Глава 2
Весь следующий день я был в состоянии смятения и ожидания следующей встречи с незнакомкой. Относительно ее природы я предполагал три варианта. Первый вариант – что этот образ является персонификацией множественной личности, существующей в моем бессознательном, некой Аниме, представляющей непроявленные черты моей собственной психики. Контакт с ней давал мне уникальную возможность интеграции с ее бессознательной частью. Второй вариант, состоял в том, что правополушарная личность, описанная Майклом Газзанигой, каким-то образом преодолела во сне деспотию левополушарного интерпретатора, поменялась с ним местами и породила фантасмагорический образ женщины-пастора, как манифестацию собственного безграничного торжества над дневным угнетателем. Как и в первом варианте, я надеялся, что диалог с этой сущностью, как разновидность диалога с бессознательным, откроет канал исследования подпороговых для сознания информационных потоков, включая внечувственное восприятие, предвидение будущего и других подобных явлений. Третий вариант состоял в том, что незнакомка действительно существует в неком мире, отделенном от нашего какой-то преградой, связанной с пространством, временем или порогом восприятия. Конечно, этот вариант представлялся маловероятным, но странное ощущение подлинности происходивших прошлой ночью событий не оставляло меня весь этот день. Из ее слов следовало, что все эти эфирные двойники живут своей жизнью, похожей на нашу, используя нас в качестве источника энергии. Причем они также имеют своих пастырей, которые, в свою очередь, паразитируют на них. Вообще, идея поедания низших форм высшими, как важнейший принцип жизни, предстала передо мною во всей своей отталкивающей наготе. В сущности, здесь не было ничего нового, за исключением обескураживающей особенности, состоящей в том, что человек также входит в эту цепь в качестве не только поедающего, но и поедаемого. В самом деле, думал я, а почему нет? Почему, именно на человеке должна завершаться пищевая цепь? Если это общий принцип, то логично, что и люди не являются исключением из правила. До уровня человека все части цепочки состояли из вещественных организмов разного уровня организации. Начиная с человека, кроме вещественной составляющей деятельности организма, появилась невещественная составляющая – эмоции и мысль. «Вполне логично, если ими что-то или кто-то питается», – думал я. Надо сказать, что вместе с тревогой и замешательством, эти мысли доставляли мне некое своеобразное удовольствие, как своей необычностью, так и предчувствием близости к разгадке грандиозной тайны, которую мне сулило продолжение знакомства с этим существом из сновидения. Тысячу раз я спрашивал себя: почему именно меня выбрала эта женщина, или что-то, что я воспринял как женщину? Какова цель вызова моего сновидения в их мир? Будет ли продолжение этого контакта? Что значат ее последние слова: «Все зависит от тебя»? Словом целый день, вспоминая и обдумывая обстоятельства этого сновидения, я с нетерпением ожидал вечера. То, что встреча с незнакомкой состоится грядущей ночью, почему-то казалось мне очевидным. Долгое время возбужденное состояние не давало мне заснуть. Разные варианты развития предстоящего сновидения громоздились в моем сознании. Я подготовил примерный список вопросов, ответы на которые хотел бы получить. Главное, что меня беспокоило, это не повторить ошибку прошлого визита к незнакомке, не упустить инициативы и не позволить ей говорить загадками и намеками. Однако беспокоился я напрасно. Эта ночь и несколько следующих ночей прошли без осознанных сновидений. В целом, осознание себя во сне – редкая удача. Как правило, средняя частота осознанных снов для меня – 2-3 в месяц, при условии, что я каждый день совершаю усилия, чтобы их увидеть. Наконец, через неделю я осознал себя во сне, однако это было обычное люцидное сновидение с прекрасными архитектурными ансамблями, сверкающими мостовыми и неконтролируемым полетом в конце. В начале полета, который является верным признаком перехода осознанного сновидения в обычный сон, я вспомнил про то, что я должен найти дом, в котором происходили интригующие события той памятной встречи, но моя осознанность внезапно рассеялась. После этого я несколько раз попадал в осознанное