Соломон Крид. Искупление. II (Саймон Тойн, 2015)

Выдержка из книги

ИСКУПЛЕНИЕ И БОГАТСТВО

СОЗДАНИЕ ГОРОДА

Мемуары преподобного Джека «Кинга» Кэссиди, основателя и первого горожанина

(Родился 25 декабря 1841 года, умер 24 декабря 1927 года)

Полагаю, на каждом нашедшем большое сокровище лежит проклятие: остаток жизни беспрерывно рассказывать о том, как именно это сокровище найдено. Потому переношу свою историю на бумагу, в надежде, что люди прочитают ее здесь и перестанут беспокоить меня расспросами, ибо я уже устал отвечать на них. Моя жизнь знала много темных полос, перед тем как богатство окрасило ее в цвет золота. Если бы я мог, то вернулся бы к прежней – обыкновенной и непримечательной. Но обратить содеянное невозможно. Звон не загнать обратно в колокол.

История того, как я обрел богатство, использовал его для постройки церкви и города, названного мною Искуплением, жестока и трагична, но в ней есть и Божественное. Ибо Он руководил мною, как руководит Он всем, и привел меня к сокровищу – не с картой либо компасом, но с Библией и крестом.

Первой пришла Библия. Ее передал мне умирающий священник, отец Дэймон О’Брайен, покинувший родную страну из-за угнетения и бед. Я познакомился с ним в Бэннэке, штат Монтана, куда святого отца завела, как и меня, весть о найденном золоте. Но ко времени нашего прибытия его залежи практически иссякли. Когда мы встретились, отец Дэймон был уже близок к смерти. А я терпел неудачу за неудачей, у меня кончались деньги, и я согласился на койку рядом с ним. Ее сдавали дешевле, потому что все боялись буйства обезумевшего священника, его лютого страха перед тенями, которых не мог видеть никто, кроме него. Отец Дэймон верил, что тени хотят украсть его Библию. Позднее он сказал мне по секрету, что эта Библия приведет ее хозяина к сокровищу, которое должно употребить на строительство большой церкви и города в западной пустыне.

– Фундамент здесь, – говорил священник, прижимая к груди огромную потрепанную книгу, словно родное дитя. – Здесь зерно, которое должно посадить, ибо Он – путь и истина и жизнь[2].

Выбрасывать священника на улицу хозяин не стал – он был суеверен. И потому предложил немного денег, чтобы я ухаживал за больным, поил и, главное, успокаивал его. Будучи без малого нищим, я принял мзду, отирал священнику пот, приносил хлеб, кофе и виски, слушал, как он бормочет о своих видениях, о богатствах, которые потекут из-под земли; о великой церкви, которую он построит; и о том, как Библия, словно компас, приведет к сокровищам.

Когда пришло время смерти, отец Дэймон поведал, глядя в пустоту широко раскрытыми глазами, что слышит у изголовья биение крыльев черного ангела. Потом сунул мне в руки Библию и заставил поклясться, что я приму ее и продолжу его миссию.

«Неси Его слово в пустыню, – так сказал отец Дэймон. – Ибо, неся Его слово, ты несешь и Его. Он защитит тебя и приведет к невообразимым богатствам».

Священник рассказал также и о деньгах, зашитых в подкладку пальто, – немного золота, чтобы закрепить нашу сделку и питать меня в дороге. Я взял деньги и поклялся исполнить его волю, а отец Дэймон, подписав для меня Библию, будто подписывал собственный смертный приговор, погрузился в сон. И больше не проснулся.

К моему вечному стыду, мои обещания умирающему зиждились скорее на вере в описанные богатства, а не на высоком стремлении построить церковь. Я полагал, что священник сошел с ума задолго до смерти. В звоне его золота я слышал лишь обещание расстаться с нищетой.

Золото я использовал, чтобы оплатить проезд на запад. Я читал Библию – от Книги Бытия до Откровения – в вагонах железной дороги, потом в почтовых каретах и, наконец, сидя на задах крытых грузовых фур, странствуя к самому краю цивилизации, к южной оконечности Аризоны. Я полагал, в Библии отыщется карта либо описание местности, где находится обещанное сокровище, но обнаружил лишь очередные свидетельства умственного расстройства: помеченные абзацы, надписи, намекающие на пустыню, огонь и сокровище, но никаких прямых указаний на то, где именно искать богатства.

В долгих странствиях, заполненных изучением Библии, я, дабы спастись от воров, клал ее под голову во время сна. Вскоре видения священника проникли в мои сны. Я узрел церковь среди пустыни, сияющую и белую, как он и говорил, узрел лежащую за порогом открытую Библию и бледное тело Христа на обожженном кресте, висящем над алтарем.

Узрел церковь, которую неким образом должен был построить.

9

– Миссис Коронадо?

Холли Коронадо не ответила. Она смотрела на гроб мужа – на несколько пригоршней сухого песка и камней, разбросанных по сосновой крышке.

– Миссис Коронадо, сюда движется пожар. Меня вызвали помочь.

Когда камни со стуком упали на крышку, Холли на мгновение показалось, что гроб пуст. А вдруг в гробу и в самом деле никого нет? А вокруг – всего лишь странная ролевая игра, историческое представление, о котором героине позабыли сообщить.

– По идее, я должен остаться, когда все уйдут.

Не она выбирала гроб. И место похорон.

– Миссис Коронадо, по идее, я должен засыпать могилу. Но вот только мне нужно в город… из-за пожара.

Холли пришлось лишь соглашаться со всем, потому что она оцепенела и онемела от горя и потрясения и знала, что Джиму понравилось бы лежать здесь, среди суровых первопроходцев и свирепых бандитов, о которых никто не слышал за пределами Искупления.

– Я вернусь и потом доделаю дело, ладно?

Джим любил этот город, всю его историю и легенды, страсти и веру, заложившие основу города.

– Миссис Коронадо, может, лучше вы поехали бы со мной? Если хотите, я подвезу вас домой.

Джим рассказал ей о странном маленьком городе посреди пустыни на самой первой встрече, на вечеринке знакомств, устроенной для первокурсников на юридическом факультете Чикагского университета. Холли помнила, как сияли глаза Джима, когда он рассказывал про родные места. Сама она провела юность в убогом пригороде Сент-Луиса, поэтому город среди пустыни в тени красных гор показался необыкновенно романтичным. Как и его вдохновенный уроженец.

– Миссис Коронадо? С вами все в порядке?

Холли повернулась и внимательно посмотрела на простодушного жилистого юнца в пыльном зеленом комбинезоне. Парень – смущенный, стесняющийся, вздрагивающий – мял в руках бейсболку. Короткие, цвета меда волосы торчали над кожей такого же медового оттенка.

– Как вас зовут? – спросила Холли.

– Билли я. Билли Уокер.

– Билли, у вас есть лопата?

На лбу под отметиной от бейсболки появилась морщина.

– Простите?

– Я спрашиваю про лопату. Она у вас есть?

Парень покачал головой – понял, к чему идет дело.

– Да вам не нужно самой… в смысле, я там закончу и прямиком сюда. И все сделаю.

