2002
Оля
Саша сотрудничал с компанией «Даго», занимающейся производством рекламы, писал музыку для роликов. В этой компании работало много Сашиных друзей, его одноклассников. Они помогали нам снимать, монтировать видеоклип «Для тебя». В «Даго» я познакомился с девушкой. Ее звали Ольга, она работала помощником продюсера проектов. Однажды мы пришли с Сашей в «Амбар» – там у него была встреча с сотрудниками из «Даго». Среди них была Оля. Оля Куренкова. Я спросил у Саши, что это за девушка. Он сразу все понял и стал подкалывать: «Ну, началось! Всё, творчества никакого не будет, семейная жизнь… Да ладно, я тебя прекрасно понимаю, хорошая девушка». – «Сергеич, ну чё ты сразу начинаешь! Мне просто интересно…»
Я поехал провожать ее домой. Она жила на метро «Бабушкинская». Мы остановились у подъезда. Я спросил, на каком этаже она живет. Сказала, на девятом. Она вошла в подъезд, дверь закрылась. Я отошел от дома и долго смотрел на окна девятого этажа, ожидая, в каком из них загорится свет. Свет загорелся, и я смотрел в то окно еще минут двадцать. Мне казалось, она должна сейчас выглянуть… ну не знаю, а вдруг я там стою? Мне так не хотелось оттуда уходить.
Конечно, она так и не выглянула, я вышел на перекресток, на противоположной стороне от дома было кафе, на фасаде вывеска, по которой бежали огоньки по кругу. Я поехал домой в чувствах. А потом у нас завязался роман. Войтинский взял ее телефон в «Даго», он же всех там знает. Я позвонил, мы начали встречаться, а потом я переехал к ней, и мы стали жить вдвоем. Как-то так получилось, что я к ней, а не она ко мне. Я снимал квартиру. Она тоже. Мы виделись часто: ходили вместе в кино, ужинали. Я все время провожал ее, и так получалось, что проще было бы жить вдвоем, в одной квартире, чтобы туда-сюда не ездить. Удобнее было вместе. У нее уже было всё более обжито, чем у меня, поэтому к ней. Большой-то разницы не было. Просто у нее было как-то лучше. Она же девочка, а девочки лучше… Я привык потом. Там рядом был Северный рынок. Почему Северный… Более цивилизованный, нежели у меня на Хабаровской, крытый.
Получается, Оля – первая девушка, с которой я вместе начал жить. Гражданский брак фактически. Вели домашнее хозяйство, но я же привыкший к этому делу – совместному быту. Кто посуду будет мыть, что ли? Такого вопроса не стояло. Я мыл, она мыла. Кто как мог. Не было у нас бытовых заморочек. Я по привычке все время оставлял свои вещи где попало. Как любой мужчина. И брал их там же. Вечером на кресло бросаются вещи в кучу, утром встаешь, надеваешь их и идешь куда-нибудь. Так и было: стояло в комнате кресло, которое было завалено вещами: моими, ее. Не всегда, короче, было все аккуратно развешано. Но это нормально. Это же такая одежда, которую таскаешь все время. Бывает, залезаешь в одну вещь и ходишь в ней постоянно, и прятать ее в шкаф бессмысленно, потому что утром снова ее наденешь. Стиркой я не занимался. Я посуду мыл, готовил.
Как я ухаживал за Олей? Цветы дарил, какие-то подарки. В магазин пойти, какую-то шмотку ей купить. Кофточку, ботинки, маечку… не знаю. Сережки подарил как-то. Золотые. Я их купил в Таганроге. У нее должен был быть день рождения скоро. И я решил чуть ли не впервые в жизни на свой страх и риск купить для девушки какое-то украшение. Страх, потому что я в украшениях не силен. И вкус ее до конца мне не был понятен. Ну, я как-то чё-то подумал: вот эти, наверное, было бы неплохо. Взял и купил. Понравились, угадал.
