Вы здесь

Солдатский долг. Воспоминания генерала вермахта о войне на западе и востоке Европы. 1939–1945. Глава 1. Формирование рейхсвера в мирное время (Дитрих фон Хольтиц)

Глава 1. Формирование рейхсвера в мирное время

Рейхсвер и республика

Для того чтобы дальнейшее развитие событий стало более понятным, следует бросить взгляд назад, на период, последовавший за Первой мировой войной. И вот спустя годы, после многих необыкновенных событий, воспоминания о которых начинают заволакиваться дымкой забвения, постепенно вырисовывается история возникновения германского вермахта.

Отречение германского императора, а с ним отречение и всех других монархов[4] освободили армию от присяги на верность суверену, и этот разрыв с вековой традицией стал причиной ее краха. Кому офицерский корпус и немецкий солдат станут служить в будущем? Новые хозяева республики видели в армии в лучшем случае неизбежное зло, негативного влияния которого на будущее развитие государства следовало всячески избегать. Фактически они признавали, что солдат обязан в первую очередь защищать родину, а не служить какой-либо конкретной форме правления. Как и сегодня, офицер представал неким пережитком давно прошедшей эпохи, к которому следовало относиться с величайшей настороженностью.

Одной из главнейших заслуг фельдмаршала фон Гинденбурга история назовет то, что он сделал возможным создание новой армии республики из прежней армии, пережившей массовую демобилизацию и отправленной по домам. В момент, когда исчезли все традиционные власти, пример этого человека оказал не только материальную, но и духовную поддержку офицерскому корпусу, по-прежнему готовому взять в руки оружие и исполнить свой долг. Его фигура в какой-то степени заменила фигуру монарха. Пока большинство армии было занято демобилизацией, значительные ее силы еще вели на востоке бои против польской армии Пилсудского, которую мы во время войны позволили сформировать, обучить и вооружить[5]. Наши войска, в чью задачу входила защита границ, состояли частично из старых соединений, частично из добровольцев, влившихся в их ряды. После начала мирных переговоров они использовались земельными и центральным правительствами лишь для поддержания порядка. Подрывные элементы, которые после падения монархии и наступления полного бессилия властей принялись организовывать антидемократическую коммунистическую систему, были, по приказу правительства, подавлены войсками. Если бы солдаты не закрыли собой брешь и не подняли бы знамя разума и порядка, политическим руководителям молодой республики этого бы сделать не удалось.

Против своей воли и вопреки нашим убеждениям мы оказались вовлечены в междоусобную борьбу. Со времени установления республики нам не раз пришлось сталкиваться с серьезными вопросами, волновавшими нашу совесть. Помню частые жаркие споры, которые мы, молодые, вели между собой или со старшими и которые неизменно крутились вокруг следующего вопроса: «Куда все это нас приведет? Может быть, нами плохо руководили? Не сражаемся ли мы, в действительности, за политическую и экономическую систему, нам совершенно чуждую?» И тогда, и после 1933 года мы двигались на ощупь и искали в наших дебатах точки опоры. Генералы с известными именами, такие как Леттов-Форбек[6], Маркер, Люттвиц, командовали нами и указывали, что наш долг, невзирая на форму правления, – защищать существование нашей родины от внутренних и внешних врагов. Поэтому позднее нам казалось совершенно необъяснимым, почему этим генералам, действовавшим по приказу правительства и обеспечившим его выживание, отплатили самой черной неблагодарностью, доходившей до вываливания их имен в грязи, а то самое правительство, которое было им всем обязано, даже не пыталось их защитить.

Все, принимавшие участие в гражданских боестолкновениях 1919–1923 годов, сохранили о них самые печальные воспоминания. Ни один солдат не может желать того, чтобы оказаться, по приказу правительства, вовлеченным в борьбу против своих же соотечественников. Сердце его должны терзать самые мучительные сомнения. Должен ли он отказаться повиноваться, если находится на службе и связан дисциплиной? Может ли позволить себе самостоятельное решение, которое способно увести его с пути долга, притом что он далеко не всегда в состоянии правильно оценить политическую ситуацию, тайные цели и скрытые мотивы? Для нас, молодых, особенно обидным казалось видеть то, что любое решение отвергалось инертным большинством и что среди безвольных людей, испытывавших на себе давление обстоятельств, лишь две группы еще были готовы сражаться за идею: с одной стороны, германские солдаты, а с другой – их заклятые враги, коммунистические отряды, ведущие гражданскую войну. И именно в их рядах мы встречали вчерашних товарищей. Помню одного из самых энергичных среди них, бывшего фельдфебеля одного саксонского полка, с которым я столкнулся при весьма неудобных обстоятельствах – во время уличного боя. На нас обоих были одинаковые ленточки: на нем – медали военного ордена Святого Генриха, на мне – Рыцарского креста того же ордена. Вручались эти награды крайне редко, лично королем Саксонии. Смутившись от того, в каких условиях приходится жить и при каких обстоятельствах довелось встретиться, мы пожали друг другу руки. В нас жило выкованное в боях чувство принадлежности к одному целому, и разрыв этого целого наполнял нас грустью.