– И когда вы закончите?

Он посмотрел вниз, в долину. Изрядная ее часть была закрыта ползущей стеной дыма.

– Наверное, когда с огнем справимся.

– А если вы погибнете?

Морщина на лбу углубилась.

– А если сгорит весь город и вы вместе с ним? Кто тогда вернется и похоронит моего мужа? Полагаете, следует попросту оставить его диким зверям?

– Нет, мэм. Конечно же нет.

– Билли, люди любят строить планы. Давать обещания, которые не выполняют. Я хотела прожить в замужестве за человеком, лежащим в этом гробу, до седых волос. Но еще я пообещала себе этим утром, что встану и придам себе приличный вид. Джеймс достоин приличных похорон. Ими я и займусь. А лопата здорово поможет мне сдержать это обещание.

Билли посмотрел вниз, на смятую бейсболку, открыл рот, снова закрыл, так ничего и не сказав, развернулся и потопал вниз по склону – туда, где в тени большого тополя посреди кладбища стоял грузовичок. Из бочки в кузове торчали инструменты, на водительском месте сидел крепкий уродливый бульдог. Он наблюдал за поднимавшимся из долины дымом, вывесив из пасти мокрый язык. Пес не шелохнулся, когда Билли запрыгнул в кузов, заставив грузовичок закачаться на рессорах. Бульдог вслушивался, не спуская глаз с приближавшегося огня.

Дым закрыл уже треть неба и расползался, будто черный занавес, медленно заслоняющий день. У стелы на краю города собирались люди и машины – черные точки на фоне оранжевой придорожной пыли. Пару недель назад Джим был бы в центре активности: организовывал бы, возглавлял бы, спасал бы город, рисковал бы ради него жизнью. В конце концов, город и забрал его жизнь.

Холли услышала топот, стихший в нескольких футах за спиной.

– Я бы мог вас подвезти до дома, – сказал Билли, обращаясь скорее к ее туфлям, чем к ней самой. – Я вернусь до заката и все доделаю, обещаю.

– Билли, дай мне лопату.

Он поднял лопату, осмотрел лезвие. Солнце блеснуло на отточенной стальной кромке. Лопата выглядела новой.

– Если ты не дашь мне эту чертову штуку, я закопаю мужа голыми руками!

Билли сокрушенно покачал головой – мол, что поделаешь?

– Неправильно оно как-то, – заключил он и, перевернув лопату, вогнал в землю, словно копье. – Когда закончите, просто оставьте где-нибудь здесь. Я потом заберу.

С тем он повернулся и заторопился к машине.

Холли подождала, пока гул мотора затеряется вдалеке и на кладбище снова придут звуки запустелого, удаленного от города места. Стояла долго, слушая, как на ветру стучит о дерево веревка на флагштоке у входа, как полощется приспущенный флаг Аризоны, как гудит ветер в проводах линии, идущей от города к кладбищу. Интересно, сколько вдов стояло вот так, слушая звуки одиночества?

– Ну вот, Джимбо, наконец-то мы одни, – прошептала она ветру.

В последний раз они были здесь вдвоем пару месяцев назад, на фотосессии перед избирательной кампанией. Не одни – присутствовало еще несколько человек: пресса, фотографы. Холли стояла рядом с мужем на фоне могильных камней, а за спинами супругов расстилался город. Муж описывал свои планы на будущее города, еще не зная, что этого будущего не увидит.

Холли подошла к могиле, схватила за край песочного цвета холст, прикрывавший груду выкопанной земли, потащила, спотыкаясь. Каблуки вязли, сшитое на заказ платье мешало двигаться. Холли купила его для праздника по поводу новой должности мужа – маленькое, черное, стильное, но не слишком вызывающее, чтобы не отвлекать внимания от красавца-мужа, настоящей звезды шоу. Черное платье у Холли было только одно.

Она споткнулась опять и чуть не упала. Тесное платье мешало сохранять равновесие.

– Дерьмо! – выкрикнула вдова в тишину. – Гнусное гребаное дерьмо!

Она стряхнула туфли – они полетели, кувыркаясь. Одна покатилась к торчащим ножам-листьям агавы, другая отскочила от крашеной доски, отмечавшей место упокоения некоего Дж. Дж. Джеймса, умершего от «английского пота» в 1882 году.

Холли сжала руками подол платья и рванула по шву. Все равно она больше никогда бы его не надела. Сколько ни меняй вид, не добавляй пояса и шарфы – не спрячешь, что это платье с похорон мужа. Холли дернула еще раз и разодрала до самых бедер. Широко расставила ноги, чувствуя подошвами жар земли. Хорошо освободиться от тесной одежды, от туфель. Чувствуешь себя собой. Она схватила лопату, загнала лезвие в землю, подняла, ощущая, как напряглись мышцы рук и спины. Повернулась и высыпала землю в яму. Сухой краснозем глухо бухнул о крышку гроба, где лежал муж.

«Пятая годовщина – деревянная» – так он сказал недавно.

А первую годовщину они встретили в городе. Тогда были каникулы, и Джим захотел показать жене город, где надеялся когда-нибудь стать шерифом. Он представил ее всем, кому смог, сводил на танцы – в зале не было человека, который бы не знал Джеймса Коронадо, – потом повез кататься в пустыню. Холли с Джимом любили друг друга на одеяле у костра под открытым небом, и казалось, что на земле не осталось никого, кроме них двоих. Холли купила в сувенирной лавке оловянную звезду и подарила мужу – игрушечный шерифский значок. Пусть носит, пока не добьется настоящего.

А он сказал, улыбаясь, что первая годовщина – бумажная. Олово дарят на десятую.

Джим знал множество подобной милой чепухи, и Холли это очень нравилось. Так здорово слышать ее от надежного, крепкого парня. Именно таким он и был. И таким остался навсегда. Он так и не успел надеть настоящую звезду. А на пятую годовщину Холли подарила ему сосновый гроб на дне шестифутовой ямы.

Она вытерла щеку тыльной стороной ладони. Черт, слезы.

А ведь обещала себе, что не заплачет. Хорошо хоть не видит никто. Нет уж, подобного удовольствия она им не доставит. Этот город и так забрал у нее слишком многое.

Холли вспомнила, что в последний раз видела Джима сидящим дома за рабочим столом. Ей показалось, муж плакал.

– Я должен это исправить! В этом городе нужно все менять! – только и сказал он.

Затем сунул бумаги в кейс и уехал на ночь глядя. А приехал вместо него мэр Кэссиди – в три часа ночи, чтобы лично сообщить новость. Произнести приличествующие случаю пустые слова:

– Трагедия… несчастный случай… я так сочувствую… все, что город может сделать для вас… поможем, чем сможем…

Холли вывалила еще лопату земли на гроб мужа, потом еще одну… Усилия, нудная боль в мышцах глушили злость и горе. И с каждой новой толикой земли шептала молитву – но не о своей мертвой любви. Слезы бежали по щекам, ветер нес из пустыни гарь, а вдова молилась о том, чтобы пожар стал возмездием, насланным высшей силой, которая пронесется сквозь город и сожжет проклятое место дотла.

