Солнце Велеса. *** (Е. А. Дворецкая, 2016)

Глава 3

В эти дни Лютомер и Лютава часто приходили с Острова в Ратиславль. Гостиловский княжич Доброслав держался вежливо, хотя без особой сердечности, и даже на хороводы красивых угренских девушек, которые сейчас, в русалий месяц кресень, устраивали гулянья у рощи каждый вечер, смотрел равнодушно.

Куда охотнее он беседовал с Лютомером. Как старший предводитель всех угренских бойников, тот мог собрать воедино ватаги, разбросанные по материнской реке и притокам, и тогда под его началом оказалось бы несколько сот человек. И если он на вече выскажется за поход, его поддержат и многие из мужчин, живущих дома. Хотя бы из убеждения, что поход, в который идет Лютомер, благословлен богами.

– Тебе ли дома прохлаждаться! – убеждал Доброслав. – Ты еще у сестры веретено попросил бы и к прялке сел! Здоровый мужик, и людей у тебя много. А еще ты ведь… волховной хитростью владеешь? – Доброслав пристально взглянул на Лютомера.

На самом деле он слышал и то, что его собеседник – оборотень, но прямо спросить об этом не решился.

– Мало ли чего говорят? – Лютомер усмехнулся, прищурившись. – А у нас говорят, что хазары до верховий Дона иной раз доходят, пока их остановят.

– Если пройдут в верховья Дона, то там по Оке и до Угры им недалеко. Я тебя хазарскими городами и соблазнять не буду – о своем доме подумай.

Находились среди угрян люди, которые весьма охотно прислушивались к речам вятичского княжича. В основном это были главы богатых родов, у которых за зиму набирались излишки мехов, имелись запасы меда и воска, которые можно выменять у хазар на дорогие ткани, красивую посуду, серебро. Собираясь по вечерам в обчину, толковали: дружба с вятичами и даже война с Хазарией могли принести выгоду. Успешная война, разумеется, после которой славянские купцы получат возможность приезжать в хазарские города и торговать там сами, а не сдавать все на рубежах хазарским купцам по их ценам.

Но старики этих мечтаний не одобряли.

– Боги каждому роду свою землю указали, вот ее и надо держаться, – говорил Велетур, внук Ратислава Старого и самый древний из нынешних жителей Ратиславля. – Что нам нужно, то сами добудем, а что там на булгарских торгах продается, нам без надобности. Боги велели человеку своим родом жить.

– Ну и пропадайте тут в своем болоте! – однажды сорвался Доброслав. – Не понимаете вы, что нынче уж не те времена, когда каждый своим родом жил и забот не знал! Рада бы курица нейти, да за крыло волокут! Сидите тут в лесу, как пни замшелые, и не знаете, что на белом свете делается! Русы уж чуть ли не сто лет от своих морей до хазар по Юлге-реке ходят, а теперь, говорят, будто и по Днепру дорога есть прямо к грекам. Хазары уж сколько лет половиной света белого владеют. Если не дадим им отпор, скоро сами будем им дань платить, да не бобрами и куницами, а парнями и девицами! Тьфу, сам тут как в кощуне заговорил! Ты, княже, хочешь своих дочерей в жены хазарскому кагану отдать? А чтобы честь и землю свою сохранить, встать нужно вместе! Чего же тут не понять? Что вы, как ребята малые: не хочу, и хоть ты тресни!

Бородатые старцы во главе с самим князем молчали. Речь Доброслава смущала их: слишком трудно было представить все то, о чем он говорил. О далеких землях они знали в основном от купцов с Полуночного моря, которые действительно уже довольно давно повадились пробираться по рекам на жаркий богатый Восток. Дань, которую собирали со своих владений большие и малые князья, шла на содержание святилищ, на устройство больших обрядовых пиров, на обеспечение войска, если случится воевать, на помощь голодающим после неурожая. Но если оставались излишки, их князья охотно продавали купцам в обмен на яркие шелковые одеяния, расписную хвалынскую посуду, бусы из медового камня-сардия или пестрого блестящего стекла. Из восточных монет домашние умельцы отливали серебряные подвески, заушницы, перстни, обручи. Князья и воеводы снаряжались привозными шлемами, бронями, мечами.