сновидение, но ни в одном из них не встречал незнакомки. Более того в большинстве этих сновидений я даже не вспоминал о ее существовании. Через несколько дней ожидания, я понял, что новой встречи не будет. Наверно, я что-то сделал не так, или, напротив, – не сделал того, что она от меня ожидала. А как же быть с обещанием познакомить меня с пастырем Сервантеса и Воннегута? Ведь это обещание было безусловным и звучало как: «Я его когда-нибудь с тобой познакомлю». «Стоп, – подумал я, – так это он или она его со мной познакомит, а не меня с ним! Вот в чем дело! Я может и догадываться не буду, о том, что она покажет меня какому-то другому пастырю и скажет что-нибудь вроде: «Вот видишь, этого двойника? Он опыты ставит с осознанными сновидениями. Я как-то вызвала его тело сновидения к нам. Напугала его до полусмерти. Вот видишь: озирается по сторонам, чувствует, что о нем говорят. Ха-ха». Досада охватывала меня при этих мыслях, потому, что я и правда, часто чувствовал присутствие чего-то невидимого за спиной. Внезапно, оборачиваясь я боковым зрением отмечал, какое-то неуловимое размытие сцены с левой стороны за спиной. Со временем такие эпизоды становились все реже, а память об этом визите к пастырю стала вытесняться другими событиями, тускнеть и переходить в разряд курьезных воспоминаний. Нет, нельзя верить женщине – в который раз подумал я, а женщине из сновидения и подавно.
Между тем, обещание свое незнакомка сдержала, правда наше знакомство состоялось не в сновидении, а наяву и в самой неожиданной форме.
Однажды, в один из рабочих дней, на моем столе зазвонил телефон. Звонил один из моих старых знакомых, который как апериодическая комета, появлялся ненадолго в поле моего зрения и снова исчезал на несколько лет, поскольку работал в каких-то экспедициях за границей.
– Привет, – сказал он и сразу перешел к делу, – у тебя агатовая ступка не валяется где-нибудь, случайно?
– Агатовые ступки нигде случайно не валяются, – дипломатично ответил я, прикидывая как бы мне аккуратно уйти от вопроса, который сулил мне потерю этой ступки надолго, а может и навсегда.
Казалось, он понял мои колебания: – Не волнуйся, это не мне. Сейчас мы приедем. Тебя ждет сюрприз, – со смехом сказал приятель и повесил трубку.
Действительно, через десять минут послышался шум приехавшей машины, хлопанье дверей и голоса – приятеля и еще один голос, который был мне смутно знаком. Через мгновение, я вспомнил – чей это голос. Это воспоминание потянуло за собой целую вереницу других: темный внутренний двор политехнического института, ярко освещенные окна лаборатории в приямке фасада одного из зданий и вечно бессонный лаборант кафедры – Вячеслав Новоселов. Никто не знал, когда он спит, во всяком случае, в любое время ночи его можно было видеть через окно полуподвального помещения лаборатории за столом, с паяльником или карандашом в руках и неизменной папиросой в зубах. Как ему удавалось такое злостное нарушение режима работы – неизвестно. Формально, он что-то делал для кафедры, но в основном занимался своими исследованиями. В советское время такие уникумы были не в редкость. Психологическое обоснование терпимости администрации к наличию в коллективе человека, который занимается изобретениями, непосредственно не связанными с его основной работой, состояло в том, что просил он не много – рабочее место, небольшую зарплату и кое-что из материалов или реактивов, а обещал много – новое необычное вещество или технологию, энергию из космоса или что-то в этом роде. При этом администратор тоже чувствовал себя потенциальным благодетелем человечества, человеком широких взглядов и… это ему ничего не стоило. Несомненно, принадлежа к категории чудаков, Слава не был им. Это была маска, за которой скрывался отчаянный нонконформист, идеалист-мечтатель, штурмующий небо. То, что штурм неба происходил в помещении, расположенном ниже уровня земли, не смущало Славу. «Не место красит человека, а человек место и еще – Ломоносов говорил: маленький человек и на горе мал, а большой велик и в яме», – отшучивался Слава, на мои вопросы о том, когда, наконец, он переберется из подвала в приличную лабораторию. «Оборудования и данных всегда достаточно, беда в том, что воспользоваться ими не хватает фантазии», – часто повторял он.
