Глава 1
– Китти Морган, ты этого не говорила!
Я так резко поставила бокал с холодным мятным чаем, что едва его не разбила. Мама будет рада, что я не испортила венецианский хрустальный сервиз.
– Сказала, и точка, – заявила она с улыбкой победительницы. На Китти, с ее личиком в форме сердечка и копной кудрявых непослушных светлых волос, постоянно выскакивающих из тщательно прилаженных шпилек, было просто невозможно злиться. Но в этом вопросе я проявила твердость.
– Мистер Гельфман женатый человек, – осуждающе напомнила я.
– Джеймс, – отозвалась подруга, нарочито растягивая его имя, – невероятно несчастен. Его жена неделями где-то пропадает, представляешь? И даже не говорит, где она находится. Она даже о кошках беспокоится больше, чем о собственном муже.
Я вздохнула, откинувшись на деревянную скамейку, что висела на огромном ореховом дереве в саду, раскинувшемся на заднем дворе нашего дома. Китти сидела рядом со мной. Мы с ней давно были подругами, еще с начальных классов школы. Я посмотрела вверх, на древесную крону – листья начинали желтеть, напоминая о неминуемой осени. Почему все непременно меняется? Казалось, только вчера мы с Китти были двумя школьницами, приходили, держась за руки, домой, оставляли книги на кухонном столе и мчались к скамейке, где болтали до самого ужина. Теперь, в двадцать один, мы – две взрослые девушки на пороге… Ну, на пороге чего-то – никто из нас не знал, чего именно.
– Китти, – я повернулась к ней лицом, – неужели ты не понимаешь?
– Что я не понимаю? – В платье с розовыми оборками и непослушными кудрями, что становились еще растрепаннее от полуденной влажности, она походила на весеннюю розу. Я хотела защитить ее от мистера Гельфмана или любого другого человека, в которого она собиралась влюбиться, потому что никто не был достаточно хорош для моей лучшей подруги – и уж тем более не женатый мужчина.
Неужели она не знает о репутации мистера Гельфмана? Китти не могла не помнить о толпах девчонок, которые бегали за ним в средней школе, ведь он был самым привлекательным учителем в Лейксайде. На уроках литературы, когда он декламировал стихотворение Элизабет Барретт Браунинг «Как я люблю тебя?», каждая девочка надеялась поймать его взгляд. Я считала все это глупостями. Неужели Китти забыла, что случилось пять лет назад с Кейтлин Менсфилд? Как она могла забыть? Кейтлин – стеснительная, с большой грудью, ужасно глупая, – поддалась чарам мистера Гельфмана. Она слонялась возле учительской в обед и ждала его после занятий. Все гадали, что между ними происходит, особенно после того, когда одна из подружек заметила Кейтлин с мистером Гельфманом в парке после заката. Потом Кейтлин вдруг перестала ходить в школу. Старший брат сказал, она переехала к бабушке в Айову. И мы все догадывались, почему.
Я скрестила руки на груди.
– Китти, мужчины вроде мистера Гельфмана преследуют только одну цель, и, думаю, мы обе понимаем, какую.
Щеки Китти стали пунцовыми.
– Анна Келлоуэй! Как ты смеешь предполагать, что Джеймс…
– Я ничего не предполагаю. Я просто люблю тебя. Ты моя лучшая подруга, и я не хочу, чтобы тебе было больно.