Весь рейхсвер пережил тот же разрыв. Было бы ошибочно считать, что армия смотрела на свою задачу только с военной точки зрения. Молодые офицеры не могли уйти от вопроса: для выгоды какой политической и экономической силы они должны и дальше нести тяжесть борьбы? Окажутся ли те, кому достанутся плоды этой борьбы, достойными пролитой нами уже после Первой мировой войны крови? И давайте вспомним, что эти годы политических волнений совпали с периодом чудовищного экономического спада и постоянно увеличивавшейся нищеты, от которой офицер страдал точно так же, как любой другой немец.

В сравнении с этим крайне напряженным периодом, мы совсем иначе смотрели на времена монархии. Она не заставляла нас стрелять в наших же соотечественников. А республика теперь требовала от нас исполнения этой жестокой обязанности, что не могло сделать этот институт привлекательным в наших глазах, но мы принесли ей присягу на знамени, конечно, без всякого энтузиазма, но с убеждением, что, когда речь идет о самом существовании рейха, мы не должны торговаться о цене своей помощи. Эта клятва часто давила на нас всей своей тяжестью.

Хотя нам приходилось считать Эберта, первого рейхс-президента, прямым и законным преемником монархии, мы не испытывали никакой симпатии и никакой сердечности к этому главе нового государства, который взвалил на наши души такую тяжкую ношу. В наших глазах он принадлежал к числу тех, кто методично готовил революцию и совершил ее в тот момент, когда Германия находилась в крайне тяжелом положении. Позднее мы научились его уважать, хотя все равно не могли смотреть на него как на представителя всего немецкого народа. Военный министр социал-демократ Носке был человеком более прямым и легким в общении, сумевшим завоевать симпатии молодых офицеров. Он был первым гражданским лицом на этом посту, что стало новшеством в истории германской армии. Это был надежный человек, стоявший выше партийных догм и заботившийся о сохранении рейха. Его деятельность сыграла решающую роль в период, когда жизнь государства облекалась в новые формы. Не могли мы отказать в уважении и его преемнику Гесслеру. Это был человек замечательного гражданского мужества, которому пришлось использовать разные пути для преодоления бесчисленных преград, стоявших на пути рейхсвера. Ему досталась непростая задача. Он оказался между двух сил: с одной стороны генерал фон Сект, который, сознавая свое значение и превосходство в военном деле, пользовался доверием армии, и с другой стороны – различные партии, боровшиеся друг с другом и стремившиеся раздуть малейшие инциденты, случавшиеся в армии, чтобы использовать их в своих собственных целях. Кроме того, министр отвечал перед иностранными державами за соблюдение ограничений, навязанных версальским диктатом.

Если мы бросим взгляд назад, на этот период и на его последствия, то нам придется признать, что, вне всяких сомнений, сохранявшееся взаимное непонимание между рейхсвером, с одной стороны, и крупными массовыми партиями, их вождями и республиканской формой правления, с другой, стало одним из наиболее пагубных явлений той эпохи. Поскольку страна тогда еще не располагала полицейскими силами, новые политические лидеры использовали новый рейхсвер в борьбе против террористов, не признавая при этом его право на существование как чисто военного института и не солидаризируясь с ним. Со своей стороны, солдат сохранял по отношению к политическому руководству холодность и отстраненность. В эти смутные времена горечь, вызванная поражением в вой не, слишком часто обращалась против республиканской формы правления, родившейся из этого поражения. Лишь очень немногие смогли, благодаря холодному, трезвому расчету, разобраться в сути событий, в силах, участвующих в них, в складывающихся ситуациях, смогли понять, что для Германии единственным способом возродить свою мощь и величие является терпеливая повседневная, лишенная внешних эффектов работа. Бесполезно искать виноватых. Без сомнения, обе стороны совершали ошибки, о которых можно было бы много рассказать. Для молодого солдата воспоминания о блеске, о ярком расцвете императорской Германии представляли сентиментальную ценность, много бо́льшую, чем темный и трудный путь, по которому шла республика, двигаясь на ощупь в тумане времени; и тем не менее он служил ей верно.