Чем же он занимался? На этот вопрос трудно ответить однозначно. Можно только сказать, что его занимало все, что раскрывало жизнь с неожиданной стороны: предсказание будущего, телепатия, телекинез и подобные этим явления и способности человека и животных. Он был разведчиком будущего, серьезным и опытным следопытом, отыскивающим знание на еще нехоженных тропках сознания. Как позже выяснилось, он старался собрать как можно больше знания и данных на этой пограничной с официальной наукой области, пока ее не затоптала орущая толпа научников и журналистов, которая должна была туда нагрянуть с началом грядущего периода, который он называл, в зависимости от настроения, Мизерическим или Болвагедоном .
– Скоро придет время, когда никаких новых данных не будет, а будет одна дрянь. Надо спешить, – говорил он, бросая окурок в ведро с водой, которое служило у него пепельницей. – Давай еще по одной покурим, и за работу.
Это выражение было обычной для него формой окончания беседы. После этого, наскоро выкурив в сосредоточенном молчании еще одну папиросу, Слава пожимал мне руку на прощание и брался за прерванную моим приходом работу.
Я часто пытался выведать у него, что это за загадочный период – Болвагедон, откуда он о нем узнал и как это может быть, чтобы ничего нельзя было узнать нового? Признаться, я особенно не настаивал, да и неизвестно, сказал ли бы он мне что-то, если бы я настаивал. Словом, ответы на эти вопросы я не получил. Затем он внезапно уволился из своей лаборатории, и вскоре я потерял с ним всякую связь… Ходили слухи, что уволился он не добровольно, а добровольно-принудительно, и увольнение его было связано с какой-то некрасивой историей, которая в те времена многозначительно называлась «аморалкой». Это мне казалось совершенно неправдоподобным, учитывая аскетический характер Славы и его слишком всем известную застенчивость в отношениях с женщинами.
Поток воспоминаний прервался – в мою комнату зашел, широко улыбаясь, мой приятель вместе со Славой Новоселовым.
– Ну как, узнал? – торжествовал своим сюрпризом приятель. – Мы еще поспорили: сразу узнаешь или нет. Ну что, а на улице бы узнал? – не мог он успокоиться.
Слава чуть-чуть отстранил приятеля, внимательно оглядел меня и пожимая руку сказал: «Ну, привет, Старик!»
Мы обнялись. Слава был, видимо растроган встречей. Я тоже.
Мне хотелось побольше узнать о Славе, но наш разговор первое время шел ни о чем: о последней экспедиции нашего знакомого, о яхте которую он строит, о ступке…
– Так кому нужна ступка? Тебе? – спросил я у Славы.
– Да нет, – моей жене, – неохотно произнес он, – кто-то у нее на работе увел агатовую ступку. Теперь ей нечем пробы размалывать, перед прессованием. Я позвонил ему, – он кивнул на приятеля, – а он привез меня к тебе.
– Жене? Так ты женился все-таки? Когда?
– Да давно уже, – снова вяло и неохотно ответил Слава.
– А кто твоя жена, я ее знал раньше? Чем она занимается?
– Нет, не знал. Работает химиком-аналитиком в токсикологической лаборатории.
Я снял со стеллажа ступку с пестиком и подал Славе – было видно, что разговора сегодня не получится. То ли наш жизнерадостный приятель мешал, то ли у него не было настроения.
Впрочем, попрощались мы тепло и договорились вскоре увидеться.
Через несколько дней, Слава позвонил мне на работу и предложил встретиться. Он подобрал меня при выходе с работы и мы поехали в сторону спального района города.