Оля из Подмосковья. Она что-то там читала, музыку любую слушала. Предпочтений каких-то узко направленных не было, больше к современной – от Стинга до Шакиры. Она хорошо знала английский, училась в каком-то инязе. Оля устроилась в «Даго» сначала переводить, а потом уже стала работать ассистентом продюсера. Разницы в воспитании я особой не чувствовал. Она такая… совсем уж девочка. Во всем. В разговоре, в чувствах, эмоциях. Совсем нежная, совсем безобидная. Чуть-чуть ребенок. При этом она знает, что нужно делать дела. И переживает по всяким мелочам. Семью свою очень любит, выезжает на выходные домой к родителям в Подмосковье. Я тоже ездил с ней. Папа у нее работал в Москве в какой-то фирме, мама не помню где. Есть у нее младшая сестра. Так как я был музыкантом начинающим, они интересовались, спрашивали. Я и в Таганрог с ней ездил. Моя мама хорошо к ней отнеслась, сказала: «Милая девочка».
Я очень хорошо помню один момент. Как-то вечером она пришла с работы, я вернулся со студии. Мы легли спать, и вдруг она спрашивает: «Ром, а как ты песни пишешь? Как у тебя это получается?» – «Знаешь, Оль, бывает, осеняет, и поплыли. Обычно… Прости, пожалуйста!» Я встаю с кровати и иду на кухню, беру ручку и записываю тест. Бывает, осеняет, и поплыли. Обычно выбираешь: или – или… Прямая два зеленых светофора… И тебе уже не страшно… твою любовь покажут в телебашне… метро «Кольцевая»… Я пишу «Кольцевую». Я запомнил это прекрасно, потому что Оля спросила, и в тот самый момент, когда я стал отвечать, в моей голове одновременно родилась строчка, а из нее вышла сразу целая песня. Я вернулся в комнату.
– Ром, а что случилось?
– Я песню написал, Оля. Вот так это и происходит.
Она ничего не поняла, конечно же. Такой это странный процесс. Просто бывает, осеняет… осеняет, и поплыли! Поехали! «Кольцевая» метро потому, что через Кольцо насквозь все другие ветки проходят. Есть места, до которых нельзя добраться иначе, только через Кольцо. Все говорят – на Кольце, есть Кольцевая автодорога. Есть просто кольцо – как знак, он очень сильный, он всем понятен. А еще можно сесть на «Кольцевой» и бесконечно пускаться по кругу. Песня почему-то грустная получилась, хотя отношения с Олей были тогда нормальными. Но я же говорю, что это от меня не зависит. Я фантазирую. У меня какие состояния, какие ощущения внутри были, я так и писал. Плюс какие-то небольшие выдумки. Хотя выдумкой это трудно назвать. Это было что-то идеализированное, покрасивее, чем есть на самом деле. Чтобы не обыденность эта… Как тогда, помнишь, я рассказывал про поезд? «Я герой, я еду в ночь?» То же самое в песнях осталось. Я хотел бы видеть жизнь одной, а она другая. А хотелось, чтобы белый костюм, белые туфли и идти по набережной. Сука, красиво! Я мечтал об этом всю жизнь – представлял такую легкость, свободу. Остап Бендер и Рио-де-Жанейро. Вот так и в песнях у меня случается мечтательный перебор. Знаешь, есть такое выражение – «одежда на вырост»? Вот и у меня песни на вырост.
У Оли работа достаточно креативная. Английский язык, понятно, вся эта канитель… Но это меня не смущало, нормально. Я-то песни писал, тоже творческая, знаешь ли, личность, ни хуём-буём. Оле нравилось, что я сочиняю, ей было интересно. Если я играл ни гитаре, то она не мешала, уходила из комнаты. Я ей не показывал новые песни. Конечно, она была одним из первых слушателей. Но так, чтобы я написал и ей сыграл – нет, такого не было. Я писал песню, мы записывали ее на студии, делали черновичок, и я был уже готов показать песню в каком-то виде. Тогда я приносил ее Оле: вот песня. Она радовалась. Когда ей какая-то нравилась больше, она слушала ее все время. Сначала я приносил черновик, потом второй черновик, потом чистовик, и она уже потихоньку начинала въезжать: этот вариант лучше, а та версия нравится больше, эта меньше, а вот в этой что-то еще заиграло. Она начала понимать, что к чему. Если каждый день находиться в такой обстановке, волей-неволей начнешь… Она не оценивала, просто слушала те песни, которые ей больше нравились. Все-таки каждый человек – это фокус-группа. Понятно, что это субъективное мнение, потому что Оля со мной живет, мы близкие люди. Я просто смотрел на ее реакцию. Оля ничего никогда не высказывала по поводу моего творчества, она просто слушала. А я пытался понять, почему именно эти песни ей больше нравятся. И находил ответ, можно было догадаться.