Когда мы еще были вовлечены в борьбу, когда рейх проводил то, что назвали экзекуцией Саксонии[7], из хаоса голосов политиков впервые возникло имя, которое для нас, саксонцев, было практически неизвестно. Человек по имени Адольф Гитлер организовал путч в Мюнхене, и, по ходившим слухам, в нем приняли участие солдаты. Впервые, поскольку Капповский путч привел к серьезным столкновениям лишь в немногих местах и завершился неудачей, национальная оппозиция показала, что готова выказать по отношению к загранице бо́льшую твердость и бо́льшую решительность, чем раньше. Нашелся по крайней мере один человек, который говорил солдатским языком и которому была небезразлична судьба рабочих, то есть наших боевых товарищей, впавших в нищету. Из Баварии он бросил призыв восстановить такие ценности, как добросовестный труд, гордость за страну и доблесть.

Наш кавалерийский полк ожидал приказа выступить в Баварию против этого движения. Наш командир, которого мы обожали, и мы, молодежь, вновь столкнулись с мучившим нас вопросом: должны ли мы подчиниться и, возможно, стрелять в своих товарищей, во всяком случае, в таких же немцев, как мы? Мы испытали настоящее облегчение, когда узнали, что Мюнхенский путч провалился, и нам не придется принимать тяжелое решение.

Этот Мюнхенский путч положил конец гражданской войне и всеобщим раздорам. В это время в оборот была введена новая валюта, и скоро политическая ситуация в Германии стабилизировалась. В рейхсвере установилось полное спокойствие. До того момента некоторую роль играли фрайкоры[8], не совсем освободившиеся от духа авантюризма. Под руководством по-прежнему уверенного в себе фон Секта армия стала развиваться, сосредоточившись на себе. Нам больше не приходилось с недоверием и ужасом слышать новости о восстаниях и грабежах. Мы избавились от страха оказаться втянутыми в бои немцев против немцев. Мы могли подумать о себе, о своей истории и, главное, о задачах, которые после продолжительного кризиса ложились на армию оздоровившейся родины.

Мы втайне были рады тому, что события, происходившие с 1918 по 1923 год, с их неясностью и неуверенностью, отвратили нас от политики, теперь еще больше казавшейся нам миром, от которого следует держаться подальше, если хочешь оставаться прямым и порядочным человеком, и сблизили нас с генералами, чей авторитет по окончании гражданской войны еще оставался незыблемым. Сильная личность, генерал фон Сект, повел нас по пути, исключавшему занятия политикой. В то время, когда рейхсвер подвергался со всех сторон самой ожесточенной, зачастую несправедливой критике, этот человек являлся для нас воплощением всего того, в чем мы нуждались и на что надеялись. Для нас это был абсолютно надежный вождь, совершенно уверенный в себе; это было видно по его взглядам, по манере поведения и по всему внешнему облику. Он прекрасно знал солдата, был справедливым и по-своему доброжелательным, хотя никогда не проявлял никакого добродушия. Нам казалось, что ему известны все наши заботы, что он их разделяет, а растерявшиеся молодые офицеры, не знающие, по какому пути им идти, всегда могут обратиться к нему за советом. Кроме того, мы знали, что во время войны он, служа в Генеральном штабе, прекрасно проявил себя в решающие моменты. После всех этих боев против своих сограждан, после всей этой неопределенности он спас нас, просто окунув в реалии службы и требуя простых, ясных отношений, как во времена монархии. Следует особо подчеркнуть тот факт, что возвращение к старым традициям напомнило нам о ценностях, стоящих на много ступеней выше обычной служебной рутины. От лет братоубийственных войн у нас сохранился сильный страх перед тем, что нас могут вновь бросить против нашего же народа. Мы старались как можно меньше контактировать с придерживавшимися традиционно-патриотических взглядов правыми партиями, с объединениями бывших фронтовиков и организациями вроде «Стального шлема», поскольку в этой среде таились зерна будущих раздоров, могущие вывести нас на уличные бои новой гражданской войны. Деполитизировать рейхсвер, не занимать ни благожелательную, ни враждебную позицию по отношению к любым политическим партиям – именно в этом направлении нас вел фон Сект. Офицерский корпус не желал ни изучать, ни отслеживать политические события во всей их сложности и с их скрытыми мотивами; по крайней мере, это относилось к молодым офицерам, к числу которых принадлежал и я.

