Современные представления о психической норме и патологии: Психологический, клинический и социальный аспекты. Раздел 1. Современная психологическая диагностика нормативного и нарушенного психического здоровья ( Коллектив авторов, 2015)

Проблема нормальной и аномальной личности – это одна из важнейших фундаментальных научных проблем психологии, от решения которой зависит успешность разработки целого ряда задач, стоящих как перед прикладной психологической наукой, так и перед психологической практикой. Самой важной из них, имеющей отношение к жизни каждого человека, является задача разработки научно обоснованных ценностных ориентиров и практических рекомендаций для воспитания нормальной личности. Не менее важной задачей является использование критериев нормальной и аномальной личности для диагностики ее развития у детей разных возрастов; при отборе и оценке персонала для работы с людьми; в клинической практике. Знания о нормальной и аномальной личности крайне необходимы для квалифицированного оказания психологической помощи человеку, особенно в практике психотерапии и психологического консультирования.

Несмотря на актуальность, проблема нормальности и аномальности личности пока не имеет удовлетворительного решения. В обзорных публикациях по этой проблеме уже стало традицией указывать на наиболее известные критерии нормальности и аномальности, основной перечень которых представлен в таблице 1, подвергать их обоснованной критике и зачастую предлагать их усовершенствования, которые также не являются бесспорными (Братусь, 1988; Перре, Бауманн, 2012; Baron, 1995; Carlson, Buskist, 1997; Coon, 1995; Davison, Neale, 1994; Halgin, Whitbourne, 2010; Mahoney, 1980; Sarason, Sarason, 1989).

В настоящей работе мы отступим от указанной традиции. С нашей точки зрения, для решения проблемы нормальной и аномальной личности требуются принципиально новые теоретические идеи, позволяющие выйти за обсуждение традиционных критериев. Поэтому основная цель этой работы состоит в том, чтобы обратиться к анализу классических трудов авторов всемирно известных теорий личности, разработанных в рамках различных направлений психологии и психотерапии – трудов Э. Фромма, 3. Фрейда, А. Адлера, К. Юнга, К. Роджерса и В. Франкла, – и на основе этого анализа предложить принципиально новый критерий нормальности и аномальности личности.

Достижение этой цели сводится в настоящей работе к решению двух задач.

1. На основе анализа работ Э. Фромма предложить новый критерий нормальной и аномальной личности, который содержится в его работах в неявном виде.

2. Показать, что в теориях личности 3. Фрейда, А. Адлера, К. Юнга, К. Роджерса и В. Франкла этот критерий также в неявном виде присутствует, но в более частных вариантах.

Свои теоретические представления о личности Э. Фромм разрабатывает, основываясь на объективистской гуманистической этике (Фромм, 1990а, б, 1993). К представителям этого направления он относит, в первую очередь, Аристотеля, Спинозу и Дьюи.

В самом общем виде эта точка зрения состоит в следующем. Во-первых, человек безоговорочно признается способным к самоопределению в ценностях своей жизни на основе собственного жизненного опыта и разума, т. е. на рациональной основе. Более того, никто другой не имеет морального права решать эту проблему за него. Во-вторых, высшей и абсолютной ценностью для каждого человека является проживание им собственной жизни в соответствии с природой человека. Таким образом, с точки зрения объективистской гуманистической этики, высший моральный долг человека, исполнение которого должно считаться нормой его жизни, заключается в его самоопределении на рациональной основе в таких ценностях, которые способствуют проживанию им своей жизни в соответствии с природой человека.

Основываясь на этом философском направлении, Э. Фромм формулирует собственные теоретические представления о природе человека, которой свойственны две характеристики. В его работах им придается статус сущностных. Первая характеристика состоит в том, что в жизни человека присутствуют так называемые экзистенциальные дихотомии, которые представляют собой объективно существующие неустранимые двухальтернативные противоречия между разными ее сторонами, предстающие перед человеком как проблемы, требующие разрешения. Наличие в жизни человека экзистенциальных дихотомий означает, что его жизнь в своей сущности никем и ничем полностью не задана и не определена. Если и можно говорить о заданности человеческой жизни, то только лишь в том смысле, что она задана как проблема, как ряд экзистенциальных дихотомий, требующих разрешения. В качестве второй характеристики выступает базовое положение объективистской гуманистической этики о том, что человек обладает способностью к самоопределению в ценностях собственной жизни на рациональной основе, опираясь на собственный жизненный опыт и разум. С нашей точки зрения, эти две характеристики неразрывно связаны друг с другом, поскольку проявление человеком рационального самоопределения возможно только тогда, когда его жизнь никем и ничем полностью не задана и не определена.

Важнейшими понятиями в работах Э. Фромма являются понятия продуктивной и непродуктивной личности, которые характеризуются особенностями содержания и формирования ее позиции по отношению к указанным двум сущностным характеристикам. Эта позиция обозначается Э. Фроммом как схема ориентации и поклонения, поскольку она содержит общие представления о мире и о себе, которые человек считает для себя значимыми (поклоняется им) в такой степени, что руководствуется ими (ориентируется на них) в своей жизни. Если эта позиция личности и по содержанию, и по способу формирования такова, что способствует реализации в жизни человека его сущностных характеристик, то такую личность Э. Фромм обозначает как продуктивную, если нет, то как непродуктивную. Учитывая то, что, с точки зрения объективистской гуманистической этики, способ жизни продуктивной личности является нормой, поскольку он соответствует природе человека, в этом смысле продуктивную личность можно квалифицировать как нормальную, а непродуктивную – как отклоняющуюся от этой нормы, т. е. как аномальную личность.

