Сольск. Часть вторая. Воскрешение (Алан Кранк, 2017)

Он не понравился ей с первого слова. Едва слышное, глухое «алло» звучало так, словно звонили с того света.

– Таисия? – под этим именем она размещала объявления на «Мистер Икс ком»: «Классический секс, БДСМ, госпожа-раба. Только в презервативе. Две тысячи рублей за час. Дополнительные услуги оплачиваются отдельно».

Через десять минут он стоял у открытой двери ее квартиры. Крупные солнцезащитные очки скрывали верхнюю половину лица. Губы и подбородок утонули в густой бороде. На руках были черные кожаные перчатки. Именно так выглядит классический извращенец. Он теребил пальцами край пиджака, часто оборачивался и запинался на каждом слове. Плетки, наручники, дыба – он сам толком не знал, что хотел.

С таким клиентом следовало бы тактично распрощаться. Она назвала тройную цену и потребовала деньги вперед. Обычно это срабатывало. Но только не в этот раз. Шесть пятитысячных купюр легли на тумбочку, и входная дверь вместо того, чтобы захлопнуться у него перед носом, захлопнулась за его спиной.

Десятью минутами позже она поняла, что он согласился бы и на пятьдесят, и на сто. Карманы у него были набиты деньгами. Позже он сказал ей, что утром продал гараж.

– Может, чаю? – предложила она.

– Лучше водки. Но это потом. Сначала по существу, – он погасил свет и взял ее за руку.

Его ладонь была широкой и грубой. Очки он так и не снял. Поцеловал ее в губы, вывалив ей в рот толстый слюнявый язык. Язык скользнул по зубам и полез дальше в горло. Влажный и невероятно длинный. Горло сжалось в рвотном рефлексе, и ее едва не вырвало прямо ему в рот.

Потом он развязал пояс халата. Долго выбирал плеть, а потом еще полчаса провозился с замком наручников. Каждое его движение было неумело и грубо. Кажется, озабоченный псих впервые давал волю своей больной фантазии.

– Эй, мы так не договаривались! – она дернулась всем телом, когда он больно укусил ее.

«Не договаривались» – желтый сигнал, после которого он должен был сбавить обороты. Но вместо этого он снова укусил ее и стал скрести ногтями спину.

– Стоп. Довольно. Прекрати, ты делаешь мне больно.

Последовали еще три укуса, прежде чем тот остановился. Тяжело дыша, он обнял ее и прижался небритой щекой к ее спине. Его тело вдруг стало болезненно горячим.

– У вас температура. Хотите, принесу аспирина? – спросила она через плечо. Повернуться к нему лицом ей мешали наручники.

– Меня уже тошнит от таблеток. За последний месяц я их съел не меньше вагона. Есть лед? – он освободил ее, и она принесла пачку апельсинового «Джей севен» в ведерке со льдом. Мужчина вынул сок из ведерка, зачерпнул пригоршню льда и высыпал ее в рот. Кубики замерзшей воды захрустели на зубах.

– Это намного лучше аспирина. Правда хватает ненадолго.

– Кажется, у вас проблемы?

– Ничего серьезного. Просто умираю.

От мысли о СПИДе ее передернуло. Да, она предприняла все меры предосторожности. Но что насчет слюнявого поцелуя, царапин и укусов?

– Шутите?

– Нет. Это все мистер Хайд. Не следовало мне трогать его камни. Он обещал меня сделать миллионером, а превратил в универсального солдата. Помнишь этот фильм? В главной роли Жан-Клод Ван Дам.

– Нет.

– Ну да, все верно. Тебя тогда еще не было на свете. Не важно. Мистер Хайд направил меня к тебе. Я думаю, таким образом он меняет напарников. Так что после моей смерти ты с ним познакомишься поближе.

Анжела открыла глаза и не сразу поняла, где находится. На работе она старалась не ночевать, даже если заканчивала за полночь.

Часы показывали двадцать минут девятого.

Немедленно выбросить из головы вчерашнего клиента и вперед. Вставайте, граф, вас ждут великие дела. Кажется, как-то так. Сегодня ей предстояло создать бессмертное музыкальное произведение, навеки вписать свое имя в список величайших композиторов всех времен и народов и ухватить свой кусочек от сладкого пирога славы. Впрочем, с такими намерениями она вставала с кровати каждый день.

Рабочую квартиру у парка Победы они с Людой снимали на двоих (меж собой они называли ее «Страной грез»). Чередовались каждую неделю: первая смена – с одиннадцати утра до шести вечера, вторая – с шести вечера и до «ну его на фиг».

Голая, она поднялась с кровати и, осторожно обходя разбросанные по квартире наручники, плетки, затычки и прочую ерунду, прошла в ванную.

Отражение в зеркале напоминало лицо клоуна: всклокоченные рыжие волосы, размазанная губная помада и черные потеки туши на щеках. Несмотря на ранний час, клоун выглядел уставшим и злым.

Анжела повернулась спиной. От плеча к бедру шли четыре красных вздувшихся рубца от плети, а на боку синели четыре укуса.

На холодильнике в кухне тихо мурлыкал приемник.

– Радио «Орфей» приветствует своих слушателей. С вами в студии Елена Шмелева. Далее наш эфир украсит бессмертное творение Моцарта – концерт для двух скрипок с оркестром…

Заиграла музыка. От нее сразу стало веселей. «Амадеус – это наше все», – сказал как-то Грицаев, преподававший сольфеджио на старших курсах. И она не могла с ним не согласиться.

Анжела набрала в электрический чайник воды, открыла форточку и закурила.

Зазвонил телефон. Как и вчера вечером, он лежал на столешнице рядом с сахарницей.

– Алло! – она затаила дыхание, ожидая услышать гнусавое и глухое: «Теперь он твой».

– Анжела, привет.

Впервые в жизни она была рада услышать Терентьева.

– Здравия желаю, товарищ начальник.

– Трудишься?

– Так точно, товарищ начальник. В поте лица и других частей тела.

– А Люда?

– Прибудет через десять минут.

– Я в десять зайду. Хорошо?

– Так точно, товарищ начальник. Будем ждать. Конец связи, – Анжела сбросила вызов.

Терентьев был их крышей. А может, и не он сам, а другие люди – этого Анжела не знала. Да и какое это имело значение? Значение имели только сумма и гарантии. Сумма ее устраивала, проверить гарантии случай еще не подвернулся.

Повернулся ключ в замке, и трижды стукнули каблуки по ламинату.

– Эй, привет стахановцам. В две смены пашешь? Как некстати. Это было ее любимая часть, когда скрипки сначала перекликаются и подхватывают друг друга, а потом играют вместе. Но если не ответить Людке, она повторит вопрос так, что на крик сбегутся соседи. Анжела нехотя вышла в коридор.

– Ага. И тебе с утра решила помочь.

На Людке были новые ярко-красные ботфорты на высоченных каблуках. Это был ее ответ на вчерашнюю обновку Анжелы – крупные серьги-кольца ценой в тридцать восемь тысяч рублей.

– Спасибо, но я как-нибудь сама справлюсь. Что новенького?

– Вчера воскрес Маркиз де Сад и зашел на огонек. Пришлось задержаться до трех.

– Ого, – Людка подняла брови. – Думаю, таким марафоном ты его загнала обратно в могилу.

«Он и без моего участия туда направлялся», – подумала Анжела.

– У тебя что? Как твоя новая пассия?

Люда второй месяц встречалась с депутатом Городской думы преклонного возраста и неумолимой сексуальной фантазией.