Поскольку у военных все просто, то и забота о поддержании традиций тоже приобрела очень простые формы. Мы учили солдат истории полка, в который входила их рота. Большую роль в ротных и эскадронных праздниках играли украшавшие казармы памятные предметы и изображения, а главное, яркая военная форма прошлых лет.

Однако гораздо важнее внешних форм было поддержание и передача принципов, унаследованных от императорской армии и призванных сформировать интеллектуальные и моральные ценности новой армии. Неизменно строгие представления об офицерской чести, старание офицеров защитить своих солдат от произвола, формирование цельных и неподкупных характеров, уважение к женщине – все эти качества, воспитывавшиеся на протяжении многих поколений, передавались новой армии, и любое покушение на них воспринималось как нечто совершенно недопустимое.

Избрание Гинденбурга рейхспрезидентом вовсе не стало для нас политическим вопросом. Оно показалось нам естественным проявлением всенародного почитания этого человека. Когда он стал во главе государства, у нас появилось ощущение, что с ним вернулись внутреннее спокойствие, единство и безопасность, позволявшие надеяться на дальнейшее развитие в более здоровых условиях. Вне всяких сомнений, многие из нас видели в Гинденбурге не просто президента республики, но также, в глубине души, военачальника и представителя по-прежнему дорогой нашему сердцу монархии.

Связи с заграницей

Естественно, мы отлично знали слабые стороны рейхсвера и сталкивались с ними ежедневно. По правде говоря, рейхсвер очень скоро оказался готов и к наступательным действиям, хотя, в принципе, рассматривался как маленькая армия с чисто оборонительными задачами. В соответствии с нашей профессией, сначала по велению души, а затем сообразуясь с полученными приказами, каждый из нас занял позицию по отношению к другим странам. Первое место в наших мыслях занимала Франция. Я настаиваю на том, что рейхсвер никогда не рассматривал ее как наследственного врага. Эта страна, которая в ходе прошлой войны понесла такие потери[9], пролила столько крови и сражалась с таким невероятным мужеством, в наших глазах выглядела скорее тяжело раненным товарищем по несчастью, чем вызывающим зависть победителем. У многих из нас во Франции завязались в ходе войны человеческие связи. После ее окончания она снова стала желанной целью путешествий. Все это сформировало чисто немецкую традицию не рассматривать войну как преступный акт нескольких политиканов, коалиций и народов, но видеть в ней мрачную и тяжелую судьбу, выпадающую на долю наций, и в первую очередь солдат; при этом она не должна порождать ненависть к противнику. Нет, к Франции в армии не было ненависти, как не было и зависти, поскольку жизнь французов тоже была нелегкой и Франция также проходила свой крестный путь.

Наши чувства к англичанам были более прохладными. Конечно, их оккупационные войска вели себя более корректно и сдержанно, чем французские. Также Англия никак не участвовала в оккупации Рура и действовала умеренно, когда встал вопрос о рурском сепаратизме. Но факт остается фактом: мы, молодые, жившие вне оккупированных зон, чувствовали больше симпатий к французам, благодаря их любезности в отношениях и нашему соседству на континенте, чем к англичанам, более отстраненным, более холодным и более замкнутым.

В отношениях с Россией мы продолжали политику, умело проводившуюся Бисмарком и сохранявшую линию, существовавшую на протяжении целого века. Наше военное командование имело сильную склонность к сотрудничеству с Россией, в чем следовало общей тенденции правительственной политики. Действительно, Россия стала первым крупным государством, заключившим по всей форме равноправный договор с Германией[10]. Большевистская Россия также стала первым государством, гарантировавшим рейхсверу прямую техническую поддержку, позволив ему создать на своей территории авиационные школы и предприятия и набираться опыта в танковых школах. Если я не ошибаюсь, то вскоре после этого германский посол в Москве в беседе с Чичериным высказался следующим образом: «Господин министр, мы должны помогать друг другу». К России мы относились как к боевому товарищу, хотя наши отношения с ней оставались сугубо техническими и практическими, поскольку мы полностью отвергали ее политическую систему.