Таким образом, логика обоснования правомерности использования нами для характеристики продуктивной и непродуктивной личности терминов «нормальная» и «аномальная» заключается в следующем. Одним их центральных вопросов этики является вопрос о том, как должен жить человек, какова этическая норма его жизни. На этот вопрос сторонники объективистской гуманистической этики дают однозначный ответ: человек должен жить в соответствии со своей природой. Следовательно, с точки зрения объективистской гуманистической этики, продуктивную личность можно рассматривать как нормальную. Точно так же нетрудно логически обосновать использование термина «аномальная» для непродуктивной личности.

Из указанных сущностных характеристик человека следуют два основных требования, которым должна удовлетворять продуктивная (т. е. нормальная) личность.

Во-первых, поскольку сущности человека, по Э. Фромму, свойственны экзистенциальные дихотомии, то позиция продуктивной (т. е. нормальной) личности, занимаемая ею по отношению к экзистенциальным дихотомиям, по содержанию должна соответствовать противоречивому устройству человеческой жизни в виде экзистенциальных дихотомий и ориентировать на поиск компромисса в их разрешении. Во-вторых, поскольку сущности человека, по Э. Фромму, свойственно самоопределение в ценностях собственной жизни на основе собственного жизненного опыта и разума, то формироваться она должна самим человеком с опорой на его собственный жизненный опыт и разум, т. е. на рациональной основе.

Напротив, позиция непродуктивной (т. е. аномальной) личности, занимаемая ею по отношению к экзистенциальным дихотомиям, по своему содержанию не соответствует этой сущностной характеристике. Она субъективно отрицает противоречивую заданность человеческой жизни в виде экзистенциальных дихотомий, ориентируя человека на непротиворечивый, безальтернативный и, следовательно, односторонний способ жизни. Особенность формирования этой позиции состоит в том, что она навязывается человеку другими людьми, на основе его желаний или чувств, которые он испытывает по отношению к ним, т. е. на иррациональной основе.

Понимаемая таким образом аномальность непродуктивной личности является, с точки зрения Э. Фромма, одной из важнейших психологических причин возникновения у человека различного рода жизненных проблем и психических расстройств, прежде всего неврозов.

Так как в работах Э. Фромма критерием различения нормальности и аномальности личности являются особенности ее позиции по отношению к экзистенциальным дихотомиям, то этот критерий и был нами обозначен как экзистенциальный.

В компактном виде этот критерий можно представить в виде трех основных различений, указанных в таблице 2, которые касаются характеристик содержания и формирования позиции, занимаемой человеком по отношению к экзистенциальным дихотомиям. Более подробный анализ работ Э. Фромма приведен в нашей монографии (Капустин, 2014).

Анализ теорий личности 3. Фрейда, А. Адлера, К. Юнга, К. Роджерса и В. Франкла, проведенный в нашей монографии (Капустин, 2014), позволил сделать вывод о том, что разработанный нами на основе анализа работ Э. Фромма экзистенциальный критерий также содержится в них в неявном виде в описаниях личности предрасположенной и не предрасположенной к возникновению жизненных проблем или психических расстройств, но в более частных вариантах, т. е. по отношению к более конкретным дихотомиям, характеризующим природу человеческой жизни. Перечень этих более конкретных дихотомий представлен в таблице 3.

Поясним коротко содержание каждой из этих дихотомий.

Как указывает 3. Фрейд, с одной стороны, человек, будучи природным существом, должен жить в соответствии со своей биологической природой, подчиняясь естественным требованиям сексуальных влечений, а с другой стороны, как член общества, он должен жить в соответствии со своей социальной природой, подчиняясь моральным и эстетическим требованиям, предъявляемым обществом к объектом этих влечений и способам их удовлетворения.

С точки зрения А. Адлера, в соответствии с мотивом достижения превосходства над другими людьми, возникающем у человека в качестве компенсации чувства неполноценности, его жизнь направлена на достижение этого превосходства, на конфронтацию с другими людьми, на получение различного рода преимуществ для себя лично, а в соответствии с врожденным мотивом чувства общности, он должен жить в единении с другими людьми, во имя их блага, подчиняя свои личные интересы интересам общества.

В работах К. Юнга отмечается, что жизнь человека задана как единство противоположностей. Поскольку противоречия могут возникать не только между противоположными, но и любыми другими несовместимыми сторонами действительности, то из этого следует, что дихотомии противоположностей составляют более узкий класс экзистенциальных дихотомий. Наиболее общим примером такого рода противоречия между противоположностями может служить противоречие межу сознательными установками человека и противоположными, компенсирующими эти установки требованиями со стороны его бессознательного.

По мнению К. Роджерса, с одной стороны, человек должен реализовывать в своем личностном развитии врожденную ему тенденцию к самоактуализации, а с другой – соответствовать условным ценностям, навязываемым ему другими людьми, что является условием удовлетворения его потребности в положительном к нему отношении со стороны других людей.

И наконец, В. Франкл пишет о том, что, с одной стороны, человек должен жить в соответствии со своей биологической и социальной природой, подчиняясь различного рода природным, психологическим и общественным влияниям, а с другой стороны, он должен жить в соответствии со своей духовной природой, как существо, ответственное за самоопределение в смыслах своей жизни.

Результаты анализа этих теорий показали, что во всех них (см. таблицу 4) содержание позиции нормальной личности ориентирует человека на противоречивую заданность его жизни в отношении какой-то более конкретной дихотомии и необходимость поиска компромисса в ее разрешении, а позиция аномальной личности ориентирует человека односторонне на реализацию в его жизни только какой-то одной стороны этой дихотомии, отрицая необходимость реализации другой, тем самым направляя человека на бесконфликтный и безальтернативный способ жизни.

Также результаты анализа этих теорий показали, что во всех них (см. таблицу 5) позиция нормальной личности вырабатывается человеком самостоятельно и на рациональной основе. Вместе с тем в каждой из этих теорий дополнительно указывается на важную роль в ее формировании самопознания и делаются акценты на специфике направленности самопознания.