– То же самое, что на работе, только матрас жестче, обои синие и выхлопа ноль. Правда, вот сапоги подарил. А вообще пора с ним завязывать. Надоело, – она хотела добавить что-то еще, но в дверь позвонили, и в дверном проеме появилась плешивая голова Терентьева. На кухне пропищало радио. Капитан был точен, как московские куранты.

– Привет, девчонки!

Его искусственное радушие, как всегда, раздражало.

– Здрасьте.

Косо взглянув на полицейского, Анжела полезла в сумку за кошельком. Пальцы с длинными аккуратными ногтями отсчитали десять тысячных купюр и сунули деньги капитану в лицо.

– Держи. Скоро прикроется ваша лавочка. Вчера в новостях депутаты обещали легализацию.

– Ну, обещать – не значит жениться. Да и лучше тебе от этого не будет. Так у тебя червонец в месяц плюс два субботника, а как легализуют, половину заработка налогами забирать будут, а из-под проверяющих инспекторов даже по нужде не вырвешься. Придет пожарник, за ним эколог, за ним санитар-эпидемиолог. В общем, всех перечислять язык отсохнет. И притом бухгалтерию вести придется. Отчеты, знаешь ли, всякие. Как в анекдоте, – Терентьев рассмеялся как стервятник.

– А что, гражданки-барышни, может, и натурой сейчас? На четверть суммы.

– У нее клиент через десять минут, а мне надо домой. Так что передерни затвор где-нибудь в подъезде и спокойно дожидайся субботы.

Анжела приоткрыла дверь, шагнула в сторону и кивнула в сторону лестничной площадки.

– Да иди ты, – Терентьев с силой захлопнул за собой дверь, и сверху на пол упали два кусочка крашеной штукатурки.

– Вот дрянь. Так и дверь поломать можно. Люда небрежно стянула сапоги с ног и швырнула их в угол.

– Иуда. Родного брата за решетку упек. За три года четырех начальников слил, и за каждого ему по звездочке добавили. Женат в четвертый раз – тоже неспроста. С такой гнидой не всякая уживется. Ладно, пойду переодеваться. У меня и вправду клиент через пять минут.

Информацию о Терентьеве Людка черпала из надежного источника – Олега Клюева, сослуживца Терентьева и ее постоянного клиента.

– А я только чайник поставила.

– Ну и пей себе спокойно. Нам кухонный стол не нужен. Тумбочки и подоконника вполне достаточно.

Анжела кивнула и отправилась на кухню.

Через пять минут в дверь позвонили. Ни слова приветствия. Только шорох одежд. Маленькой серой мышкой клиент прошмыгнул в комнату.

– Я готова. Иди ко мне, мой тигр, – голос Люды звучал вызывающе знойно, и Анжела представила ее фирменную зубастую улыбку. Звякнула бляха ремня. Из комнаты донеслись томные женские стоны. Люда явно переигрывала.

Судья слушала потерпевшего и посматривала в окно. Самая обыкновенная женщина с широким лицом и высокой кучерявой прической. Ничего в ее внешности не выдавало ту власть над людьми, которой она была наделена, за исключением разве что черной пыльной мантии, из-под которой выглядывал красный ситцевый сарафан.

Как это вообще могло произойти? Если бы кто-нибудь месяц назад сказал Вале, что его будут судить, он бы рассмеялся. Он не считал себя пай-мальчиком, но и до хулигана ему было очень далеко. Он и водку пил второй раз в жизни. Опять же с Витькиной подачи. Хотя дело не в водке, не в Витьке и даже не в нем. Просто очень неудачное стечение обстоятельств. В третий раз за этот год.

Хозяин машины, небритый дед, изо всех сил выгораживал их:

– Господа хорошие, я к паренькам не в претензии. Ошиблись пацаны. По пьяни с кем не бывает. Они и повинились сразу. Крыло пообещали сами отремонтировать. А других бед наделать не успели. Я вот что думаю – отпустить их надо. Ребята хорошие.

Дед испугался не меньше них – очень жалостливый человек оказался. Уже на следующий день после всей этой истории он просил участкового вернуть заявление об угоне. Но процесс уже был запущен. Ему пообещали статью за дачу ложных показаний. Дед замолчал и заговорил только сейчас.

Витька сидел, склонив голову. Это была его дурацкая затея. «Давай, Валюха. Че ты стремаешься? Покатаемся и вернем. Очко сыграло? Один раз живем». Вот и покатались.

Валя в сотый раз повернулся и посмотрел на дверь. Парень в форме по ту сторону решетки подергал за нее, чтобы убедиться, что она заперта. Чудак. Неужели он подумал, что Валя собрался бежать? Хотя, что еще может прийти в голову, когда подсудимый поминутно оглядывается на входную дверь.

Слава Богу, она не пошла с ним. А собиралась. Даже платье из шифоньера достала. Черное в крупный горох. Она не надевала его с тех пор, как перестала ходить на работу. Теперь платье висело бы на ней как мешок на пугале. За минувшие полгода она сбросила не меньше двадцати килограммов.

С утра вызывали скорую. Укол, две таблетки, кровать. Перед уходом врач сказала, что если она действительно хочет узнать, чем закончиться дело, следует оставаться дома.

Часы на стене показывали четверть двенадцатого. Скоро будут заканчивать. Даже если отпустят, сегодня на работу он уже не пойдет. Ефимову он сказал, что заболел. Ну да, соврал. А что он должен был сказать? Извините, сегодня у меня суд? Могут впаять года четыре, так что к обеду не ждите.

– Обвиняемый Жуков Валентин Григорьевич, раскаиваетесь ли вы в содеянном преступлении?

Валя поднялся.

– Да, конечно, раскаиваюсь. Извините. Вышло очень глупо. Мы не собирались красть эту машину. Только покататься.

Водопроводчика уже не было, а новые формы еще не были толком готовы, когда его разбудили. Именно разбудили. Впервые за долгое время он проснулся не сам.

Он пришел в себя и миллионами глаз взглянул на человека за стеклом.

Лучше бы ему продолжать спать. Чертовы насекомые! Форма была невероятно тесной. Он чувствовал себя слоном, которого засунули в трехлитровую банку.

Чисто теоретически муравьи могли бы послужить мостом к более сложным формам (насекомые намного перспективнее, чем мертвые камни, сваленные под землей), если бы не человек за стеклом. Он исключил эту возможность. Герметичный сосуд, резиновые перчатки, плотно прилегающая крышка.

Форма душила его своими мизерными размерами. Казалось, еще немного, и он вновь окажется за пределами сознания. Но теснота – это пустяки, настоящие неприятности начнутся после взаимного проникновения форм. Он миллионы раз оказывался в этой ситуации, и ни разу заполнение сверхтесных форм не прошло без последствий. Насекомые почти наверняка, используя вдруг возникшую связь, начнут проникать в заполненные сложные формы. Для глубокого сознания вышвырнуть из себя муравья будет несложно, но для мелких поверхностных форм – а таких будет большинство – муравьи станут настоящим бедствием.

Еще была крыса. Еще одно мучительное проклятие. Он не мог заполнить ее в принципе. Геном грызуна исключал возможность правильной репликации вирусного ДНК. Одно утешение – крыса должна была скоро сдохнуть, и своей смертью прекратить его мучения.

Но ни крыса, ни дискомфорт малых форм и ни виднеющийся на горизонте тупик этого пробуждения не раздражали его так, как человек за стеклом. Вот кто взбесил его по-настоящему. Тот, кто должен был стать рабом, вдруг оказался хозяином.

Валя раскрыл телефон и взглянул на неподвижную красную точку на карте. Мама была дома. А где еще быть человеку, которого с утра откачивала скорая? На танцах или в фитнес-клубе?

