Древнерусская готика
Мемориальное здание «Палаты в Зарядье» (Варварка, 10) построено в 1859 году по проекту архитектора Ф. Рихтера.
Очередная церковь на Варварке – собор Знаменского монастыря. Он был основан в 1629 году царем Михаилом Федоровичем, первым Романовым, в честь рождения сына Алексея. Основой его стала домовая церковь бояр Романовых – до избрания молодого Михаила на царство здесь размещались их палаты.
Можно сказать, что они расположены рядышком. Это музей под названием «Палаты в Зарядье», или Дом бояр Романовых. В шестнадцатом столетии им владел Никита Захарьин Романов-Юрьев, дед Михаила Федоровича, первого царя из династии Романовых. По преданию, он родился именно в этих палатах.
Этот музей – один из самых первых в Москве. Он был основан (и, по сути, заново отстроен, ведь от подлинных стен мало что в то время оставалось) в 1859 году и поначалу назывался Домом бояр Романовых. После революции его переименовали в Дом боярина, с 1975 года это – Музей боярского быта, а уже после окончания советского периода истории России он получил современное название.
Москвовед Никольский сообщал в начале прошлого столетия: «Было воздвигнуто… фантастическое снаружи и внутри здание так называемого „дома бояр Романовых“, стоившее казне до 300 000 рублей».
На идеологию в то время денег не жалели.
Событие было значительным. Современник Михаил Пыляев так описывал процесс: «В 1858 году по повелению императора Александра Николаевича августа 31-го начали возобновлять прародительскую палату бояр Романовых, находящуюся на углу монастыря по Варваринской улице и Псковской горе. На закладке при входе на паперть государя встретил митрополит Филарет с напрестольным крестом в руке – вкладом матери царя Михаила великой инокини Марфы. При митрополите стоял придворный протодиакон с кадилом патриарха Филарета Никитича. Под сению хоругвей оба иеромонаха держали в руках храмовой образ Знамения Богородицы, родовой бояр Романовых, царское моленье Михаила Феодоровича.
В приготовленное место для закладки государем и августейшей фамилией были положены новые и древние монеты, поднесенные членами комиссии по постройке. Так, И. Снегиревым были поданы на блюде серебряные и золотые монеты чекана 1856 года, в память коронования государя, – год, в который повелено возобновить романовскую палату; А. Вельтманом – золотые и серебряные монеты 1858 года, в свидетельство действительного начала работ для обновления этого древнего памятника; Г. Кене – золотые и серебряные монеты времен царя Михаила Федоровича в память того, что в означенном доме родился и возрос этот государь, первый из поколения Романовых; известным нашим археологом архитектором А. А. Мартыновым – серебряные монеты царствования Иоанна Грозного как свидетельство, что здание было построено при этом государе.
Возобновление палаты было окончено 22-го августа 1859 года, и она освящена в этот же день в присутствии государя императора. Древняя боярская палата была построена в четыре этажа: первый, подвальный этаж, или так называемое в древности погребье с ледником и медушею; второй, нижний этаж, или подклетье с людскою, кладовою, приспешнею, или поварнею; третий, средний этаж, или житье с сенями, девичьею, детскою, крестовою, молельною и боярскою комнатою; четвертый, где находятся вышка, опочивальня и светлица.
Все комнаты внутри были убраны старинными предметами или сделанными по старинным образцам. На восточной стороне палаты в среднем жилье выступает висячее крыльцо, или балкон, глядельня. Над ним в клейме – герб Романовых; под ним в нише – надпись на камне, начертанная уставною вязью, гласящая, при ком и когда начата и окончена постройка».
Правда, случился неожиданный курьез. Господин Рихтер, архитектор, будучи скорее западноевропейских, а не российских кровей, изобразил старину так, как она представлялась его воображению. В результате на вполне себе российском основании появилось здание, скорее тяготеющее к готике. Но много ли тогда было искусствоведов в Москве?
В результате Ф. Рихтер щедро был награжден за работу – не только гонораром, но еще и орденом Владимира (правда, предпоследней, третьей степени).
Впрочем, список претензий к архитектору Рихтеру этим не ограничивался. И если до 1917 года искусствоведы были сдержанны в своих оценках – как-никак, государев объект, – то после революции высоколобые дали своим эмоциям простор, ясное дело, примешав еще и классовую сущность: «В 1856 году, в пору романтического увлечения стариной, возникла мысль восстановить якобы родовое гнездо царствующего дома, в связи с чем значительно утратившее свой облик здание было капитально обновлено архитектором Ф. Рихтером, давшим значительный простор своей фантазии: были пристроены наружные лестницы, входные сени, добавлен деревянный верхний этаж, пробиты новые окна, сочинена вся наружная обработка и, наконец, устроено внутреннее убранство, весьма разнящееся от исторической правды; однако, в угоду царизму, вся внутренняя отделка была выполнена с большой роскошью: сделаны были совершенно не соответствующие старинному стилю специальные штофные материи для обивки стен, изразцовые печи, росписи сводов, зеркальные окна, изготовлена мебель и утварь якобы в древнем стиле и т.п., не таков был уровень тогдашних знаний о быте наших предков, и эта реставрация долгое время считалась образцовой. Кроме того, весь дом был набит разновременными предметами, связанными с памятью Романовых. Теперешняя же наука при реставрационных работах прежде всего стремится сохранить и выяснить только подлинно древнее, лишь в самых крайних случаях прибегая к добавлениям нового характера; поэтому после революции, когда был вполне утрачен смысл этого прославления Романовых, основанного на ложных принципах, „дом“ был коренным образом реформирован. Архитектурная обработка, конечно, должна была остаться, но все внутреннее устройство было радикально изменено; путем устранения всех фальшивых предметов и романовских реликвий и внесением подлинно древних вещей (главным образом из собрания Оружейной Палаты) сделана попытка, по мере возможности, восстановить картину быта вельможного класса XVII в. Конечно, правильность этой картины осталась лишь приблизительной, что надлежит иметь в виду при осмотре „дома“».