Я предложил зайти в какое-нибудь кафе или ресторан – отметить нашу встречу, но Слава отказался.
Мы приехали к нему домой. Как я и ожидал, его квартира состояла из двух частей: семейной части и его собственной, представляющей собой смесь библиотеки, мастерской и бивачного убранства полупоходной кровати. Войдя в эту комнату, кстати самую большую и удобно расположенную в квартире, я рассмеялся – эта комната была точным подобием моей собственной, за исключением того, что в моей комнате не было таких одиозных вещей, как токарный станок, и баллонов со сжатыми газами. С другой стороны, наличие таких предметов однозначно указывало на то, что держать их ему больше негде, а значит, он или не имеет официального места работы, или работает совсем не по профилю.
– А что – удобно, проснулся, одел тапочки, и ты уже на работе, – пожал плечами Слава, видимо догадавшись, о впечатлении, которое оказала на меня его спальня-мастерская.
– Чем ты занимался все это время? – спросил я.
– В двух словах не расскажешь. Жил в общем, как все, до Болвагедона.
– А что он уже наступил? – рассмеялся я, вспомнив это смешное слово из лексикона Славы.
– Ты напрасно смеешься, это очень серьезно. Видишь, как время ускоряется?
Слава затронул мою больную тему. Действительно, я давно замечал, что время летит слишком уж быстро. Я считал причиной этого возраст и связанное с ним снижение интереса к окружающему миру. Вокруг нет уже ничего, чего бы ты не видел или не ощущал раньше. Поэтому и не замечаешь ничего, а просто отмечаешь: вот утро, вот обед, а вот пора спать ложиться. «Это просто возрастное», – думал я.
– А для детей почему время ускорилось? – как бы читая мои мысли, спросил Слава.
– А что дети тоже это чувствуют? – удивился я. В памяти всплыли воспоминания о том, как нестерпимо долго продолжались школьные уроки, ожидание начала праздников или дня рождения.
– Да, дети это тоже чувствуют. И, может быть, острее чем мы.
– Слушай, а что это за Болвагедон и при чем тут время?
– Дурацкое название, но я к нему привык. Еще в семидесятых годах я столкнулся со странной закономерностью: чем дальше я уходил в будущее, тем меньше в нем было нового. Тогда я и обозвал этот период временем Болванов или Болвагедоном, – ответил Слава.
– Наоборот, по-моему, сейчас темп появления новой информации больше, чем когда-либо, – возразил я.
Слава посмотрел на меня с досадой: «Ну ладно, что ты узнал нового за последний год?» – спросил он.
Я задумался: ленты новостей в интернете и массмедиа приносят много известий, но их, и в самом деле, нельзя считать чем-то новым – это просто тенденциозно подобранный репортаж со старинной ярмарки человеческого тщеславия или спекуляции на болезненном пристрастии обывателя к смерти, сексу, и спорту. Как научный работник, я был в этом году на 2 конференциях. Чего-то нового я тоже не узнал – все это я уже много раз слышал и видел раньше. Но не может быть, чтобы нигде не делались изобретения, открытия или не создавались произведения искусства!
– А полеты к планетам, фоторепортажи с их поверхности? – наконец нашел я аргумент в пользу прогресса.
– А ты уверен, что это не компьютерная графика? Почему американцы летают так далеко, в то время как даже настоящий состав породы ближайшей к нам планеты Луны не известен.
– Как это не известен? – удивился я. – А полеты Луна-16, и Луна-20, а результаты экспедиций Аполлонов?
– А, чушь это, – раздраженно махнул рукой Слава, – Луна-20 отправила на Землю, только 100 грамм поверхностного слоя, а американцы вообще сняли всю лунную эпопею в Голливуде. Не веришь – спроси у астрономов – каков состав коренной породы Луны? Увидишь, – никто ничего не знает.