– Все, что город может сделать для вас… – говорил Кэссиди, потупившись, вертя шляпу в руках.

«Вы все можете сдохнуть и сгореть в аду.

Вот это вы можете сделать для Холли Коронадо».

10

– Как он умер? – спросил Соломон, заставляя голос звучать спокойно, но едва сдерживая убийственную ярость.

Отчаяние было физически ощутимым, бушующим внутри ураганом, валуном, придавившим душу. И еще горше было от того, что привязан, заперт внутри жестяной коробки.

– Разбился на машине, – ответил коп, все еще глядя в боковое окно на склоны гор. – Он ехал поздней ночью и то ли заснул за рулем, то ли резко свернул, объезжая что-то, – и угодил в ущелье. Ударился головой, проломил череп. Когда Джима нашли, он был уже мертв.

Соломон подумал, что именно этот Морган и нашел Джеймса Коронадо уже мертвым.

За окном виднелся город: обломки изгороди среди пустыни, убогие лачуги с ржавой жестяной крышей или без крыши вообще. Все незнакомое.

– Где все люди?

– А-а, это старые шахтерские дома, – объяснил Морган. – Думаю, их сохранили атмосферы ради. Чтобы туристы прониклись, перед тем как попадут на Мэйн-стрит. Сейчас большинство горожан живет в центре.

Мимо пронесся указатель с надписью большими старомодными буквами, гласившей, что путешественники въезжают в «Историческую часть города Искупление». И все вдруг оживилось. Аккуратными рядами потянулись пастельных цветов домики за выкрашенными в белое штакетными изгородями, прилично мощенные улицы. В тени тополя Соломон заметил фургон «Уэллс Фарго». Лошади были привязаны за вожжи к деревянному брусу, идущему вдоль корыта с водой, которую доставлял древний с виду насос. Животные пугливо озирались, чуя дым пожара и желая поскорее убежать. Соломон понимал их. Ему тоже хотелось бежать прочь от огня, прочь от этого города и странного чувства долга перед умершим человеком.

– У Джеймса Коронадо была семья? – спросил Соломон.

– Холли, – ответила Глория, прикрепляя пластырь на обожженное плечо. – Жена.

– Холли Коронадо. Может, мне стоило бы поговорить с ней?

– Не слишком хорошая идея. – Морган покачал головой.

– Почему?

– Холли только что похоронила мужа. Мне кажется, она хочет, чтобы ее оставили в покое.

– Она может знать, кто я.

Морган поерзал, словно сиденье вдруг сделалось неудобным.

– В такое время лучше оставить ее одну.

– Странный обычай – оставлять людей одних в то время, когда они особенно нуждаются в поддержке. Вам так не кажется? Если ее муж знал меня, возможно, знает и она. И вероятно, обрадуется, увидев старого друга.

– Если хотите, я могу запустить проверку на ваше имя, – предложил шеф полиции, доставая из кармана телефон. – Посмотрим, что всплывет.

Интересно, отчего Морган так не хочет, чтобы лишившийся памяти незнакомец говорил с вдовой? Тогда тем более стоит с ней встретиться. Соломон наблюдал, как полицейский набрал номер и равнодушно уставился на каталку, ожидая ответа.

– Эй, Роллинс, это Морган. Запусти-ка на проверку имя. Соломон Крид.

Он глянул на книгу, проверяя, как пишется имя, и снова воззрился на каталку.

– Он шести футов росту, лет двадцати пяти – тридцати, европеоид – и по-настоящему белый. То есть белая кожа, белые волосы.

Морган кивнул.

– Да, как у альбиноса.

Последнее слово он почти выплюнул, потянул, как если бы выговаривал «ниг-гер».

– Нет, я подожду. Пропусти через НЦКИ – может, выловишь что-нибудь.

У Соломона неприятно засосало под ложечкой. НЦКИ – это Национальный центр криминальной информации. Морган проверял, не находится ли странный гость в текущем розыске и нет ли у него судимостей. А раз Соломон знал, что такое НЦКИ, – значит мог и находиться в его базе данных.

Соломон снова взглянул на себя: белая кожа прямо-таки сияет в ярком свете, ни следа пигмента, никаких отметин, кроме выжженной на плече буквы «I», теперь спрятанной под повязкой. Чистая страница, а не человек. Он скрестил на груди руки, чувствуя себя без рубашки уязвимым и выставленным напоказ.

«Скорая помощь» свернула с главной улицы, и взору открылось белоснежное здание церкви – на взгляд Соломона, слишком большой для такого маленького городка. Крытый медью шпиль вонзался в пустынное небо. Вид церкви тронул память, шевельнул нечто, уже живущее в ней. Или показалось? Морган сказал, что нательный крест – копия алтарного креста. Соломону захотелось выскользнуть из пут, сковывавших ноги, вырваться из «скорой», чтобы побежать и посмотреть самому.

– Да, я на связи, – проговорил в телефон шеф полиции. – Ладно, спасибо.

Он отключился и сообщил, запихивая книгу в карман сложенного пиджака:

– Думаю, вам будет приятно узнать, что вы – не в базе криминальных данных.

Голос Моргана звучал чуточку разочарованно. Соломон тоже немного огорчился. Все же пусть и оказался бы преступником, но хоть какая информация о себе.

«Скорая» притормозила, свернула и остановилась у большого каменного здания. Глория вручила Соломону рубашку, с профессиональной сноровкой протолкнулась мимо копа и распахнула задние двери. В салоне будто взорвались жара и свет. Глория обернулась, передвинула защелку, удерживающую каталку, – снаружи тут же появился водитель, готовый помочь ее выкатить.

– Я могу идти сам, – сказал Соломон, просовывая руки в рукава.

– Не можете. Таковы правила больницы, – строго заметила Глория. – Лягте.

Водитель дернул, и каталка выскользнула наружу. Лязгнули, распрямляясь, стальные опоры. Соломон зажмурился – солнце было невыносимым.

– Я здоров.

Чуть приоткрыв глаза, он увидел надпись медными буквами на фасаде: «Кинг комьюнити хоспитал».

– Сэр, вы ранены, и у вас амнезия.

– А как насчет реакции зрачков на свет? Что-нибудь аномальное? – заслоняя глаза ладонью, спросил Соломон.

– Реакция нормальная… постойте-ка, у вас есть медицинское образование?

– Возможно. Оба моих зрачка одинаковы и реагируют на свет?

В том, что они активно реагируют прямо сейчас, Соломон нисколько не сомневался.

– Да.

– Тогда мне ни к чему ехать в больницу, – резюмировал Соломон, отстегивая защелки на ремнях, удерживающих ноги.

Коснувшись босыми ступнями земли, он сразу ощутил себя спокойнее. Водитель шагнул вперед, Соломон передвинул каталку, отгородившись. Хотелось броситься прочь, поскорее удрать от этих людей. Но еще рано. Не время. Морган вылез из «скорой». В его руке болтался пиджак с торчавшей из кармана книгой.

