Джаз
1
Огромное облако, имевшее очертания Южной Америки, двигалось над городом. По проулку летели синтетические пакеты, облипая ноги прохожих и морды собак. Собаки недовольно мотали головами и рычали.
Рядом клали асфальт. От него волной шел плотный жар. От этого жара плавились стрелки часов и стекали под ноги. Тротуары были залиты металлом. Возле лотка с газированной водой образовалась очередь. Мужчины в расстегнутых рубахах и женщины в сланцах. Кружили в воздухе пакеты. Очередь двигалась медленно. Подошел и стал в конец молодой человек. В желтых парусиновых штанах он был похож на вопросительный знак. Мотая головой, юноша взял стакан сельтерской и, отойдя в сторону, залпом выпил. Струйка воды, стекшая по уголку рта, оставила на его лице блестящую дорожку.
– Морока, – сказал подошедший следом за молодым человеком старичок. Один ноготь у него был особенно огромен, отвратительно желт. – Давненько не было такой жары. Слыхали, что делается?
Молодой человек слышал. Город был взволнован новостью – вчера на Старослободской зарезали нищего. Глаза у него были мутного, пивного цвета.
– Как думаете, пищевики? – спросил дед. Молодой человек не ответил.
Ноготь старика привлекал его внимание все больше. Для чего ему такой, как у ворона. Облезлый ворон с желтым ногтем. Молодой человек глянул на старика, разыскивая бельмо. Тот продолжал.
– Пищевики, точно тебе говорю. Совсем разбушевались. Силу свою показывают. Скоро решительный матч.
– Да, в воскресенье, – досадливо подтвердил молодой человек.
– В Васильевском парке. В четырнадцать ноль-ноль. При любой погоде. Вы приходите, юноша.
Отчего же нет бельма. Оно было бы даже… к лицу.
– Нет, я к футболу равнодушен, – рассеянно ответил молодой человек и отошел.
Имя его было Сева.
Он направился в парк. Розоватая тротуарная плитка скрипела под ногами. Усевшись в тени, Сева прикрылся газетой. Как назло попался спортивный раздел. Успехи норвежских лыжников. Финские военизированные стрелки победили в международных соревнованиях. Канадские мастера шайбы и клюшки подрались во втором периоде товарищеского матча. В конце петитом сообщалось о воскресном матче. Стоило пожалеть, что никакого отношения не имеешь к этим соревнованиям. На занятиях по физической культуре в школе Сева никогда не стоял во главе шеренги. Владик Комаров стоял. И где он теперь? Кандидат в мастера! Костя Пономарев – представляет завод на престижных областных состязаниях. Щуплый Виталик Новгородцев громит дворец пионеров в шахматы. Но Севе не было дела. Он отложил газетку в сторону и задремал.
Когда Сева очнулся, солнце садилось. Мимо прошла девушка в ситцевом платье. Сева поднялся и пошел за ней, привлеченный чем-то неясным. Из глубины парка доносились звуки музыки. Играли джаз, кажется, с трубой. Девушка повернула голову в ту сторону. Сева ощутил вдруг поднимающуюся откуда-то из желудка тошнотворную волну. Стало ясно, что незнакомка принадлежит к тому определенному сорту девушек, которые иногда оказываются и не девушками вовсе. Внезапная догадка окрасила происходящее в трагические сиреневые тона. Люди вокруг исчезли, Севу окружили какие-то страшилы. Под ситцевым платьем девушки ниже резиновой полоски трусов явственно проступил уродливый отросток. Она села на скамейку. Ощущая неизбежное, Сева сел рядом. Девушка посмотрела на него, закрыла глаза, приложила руку ко лбу и засмеялась простым, прелестным смехом.
– Видите ли, – как-то неловко, сбоку, начал Сева. – Обычно я так не поступаю. Не понимаю, что на меня нашло. Эта жара плохо действует на меня. Я совсем не могу говорить. Меня Севой зовут. В воскресенье матч, вы знаете? Пищевик и Всеобуч. На Васильевском. Мне футбол неинтересен. Я в газете прочел. Вы меня слушаете? Вам, должно быть, совсем неинтересно.
– Нет, вы, кажется, славный.
– Что ж, это хорошо, что я вам нравлюсь. И вы мне нравитесь. Жарко сегодня. Я встретил чудного старичка. Знаете, с таким ногтем. Желтым, закостенелым. Как у По, неверморрр… Он мне рассказывал про нищего. Жуткая, нелепая история.
Быстро темнело. Зажигались фонари. Шипел газ. Девушка опять приложила руку ко лбу. Сева коснулся ее колена и снова ощутил, как желудок откликается на сообщение нервных окончаний. Это было невыносимо.
– Пойдемте… – пробормотал он.
– Куда?
– Куда-нибудь. Туда. – Сева неопределенно мотнул головой в сторону музыки. ― Какая разница.
– Зачем?
Сева промолчал. Музыка усилилась, навалившись на них всей своей синкопированной тяжестью.
– Делайте что хотите, – наконец сказала девушка.
Помедлив, Сева подал руку, и они сошли со скамейки на зеленую траву. Насекомые пели от непереносимой любви друг к другу. На пути росли хорошие, густые кусты.
