Зачинатель жанра
Какие только песни ни напевала у колыбели младшего сына мама: еврейские, украинские[17], русские, неаполитанские. И потому он предъявлял свой юный альт первым экзаменаторам украинской «Дывлюсь я на небо», неаполитанской «Как ярко светит после бури солнце», и – непостижимо для малыша – старинной студенческой грустной «Быстры как волны дни нашей жизни». Понятно, что в синагоге и еврейском ансамбле звучал идиш. В «Тачке» начинающий певец услаждал слушателей комсомольско-коммунальными шедеврами на украинском языке. В институте и аспирантуре его репертуар пополнился классикой – русскими и европейскими романсами.
Сегодня можно сказать, что песня сопровождала его с первых дней и до последних лет, а он в благодарность стал её, по Голованову, пропагандистом (не только еврейской), бояном (не только русской) и зачинателем нового песенного жанра. Это не я, любящий сын, придумал, так написал многолетний коллега отца Анатолий Орфёнов.
Один из представителей пред- и послевоенного поколения солистов Большого театра, о них автор предисловия к книге его воспоминаний, Андрей Хрипин, назвав имена, пишет: «это были уникальные голоса, редкостные индивидуальности, многие из них ещё и прекрасные актёры» (Музей ГАБТа).
Дорогого стоят и другие его признания. «Он обладал самым красивым по тембру голосом в Большом театре», «И что радостно теперь, когда позади полувековая творческая жизнь: никогда нигде мы – два лирических тенора, исполнявшие в Большом театре одни и те же партии, ни разу не огорчили друг друга ни завистью, ни интригой и остались до конца друзьями».
После того как в 1937-м Хромченко вошёл в состав исполнителей в операх Ивана Дзержинского «Тихий Дон» и «Поднятая целина» (Запевала казачьей песни, Рябой мужик), писал Орфенов, «в концертах они вместе с Петром Киричеком создали новый для того времени вокальный номер – дуэт исполнителей советской песни. Много позже, во время войны, возник замечательный дуэт В. Бунчикова и В. Нечаева, но зачинателями, создателями этого нового песенного жанра были Хромченко и Киричек».
Благодарно цитируя Анатолия Ивановича, я всё же вынужден его в хронологии поправить: их дуэт впервые прозвучал в 1934-м «Песней о Щорсе» Матвея Блантера на слова Михаила Голодного, а спустя два года в его же «В путь дорожку дальнюю» и «Краснофлотской» Юрия Данцигера и Дмитрия Долева[18]. Потом отец будет петь (записывая с ансамблями и оркестрами) произведения многих композиторов – Рейнгольда Глиера, Дмитрия Кабалевского, Тихона Хренникова и забытых ныне Иосифа Ковнера, Климентия Корчмарева, Михаила Старокадомского, Наума Фурмана; в конце 1940-х к нам приходил Никита Богословский, что-то отцу предлагал, не сложилось.
1930-е стали годами рождения советской массовой песни, их писали Исаак Дунаевский, братья Самуил, Дмитрий и Даниил Покрасс, Матвей Блантер, Константин Листов, Сигизмунд Кац, Климентий Корчмарев… но если к мелодиям, как правило, непритязательным и потому быстро запоминавшимися, особых претензий нет, то слова, вся эта патриотическая лабуда любого автора, – это, как сказали бы в Одессе, «нечто особенного».
Выделю одну вечную тему: вбивание в подсознание слушателей неизбежности скорой войны («Мы стоим за дело мира, мы готовимся к войне», Александр Галич).
Зачинают «Три танкиста, экипаж машины боевой»: «На границе тучи ходят хмуро». Подхватывает фильм «Вратарь»: «готовься к бою, часовым ты поставлен у ворот, за тобою полоса пограничная идёт». Продолжает любящая девушка «Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза», хотя фильм с этой проходящей рефреном песней детский по роману «Остров сокровищ», а до войны ещё четыре года. И «в путь дорожку дальнюю я тебя отправлю» всё о том же, но не смешно ли, если за границей наращивают производство «Мессершмиттов» и «Фердинандов», просить «подари мне сокол на прощанье саблю, вместе с саблей пику подари» (не было ли это посвящено главному военспецу Будённому?). И уже послевоенная, в 1960-е одна из лучших, «Хотят ли русские войны»: о том автор предлагает спросить у тишины, берёз и тополей (поэзия…), а не ответят, «спросите у матерей, у жены моей». Но кто, они – или идеологи КПСС и гении генштаба определяли, быть войне или погодить, однако у них добиваться ответа поэт не предлагал; между прочим, он же потом рассказал, что песню как пацифистскую пыталось запретить именно Главное политуправление армии – «деморализует наших солдат»…
Не задумываясь о словах – запоминал, отец был столь увлечён расширением своего песенного репертуара, что, сообщив читателям журнала «Советская музыка» (№ 10–11, 1937 г.) «в театре готовлю партии Ленского и Фауста», тут же анонсировал «мой рапорт славной двадцатой годовщине родного комсомола – сольный концерт из произведений советских композиторов старшего поколения и композиторов-комсомольцев».
Спел ли он такой концерт, я не знаю, как не знаю, был ли комсомольцем Хренников. Его выделяю потому лишь, что в октябре 1938-го в Большом прошло заседание юбилейного пленума ЦК ВЛКСМ, после чего гостей ублажали концертом, в котором тогда уже кандидат в члены ВКП/б/ «рапортовал» «Серенадой» Тихона Николаевича («Ночь листвою чуть колышет», слова Павла Антокольского).