Китти опечалилась, и несколько минут мы качались в тишине. Я засунула руку в карман платья и украдкой сжала спрятанное там письмо. Я забрала его на почте несколькими часами ранее, и теперь мне не терпелось ускользнуть в спальню и прочитать его. Письмо было от Норы, подруги из медицинского колледжа. Она каждый день писала мне с островов на юге Тихого океана, где служила медицинской сестрой. Они рассорились со вспыльчивой Китти во время последнего семестра, и я решила не рассказывать Китти о ее письмах. К тому же не хотелось признаваться, насколько меня увлекают истории Норы о войне и о тропиках. Я читала письма, словно роман – иногда мне страстно хотелось взять недавно полученный диплом медсестры и присоединиться к ней, убежав от домашней рутины и необходимости принимать решения. Но я прекрасно понимала, что это лишь невыполнимая идея, просто мечта. В конце концов, я могу помогать приблизить победу и дома – работать волонтером в муниципальном центре или собирать консервы и участвовать в проектах по охране природы. Честно говоря, мне не хотелось отправляться в зону военных действий за несколько недель до свадьбы. Хорошо, что я не сказала Китти ни слова.
– Ты просто завидуешь, – наконец заявила Китти ледяным тоном.
– Ерунда, – возразила я, заталкивая письмо Норы поглубже в карман. Луч высоко сияющего в летнем небе солнца осветил бриллиантовое кольцо на моей левой руке, и оно вспыхнуло, словно огонь маяка в темной ночи, напомнив о неизбежном факте – я помолвлена. Окончательно и бесповоротно.
– Осталось меньше месяца до моей свадьбы с Герардом, и я очень счастлива.
Китти нахмурилась.
– Неужели ты не хочешь испытать в жизни что-нибудь еще, прежде чем стать, – она остановилась, словно собираясь с духом, прежде чем произнести очень сложные, неприятные слова, – прежде чем стать миссис Герард Годфри?
Я покачала головой:
– Дорогая, брак – не самоубийство.
Китти отвела взгляд, уставившись на розовый куст.
– Но может оказаться и так, – пробормотала она.
Я вздохнула, откинувшись назад.
– Прости, – прошептала она, повернувшись ко мне, – я просто хочу, чтобы ты была счастлива.
Я взяла ее за руку.
– И буду счастливой, Китти. Надеюсь, ты в этом убедишься.
На лужайке послышались шаги, и, подняв взгляд, я увидела Максин, нашу экономку, – она приближалась с подносом в руке. Несмотря на каблуки, она уверенно двигалась по траве, держа нагруженное серебряное блюдо одной рукой. Однажды папа назвал ее грациозной, и это было совершенно справедливо. Она будто бы плыла.
– Девочки, вам что-нибудь принести? – спросила Максин красивым голосом с сильным акцентом. Внешне она мало изменилась с тех пор, как я была девочкой. Маленькая, с мягкими чертами лица и огромными сверкающими зелеными глазами, а щеки пахнут ванилью. Волосы, теперь уже седеющие, все до единой пряди убраны назад, в аккуратный пучок. Она носила белый передник, всегда чистый и жестко накрахмаленный, аккуратно повязывая его вокруг тонкой талии. У многих семей в округе была прислуга, но только мы наняли французскую экономку – мама не упускала случая обратить всеобщее внимание на этот факт.
– Ничего не нужно, спасибо, Максин, – поблагодарила я.
– Кроме одного, – заговорщически начала Китти, – убеди Анну не выходить за Герарда. Она его не любит.
– Это правда, Антуанетта? – спросила Максин. Мне было пять, когда она к нам устроилась, и, бегло меня оглядев, она тогда заявила: «Ты не похожа на Анну. Я буду звать тебя Антуанеттой». И я сразу почувствовала себя особенной.
– Конечно же, нет, – быстро возразила я, искоса бросив на подругу неодобрительный взгляд, – у Китти просто такое настроение. Я – самая везучая девушка в Сиэтле. Я выхожу за Герарда Годфри.
Мне действительно повезло. Герард был высок и невероятно хорош собой, с мужественным подбородком, темно-каштановыми волосами и карими глазами. И, ко всему прочему, богат, хотя меня это не слишком заботило. Зато мама нередко напоминала, что в двадцать семь лет он стал самым молодым вице-президентом в истории Первого морского банка, а значит, в дальнейшем непременно унаследует место отца. Нужно быть полной дурой, чтобы не принять предложение Герарда Годфри, и, когда он попросил моей руки под этим самым ореховым деревом, я сразу же согласилась.