– Почему бы вам просто не пойти в больницу и не позволить сделать тесты? Лучше уж подстраховаться, чем потом жалеть.

– Мой пиджак. – Соломон протянул руку.

– Хотите его забрать? Тогда сначала…

Соломон толкнул каталку к Моргану. Та громко лязгнула. Шеф полиции, взмахнув рукой, инстинктивно отпрянул – и край пиджака на мгновение оказался в досягаемости Соломона, который выхватил одежду и шагнул назад прежде, чем полицейский осознал, что же именно произошло.

– Мне не нужно в больницу, – повторил Соломон, продевая руки в рукава и отступая от каталки, чужих людей и всего, что они хотели с ним сделать. – Мне нужно в церковь.

11

Закрыв дверь офиса, мэр Кэссиди скинул пиджак, позволив тому упасть на пол, затем встал прямо под вентилятором в потолке, распустил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Воротник намок от пота.

Похороны превратились в катастрофу. Великолепно задуманный жест, спектакль городской скорби в историческом месте пошел насмарку из-за пожара. Все разъехались, не дождавшись конца церемонии. Поначалу уехало несколько человек, но потом оставшиеся услышали звук сирен и, осознав, насколько быстро поднимается дым и в какую сторону движется, побежали наперегонки, толкая друг друга. Трудно их винить. У всех дома́, работа. Есть за что бояться. Но хоть бы немного солидарности, желания поддержать человека в горе.

О том, из-за чего начался пожар, не хотелось даже думать.

В кармане зажужжал телефон, и сердце мэра будто стиснула невидимая рука. Он посмотрел на валявшийся пиджак. Телефон дрожал под черной тканью, словно запутавшееся и пытавшееся выбраться насекомое. Присмотревшись, мэр заметил в ткани дырочку, и его захлестнула злость. Чертова моль! Да она по всему дому! Кэссиди жили здесь с тех пор, как пращур Джек построил этот дом, а теперь его жрут, растаскивают волоконце за волоконцем. Все разваливается.

Телефон прекратил жужжать, и в кабинет вернулась тишина. Звонить мог кто угодно. Пожар полз к городским окраинам – наверняка множество людей хотело сесть мэру на шею, желая, чтобы он руководил, утешал, разъяснял. Все чего-то от него хотели. И только ему никто не мог ничего дать, ничем не мог помочь. Уже не мог.

Кэссиди бросил взгляд на фотографию на письменном столе. Стелла в саду, под жакарандой, с солнцем в волосах – за год до того, как ее изгрыз рак, отнял волосы, а затем и жизнь. С того дня, как мэр впервые стоял над могилой Стеллы, минуло уже шесть лет, но он до сих пор тосковал о жене. Особенно в последние несколько месяцев, когда так хотелось поговорить, разделить груз сомнений, услышать, что ради очень хорошего можно сделать плохое и что Бог поймет и простит.

Телефон у ног зажужжал снова – будто затрепыхалось в последний раз умирающее насекомое – и умолк.

Мэр запрокинул голову и позволил холодному воздуху окатить с ног до головы. Кэссиди ощущал себя разбитым. Побежденным. Хотелось лечь на пол рядом со смятым пиджаком и заснуть, закрыть глаза, отрезать от себя обваливающийся, траченный молью мир и провалиться в блаженное забытье. Тут невольно позавидуешь пьяницам, которые хватаются за бутылку и топят в ней все свои беды. Но мэр недаром звался Кэссиди. Его имя присутствовало на половине городских зданий. Кэссиди не напиваются, не валятся на пол, забывая о долге. А его долг был огромен: и перед городом, и перед людьми, и перед вдовой, оставленной стоять в одиночестве над могилой мужа, и перед надвигающимся пожаром. Перед всеми и всем. Кэссиди ощущал себя пленником, связанным собственной кровью, именем, поколениями тех, чьи кости лежали в городской земле.

Он посмотрел на висевший над большим камином портрет. Глаза Джека Кэссиди сурово глядели через век истории, будто говоря потомку: «Я не для того возвел из ничего город, чтобы ты удрал и позволил ему умереть».

– Я знаю, – прошептал Кэссиди предку. – Я никуда не убегу.

Внезапно и резко забренчал телефон на столе. Звук старого латунного звонка вспорол тишину, эхом отразился от дубовых панелей и книг в кожаных переплетах, стоящих в шкафах вдоль стен. Кэссиди поднял с пола пиджак, просунул руки в рукава и вышел из прохладной струи вентилятора. В пиджаке мэр ощущал себя более официально. А для предстоящего разговора авторитетность наверняка потребуется в полной мере, каким бы он ни был. Мэр глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть в холодное горное озеро, и подхватил трубку.

– Кэссиди, – выговорил он глухо, будто его голос донесся издалека.

– Это Морган.

Сразу расслабившись, Кэссиди плюхнулся в кресло и спросил:

– Насколько скверно?

– Хуже некуда, – ответил начальник полиции. – Самолет.

Мэр закрыл глаза и кивнул. Он заподозрил это, как только увидел дым.

– Слушай, я позвоню нашему другу, уведомлю о случившемся, – сказал Кэссиди, естественно переходя на командный тон. – Мы все уладим, договоримся о компенсации. Аварии случаются. Самолеты падают. Уверен, он поймет. Уверен, он…

– Он не поймет, – возразил Морган. – Не захочет. Деньги тут не помогут.

Кэссиди моргнул. Он не привык, чтобы ему перечили.

– Но ведь он бизнесмен. А в бизнесе дела постоянно идут не так. Когда такое случается, всегда можно как-то компенсировать. Об этом я и говорю. О компенсации.

– Ты не понимаешь. Ничто уже не исправит случившегося. Уж поверь мне: не помогут никакие деньги. Нужно придумать что-нибудь другое. И это не телефонный разговор. Мне нужно возвращаться к пожару, но по дороге заеду к тебе в офис. Никаких действий, никаких звонков до моего приезда. О кей?

12

Малкэй свернул на шоссе к мотелю «Бест вестерн».

Оно вело через Глоуб, шахтерский городишко, видавший лучшие времена и живший в ожидании их повторения.

Хавьер оттопырил непомерные губищи и затряс головой, глядя на серый бетон и кирпич мотельного комплекса:

– Что, это все? Это все, на что тебя хватило?

Малкэй медленно повел джип по односторонней дороге, выходившей к стоянке под окнами номера, забронированного прошлой ночью на вымышленное имя. Малкэй избегал несетевых отелей и их фирменного гостеприимства, каким любят выделяться хозяева, обслуживающие отель сами. Малкэй не хотел хорошего обслуживания, особенного внимания. Не хотел совсем никакого внимания и предпочитал скучающего клерка на минимальной зарплате, который сунет ключ от номера, не отрывая взгляда от своего телефона.

Малкэй заглушил мотор, выдернул из замка зажигания ключи.

– Ждите пять минут, потом идите за мной.

– Пять минут? Какого хрена нам ждать целых пять минут?