В действительности не так много последовало переделок – по большому счету, все оставили как есть.
* * *
Впрочем, у людей, далеких от архитектурных знаний, не было претензий. В частности, Илья Репин именно здесь писал «Ивана Грозного». И ничего – заряжался столь необходимой ему энергетикой. Илья Ефимович писал о времени работы над «Иваном Грозным»: «Началась картина вдохновенно, шла залпами. Чувства были перегружены ужасами современности… А наша ли история не дает поддержки… Но все казалось – мало. В разгар ударов удачных мест разбирала дрожь, а потом, естественно, притуплялось чувство кошмара, брала усталость и разочарование… Я упрятывал картину с болезненным разочарованием в своих силах – слабо, слабо казалось все это… Разве возможно… Но наутро испытывал опять трепет – да, что-то похожее на то, что могло быть… И нет возможности удержаться – опять в атаку. Никому не хотелось показывать этого ужаса… Я обращался в какого-то скупца, тайно живущего своей страшной картиной».
Музей работал мало – по понедельникам, четвергам и субботам, да и то по два часа каждый день – с одиннадцати до тринадцати. Одновременно запускали максимум восемь человек. Запрещалось входить в музей в верхней одежде и калошах, с зонтиками и тросточками, а также трогать экспонаты. Предварительно следовало получить особенный билет в Дворцовой конторе Кремля. Именно получить, а не приобрести – вход в музей был бесплатным. Более того, сотрудникам музея строго запрещалось брать у посетителей какие-нибудь деньги. Даже если последние будут настаивать.
А всего сотрудников в музее работало шестеро. Справлялись.
* * *
Основная ценность «Палат в Зарядье» – не в экспонатах, а скорее в планировке. Тесные комнатки, толстые стены, низкие сводчатые потолки, узкие переходы, мрачные крутые лестницы – все это никак не вяжется с нашей действительностью и создает ощущение полного погружения в московское средневековье.
Впрочем, и экспонаты здесь прелюбопытные. Например, огромные сундуки, в которых хранились (да и сейчас хранятся) древние книги в кожаных переплетах. В то время каждая из них стоила небольшой деревни. Или деревянная лошадка на колесиках – детская игрушка времен феодализма.
Ясно, что несладко приходилось русскому боярину, даже такому родовитому. И не удивительно, что тот музей вовсю использовали при советской власти в качестве пропагандистского инструментария. Любопытно описание его в путеводителе по городу 1937 года: «Столовая или приемная палата. Обычно это самая большая комната в доме предназначалась для приема гостей и пиров. Главным в комнате был «красный угол», где помещались иконостас, стол и место хозяина. Единственной обстановкой были лавки, столы и поставцы, на которых в торжественных случаях выставлялась серебряная утварь. О богатстве боярина можно судить по обилию дорогих привозных тканей, серебра и других предметов обстановки (шкафчик, часы, кресло).
Светлица. В светлице выставлены пяльцы и витрина с шитыми церковными пеленами и предметами домашнего обихода. Это была комната, где женщины проводили большую часть дня за шитьем. Различные драгоценные украшения, белила и румяна были необходимой принадлежностью парадного туалета боярыни (витрина-шкаф в стене и туалетный столик).
Комната боярина. Главой дома был боярин, он занимался хозяйством, управлял вотчинами через своих приказчиков, заботился о воспитании детей (см. стол с рукописной книгой и другими хозяйственными предметами). В этой комнате находится витрина с оружием и конским убором.
Спальня. В XVII в. специальные комнаты для спанья и кровати были редкостью. Спали обычно на лавках, сундуках и ларях в душных темных чуланах. Здесь же, как в наиболее надежном месте, хранились сундуки с деньгами, тканями и ценными документами.
Молельная комната. В молельню собирались для утренней и вечерней молитвы семья боярина и боярские люди (дворня). Убранство молельни – иконы древнего письма в дорогих окладах».
Здесь как бы ненавязчиво, но нарочито подталкивают посетителя-читателя к сравнению – «что было» и «что стало». Разумеется, «что стало» – лучше. Но причина не в естественном течении прогресса, а в Великой Октябрьской социалистической революции, освободившей пролетариат, крестьян, дворню и бояр.
* * *
И последний храм на этой стороне Варварки – церковь Георгия на Псковской горе, или «у старых тюрем». Она была построена в 1657 году, а в 1965-м М. Богоявленский зафиксировал: «Церковь долго стояла без ремонта, и на крыше выросло дерево в руку толщиной. К 1965 году ее внешне отремонтировали, но на колокольне не было крыши и рос куст высотою с человека. Кресты сбиты. Купола дырявые».
Впрочем, уже в восьмидесятые церковь отреставрировали.