У мамы от такой новости закружилась голова. Разумеется, они с миссис Годфри давно мечтали об этом союзе. Келлоуэи объединятся с Годфри. Это так естественно, как кофе со сливками.
Максин взяла кувшин холодного чая и наполнила наши бокалы.
– Антуанетта, – медленно начала она, – я когда-нибудь рассказывала тебе историю моей сестры, Жанетт?
– Нет. Я даже не знала, что у тебя есть сестра.
Я поняла, что многого не знаю о Максин.
– Да, – тихо, задумчиво продолжила она. – Она любила юношу, крестьянина из Лиона. У них была безумная любовь. Но родители хотели выдать ее за другого человека, он неплохо зарабатывал на фабрике. Она рассталась с крестьянином и вышла замуж за рабочего.
– Как грустно, – сказала я. – И больше она его не видела?
– Нет, – ответила экономка, – и всю жизнь была несчастна.
Я села, оправив платье из голубого крепа с поясом на лифе – оно было мне немного маловато. Мама купила мне его в одну из своих поездок в Европу.
– Очень грустно, мне жаль бедную Жанетт. Но меня это не касается. Видишь ли, я люблю Герарда. Он мой единственный.
– Конечно, ты любишь Герарда, – согласилась Максин, наклонившись за упавшей на траву салфеткой, – ведь вы вместе выросли. Он тебе как брат.
Брат. В этом слове было что-то жутковатое, особенно когда речь шла о будущем муже. Я вздрогнула.
– Милая, – продолжила она, поймав мой взгляд и улыбнувшись, – это твоя жизнь и твое сердце. Ты говоришь, что он твой единственный, вероятно, так и есть. Я просто хотела сказать, что, возможно, у тебя было маловато времени, чтобы его найти.
– Его?
– Твою истинную любовь, – просто сказала француженка. Эти три слова она произнесла естественно и неоспоримо, подразумевая, что это глубокое, сильное чувство доступно любому, кто ищет, – словно свисающая с ветки зрелая слива: подходи да бери.
Я почувствовала легкую дрожь, но списала ее на поднявшийся ветерок и покачала головой:
– Не верю я в эти сказки и во всяких рыцарей в сияющих доспехах. Я считаю, любовь – это выбор. Ты встречаешь кого-то. Он тебе нравится. И ты начинаешь его любить. Все просто.
Китти закатила глаза.
– Ужас, до чего неромантично, – простонала она.
– Максин, а ты что думаешь по этому поводу? – спросила я. – Ты когда-нибудь влюблялась?
Экономка протирала поднос, чтобы не оставалось мокрых следов от бокалов.
– Да, – ответила она, не поднимая глаз.
Меня охватило любопытство, и я не подумала, что воспоминания о былой любви могут быть для нее болезненны.
– Он был американец или француз? Почему вы не поженились?
Максин ответила не сразу, и я сразу пожалела о своем «допросе».
– Я не вышла за него, потому что он был уже женат.
На террасе послышались папины шаги, и все подняли глаза. Покуривая сигару, он направился по траве в нашу сторону.
– Привет, детка, – поздоровался он, улыбаясь мне сквозь густые усы, – я не думал, что ты вернешься домой до вторника.
Я улыбнулась в ответ.
– Китти уговорила меня приехать пораньше.
Я закончила обучение в Государственном университете Портленда еще весной, но мы с Китти остались на два дополнительных курса, чтобы получить лицензии медсестер. Наших родителей очень беспокоили эти дипломы – не дай бог, мы вздумаем их использовать.
Герард же находил свою помолвку с дипломированной медсестрой, в общем-то, забавной. Наши матери не работали, как и все женщины в нашем окружении. Он шутил, что моих доходов не хватит даже на то, чтобы оплатить услуги водителя, который будет возить меня в больницу. Но обещал поддержать меня, раз я так мечтаю надеть белый чепец и ухаживать за больными.