Но все это были редкости, яркие цветы среди серо-бело-бурого моря домашних тканин и глиняной посуды, вылепленной руками своих же баб. Если князь ради дружбы дарил кому-то из старейшин кусок потертого шелка или хазарский перстень, это хранилось в поколениях, вместе с рассказом о столь знаменательном событии. Хазарская земля, откуда все эти чудеса приходили, была в мыслях угрян столько же далекой и дивной, как Золотое, Серебряное и Медное царства из сказаний. А тут вдруг зовут ее воевать, обещают открытые торговые пути… Видать, за простачков держат.

– Куда нам-то в хазары… – пробормотал Толига, тоже князев родич и кормилец Хвалиса. – Стрый Велетур верно говорит: что нам надо, мы добудем. А чего не добудем, того нам не надо.

– С вами говорить, что об дуб лбом биться! – От досады Доброслав позабыл даже об учтивости. – Вот только уж веча дождусь, потому что отец мой мне наказ дал от всего племени угрян ему ответ привезти. А пока вече не собралось, что попусту говорить – воду в ступе толочь. Не погневайся, если по глупости что не так сболтнул!

Он размашисто поклонился в пояс, но в его поклоне все увидели скорее издевку, чем почтение. Доброслав вышел, но Ратиславичи не сразу заговорили. Его вызывающая речь ошеломила старейшин, и только Велетур сидел с таким видом, что, дескать, я ничего другого и не ждал.

– Вы уж не гневайтесь на него, отцы, – среди общей тишины попросил Толига. – У мужика о родной земле сердце болит. Хазары, говорит, до верхнего Дона доходили. Прошлое лето они воевали и нынешним летом будут воевать. Пока он тут сидит, его братья, может, уже сражаются, а жену молодую в полон ведут.

– Но мы его жену отбивать не пойдем. – Князь покачал головой. – Мы ему сейчас, допустим, войско дадим, а как оно уйдет, к нам сюда от смолянской княгини люди явятся. Нет, нам сперва себя защитить надо, и не от хазар, а от кого поближе. Я и на вече так скажу.

– Да ведь… – начал Русила, глава богатого рода, тоже любитель заморских диковин.

– Знаю, знаю! – Вершина махнул на него рукой. – Ковры, шеляги серебряные, шелка многоцветные! Знаю, хочешь, а жены так и вовсе поедом едят. Ты вот что, Русила! – его вдруг осенила мысль. – Бери брата твоего Радяту, снаряжай лодьи да отправляйся к смолянам! Там по Днепру до греков, говорят, ездить стали, там и продашь твои меха! Греческие шелка ничуть не хуже хазарских. А заодно и вызнаешь, как там дела, нам потом расскажешь. Что, хорошо я придумал, Ратиславичи?

– На умную мысль тебя боги навели! – одобрил Богорад.

Двоюродный брат Вершины был крупным, решительным мужиком с низким голосом, умным и очень уважаемым в роду. Семеро его сыновей, как грибы-боровики, были все так похожи, что их едва различала мать. Трое старших уже жили своим домом, основав новую весь, поскольку близ Ратиславля не хватало земли.

– Надо вызнать, как у смолян дела при новой-то княгине. И чего к нам послов не шлет, или забыла про нас? Вот и пусть Хотеновичи едут. Им выгода, и всем угрянам польза. Что, беретесь?

– Беремся, – отозвались Русила и Радята, переглянувшись.

Они вдвоем управляли многочисленным родом Хотеновичей и сами были не прочь съездить на Днепр. Может, выгоды те же, а все-таки не воевать…

Доброславу и в голову не могло прийти, что у него есть в Ратиславле тайный союзник. Вечером того же дня Галица проскользнула в избу Замили. Хозяйка уже собиралась ложиться: не зажигая лучин, в одной сорочке она сидела на лежанке, а Новица расчесывала ее длинные, густые, угольно-черные волосы, продернутые белыми нитями седины.