В теориях К. Юнга и В. Франкла мы не нашли прямых сведений о формировании позиции аномальной личности. Но в остальных теориях, где они присутствуют, отмечается, что эта позиция навязывается человеку на иррациональной основе либо внешними, либо внутренними источниками, при этом дополнительно указывается, что ее навязывание происходит в раннем детстве, и раскрывается конкретное содержание этой иррациональной основы.

Результаты проведенного теоретического анализа работ Э. Фромма, 3. Фрейда, А. Адлера, К. Юнга, К. Роджерса и В. Франкла позволяют сделать следующие выводы.

1. На основе анализа работ Э. Фромма разработан новый, так называемый экзистенциальный критерий нормальной и аномальной личности.

2. На основе анализа теорий личности 3. Фрейда, А. Адлера, К. Юнга, К. Роджерса и В. Франкла показано, что этот критерий содержится в них в неявном виде в описаниях личности предрасположенной и не предрасположенной к возникновению жизненных проблем или психических расстройств, но в более частных вариантах по отношению к более конкретным дихотомиям, характеризующим природу человеческой жизни.

3. Тот факт, что данный критерий обнаружен в шести теориях личности, разработанных в рамках самых разных направлений психологии и психотерапии, свидетельствует о достаточно высокой степени его теоретической обоснованности.

4. Учитывая то, что все проанализированные нами теории создавались во многом на основе анализа конкретных случаев из психотерапевтической практики их авторов, данный критерий можно рассматривать и как имеющий достаточно высокую степень эмпирической обоснованности.

5. Высокая степень теоретической и эмпирической обоснованности экзистенциального критерия свидетельствует о возможности его успешного использования для оценки аномальности личности как одного из важнейших факторов предрасположенности человека к возникновению различного рода жизненных проблем и психических расстройств, а также в практике психотерапии, коррекции и воспитания личности в качестве одного их важнейших ценностных ориентиров ее нормального развития.

6. Наличие во всех рассмотренных теориях личности общности ряда эмпирически обоснованных положений, характеризующих ее нормальность и аномальность и образующих скрытую глубинную основу этих теорий, свидетельствует о возможности их интеграции.

Братусь Б. С. Аномалии личности. М.: Мысль, 1988.

Капустин С. А. Критерии нормальной и аномальной личности в психотерапии и психологическом консультировании. М.: Когито-Центр, 2014.

Клиническая психология / Под ред. М. Перре, У. Бауманн. СПб.: Питер, 2012.

Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Прогресс, 1990а.

Фромм Э. Иметь или быть? М.: Прогресс, 19906.

Фромм Э. Психоанализ и этика. М.: Республика, 1993.

Baron R. A. Psychology. Boston: Alyn & Bacon, 1995.

Carlson N. R., Buskist W. Psychology: The Science of Behavior. Boston: Alyn & Bacon, 1997.

Davison G. C, Neale J. M. Abnormal Psychology. N. Y.: John Wiley & Sons Inc., 1994.

Halgin R. P., Whitbourne S. K. Abnormal Psychology. Boston: Mc Graw Hill, 2010.

Mahoney M. J. Abnormal Psychology: Perspectives on Human Variance. San Francisco: Harper & Row, 1980.

Sarason I. G., Sarason B. R. Abnormal Psychology. N. J.: Prentice Hall, Englewood Clifts, 1989.

Одной из ключевых проблем психологии является проблема психической нормы; на первый план выступает квалификация любого психологического феномена как нормального или патологического. Существуют различные подходы к пониманию психической нормы, каждый из которых используется с определенной целью.

Исторически первым стал интуитивно-эмпирический подход, при котором внешние признаки поведения служили эмпирической основой формирования клинических разновидностей душевных болезней. Врачи-психиатры первыми дали описания крайних вариантов нормы; основными методами были наблюдение, систематизация, обобщение врачебного опыта. Со временем стала появляться терминология, описывающая промежуточные состояния между нормой и патологией. П. Б. Ганнушкин в статье «Постановка вопроса о границах душевного здоровья» сформулировал представление о том, что установить пограничную линию между нормальными и патологическими явлениями практически невозможно: «В таком хрупком и тонком, в таком сложном аппарате, каким является человеческая психика, можно у каждого найти те или иные, подчас довольно диффузные конституционально-психологические черты»; «гармонические натуры по большей части есть плод воображения» (Ганнушкин, 1964). Сегодня в науке уже отчетливо доминирует точка зрения, в соответствии с которой норма и патология – это два крайних полюса, между которыми не существует четкой границы. Пространство между этими крайними полюсами заполняют пограничные состояния.

Опираясь на понятийно-концептуальный аппарат медицины, клиническая психология развивала собственные психологические концепции здоровья и болезни. Однако, как отмечает А. С. Кармин, «основная масса данных, на которых строятся теоретические обобщения в современной психологии, добыта путем исследований, проведенных американскими и европейскими психологами», причем преимущественно на выборке студентов американских университетов (Кармин, 2003).

Понятие нормы-патологии интерпретируется рядом исследований в конкретно-историческом контексте. Д. Н. Овсянико-Куликовский, в частности, отмечает, что психическая норма и патология всегда историчны. Психозы древних, широко распространенные в Древнем мире, такие как истерия и эпилепсия, впоследствии сменились более «мягкими» формами психопатологии – неврозами. Эволюция человечества рассматривается автором как «история его болезни» (Овсянико-Куликовский, 1902).

В целом культурально-релятивистский подход полагает, что нормальное – то, что соответствует представлениям данной культуры о норме. Так, гомосексуализм раньше считался заболеванием, а теперь это норма; страсть к азартным играм была вариантом нормы, сегодня она рассматривается в рамках аддиктивных нарушений. При этом по умолчанию принимается, что существуют универсальные психические расстройства, например старческое слабоумие, которые не зависят от культуры (Психология и культура, 2003).