На самом деле, я и сама не знала, чего хочу. Я выбрала сестринское дело, потому что это было полной противоположностью всему, что я так ненавидела в окружающей меня жизни: наши матери только и делали, что посещали званые обеды, обсуждали женскую моду, болтали со школьными подругами, после окончания школы беспечно шикующими в Париже или Венеции в поисках богатого мужа, который мог бы обеспечить им привычный уровень жизни.
Но я была совсем не такой. Я задыхалась в этих границах. Меня привлекало сестринское дело, несмотря на все тяготы и прозаичность. Оно позволяло мне осуществить давнее желание – бескорыстно помогать людям.
Максин прокашлялась.
– Уже ухожу, – сообщила она папе, молниеносно схватив поднос. – Принести вам что-нибудь, мистер Келлоуэй?
– Нет, Максин, – ответил он, – ничего не нужно, спасибо.
Мне нравилось, как он разговаривает с Максин – мягко и доброжелательно, а не поспешно и сердито, как мама.
Она кивнула, пересекла изумрудный газон и скрылась в доме.
Китти встревоженно посмотрела на папу.
– Мистер Келлоуэй?
– Да, Китти?
– Я слышала, опять набирают солдат, – она вздохнула, – на войну. Прочитала об этом в газете, пока ехала в поезде. Не знаете, призвали кого-нибудь из Сиэтла?
– Рано об этом говорить, Китти Кэт, – ответил папа, назвав подругу детским прозвищем, которое дал ей еще со школьных времен. – Но, судя по тому, что творится в Европе, думаю, скоро многие отправятся на фронт. Я сегодня встретил в городе Стивена Редклиффа, оказывается, близнецы Ларсон отправляются на фронт в четверг.
У меня внутри все сжалось.
– Терри и Ларри?
Папа торжественно кивнул.
Близнецы, на год младше нас с Китти, отправлялись на войну. На войну. Это казалось невероятным. Еще вчера они учились в начальной школе и дергали меня за косички. Терри был тихим мальчиком с веснушкам на щеках. Ларри – немного повыше и не такой веснушчатый, прирожденный комик. Эти рыжие мальчишки всегда были вместе. Интересно, позволят ли им выйти на поле боя плечом к плечу? Я закрыла глаза, пытаясь отогнать подальше эту мысль, но было слишком поздно. Поле боя.
Папа словно прочитал мои мысли:
– Ты не переживай из-за Герарда, не волнуйся.
Герард не уступал в силе и мужественности всем моим знакомым ребятам, но я, как ни пыталась, не могла вообразить его где-либо, кроме как в банке, одетым в деловой костюм. Конечно, я за него тревожилась, но иногда мне хотелось увидеть его в военной форме, на поле боя.
– Его семья занимает слишком солидное положение в обществе, – продолжил отец. – Джордж Годфри проследит, чтобы его не призвали.
У меня внутри все бурлило: защищенность Герарда успокаивала меня и одновременно вызывала отвращение. Несправедливо, что мужчины из бедных семей воюют за свой народ, а привилегированное сословие увиливает от службы без особых на то причин. Джордж Годфри, банковский магнат с увядающим здоровьем, когда-то был сенатором, и Герард должен был унаследовать его место в банке. Мне было неприятно, что близнецы Ларсон рискуют жизнью в холодной зимней Европе, а Герард комфортно проводит время в теплом офисе на удобном кожаном кресле.
Тревога в моих глазах не ускользнула от папиного взгляда:
– Не беспокойся. Терпеть не могу, когда ты волнуешься.
Китти сидела, опустив взгляд и сложив на коленях руки. Наверное, думала о мистере Гельфмане. Он тоже пойдет на войну? Ему не может быть больше тридцати восьми – он достаточно молод для того, чтобы стать солдатом. Я вздохнула, мечтая, чтобы война поскорее закончилась.