Услугу «Ребенок под присмотром» он подключил к ее телефону год назад. Определение местоположения с точностью до ста метров плюс маршрут за день. Двести рублей в месяц и небольшие угрызения совести в придачу – не столь дорогая плата за то, чтобы вволю погулять и оказаться дома за пять минут до прихода матери.

Он хотел было немного посидеть на лавке у подъезда, но передумал. Что толку? Перед смертью не надышишься, как любит повторять чертов философ Павел Артемович.

Валя нажал две затертые клавиши кодового замка и вошел в подъезд.

На лестничной площадке рядом с электросчетчиками стояла новенькая темно-красная детская коляска. Шесть лет назад точно на этом месте стояла крышка гроба такого же цвета. Гроб в то время находился в квартире, и в нем лежал Валин отец.

Валя позвонил дважды и прислушался. За дверью громко острил Иван Ургант: «Спрашивают у старого еврея: “Почему вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?” – “Разве?”» На бородатую шутку студия ответила взрывом смеха.

Валя отомкнул замок, потянул на себя дверь и вошел в квартиру.

В прихожей пахло корвалолом. На тумбочке у входа лежала пачка неоплаченных квитанций ЖКХ с цветной рекламой на обратной стороне. Пластиковые окна «КВЕ» по сверхнизкой цене, скоростной Интернет всего за восемьсот рублей в месяц, комплексные ритуальные услуги (организация и проведение похорон, возможен кредит).

– Мама?

Никто не ответил. Ургант продолжал веселить публику, и Валя представил себе его сдержанно улыбающееся небритое лицо.

Телевизор заменил ей мир. Двенадцать часов в сутки. Последние полгода она жила по ту строну экрана.

– Мама.

Нет ответа. Наверное, уже приняла таблетки.

Валя разулся и теперь уже, напротив, стараясь не шуметь, прокрался в ванну.

Если бы можно было с ней вообще сегодня не встречаться. Поговорить обо всем завтра.

В унитазе плавали пучки длинных седых волос. Побочный эффект химиотерапии, как объясняли врачи. Он нажал слив. Телевизор за стеной замолк.

– Валя, это ты?

Он закрыл глаза и выдохнул. Прятки кончились.

– Да, мам.

– Иди сюда, сынок.

Кресло, в котором сидела мать, стояло спинкой к двери. Бледная сморщенная рука с вздувшимися синими венами и короткими старческими ногтями лежала на подлокотнике ладонью вверх. Фигура нищего, просящего милостыню у Бога (у кого еще ее можно просить в пустой квартире?). Черная манжета плотно обтягивала тонкий дряблый бицепс.

– Опять высокое?

– Сто сорок восемь на девяносто, – голос звучал звонко и твердо. Вечернюю порцию таблеток она еще не приняла. – Как все прошло?

Он не знал, что ответить. Год условно за пьяную выходку, которую суд, вопреки прогнозам адвоката, определил как угон автомобиля, – это хорошо или плохо?

– Ты слышишь, о чем я спрашиваю?

– Да. Все нормально. Меня оправдали. Я же говорил, что не виноват. Судья даже удивилась, почему следователь не закрыл дело. Никаких доказательств. Просто мы оказались в неподходящее время в неподходящем месте.

– А Витька?

– Ну и его оправдали тоже.

– Значит, все закончилось, – она шумно выдохнула, и он успел подумать, что смог обмануть ее, прежде чем она задала следующий вопрос. – О чем ты думал, когда лез в чужую машину?

Вот так, без споров и доказательств, она вынесла собственный вердикт: «Виновен».

Честный ответ выглядел как признание в собственном идиотизме. Они решили угнать машину, потому что Витька знал, как это можно сделать. «Это же элементарно, – заплетающимся голосом шептал он, склонившись над рулем. – Поддеваем колечко, вытаскиваем личинку. Красный провод отдельно, остальные в скрутку и замыкаем цепь».

– Не знаю. Не думал, что так выйдет.

– А если бы тебя посадили? Даже на полгода. Что стало бы со мной?

Что тут скажешь? Все верно. Такой оборот событий вряд ли бы изменил ее жизнь к лучшему. Даже самая дрянная ситуация может измениться в худшую сторону.

– Я ошибся. Прости, – он проглотил слюну и уставился в пол. Лет пять назад он бы добавил: «Я больше так не буду». Теперь он считал, что подобное обещание лишено смысла.

– Подойди ко мне, сынок.

Он наклонился, и она обняла его за плечи.

– Я старая больная женщина, и я сильно испугалась. Ты знаешь, как я люблю тебя.

Телефонный будильник заиграл «Собачий вальс». Пора было пить таблетки.

– Не вставай. Я принесу.

На прикроватной тумбочке, рядом с коробкой из-под чайного сервиза, в которой мать с незапамятных времен хранила лекарства, стояла его детская фотография в рамке. Весною в парке его сфотографировал отец. Стекло было усыпано матовыми отпечатками пальцев, хотя она протирала портрет влажной салфеткой каждое утро.

Анжела снимала однокомнатную квартиру в старом доме на двух хозяев. Невысокая квартплата и глухая соседка – невероятно удачное сочетание для композитора. Вот только ничего путного Анжела до сих пор так и не написала.

Она сделала глубокий вдох. Пальцы повисли в воздухе над клавиатурой синтезатора.

Тишина – начальная точка и единица измерения качества музыки. Тишина – ноль в мире звуков. Хорошо. Идем дальше. Первая нота, первое созвучие – тоже никаких проблем. Анжела взяла доминантсепт-аккорд и прогнала его вверх и вниз.

Первый звук не может быть ни плохим, ни хорошим. Как первая линия или первая буква. Дальше шаг второй. Тут возникают сложности. Пальцы замерли в нерешительности. Что это должен быть за звук, когда ему следует прозвучать, с какой силой и длительностью? И главное: вместе шаг первый плюс шаг второй требуют оправдывать свое существование. Они должны искупить нарушенную ими тишину.

Раз и, два и, три и. Соль, ре, ми. Раз и, два и, три и. Нога отбивала такт, а пальцы перебирали клавиатуру. Фа, ля, соль.

Стоп. Нет, не пойдет. Такое уже было. Какая-то джазовая композиция начала семидесятых. Ладно. А если вместо терции попробовать квинту. Пальцы пробежали по клавишам и замерли. Безжизненно и фальшиво. Плюс вялый ритм и сомнительная мелодичность. Нет, кварта тоже не идет. И квинта, и секунда тоже. Снова бесконечные блуждания между банальностью и какофонией.

Она в последний раз ударила по клавишам и встала. Даже закончить игру на этом бездушном инструменте по-человечески было невозможно – на фортепьяно она бы хлопнула крышкой. Все это никуда не годится. Девять месяцев напряженного труда коту под хвост. За это время можно было выносить ребенка.

Провал длиною в четыре года. Она отправляла свои записи всем продюсерам страны, как минимум, дважды каждому. Выкладывала в Ютубе, предварительно позаботившись о том, чтобы в камеру не попало лицо, четыре своих лучших композиции. Участвовала во всех интернет-конкурсах. И все с нулевым результатом. Ее музыка была интересна только ей. Да и то не всегда.

Анжела подошла к занавешенному окну и прислушалась. За окном шумела улица. Оконное стекло разбивало пространство на реальную жизнь и мир иллюзий. Мир за стеклом все чаще звал ее к себе.

Может, бросить все эти занятия к черту? С чего она вообще решила, что сумеет придумать что-нибудь стоящее? Почему поверила мнению ее тетки, школьной учительницы пения, да ее собственным «снам о чем-то большем»?

Еще не поздно стать нормальным человеком. Разбить к чертовой матери синтезатор, вышвырнуть в окно пачки нот, рабочий телефон и ключи от «Страны грез». Купить на вокзале билет, скажем, до Москвы. Найти человеческую работу. Выйти замуж. Нарожать детей.