– Уж прости, матушка, что тревожу тебя! – заговорила Галица, низко кланяясь и по привычке широко улыбаясь.

К счастью, в полутьме никто не видел ее глаз. За многие годы Галица научилась угодливо улыбаться и низко кланяться, иначе ей было бы трудно выжить среди чужих. Долгие годы угодничество служило ей почти единственным оружием.

– Прости, что тревожу. Позволь поговорить с тобой чуточку. Я надолго не задержу.

– Ну, ладно, – с неохотой согласилась та и сделала Новице знак, чтобы вышла.

Челядинка охотно оставила свою работу и направилась к двери, по пути сунув в руки Галице гребень – дескать, дальше сама чеши.

Галица плотно закрыла за ней дверь и прислушалась, желая убедиться, что женщина действительно ушла. В клети было сейчас пусто – и Амира, дочь хвалиски, и Найден, последний ее холоп, отправились на луговину смотреть игрища.

– Только дело-то у меня такое, что ждать не может! – заговорила Галица, подойдя к хозяйке и принявшись расчесывать ей волосы. – О тебе ведь я забочусь, душа ты моя, звездочка моя небесная! О тебе и о сыне твоем, о соколе нашем ясном.

– Ну, что там случилось? – недовольно спросила Замиля. – Поздно уже! Князь может прийти. До утра не потерпишь?

– Князюшка в обчине сидит, с отцами разговоры ведет. Если упустим Жар-птицу нашу, после не поймаем!

– Какую такую Жар-птицу? Что-то я не видела ее.

– Здесь она, Жар-птица наша, на луговине в шатрах живет.

– Ты опять про вятичей? – сообразила Замиля.

– Княжич-то гостиловский хочет князя нашего уговорить войско им дать, чтобы с хазарами воевать. А князюшка воевать не желает. Значит, вятичскому князю на Угре друг нужен верный, чтобы помог. Помнишь, я говорила? Надо, чтобы сокол наш ясный таким другом ему стал. Пусть он у отца попросит войска и идет на Дон. Там и славу добудет, и добычу, и жену знатную – тогда кто же еще князю нашему наследовать будет, как не он?

– Что ты! – Замиля даже обернулась, и Галица невольно дернула ей волосы. – Вот дура косорукая! – Хвалиска оттолкнула ее. – Ты что, голову отшибла? Хочешь, чтобы его убили там, соколика моего!

– Да зачем же его убьют? – убеждала Галица. – А дружина на что, а войско? Князюшка только рад будет: сына послать – и дружбу вятичам показать, и волю смолянского князя не нарушить. Вот пусть соколик наш и будет воеводой! Цел останется, ты уж мне поверь! Я его таким сильным словом заговорю, что ни железо, ни камень, ни дерево, ни иное что ему вреда причинить не посмеет. Зато какой почет и уважение добудет! Сейчас только и слышно – Лютомер то, Лютомер се, Лютомер, бойники, бойники, Лютомер! У Лютомера отроки оружные, а у Хвалиса – мы с Новицой, да и все. А вот сходит он в поход воеводой, будет войско и у него, да не тем лесным побродягам чета! Все узнают, что он князю – истинно любимый сын, надежда и опора. Наследник будущий! – горячо зашептала Галица в самое ухо госпожи. – Только ты, княгиня-матушка, изволь согласие дать и князя проси, чтобы отпустил.

Замиля колебалась. Ей очень хотелось, чтобы ее сын был всеми признан как наследник и занял почетное место в роду, но слишком страшно было отпустить его – шутка ли! – в поход на хазар!

– Ну, я подумаю… – неохотно ответила она. – Скажешь тоже – воевать идти…

Но даже ей было ясно: без славных дел Хвалису не добиться уважения, и одна отцовская любовь здесь не поможет. Вершина рассказывал ей, как много лет назад, еще будучи княжичем, водил войско в поход на Жиздру. В том походе погиб его отец, и тогда Вершина занял его место. От мысли о гибели князя Замиля отмахнулась, но признала в душе, что в рассуждениях челидинки есть некий смысл: желая наследовать отцу, Хвалису следует идти его путем.