– Мама сегодня ужинает в городе, – сказал папа, поглядывая на дом. Он встретился со мной взглядом.
– Дамы, окажете мне честь, отужинаете сегодня со мной?
Китти покачала головой.
– У меня встреча, – туманно отговорилась она.
– Прости, папа, но я ужинаю с Герардом.
Отец задумался, и его взгляд вдруг стал сентиментальным:
– Вы стали совсем взрослыми. У каждой свои планы. А, кажется, еще вчера играли здесь в куклы…
Честно говоря, я скучала по тем давним, незамысловатым денькам, когда жизнь вращалась вокруг бумажных кукол, нарядов и чаепитий на веранде. Я застегнула пуговицу на свитере: мне вдруг стало холодно от ветра. Ветра перемен.
– Пойдем внутрь, – предложила я, взяв Китти за руку.
– Давай, – просто согласилась она. И мы снова стали прежними девочками: Китти и Анной.
Клубы сигаретного дыма, низко стелющиеся над столами, пощипывали глаза. В «Кабана Клаб», модном местечке, куда субботними вечерами съезжался потанцевать почти весь Сиэтл, царил полумрак. Я прищурилась, пытаясь разглядеть сцену.
Китти подвинула в мою сторону коробочку, обернутую голубой бумагой. Я посмотрела на золотую ленту.
– Что это?
– Это тебе, – с улыбкой сообщила подруга.
Я вопросительно посмотрела на нее, потом на подарок и осторожно развязала ленту. Сняла крышку с белой ювелирной коробочки и откинула хлопковую подкладку, открыв сияющий предмет внутри.
– Китти?
– Это булавка, знак нашей дружбы. Помнишь те маленькие колечки, что были у нас в детстве?
Я кивнула, не понимая: мои глаза увлажнились от дыма или от воспоминаний об ушедшем детстве?
– Я подумала, что нам нужен более взрослый вариант, – объяснила Китти и отвела с плеча прядь волос, демонстрируя такую же булавку на платье.
– Видишь? У меня такая же.
Я рассмотрела серебряную безделушку – круглую, покрытую маленькими голубыми камушками, образующими узор в форме розы. Она сверкала в слабом освещении клуба. На обратной стороне я обнаружила гравировку: Анне от Китти с любовью.
– Очень красиво, – восхитилась я, прикрепив булавку к платью.
Подруга просияла.
– Надеюсь, она станет символом нашей дружбы, будет напоминать, что у нас нет друг от друга секретов, и мы не позволим времени или обстоятельствам изменить наши отношения.
Я согласно кивнула:
– Всегда буду ее носить.
Китти улыбнулась:
– Я тоже.
Потягивая содовую, мы разглядывали шумный клуб, где друзья, одноклассники и знакомые веселились, возможно, последний раз, прежде чем жизнь раскидает всех в разные стороны. Война. Брак. Неизвестность. Мое сердце сжалось.
– Посмотри на Этель и Дэвида Бартона, – прошептала Китти мне на ухо. Она показала на парочку у бара. – Его руки так по ней и блуждают, – отметила подруга, смерив их чересчур долгим взглядом.
– Стыд какой! – покачала я головой. – Она ведь помолвлена с Генри. Он, кажется, еще на учебе?
Китти кивнула, но я не заметила неодобрения в ее взгляде.
– А ты разве не мечтаешь о такой любви? – задумчиво спросила она.
Я наморщила нос:
– Дорогая, но это не любовь.
– Именно любовь, – возразила она, подперев ладонью щеку. Мы наблюдали, как парочка рука об руку движется к танцполу. – Дэвид от нее без ума.
– Без ума, верно, – согласилась я. – Но не любит ее.
Китти пожала плечами:
– Зато между ними есть страсть.
Я достала из сумочки пудру и припудрила нос. Скоро придет Герард.
– Страсть – для дураков, – заявила я, защелкивая косметичку.
– Возможно, – ответила она, – но я все равно рискну.
– Китти!