В целом рейхсвер совершенно не помышлял об агрессии. Он не хотел войны. Когда в 1923 году французы оккупировали Рурскую область, начался новый период напряженности. Молодежь из всех классов общества хлынула добровольцами в казармы и стала ждать, что правительство примет эффективные меры. Но военное командование, зная, что такое война, и прекрасно понимая бесперспективность войны с превосходящей французской армией[11], принципиально отказывалось разделять подобные идеи. В такой обстановке были воспитаны своими начальниками будущие генералы Гитлера, служившие тогда в штабах рейхсвера капитанами и майорами. Рейхсвер не был армией агрессии; он не мог и сознательно не хотел становиться такой армией. Так что его можно определить как армию, созданную для мирного времени. Этим отчасти объясняется возникшее позднее у части офицерства негативное отношение к планам Гитлера начать новую войну, которое они часто выражали открыто.

Отношение к Версальскому договору

Рейхсвер, естественно, жил в том же моральном климате, что и вся нация, и его отношение к Версальскому договору, в ту пору центральному вопросу внешней политики, было таким же, как и у большинства немецкого народа. Договор этот был принят лишь после трудной борьбы, многочисленных, но напрасных протестов, высказывавшихся правительством рейха, и отказа держав-победительниц от любых уступок; известно, что до самого последнего момента они были уверены, что он не будет подписан. Итак, народ, а вместе с ним рейхсвер никогда не смирились с законностью договора и считали, что он оскорбляет их, будучи диктатом. Народная позиция выразилась в лозунге, сформулированном в то время оппозиционными партиями, которые называли этот договор «позорным диктатом». Эти партии, внешне присоединившиеся к «политике исполнения», в действительности поступили так лишь для того, чтобы добиться смягчения и уничтожения наиболее суровых статей. Эта политика основывалась не на принятии духа договора, а на понимании факта, что нет другого выбора, кроме как уступить давлению держав-победительниц, поскольку ничего лучшего в сложившихся обстоятельствах сделать было невозможно. Результатом договора стало то, что с самого момента вступления в силу немцы, так часто разделенные, полностью объединились по этому вопросу, даже если их мнения относительно того, что следует делать, расходились. Военные статьи Версальского договора накладывали на нас жесткие ограничения как относительно численности, так и организации армии. Во-первых, обязательная двенадцатилетняя служба и ограничение численности рейхсвера ста тысячами человек исключали возможность регулярного призыва немецкой молодежи на воинскую службу. Кроме того, этим оставшимся в строю ста тысячам военнослужащих запрещалось иметь такое современное вооружение, как танки, противотанковое оружие, тяжелая артиллерия и любая боевая авиация. Вследствие этого непропорционально в сравнении с другими родами войск возросла роль конницы. Наконец, нам было категорически запрещено иметь орган, являющийся мозговым центром всякой армии, – Генеральный штаб.

Среди немцев, и так не склонных соглашаться с тем, что вся вина за войну возлагалась на них одних, договор вызвал всплеск националистических чувств, которого сами они совершенно не желали. Из-за многочисленных невыполнимых условий народ не воспринимал всерьез договор, который должен был обеспечить ему долгий период мирной жизни. Люди постоянно спрашивали себя, действительно ли этот документ призван способствовать безопасности народов. В то время, как и сегодня[12], встает вопрос: может ли военная пустота в сердце Европы гарантировать мир, или же, напротив, она возбуждает желание более сильной соседней державы пуститься в военную авантюру?

Подобные размышления были частыми в армейской среде. Старшие офицеры высказывались за то, чтобы считать подписанный мирный договор окончательным и исполнять его условия. Но, с другой стороны, рейхсвер не мог смириться с навязанными ему унизительными ограничениями. Иначе и быть не могло. На занятиях по подготовке личного состава на висевших в казармах плакатах внимание солдат обращалось на временный характер ослабления нашей военной мощи. Мы сравнивали наши семь легких дивизий, среди которых преобладала кавалерия, вооруженная, как в старину, пиками, бесспорно живописными, но абсолютно бесполезными в современном бою, с тем, что происходило в соседних странах. Чехословакия создавала армию, вооруженную и снаряженную по-современному. Польша имела мощные вооруженные силы у наших восточных границ. Что же касается французской армии, она уже находилась на нашей территории, ее многочисленные оккупационные войска находились в демилитаризованной зоне вдоль наших западных границ, созданной согласно особым условиям договора.