Позже, я в самом деле убедился, что о химическом составе Луны ничего определенного не известно. «А как же фото, на котором лунный ровер стоит рядом с лунной скалой? – спросил я у знакомого планетолога. – Что стоило американцам отколоть от него осколок коренной породы и привезти на Землю?»
– Не знаю, – растерянно ответил планетолог.
Позже я неоднократно видел это выражение тоскливого недоумения на лицах специалистов, возникающее при самых простых вопросах, относящихся к их специальности. «В самом деле – болваны, прав Слава», – невольно думал я.
– Ну хорошо, допустим, что ничего нового не происходит, а как ты об этом догадался в семидесятых годах?
– Помнишь, мы с тобой проводили опыты по влиянию человека на радиоактивность? – начал Слава.
– Да, – ответил я, припоминая как в 1971 году мы повторяли опыт, о котором много писали в научно-популярных журналах. Суть опыта состояла в том, что испытуемый усаживался рядом с лабораторной установкой, которая регистрировала естественную радиоактивность образца урана-238. Активность регистрировалась счетчиком Гейгера. Испытуемый получал инструкцию ускорить или замедлить частоту вспышек неоновой лампочки на приборе, соединенном со счетчиком. Ничего особенного в этих опытах мы не получили.
– Так, вот, – продолжал Слава, – в тех опытах иногда были очень значительные отклонения от средних значений. Чтобы разобраться в чем дело, я изучил теорию статистики измерений и определил минимальный объем выборки, начиная с которого можно делать достоверные заключения и методику расчета. Если не вникать в подробности, скажу, что я добился повторяемости эффекта влияния испытуемого на скорость радиоактивного распада. Потом я оставил эти опыты, потому что было непонятно, что с этими результатами делать. Однако, вопрос о том, что значат эти опыты, остался и не давал мне покоя. Однажды мне в голову пришел план необычного эксперимента: я взял магнитофонную кассету с записью щелчков счетчика Гейгера во время контрольного опыта, который я даже не обрабатывал раньше, усадил рядом с ним испытуемого и дал ему задание ускорить события, которые уже произошли.
– Ну и что, – с любопытством спросил я?
– Он прекрасно справился с задачей. Положительный результат с вероятность 1 на 70 миллионов проб.
– Ты шутишь! Как можно изменить события, которые уже состоялись? – изумился я.
– Можно. Я проверял это сотни раз. Потом я видоизменил опыты и стал сознательно делать контрольные записи щелчков, не обрабатывая их. Пленки с записями складывал в сейф и через разные промежутки времени проводил имитацию опытов по влиянию человека на частоту щелчков. Я экспериментировал несколько лет и обнаружил закономерность: с течением времени способность испытуемых влиять на события в прошлом уменьшается. Вначале я думал, что мне попадаются все более и более слабые испытуемые. Однако, потом, я заметил, что старые записи лучше изменяются, чем более свежие. Момент истины наступил, когда я построил кривую зависимости эффективности одного и того же испытуемого во времени. Это была всегда плавная падающая кривая. Для разных испытуемых получались кривые с разным наклоном, но все они указывал на одну дату, начиная с которой эффективность испытуемых должна была обратиться в нуль.
– Что же это за дата? – не вытерпел я.
– Сразу скажу, что я тогда ошибался в этой дате. Я думал, что гораздо раньше, чем на самом деле, поэтому и спешил так тогда. Сейчас я уже знаю, точно.
– Ну не тяни: что это за дата? – снова перебил я.
– Об этом потом, сейчас скажу только, что эта дата уже прошла.
– Ну вот видишь, и ничего не случилось! – с облегчением сказал я.
– А что ты предполагал, должно было случиться? – насмешливо ответил Слава.
– Ну, что-то типа конца света, судя по твоим словам.
– Конец света, говоришь? – с непонятной горечью в голосе сказал он. – Свет может погаснуть только в конце дня, а сейчас ночь.
– Какая ночь? Что ты имеешь в виду? – спросил я, не подозревая, насколько важно то, что я услышу, и как это перевернет мою жизнь.