Олин след можно найти во многих текстах. Я тебе рассказывал про то, как ее провожал в первый раз? «Заинтересованные глазки» все этим пропитаны. Когда стоял возле ее дома, увидел какое-то кафе напротив, чебуречную практически. Там была вывеска, на которой было написано «Кафе» огоньками бегущими и какое-то еще украшение из этих лампочек. В кафе напротив бегут по кругу огоньки, и ты не против. Давай, смелее подходи. Стрела из лука, сквозные жаркие сердца. И прямо в руки любовь на алых парусах. Когда глаза-то заинтересованные бывают? Как в Одессе говорят – «у меня к этому человеку есть интерес». Оля подарила мне на день рождения блокнот для записи песен. Из какого-то дизайнерского магазина, вроде «Брюссельские штучки» назывался: красивую черную пепельницу и черный блокнот. Он как тетрадка, только поуже чуть-чуть, на пружинках. К обложке приклеен какой-то материл типа сукна шершавого. В него я и стал записывать. Вдохновение… У тебя роман с девушкой. Ты окрылен. Что-то выдумываешь, пишешь.
Работа с сессионными музыкантами
После того как вышел первый клип, мы опомнились: о, нас по телевизору показывают! Что делать? Надо срочно альбом писать! А есть песни? Какие были песни, такие и писали. Имелись еще три-четыре, но то ли тексты не готовы были, то ли музыка до конца не придумана, то ли что. Допустим, «Киборг-убийца» – чё с ним делать? Обычно прихожу к Войтинскому: «Я написал песню». Мы записываем под гитару, и Саша сохраняет ее в архиве, многие так и лежат до лучших времен.
Одним нам с Сашей было не справиться, и мы стали задумываться о том, чтобы пригласить сессионных музыкантов. Например, «Камикадзе» мы записывали с «живыми» музыкантами. У Войтинского был такой знакомый Кильдей, гитарист «Морального кодекса» Николай Кильдеев, Саша часто его привлекал к записи музыки для рекламы. «Коля, слушай, посоветуй, с кем барабаны пописать?» – спрашивал он у Кильдея. В итоге у нас играли разные люди – барабанщик Леонида Агутина, скажем. Приглашали какого-то трубача, бас-гитарист какой-то тоже играл.
Процесс такой: нам чего-то записывают, а мы потом сидим в студии с Сашей и режем. Мы же не знали, как надо вести себя с сессионными музыкантами, они ведь профессионалы: если говорят надо так, значит, так и надо. А потом проходит время, и мы понимаем, что нам хотелось иначе. Начинаем сами что-то делать, какие-то сбивочки на барабанах, брейки, остановки. Запишем и тоже режем. Вот такими вещами мы занимались, потому что не было у нас коллектива сплоченного, с которым могли делать все сообща. Сессионные стоили денег, но не запредельно. В стране неплохих музыкантов много, и они не очень богатые люди, мало получают за свой труд – в отличие от того, как людям кажется со стороны. Песен у тебя не пятьсот штук, и не все инструменты тебе прописывать надо. Тебе нужны барабаны для трех песен, а остальное сам. Платишь человеку четыреста долларов, он тебе все записывает и уходит. Там работы-то на два-три часа. И в конце концов, даже если он где-то неровно сыграл, можно взять ровный кусок и его размножить. Как в том анекдоте про запись концерта Рахманинова – сыграй гамму, а я потом нарежу и склею. Шутки шутками, но на самом деле так проще бывает сделать, нежели от начала до конца идеально записать те же барабаны. Человеческий фактор: раз – сбился, раз – палочка зацепилась. Человек же не машина! И поэтому выбирают какой-то ровный живой кусок и с ним работают. Но в принципе для слушателя такой проблемы нет – различать живые и неживые барабаны. Мы тогда поняли, что копаться в звуке и искать какой-то свой неповторимый саунд невозможно. Он в текстах, он в подаче существует.