С учетом ситуации, нам казалось бесспорным наше право искать способы сделать эти условия менее тяжелыми. Я не хочу подробно останавливаться здесь на вопросе, почему Версальский договор не учитывал элементарные интересы нашей страны, вытекавшие из ее географического положения. Ограничимся рассказом о том, что о нем в то время думали в рейхсвере.

Мы, офицеры, считали нетерпимым существование в долговременной стратегической перспективе Польского коридора, отрезавшего Восточную Пруссию от основной территории рейха, что вызывало у нас чувство национального унижения. Если бы нас попросили назвать нашу главную политическую или неполитическую цель, мы бы, скорее даже бессознательно, чем обдуманно, сказали бы: уничтожение этого коридора и воссоединение Восточной Пруссии с рейхом. Мы считали создание данного коридора наибольшей опасностью для нашего государства, угрожавшей самому его существованию, поскольку понимали желание вновь созданного Польского государства заполучить свободный выход к морю, находящийся под его суверенитетом. История и география учили нас тому, что это требование полностью оправдано. На конференциях и в работах, поручавшихся нам в качестве заданий нашими начальниками, мы часто разбирали эти сложные вопросы. Однако я не могу припомнить, чтобы строевые офицеры или штабисты рассматривали войну в качестве решения проблемы, поскольку в наших дискуссиях речь всегда шла об обороне Восточной Пруссии в случае возможного внезапного нападения Польши.

Рейхсвер – кадрированная армия

Должен ли рейхсвер стать кадрированной армией, то есть основой для развертывания в будущем больших по численности вооруженных сил? По этому вопросу не существовало единого мнения ни в штабах, ни в войсках, даже на ротном уровне. Нельзя сказать, что существовала инструкция готовить лучших унтер-офицеров к занятию офицерских должностей; для этого следовало бы ограничить прием новобранцев выходцами из определенной категории немецкой молодежи, поскольку от них требовалось в первую очередь наличие необходимого уровня образования и только потом качеств, обязательных для командира. Зато я помню дискуссии, имевшие место в батальонах и полках, где часть офицеров открыто отдавала предпочтение деревенским парням, с ранних лет привыкшим ухаживать за лошадьми, или, если речь шла о пехоте, с радостью брали ремесленников, тогда как другие командиры выделяли из желающих поступить на службу тех, кто при благоприятных обстоятельствах мог бы выйти в офицеры. Приказа, который бы давал четкий ответ на эти вопросы, я ни разу не видел.

Однако, если бы эти 100 тысяч человек за двенадцатилетнюю службу выполняли одни и те же обязанности не более двух лет подряд, они получили бы такую разностороннюю подготовку, что стали бы превосходными инструкторами, младшими офицерами и специалистами. Эти солдаты разделялись по категориям, в которых они продвигались вверх в зависимости от полученных результатов, как в академии. Эта почти школьная система была результатом навязанных ограничений и двенадцатилетнего срока службы. Отбор офицеров для стотысячной армии происходил из числа представителей большой императорской армии на основании мнения их непосредственных начальников. Естественно, что иногда в расчет принимались и экономические факторы. В последние годы существования рейхсвера мы часто задавались вопросом, достаточно ли среди его офицеров тех, кто проявил себя настоящим воином. Присутствие в рядах армии таких офицеров считалось необходимым в период беспорядков, когда же наступили спокойные времена, то, как это часто бывает, они стали неудобными подчиненными и не пользовались в недавно сформированном рейхсвере тем уважением, которое заслуживали своими способностями. Когда сегодня мы оглядываемся назад, то видим, что наши критические взгляды были верными: в армии тогда оказалось слишком много молодых офицеров того типа, к которому относятся офицеры свиты, порученцы и адъютанты, сотрудники высоких штабов, – умных, образованных, изящных, элегантных. Вследствие этого позднее высказывались опасения, что армии угрожает опасность потонуть в схоластических теориях. Характер, гражданское мужество, поиск собственных идей молодых офицеров ценились заслуженно высоко, а вот многие их критические замечания отвергались из-за того ироничного оттенка, который эти молодые офицеры им придавали. При этом критика, бесспорно, была необходима для жизни и развития армии, хотя и создавала стесняющую напряженность. Конечно, начиная с уровня командира батальона ощущалось вполне объяснимое желание продвижения по службе, затрудненного из-за небольшого количества вакансий и большого числа соискателей, способных их занять, что всегда плохо; лучше, когда бывает наоборот. На мой взгляд, тот выбор, что делали в армии, не всегда был удачным.