В ходе развития медицинской психологии был совершен ряд попыток вывести психологические критерии психической нормы, такие как: зрелость чувств, адекватное восприятие действительности, соответствие восприятия явлений их оценке, умение строить продуктивные отношения с самим собой и со своим социальным окружением, гибкость поведения, критический подход к жизни, наличие чувства идентичности, способность планировать. Под психической нормой понималось то, насколько индивид адаптирован, продуктивен и критичен. Такой подход к определению нормы получил название адаптационного.

Доминирующим в медицинской психологии является статистический подход, связанный с понятием нормального среднего человека. С точки зрения статистической нормы, нормальный средний человек – это здоровый человек, который по всем своим показателям является «средней величиной».

Другой подход в решении проблемы «норма – патология» можно назвать частотным. В соответствии с его исходными положениями, чем чаще встречается то или иное явление, чем более оно распространено, тем больше вероятность того, что это нормально, и наоборот. Однако критерий частотности не всегда содержательно надежен. Многие явления трудно отнести к распространенным, но это не превращает их в ненормальные, например леворукость. Однако частотный подход, как и статистический, продолжает применяться: на практике нормальным считается то, что чаще всего встречается, а к ненормальному относят все то, что встречается сравнительно редко.

При применении среднестатистического или частотного подхода в категорию патологии попадают не только слабоумные, но и гениальные, талантливые личности, которых в популяции также мало. Статистическая норма отвергает не только патологическую, но и творческую личность. Обсуждая этот вопрос, В. Н. Мясищев, в частности, упоминает о книге Ф. Крауза «Общая и специальная патология личности» (1919), в которой понятие среднего человека рассматривается как «статистическая фикция». Тем не менее, в научных исследованиях статистическая норма применяется наиболее часто.

Идеологический подход предлагает другое направление в разработке понятия нормы. Нормой считается некоторый идеальный образец состояния человека, к которому должны стремиться все люди. Проблема нормы-норматива, как отмечают Н. В. Репина, Д. В. Воронцов и И. И. Юматова (2003), «связана с проблемой выбора нормативной группы – людей, чья жизнедеятельность выступает в качестве стандарта. В зависимости от того, кого наделенные властью специалисты включают в нормативную группу, устанавливаются различные границы нормы» (Репина и др., 2003).

Применение идеологического подхода к определению нормы неизбежно приобретает политический характер, поскольку критерием оценки оказывается позиция отдельной группы людей (Репина и др., 2003).

Все большее распространение в психологии и психиатрии в настоящее время получает феноменологический подход, использующий в диагностике принципы понимающей, а не объясняющей психологии. В соответствии с феноменологическим подходом, за одним и тем же переживанием может скрываться как психологически понятный феномен-признак, так и психопатологический симптом. С этой точки зрения, не существует однозначно патологических психических переживаний; каждое из них может относиться как к нормальным, так и к анормальным. Механизмы, лежащие в основе «анормального», недоступны нашему познанию (Ясперс, 1997). Данные, полученные с помощью феноменологического подхода, часто не могут быть формализованы.

В число норм-нормативов включаются также индивидуальные нормы. Индивидуальная норма предполагает сравнение состояния человека не с другими людьми, а с состоянием, в котором человек обычно пребывал раньше и которое соответствует его личным установкам, ценностям, возможностям и обстоятельствам жизни. Индивидуальная норма есть идеальное, с точки зрения индивида, а не доминирующей социальной группы или ближайшего окружения состояние. Так, В. Е. Каган отмечает, что индивидуальная норма, по существу, есть индивидуальная мера отклонения от физиологической, статистической и идеальной норм, свойственных данному конкретному человеку. М. Перре, У. Бауман отмечают, что «когда состояние человека оценивают как „больше не являющимся нормальным“, то, как правило, за основу берут его собственную субъективную норму» (Клиническая психология, 2002). Индивидуальная норма имеет особенно большое значение на практике и может использоваться для оценки изменения психического состояния пациента под воздействием заболевания или проводимой терапии.

В медицинской психологии оценка соответствия норме проводится в отношении когнитивных, эмоциональных, мотивационно-волевых компонентов психических явлений. Существует традиция выявления эмоциональных «факторов риска» для возникновения пограничной нервно-психической патологии (Брайт, Джонс, 2003). Интенсивные переживания страха и тревоги, враждебности и агрессивности, депрессии и печали могут сопровождать самые различные патологические процессы. Наиболее часто у пациентов психиатрических и соматических клиник возникают переживания тревоги, депрессии и враждебности, объединенные термином «негативная аффективность», т. е. склонность испытывать отрицательные эмоции и создавать негативную «Я-концепцию» (Watson, Clark, 1984).

Индивидуальная норма, в соответствии с разрабатываемой нами гипотезой, может определяться не среднестатистическим уровнем тревоги, депрессии, враждебности, а соотношением всех компонентов негативной аффективности на уровне состояний и свойств личности. Значимым для прогнозирования дезадаптации под воздействием стресса является не уровень тревоги сам по себе, а соотношение тревожности как свойства личности, обеспеченной соответствующими физиологическими ресурсами, и тревоги как состояния. Аналогично соотношение агрессивности как свойства личности и враждебности как состояния, а также депрессивности как свойства личности (пессимизма) и депрессии как состояния может использоваться для оценки индивидуальной нормы реакции на стресс (Соловьева, Николаев, 2008).

Гипотеза проверялась экспериментально в диссертационных исследованиях В. А. Ишиновой, Т. В. Михайловой, М. В. Денисенко.

Так, экспериментальные исследования, проведенные под нашим руководством Т. В. Михайловой на больных хронической сердечной недостаточностью в стадиях компенсации и декомпенсации (130 больных, мужчин и женщин в возрасте 49–57 лет) показали, что относительный баланс между тревожностью как свойством личности и тревогой как состоянием соответствовал компенсации, а нарушение баланса – декомпенсации хронической сердечной недостаточности. Исследование эмоциональной сферы проводилось с использованием опросника Спилбергера-Ханина, методики Басса-Дарки, шкалы Зунга, STAXI. Для всех компонентов негативной эффективности были введены:

– положительный эмоциональный баланс, при котором показатель свойства личности (тревожности) был больше показателя состояния (тревоги);

– отрицательный эмоциональный баланс, когда показатель свойства личности (тревожности) оказался меньше показателя состояния (тревоги).