– Потому что никто не обратит внимания на одного белого парня, входящего в номер. А если заходит белый парень с двумя мексиканцами, обратят внимание все. Потому что это выглядит будто купля-продажа наркотиков. Кто-нибудь может позвонить в полицию.

Малкэй открыл дверь. Жаркий воздух хлынул внутрь.

– Так что дайте мне пять минут, ладно?

Он вышел и сразу захлопнул дверцу, не дав Хавьеру времени ответить, затем двинулся к толстой серой двери с номером 22. С отключенным мотором и кондиционером в салоне быстро делается душно и жарко. Оба идиота усидят там минуты три, не больше. Но этого хватит.

Малкэй шагнул в сумрачную унылую комнату с парой бугристых кроватей и старомодным телевизором в деревянном корпусе. У дальней стены – проход на кухоньку, там же туалет и ванная. Стандартная планировка практически всех мотелей, где останавливался Малкэй.

Вынув телефон, он проверил вай-фай, запустил скайп, выбрал в контактах «Дом» и поднес к уху трубку.

Походивший на гроб кондиционер звучно рокотал под окном, шевеля серую штору, наполняя комнату прохладным воздухом и запахом плесени. За окном виднелся «чероки» с Хавьером на переднем сиденье. Рядом с джипом был припаркован темно-синий «бьюик-верано», покрытый слоем тонкой пустынной пыли. Прежде чем здесь остановиться, машина наверняка проехала не один десяток миль. Машина коммивояжера.

Звонок прошел. Голос Малкэя сообщил, что дома никого нет.

– Эй, папа, если ты дома – подними трубку, – проговорил Малкэй.

Послушал. Подождал. Ничего. Затем отключился. Нашел другой номер и позвонил.

Когда-то отец не вылезал из «бьюика», развозя сначала канцелярские товары, а потом лекарства по всему Среднему Западу. Сколько тогда было Малкэю? Десять или одиннадцать? Вряд ли меньше. К тому времени они уже давно жили вдвоем, без мамы. Каждое воскресенье отец заставлял парнишку мыть и полировать машину и давал пять долларов, которые предстояло растянуть на неделю. В понедельник утром на сияющей машине отец отвозил сына в школу, а потом отправлялся в разные города и края, чьи названия казались одиннадцатилетнему мальчику, не знавшему ничего причудливее и удивительнее, экзотическими: Оклахома-Сити, Де-Мойн, Шакопи, Омаха, Канзас-Сити. Старикан всегда возвращался по пятницам, забирал сына от тетки, а потом, когда стало ясно, что мама не вернется, от одной или другой своей подружки; и всегда его «бьюик» был покрыт пылью, как и припаркованный снаружи «верано».

Звонок прошел. На этот раз ответил голос отца:

– Оставьте сообщение. Я перезвоню.

– Пап, это я. Слушай, если ты не дома, так и оставайся не дома. Не надо пока возвращаться. Договорились? Позвони, когда получишь мое сообщение. Все в порядке, но ты, в общем, просто позвони.

Малкэй отключился. Нет, не все в порядке. Не так оно должно быть. Кто-то поменял запись. Отец пропал. Малкэй проверил время. Тио наверняка уже удивляется отсутствию звонка. Скорее всего, Тио уже знает. Следовало сказать отцу, чтобы тот уехал подальше на случай вот такого. Но люди Тио уж точно наблюдали за ним и в любом случае бы его схватили. С год назад один из ближайших помощников Тио пообещал федералам сдать большую партию наркотиков и нескольких ключевых людей в организации в обмен на иммунитет и новую жизнь. За день до отправки товара помощник услал семью подальше. Но люди Тио наблюдали. Федералы нашли помощника и его семью без голов, выложенными аккуратной линейкой в приграничной канаве. Было ясно, что хотел сказать Папа Тио: «Я все вижу. Или будь верным – или умри. А с тобой умрут все, кто тебе дорог».

Так что Малкэй не стал предупреждать отца. А теперь разбился самолет, отца не найти, все летит к чертям, а Малкэй должен летящее поймать и поставить на место, причем поскорее.

На боковом стекле «чероки» сверкнуло солнце – Хавьер открыл дверь и вылез наружу, спасаясь из превратившегося в пекло салона. Хавьер выглядел разъяренным. Вылез и Карлос, опустив голову и выпучив глаза. Оба заковыляли к номеру. Малкэй в жизни не наблюдал худшей попытки не выглядеть подозрительно. Когда в дверь тяжко заколотили кулаком, Малкэй выбрал из меню «Скайпа» новый номер и приложил к уху телефон.

– Открыто!

В номер вломился Хавьер:

– Что за хрень, оставлять нас в машине, будто пару гребаных кобелей!

Телефон щелкнул, соединяясь.

– Тио? – проговорил Малкэй тихо, но так, чтобы расслышал Хавьер. – Это Малкэй.

Хавьер застыл в дверях настолько внезапно, что ему в спину уткнулся Карлос.

– У нас проблемы с принятием груза, – глядя на Хавьера, продолжал Малкэй. – Самолет так и не показался. Мы ничего не получили. И не встретили вашего сына.

13

Соломон быстро шел по тротуару, держась в тени, чувствуя босыми ступнями теплые вытертые доски. Оглядываться ни к чему: будет слышно, если кто-то пойдет следом.

Пытаясь успокоиться, Соломон несколько раз глубоко вдохнул, и в ноздри вторглись все окрестные городские запахи: пыль, краска, битум, гниение. Все же освобождение из «скорой» – трясущейся, нагоняющей тошноту коробки – помогло обрести равновесие.

Но отчего же Соломон Крид так ненавидит заключение и так жаждет свободы? Может, он сидел в тюрьме, хоть это и не значится в НЦКИ? Не исключено, что его лишили свободы, не заключая в тюрьму.

Церковь сияла, словно освещенная изнутри, возвышаясь над всеми окрестными строениями: ратушей, музеем и величественным особняком, проглядывавшим сквозь ширму из жакаранд. Как и церковь, здание было крыто медью и выглядело столь же старым. Похоже, их построили одновременно. Остальные здания по обе стороны улицы смотрелись вариациями в том же стиле. В сувенирных лавках продавалось одно и то же: плывущая в заполненных жидкостью шарах взвесь золотых и медных хлопьев, карты с надписью угловатыми старомодными буквами: «Утраченное сокровище Кэссиди», футболки с названием города таким же шрифтом, и в каждой витрине – стопки мемуаров Джека Кэссиди.

Соломон вытащил из кармана свой экземпляр и с нетерпением принялся листать, отыскивая то, что могло бы разбудить память. Но, кроме дарственной надписи, нашел лишь единственный подчеркнутый абзац в самом конце:

Я всегда полагал, что в книге содержится указание, способное привести меня к богатству, но к тому времени, как я отыскал его и понял его смысл, стало уже слишком поздно. И потому я решил унести секрет сокровища в могилу.

Секреты, сокровища. Неинтересно. Соломон снова взглянул на дарственную надпись, написанную аккуратным гладким почерком, широким пером. Старомодный, официальный почерк. Соломон его не узнал. Текст книги начинался со слов:

Полагаю, на каждом нашедшем большое сокровище лежит проклятие: остаток жизни беспрерывно рассказывать о том, как же найдено сокровище.