В тактическом отношении армия была подготовлена ко всем видам боя. В зависимости от военной обстановки, которая навязывалась нам политикой, главным в тактической подготовке по обороне было то, что называлось отложенным сопротивлением и на практике означало отступление вплоть до введения в действие свежих сил, существовавших только на бумаге. Затем речь шла о выделении соединений, объединенных под названием «Фюрунг унд Гефехт» (Führung und Gefecht, FuG), то есть «Командование и Бой». При планировании учитывался военный опыт. Складывалось такое ощущение, что командование изо всех сил старается преодолеть стереотипы, созданные позиционной войной, и утвердить устаревшие принципы, изложенные схематически, в почти бюрократической манере, в уставах других армий.

Общество и спорт

Хотя офицерский корпус рейхсвера образовывал очень узкий круг, насчитывавший всего четыре тысячи человек, он оказывал удивительное влияние на немецкое общество. Большинство полков стояли гарнизонами в маленьких городах; они имели там официальные казино и часто образовывали единый светский круг, способный организовывать массовые празднества и приемы. Собственные оркестры превращали их в центр развлечений, и, главное, в них служили прекрасно воспитанные молодые люди, спортивные, элегантные, отличные танцоры, способные вести светскую беседу, соединявшие беззаботность юности с серьезностью военных. Такое редкое сочетание различных качеств во все времена и во всех странах привлекало к офицерам женские сердца. Офицерское казино становилось не только местом сбора молодежи, в нем завязывались тесные связи с промышленниками и с университетскими преподавателями.

Существовали различия, обусловленные разницей обстоятельств и провинций. В кавалерии общий тон был несколько более вольным, чем в других родах войск. Кавалерийский офицерский корпус в огромном своем большинстве состоял из представителей прежде независимого класса; но следует особо подчеркнуть тот факт, что во многих гарнизонных городах, возможно даже, в большей степени в тех, где стояли пехотные части, и удаленных от крупных центров, шла насыщенная интеллектуальная жизнь. В кружках видные ученые читали лекции, приходили в гости известные деятели культуры; там всегда был обширный выбор лучших журналов. Поэтому молодому лейтенанту приходилось делать весьма крупные траты из своего скромного жалованья.

Однако военные не довольствовались тем, чтобы вести легкую и беззаботную жизнь избалованного ребенка нации. Хотя наша боевая учеба оставалась аполитичной, мы никогда не были совершенно оторваны от жизненно важных для Германии вопросов. Мы с большой тревогой отмечали, что после нескольких лет подъема в немецкой экономике начался спад, число безработных постоянно росло, а немецкая молодежь, пребывая в вынужденном безделье, все чаще задумывалась о прошлых временах. Мы видели, что все более многочисленные толпы устремляются на призывные пункты, желая вступить в рейхсвер. Борьба с нищетой не входила в наши прямые обязанности, но мы всюду занимались благотворительностью в форме различных мероприятий, театральных постановок и т. д., приносивших крупные суммы и помогавших облегчать жизнь бедняков. Сознавая собственное привилегированное положение, мы чувствовали обязанность проявлять понимание и сочувствие и вести себя скромнее.

Поскольку солдаты, взятые в армию на долгий срок, не могли проводить все время за боевой учебой, рейхсвер побуждал их заниматься спортом. В пехоте основное внимание уделялось атлетике, в которой была достигнута высокая степень совершенства. Создавались военные спортивные общества, соревнования рождали в ротах дух состязательности. В период, когда пост начальника войскового управления занимал генерал-полковник Хейе, даже организовывались матчи с гражданскими клубами. Были роты, которые годами удерживали среди местных команд первенство по гандболу и футболу. Дело зашло так далеко, что командиры и организаторы этих спортивных обществ отказывались от повышения по службе, чтобы сосредоточиться на спорте.

