Глава 5
Через неделю после убийства без приглашения пришел Дэвид Стенарк, чтобы проведать Ричарда. Тот остановился на крыльце, – довольно привлекательный мужчина его возраста, с тревожным выражением на лице. Стенарк протянул руку и объяснил, кто он такой.
– Я тот человек из поезда, вы меня не знаете.
Всегда мягким и сдержанным Ричардом в тот период владели горечь утраты и растерянность, и он вдруг закричал на Дэвида:
– Вы пришли за благодарностью? За этим? Вам нужна моя признательность?
Стенарк спросил:
– Вы позволите мне войти?
– Вы не понимаете, каково мне, – возмущался Ричард, – и никто не понимает. Тот, кто не прошел через такое, не знает, каково это – быть подозреваемым в убийстве той, которую… – Его голос дрогнул, и он отвернулся, прежде чем сбивчиво договорить: – Которую любил больше жизни.
– Могу себе представить.
После этого Дэвид вошел в дом, и мужчины разговорились. Вернее, разговорился Ричард, а Стенарк слушал, и слушал целых два часа, а потом сказал Ричарду, что тоже потерял любимую женщину, что она умерла насильственной смертью. Прошло несколько месяцев, и между ними возникли дружеские отношения, прежде чем Ричард рассказал ему о давившем на него грузе вины и том позоре, с которым ему приходится жить.
Флора Баркер, няня, присматривала за Франсин, пока ее отец был на работе или в командировке.
Девочка вернулась в школу. Вернее, пошла в новую школу в совсем новом районе и подружилась с новыми ребятами. Франсин отставала от класса, но быстро нагнала всех, потому что была умной. И еще ей нравилась Флора. Ричард очень мудро подходил к подбору человека, которому предстоит воспитывать его дочь и в какой-то мере заменить ей мать. Флора была одним из немногих его мудрых решений.
Она принадлежала к тем женщинам, которые мгновенно находят общий язык с детьми; такие женщины не только добры, терпеливы и нежны, но еще и искренне любят детей, получают удовольствие от их общества и общения с ними. Такие люди никогда не разговаривают с детьми в приказном тоне, они слишком бесхитростны и хорошо сознают свое простодушие, чтобы разговаривать с кем-либо свысока, хотя и умеют вести себя покровительственно. Они никогда не высокомерничают, не злоупотребляют властью и не пользуются служебным положением в личных целях.
Флора говорила так: «Мне нравится это новое печенье, вкусное, правда? И оно не дороже других. Давай съешь еще одно, и я вместе с тобой». Или: «Давай включим телик. Вот что я тебе скажу: если ты посмотришь вместе со мной «Жителей Ист-Энда», то я вместе с тобой посмотрю передачу про львов».
Она была мастером компромиссов.
– Если ты научишь меня складывать мозаику, я научу тебя вязать. У меня никогда не получалось сложить мозаику.
– Но это же просто!
– И вязать просто, когда умеешь. Вот что я тебе скажу: если ты споешь со мной одну из школьных песенок, я напеку к чаю блинов.
Джулия Грегсон была рыбой из другого водоема. Это Флора так выразилась о ней, и Ричарду очень не понравилось сравнение с рыбой. Он сказал, что это грубость. Но Джулия действительно похожа на рыбу, сказала Франсин. Не на дохлую, покрытую слизью макрель или треску, которые можно увидеть на прилавке в супермаркете, а на яркую, здоровую, юркую рыбину, очень красивую, например на шубункина или на карпа кои. Ее лицо отличали высокий лоб и длинный нос, и вся она была золотисто-бело-красной. Кожа Джулии сияла белизной, волосы отливали желтизной, а широкий изогнутый рот был выкрашен в алый, как и ногти на руках.