Как бы там ни было, «советская песня получила в лице Хромченко проникновенного, строгого и взыскательного интерпретатора». Или из другой рецензии: «Артист был всегда чужд какой-либо подражательности. Как сказали бы наши предки, он был „самогласен“, т. е. подобен самому себе. Искусство безыскусственности – великое достоинство певца. И это делало его исполнение отличным от других, естественным, непринуждённым».
Был ли он «подобен самому себе», не мне судить, но как исполнитель народных или авторских, советских, неаполитанских или испанских песен всегда оставался верным академической манере. Как-то я попытался его «вразумить», мол, вроде бы надо в каждой из них как-то отразить национальный колорит, приводя в пример тогда популярных Николая Сличенко и Михаила Александровича, но отец отстаивал своё: пусть они поют, как хотят, а я подпускать «краски» никогда не буду.
В 1930-е правило бал всеохватное, как ныне телевидение, радио, транслируя на страну выступления мастеров художественного чтения, спектакли оперных и драмтеатров, а также сборные концерты – в них выступали артисты самых разных жанров, собиравшие полные залы филармоний и заводских клубов, популярность песенного жанра достигла небывалых размеров. Тем более в годы войны, когда после сводок Информбюро о ситуации на фронтах более всего звучали песни. Не удивительно, что певцы, особенно эстрадные – Изабелла Юрьева, Лидия Русланова, Клавдия Шульженко, Ирма Яунзем, Леонид Утесов, Вадим Козин[19], были фантастически популярны, при всём том, что в этом замечательном по мастерству хит-параде свой взыскательный слушатель был и у «академических» певцов.
Разыскивать тексты отца и о нём я попросил главного библиотекаря Отдела газет Российской государственной библиотеки Лидию Дмитриевну Петрову, нашла она много больше, чем я ожидал, в том числе опубликованный в газете, о которой я понятия не имел – «Долгопрудненские страницы». В написанной к 60-летию Московской битвы статье ветеран Великой Отечественной А. Павленко вспоминал, как родилась песня Листова и Суркова «В землянке». Её, впервые прозвучавшую в январе 1942 года в исполнении самого композитора, «подхватили фронт и тыл, исполняли во всех фронтовых бригадах, её пели прославленные артисты в концертных залах и солдаты тихонько мурлыкали в блиндажах на передовой. Почти ежедневно по просьбе фронтовиков и тружеников героического тыла её передавали в концертах по радио… Справедливая, задушевная, интимная интонация песни… выдержанно и благородно высвечивалась в пении одного из её лучших исполнителей – солиста Большого театра СССР С. Хромченко».
Мой брат собрал в своём архиве почти все имеющиеся в фонде Гостелерадио отцовские записи и потому был убеждён, что песни Листова папа не пел. Скорее всего, решил Саша, автор статьи спутал «Землянку» с другими, часто исполняемыми отцом и не менее любимыми слушателями «Огоньком» и «В лесу прифронтовом» Блантера.
Тогда он работал в главной редакции музыкального радиовещания в отделе симфонической, оперной и камерной музыки; позже на «Радио России» выходил в эфир с авторской программой «Время музыки с Александром Хромченко».
Так это же замечательно, подумал я, значит, голос Соломона Хромченко и сегодня помнят слышавшие его полвека назад соотечественники. Оказалось, помнить – помнят, но прав всё же ветеран: вскоре я в Интернете наткнулся на воспоминания артистов Большого периода эвакуации в Куйбышеве с фрагментом статьи отца в газете ГАБТа «Советский артист» (о чём мог бы знать и раньше, в музее театра листая годовые подшивки газеты):
«Трудно описать наши выступления в Москве и Куйбышеве, когда с Петром Ивановичем Селивановым мы под аккомпанемент баяна пели в госпиталях песни советских композиторов: „Землянку“ Листова[20], „Любимый город“ Соловьева-Седова, пели, переходя из одной палаты в другую. Это были концерты без аплодисментов, потому что для аплодисментов нужны руки, а перед нами лежали безрукие, а то и безногие бойцы»…
Увы, ни эти две песни, а теперь я уверен, что и немало других отцом в дуэтах и соло исполняемых, записаны не были.
Заключая эту главку, вернусь к Блантеру, с кем у отца с довоенных времён сложились не так чтобы дружеские, но вполне приятельские отношения (в 1970-е соседи по дачному посёлку часто захаживали в гости друг к другу), чьи предвоенные патриотические (в дуэте) и военные лирические (соло) спел первым, это документировано. В 1943-м с джаз-оркестром Александра Цфасмана – «Огонёк» («На позиции девушка провожала бойца»), потом её многие исполняли, а спустя год записал на грампластинку вальс «В лесу прифронтовом» («С берёз неслышен, невесом, слетает жёлтый лист»).
В изданных много позже воспоминаниях обласканный властью (сталинский лауреат, народный артист СССР, два ордена Ленина, Герой соцтруда) Матвей Исаакович почитал соавторами не только авторов слов, но и исполнителей своих произведений: «Певцы являются третьими авторами песен. Большая благодарность за то, что они трудились и доносили песни до слушателя»… А дальше: «симпатии здесь трудно выделить, и всё же в первую очередь это замечательные солисты Большого театра, которые обращались к моим песням: Рейзен, Пирогов, Козловский, Лемешев».
Эти четверо бесспорно были замечательными певцами, при этом «случайно» народными артистами, ну а заслуженными, «обращавшимися» к его песням куда как чаще, можно было по неискоренимой советской традиции пренебречь[21]. Но это – моя личная обида (отец воспоминаний композитора не увидел) и потому с поклоном незабвенной Фаине Раневской: «пусть это будет маленькая сплетня, которая должна исчезнуть между нами».