Простившись с госпожой, Галица пошла искать ее сына. Пока еще ее советы пропадали даром: от его попыток подружиться с Доброславом толку не было. Хвалис не умел угождать и льстить, и гостиловский княжич только удивлялся, чего от него нужно этому сыну робы. Подходящими собеседниками ему казались только Лютомер, Славята и Борята – дети Вершины от знатных жен.

Хвалис обнаружился там, где Галица и думала, – на опушке рощи. Приближалась Купала, по вечерам девушки водили круги и пели песни, а Хвалис сидел в тени, как леший, не сводя глаз с Далянки, но больше не смея приблизиться.

Под березами на опушке собрались родичи: Богорадовичи-здешние, жившие при отце, и Богорадовичи-дальние, отселившиеся, и братья и племянники Велетура, Негославичи, Братомеровичи, Мешковичи, Воловичи, Глядовичи. Носились с визгом дети, взрослые следили за девичьими играми и плясками, подзадоривали своих. На траве опушки, в тени ветвей, сидел и кое-кто из бойников – при беглом взгляде на их волчьи шкуры мерещилось, что и звери лесные вышли поглядеть на человеческое веселье.

Лютомер и Доброслав стояли вдвоем, глядя на девичий хоровод и беседуя. Лютомер вертел в пальцах сразу три нитки бус – Лютавы и Далянки, доверенные ему на хранение на время игр. Когда предстоит много беготни, бусы снимают – если нитка порвется, потом в траве не соберешь, а еще от резких движений и прыжков в игре можно получить тяжелыми каменными бусинами с размаху по зубам – тоже хорошего мало. Набегавшись, девушки отдыхали, водили медленный хоровод и пели протяжную песню.

– Что сидишь, месяц ясный? – шепнула Галица, неслышно приблизившись и опустившись на землю за спиной у Хвалиса. – Все себе по звездочке выбирают, гляди, не достанется.

Он вздрогнул от неожиданности и обернулся.

– Тьфу ты! Крадешься, будто леший, – пробормотал он. – Поди прочь. Без тебя тошно.

В полутьме летнего вечера глаза Галицы светились, и по спине Хвалиса пробежал холодок. От этой хорошо знакомой молодайки, молочной сестры, вдруг вновь повеяло холодной жутью, будто от болотной нежити.

– Уйди от меня! – скрывая трепет, в досаде отмахнулся Хвалис. – Я тебя уже послушался раз, так один позор вышел! А теперь что? Лютава, поди, знает. Расскажут они отцу – тогда что? И с тебя голову снимут, и нам с матерью не поздоровится. Что теперь делать, ты мне скажи!

Неудавшаяся попытка приворота сильно отравляла Хвалису жизнь. Он не был трусом, а надежда сделала его безрассудным, но теперь, когда надежда сменилась страхом наказания, он не знал покоя днем и ночью. Приворот – серьезный проступок, а их с матерью и так не любят. Если дело выплывет наружу – родичи могут потребовать от Вершины наказания виновных. Галицу продадут, а Хвалиса изгонят прочь.

– Никто не узнает! – Галица тайком погладила его по плечу, но он сердито сбросил ее руку. – Они не скажут, не станут на отца родного позор навлекать. А мы и неудачу себе во благо повернем.

– Это еще как?

– Видишь? – Галица кивнула на дальний край луговины, где устроились вдвоем Лютомер и Доброслав, глядя на девичий круг и беседуя, как лучшие друзья.

Возле них стояли, обнявшись, Лютава и Далянка – уставшие от плясок, раскрасневшиеся, тяжело дышащие, смеющиеся. Далянка опустила голову на плечо Лютаве, а Лютава говорила что-то Доброславу, и даже тот не мог не улыбнуться, глядя на них. Лютомер разобрал нитки бус у себя в руках и надел одну из них на шею сестры, две другие – на Далянку.