Ее порекомендовал Дэвид Стенарк. Она работала детским психологом, или педопсихиатром, как она выражалась. Дэвид предложил Франсин встретиться с ней, так как Ричард иногда жаловался своим друзьям, что его дочь слишком замкнута, все время занята своими мыслями и что ей надо бы выйти из этого состояния. Сначала он сомневался. Твердый приверженец систематического образования, Ричард недоумевал, каким опытом излечения сознания может обладать женщина, имеющая всего лишь квалификацию учителя и сертификат об окончании ускоренных курсов воспитателей. Он всегда с осуждением относился к дыре в законодательстве, которая позволяла любому желающему называть себя психотерапевтом и практиковать в этой области, не имея медицинского образования или профессиональной подготовки по психиатрии. Однако все изменилось, когда он познакомился с Джулией.
Ее манеры были настолько уверенными, слова – настолько успокаивающими, а само появление в доме – настолько удачным и в нужный момент, что через пять минут общения все начинали полностью доверять ей. Или так казалось Ричарду. И он не раздумывая отдал Франсин в ее руки.
Джулия заставила девочку играть в куклы. От этих кукол никуда не деться, иногда говорила себе Франсин. Однако вряд ли можно было ожидать, что здесь, в уютной гостиной с видом на Баттерси-парк, она через игру вытащит из подсознания то, что имело отношение к убийству матери; через движения кукол и их общение друг с другом Франсин могла показать лишь свои глубоко запрятанные детские тайны. Джулия наблюдала за ней и иногда что-то записывала. Она много разговаривала с девочкой, но не так, как Флора, – о книгах, которые та читает, о передачах, которые смотрит по телевизору, о покупках или том, что приготовить на ужин, кто из подружек больше всех нравится Франсин, и о подругах самой Флоры.
Джулия задавала вопросы:
– Франсин, почему тебе это нравится?
– Просто нравится, – отвечала Франсин.
– Ну почему тебе нравится мороженое?
– Не знаю. Просто нравится.
– Тебе хочется, чтобы произошло какое-нибудь событие? Какое именно?
Франсин знала, но отвечать не хотела.
– Если бы у тебя было три желания, что бы ты загадала?
Три желания Франсин состояли в том, чтобы тот мужчина не приходил, чтобы ее мама не умерла и чтобы все трое снова жили в старом доме. И, возможно, чтобы по соседству с ними жила Флора. Ей не хотелось рассказывать об этом Джулии. Та наверняка и сама об этом знает, все знают, потому что это очевидно. Но теперь Франсин умела читать, в чтении у нее были большие успехи, и прежде чем прийти к Джулии на этот сеанс, она читала книжку, в которой герой признавался, что боится преследований пиратов, чьи сокровища он выкопал. История была написана очень живо и неплохо сохранилась в ее памяти.
– Я хочу быть в безопасности, – ответила она, цитируя. – Не хочу, чтобы они до меня добрались, я не хочу, чтобы они меня нашли.
Джулия помрачнела, кивнула и сказала, что на сегодня хватит и скоро за ней придет папа. Тот пришел, и они с Джулией тихо разговаривали наедине, а Франсин сидела в соседней комнате и смотрела тщательно отобранное детское видео. Спустя некоторое время отец усадил ее в машину и повез домой. За день Франсин назадавали кучу вопросов, и он стал задавать новые. Нравится ли ей Джулия? Чувствует ли она себя с помощью Джулии счастливее? Одиноко ли ей, когда его нет дома?
– У меня есть Флора, – сказала она. – Мне нравится Флора.
Он уехал в командировку в Глазго, Франсин отправилась в школу, а после уроков у ворот ее встретила Флора.
– Тебе не страшно на улице? – спросила няня, когда они шли домой.
– Нет. С какой стати?
– Папа сказал, что у тебя есть страх перед открытыми пространствами, – ответила та.
Дома, в своей комнате, Франсин взяла книжку с полки. Это были сказки Ральда Даля, которые подарила ей Флора; она их еще не читала, а вот сейчас захотелось. Рядом с книгой стояла коробка с видеокассетой.