Снова сомнения. Наказание за лень, бездарность и невезение. Или гордыню? Ты думаешь, что ты особенная. Что ж, можешь продолжать так считать. Но за эти мысли придется платить. Отсутствие таланта плюс амбиции – отличный рецепт для суицидального коктейля. Убивать себя можно и постепенно.

Она вернулась к инструменту. Кисти рук двумя ошалевшими пауками вновь забегали по клавиатуре.

Хочешь добиться успеха – беги к своей мечте. Не можешь бежать – иди. Нет сил идти – ползи. Не можешь ползти – умри на пути к ней. Отличный совет. Один минус – жаль потратить жизнь на реализацию красивого сценария, любоваться которым приходится в полном одиночестве.

Интересно, сколько именно времени надо биться головой о стену для того, чтобы признать собственную несостоятельность? Часы на стене показывали час сорок. До работы еще четыре часа. Время было ключевым словом, вокруг которого она построила свою жизнь.

Боже, пожалуйста, дай мне знак. Хоть намек на то, что из этого может что-то получиться. Подскажи хоть пару тактов, которые звучали бы достойно.

«Я дам тебе тысячи нот и сотни мелодий. Если ты сама этого захочешь».

Она вздрогнула и задержала дыхание. Музыка оборвалась. А вместе с ней и рассуждения. Парализованная мысль испарилась без следа, уступив место удивлению и страху.

Это не было продолжением привычного диалога с самой собой. Собеседника выдавал голос. Гнусавый и определенно знакомый («алло, Таисия?»). То ли от внезапности, то ли помешал синтезатор, но сразу она не смогла сориентироваться, откуда шел звук.

Анжела раскрыла коробку из-под роллов, что стояла на стопке нот. Обычно на обед она покупала пиццу, но сегодня захотелось чего-то новенького. Внутри не было ничего, кроме нескольких зерен риса.

«Не глупи. Ни в шкафу, ни на балконе меня тоже нет. Извини, что откликнулся на твое обращение к Богу». Она обернулась – в дверях никого не было. «Больше не мог слушать эти выкрики в пустоту. Я, конечно, не всемогущий и тем более не всемилостивый, но для того, чтобы помочь тебе, этого и не нужно».

Голос звучал в ее голове. Объемно, четко и живо. Как если бы она слушала плеер. Если бы такое случилось среди ночи, она закричала бы от ужаса. Но был день. В комнате светло. За окном два мальчика ковыряли песок на детской площадке.

«Помочь?» – «Да. Я могу помочь тебе стать тем, кем ты должна быть. Бессмертным мастером звуков и повелителем настроений. Миллионы слушателей будут плакать от умиления и ползать у тебя в ногах, умоляя сыграть еще. Они узнают, кто ты есть на самом деле. Увидят и ужаснутся собственной прежней глухоте. И все это в обмен на небольшую услугу. Несколько услуг, если быть точным».

Доигрались. Анжела закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Пару слов еще можно списать на посторонние звуки и богатое воображение, но не десяток предложений. Чужой голос в голове. Вкрадчивый и навязчивый, как припев глупой песенки или слоган рекламы, который может сутками с утра до вечера крутиться в голове.

«Что скажешь?» Разговаривать с собой было нелепо и страшно, но просто слушать было еще хуже.

– Кто ты?

«Просто странник, бредущий сквозь мрак Вселенной. Но для тебя – друг, ангел-хранитель, открывающий дверь в Большое Искусство. Я хочу помочь тебе раскрыть свой талант. Если ты, конечно, не против».

Как получилось, что она вдруг заговорила с собой голосом больного извращенца? Психолог (хотя в данном случае уместнее было бы услышать мнение психиатра) наверняка бы приплел сюда душевную травму и стресс: страх заразится СПИДом плюс реальную возможность его подхватить. И попал бы пальцем в небо. Да, полуночный придурок действительно сильно напугал ее. Но не настолько, чтобы вдруг обезуметь.

– Против, мистер Тайд. Кажется, так тебя называл гундосый псих? Вы еще не свихнулись, тогда мы идем к вам. А почему не мистер Мускул?

«Хайд. Он называл меня Хайдом – так звали героя из прочитанной в детстве книги».

– Убирайся на хрен из моей головы, как бы тебя там ни звали.

Собеседник рассмеялся. Вкрадчивость улетучилась.

Он больше не пытался уговорить ее.

«Откуда такое предвзятое отношение?»

Он задает вопросы, значит, не читает ее как книгу – во всяком случае, пока.

– От верблюда. Заткнись и убирайся.

Смех исчез.

«Я не могу просто взять и уйти. Даже если бы вдруг этого захотел. И еще я советую тебе быть полюбезнее. Иногда я бываю особенно ранимым. Несмотря на хамство, я по-прежнему предлагаю тебе дружбу. Если мы найдем общий язык, я дам тебе бессмертную славу, если нет – ты отправишься следом за водопроводчиком, а мне придется искать другого компаньона».

Для того чтобы напугать, угрозы были не нужны. Самого факта наличия кого-то еще в собственной голове вполне хватало. Анжела сжала мелко трясущиеся руки в кулаки.

– И что ты хочешь услышать от меня? Что-то вроде «я согласна»?

«“Войди в меня” – звучит намного лучше. И для тебя, насколько я понимаю, привычнее».

В год смерти жены Перов отдал дочери ключи от трешки и перебрался жить на дачу. Без какого бы то ни было самопожертвования. Бесконечные пробки, грязные дворы и шумные соседи – все это давно сидело в печенках. Душа искала уединения и спокойствия. Да и телу, разменявшему седьмой десяток, пора было начинать привыкать к земле.

Старость – самый продуктивный возраст для огородничества. Растительный мир становится понятнее и ближе. Особенно если ты уже пережил пару инсультов. Впрочем, это пока что не о нем.

Вода из шланга тонкой струйкой (навязчивый образ, преследующий его больше шести лет) медленно вытекала под пышные заросли салата. В воскресенье в десять часов утра поливали все.

В «Народном целителе» за апрель авторитетная знахарка баба Матрена уверяла, что тертый грецкий орех с салатом избавит от гипертонии и аденомы. Он приготовил трехлитровую банку зелья и на две трети опустошил ее, но реже мочиться по ночам не стал.

– Хеллоу.

Перов бросил шланг на землю и повернулся.

У забора стоял крайне необычный для средней полосы России человек. Сорок лет назад в институте на одном факультете с Перовым учились шесть негров. Но те на фоне гостя смотрелись бы Белоснежками.

– Доктор Перов?

– Да, это я.

Незнакомец приветливо улыбнулся.

– Мы можем поговорить?

– Конечно, – Перов двинулся было в сторону калитки, но человекообразная обезьяна шустро перемахнула через штакетник, едва не подавив грядки.

– Отличный салат.

– Спасибо. Только не ясно, что с ним делать. Присаживайтесь, – Перов указал на протертый диван на веранде, а сам сел в кресло напротив.

– Извините за беспокойство, – негр немного замешкался, прежде чем опуститься на диван. – Я предпочел бы поговорить на работе, но в больнице сказали, что вы в отпуске.

– Не стоит извиняться. За две недели я тут одичал. Скоро буду разговаривать с огурцами.

Дочь с внучкой навещала его раз в две недели. Зятя он и вовсе не видел больше чем полгода.

– Уютный домик, – негр обвел взглядом увитый виноградом фасад.

– До тех пор, пока температура на улице выше пятнадцати градусов.