Нам говорили: это лучшие люди. Мы думали, в этом загвоздка: если они сейчас сыграют, то песня будет звучать хорошо. Но в конце концов поняли, что это как раз не главное. Было всё. Пятьсот аранжировок, работа с кучей музыкантов, понимание разного качества этого звучания – пленка, компьютер. Одни говорили, надо в аналог все писать. Другие утверждали, что нормально и через Pro Tools (программное обеспечение для студий звукозаписи производства компании Digidesign. – Прим. ред.). Мы думали, это играет какую-то роль. Но когда начали сводить треки, поняли, что суть песни-то не меняется. Абсолютно все равно, кто играл в этой песне на барабанах, живые они или компьютерные. Разница есть, но она минимальна.
Козин
Однажды приходит к Войтинскому Кильдей и говорит: «Слушай, у меня есть товарищ, он интересуется группой «Звери», на MTV крутится их клип «Для тебя». Ты не знаешь, кто это?» Саша говорит: «Это мы, дай ему наши контакты». Этим товарищем оказался Алексей Козин из звукозаписывающей компании «CD Land», который никак не мог нас найти. Мы же были не из этой тусни. Он хотел с нами сотрудничать. Козин позвонил нам, предложил встретиться. Мы поехали на встречу. С настоящим рекорд-лейблом, представляешь?! Думаем, наконец-то на нас обратили внимание, может, купят у нас альбом, выпустят его, денег дадут, и мы сможем расплатиться с долгами и, если что-то останется, снять еще один клип.
Первое впечатление? Я подумал, что он наркоман. Болезненный наркоман-подросток в рубашке в клеточку и кедах. Такой подонок сутулый и бледный. Вот это да! Попали! Войтинский говорит: «Да он наркоман стопроцентно!» Я говорю: «Не знаю, но по виду непонятный». Несколько раз мы с Лешей встречались, показали ему демозаписи песен. Оказалось, нет, не наркоман, просто всё время работал человек, вообще не спал. Он говорит: «Давайте выпускать альбом». Мы с Сашей стали обсуждать, сколько денег за него потребовать.
– Давай придумаем сумму.
– А какую, Саш?
– Надо такую, чтобы долги раздать. Тыщ пятьдесят. Ну а как? Альбом, рекорд-лейбл!
– Ладно, давай такую скажем.
– Не, не заплатят! Надо сказать больше. Чтобы они потом поторговались и снизили до нормальной.
И уехал Саша на встречу с Козиным. Возвращается грустный:
– В общем, ничего нам они не дадут.
– Как ничего?!
– А вот так.
Их условия были такие: мы записываем альбом, показываем, они делают так, чтобы песни взяли на радио в ротацию, плюс помогут снять клип, презентация пластинки, то-сё. В общей сложности выходило тыщ пятнадцать-двадцать. Козина можно понять, группа-то молодая, неизвестная, риски… У «CD Land» был президент компании Юра Цейтлин, но я не заметил никакой роли в этом деле президента лейбла. С нами общался только Козин, и как мы поняли, он всегда и вел всю эту работу с артистами. А генеральный директор как раз ничем таким не занимается. Что делает генеральный директор? Подписывает документы, решает, каких сотрудников принимать на работу, какую зарплату им платить, какая прибыль идет. А поиск артистов, подписание договоров с ним только согласовывают. Основную работу вроде переговоров и встреч с артистами осуществлял Козин.