Он читал на ходу, проникаясь судьбой Джека Кэссиди все больше от страницы к странице. Воображение заполнилось лицами и ужасами, встреченными Джеком Кэссиди во время его одиссеи по пустыне. В мемуарах было всего девяносто страниц. Соломон дочитал еще на полпути к церкви. Но зачем Джеймс Коронадо подарил эту книгу? Хотя, возможно, он и не дарил. А вдруг читающий ее сейчас – вовсе не Соломон Крид? Впрочем, он откуда-то знал, что имя настоящее. Оно подходило. Как и пиджак, на котором оно было вышито.

Соломон сунул книгу в карман и снова посмотрел на этикетку с надписью по-французски: «Этот костюм сделан на добрую память мистеру Соломону Криду».

Этот костюм…

Но почему остался лишь пиджак? Где туфли? И черт возьми, откуда умение читать по-французски? И умение читать с такой скоростью по-английски?

– Я Соломон Крид, – проговорил он по-французски.

Речь звучит удобно и уютно, выговор гладкий, густоватый, вязкий – южный диалект, а не северный, парижский.

Южнофранцузский! Откуда это знание? Как можно говорить по-французски, к тому же точно определить выговор, но не помнить, как его выучил, как говорил на нем, когда был во Франции? И был ли там вообще? Насколько же Соломон Крид потерял себя?

Мелкими буквами на краю этикетки значилось: «Fabriqué 13, Rue Obscure, Cordes-sur-Ciel, Tarn». Тарн. Озерный край. Юго-западная Франция, страна катаров. Департамент образован в 1790-м, после Великой французской революции. Столица – Альби, родина Тулуз-Лотрека. Там чудесный средневековый собор, он больше, чем церковь, к которой сейчас шел Соломон. Причем построенный из кирпича, а не из камня.

Соломон ударил себя по виску, чтобы унять шум в голове.

– Заткнись! – произнес он вслух, понимая, насколько безумным выглядит сейчас со стороны.

Он осмотрелся – никого. А может, это и в самом деле безумие и он – одержимый иллюзиями псих с вывихнутым рассудком? Столько знаний, текущих беспорядочным мощным потоком, и все бесполезны.

– Я безумец, – сказал себе Соломон, словно признание болезни было первым шагом к ее излечению.

Он повторил сказанное, затем проговорил те же слова на французском, русском, немецком, испанском, арабском. Снова ударил себя по голове, уже сильнее, в отчаянной попытке прекратить шум или заставить хаос выдать что-нибудь полезное. Нужно профильтровать поток, сфокусироваться на конкретном. На том, что поможет вспомнить свою личность, на связывающем с забытым прошлым: на костюме, книге, нательном кресте. На материальных, реальных предметах, в которых не сомневаешься.

Соломон дошел до конца дощатого тротуара, шагнул из тени на колючий зной. Вблизи церковь впечатляла еще сильнее, шпиль заставлял взгляд устремляться к небу. Казалось, это величие шептало тихо и властно:

– Знай свое место! Знай, что ты – ничтожен, а Бог – всемогущ.

Рядом с дорожкой, ведущей к церкви, торчал большой, вкопанный в землю указатель с надписью буквами медного цвета: «ЦЕРКОВЬ УТЕРЯННЫХ ЗАПОВЕДЕЙ» – отсылка к тому, что Соломон прочел в мемуарах.

Он двинулся дальше. Сбоку от дорожки находился фонтан с расколотым посередине камнем и меткой, указывающей, откуда текла вода. В мемуарах описывалось, как вода потекла прямо из треснувшего валуна, – чудо среди пустыни, в чью память и воздвигнут фонтан. Тот, похоже, уже не работал. Соломон приблизился к двери и прочел вырезанные в камне над нею слова – первую из утерянных заповедей, в честь которых была построена церковь:

I

Я Господь, Бог твой; да не будет у тебя

других богов пред лицем Моим.

Надпись напомнила Соломону указатель с предупреждением «Никакого оружия» у старого салуна на окраине города. Там – никаких пистолетов, здесь – никакой другой веры. Римская единица над заповедью… хм, а вдруг выжженная на плече метка – не буква, а цифра? Хотя ожог на плече может оказаться ни тем ни другим, а церковь – не принести никаких ответов.

– Зайдем – посмотрим, – прошептал Соломон и шагнул в тенистую прохладу за дверью.

И увидел самую странную церковь из всех, какие случалось посетить.

14

Кэссиди сидел за обширным дубовым столом, уставившись на Моргана и приоткрыв рот. Мэр чувствовал себя как тогда, когда доктор рассказал про неудачу с лечением рака у Стеллы и что жить ей осталось считаные недели. Из комнаты словно высосали кислород, и было нечем дышать.

– Рамон, – повторил мэр произнесенное Морганом имя.

– Да, Рамон Альварадо, сын Тио.

– Но… но что он… то есть почему он был в этом самолете?

– Какие-то проблемы к югу от границы, – пожав плечами, ответил шеф полиции. – Сыну потребовалось срочно убраться из Мексики. О деталях я не спрашивал.

Кэссиди посмотрел в высокое окно кабинета, на шеренгу жакаранд за изгородью, окружавшей церковь. Над крышей церкви виднелся дым от пожара в пустыне. Он казался самой главной неприятностью до тех пор, пока Морган не рассказал о причине пожара. Да уж, огонь по сравнению с ней – мелочь.

– Но почему ты мне не сказал?

– Посчитал, что тебе не нужно это знать, – ответил коп.

– Ты посчитал… но это же… это же сын Тио! И тебе не показалось, что такое нужно со мной обговорить?

– Все произошло очень быстро. Мне позвонили. Я принял решение.

– Ты принял решение. Понятно.

– А у меня был выбор? – спросил Морган. – Когда кто-то вроде Тио звонит и просит об одолжении, он на самом деле не просит. А что бы сделал ты? Сказал бы: сын в беде – это плохо, мы сочувствуем, но ничем не можем помочь? Не надо меня обвинять. Не я разбил чертов самолет.

Кэссиди встал и принялся ходить по комнате.

– Нужно сделать все для ускорения расследования, – заключил он. – Нужно доказать, что произошел несчастный случай.

– А если окажется, что это вовсе не случай?

Мэр посмотрел на копа так, будто тот предположил, что Земля – плоская:

– Какие сомнения? Конечно же несчастный случай.

Морган вынул из кармана телефон и вышел на середину комнаты:

– Когда я приехал к месту крушения, я чуть не сбил вот этого парня.

Он показал мэру телефон.

Кэссиди взял со стола очки для чтения, присмотрелся, разглядывая картинку на экране. Фото было сделано из машины, воздух снаружи заполняла пыль, размывшая изображение, но человек в центре получился хорошо. Казалось, он сиял в солнечном свете, глядя на что-то, оставшееся за пределами фотографии.

– Кто это? – спросил мэр.

– Он сказал, что не помнит. На этикетке пиджака написано, что Соломон Крид.