Летом здесь было действительно очень хорошо. А зимой он брал побольше дежурств, чтобы отогреться в больнице, и последние три Новых года Перов встретил в ординаторской. Газа на даче не было, а на то, чтобы протопить дом углем и дровами, уходил почти весь день.

– Итак, чем могу быть полезен?

– Хочу спросить об одном вашем пациенте.

– Вы – родственник? – Перов не мог припомнить, чтобы в отделение поступал темнокожий.

Негр снова расплылся в лучезарной первобытной улыбке.

– Меня зовут Амади Аль-Бакрейн. Я работаю в научно-исследовательском институте генетики. Месяц назад я прочел вашу статью в «Психопатологии». Собственно из-за нее я и приехал.

– Очень интересно. Не думал найти читателя в Африке.

– Я живу в Германии.

– Все равно сюрприз. Кстати, для немца, равно как и для африканца, вы весьма неплохо говорите на русском.

– Факультет молекулярной инженерии МГУ. Выпуск девяносто второго года. Россия для меня – вторая родина. Здесь мне выдали путевку в жизнь. Очень сожалею, что не смог задержаться в Москве на пару дней. Так вот. Случай, описанный вами в статье, представляет для нас огромный интерес. И мне хотелось бы уточнить некоторые моменты, касающиеся вашего пациента. Я понимаю, что это конфиденциальная информация. И вы не имеете права разглашать ее. Но мы ведь можем поговорить об этом пациенте абстрактно. Без имен и фамилий, как это написано в статье.

– Конечно, – Перов был не против поговорить с гостем, но не любил, когда его принимали за дурака. – Но, думаю, раз вы побывали в больнице, отыскали мой домашний адрес, наверняка вам известно и имя пациента. Более того, полагаю, что вы уже встретились с ним. Не со мной же поговорить вы из Германии приехали. Верно?

– Ашиева выписали две недели назад. Врач сказал, что на контрольный прием он придет в середине августа. Я раздобыл его домашний адрес. Но дома его не было. Жена сказала, что после выписки из больницы он куда-то исчез. В полицию она не обращалась. Надеется, что объявится сам.

Как это было похоже на Валеру Шпака. Распустить больных по домам, чтобы не заморачиваться с лечением. Кто потом сможет доказать, что в момент выписки сумасшедшему Ашиеву не стало лучше?

– Так что поговорить с вашим пациентом мне не удалось. Я не говорил, что мне не известно его имя, я лишь предложил вам его не называть. Кажется, именно этого требует врачебная этика. Обманывать вас я не собирался.

Попытка извиниться была принята. Выходило, что негр лукавил только для того, чтобы облегчить диалог.

– О чем вы собирались спросить?

– Прежде всего меня интересует, как изменился Ашиев в интеллектуальном и личностном плане за время пребывания в больнице. Расскажите мне о своих наблюдениях.

– К тому, что было написано в журнале, мне практически нечего добавить. Замкнутый меланхолик. Шизофрения, маниакально депрессивный психоз. С двумя личностями в одной голове он поступил в больницу, с двумя, уверен, ее и покинул. Сначала мне казалось его обращение к собственному альтер эго весьма остроумным. Он называл его «Мистер Хайд». Читали этот роман – «Доктор Джекилл и мистер Хайд»? Не помню, кто написал. А потом я сообразил, что в его словах нет ни иронии, ни критического отношения к собственным ощущениям. Он обращался так к самому себе и вполне серьезно. Ну, и главное. У него возникло патологическое любопытство ко всему происходящему. Собственно это обстоятельство и составляет ядро моей исследовательской работы. Он смотрел «Волд оф Сайенс» с утра до вечера. Не знаю, понимал ли он хоть слово. Как-то пациент Ашиев попросил у меня посмотреть сотовый телефон. Я отказал. Но вместо телефона дал ему калькулятор. Так он, не отрываясь, давил на клавиши три дня подряд.

– В статье вы писали, что больного мучают кошмары. Он никогда не рассказывал вам, что именно ему снится?

– В Германии снова популярен Фрейд? Этот мир точно движется по кругу. Конечно, Ашиев много говорил об этом. Какая-то чушь, белиберда, и каждую ночь разная. Боюсь, я не смогу поведать вам от начала до конца ни одной его истории. Могу лишь сказать, что главными героями его сновидений часто были отец Игнат, барин и голодная дочка. Вам это о чем-то говорит?

– Нет, – негр перевел взгляд на правое ухо Перова. Похоже, он только что соврал.

– А что насчет аппетита и его гастрономических предпочтений?

Перов рассмеялся.

– Не знаю. Поговорите с нашим поваром. Но вообще-то он редко готовит под заказ.

– Напрасно смеетесь. Это очень важный момент. Тяга к терпким вкусам, в первую очередь к имбирю, в меньшей степени к корице, хрену и горчице – это один из основных маркерных признаков инфекции, – негр произнес ключевое слово, и веселье Перова улетучилось. Несмотря на десятки отрицательных анализов и мнение коллег, он был по-прежнему уверен, что причина заболевания Ашиева – инфекционная. Внезапный дебют. Стремительное развитие болезни. Угнетение двигательных функций. Слишком много случайных совпадений.

– О какой инфекции идет речь?

– Толком не знаю. Не могу вам сказать.

– Мы же договаривались с вами, что будем говорить начистоту.

– Я действительно не знаю. Думаю, речь идет о каком-то новом, неизвестном науке возбудителе. Я не знаю, гриб это, вирус или бактерия. Но это инфекция. Болезнь передается от человека к человеку. Я почти уверен, что через пару недель у вас появятся похожие пациенты. Я не знаю, что это за микроорганизм, но знаю, где его надо искать. Я был в городском водоканале. Там работал Ашиев. Его уволили за прогулы еще в мае. За символическую плату начальник ПТО, в котором работал больной, поднял табели и разнарядки. В течение двух недель до умопомешательства Ашиев проводил плановые ремонтно-профилактические работы на шестом коллекторе ливневой канализации. Там он и подцепил эту дрянь.

– Вы собираетесь обследовать городскую канализацию?

– Я уже сделал это. Не могу сказать наверняка, но мне кажется, я нашел то, что искал.

– Новая, неизвестная науке инфекция? Если так, то поздравляю. Вы на пороге крупного открытия.

– Оно намного крупнее, чем может показаться на первый взгляд. Доктор, у меня к вам будет одна просьба. Если вдруг Ашиев вернется – речь идет о ближайших двух-трех неделях – или появятся другие необычные пациенты, дайте мне знать, – негр протянул визитку на английском. На обратной стороне ручкой был написан телефонный номер. – Спасибо, что согласились встретиться. И извините, что попытался хитрить. Как ученый вы должны меня понять. Я делал это исключительно в научных целях, – негр встал с дивана и протянул белесую, словно постиранную ладонь.

– Приятно было познакомиться, доктор.

– Взаимно. Если что, обязательно позвоню. Кстати, не торопитесь уходить. Хочу вам дать с собой салата. Отличный вкус. Плюс куча целебных свойств.

За минувшие три часа Валя просыпался трижды: два раза на раздолбанном кресле около бытовки и один раз у прилавка. Там он задремал стоя, прислонившись к дверному косяку, как ковбои в вестернах.

– Эй! Ты меня слышишь? – перед ним стоял лысый мужик в кепке и протягивал накладную.

Вряд ли он мог долго спать стоя, скорее, отключился на несколько секунд. Валя молча взял бумагу и сомнабулой побрел вглубь склада вдоль шестиэтажных стеллажей. Два валика, уайт-спирит и банка голубой краски «Гамма».

За минувшую ночь он не прилег. Снова вызывали неотложку. Мама захрипела около двух. Когда он вошел к ней в спальню, включил свет, она была без сознания. Глаза закатились, рот был широко раскрыт, а скрюченные пальцы сжимали фотографию с тумбочки.

