В твоей груди хранилище сердец,
Которых ход часов уже иссяк.
Любовью ты всем призванным конец
Украсила – друзьям, сошедшим в мрак.
Я исходил горючею слезой,
К ним преданность мне выела глаза,
Как платой, за постигший их покой.
В тебе сошлись для каждого стезя.
Могила ты приявшая любовь
Украшенную доблестью друзей.
Меня тебе вручили словно новь,
Что для иных хранил – прими скорей.
В тебе их образы я нахожу,
Тебе и им я весь принадлежу.
Сонет 32
If thou survive my well-contented day,
When that churl Death my bones with dust shall cover,
And shalt by fortune once more re-survey
These poor rude lines of thy deceased lover,
Compare them with the bett’ring of the time,
And though they be outstripped by every pen,
Reserve them for my love, not for their rhyme,
Exceeded by the height of happier men.
О then vouchsafe me but this loving thought:
«Had my friend’s Muse grown with this growing age,
A dearer birth than this his love had brought
To march in ranks of better equipage:
But since he died, and poets better prove,
Theirs for their style I’ll read, his for his love.»