В соответствии с полученными в исследовании результатами, «отрицательный баланс» между тревожностью как личностным свойством и тревогой как его реализацией на уровне состояния положительно коррелировал с такими клиническими характеристиками декомпенсированных больных ХСН, как стенокардия III–IV функциональных классов (р<0,01), наличие аритмий (р<0,01), артериальная гипертензия III степени (р<0,01), выраженное нарушение толерантности к физическим нагрузкам (р<0,01), гиперхолестеринемия (р<0,01) и гиперфибриногенемия (р<0,01). Соотношение между тревожностью как свойством личности и ее реализацией на уровне психического состояния в виде тревоги оказалось более значимым для прогнозирования декомпенсации хронической сердечной недостаточности, чем просто уровень тревожности или уровень тревоги (Михайлова, 2006). Аналогичным образом «отрицательный баланс» между агрессивностью как личностным свойством и враждебностью как его реализацией на уровне состояния положительно коррелировал со всеми клиническими характеристиками декомпенсированных больных ХСН: стенокардия III–IV функциональных классов (р<0,01), наличие аритмий (р<0,01), артериальная гипертензия III степени (р<0,01), нарушение толерантности к физическим нагрузкам (р<0,01), гиперхолестеринемия и гиперфибриногенемия (р<0,01) (Михайлова, 2006).

В рамках диссертационного исследования В. А. Ишиновой, проведенного под нашим руководством, было обследовано 39 чел. с соматоформными расстройствами и 30 чел. контрольной группы, не имеющих соматических и невротических жалоб. Эмоциональные состояния изучались при помощи шкалы самооценки Спилбергера-Ханина, опросника депрессивности Бека и опросника выраженности психопатологической симптоматики SCL-90-R. В соответствии с полученными в исследовании результатами, высокие уровни всех компонентов негативной аффективности сопровождались выраженной болевой симптоматикой психогенного характера. При определении эмоционального баланса как соотношения компонентов негативной аффективности на уровне состояний и свойств личности были получены достоверно более низкие показатели в контрольной группе, чем у пациентов с соматоформными расстройствами (р<0,01). Показатель эмоционального баланса отрицательно коррелировал с показателем боли (– 0,305, р = 0,050): увеличение показателя эмоционального баланса сопровождалось уменьшением интенсивности болевых ощущений.

В процессе психотерапевтического воздействия отмечалось достоверное (р< 0,001) снижение уровней тревожности, депрессивности и враждебности. Практически у всех пациентов с соматоформными расстройствами под воздействием психотерапии происходила нормализация психофизиологического состояния, что сопровождалось снижением уровня негативной аффективности, усилением толерантности к стрессу и восстановлением процессов адаптации. Значения эмоционального баланса по всем показателям негативной аффективности соответствовали показателям, полученным в контрольной группе. Таким образом, было показано, что эмоциональный баланс может применяться как один из показателей восстановления адаптационных процессов при оценке эффективности психотерапии.

Проведенные предварительные исследования позволяют высказать положение о том, что эмоциональный баланс между компонентами негативной аффективности как соотношение между устойчивыми психофизиологическими характеристиками личности и текущими ответами на стрессовые воздействия определяют индивидуальную норму реакции.

Было предпринято исследование индивидуальной нормы у здоровых, в котором сравнивался уровень тревожности и тревоги, агрессивности и агрессии, депрессивности (пессимизма) и депрессии в нейтральной социальной ситуации и в ситуации эмоционального стресса. В качестве модели эмоционального стресса использовалась ситуация экзамена. Результаты обследования представлены в диссертации М. В. Денисенко, выполненной под руководством В. И. Николаева при нашем консультировании (Денисенко, 2011). В исследовании участвовало 306 практически здоровых лиц обоего пола в возрасте от 19 до 26 лет, которые были подвергнуты тестированию основных психологических свойств личности в условиях физиологического и психологического комфорта. Уровень тревожности оценивали по методике Спилбергера-Ханина; уровень депрессии определяли по методике В. Зунга; исследование агрессивности проводили с помощью опросника Ч. Спилбергера. Оценивалась системная гемодинамика, вариабельность сердечного ритма. Психофизиологические методы исследования включали также вычисление индекса функциональных изменений и определение уровня испытываемого стресса. Для оценки вегетативной регуляции сердечной деятельности использовали вегетативный индекс Кердо. Силу нервной системы определяли с помощью теппинг-теста. Проводились биохимические анализы.

По данным проведенного исследования, в ситуации эмоционального стресса наибольшие изменения гемодинамики и наивысшее напряжение регуляторных систем были выявлены среди испытуемых с «отрицательным» эмоциональным балансом. Так, поддержание МОК в период эмоционального стресса происходило за счет увеличения ЧСС при снижении УОК до 61,1±0,71 мл при 72,8±0,25 мл в фоновом состоянии (р<0,05). Активация симпатического звена регуляции также была наибольшей в группе индивидов с «отрицательным» эмоциональным балансом, индекс напряжения (ИН) составил 255,6±0,81 у.е. (р<0,05). Уровень функционирования организма расценивался как напряжение механизмов адаптации (индекс функциональных изменений (ИФИ) = 2,67±0,52 балла, р<0,05), значение показателя активности регуляторных систем (ПАРС) (4,9±0,72 у. е., р<0,05) характеризовало переход «выраженного» в «резко выраженное функциональное напряжение» (Кармин, 2003). По данным исследования, «отрицательный эмоциональный баланс» отражал напряжение механизмов адаптации в период стресса: нарушения гемодинамики, регуляции деятельности сердечнососудистой системы, функции тиреоидной системы. Нарастание признаков дезадаптации в период эмоционального стресса отмечалось только у лиц, имеющих «отрицательный» эмоциональный баланс.