Врачи приехали быстро. Померили давление. Двести двадцать на сто. После укола стало лучше. Она пришла в себя и смогла разговаривать с врачом.

– Вам же прописывали капотен. Почему не пьете?

– Дорого.

– Экономите? Похороны выйдут дороже.

Валя снова проснулся и ударился затылком об коробку с плиткой. Теперь уже он сидел на нижней полке. Где накладная? Сколько он спал? Тот в кепке все еще ждет? Нет, кажется, он все-таки отнес ему валики и краску. Надо проверить по накладным.

У прилавка собралась очередь. Подошел Ефимов.

– Давай пошевеливайся, студент.

Ефимов был получеловеком. От человека в нем остался внешний вид и способность говорить. Все остальное представляло собой смесь из сущности различных животных. Основная часть этого винегрета приходилась на шакала и свинью.

– Двенадцать банок «Полисандра», – парень в спецовке протянул Вале бумагу.

– На машине? Подъезжайте к соседним воротам, сейчас вынесу.

Лак был любимым Валиным товаром: в дальнем углу, где он лежал, пыли почти не было, а за стеной всегда играл приемник. Музыкальные предпочтения Вали и ребят из соседнего склада «Промтоваров» полностью совпадали. Лак был расфасован в удобные коробки по двенадцать килограммов, грузить которые было одно удовольствие.

«Белая ворона» – одна из лучших вещей «Чайфа». Задушевное старье обычно поднимало настроение. Но сегодня ни удобная упаковка, ни музыка за стеной не работали. Он слишком сильно хотел спать.

Парень с лаком в багажнике укатил. Валя наткнул отработанную накладную на гвоздь и снова заснул. На этот раз с открытыми глазами. Со стороны это выглядело, будто он долго смотрел вслед отъехавшей машине.

– Эй, студент, четыре палеты с новороссийским цементом ко вторым воротам.

Ефимов стоял перед воротами склада, но внутрь не заходил – боялся пыли.

Валя достал из кармана телефон. Двенадцать ноль восемь.

– Уже обед.

– Обед для тех, кто его заработал. Потом поешь. Давай быстрее.

Валя вспомнил надпись на стене склада, спрятанную за штабелями с товаром. Он видел ее только однажды, когда в мае выносил последний брикет со стекловатой. Привет из прошлого. Красным на сером бетоне было написано «ARBAIT MAHT FREI». Если бы можно было поставить «лайк» автору, Валя бы непременно это сделал. На базе не было слепящих прожекторов, разрывающихся от лая собак, вышек, вооруженной охраны со свастикой на рукаве и губными гармошками в карманах, тем не менее лагерный дух был осязаем.

Перерыв для него наступил на двадцать минут позже положенного. Прежде чем преступить к трапезе, он набрал телефон мамы.

– Как здоровье?

– Сейчас лучше. Но стошнило. Ничего не могу есть. Это все из-за химии.

– А давление?

– Сто сорок на девяносто.

– Ну, ничего. Бывало и хуже. Ты сегодня в магазин не ходи. Отлежись. Я хлеба по пути с работы возьму. Хорошо? Тогда до вечера.

Крана на складе не было. Чтобы не идти в контору, он полил себе на руки из пластиковой бутылки, умылся и вытер лицо майкой.

Залитая кипятком лапша чуть разбухла и стремилась вылезти из тарелки. Он высыпал приправу, а пакетик с рыжевато-желтой жидкостью, условно названной «бульон», от которого у него бывала изжога, отложил в сторону.

Последний раз в столовой он ел в прошлом месяце. В тот день, когда в меню напротив надписи «Суп лапша куриная» вместо «32» появилось «84».

Вчера вечером, когда Валя сдавал продырявленные накладные в бухгалтерию, он спросил про аванс.

– В этом месяце не будет, – не отрывая глаз от раскрытого на середине «Каравана историй», ответила кассирша и что-то еще добавила про кризис.

На заднем дворе, куда вела дверь пожарного выхода, было жарко и безлюдно.

Он ел, неторопливо пережевывая пищу, глядя, как под крышу соседнего склада забирались голуби. В «Стройматериалах» голубей не было. Слишком пыльно.

К четвергу надо было подготовиться к философии (девяносто шесть вопросов). Лекций по философии у него не было. Отличный повод позвонить Васильевой. Хотя нет. Лучше он напишет ей вечером в «Одноклассниках».

Кроме Анжелы посетителей не было. Маша взяла пилочку для ногтей и склонилась над лампой.

– Под фортепьяно? – Маша была в курсе ее музыкальных увлечений.

– Нет. Вдвое длиннее обычного и подточи их.

– В смысле закруглить?

– В смысле сделать острыми.

Брови на лице Маши поднялись и опустились.

– Любой каприз за ваши деньги. Как всегда белые?

– Лучше красные.

– Отлично. Острые и красные. Немного агрессии будет как раз в вашем стиле.

Подушечка под левой рукой, тюбики и флаконы на полочке, пешеходы за окном – все выглядело немного необычно, хотя все было как всегда. Это она сама стала немного другой.

– Что-то вы сегодня неважно выглядите.

– И чувствую себя так же.

В два широких мазка кисточка покрыла ноготь красным.

– Вам нужно отдохнуть. Сходите в кино. Или пригласите кого-нибудь в гости.

Гости. «Войди в меня». Он так и не дождался от нее этих слов. Она не пригласила его, но и не смогла выгнать.

«Думаешь, твое “нет” что-то значит? Какого черта ты упрямишься?»

Какого черта ты или какого черта я? Был ли голос частью ее сознания или чем-то еще? Собеседник был непредсказуем, хитер, иногда вспыльчив, знал то, о чем не знала она, но не знал всего, что было ей известно. Совершенно независимое и незнакомое альтер эго. Откуда он взялся? Результат бесплодных музыкальных упражнений или ежедневного унижения в «Стране грез»? Впрочем, не все ли равно – как и почему. Вопрос в том, что ей теперь делать?

Вариант первый. Оставить все как есть. Кому плохо от этих разговоров? Она никому не причиняет вреда. Для нее самой они пока что не слишком обременительны. Если голос окажется излишне навязчив, будет мешать ей спать, есть, работать, играть на пианино, она обратится к специалисту за помощью. А пока можно все оставить как есть. К тому же – как знать, может, текущие изменения в психике – это результат ее творчества и необходимое условие создания действительно стоящей музыки. Говорят же, что многие из великих (Гойя, Ван Гог, Врубель, Гоголь, Бодлер) были не в своем уме. Она вспомнила фильм «Игры разума». Рассел Кроу ужился со своей болезнью. Сможет и она.

Вариант второй. Обратиться к врачу. Но что могут предложить врачи? Открой «Гугл». Шизофрения – психическое заболевание, часто неизлечимое. Начнут вытирать лишнее? А вдруг перестараются. Кто может сказать, где им следует остановиться? Уничтожение пациента как метод лечения. В таком случае она предпочитает оставаться больной. Не стоит делать из мухи слона. Все не настолько плохо, чтобы идти в больницу. К тому же психология – не хирургия. Пропишут таблетки, которые, в принципе, можно купить и без постороннего участия.

Вариант третий. Поискать решение проблемы самостоятельно. Интернет, справочники. Почитать про лекарства. Показания к применению, отзывы. Что-нибудь не слишком жесткое – чуть серьезней, чем настойка пустырника. Если возникнет проблема с рецептом, через Людку она попросит Веру Андреевну.

– Ого. Как это вас угораздило?