Коп мазнул пальцем по экрану – изображение сменилось.

– У него вот это на плече.

Кэссиди посмотрел на ярко-красный ожог, затем, вопросительно, на копа.

– По мне, похоже на памятную метку, – объяснил шеф полиции. – Наемные убийцы из картелей делают такое, когда хотят показать, что уложили кого-то важного. Обычно метят татуировками, но иногда режут себя или выжигают, как здесь.

Поняв, к чему клонит полицейский, Кэссиди снова посмотрел на фото:

– Думаешь, этот парень…

– Сбил самолет? Возможно. К примеру, запустил ракету, угодил под взрывную волну, ударился головой и не помнит, кто он. Или напротив, прекрасно помнит, но просто не говорит. К югу от границы картели нанимают для грязной работы очень странных типов. Нам, гринго, такие и во сне не снились. Там и альбиносы запросто могут быть киллерами. К тому же у мексиканцев суеверия насчет альбиносов. Правда, у них везде суеверия. В общем, они думают, что белая кожа означает благословение Божье, особую силу или что-то подобное. Но это не важно. А важно то, что парень мог, в принципе, сбить самолет. Альбинос был там, бежал прочь от места аварии и даже сказал, что пожар – из-за него. Плюс метка на руке. Все – косвенные улики, но нам же не в суд их нести. Нужно, чтобы на них купился Тио. Кто-то должен заплатить за смерть его сына. «Платить» – не значит предложить деньги и соболезнования, надеясь, что все обойдется. За кровь платят кровью. Ее и нужно отдать Тио. Мы отдадим ему Соломона Крида.

Кэссиди мазнул пальцем по экрану и уставился на человека, стоящего посреди дороги, затем покачал головой и вернул телефон хозяину:

– Думаю, стоит сперва поговорить, попробовать отыскать дипломатическое решение, до того… в общем, перед тем как приносить ему в жертву людей. Мы даже не знаем, кто этот парень. Ты искал его по базам?

– В НЦКИ ничего нет.

– Это доказывает лишь то, что он не преступник. А как в базах пропавших? В базах страховых компаний, в каталоге выданных прав?

– Какой смысл? – спросил Морган.

– Смысл в том, что мы говорим о человеческой жизни.

– Неправильно. Смысл в том, что мы говорим сразу о нескольких человеческих жизнях, включая твою и мою. Мы говорим о выживании этого города. Я не хочу знать, кто этот парень. Мне не нужно знать. Я скажу тебе кое-что еще: у этого парня в кармане лежала книжка Кэссиди с дарственной надписью Соломону Криду от Джима Коронадо.

Мэр похолодел:

– Думаешь, он знал Джима?

– Он сказал, что не может вспомнить. Но когда я спросил о книге, он ответил, что, мол, чувствует, будто явился сюда из-за Джима. Ради его спасения.

– Господи! Так и сказал?

– Спросил, как Джим умер и можно ли поговорить с Холли, – ответил Морган, кивая. – В общем, как ни крути, этот парень для нас – потенциальная проблема. Хотя, может, как раз не проблема, а выход. Как я понимаю, Тио рано или поздно узнает про этого типа, а значит он труп, приложим мы к тому руки или нет. Так что, если мы его сдадим, зарекомендуем себя верными и преданными. И возможно, нам зачтется. И никаких волнений по поводу связи с Джимом и новых проблем из-за того.

От разговора Кэссиди сделалось не по себе. Он посмотрел на суровое лицо предка на портрете. Мэр всегда чувствовал, что преподобный Джек глядит на него с презрением, видя, каким вышел далекий потомок и как он управляет городом, построенным великим предком. Да, в последние несколько лет бывали беды, и немалые, но такой – никогда. Сейчас пришел апокалипсис, настоящий Армагеддон. Конец света.

Снаружи нахлынул вой сирены. На дороге у дома встала полицейская машина. Вертевшийся на крыше фонарь бросал синие и красные отблески на стенные панели.

– За мной приехали. – Морган направился к дверям.

– А где этот тип? Вы его задержали, чтобы допросить?

– Нет. Я посчитал, что лучше его никак не регистрировать – на случай, если ему придется «исчезнуть». Когда я его видел в последний раз, он направлялся к церкви.

Кэссиди глянул в окно на белый камень церкви за стеной:

– Позволь мне сперва поговорить с ним.

– И с какой стати тебе вдруг понадобилось говорить с ним?

– Если я собираюсь принести в жертву человека ради спасения моего города, я должен хотя бы посмотреть ему в глаза. И я пока еще считаю, что мы должны разобраться, случайным было крушение или нет.

Морган покачал головой, окинул взглядом комнату.

– Приятно, наверное, жить в мире, облицованном дубовыми панелями, где все играют по правилам, а все споры можно решить рукопожатием. Разговор с этим парнем не даст тебе ничего. Разве только создаст новые проблемы. Не стоит заводить дружбу с тем, кого собираешься казнить. А Тио трижды наплевать, случайна катастрофа или нет. Его сын умер. Кто-то должен заплатить. Кто-то – или что-то. Ты когда-нибудь слышал о местечке под названием Эль-Рей?

– Да. Немного.

– Это городишко в горах Дуранго. Там взяли власть местные бандитос, и он превратился в настоящую Шангри-Ла для уголовников, бегущих через границу на юг. Любой, кто привез достаточно денег, мог заплатить за покровительство и оставаться сколько влезет, зная, что никакой закон его не тронет. Также Эль-Рей – родной город Тио. Вернее, был родным городом. Его больше нет.

– А что случилось? – спросил мэр.

– Случился Тио. Я не знаю деталей, но, когда он был еще ребенком, произошла семейная трагедия, что-то скверное с его отцом и братом. Может, они перешли дорогу боссам или что-то еще. Как бы там ни было, Тио этого не забыл. И когда спустя много лет пришел к власти, то отомстил. Эль-Рей являлся штаб-квартирой прежних боссов, так что логично было бы захватить его и взять власть. Вместо этого Тио истребил все живое и выжег место дотла. Символический жест: долой старое, все начинаем заново. Плюс к тому чистая, незамутненная месть, старомодная вендетта, кровь за кровь. Как я слышал, Тио убивал сам. Он показал всему миру, что случится с теми, кто повредит ему или его семье.

Морган указал на дым, поднимающийся за церковью:

– А сын Тио только что умер рядом с нашим аэродромом. Так что подумай о моих словах, когда будешь говорить с белобрысым парнем. Если понадоблюсь – я на служебной линии.

Ничего не прибавив, Морган открыл дверь и вышел.