Полученные в экспериментально-психологических исследованиях результаты позволяют говорить о том, что эмоциональный баланс в отношении компонентов негативной аффективности, отражающий «психофизиологическую цену» индивидуальной реакции на стресс, может использоваться в качестве критерия индивидуальной нормы реакции как больных, так и здоровых.

Брайт Дж., Джонс Ф. Стресс: Теории, исследования, мифы. СПб.: Прайм-Еврознак, 2003.

Ганнушкин П. Б. Постановка вопроса о границах душевного здоровья // Ганнушкин П. Б. Избранные труды. М.: Медицина, 1964. С. 97–108.

Денисенко М. Д. Формирование адаптивной реакции у людей с разным типом гемодинамики и эмоциональным балансом в условиях эмоционального стресса // Профилактическая и клиническая медицина. СПб., 2011. № 2. Т. 2 (39). С. 359.

Кармин А. С. Психология и культура: Предисловие / Под ред. Д. Мацумото. СПб.: Питер, 2003.

Клиническая психология / Под ред. М. Перре, У. Бауманна. СПб.: Питер, 2002.

Михайлова Т. В. Психологические факторы в декомпенсации хронической сердечной недостаточности: Автореф. дис… канд. психол. наук. СПб., 2006.

Овсянико-Куликовский Д. Н. Вопросы психологии творчества. СПб., 1902. Т. 1–2.

Психология и культура / Под ред. Д. Мацумото. СПб.: Питер, 2003.

Репина Н. В., Воронцов Д. В., Юматова И. И. Основы клинической психологии. Ростов-н-Д: Феникс, 2003.

Соловьева С. Л., Николаев В. И. Эмоциональный баланс как критерий индивидуальной нормы реакции // Психосоматическая медицина-2008: Сборник материалов. III международный конгресс. СПб.: Человек, 2008. С. 79–80.

Ясперс К. Общая психопатология. М., 1997.

Watson D., Clark L. E. Negative affectivity // Journal of Psychosomatic Research. 1984. № 51. P. 577–587.

При оценке психического развития и здоровья ребенка и взрослого человека перед специалистами всегда встает вопрос о нормативности индивидуума. При этом нормативность, конечно же, оценивается как с клинической, так и с социальной, и с психологической точек зрения.

В последнее время, когда происходит много изменений в образе жизни людей, а информационная и эмоциональная нагрузка все возрастает, понятие психической нормы, представления о границах психической нормы и патологии становятся все актуальней для специалистов в области психологии и психиатрии.

Еще в 1998 г. во введении к хрестоматии по патопсихологии нами были сформулированы критерии, позволяющие клиническому психологу диагностировать психическую норму и патологию (Белопольская, 1998). Также в предисловии обсуждался вопрос об относительности понятия «психическая норма». Предложенные критерии были выделены нами эмпирически на основе большого количества патопсихологических исследований и консультирования детей, подростков и взрослых с различными проблемами психического развития и здоровья.

В итоге мы предложили три частных критерия, позволявших нам различать нормальное и аномальное психическое состояние: адекватность, критичность и продуктивность.

Мы указывали на то, что, опираясь на эти критерии, конечно, нельзя поставить диагноз и сделать вывод о наличии конкретного заболевания, однако можно говорить об отклонении в психическом состоянии человека.

В течение последующих лет мы пользовались этими критериями в диагностической практике и собрали большое количество примеров, ярко демонстрирующих их пригодность для общей ориентировки в вопросе нормы – психопатологии.

Как известно, в психологии принято достаточно строго разграничивать психическую нормальность и аномальность. Например, разграничение нормы и патологии производится по критерию наличия или отсутствия психического заболевания или по критерию соответствия или несоответствия поведения человека общепринятым нормам и правилам.

С. А. Капустин (Капустин, 2014) предлагает новый критерий нормальной и аномальной личности, а именно, экзистенциональный критерий. По мнению С. А. Капустина, этот критерий содержится в работах Э. Фрома, 3. Фрейда, А. Адлера, К. Юнга, К. Роджерса и В. Франкла в неявном виде.

Анализируя экзистенциальный критерий нормальной и аномальной личности по работам Э. Фрома, С. А. Капустин пишет о том, что Э. Фром считает нормальной личностью продуктивную личность, а аномальной личностью – личность непродуктивную. При этом понимание Э. Фромом продуктивной личности абсолютно отличается от традиционно принятого представления в психиатрии, где нормальный, т. е. психически здоровый человек – это человек, работающий, социально адаптированный и способный создать свою семью.

Таким образом, можно говорить о том, что при разграничении нормы и патологии психологи в основном используют какой-либо один критерий.

В соответствии с результатами наших исследований, мы предлагаем для разграничения психической нормы и патологии комбинированный критерий, включающий в себя три частных критерия, содержание которых и степень их выраженности помогает психологу оценить вероятность и степень тяжести психического заболевания.

Первый из этих критериев: адекватность-неадекватность. Неадекватность может проявляться в мимике, жестах, высказываниях, поступках, поведении человека в целом и иметь разную степень выраженности. Приведем пример ярко выраженного случая проявления неадекватности: молодой человек выгнал из дома свою мать за то, что она купила макароны «не той длины». Молодой человек утверждал, что вкус макарон зависит от их длины, а мать виновата в своем непонимании этого факта, поэтому ей необходимо подумать на воздухе о своем проступке.

Рис. 1. Оценка нормы и патологии по единичному критерию.