Маша разогнулась и выключила лампу. Анжела рассеянно поднесла руку к глазам. Под слоем белого акрила ноготь был фиолетово-синим.

– Нелепая случайность, – это было только предположение. Реальной причины она не знала. Забыла, как ударила, или не почувствовала. Еще один мелкий штрих к картине «Голоса в моей голове».

После смерти водопроводчика Солнце шестнадцать раз сменило Луну, а он по-прежнему топтался на месте и снова проигрывал своему старейшему и главному сопернику – Времени.

Проститутка упрямилась. Попытки через нее обрести новые формы проваливались одна за одной. Она не старалась выполнить задание, и думала только о том, как бы поскорее выбросить его из себя. Дело было не в том, что он выбрал неправильный подход. Причина заключалась в особенностях формы. Что на уговоры, что на угрозы – реакция была одинаковой.

Еще хуже дело обстояло с насекомыми. Он не просто заполнил их – он провалился в эту дикую коллективную форму, как в западню. Проклятый ученый! Инфицирование насекомых в естественных условиях было бы невозможным. Негр создал огромную проблему, жертвой которой, скорее всего, станет и он сам.

Уже сейчас было ясно, что он не сможет продвинуться всерьез до тех пор, пока муравьи живы. Результатом одновременного заполнения форм, находящихся на разных ступенях эволюции, будут всегда гибридные формы, которые невозможно вписать в общий план развития. А это побочный продукт, подлежащий уничтожению. Очень скоро вместо поглощения новых форм он будет сражаться с собственной тенью, что намного больнее, чем отрезать себе конечность или выколоть глаз. Но если муравьев не остановить, они превратят Сольск в дурдом под открытым небом. Это не входит в его планы.

Он должен уничтожить муравьев на их же территории. После битвы мирового масштаба в прошлом перерождении ему предстояло сражение на половине квадратного метра аквариума. И нельзя сказать, чтобы эта битва обещала быть легче.

Дикие формы – самый неудобный противник именно по причине отсутствия интеллекта. Только воля – огромная, сложенная из миллионов индивидов, дикая и неуправляемая. В муравейнике он чувствовал себя как дипломат экстра-класса, случайно оказавшийся в клетке с тиграми. Весь его ум и опыт не значили здесь ничего. Но формы проникают друг в друга. Источник проблем одновременно служит и ключом к их разрешению. Впуская в себя высшие формы, низшие становятся немного умнее. И после этого с ними уже можно найти общий язык.

Когда муравьи станут достаточно умны, он подкинет им идею. Что-нибудь очень простое. Например, им понадобится новый муравейник. Но вот беда – в аквариуме напряженно со стройматериалами. Новая стройка потребует самопожертвования. В прямом смысле слова.

Дима работал торговым представителем в продуктовой торговой сети «Астра». Предприятие было достаточно крупным: две сотни покупателей – от торговых палаток до супермаркетов, столько же поставщиков и месячный оборот в двадцать миллионов рублей.

Каждый день с утра до обеда Дима объезжал закрепленные за ним торговые точки, принимая заказы от покупателей, предлагая новые продукты и собирая долги за поставленный ранее товар. После обеда он передавал заявки начальнице отдела Ирине. За Димой было закреплено восемнадцать клиентов, в том числе два больших магазина. За месяц по его заявкам предприятие отпускало товаров на сумму около миллиона. Четыреста тысяч из них проходили наличными через руки Димы.

– Где деньги? – Тарасов, исполнительный директор «Астры», крепко сжав кулаки и отведя назад плечи, смотрел ненавидящим взглядом поверх узких очков.

Диме казалось, что сейчас он бросится на него через стол.

– Владимир Николаевич, я же вам только что все рассказал. Их украли. Я даже не сразу понял, что произошло. А потом смотрю – барсетки нету.

В Диме было сто двадцать шесть килограммов веса, и его красное лицо дрожало как вишневое желе.

– Как у тебя в руках вдруг оказались триста тысяч, когда дневная выручка по твоим точкам не больше восьмидесяти?

– В среду я не успел сдать выручку в кассу. Думал, потом отдам все вместе.

– Хватит с меня этой брехни. Когда ты вернешь мне деньги?

– Максимум через месяц.

– Меня не устраивает через месяц. Я хочу сейчас. Видеть выпученные глаза Тарасова было неприятно и страшно. Дима смотрел в окно за его спиной. За окном светило солнце.

Большинство товаров «Астра» отпускала с отсрочкой платежа в два месяца. Акты сверки взаимных расчетов бухгалтерия делала не чаще одного раза в три месяца, причем передавали эти документы тоже через Диму.

Уже через два месяца работы в «Астре» Дима понял, что может беспрепятственно взять на время из оборота сто тысяч, и никто этого не заметит. Недостача выплывет наружу, только если бухгалтерия сети проведет сверку взаимных расчетов со всеми его клиентами разом. Ситуация теоретически возможная, но крайне маловероятная.

За три года работы в «Астре» Дима много раз заимствовал в конторе необходимые суммы и всегда благополучно выкручивался. Важно было успеть вернуть деньги до Нового года, когда бухгалтерия подбивала окончательные сальдо по контрагентам.

Так могло продолжаться и дальше, если бы однажды Дима не превысил кредитный лимит более чем втрое.

– У меня нет этих денег. Я же говорил.

– Да мне плевать. Ты украл у меня триста тысяч. Так верни мне их.

Дима чувствовал, как горит лицо и нервно дрожат руки, сжимавшие пачку актов сверки.

– Это не я.

– Ты слышишь меня? Отдай мне мои деньги!

Полгода назад Дима решил подзаработать по-крупному.

До торговой сети он работал менеджером по закупкам в «Южной зерновой компании». Оттуда сохранились контакты: телефоны, адреса, знакомства, но самое главное – осталось коммерческое чутье и интерес к спекуляциям на зерновом рынке.

Уже трудясь в «Астре», Дима продолжал интересоваться прогнозами на урожай, состоянием посевов и ценами на зерно. У торгового представителя в пути от одной торговой точки к другой бывает достаточно времени на размышления. У него созрел план, и он ждал подходящего момента.

В апреле этого года время пришло. Дима понял, что цена на пшеницу в июле неизбежно рухнет. На этом он и собирался заработать. Дима открыл ИП, взял кредит в банке, объехал переработчиков и заключил договоры с мельниками на поставку пшеницы. Когда цена на пшеницу составляла семь с половиной рублей, Дима предлагал по шесть рублей за килограмм с поставкой через два месяца. Четверть суммы с покупателей он взял авансом.

Пшеницу к указанному сроку он заготовил. Мельники выбрали товар на сумму аванса и отказались забирать с элеватора остальное, ссылаясь на низкое качество отпускаемого продукта. Никто не хотел переплачивать. Рыночная цена пшеницы на тот момент составляла уже пять рублей.

Проект забуксовал. Цены на зерно сначала ползли вниз, а потом и вовсе безнадежно обвалились. Банк требовал процент по кредиту, элеватор – оплату услуг по хранению. Каждый день съедал шесть тысяч рублей. Дима залез в несанкционированный долг к работодателю, превысив безопасный лимит втрое. Далее ситуация развивалась еще более неприятно, хотя и вполне предсказуемо.

– В общем так, – Тарасов встал и заходил взад-вперед по кабинету. – Через час либо деньги будут лежать у меня на столе, либо ты будешь лежать в травматологическом отделении больницы. А теперь пошел вон. И не вздумай убегать. Ищи деньги, где хочешь. Ребята помогут тебе собраться с мыслями.

Прохлада в коридоре была казенная. В полумраке коридора люди в погонах быстрым шагом сновали туда-сюда и громко хлопали дверьми. Суд обязал его появляться в этом месте дважды в месяц.

