в резерве на консервации.

– Обе резервные сюда и как можно быстрее.

Открылась дверь, заглянула Дюжева:

– Андрей Андреевич, руководители предприятий собрались в большом актовом зале.

– Спасибо, сейчас иду. Обращение напечатали?

– Да, Сафонов размножает сейчас на ксероксе.

– Хорошо, – и обращаясь уже к Жилину, – Виктор Борисович, подготовьте вместе с Георгием Валентиновичем решение Совета обороны «О мобилизации», «Об организации комендантской службы», о назначении Вас комендантом города и приказ о запрещении движения по городу всякого транспорта в целях экономии горючего. Оставьте на ходу по две легковые машины у себя, Кузнецова и у меня, остальные неспециализированные немедленно в гаражи, а нарушителей с 10-ти утра на штрафные стоянки. Александр Беркетович, где ваш половец? – повернулся он к Гринёву.

– Уже привезли, в кабинете первого зама.

– Возьмите, пожалуйста, обращение, зачитайте его директорам и попросите половца рассказать им о себе, я подойду чуть позже.

– Есть, – Гринёв вышел из кабинета.

– Виктор Викторович, где будет ваш штаб, где вас искать при необходимости?

– Штаб останется в части на Деревянном (так в городе неофициально назывался поселок, где размещался учебный батальон), а где меня найти, будет знать дежурный. Проще через сержанта, что в радиостанции под вашим окном.

– Ну что ж, желаю удачи, – отпустил его Ярославцев.

Кузнецов вышел.

– Григорий Альфредович, возьмите под свое начало порт и ГЭС. Ваша задача: в минимально короткий срок восстановить и привести в действие весь наш флот и подготовить агрегаты ГЭС к приему большой воды. Напишите проект постановления Совета обороны об этом, и сегодня, к двум часам дня, вместе с директором ГЭС и начальником порта представите мне план действий. Вопросы есть?

– Вопросов нет. Разрешите идти?

– Действуйте.

– Ну что, господа, оставляю вас здесь, работайте, буду после совещания с директорами, – сказал Ярославцев Жилину с Зубовым, писавшим проекты приказов, и вышел в приемную.

– Мария Ивановна, – он отвлек Дюжеву от очередного телефонного звонка, – сделайте себе, пожалуйста, список членов Совета обороны с их адресами и телефонами и пригласите их всех на заседание на 16 часов. Да, ещё, оставьте за себя в приёмной одну девочку, а сами с другой отдыхать. Вы приедете к 14-ти часам, а вторая секретарша к 20-ти, на ночное дежурство. Возьмите одну машину, она отвезет вас по домам.

Ярославцев пошёл в кабинет первого зама «мэра» и позвонил домой…

Люба Саркисян, с красивым армянским отчеством Армаисовна, ещё девятилетней девочкой попала в Волгоград вместе с родителями после известных сумгаитских событий. Её отец был врачом стоматологом, а мать – учительницей английского и немецкого языка. По паспорту её отец был армянин, а мать азербайджанка, но, по сути, они принадлежали к той, теперь уже размётанной и исчезающей в истории нации «Бакинец». Это была удивительная этническая общность, сложившаяся ещё в конце XIX века. Её костяком служили русский язык и русская культура, разбавленная кавказскими обычаями, еврейским и немецким практицизмом и мусульманским домостроем. Политиков-авантюристов никогда не устраивало мирное сожительство разных культур и обычаев, а тем более их взаимопроникновение. Раздор и ненависть – вот главные слагаемые, которые позволяют быстро, буквально «из грязи – в князи» прорваться к власти, опираясь на минимум интеллекта. Поистине вечно живущий принцип: «Разделяй и властвуй». То, что в дальнейшем, в перспективе, оказываются проигравшими их собственные народы, что на ненависти нельзя ничего строить, а только разрушать всё подряд, начиная с души и совести людей, этих политиков не волнует. Власть любой ценой, хоть по трупам собственных оболваненных националистов.