– Что?
– Не говори так.
– Как?
– Как падшая женщина.
Китти захихикала, и в этом момент у нашего столика появились Герард и Макс, его приятель и коллега из банка – невысокий, кудрявый, с простым, честным лицом. Он имел планы на Китти.
– Поделись с нами шуткой, Китти, – с улыбкой попросил Герард. Мне нравилась его улыбка, очаровательная и самоуверенная. На нем был серый костюм, он возвышался над столиком, приводя в порядок слетевшую запонку. Макс стоял по стойке смирно, дыша, словно немецкая овчарка, и сосредоточив все внимание на Китти.
– Расскажи им, Анна, – с ухмылкой обратилась ко мне Китти.
Я растерянно улыбнулась:
– Китти заявила, мол, они с Максом составят лучшую пару в танцах, чем мы с тобой, Герард, – я победоносно посмотрела на Китти, – представляешь?
Герард улыбнулся, а у Макса загорелись глаза.
– Мы не позволим ей так говорить, да, дорогая? – Он посмотрел на танцпол и протянул мне руку.
Музыканты заиграли, и Макс неуклюже затоптался возле моей подруги, широко улыбаясь. Китти закатила глаза и взяла его протянутую руку.
Герард плавно и элегантно положил руки мне на талию. Мне нравились его твердые объятья, его уверенность.
– Герард? – прошептала я ему на ухо.
– Да, дорогая?
– Ты испытываешь… – я замешкалась, пытаясь подобрать слова, – испытываешь ко мне страсть?
– Страсть? – повторил он, сдержав смешок. – Ты такая смешная. Конечно.
Он сжал меня немного сильнее.
– Настоящую страсть? – продолжила я, не удовлетворившись ответом.
Он остановился и любовно притянул мои руки к подбородку.
– Надеюсь, ты не сомневаешься в моей любви? Анна, я хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя сильнее всего на свете.
Я закрыла глаза. Вскоре музыка остановилась и заиграла новая, более медленная песня. Я крепче прижалась к Герарду – так я могла слышать, как бьется его сердце, а он, несомненно, слышал мое. Мы раскачивались под мелодию кларнета, и с каждым шагом я убеждала себя, что у нас это есть. Конечно же, есть. Герард без ума от меня, а я от него. А сомнения – полная чушь. Это все Китти. Китти. Я смотрела, как она безрадостно танцует с Максом, и вдруг словно из ниоткуда возник мистер Гельфман. Он направился прямо к ней, что-то сказал Максу и тут же заключил ее в объятия. Удрученный Макс направился к столику.
– А что Китти делает с Джеймсом Гельфманом? – нахмурившись, спросил Герард.
– Мне это не нравится, – заявила я, наблюдая, как мистер Гельфман вертит мою подругу по танцполу, словно куклу. Он положил руки слишком низко на талию, чересчур крепко ее прижал. Я подумала о Кейтлин, бедняжке Кейтлин, и содрогнулась.
– Пойдем отсюда, – попросила я Герарда.
– Уже? – удивился он. – Но мы ведь даже еще не ужинали.
– Максин оставила в холодильнике сэндвичи, – ответила я. – Мне больше не хочется танцевать.
– Это из-за Китти?
Я кивнула. Я знала – теперь Китти ничто не остановит. Она четко дала это понять. И будь я проклята, если буду наблюдать, как лучшая подруга отдает свое сердце и честь недостойному мужчине – к тому же женатому. Но дело было не только в этом. Мой разум еще не осознавал, но сердце уже чувствовало: я завидовала Китти. Я хотела испытать то же, что и она. И боялась, что со мной никогда этого не случится.
Швейцар подал мое синее бархатное пальто, и я взяла Герарда под руку. Тепло. Безопасность. Защищенность. Мне очень повезло, напомнила я себе.