Франсин не замечала ее целый год, с тех пор, как поставила сюда. Тогда она не умела читать, а сейчас могла прочитать что угодно – ну, из того, что было написано печатными буквами. Крупная надпись на яркой наклейке с той части коробки, что напоминала обложку книжки, те буквы, среди которых раньше она могла разобрать только «по», сейчас сложились для нее в слова: «Путешествие по Индии». На картинке была пещера, а у входа – мужчина в чалме и старушка. Франсин открыла коробку, но видеокассеты там не оказалось.
Вся коробка была забита исписанными листками бумаги. Не напечатанным текстом, а рукописным. Франсин внимательно посмотрела на него, но не смогла прочесть ни слова. Вот взрослые умеют читать рукописные тексты, хотя ей трудно представить, как это им удается. Правда, большой надобности в этом нет. Флора говорит, что сейчас уже не пишут от руки, только списки покупок и записки молочнику. Все остальное печатается на компьютере. Но этот человек писал ручкой на листках из блокнота, который можно купить в газетном киоске, а потом кто-то из тех, кто жил в старом доме, сложил все это в коробку и спрятал. Не Франсин и не отец, почему-то она это знала точно. Значит, мама вынула из коробки кассету с «Путешествием по Индии», положила туда листки и спрятала в выемке под полом в шкафу для париков.
Франсин больше не делала попыток прочитать записи. Она поставила коробку обратно на полку, где та и простояла долгое время.
В мире существуют люди с очень развитым интеллектом и великолепными мыслительными способностями, но при этом начисто лишенные здравого смысла. Они плохо оценивают людей и ситуации, недальновидны, хотя одновременно и очень умны, но и очень глупы. Именно таким был Ричард Хилл.
Он убил свою жену. Не с помощью оружия, не по злому умыслу, а, как считал, своим бездумным тщеславием. Его похвальба собственными достижениями привела к ее смерти.
Старший детектив-инспектор, ведший дело, рассказал о мотиве убийцы и тем самым лишил Ричарда того душевного покоя, который ему с трудом удалось обрести. Преступление, совершенное против его жены, было связано с наркотиками и, вероятнее всего, стало результатом путаницы в личной информации и чудовищного совпадения. Он, Ричард, значился как доктор Хилл, но докторскую степень получил в философии, а его дом стоял на Орчард-лейн. Другой доктор Р. Хилл, доктор медицины, живший в десяти милях на Орчард-роуд, хранил в доме крупные суммы денег – это были «левые» доходы, хотя полиция об этом не говорила, – которые платили ему определенные частные пациенты. Преступник, как подозревается героинщик, который в момент убийства находился под действием наркотика, перепутал двоих мужчин. Вероятно, почти извиняющимся тоном произнес старший инспектор, нашел адрес Ричарда в телефонной книге.
И с тех пор Ричарда стали мучить угрызения совести из-за этого «д-р» перед его фамилией в телефонном справочнике. Ведь никакой надобности в этом не было. Для его профессии и успешного продвижения на службе вовсе не требовалось, чтобы все без исключения знали, что он доктор философии из Оксфорда. Ричард заказал, чтобы перед фамилией поставили «д-р», только из гордыни. Он хвастался своими достижениями и званием, которое те давали, и этой ненужной похвальбой погубил свою жену.
Однажды вечером, выпивая вместе с Дэвидом Стенарком, Ричард рассказал ему о своих чувствах. В ответ тот не сказал ничего утешительного. Ни слова о том, что Ричард зря винит себя или ему нечего стыдиться и нужно выбросить из головы все такие мысли. Ричард ожидал, что тот все это скажет, и даже надеялся на это. Слова Дэвида: «Тебе придется с этим жить. Что тут скажешь? Время лечит» – расстроили его.
– Значит, ты думаешь, это моя вина? И правильно, что меня мучают угрызения совести?
– Любой мало-мальски ответственный человек в твоей ситуации испытывал бы чувство вины, – сказал Дэвид и улыбнулся, вероятно, чтобы немного смягчить свои слова. – Ведь это из-за тебя тот человек проник в ваш дом. Непосредственно из-за тебя и твоих действий. Ты называешь это тщеславием, но можно сказать мягче: это было свидетельством совершенно оправданной гордости своими достижениями. Как это ни называть, в результате тот мужчина убил твою жену. Мы не можем предвидеть, к чему приведут наши действия. Возможно, если бы мы могли, то не высовывались бы, положили бы ручку на стопку бумаги и даже не вставали бы с кровати по утрам. Однако это невозможно, поэтому остается одно: всегда тщательно обдумывать то, что делаешь.