– Вон волчица-то подругу из рук не выпускает, брату своему невесту готовит. Он потому и не женился до сих пор, что ждал, когда Далянку станут отдавать. А она нынешней весной в самую пору входит – помяни мое слово, осенью Лютомер из бойников выйдет и ее посватает. Тогда уж его не столкнуть. И вятичей они оплетают хитрыми речами. Если не вмешаемся сейчас – завтра может быть поздно. Но мы их клюки чаровные[6] против них же обернем. Матушка твоя хочет, чтобы ты себе ратную славу и честь в поле добыл. Хочет, чтобы ты с гостиловцами в поход пошел. Как прославишься, с добычей вернешься, а то и с женой знатной, тогда тебе никто будет не соперник. Захочешь – и Далянку второй женой возьмешь, потому что угренским князем тогда ты будешь… а не оборотень какой-нибудь.

– Это матушка моя хочет? – ошарашенно повторил Хвалислав.

Всю эту речь он прослушал, полуобернувшись, а теперь обернулся совсем и глядел на Галицу во все глаза. Он знал, что мать любит его больше жизни, но никак не ожидал от нее такого полета мысли.

– Да, матушка. – Галица не сомневалась, что в разговоре с сыном Замиля выдаст эти мысли за свои собственные. – Оттого у нас ничего не ладится, что оборотень над нами стоит, свет белый заслоняет. В нем все будущего угренского князя видят, с тобой не считаются. У него – род знатный, и дружина верная, и хитрость волховная. А ты не уступай! Вот, дают боги случай отличиться – хватай обеими руками! Что ты сидишь тут, под березой? Гриб-подберезовик ты, что ли? Проси у отца дружину да ступай на Дон воевать. Вернешься с добычей, со славой – отец тебя тут же новым угренским князем объявит. Тогда все наше будет – и честь, и слава, и невеста какая хочешь.

– Но что же я делать должен? – злобно ответил Хвалис.

– Поссорить их надо. Вятичи и сами нашим не сильно-то доверяют. Понимают, что князюшка наш воевать с хазарами не хочет. Пойди к нему и скажи: так, мол, и так, хотят тебя угряне погубить. И Далянку не забудь. Как все разойдутся, пойдешь к Доброславу и скажешь ему вот что…

Хвалис слушал шепот за плечом, не глядя на Галицу. В немногие дни вся его жизнь переменилась. Подрастая, он все надеялся, что отец что-то сделает для него. Но теперь ждать больше нечего – стало ясно, что сам он должен помочь себе, дать отцу законный повод его жаловать и величать. Иначе род не потерпит над собой сына чужеземной рабыни.

– Пусть вятичи уходят поскорее, пока с Лютомером не успели сговориться, – внушал ему тихий голос из полутьмы. – А как они уйдут, ты у отца войска выпросишь, чтобы следом за ними идти. Приведешь им подмогу, они и рады будут. Главное, чтобы от тебя они ее получили, а не от оборотня. Понимаешь?

– А если не выйдет?

Хвалис глядел на нее с тревогой и сомнением, а на лице женщины отражались отвага и уверенность. Казалось, дайте ей копье – сама воевать пойдет.

– А если он мне не поверит? Отцу расскажет? Погубишь ты меня!

– Ты хочешь, сокол мой, и на дерево не лезть, и меду поесть? – несколько язвительно отозвалась Галица. – Так не бывает. Это кто от старшей жены родился, тому мед уже в горшочке несут. А тебе на дерево лезть придется, иного пути нет.

Хвалис снова посмотрел через луговину на Лютомера. Тот не очень походил на человека, которому все приносят уже готовым, но он мог довольно легко получить все, что захотел бы.

Замыслы Галицы нашли живой отклик в его душе. Хвалис уже видел себя воеводой во главе дружины. На Дон! Слава, честь, добыча! Тогда уже никто не посмеет его попрекнуть безродной матерью.

Поднявшись, Хвалис отряхнул рубаху, словно уже стоял перед лицом своей судьбы. Галица ясно видела, что он захвачен теми образами, которые она перед ним развернула.

– Ступай к нему, к Доброславу, – шептала она. – Скажи, что только ты один здесь ему друг. Не бойся. Ступай.

Голос ее вползал прямо в душу, а ее самой Хвалис уже не видел. Она растворилась во тьме березняка, растаяла в свежем ночном ветерке, только взгляд ее желтых глаз еще сиял, медленно угасая, где-то на дне памяти.