Так и пришлось Армаису увозить от угрозы расправы свою семью сюда, в Россию. На все свои сбережения он купил домишко на южной окраине Волгограда, и за десять лет постепенно отстроил его, превратив в двухэтажный коттедж. Всё это стоило Армаису и его жене Земфире очень больших трудов – не очень-то нашикуешься на зарплату врача и учителя. Поэтому отец Любы без конца пропадал на всяких подработках, а мать бралась за переводы на дому различных статей, договоров, инструкций. И всё же средств хватало с большой натяжкой, а у Любы были ещё братик и две сестрички младше её. Поэтому девушка не могла согласиться на уговоры родителей и после 11-го класса пошла не в университет, как они настаивали, а в профтехучилище речников, на повара. Во-первых, через год у неё будет очень полезная профессия, во-вторых, в училище, кроме стипендии, было ещё и бесплатное питание. И если Люба не могла бы пока существенно помочь семье, то, по крайней мере, разгрузить хоть отчасти семейный бюджет от расходов на себя – уже было неплохо. В конце концов, отец смирился с решением дочери.

В мае, перед окончанием училища, Любу направили проходить практику на баржу Рахметова, и Кошкин влюбился в неё с первого взгляда. Она хорошо помнила, как этот красивый сильный парень потерял дар речи, когда Рахметов привел её с берега, чтобы представить команде кока-практиканта. Люба сначала даже обиделась – вся команда люди как люди, а этот угрюмый какой-то. Поэтому она всё пыталась в небольшое свободное время почаще крутиться возле него. Её разбирал азарт: сможет она разговорить этого Кошкина или нет. Прошла неделя, вторая, но Кошкина при ней, как подменяли, он терялся, не знал, куда себя деть и в то же время не мог оторвать от неё глаз. Каждый раз, когда появлялась в его поле зрения её стройная фигура с черноволосой, черноглазой головкой, у него разливалась в груди какая-то теплота. Кошкин терялся и забывал про всё на свете. Он в этот момент ощущал только её присутствие и… терял дар речи.

Однажды, когда они подходили к Астрахани загружаться ранними помидорами для Москвы, Люба поднялась в рубку, где капитан наблюдал, как Кошкин заводит баржу в порт на швартовку.

– Можно мне посмотреть? – спросила она Рахметова.

– Проходи, дочка, – разрешил капитан улыбнувшись.

Кошкин, оказавшись между Рахметовым и Любой, слушая её воркующий голос и объяснения капитана, что, да зачем все эти кнопки, рычаги, тумблеры и приборы, просто весь взмок от напряжения. Ей-богу, в первый раз заводить баржу в порт было легче, чем сейчас. Он с огромным трудом выполнил все операции с максимальной точностью и, только, когда баржа уже стояла пришвартованная и заглушила двигатель, отер, наконец, пот со лба. Рахметов же, как будто специально добивая его, спросил Любу:

– А что, дочка, в Астрахани бывала?

– Нет, ни разу.

– Вот как? А Кошкин её знает вдоль и поперек.

Кошкин удивленно глянул на капитана, он ведь на самом деле всего два раза был на астраханском берегу, да и то в город не углублялся.

– Ну так вот, – продолжал Рахметов, – сегодня уже вечер, а завтра целый день будет погрузка и я даю вам с Кошкиным увольнительную на берег с восьми утра. Семён сходит в управление портом, занесет документы и будет тебя знакомить с городом. Согласны?

– Здорово! – воскликнула Люба, а Кошкин посмотрел на неё с такой нежностью и растерянностью, что ей стало его жалко, и она тихо добавила, – если не хочешь, я сама посмотрю город.

– Нет, нет, еще потеряешься, – встрепенулся Кошкин,

– Ну, тогда я завтра буду готова к восьми утра, – сказала Люба и, чего-то засмущавшись, выскочила из рубки.