– Избегать семи смертных грехов? – спросил Ричард.
Ему очень не понравилось, когда Дэвид кивнул и тоном пастыря произнес:
– События, подобные этому, показывают, почему гордыня – один из них.
После того дня в дружбе двоих мужчин появилась холодность, и хотя они продолжали изредка видеться, атмосфера была уже другой. Их отношения исправились, когда оба женились и их жены сблизились. Вместо Дэвида Стенарка Ричард стал жаловаться на свои проблемы Джулии, и ее реакция его более-менее удовлетворяла.
Она была – во всяком случае, по собственным оценкам, – детским психотерапевтом, но Ричард, не проникшись непоколебимой верой в психотерапию любого типа, считал, что это не имеет значения. В его сознании эти два убеждения уравновешивали друг друга: с одной стороны, он считал, что психотерапия – это чушь, а с другой, что Джулия, такая привлекательная, понимающая, спокойная и уверенная, должно быть, хороший психотерапевт. По сути, говорил себе Ричард, она единственная из своего племени, кому он может доверять.
Джулия не имела ничего против того, чтобы работать с ним как с клиентом. Взрослый – это более интересный случай, чем ребенок. Когда взрослый и привлекательный мужчина открывает тебе тайны своего сердца, а ты сидишь рядом с ним в теплой комнате с мягким светом от одной настольной лампы, – это еще более увлекательно, чем наблюдать за тем, как ребенок играет в куклы. И Ричард обнаружил, что может рассказывать Джулии что угодно, практически все. Она слушала, никогда не перебивая. Ставила локоть на подлокотник дивана, опираясь слегка скошенным подбородком на ладонь, склоняла голову набок, приоткрывала рот с красивыми рыбьими губами и слушала. Иногда кивала, причем так, чтобы дать понять: те ужасы, в которых он признается, те слабости и капризы, – все это доступно ее пониманию. Джулия знает, понимает и все прощает.
Ричард рассказал ей о своем тщеславии, которое привело к тому, что в телефонной книге он был обозначен как доктор Хилл, и о том, как потом винил себя в смерти жены.
– Первым делом ты должен понять, – сказала Джулия, – что вина – это часть тяжелого и грязного груза, который мы, люди, должны с собой нести. Часто он не имеет прямого отношения к реальности, но было бы странно, если б его у тебя не было. А если я скажу, что ты психопат, раз не чувствуешь вины? Как ты на это посмотришь?
Ричард рассказал ей, как они с женой отдалились друг от друга в последние месяцы перед ее смертью, как она охладела к нему, а он все больше времени стал проводить вне семьи и занялся карьерой. Теперь он упрекал себя и за это, что не удосужился спросить, поговорить.
– Чего бы тебе хотелось больше всего на свете? – спросила Джулия.
Ему не надо было задумываться над этим вопросом.
– Изменить все. Вернуться назад и сделать все по-другому.
– Но реальность такова, что ты этого не можешь. И никто не может. Если бы у тебя было три желания, три приемлемых, осуществимых желания, что бы ты загадал?
– Защитить Франсин, – ответил он. – Чтобы она жила в безопасности и без эмоциональных травм. Спать по ночам так, как я спал раньше.
– А третье желание?
До того момента Ричард не знал, в чем состоит его третье желание. Оно пришло к нему, как луч света, пронзивший темную комнату. Однако пока раскрывать его он не мог. Он лишь посмотрел на Джулию, покачал головой и сказал:
– Когда-нибудь я тебе расскажу.
Она улыбнулась, убрала руку из-под подбородка и накрыла его руку.
– Время закончилось, Ричард. Ну что, до следующей недели? В тот же час на том же месте?