Да была ли она? Хвалислав огляделся. Он стоял под березами один, только вдали отсветы костра порой выхватывали из тьмы фигуры в белых сорочках. И мысли, услышанные от Галицы, уже казались своими, выношенными, выстраданными.

Все это верно. Доброславу опасно оставаться здесь, потому что его попытки втянуть угрян в войну с хазарами возмутят вече. Доброслав может не выбраться отсюда живым! А он, Доброслав, – почти единственная надежда Хвалиса добиться надлежащего положения. Когда от своих ждать добра нечего, приходится искать у чужих.

Темнело, гулянье затихло. Ратиславичи потянулись к избам, жители окрестных весей побрели по домам. У вятичей перед шатрами еще горел костер, иные сидели вокруг котла, иные налаживались спать: кто под полог, кто прямо возле огня, завернувшись с головой в сукман от комаров.

Убедившись, что никого из своих на луговине не осталось, Хвалис направился к костру. При виде нежданного гостя дозорные мгновенно вскочили, в руках у всех оказались топоры и копья. Как видно, гостиловский княжич готов был к неожиданностям.

– Ты кто таков? – Двое дозорных сразу шагнули навстречу. – Чего надо?

– Доброслава хочу видеть.

При слабых отсветах костра никто не разглядел бы, как Хвалис бледен, и он старался держаться спокойно, не выдать, как сильно все дрожит внутри. Именно сейчас, в этот тихий, теплый, ничем особо не примечательный вечер месяца кресеня решалась его судьба. Перед ним нежданно открылась возможность свалить оборотня, своего главного соперника, и обзавестись могучим союзником в лице вятичского князя Святомера. О такой удаче сын хвалисской рабыни не мог и мечтать. Теперь все зависит от его смелости и решительности.

– Ты кто таков? – повторил дозорный.

А другой заметил:

– Да я вроде знаю его. Он из Вершининых домочадцев. Во дворе княжьем видел. Зачем тебе князь Доброслав?

Видимо, в ближней дружине Доброслава звали князем.

– Разговор есть.

– Лег он уже, не стану будить, – проворчал первый дозорный. – Утром приходи.

– Разбуди, – приказал Хвалислав, помня о том, что он – княжеский сын, а не холоп какой-нибудь. – Не твоего ума дело, о чем и когда нам говорить.

– Да ты не от отца ли с поручением каким? – спросил второй дозорный, более догадливый.

– Доброславу скажу, с чем пришел.

– Неверко! – послышалось из шатра. – Что там такое?

– Да вот, пришел тут один… Князя требует.

Вскоре из-под полога появился Доброслав – без шапки и в кафтане, накинутом на плечи.

– Ну, что там за мара полуночная? – спросил он, окидывая хмурым взглядом Хвалиса и дозорных. – Кто там бродит? Чего надо?

– Это я, Хвалислав. – Гость шагнул вперед. – Есть у меня к тебе разговор, Доброслав Святомерович.

– Разговор? – Доброслав вопросительно поднял брови.

Было видно, что он колеблется: его не очень прельщала доверительная беседа с сыном какой-то робы, но надменность боролась с осторожностью: а вдруг тот и правда пришел с чем-то важным?

– Отойдем. – Хвалислав кивнул в сторону, на темнеющий перелесок.

Он видел эти оскорбительные для него колебания, но не собирался отступать. В нем вдруг тоже проснулась гордость, и он смотрел на вятичей свысока, чувствуя, что в какой-то мере они зависят от него.

Доброслав глянул на дозорных, и Хвалислав понял его.

– У меня ничего нет! – Он развел руки, показывая, что не имеет при себе никакого оружия, кроме короткого поясного ножа. – И я тут один. Не робей, князь Доброслав, – насмешливо подбодрил он. – С хазарами воевал – не боялся, а теперь усомнился?

– Хорошо. – Доброслав наконец кивнул и взглядом приказал дозорным оставаться на местах. – Пойдем.

Они отошли шагов на десять, так что их от костра совсем не было видно.