Кавалерия и артиллерия в основном занимались конным спортом и добились в этом впечатляющих успехов. На более высоком уровне устраивались карусели[13] и командные соревнования, часто организовывавшиеся совместно с провинциальными конно-спортивными клубами и клубами крупных городов. Большие праздники устраивались на конных заводах, например в Ферден-ан-дер-Аллер, где соревнования продолжались восемь дней. Постоянная изоляция, навязываемая службой, была, таким образом, прорвана. Влияние спорта положительно сказывалось во всем и поднимало рыцарственный дух армии на самую высокую ступень. Организация светских мероприятий, следовавших за конными состязаниями, сближала офицеров и их жен с местным обществом. Победителей таких состязаний на протяжении многих дней чествовали как молодых королей, что увеличивало их гордость за победу, а также их уверенность. Спортивные команды и группы всадников выезжали за границу, где поддерживали репутацию армии и, главное, реноме Германии. Статьи в зарубежной прессе изучались очень внимательно и оценивались высоко. Наконец, эти поездки рассматривались как крайне желательные и поощрялись министерством иностранных дел. Так что поездки групп, составленных из молодых военных, всегда оставляли после себя хорошее впечатление. Наши лучшие наездники путешествовали за границу со своими чистокровными лошадьми, повсюду стараясь обеспечить победу германскому флагу. В те времена у нас появилось много имен, получивших мировую известность.

Живо приветствовался приезд в Германию иностранных групп и команд. В военно-спортивной школе в Вюнсдорфе и в бывшей кавалерийской школе в Ганновере военная молодежь других стран встречалась с нашей. Проходили состязания высокого класса, на которых царил дух прекрасного товарищества. Мне кажется, ни один гость не покинул Германию недовольным. В ходе этих празднеств и соревнований часто завязывались прочные товарищеские и дружеские связи.

Когда заканчивались маневры, и наши кони отправлялись отдыхать, у солдата начиналось счастливое время. На довольно короткий период служба превращалась в спорт, все мысли обращались к псовой охоте. Из конюшен выводились хорошие скаковые лошади. Во многих гарнизонах держали своры охотничьих псов. По традиции сезон охоты открывали лучшие наездники под руководством офицеров. По землям, одевшимся в яркий осенний наряд, скакали, часто сильно рассредоточившись, всадники. Кони перепрыгивали через заборы, рвы и изгороди. В наиболее опасные моменты охотники собирались группой. Веселые наездники переводили дыхание, когда, добравшись до цели, слышали сигнал труб об окончании охоты. В конце сезона каждый узнавал от товарищей, смело ли он преодолевал препятствия или же больше думал о собственной безопасности и берег себя. Псовая охота оказывала большое влияние на боевую подготовку. Умение управлять лошадью, соединенное с невероятной смелостью всадника, порождало рыцарский дух, который мне всегда казался более важным, чем вся военная теория, почерпнутая из книжек. Человек более старшего возраста мог при этом испытать свои физические силы и посмотреть, способен ли он еще служить примером для более молодых, или ему лучше уйти и уступить место новичкам. По завершении охотничьего сезона, который никогда не обходился без падений и серьезных травм, из министерства регулярно приходили циркуляры, напоминавшие о понесенных потерях и требовавшие ограничить псовую охоту. Не только мы, молодые, но и наши командиры, страстные наездники, с улыбкой отвергали эти запреты. Такие групповые конные упражнения были бесценны, поскольку в псовой охоте с большим энтузиазмом участвовали не только офицеры, но также унтер-офицеры и даже рядовые кавалеристы. Даже сегодня, 3 ноября, в день святого Губерта, я получаю со всех концов Германии письма от людей, с которыми я проводил счастливые осенние дни на псовой охоте.

Признаюсь, даже во время войны, когда появились более трудные и неотложные задачи, я считал псовую охоту одним из наиболее эффективных средств завершения подготовки молодого офицера. В такие моменты солдат должен без всяких задних мыслей чувствовать себя счастливым; как только он садится в седло, он должен забывать все жизненные трудности, все превратности службы, все прошлые тревоги. И при этом он все равно должен оставаться рыцарем, думающим исключительно о выполнении приказа, а не о том, как спасти собственную жизнь. Уравновешенный и мыслящий человек нужен даже в эпоху танковых сражений и господства на поле боя техники. Думаю, что эта цель была достигнута.