15

Соломон остановился за дверью церкви, позволяя глазам, привыкшим к ослепительному солнцу, приспособиться к сумраку. Из огромных витражных окон в темноту зала лился мягкий свет, плескал цветом на то, что поначалу казалось сборищем древнего мусора. Слева от двери, за скульптурой лошади и манекеном в одежде девятнадцатого века, громоздился полноразмерный фургон. Напротив, в правом углу, красовался настоящий действующий промывочный лоток для добычи золота. По нему струйкой бежала вода. Звук походил на тот, когда протекает крыша. Вокруг под надписью: «Инструменты искателей сокровищ» – стояло несколько промывочных сит. Были там кайла, фальшивые динамитные шашки, мельницы для руды, тускло освещенные экспозиционные шкафы, где под стеклом лежали образцы медной руды, золотых чешуек, серебряных жил в кварце и даже снабженные этикетками личные вещи: очки для чтения, ручки, перчатки. На отдельном столе располагалась масштабная модель, демонстрировавшая, как выглядел город Искупление век с лишним назад. А прямо в центре этой странной диорамы находился обращенный к двери пюпитр, так что любой входящий поневоле бросал взгляд на раскрытую потрепанную Библию.

Чувствуя ступнями холод каменных плит, Соломон направился к ней. Из переплета торчали остатки потерянной страницы. Грубый неровный край – словно страницу выдрали одним рывком. Вырванная страница была из Книги Исхода, главы двадцатая и двадцать первая, рассказывавшие о том, как Моисей принес с горы десять заповедей на каменных скрижалях.

– Церковь утерянных заповедей, – пробормотал Соломон и двинулся дальше, к центру церкви, вдыхая местные ароматы: пыль, лак, свечной воск, медь, плесень.

Заповеди были повсюду: врезаны в каменные завитки, в деревянные спинки скамеек, выложены на полу медными буквами и даже витражными стеклами – словно бы потерявший страницу Библии изо всех сил старался возместить урон книге, построив огромную церковь. Впереди высился алтарь с большим медным крестом на каменной плите. Подойдя ближе, Соломон всмотрелся, отыскивая в изгибающихся линиях и торчащих поперечинах – таких же, как и у его нательного креста, – нечто, способное пробудить память. Но был ли он здесь раньше, стоял ли у этого креста, вспомнить Соломон так и не смог, и вместо надежды в душу хлынуло отчаяние.

У алтаря церковь казалась мрачнее. Приблизившись, Соломон понял отчего. Каменную кладку, в других частях церкви белую, здесь покрывали темные фрески, изображавшие ночь в пустыне, заполненной кошмарными существами: сгорбленными мужчинами, ссохшимися до скелета женщинами, детьми с черными пустыми глазницами, в драных лохмотьях. Некоторые ехали на истощенных лошадях с торчащими, обтянутыми сохлой шкурой ребрами, с такими же ввалившимися глазами, как у их наездников. А под землей, вылезая из огромной огненной прорвы, кишели демоны с зубастыми жадными пастями и вздымавшими пыль кожаными крыльями. Демоны тянули когтистые лапы сквозь трещины в иссохшей земле. Те, кому удалось схватить ногу либо руку жертвы, тащили несчастных в огонь. А перепуганные люди в отчаянии глядели на далекий свет нарисованных небес. И что-то еще двигалось сквозь тени – бледный призрачный силуэт, шагающий по рисунку к Соломону. Его собственное отражение в большом зеркале, расположенном таким образом, что любой посмотревший на фреску становился ее частью. С одной стороны зеркала был нарисован ангел, с другой – демон. Оба пристально глядели на того, кто останавливался под фреской.

Соломон приблизился настолько, что его отражение заполнило зеркало, и всмотрелся в свое лицо. Он впервые видел себя так детально, но казалось, что перед ним чужой. Ничего знакомого ни в серых глазах, ни в длинном тонком носе, ни во впалых щеках под острыми скулами. В зеркале – неизвестный.

– Кто ты? – спросил Соломон.

Словно в ответ, по церкви раскатился громкий стук. За занавесом, скрывавшим ризницу, послышались шаги. Когда занавес раздвинулся, Соломон повернулся – и оказался лицом к лицу с современной версией Джека Кэссиди. Секунду они молча смотрели друг другу в глаза. На лице мэра промелькнула смесь любопытства и подозрительности. Он окинул гостя внимательным взглядом с головы до босых ног, которым уделил особое внимание; наконец приблизился и протянул руку:

– Вы, должно быть, мистер Крид?

Соломон пожал руку, вдохнул исходящий от Кэссиди химический запах, и в мозгу снова точно открылась дверца. Нафталин. Используется в фейерверках, а также как домашнее средство от моли. Мэр пропах им. На нагрудном кармане пиджака – дырочка с разлохмаченными краями. Темный костюм. Для похорон.

– Вы только что похоронили Джеймса Коронадо, – резюмировал Соломон, и от звука этого имени в руке снова вспыхнула боль.

– Да, трагедия. А откуда вы его знали?

– Я пытаюсь вспомнить. – Соломон снова повернулся к фреске.

Несомненно, здесь что-то есть, какая-то причина, по которой нательный крест привел хозяина к своему большему собрату.

– Впечатляет, не правда ли? – произнес Кэссиди, подходя к стене и щелкая выключателем.

Разгоревшийся свет продемонстрировал фреску во всех ужасных, мрачных подробностях. На ней оказалось гораздо больше людей. Землю заполняли ссохшиеся тела и черные руки, почти неотличимые от нее, словно сделанные из нее и все еще ей принадлежащие. Лица персонажей выглядели настолько реалистично, будто их списали с конкретных людей. Если так, то что бы подумали эти люди, обнаружив себя увековеченными в образе проклятых среди гротескного пейзажа? Поток отверженных тек по пустыне. Глаза их были устремлены на недосягаемо далекие небеса. Соломон тоже посмотрел вверх и обнаружил то, что раньше скрывали тени: черные буквы на почти черном небе.

Каждый бежит геенны огненной,

Но лишь смотревшие в ее жар и соблюдавшие Господень закон,

Лишь спасавшие ближних превыше себя

Обрящут надежду спасенья от ада…

От этих слов ожог на плече вновь заполыхал болью, возвращая чувство, уже испытанное на дороге: Соломон Крид здесь не просто так. Есть причина и долг, который нужно исполнить.

Лишь спасавшие ближних превыше себя обрящут надежду спасенья от ада…

– Я здесь, чтобы спасти его, – пробормотал Соломон, потирая разболевшееся плечо.

– Кого?

– Джеймса Коронадо.

– Вы? Спасти? Но мы его только что похоронили…

– Я же не говорил, что задача легкая, – ответил Соломон, улыбаясь.

Оба повернулись, когда снаружи вдруг донесся громкий звук, – куда-то спешила «скорая». Соломон почуял сочащийся в двери дым.

Огонь.

Но лишь глядевшие в ее жар…

Сейчас весь город выехал, пытаясь защититься от надвигающегося ужаса. А большинство горожан знали Джеймса Коронадо. Возможно, с ними будет и вдова.

– Вы в порядке? – спросил мэр. – Вы кажетесь немного не в себе. Возможно, вам лучше в госпиталь, провериться?

Соломон снова посмотрел на свое отражение, зажатое между ангелом и демоном. Их нарисованные глаза будто вопрошали: «Со мной ты или с ним?»

«Выясним», – подумал Соломон, и в плече снова отозвалась боль.

Он покачал головой:

– Мне не нужно в больницу. Мне нужно вернуться к огню.