– Я к тебе как друг пришел, – начал Хвалислав. – Никто об этом разговоре не знает и знать не должен. Я предостеречь тебя хочу о брате моем, Лютомере. Ты, я вижу, подружился с ним?

Доброслав не ответил, не собираясь открывать сердце кому попало.

– Я глядел на вас: обошли они тебя, корнями обвели, – продолжал Хвалис. – Они ведь, Велезорины дети, по этой части большие хитрецы. Мать их была волхва, отца всю жизнь в руках держала, он по ее воле ходил. И детей обоих всяким клюкам чародейным она обучила, они так и живут, клюками да хитростями подпираются. Видел девку, что с Лютавой весь вечер была рядом? Голядского рода, светлокосая такая?

При упоминании о Далянке у Хвалиса забилось сердце, и назвать ее по имени он не решился. Доброслав хмыкнул, на этот раз одобрительно: такую красивую девушку трудно было не заметить.

– Эта девка – Немигина дочь, из Мешковичей, хорошего рода. Первая невеста в волости. Лютомер потому и не женился, что ждал, когда она в пору войдет и ее отдавать станут, – наученный Галицей, рассказывал Хвалис. – Да только кто же такую девку оборотню и хитрецу отдаст? Они и Мешковичей обошли, и девку саму обвели: приворожили ее, я слышал, пирогом нашептанным накормили. И что вышло – ты сам видел: она теперь к Лютаве льнет, как к сестре родной, с Лютомера глаз не сводит. Вот они каковы хитрецы! Ты о себе-то подумай: не угощали они тебя пирогами?

Доброслав промолчал, но переменился в лице. Человек недоверчивый, помнящий, что вокруг если не враги, то радеющие о своей пользе люди, он вдруг усомнился: а что, если та приязнь, которую он ощущал к Лютомеру, – наведенная? Раз появившись, эта мысль казалась все более убедительной. Иначе как объяснит, что он, зрелый мужчина, не молоденькая глупенькая дева, проникся таким доверием к лесному волку, чей облик прямо-таки кричал о чарах?

– Они тебя заманивают, чтобы ты здесь оставался и веча дожидался, – продолжал Хвалис. – А вот этого тебе делать не стоит. Угряне с хазарами воевать не хотят и войска не дадут. Отец мой людей уже на Днепр послал, к новой княгине. Боюсь, как бы не вышло для вас чего худого из этого веча. Я бы тебе одно посоветовал: уходить отсюда поскорее.

Доброслав не просил у Хвалиса совета, но не возразил. Галица понимала: если Доброслав дождется веча и то решит помочь вятичам с войском, то поведут его Лютомер – от бойников и Богорад – воевода зрелых мужей. Если же Доброслав уйдет, ни с кем не договорившись, то помогать ему охотников будет не много и у Хвалиса появится случай.

– Уходить тебе надо так, чтобы Лютомер не знал, – продолжал Хвалис, ободренный молчанием собеседника. – Ведь случится что, а отцу твоему скажут: не приезжал к нам Доброслав, от смолян не возвращался, у смолян его и ищите. А в лесах между Угрой и смолянами только лешего сыщешь!

Эти рассуждения легко нашли путь к сердцу Доброслава, потому что он и сам все время ждал чего-то подобного. Он не стал возмущаться, дескать, как это можно обидеть гостя и как земля-матушка носит таких негодяев. Он видел еще и не то. Волновало его другое: не подослан ли этот чернобровый самим Вершиной? Не хотят ли его, Доброслава, просто выдворить побыстрее из Ратиславля и без помех прикончить где-нибудь в лесу? С дружиной в двадцать человек в чужом краю не много навоюешь.

– Я друг тебе, Святомерович, – добавил Хвалислав, стараясь говорить твердо. – Хочу, чтобы между нашими родами дружба и мир были, а не вражда кровная. Буду у отца войска просить. Сам приду к вам на помощь, если не со всеми угрянами, так хоть с частью. Тут есть люди, которые вашу руку держат, хоть и не так много их. Ты, главное, отцу скажи: я, его сын старший, вам друг.

– Старший у вас Лютомер, – возразил Доброслав.

