2
Предупредительность мальчишки в белой форменной тужурке, тащившего мою сумку, закончилась ровно у лестницы, ведущей на самый нижний этаж, то есть в отделение кают третьего класса. Изысканные манеры и почтительная вежливость, которую он рьяно демонстрировал пассажирке, введенной на борт самим Голубчиком, слетели с него в мгновение ока, губы скривились, даже походка стала какой-то развинченной. Он, морща нос, прошествовал по коридору, толкнул ногой дверь, проворчав: «Пришли, что ли?», бросил сумку на пол и вышел, не дожидаясь ответа.
Каюта была маленькой, узкой и длинной и походила на пенал Раскольникова. На вытяжке администрация, видимо, сэкономила, и обитатели нижней палубы могли без труда определить по запаху, каким будет сегодня фирменное блюдо в ресторане наверху. Наверняка этими райскими условиями я обязана пронырливому сучонку-секретарю, которому Голубчик поручил уладить вопрос о моем размещении. Ушлый парень срубил, должно быть, лишнюю сотню баксов, в отчетности написав, что поселил меня во втором классе.
Я с размаху плюхнулась на застеленную узкую полку – мое ложе на время круиза. Настроение резко испортилось. Шикарная поездка – предмет зависти однокурсниц – вдруг показалась тягостной каторгой. Теперь две недели мотыляться по этому гребаному кораблю, ни в одно кафе не зайдешь – даже на чашку кофе денег не хватит, и любоваться на всех этих хмырей с толстыми кошельками и их обнаглевших баб, да еще терпеть презрительные гримасы обслуги. Еще неизвестно, к тому же, каким там фруктом окажется почетная гостья Голубчика, к которой меня приставят бесплатным приложением. Впрочем, не бесплатным, конечно. По итогам путешествия мне нехило заплатят, надо почаще себе об этом напоминать. Да и кто знает, как сложится жизнь, может, я так замечательно себя проявлю, что Голубчик возьмет меня куда-нибудь на постоянную работу. Или действительно отыщется тут щедрый и не слишком омерзительный кавалер. А что? Разве хуже я любой из этих разряженных блядей? А может быть, сам Анатолий Маркович? Чем черт не шутит?
Я подошла к зеркалу и придирчиво всмотрелась в собственное отражение. Фигурой уж точно бог не обидел, девяносто-шестьдесят-девяносто, все как надо. Глаза… Нормальные глаза, довольно большие, и цвет необычный – фиалковый, как у Элизабет Тейлор. Нос небольшой, губы вот подкачали – пухлые какие-то, впрочем, говорят, это признак страстного темперамента… Я откинула голову, плавно перебрасывая длинные русые волосы с плеча на плечо. Эффектно, ага. Особенно если на открытом воздухе, да в солнечном свете, чтобы пряди заиграли разными оттенками. Ну, хороша, хороша, еще одеться б получше…
Выше нос, Алена Игоревна, кукситься некогда, ты у себя одна. Мамочка, бедная, умерла от рака полтора года назад, а папуля, бухающий без просыху с новой сожительницей в родном Кирове, не в счет. Заботиться о тебе некому, так что дерзай, дорогая, а там еще посмотрим, кто перед кем понты кидать будет.
Из соседней каюты раздались голоса. Слышимость в этом клоповнике оказалась превосходная, будто невидимые собеседники разговаривали ровно за моей спиной.
– Скоты! – гневно бурлила женщина. – Я не могу работать в таких условиях. Я им не прачка и не горничная, мне нужен воздух. От этого угара у меня сядет голос. Пусть тогда Голубчик сам выступает.
– Наташа, ну выйди на палубу подыши, что ты нервничаешь? – сипло отозвался ее собеседник.
– Подыши? – вскинулась тетка. – Прекрасно! Спасибо за ценный совет! Помощи от тебя как от козла молока.
– А что я, по-твоему, должен сделать?
– Что? Действительно – что? Экая задача! Скажем, пойти к управляющему, потребовать, чтобы нас переселили в другую каюту. Кулаком по столу стукнуть, наконец!
– Какое право я имею что-то у него требовать? Я здесь никто…
– Ты всю жизнь никто! – радостно констатировала моя соседка. – Никто, ничто и звать никак.
По грудному поставленному голосу я догадалась, что это та самая толстая хабалка, что отчитывала нерасторопного мужа, затерявшегося в толпе перед отплытием теплохода. Супер! Еще и с соседями повезло, всю дорогу слушать их перепалки. Неплохо бы отомстить им как-нибудь ночью страстными стонами, но это вряд ли. Я девушка одинокая, скромная, в свой пенал никого не приведу. А если уж подыщется кто достойный, пускай на свою территорию приглашает, заодно и проверим, не притаилась ли там законная супруга.
Концерт за стенкой меж тем продолжался.
– Ой, да что с тобой говорить, застегни лучше, – буркнула тетка. – Аккуратней, не дергай. Порвешь платье, на какие шиши я новое куплю? Ты, что ли, сподобишься и заработаешь что-нибудь?
– Что ты хочешь от меня? – вскипел наконец долготерпеливый муженек. – Я делаю все, что могу. Я всю жизнь проработал театральным художником, и пятнадцать лет тебя это устраивало. Пойми, я не виноват, что ситуация в стране изменилась и моя специальность теперь не востребована… Хочешь, чтобы я все бросил и пошел вышибалой в ночной клуб? Так меня не возьмут…
– Я тоже не виновата, что мне кушать хочется иногда, – парировала она. – Я почему-то могу крутиться, вертеться, как вор на ярмарке, там подработать, здесь подсуетиться… А ты слишком гордый у нас, чтобы задницу от дивана оторвать, аристократ долбаный!