– Естественно.
Франсин пришла к ней на следующий день, ее привела Флора.
– Настало время, Франсин, поговорить о том дне, – сказала Джулия.
Что она подразумевала под «тем днем», девочка поняла сразу. Она никогда не говорила о нем с Джулией, хотя практически со всеми обсуждала его не раз. Девочка предпочла бы отогнать его от себя, похоронить в прошлом, с тем чтобы он возвращался только во снах. Джулия сказала, что это будет неправильно. И тот день нужно подробно обсудить.
Франсин была послушным ребенком, тихим и ласковым, и ей очень хотелось, чтоб отец был счастлив. Она безропотно согласилась ходить к Джулии, потому что так пожелал папа. Но девочке отчаянно не хотелось говорить с ней о том дне.
– Ты думаешь, что тот мужчина найдет тебя, не так ли, Франсин?
Это никогда не приходило ей в голову.
– Я знаю, по какой причине ты не хочешь говорить об этом. Потому что ты боишься, что тот мужчина найдет тебя. Я права?
Франсин старалась не заплакать, но не смогла и не справилась с собой.
Джулия обняла ее и прижала к скользкой белой атласной блузке, довольно долго нежно гладя по голове.
– Я не допущу, чтобы кто-то причинил тебе вред. И твой папа этого не допустит. Ты ведь теперь знаешь это, правда?
Прошел почти год, прежде чем Ричард понял причину внезапного решения Джулии оставить практику, продать дом и переехать. Все это время ему казалось, что эти события ниспосланы ему Богом или что это замечательное совпадение. Однажды в субботу вечером, когда они с Франсин были вдвоем и, поужинав, прослушали CD с «Путеводителем по оркестру для молодежи» Бриттена, он сказал:
– Солнышко, я хочу кое-что спросить у тебя. Это очень серьезно.
– О том дне? – спросила Франсин.
Ричард понял, что она имеет в виду, и опешил. Неужели ему грозит забыть, как сильно прошлое ее угнетает?
– Нет, не об этом. О том дне было сказано все, что можно, так что говорить не о чем.
Франсин кивнула, затем, как бы с запоздалым сомнением, пожала плечами.
– Я хочу спросить тебя совсем о другом. О будущем, а не о прошлом, о том времени, которое наступит. – Ричард выждал, затем сказал: – Что бы ты сказала, если бы я женился?
– Женился?
– Я хотел бы жениться. Я никогда не забуду твою маму, ты это знаешь. И никогда не перестану любить ее. Но я хочу снова жениться, причем и ради тебя тоже. Полагаю, ты догадываешься, на ком?
– На Флоре?
Ее предположение, настолько неправильное, насколько это было возможно, почти разозлило его. Франсин всего лишь ребенок. И все же, ожидать, что он женится на толстом чучеле с перманентом и красными руками, на женщине с бристольским говором, некогда бывшей няней государственного масштаба…
– Это Джулия. – Он сохранял терпение. И даже улыбнулся, правда, не глядя открыто на нее. – Я еще не сделал ей предложение. Я прошу твоего разрешения, Франсин, и спрашиваю, моя дорогая девочка, можно ли мне жениться на нашем добром друге Джулии?
Родитель, который спрашивает у ребенка разрешения снова жениться или выйти замуж, все равно исполнит задуманное, каков бы ни был ответ. Если ответ «да», дело сильно облегчается. Франсин этого не знала, но интуитивно чувствовала. Будь она лет на пять старше, то ответила бы: «Я не имею права мешать тебе» или «Делай, как считаешь нужным, это твоя жизнь». Но ей было всего девять, и она очень хотела видеть отца счастливым.
Однажды Франсин уже онемела, ее и сейчас иногда охватывал страх, что немота может вернуться, хотя никогда в этом не признавалась. Что в один день она проснется и не сможет сказать ни слова. До сих пор такого не случалось. Сейчас же неспособность произнести ответ вслух стала результатом осознанного выбора. Франсин молча посмотрела на отца и кивнула.