По пути домой Герард решил поговорить о недвижимости. Купим ли мы квартиру в городе или что-нибудь в Уиндермире, благополучном квартале нашей юности, рядом с родителями? Квартира будет ближе к банку. А как здорово было бы жить на Пятой авеню, протянул он. Этой осенью продают дом Бускирксы – большой тюдоровский особняк с четырьмя мансардными окнами. Мы могли бы купить и отреставрировать его, достроить новое крыло для прислуги и детскую для ребенка. Для ребенка.
Герард продолжал бубнить, в машине вдруг стало жарко. Слишком жарко. Дорога расплывалась перед глазами, уличные огни размножились. Что со мной? Почему я не могу вдохнуть? Закружилась голова, я вцепилась в дверную ручку.
– Милая, все в порядке?
– Просто немного душно, – сказала я, опустив стекло.
Он погладил меня по руке.
– Прости, дорогая, я тебя утомил?
– Немного, – призналась я. – Нужно принять столько решений. Может, пока сосредоточимся на чем-то одном?
– Конечно, – согласился он. – Больше ни слова о домах.
Он повернул в Уиндермир, проехав мимо величественных колонн на входе. За ними расположился зажиточный заповедник, где садовники часами шлифовали лужайки и стригли клумбы, вымеряя каждый лепесток, а гувернантки таким же образом пестовали детей. Мы проехали дом родителей Герарда, особняк с серыми фронтонами на Гилмор авеню, и белый колониальный дом Ларсонов, с прямоугольной живой изгородью и каменными урнами из Италии. Что со мной не так? Рядом мужчина, который меня любит и готов подарить привычную мне красивую, спокойную жизнь. Я была недовольна собой.
Герард припарковался, и мы пошли в дом, на кухню.
– Максин, наверное, уже спит, – сказала я, глянув на часы. Половина десятого. Максин обычно отправлялась к себе в девять пятнадцать.
– Хочешь сэндвич? – предложила я.
– Нет, спасибо, – отказался Герард, теребя «Ролекс» на своей руке – мой подарок на двадцать пятый день рождения.
Вдруг послышались шаги.
– Папа? – спросила я, выглянув из-за угла. На лестнице показался женский силуэт.
– Мама? – Я включила в коридоре свет и поняла, что ошиблась.
– Мамы еще нет, – ответила Максин. – Я отнесла тебе полотенца. Франчески сегодня не было, и я решила сама подготовить их на утро.
– Ах, Максин. К чему беспокоиться о полотенцах в такое время? И слышать не желаю! Иди, отдохни. Ты слишком много работаешь.
Она повернула голову, чтобы взглянуть на часы, и мне показалось, у нее странно блестят глаза. Плакала или просто устала?
– Думаю, пора сказать спокойной ночи, – кивнула она, – если вам ничего не нужно.
– Ничего, – ответила я, – все в порядке. Добрых снов, Максин.
Я обняла ее за шею, как в детстве, и вдохнула ароматный запах ванили.
Когда она ушла, Герард поцеловал меня, нежно и быстро. Почему не дольше?
– Уже поздно, – сказал он, – думаю, мне тоже пора.
– Тебе пора? – переспросила я, притянув его к себе и многозначительно глядя на диван в гостиной. Ну почему Герард такой практичный?
– Нам нужно отдохнуть, – покачал он головой, – завтра трудный день.
– Трудный день?
– Вечеринка, – удивленно сообщил он. – Ты что, забыла?
Я и вправду забыла. Родители Герарда устраивали вечеринку по случаю помолвки на своей огромной лужайке, подстриженной настолько идеально, что она была похожа на поле для гольфа. Музыканты, крокет, ледяные скульптуры и подносы с маленькими сэндвичами у официантов в белых перчатках.
– Надень красивое платье и приезжай к двум, – с улыбкой сказал он.
– Запросто, – ответила я, направляясь к двери.
– Доброй ночи, милая, – попрощался он и пошел к машине.
Я стояла и смотрела, как он уезжает, пока звук мотора не стих в густой тишине августовской ночи.