Под аккомпанемент семейных дрязг я облачилась в единственное имевшееся в наличии приличное платье – черное, трикотажное, выгодно подчеркивающее фигуру, – расчесала волосы, тронула тушью ресницы. Знакомство с будущей начальницей, по словам Голубчика, должно состояться вечером в ресторане, и я, не без оснований полагая, что это будет мой единственный званый ужин за всю поездку, подготовилась как следует. Время еще оставалось, и я решила прогуляться по палубе, полюбоваться обещанными в программе круиза «живописными российскими просторами» и заодно выветрить из волос прогорклый кухонный запах.
В коридоре я столкнулась с сердитой бабой, как раз выходившей из соседнего пенала. Теперь ее увесистая фигура была помещена в расшитый бисером и пайетками сусально-народный сарафан, а пшеничные косы венчало что-то вроде кокошника. Заманчиво предположить, что соседская парочка на досуге предается сексуальным игрищам с переодеваниями, но я быстро сообразила, что тетка, должно быть, одна из артисток разрекламированной ресторанной шоу-программы.
Справа и слева, отделенные от борта корабля широкими полосами воды, медленно плыли обратно в Москву покрытые первой весенней зеленью и желтыми головками мать-и-мачехи берега. Дымили заводскими трубами небольшие городки, мелькали приземистые покосившиеся деревенские домики за обветшалыми изгородями. Небо постепенно наливалось густо-сиреневым цветом. Выше, на прогулочных палубах, замерцали огни, и по воде заструились размытые дрожащие световые дорожки. Мимо меня прошествовали вперевалку два упитанных мужичка, неизвестно как попавшие в зону персонала. Один, бритоголовый, в широком двубортном пиджаке, рассказывал что-то второму – громко, развязно, пересыпая речь матерными прибаутками. Второй похохатывал, откидывая голову, отчего короткая золотая цепь впивалась в мясистую шею.
Я остановилась у перил и вытащила сигарету.
– Привет! – поздоровался кто-то сзади.
Обернувшись, я увидела того самого парня, что сопровождал на причале итальянку. Ну и глазищи же у чувака, утонуть можно!
– Привет, – отозвалась я. – У тебя что, увольнительная на вечер?
– Что? – переспросил он.
– Госпожа отпустила проветриться?
– Я тебя не понимаю. Странно, вообще-то я русский знаю хорошо…
– Забей, – со смешком отмахнулась я и, увидев, что его недоумение только усугубилось, пояснила: – Не бери в голову, забудь.
– Я хотел… – начал он. – Я тебя чем-то обидел на пристани? Ты рассердилась. Извини, пожалуйста.
– Да брось. Просто я была не в настроении.
– А почему? Ведь ты же едешь отдыхать.
– Э, нет, я еду работать. Обслуживать какую-то грымзу. Впрочем, как и ты.
Это было забавно – подкалывать его, понимая, что глубина злых шуточек ему недоступна. Парень, кажется, уже смирился с тем, что не понимает половины моих реплик, и перестал обращать на это внимание.
– Меня Эд зовут, Эдоардо. А тебя?
– Алена.
Я швырнула окурок в убегающую из-под борта воду и протянула Эду руку. Тот подхватил ладонь и быстро поднес к губам. Его горячее дыхание опалило кожу, и я отчего-то вздрогнула. И тут же рассмеялась и выдернула руку.
– Дружок, ты не по адресу. У меня на такую красоту денег не хватит.
Он снова, кажется, ничего не понял и уставился на меня своими чайно-изумрудными глазищами. Речной ветер играл медным вихром над его лбом. Мальчишка был прямо-таки воплощенная юность и невинность, так и не скажешь, что жиголо. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, мне неприятности с богатыми самодурками не нужны.
Эд протянул:
– Ты такая… необычная… интересная… И знаешь, ты похожа на одну актрису. На Мэг Райан!
– Да ну, – хохотнула я. – Ты тоже ничего, прямо-таки статуя Давида.
Он взглянул на часы – «Радо», успела отметить я, – поморщился с досадой.
– Половина девятого. Черт! Мне нужно идти.
– Половина девятого? Потрясающее совпадение, и мне нужно идти!
– А тебе куда? – заинтересовался он.
– В ресторан на нижней палубе. Меня там ждут…
– «Волжские просторы», – радостно подхватил он. – И мне туда же! Здорово! Тогда я смогу тебя проводить.
– А синьора не заругает, если увидит нас вместе?
Он потер пальцем переносицу.
– Не думаю. Почему она должна ругаться?
– Свободных нравов, значит? – усмехнулась я. – Ну смотри, если что, я прикинусь веником, мол, я тебя знать не знаю.
– Веником? – снова вылупился он. – Это… Чем подметают?
Я расхохоталась:
– Блин! Какой же ты смешной, сил нет! Ладно, пошли, а то опоздаем.
Он церемонно взял меня под руку, притиснув локоть к горячему – даже сквозь футболку чувствовался жар – подтянутому торсу, и мы прошествовали к лестнице наверх. Два сапога пара – юный альфонс и охотница на подходящего папика.