Подписав контракт с «CD Land», мы начали думать, где брать музыкантов, кто будет у нас играть. Мы не знали этот рынок, как на него выйти, поэтому просто разместили на музыкальных сайтах объявление: «В молодую начинающую группу требуются музыканты… Телефон такой-то». Приглашать друзей из Таганрога я не стал. Некоторые из них уже женились, обзавелись детьми, нормальной работой. Половина разъехалась. Я знал, что в Москву переехала группа «Сакрум». Я нашел контакты через сестру их гитариста, которая работала в библиотеке в Таганроге, созвонился и через него пригласил Вову, барабанщика «Сакрума». А по объявлению в Интернете нашли бас-гитариста Андрея Густова, гитариста Вову Хоружия, клавишника Кирилла Антоненко. И был еще я. В таком составе «Звери» впервые вышли на сцену. И было это «Нашествие» в Раменском.
На «Нашествие» мы попали, потому что к тому моменту уже чем-то начал заниматься Козин. Хотя я слышал версию, что продюсер фестиваля Дмитрий Гройсман где-то услышал наше демо и решил пригласить молодую группу на фестиваль. До этого мы, конечно, отправляли музыкальный материал на «Наше радио», лично Михаилу Козыреву письма писали. Ноль реакции и эмоций. И все-таки какой-то всплеск, шорох пошел после первого клипа. Позже нам поступали некие предложения, в частности от «Real Records», «Мистерии звука», но на тот момент мы уже были связаны с «CD Land».
Как новичкам нам предложили исполнить на «Нашествии» аж две песни. И мы начали готовиться к выступлению, решили сыграть «Для тебя» (ее хоть кто-то знал по MTV) и «Камикадзе», которую мы хотя бы чуть-чуть подрепетировали. Состав-то у нас не то что несыгранный был, люди вообще друг дружку не знали. Решили «Камикадзе». Вроде заводная. Заводная же? Народная? Как раз для фестиваля. Ну, не про любовь. А у Полиенко вообще нет текстов про любовь, даже тех, что хотя бы по смыслу связаны с любовью. Он все время недоговаривает, намекает: «Если добровольно, значит, ты довольна». А чё довольна-то? Додумывай сама.
Резиновая женщина
Мы начали думать, что будем делать – не просто же выйти на сцену, сыграть две песни и уйти. Решили, что у нас во время исполнения «Камикадзе» по подиуму будут ходить модели. Почему модели? Мне очень нравятся девочки. Но мы не подумали об одном: «Нашествие» – фестиваль-то мальчишеский: даже если девочки там и есть, то они наполовину мальчики, пацанистые девочки, не принцессы. Мы не учли, что модели для этого мероприятия – это слишком гламурно. Странновато! Не ведьмы на метлах, не байкерши на мотоциклах… На поле грязь по колено, а тут девочки длинноногие на каблуках и в платьицах. Но нам захотелось. Если добровольно, значит, ты довольна. Нам казалось, что на «Камикадзе» должны появиться именно модели и пройти по сцене как по подиуму, сцена же была таким языком сделана, помнишь? А в конце песни, когда девушки уходили, у нас из этого круга, где подъемник, должна была резиновая баба в одежде взлететь на воздушных шариках и взорваться.
Мы долго выбирали резиновую женщину. Сначала нам с Сашей было стыдно зайти в секс-шоп, потом привыкли. Мы не один раз покупали этих баб. Когда мы впервые отправились в магазин, нам стало интересно, что это вообще такое? Мы решили купить одну и надуть – просто посмотреть, как она функционирует. Надули ее в студии, посмотрели, увидели этот рот ужасный. Все эти отверстия обследовали. Не, дело не дошло до прямого использования, что ты ржешь! Ну не знаю, может, в мое отсутствие или в отсутствие других… Купили мы не одну, конечно. Мы же подбирали соответственно поставленной задаче: она должна была быть легкой. Ну не по красоте же выбирали! Когда тебе нужно сделать что-то новое, ты начинаешь этим процессом увлекаться. Когда тебя судьба заставляет столкнуться с чем-то, с какой-то новой обстановкой, другой культурой, ты начинаешь о ней узнавать. Когда впервые заходишь в секс-шоп, чтобы купить для дела резиновую женщину, ты обращаешь внимание и на другие вещи. На смазки, вибраторы, на какие-то игрушки. Волей-неволей начинаешь рассматривать и думать: а зачем это надо? И оценивать, нужно тебе это или нет. Когда ты заходишь в супермаркет купить сигарет, ты тоже начинаешь брать все подряд. Но ведь ты разве за этим пришел в магазин? Тогда зачем ты это покупаешь?