– Он вне рода! – с горячей яростью возразил Хвалислав. – Он – бойник. Волк! И он – оборотень! Я следом за ним старший, если не он князем угренским будет, то я! И если будут у меня друзья и родня сильная, то оборотня я одолею. И тогда уж сам друзей моих не забуду. Я вам помогу, а вы мне.

– Я тебя понял. – Доброслав действительно понял, из каких соображений сын хвалиски явился к нему ночью с этим разговором. – Как соберешь людей, приходи. Примем хорошо. Ты мне помог, я этого не забуду. Теперь скажи: твой отец нас охраняет? Выставил дозор за нами следить?

– Зачем? Не война ведь.

– Уходить надо, – сказал из темноты Перемог, который, оказывается, находился достаточно близко, чтобы все слышать. – Прикончат нас здесь, княжич. Я тебе еще днем говорил. Они ведь тоже понимают…

– Собирайтесь! – решил Доброслав. – Ну, князь угренский, я тебе это припомню!

Он и сам понимал, что успеха его разговор с угрянами иметь не будет. Уже не первый день в нем копилась досада, и Хвалис лишь подтолкнул его к зревшему решению не затягивать это унижение. Княгиня у кривичей – баба, и сами они все теперь бабы!

Без суеты и шума старшие подняли отроков. Шатры были сняты и свернуты, пожитки уложены в заплечные короба.

– Иди вперед, – шепнул Доброслав, и Хвалис первым двинулся по тропе к отмели, где лежали лодьи.

Уже стояла ночь, Ратиславль спал, только звезды перемигивались высоко в ясном небе. Хвалис осторожно шел впереди. У Сологи залаяла собака, но под берегом темнела густая тень, никто не мог их здесь увидеть. Подумаешь, собака! Если кто из Ратиславичей и услышит лай, то подумает, что какая-то парочка в предвкушении Купалы никак не может расстаться.

Однако с Хвалиса сошло семь холодных потов, пока вятичи сталкивали свои лодьи, грузили пожитки и рассаживались. То, что он сделал, едва ли можно было назвать преступлением – он просто слегка поторопил события, вот и все. Но впервые в жизни он совершил некий важный поступок сам, по своему разумению, своей воле и ради своей собственной выгоды. Хоть его и не слишком любили в Ратиславле, он, как и каждый, привык ощущать себя неотделимой частью рода и по-другому жить не умел, как не умел почти никто. Но вот он совершил нечто, о чем родичам лучше не знать. Ибо то будущее, которое задумал Хвалислав, идет вразрез с замыслами и намерениями всех Ратиславичей.

И от этого внезапно нахлынувшего на него огромного одиночества Хвалислав чувствовал себя, как только что отлетевшая от тела душа. Все вокруг казалось Навью – густая тень под берегом, серебряная дорога реки, черные тени лодок и само высокое черно-синее небо с огромными, яркими, острым белом светом сияющими звездами. Даже будущая княжеская власть сейчас казалась чем-то пустым, легковесным, незначащим и ненужным. Хвалислав чувствовал себя так, будто стоит один на высоком обрыве и во всем мире нет никого, кто был бы ему близок, кто поможет, укроет, обогреет, наставит на ум…

Ему вспоминалась только Галица – ее желтые решительные глаза, ее шепот. Казалось, что его ведет сама удельница, одна из дев судьбы.

Ему и в голову не приходило, что все время сборов Доброслав размышлял, не следует ли прихватить его с собой в качестве заложника. Но все же отказался от этой мысли: если сын хвалиски совершил все это сам, то для рода он, отступник, не представляет никакой ценности. Если же его все-таки подослал Вершина, задумав какое-то коварство, то наверняка выбрал из домочадцев наименее ценного, а значит, опять же, толку от такого заложника не будет.

Случая узнать, как громко умеет причитать Замиля, Доброславу, на его счастье, за эти дни не представилось, иначе он бы так не думал.

Хвалислав не знал об этих размышлениях, но понимал, что сделал лишь первый шаг. Впереди предстояло еще много трудностей, но однажды вступив на дорогу, остается только идти по ней.