На следующий деньСемёна как будто прорвало. Он, гуляя по Астрахани, без умолку рассказывал Любе о себе, о своих казачьих корнях, о службе в Севастополе, о военных кораблях и их различиях, о Волге с её мелями и глубинами, о городе Волжском, где он родился и вырос, о…

Люба слушала его, вникая и не вникая в суть рассказа, её все больше и больше интересовал сам Кошкин. Она взяла его под левую руку, он как-то задохнулся на полуслове, пожал правой ладонью её пальцы на своей руке и уже тише продолжал рассказывать дальше. Незаметно они зашли на базар, наполненный всевозможным богатством. Люба стала прицениваться к клубнике, и Семён тут же купил ей кулек ранней ягоды, потом они пошли по рядам с заморскими фруктами, и вдруг Люба услышала знакомую азербайджанскую речь. Она взглянула – за прилавком стоял какой-то неприятный, нагловатый парень, лет семнадцати, и мужчина, лет тридцати пяти. Этот сопляк, поглядывая на неё, говорил на своем языке старшему: «Хороша фигурка, такую бы попку да в постель», а второй ему: «Вот бы воткнуть ей, чтоб завизжала и своей попкой завертела», – и, – «Ха-ха-ха».

Люба замерла, в ней мгновенно поднялась ярость и, повернувшись лицом к хохочущему мужику, она швырнула прямо в его лицо клубникой и прошипела на азербайджанско-русском:

– Втыкай своей сучке, гядаш паршивый, чтобы она у тебя что-нибудь отвертела.

– Что случилось, Люба? – спросил недоумевающий Кошкин, взяв её под руку.

Он не понимал, о чем речь, его удивило знание Любой азербайджанского и озадачила её ярость. Семён догадался, что эти двое действительно сказали что-то оскорбительное, и посмотрел на обидчиков решительно, как бы требуя объяснений.

– А ничего не случилось, забирай свою шалаву и проваливай отсю… – закричал ему юнец.

Но не успел он договорить, как левая рука Кошкина уже схватила его за грудки. Опрокидывая с прилавка коробочки с апельсинами, яблоками, виноградом, Семён мгновенно выволок его к себе и резким ударом правой отправил лететь на три шага и ещё на пару шагов скользить-катиться по асфальту. Кошкина взвила наглая манера этого молокососа разговаривать таким тоном, да еще оскорблять обожаемую им девушку. В это время из-за прилавка выскочил старший напарник поверженного юнца и бросился на Кошкина с ножом. Семен схватил валяющийся деревянный ящик, подставил его под нож, и тот, с силой сломав боковую досочку, застрял в днище. Следующее мгновение: черноусое лицо, получившее сильный кошкинский удар в челюсть снизу, запрокинулось вправо-назад и, поднимая за собой туловище и выпустив из рук застрявший в ящике нож, улетело обратно через прилавок, чтобы с грохотом опуститься за ним.

Люба, придя в себя, схватила Семёна за руку:

– Бежим!

– Ни хрена, – прошипел сквозь зубы не остывший ещё Кошкин и, увидев подбегающих двоих парней в милицейской форме, пошёл прямо на них, не выпуская из рук ящика с застрявшим в нем ножом.

Старший сержант Баилин, приняв от Кошкина заявление о покушении на убийство и записав его и Любы объяснение, повертел в руках нож со слоеной пластмассовой рукояткой и сказал:

– Теперь слушайте ребята внимательно. Сейчас идите на корабль. Вас там, а может, ещё по дороге, найдет их мафиози, ну что-то вроде главы их местного землячества или клана, как хотите, человек в семьдесят. Давно его ребята не попадали в такие переделки. Те-то двое новенькие, ещё не поняли, что они в России, а не у себя дома, где им подобное хамство по отношению к русским сходит с рук. Так вот, будет он просить, чтобы вы забрали заявление – соглашайтесь, только скажите, чтобы я сам к вам на баржу заехал.