– Ночь Брахмы. То, что мы видим, всего лишь его сон. Все события и весь мир – это всего лишь волна выполнения, которая катится нигде и ни в чем. Те, кто жили когда-то, давно умерли, мы всего лишь воспоминание о них. – Голос и выражение лица Славе были спокойными и отрешенными.
Он испытующе посмотрел на меня, как бы пытаясь понять – готов ли я принять его слова или я считаю его безнадежно свихнувшимся параноиком. На стене, за его спиной четко отпечатались прямоугольные пятна света, падающие из окон в багровых тонах заходящего солнца.
«Где-то я уже это видел…» – подумал я.
Глаза Славы, как будто подталкивали меня к какому-то выводу или поступку. В области солнечного сплетения появилось усиливающееся чувство давления, как будто что-то внутри меня искало выход, но не находило. В ушах раздался звон, давление в солнечном сплетении усилилось и вдруг я вспомнил, где я видел эти багровые прямоугольники на стенах! Странное свидание в странном мире пастырей! Обещание встречи в мире реальности с пастырем. Неужели обещание сейчас сбывается!
– Да, я был, вернее, была пастырем, – сказал Слава.
Он явно читал меня, как открытую книгу. Неконтролируемое смятение охватило меня от этой мысли.
– Ты угадываешь мои мысли? – спросил я как можно более спокойным голосом.
– Я читаю сон Брахмы, а ты часть этого сна. По сути, у нас нет или почти нет выбора – мы будем играть свою роль, хотим мы этого или нет. Кто-то должен будет перенести осознание в день Брахмы и это будем мы.
– Кто это мы и что будет с остальными? – механически спросил я, чтобы как-то участвовать в этой беседе, хотя мое сознание было потрясено и занято судорожным поиском ответа на вопрос: что происходит? С одной стороны, сказанное Славой слишком напоминало пусть и оригинальный, но все же характерный для параноика маниакальный бред. Тут было все: и конец света, и происки потусторонних существ, и помещение себя в центр событий глобальной важности. Исходя из этого, следовало поскорее прекратить беседу и избегать ее возобновления в будущем. С другой стороны: откуда он знает содержание моего сна про мир пастырей? Сам факт чтения мыслей был потрясающим и чреватым множеством опасностей открытием. Я с беспокойством поглядел на него и непроизвольно пересел на другой стул, подальше от Славы.
Слава невесело рассмеялся: Не беспокойся – я не буду опускать тебя в подполье. Во-первых, – это невозможно в нашем мире, а во-вторых, – что подумают соседи снизу, если твои башмаки вылезут у них с потолка?
– Да, в самом деле, – через силу усмехнулся я, хотя мне было не до смеха.
Такое бесспорное доказательство детального знания моего сна, произвело на меня удручающее впечатление. «Негодный Мишка! – с досадой вспомнил я своего приятеля, который привел Славу ко мне. – Что же делать?» – подумал я.
– Слушать ответ на свой вопрос.
– Какой вопрос? – я недоуменно уставился на Славу. То, что он угадывает мои мысли, уже стало само собой разумеющимся, общим местом нашей беседы.
– О том – кто такие мы с тобой.
– Да, я забыл, – а кто мы?
– Мы это я и ты. Только мы здесь, а женщина пастырь – там.
– В мире пастырей?
– Да, – ответил Слава и доверительно коснулся моей руки, – послушай, я понимаю, что тебе все это кажется чушью, – сказал он. – Нужно время, чтобы ты осознал реальность перемен, которые вскоре произойдут в этом мире. Почему выбор пал на нас, я не знаю. Но какая это удача!
– Не вижу никакой удачи в том, что кто-то за моей спиной движет мною как марионеткой, – ответил я.
– Мы марионетки в любом случае. Всегда были и будем ими до конца ночи Брахмы.
– Боже мой! Это сон! Ну, что за чушь! – я лихорадочно взглянул на дверь. «Надо уйти пока не поздно!» – панические мысли, обгоняя друг друга, метались в моей голове.