Второй критерий – критичность-некритичность. Критичность у психически больных людей может быть снижена или вовсе отсутствовать по отношению к своим поступкам, высказываниям, внешности, поведению. Так, молодой человек, выгнавший мать из дома из-за макарон, в беседе с психологом утверждал, что вкус макарон зависит от их длины. Он рассказал, как нужно измерять макароны и чем лучше пользоваться для их измерения, отвергнув все возражения психолога по этому вопросу.

Иногда мы можем видеть у человека проявление неадекватности, однако он способен воспринимать другую точку зрения и может дать объяснение своему неадекватному поведению или поступку.

В других случаях мы видим сочетание неадекватности и некритичности. При патологических состояниях они могут проявляться очень остро. Молодой муж разложил в квартире костер и сжег всю одежду своей жены, чтобы «она не гуляла, не изменяла ему». На вопрос психолога: почему он устроил костер в квартире на полу, мужчина ответил, что «лес находится далеко от дома, а у жены много одежды и сразу всю одежду ему было бы не унести».

Третий критерий – продуктивность-непродуктивность деятельности. В некоторых случаях неадекватность и некритичность могут быть замаскированы различными, на первый взгляд, убедительными объяснениями человека. Люди могут рассказывать о поиске себя, своего творческого пути. Конкретная деятельность подменяется разговорами, бесконечным планированием, обещаниями начать работать или учиться в ближайшее время. Так, девушка студентка-первокурсница объявила матери о том, что недовольна своим выбором вуза и будущей профессии и хочет прекратить обучение для поиска более интересного профиля обучения. Мать, согласившись, ждала решения дочери около года. Не дождавшись, она предложила дочери устроить ее к себе на работу курьером. В назначенный день девушка не приехала в отдел кадров, где ее ждали мать и сотрудник отдела персонала. Когда мать позвонила домой, дочь оказалась дома и объяснила матери, что не может приехать устраиваться на работу, так как «по телевизору показывают ее любимый фильм „Приключения Буратино“». Из последующей беседы с матерью девушки удалось выяснить, что в последнее время она, сидя дома, ничем не занималась, ни с кем не общалась и была, по сути, совершенно бездеятельна. Ее непродуктивность мать не замечала, пока не проявились другие критерии: неадекватность и некритичность.

По результатам наших исследований, наличие одного из перечисленных критериев может служить основой для профессионального психологического наблюдения за человеком и возможного предупреждения развития психического заболевания. Наличие двух (любых) критериев характерно, как правило, для пограничного состояния психического здоровья.

Выявление трех критериев отграничения психической нормы от патологии свойственно, преимущественно, людям, имеющим психические заболевания.

Считаем необходимым заметить, что неадекватность и некритичность встречаются порознь или вместе при наличии у человека продуктивной деятельности. Так, одаренный или даже талантливый человек, безусловно, продуктивная личность может проявлять неадекватность и некритичность. В этом случае, в соответствии с нашим способом анализа, он может иметь нарушение психического здоровья в области пограничной патологии. С другой стороны, пока мы не встречали людей непродуктивных, но при этом адекватных и критичных.

Капустин С. А. Критерии нормальной и аномальной личности в психотерапии и психологическом консультировании. М.: Когито-Центр, 2014.

Патопсихология: Хрестоматия / Сост. Н. Л. Белопольская. М.: Изд-во УРАО, 1998.

В научной литературе справедливо отмечается, что понятие «норма», особенно «психическая норма», является проблемой, трудной для определения (Неплох, 1991). Содержание понятий дихотомии «норма-патология» разнится в зависимости от исторических, культурных, политических, социальных и целого ряда иных факторов. И в современном психологическом и психиатрическом знании существует палитра различающихся определений «нормы» и «патологии» (Чуканова, 2014). Под сомнение ставится четкость границ между данными понятиями. Например, с точки зрения П. Б. Ганнушкина, едва ли можно говорить о жестком делении на «норму и патологию», ведь в обоих случаях работают общие механизмы (Ганнушкин, 1964).

И несмотря на то, что традиционно вопрос психической патологии отсылает нас скорее к психиатрии, а психической нормы – к психологии, каждый подход в рамках психологии концептуализирует «норму» и «патологию» отличающимся образом.

В рамках психопатологического подхода (или нозологического подхода): «норма» видится как отсутствие «патологии». Данные взгляды вытекают из медицинской картины мира.

Культурно-релятивистский подход понимает «норму» в социальном измерении. То, что «нормально» для одного общества, совершенно неприемлемо для другого. Это может касаться как макро-, так и микрогрупп.

С точки зрения адаптационного подхода, «норма» связывается со способностью к адаптации.

Гуманистический подход видит человека мерилом «нормы» для самого себя. То есть представления о «норме», как таковое отсутствует.

Мы кратко указали основные научные подходы к рассмотрению данной проблемы. Однако стоит сразу отметить, что каждый из них был подвергнут критике. Так, про статистический подход, например, писала Ю. Б. Гиппенрейтер: «Пусть „нормальными“ будут считаться такие степени отклонения какого-нибудь свойства от математического среднего, которыми обладает половина популяции; тогда по 1/4 популяции разместятся на обоих полюсах „оси“ этого свойства в зонах „отклонения“ от нормы. Если мы теперь возьмем не одно, а два независимых свойства, то при тех же условиях в „нормальной“ зоне окажется уже 1/4 часть популяции, а остальные 3/4 попадут в зоны „отклонения“; при пяти независимых свойствах „нормальным“ окажется один человек из 32, а при десяти свойствах – один из 1024!» (Гиппенрейтер, 1988). Если же говорить про адаптационный подход, неминуемо встает следующий вопрос: не является ли болезнь процессом приспособления к среде? (Степанов, 1975). Обилие контраргументов существует для каждой из предложенных моделей.

Отметим отдельно, что на сайте Всемирной Организации Здравоохранения можно найти иное определение психического здоровья: это «состояние благополучия, в котором человек реализует свои способности, может противостоять обычным жизненным стрессам, продуктивно работать и вносить вклад в свое сообщество. В этом позитивном смысле психическое здоровье является основой благополучия человека и эффективного функционирования сообщества» (Всемирная Организация Здравоохранения).