– Это, чтобы ты с них подороже взял? – усмехнулся Кошкин.

– Зря язвишь, – ухмыльнулся в ответ Баилин, – драку-то ты затеял. Я видел, и свидетели подтвердят, но могут подтвердить и твою интерпретацию, если я их об этом попрошу. Вот нож – это серьёзная улика и большое преступление, поэтому их пахан уже наверняка здесь и ждет встречи со мной. Тебе очень нужно таскаться по следствиям и судам, да девчонку свою таскать? А он с ними сам по-свойски разберётся, и снова вся его контора будет вести себя тихо и мирно, уважать православный народ. Понятно?

– Понятно, я подумаю, – уже без усмешки сказал Кошкин и встал, встала и Люба. Семён взял её под руку.

– Подожди, я вас выпущу через чёрный ход, – встал из-за стола Баилин.

Они вышли прямо на улицу и не спеша пошли к порту.

– Я не знал, что ты по ихнему понимаешь, – прервал молчание Семён.

– У меня мать азербайджанка, я родилась в Баку и в школе начинала учить их язык.

– Вот как, а фамилия вроде армянская.

– И армянский знаю.

Кошкин с восхищение посмотрел на неё. Он сам учил в школе немецкий и так его толком и не знал. Поэтому всякий человек, знающий больше одного не русского языка, был для него академиком.

– А может, и ещё какие знаешь?

– Английский, я же готовилась в университет, да понимаешь, нас четверо детей, я старшая, родителям очень трудно, поэтому я – повар.

Семён нежно обнял её за плечи, ему вдруг захотелось разбиться, но чем-то помочь ей. Люба не отстранилась. Она только подняла на него свои чёрные насмешливые глаза и спросила:

– А где ты научился так здорово драться?

– А, до армии два года боксом занимался, а потом во флоте нас учили боевому самбо, – с деланной скромностью ответил Семен.

Когда через три часа они подходили к барже, в левой руке у сияющей Любы был букетик астр, купленный Кошкиным, а правой, прижимаясь к нему, девушка держала Семена под руку. Он, ощущая своим предплечьем девичью грудь, был на седьмом небе. Они молчали, думая каждый о своём, но уже представляли себя только вместе друг с другом.

Когда до баржи оставалось метров 300, их догнала невесть откуда вынырнувшая черная БМВ и, поравнявшись с ними с левой стороны, сбавила ход. В передней дверце опустилось стекло и, выглянувшая бритая голова спросила Любу:

– Айгыз, сан азербайджансан (девушка, ты азербайджанка)?

– Ёх, бакыям (нет, бакинка), – ответила Люба.

– Бу саним киши (это твой муж)?

– Хари, мян ону арвад (да, я его жена).

– О азербайджан дили билир (он понимает по-азербайджански)?

– Ёх (нет).

– Деян буюрун (подожди, пожалуйста), – и водителю БМВ, – Сахла (стой).

– Они просят нас остановиться, – сказала Люба Семёну, останавливаясь.

Семён, напрягшийся с самого начала разговора и готовый к немедленному отпору, не прерывал непонятного ему диалога, который пока вёлся вроде бы спокойно. Остановившись, он взял Любу за руку и прикрыл её левым плечом.

Из машины вышли четверо. Трое, как и этот бритый, здоровенный под два метра детина, были в черных футболках и серых пиджаках. Четвертый, в джинсовой куртке и с красной ссадиной под глазом, только-только начавшей синеть, был тот самый наглый юнец, презрительно ухмылявшийся сейчас, глядя на Кошкина и Любу. Его взяли, чтобы опознать их, и наглец думал, что сейчас им кранты.

– Это твоя жена? – спросил бритый Кошкина, кивнув на Любу, которая сжала ладонь своего матроса.

– Да, – уверенно соврал Семён и пожал в ответ ладонь подруги.

– Что там, на базаре случилось?