На стене перед входной дверью висела доска с заголовком «Разыскиваются». Почти пустая, если не считать одной фотографии в нижнем левом углу.

12 июля текущего года ушел из дома и не вернулся Ашиев Геннадий Михайлович, 1974 года рождения. Уроженец города Курска. Особые приметы: лицо худое узкое, глаза голубые, от подбородка до нижней губы тонкий шрам. Если вам что-либо известно о местонахождении этого человека, просим немедленно обратиться в любое отделение УВД г. Сольска.

Двадцать четвертый кабинет находился в самом конце коридора. Под номером на синей облезшей табличке золотыми буквами было написано: «Инспектор ФСИН Быков». Перед кабинетом на диванчике сидели двое. Оба коротко стриженые, черные от загара и небритые.

– Кто последний?

Тот, что сидел ближе, уставился на него, словно удав на кролика.

– Ты кого, мля, последним назвал?

Валя замялся.

– Я имел в виду кто крайний?

Тонкие губы урки расплылись в уродливой улыбке, обнажая за собой редкий ряд гнилых зубов. Он набрал в легкие воздуха, чтобы начать блатной стеб по понятиям, но приятель оборвал его:

– Не кипишуй. Заходи, парень. Свободно, – и кивнул головой на дверь.

– Спасибо.

Валя постучал и заглянул в прокуренный кабинет. У окна сквозь дым едва виднелась темная человеческая фигура.

– Можно?

– Фамилия?

Валя вспомнил анекдот, рассказанный Ургантом про старого еврея. Второй раз за минуту ему отвечали вопросом на вопрос.

– Жуков.

– Заходи.

Сквозняк от двери вытянул дым в раскрытое окно. Расплывчатая фигура превратилась в человека в форме. В памяти всплыл лязг решеток клетки в зале суда. «Руки за спину, лицом к стене». «Встать, суд идет».

По эту сторону двери он чувствовал себя не лучше, чем по ту.

На стене висел портрет президента. Поток горячего воздуха из вентилятора шевелил бумажки на столе.

– Как дела, Жуков? – полицейский похлопал его по плечу. Несмотря на утренний час, рубашка на нем смялась, а под мышками выступили темные круги пота. Полицейский курил, и сизый дым медленно плыл к потолку.

– Нормально, – Валя сел на край ближайшего к выходу стула.

– Да ты не робей. Первый раз всегда стремно. А потом ничего, привыкаешь.

У Вали не было подобных планов на потом, но он не стал говорить об этом. Лучше коротко отвечать на вопросы. В идеале односложно: «да» или «нет». Что менты, что урки: прицепятся к слову, потом не отвяжешься.

Инспектор достал с полки тонкую папку в несколько листов. В правом верхнем углу первой страницы была вклеена Валина фотография.

– Так, сегодня двадцать второе, четверг. Есть. Прибыл вовремя. Пока идем по расписанию. Вот твоя подписка о невыезде, – инспектор открепил от остальных бумаг листок, подвинул его к Вале и протянул авторучку.

– Черта города для тебя буек. Заплывешь – утонешь. Усек?

– Да.

Рука инспектора снова легла Вале на плечо.

– Ты что как неродной? Расслабься. Чай будешь?

– Нет. Спасибо.

От этого панибратства было особенно неуютно. Так же по-приятельски с ним разговаривал сначала дознаватель, а потом следователь, прежде чем он оказался на скамье подсудимых.

– Учишься?

– Да.

– Справку с места учебы.

– Так каникулы. Все в отпусках.

– Это меня не касается. Здесь написано – справка, значит справка. И не затягивай, – инспектор уставился на него немигающим взглядом. – А что ты такой грустный? Радоваться надо. Живой, здоровый, на свободе. Мог бы сейчас в четырех стенах на тахте сидеть. Тебе сейчас сколько? – он заглянул в анкету и провел пальцем по столбцу вниз. – Семнадцать полных лет. Вообще шикарно. Считай, джекпот сорвал. От армии отмазался. С судимостью не берут. От счастья прыгать до потолка надо, а ты киснешь.

– Мать болеет. С утра опять плохо было.

– Все время от времени болеют, и даже иногда умирают. Так что ты на этом сильно не сосредотачивайся, – инспектор покачал головой, задумался и выпустил вверх облако едкого дыма. – Нам придется повозиться с тобой, но мы все равно сделаем из тебя человека. Такого, каким он должен быть. И главное, Жуков, мой тебе совет, – он захлопнул папку. Улыбка вдруг исчезла с его лица. – Не сваляй дурака. Помни, что попасть за решетку всегда намного легче, чем оттуда выбраться. Любое, даже самое мелкое правонарушение может превратить условный срок в реальный. А пока – свободен. До вторника.

Дима побитой собакой вышел из кабинета директора. В приемной секретарша Лена с отсутствующим видом стучала по клавиатуре. Она слышала, если не весь разговор, то большую его часть точно. Тарасов орал как резаный.

Дима положил на край стола измятые акты сверок. Лена даже не повернулась. Он хотел сказать ей что-нибудь отвлеченное и веселое, чтобы она знала, что ему плевать на наезды начальства, но ничего не приходило на ум, а продолжительная пауза нагнетала обстановку.

Он молча вышел в коридор, а через него на улицу. За ним проследовали два охранника.

– Эскорт? – подумал он и тут же ухмыльнулся своей мнительности.

Ребята просто вышли покурить. «Астра» – это всего лишь большой магазин, а не мафиозный синдикат. Он задрал рукав и посмотрел на часы, по привычке любовно задерживая взгляд на позолоченном хронометре. Дима носил дорогую реплику «Ролекса», отличить которую от оригинала смог бы только специалист.

Третий день он путешествовал на перекладных. «Мерседес» стоял на ремонте. Полетел правый рычаг подвески на переднем колесе и оба амортизатора. Триста километров каждый день по разбитым дорогам выходили боком. Впрочем, и возраст машины – пятнадцать лет – тоже был почтенным. Мастер обещал окончить работу к четвергу. Остатка тарасовских денег должно было хватить, чтобы рассчитаться за ремонт.

Пройдя квартал, Дима как бы невзначай обернулся, чтобы окончательно развеять глупые фантазии о слежке. Соблюдая дистанцию в пятьдесят метров, два охранника молча следовали за ним.

Дима пошел быстрее. Жир на груди и животе неприятно запрыгал, отбивая каждый шаг.

Он шел по улице, куда глаза глядят, стараясь, чтобы со стороны его движение выглядело направленным. Ребята сзади должны думать, что он идет за деньгами и точно знает куда.

– Сволочи, – оглядываясь назад, пробормотал под нос Дима, чувствуя, как пот течет по внутренней стороне левого бедра. «Должно быть, трусы уже промокли, – подумал он. – Скоро на штанах проступит темное пятно, как будто я обмочился».

Охранники уверенно продолжали преследование, сохраняя дистанцию и, похоже, не беспокоясь о конспирации.

Дима прошел еще два квартала и сбросил темп втрое. Прогулочным шагом он подошел к перекрестку. Светофор заморгал зеленой фигуркой человека, и Дима рванул через дорогу.

Автомобильный поток двинулся, отрезав преследователей от него.

До этого последний раз Дима бегал на уроке физкультуре. Полтора километра за двенадцать минут были не только худшим результатом в классе, но и, по мнению физрука, абсолютным антирекордом школы.

Он повернул за угол и очутился на безлюдной улочке с тополями по обе стороны дороги. Частные дома – ни подворотен, ни подъездов. Выигранные десять секунд стремительно таяли. Шансы скрыться от преследователей, поднажав на педали, были нулевыми.

Конец ознакомительного фрагмента.