Заходим в секс-шоп и говорим: «Нам нужна резиновая женщина». А нас спрашивают, а какая женщина нужна – есть такие, такие и такие. Мы интересуемся: в чем разница? Почему одна стоит три тысячи рублей, другая восемь, а третья – пятнадцать тысяч. «Ну, эта простая, эта на батарейках, здесь вибрация, а тут какие-то сокращения». Такие премудрости. Стали уже потихонечку разбираться: ага, значит, есть фуфло, а есть типа имитация, как будто все по-настоящему? Кто-то из них разговаривал, у одной парик дорогой был и лицо, похожее на женское. У дешевых вообще резиновые физиономии, а на голове клочья. Мы купили несколько. Ну мальчики же! Ничего в этом нет такого страшного.
Затратное дело, мы очень много денег потратили на ерунду, согласен с тобой. Потом мы отыскали через Интернет человека с газовым баллоном и шариками, чтобы поднять женщину в воздух. Еще мы нашли на Студии имени Горького пиротехников, объяснили им, что нам нужно: чтобы баба резиновая поднялась на воздушных шариках вверх и там взорвалась. Мы порепетировали у них на базе: приехали, начали надувать шарики, привязывать их к ее голове: десять, двадцать, сорок штук… А она всё не поднимается. Причем у нас были уже подсоединены к ней проводки с зарядом. То есть она должна была с этим довольно тяжелым зарядом и плюс еще с проводками, которые тоже что-то весили, взлететь и примерно на высоте пяти метров (так сказали подрывники) взорваться. Повыше, чтобы не задеть осколочками и горящей резиной публику у сцены. Но она никак не хотела взлетать. Тогда пиротехники облегчили заряды. Говорят, ее просто порвет, она сдуется, дыму поддадим, блестки какие-нибудь пустим – красиво! А ее саму решили надуть гелием. В конце концов она у нас начала потихонечку взлетать. О, взлетает, взлетает! Мы ее подталкиваем… Ну что, давай взрывать? Давай! Бууух! Все разлетается, шарики улетают в небо, она падает. Смотрим – вроде работает. Хорошо. Давайте сделаем репетицию в Раменском перед выступлением.
Мы приехали на «Нашествие» загодя: в это время на сцене шли саундчеки участников фестиваля. К тому месту, где мы должны были ее запускать, доступа у нас не оказалось – там что-то еще монтировалось. И мы в сторонке напротив сцены рядом с пультом поставили баллон с гелием, шарики, пиротехники ей в то самое отверстие всё необходимое для взрыва напихали, мы ее надули, заклеили… с пультиком стоим, начинаем запускать. А там же поле – пространство открытое, дует ветер. И она не взлетала вверх, а стала двигаться параллельно земле на высоте метров двух. Эти шары никак не могли ее поднять, и она как-то стелилась, двигалась горизонтально с торчащими наружу проводками. А мы гонялись за ней. Если бы упустили, там уже не триста долларов прощай, а гораздо больше! Там же шарики, заряды, шнуры… Люди, которые устанавливали сцену, технический персонал, музыканты, у которых был в тот момент саундчек, – все они наблюдали такую картину: бегают долбоебы за резиновой бабой, у которой между ног торчат провода. В какой-то момент она наконец-то взлетает. Мы все радостно кричим – я, Врубель, Войтинский. Усатый пиротехник командует: «Давай!» И тут раздается «буууух!». И все начинают на нас орать: «Вы что там делаете?!» Чего-чего… готовимся! Кто-то на нас начал гавкать, мы в ответ – тоже мне какие важные, мешаем, видите ли, им! Отстаньте, мы репетируем!
Конец ознакомительного фрагмента.