2
Назавтра Сева бузит в кабаке. Это кабак нижайшего пошиба – даже не кабак, а так, наливайка – из тех, где пить приходится стоя, где столы вытираются липкой тряпкой (или, что вероятнее, не вытираются вовсе), а под ногами насыпаны опилки, сметаемые в конце дня. Компания подбирается соответствующая – все сплошь пьяненькие, грязные мужички с пузырями на коленках и заросшими унылыми физиономиями. Они берут по чекушке, мятые пирожки с картошкой, опрокидывают, долго стоят.
Сева свой здесь. Когда он входит, его хлопают по плечу. Всеобщим клоуном влезает он на стол. В руках блестит полный стакан. Начинается представление. Примерившись, Сева седлает любимого конька и гарцует, закладывая изящные виражи, достойные Буденного. Когда заканчивается вдохновение, Сева требовательно протягивает руку в зрительный зал. Мужички, ропща, подливают. Речь Севы продолжает струиться, словно моча энуретика. Зал он держит бесподобно.
– Я жрал ее. Я жрал ее губы липкие, и глаза; […] Я был богом, и я парил вокруг, отрывая куски от нее зубами. Шел дождь, садилось солнце, падал снег, ее тело блестело под светом фонарей. Густые испарения шли от травы. Рыча, я таскал ее по частям под корни деревьев. Приходили собаки, я отгонял их, защищая свое. Она лежала, бесстыже, непривлекательно. Я скакал вокруг, выбрасывал коленца и выл. Я жрал ее; грыз кости, высасывая оттуда мозг. Она следила за мной, ее глаза вращались. Я сжимал ее в объятиях. Глазные белки покраснели, забил хвост. Торжество наполнило мою грудь. Она вся дрожала, как будто сквозь тело ее пустили напряжение. Взялась корочкой кожа. Трава вокруг пожухла, желтый лист упал с дерева. Рот отрыгнул крик. Я схватил его, словно самую большую драгоценность, и тут же проглотил. По всей вселенной гремели взрывы новых звезд. Падало и тут же всходило солнце. Луна отплясывала камаринскую. Оркестр принялся наяривать со страшной силой, так что от звука портилось вино в подвалах. Я не выдержал. Джазу, завопил я со всей мочи, джазу, джазу!
Ручьем льется пот с Севы. Он похож на чрезмерно увлеченного врача. Выкипяченным ножом вскрывает свою память, чтобы извлечь воспоминания. Однако обнаженный внутренний мир так увлекает, что Сева забывается и вырезает все подряд. Опустошенная память выглядит как скомканная авоська. Затихает музыка, в воздухе остается висеть лишь едва слышимое медное дрожание тарелки. Сева приходит в себя, недоуменно озираясь. Физиономии вокруг одобрительно гудят. Слышатся хлопки – это днища стаканов бьются о столы. Сева пытается спуститься с поверхности импровизированного манежа, однако попадает ботинком в тарелку с закуской. Летят ввысь пирожки, Сева валится на пол и засыпает.
3
Пьяного Севу вынесли на улицу и бросили в переулке. Он привалился к стене, подгреб под голову кучу мусора и так проспал до утренних дворников. По их шарканью он поднялся и пошел куда-то неопределенно, сверх означенных пределов, кутаясь в грязный пиджак. В голову ему втемяшился адрес. Адрес незнакомый, но невероятно привлекательный в своей почтовой выразительности. По случаю утра заводы были еще закрыты. Сева шел, оставляя их блестящие корпуса по левую сторону. Вступала медленно гитара. Навстречу попадалась все незнакомая местность. Кажется, раньше здесь была площадка для аэропланов, они летали отсюда в европы и прочие отдаленные земли, однако же теперь все было огорожено заборами, за которыми бесновались псы. Их приходилось опасаться. Известно, что собаки недолюбливают пьяных.
Короткого маршрута к адресу Сева не знал. Приходилось идти от одного знакомого места до другого с тем, чтобы, выйдя к третьему, спросить у трамвайного кондуктора верное направление. Наконец Сева вышел к нужному перекрестку. Он остановился. Огладил рукой вихры. Дом пять ментором возвышался над прочими номерами. Сева вошел в парадное.
Ему открыла сухонькая старушка в черном. Ничего не говоря, она скрылась в глубоком коридоре. Сева постоял, озираясь, потом, не снимая обуви, последовал за ней. Узкие бока коридора были обвешаны колготами с луком и плетеными корзинками. Выводил он в большую светлую комнату с синими полосатыми гардинами. Посреди комнаты стоял лоток с газированной водой и очередью. Сева стал в конец. Пузырились в окнах занавески. Жар стекал с них, и от этого намокали ноги в ботинках. Мучимый жаждой, Сева взял стакан сельтерской и отошел в сторону.
– Настоящая морока, – сказал подошедший вслед за ним старичок. Сева обернулся и вздрогнул.
Один ноготь у деда был особенно огромен (отвратительно желт!).
– Проиграли пищевики-то. Разгромным счетом, четыре супротив одного. Перейдя на чужую половину поля считанные разы. Чего же вас-то не было, юноша? Зрелище было знатное. – С этим словами дед подмигнул. На левом глазу у него красовалось свежевылупившееся бельмо.
Чувствуя отвратительную слабость, Сева наклонился и его вырвало. Среди полупереваренных пирожков с картошкой, сохранивших свой помятый вид, лежала вчерашняя спортивная газета, кусок ситцевой ткани, черное птичье перо и джазовая труба.