Слава неодобрительно покачал головой и разочарованно протянул: «Да, кажется, ты слишком влип в реальность. Тонешь в ней как муха в меду. Но так и должно быть. Что же, начнем сначала. Я расскажу тебе историю того, как это случилось со мной, и то, что я узнал в мире пастырей. От судьбы не уйдешь», – добавил он.
Слава на минуту задумался. Глядя вдаль, на контуры многоэтажек, темнеющих на фоне багрового заката у меня за спиной, он сказал:
– Помнишь Нинку, которая крутилась у меня в лаборатории? Ну, эту с хвостом, прическа такая, типа «лейтенанты, за мной!».
– Помню – ответил я, невольно усмехаясь этому архаичному выражению, которое я слышал в последний раз лет 30 тому.
Вспомнил я и студентку, которая действительно часто приходила помогать Славе в опытах, и которая была явно неравнодушна к нему.
– Ну вот, получилось так, что она засиделась у меня в лаборатории заполночь. Потом стала мяться, что вахтер ее в общагу не пустит. Ну, в общем, она осталась ночевать у меня на кушетке в экранированной камере для энцефалографии. Понимаешь, что из этого вышло?
– Понимаю, – ответил я, недоумевая какое отношение, может иметь эта банальная история, к предмету нашей беседы.
– Все бы ничего, если бы не невероятное стечение обстоятельств. Перед этим мы проводили опыт на мне по действию индольного галлюциногена. Ну, энцефалограмму записывали и все такое.
– Постой, какого галлюциногена? – удивился я, – не знал, что у тебя были галлюциногены. А где ты их брал?
– Химики наши синтезировали для военных. Приятель мой был у них завлабом, – лаконично ответил Слава.
На самом деле, удивляться тут было нечему. В это время в США, в глубокой тайне разрабатывался проект контроля над сознанием под кодовым название Mind Control Ultra. Толчком к нему послужили исследования Генри Уоссона, обнаружившего в мексиканской провинции галлюциногенные грибы рода Psilocibe. Уже гораздо позже стало известно, что в экспедициях Уоссона сопровождал тайный агент ЦРУ, которое планировало заполучить в свои руки инструмент контроля над ширившимся в то время движением против вьетнамской авантюры Пентагона. Перипетии событий, вызванных сначала дозированным применением галлюциногенов в антивоенной среде, а затем их бесконтрольным синтезом и распространением в американском обществе, подробно описаны в книге Стивена Джея «Штурмуя небеса». Понятно, что наши спецслужбы тоже должны были заниматься этим, хотя бы в качестве разработки методов борьбы с боевым применением галлюциногенов.
– И что, Нинка знала об этом? – спросил я, ощущая досадное и смешное сейчас чувство ревности к ней.
– Наверно, догадывалась. Во всяком случае, в тот вечер она тайком от меня, когда я вышел на минуту из лаборатории, открыла сейф и съела щепотку препарата. У этого вещества есть одна особенность: две фазы действия. Вначале ты ничего не ощущаешь, только минут через сорок начинает забирать – появляется вегетативная реакция – зевота, шум в ушах, потом собственно галлюцинации. Фаза галлюцинаций короткая – минут пятнадцать и заканчивается мгновенно, но через час приходит другая волна, гораздо сильней первой, но уже без вегетатики, в чистом виде. Наверно, метаболизм препарата в организме приводит к появлению производного, обладающего большей активностью, чем исходное соединение. Я тогда этого не знал. А когда с Нинкой все это получилось, – Слава потупился, – словом, в самый интимный момент, – он снова запнулся и замолчал.
– Ну ладно, все ясно, – сказал я, – странный ты мужик! Ну и что в этот момент было?