– Он оскорблял её, – ответил Кошкин, кивнув на наглого юнца.

В следующую секунду мощный удар пудового кулачища смел с лица юнца ухмылку, он упал, а молодой кучерявый парень молча поднял его, приложил к разбитому, кровоточащему носу под сразу ставшими удивленно-виноватыми глазами, платок и запихнул его на заднее сиденье машины.

– Больше он никого оскорблять не будет, а твою жену будет обходить за километр, – продолжил бритый, и, вытирая платком кулак, добавил, – что же касается того, который кинулся на тебя с ножом, то его больше в Астрахани не будет никогда, клянусь чем хочешь, только забери заявление из милиции, – потом повернулся к водителю, – пичаг вер бура (дай сюда нож).

Водитель достал из машины тот самый нож с наборной ручкой.

– Отойдём в сторонку, – бритый взял Кошкина под руку и отвел его к бамперу машины, – возьми нож на память, это твой трофей. Забери заявление, и, когда что будет нужно, только спроси на базаре Газала, это я. Договорились? Сейчас, если хочешь, заплачу тысячу за обиду и отвезу туда, к Баилину, и обратно. Кошкин улыбнулся, вспомнив наставления старшего сержанта, и сказал:

– Вот что, Газал, скажи Баилину, чтоб выбросил мое заявление, а если не поверит, то привези его сюда. Я буду вон на той барже. А денег ваших не надо, я честью жены не торгую.

– Хорошо, – Газал хлопнул Кошкина по плечу, – ты мне, правда, нравишься – наш человек.

Они сели в машину и, развернувшись, поехали в город, а Семён подошёл к Любе:

– Ну, привет, «жена».

– «Киши», – и пояснила в ответ на недоуменный взгляд Кошкина, – «муж» – объелся груш.

Они засмеялись, и вдруг Кошкин обнял Любу, и они слились в коротком, но обжигающем поцелуе. Так они приняли сердцами слияние своих судеб в одну судьбу.

Вечером, за ужином в кают-компании Воропаев, который случайно видел с бака их разговор у БМВ, поинтересовался этим случаем. Пришлось им рассказать о своих приключениях на берегу. Люба обрисовала героическое поведение Семёна, его храбрость и силу. Матросы бурно реагировали на её рассказ, когда же она рассказала, как они прикинулись мужем и женой, – всё, кличку «молодожёны» они себе обеспечили минимум до конца навигации, а Любу, матросы, до конца практики, звали исключительно «Кошкиной».

Потом было знакомство с родителями и родителей друг с другом, была договорённость сделать скромную свадьбу в конце октября, Люба поступила всё же в университет на заочное отделение. В августе, когда её матери с остальными детьми удалось устроиться в загородный детский лагерь, а отец Любы был в командировке, к ней приехал отпущенный Рахметовым Кошкин, и она стала женщиной. Семён, уже имевший кое-какой севастопольский опыт, был очень нежен и нетороплив.

Двое медовых суток они не выходили из дома и распалились так, что Кошкин хотел бросить баржу, а Люба, напротив, – переселиться к нему в каюту, но, в конце концов, они приняли мудрое решение испытать страдание разлукой. Семён вернулся осунувшийся на баржу, а Люба, расцветая, понесла плод их любви. В сентябре, с помощью отца Семёна, ей удалось устроиться в волжский портовый ресторан «Прибой», и будущая госпожа Кошкина поселилась в Волжском, в двухкомнатной квартире прабабки Семёна. Там она принялась обустраивать их будущее гнёздышко, да помогать по хозяйству ещё очень шустрой, несмотря на свои восемьдесят, одинокой старушке, бабке Пелагее.

Когда на её глазах Волжское море исчезло вместе с дорогой сердцу баржей, она кинулась к диспетчеру и не отходила от него, пока не дали свет, не заработала портовая радиостанция, не услышала знакомые голоса Паши и Рахметова.

Конец ознакомительного фрагмента.