– В этот момент, ее накрыла первая волна действия препарата, а меня вторая, – ответил Слава. – К тому же и я и она передозировали. В Тантре это называется – мгновенный бросок Кундалини в обитель Вишну. Собственно, вся Тантра построена на том, чтобы в момент оргазма не дать излиться семени, а пиковое половое возбуждение направить вдоль спинного в головной мозг. Адепты Тантры считали, что при этом достигается… Если бы они знали, чего они при этом достигают, то никогда бы этого не делали. Но об этом потом, – нетерпеливо махнул рукой Слава, заметив заинтригованное выражение моего лица.
– Но в нашем случае получилась уникальная вещь. Во-первых, мы были под действием препарата, который так изменил нервный поток, что сделал его непригодным для поглощения пастырем, а во-вторых, сам пастырь, вернее сама пастырь, – поправился Слава, – занималась тем же самым, что и мы с Нинкой. Редчайшее стечение обстоятельств, хотя и раньше такое случалось. В итоге произошел обмен: мое сознание зацепилось за мир пастырей, а сознание пастыря оказалось здесь.
Я ошарашенно уставился на Славу:
– Так ты что, женщина? – произнес я первое, что пришло в голову.
Слава рассмеялся: «А, я понимаю, я тебя совсем запутал! Это неудивительно, я сам первое время не знал, кто я – мужик или баба, – Слава снова засмеялся, – анатомически – мужик, а ощущения и мысли как у бабы. Со временем адаптировался. Теперь мы с ней одно тело и одно сознание. Но самое главное – я знаю все, что знала и знает она, ну и она равномерно знает все, что знаю я».
– Вот это номер! – вырвалось у меня. – А что же стало с Нинкой?
– Не знаю. Когда я очнулся от шока и увидел себя в мире пастырей, мне было не до Нинки, а потом, когда наши сознания интегрировались, я узнал, что женщина-пастырь, увидев Нинку, лабораторию, весь наш жалкий мирок и поняв, что случилось непоправимое, с горя хотела повеситься и даже попыталась это сделать у Нинки на глазах. Повисев какое-то время, она сняла петлю, села и задумалась о том, нельзя ли как-то поправить дело. На Нинку она, конечно, обращала внимания не больше, чем ты обращал бы внимания на кошку. Нинка настолько обалдела, что первое время лежала, как парализованная, но увидев, как женщина-пастырь вынимает себя из петли, завопила благим матом и прямо в чем мать родила, бросилась через окно во двор. Уже светало, многие это видели. Ну, конечно, на следующий день, в лаборатории был страшный скандал и ее, то есть меня, в два счета выставили из института.
– Так вот почему ты исчез и даже не попрощ… – начал было я. – Постой, а как это ты вынул себя из петли?
– А вот как, – ответил он, взяв со стола массивную отвертку и согнув тремя пальцами стальной стержень, сначала под прямым углом, а затем выпрямив ее в исходное состояние. Критически повертев отвертку в руках и немного поправив форму, он положил ее на место.
– Да это ерунда, – сказал Слава, заметив, как я с изумлением и страхом наблюдаю за его манипуляциями с отверткой, – осознание пастыря гораздо полнее, чем у двойника. Когда оно очутилось в теле двойника, оно сразу установило тотальный контроль над всеми системами тела, включая и мышечную. То, что двойник иногда делает в состоянии аффекта, пастырь может делать произвольно, по своему желанию. Ты тоже можешь делать такие фокусы, – добавил он.
Чтение мыслей, нечеловеческая сила, а самое главное – обыденный тон его рассказа о своей фантастической истории – все это невольно склоняло меня к тому, что пожалуй следует не спешить уходить.
Я взял отвертку со стола. Он была тяжелой и прочной, с заметным следом от изгиба.
– Ну-ка, согни ее, – неожиданно сказал Слава.
– Ты шутишь, это невозможно, – ответил я и хотел положить ее обратно на стол. Вдруг я заметил, что при каком-то положении торец пластмассовой ручки отвертки вспыхнул красным светом, потом еще и еще. В поисках источника света, который отражался от ручки я поднял глаза… Передо мной улыбаясь сидела женщина – пастырь.