И хотя вопрос «нормы» и «патологии» оказывается в поле внимания еще со времен Аристотеля и Гиппократа, он по-прежнему остается предметом дискуссий, причем как в профессиональных, так и в ненаучных кругах.

В работе Б. С. Братуся «Аномалии личности» (1988) любопытно описание затруднений, которые возникают при определении психической «нормы» и «патологии». Так, автор указывает, что студенты, которым впервые демонстрируют психически больных людей, не соглашаются с авторитетным мнением преподавателя и пытаются оспорить патологичность психических процессов пациентов. На момент их первой встречи с человеком, страдающим душевными расстройствами, студенты являются, по сути, носителями скорее обыденного, нежели научного знания. «Представления о патологии до тех пор кажутся ясными и очевидными, пока думаешь, как думает большинство непосвященных, усвоивших, что сумасшедший – это обязательно бросающийся на стенку и выкрикивающий непонятное. Когда же имеешь дело не с описанием в учебнике того или иного изолированного синдрома, а с его конкретным носителем – живым человеком, со своей судьбой, интересами и особенностями, – то вопрос, что есть норма и что – патология, теряет свою ясность и простоту, становится расплывчатым и трудноуловимым» (Братусь, 1988).

Оставляя в стороне дискуссию о том, что есть «норма» и «патология», с точки зрения научного знания, обратимся в настоящей работе к рассмотрению того, как люди, далекие от профессиональных психиатрических и психологических знаний, понимают соотношение нормального и патологического в психической деятельности? Для ответа на данный вопрос будем опираться на теорию социальных представлений (далее – СП), предложенную С. Московичи. СП включают в себя убеждения, мнения, образы, установки, относительно какого-либо объекта. Все вышеописанные составляющие организованы и структурированы определенным образом. СП отражают не объективную реальность, а субъективное представление индивида об определенном событии и вырабатываются в ходе внутригрупповых коммуникаций (Бовина и др., 2011). Также авторы выделяют такое понятие, как «профессиональные СП». То есть представления экспертов в данной области, в контексте нашей темы – специалистов в области психиатрии. Данные СП амбивалентны, противоположны и включают в себя несочетающиеся компоненты, так как основываются и на экспертном знании и на бытовом (Якушенко, 2015).

В рамках данной теории нами был проведен ряд исследований, направленных на изучение представлений о психической норме и патологии, о психически больных людях. В данной статье мы обратимся к результатам двух исследований. Первое основывалось на таких методиках, как полуструктурированное интервью, ассоциативный метод с элементами ранжирования и эмоционального отношения и рисуночная методика (рисунок психически здорового человека, рисунок психически больного человека и рисунок «глазами психически больного человека»). Данная работа посвящена изучению СП о психически больных людях в различных профессиональных группах. Выборка составила 60 чел. (Якушенко, 2015). Второе исследование ставило своей целью изучение представлений о психическом здоровье и болезни среди специалистов и неспециалистов в области психиатрии. Выборка составила 40 чел. Использовался ассоциативный метод с элементами ранжирования и эмоционального отношения (Якушенко, Волкова, 2015). Общее количество респондентов в двух исследованиях составило 100 чел. (выборка уравнена по половому составу).

Обобщая результаты данных работ, мы имеем возможность говорить о том, что для разграничения психической «нормы и патологии» респонденты руководствуются следующими критериями:

1. Эмоциональное состояние (так, например, изобразили психически здорового человека улыбающимся 67 % респондентов, а психически больного -15 %).

2. Выражение глаз (62 % респондентов при изображении психически больных людей делают акцент на глаза).

3. Агрессивность (в 33 % рисунков встречается указание на агрессию).

4. Неопрятность (27 % респондентов изображают психически больного человека с растрепанными волосами, 22 % «одевают» в странную, неопрятную одежду).

5. Несвобода (при изображении психически больного человека в 21,6 % случаев встречается указание на «несвободу» – наручники, решетки, смирительные рубашки и тому подобное) (Якушенко, 2015).

Исследование, посвященное изучению СП о психической болезни и здоровье, проведенное среди специалистов и неспециалистов в области психиатрии, показало, что для непрофессионалов характерно отсутствие сформированности понятия «психическое здоровье». Так, самые значимые и часто встречающиеся ассоциации со стимулом «психическое здоровье»: 1. Спокойствие. 2. Больница. 3. Психическая болезнь. Таким образом, можно говорить о том, что здоровье определяется не через отрицание болезни, но через указание на наличие заболевания и необходимость лечения. Эмоциональная окраска ассоциаций непрофессионалов со стимулом «психическое здоровье» находится на отметке 4,3 балла по шкале от 1 до 7, где 1 – резко негативное отношение, 7 – сугубо положительное, а 4 соответственно – нейтральное. То есть психическое здоровье, по сути, не является сугубо позитивно окрашенным конструктом.

Со стимулом «психическая болезнь» для неспециалистов наиболее значимыми являются следующие ассоциации: 1. Шизофрения. 2. Паранойя. 3. Названия болезней. 4. Жалость. 5. Тревожность. Таким образом, патология определяется через наличие диагноза и через эмоциональное состояние. Если в «психическом здоровье» это было «спокойствие», то при болезни – «тревожность» (Якушенко, Волкова, 2015).

Отдельно хотелось бы отметить, что СП о психических отклонениях в определенной степени зависят от профессиональной деятельности респондентов. СП журналистов о психически больных людях базируется на таких элементах, как 1. Названия болезней. 2. Личности. 3. Интерьер. 4. Синонимы. 5. Шизофрения. Отметим, что такие группы, как «личности» и «интерьер», демонстрируют, что представления журналистов основаны на ярких образах и запоминающихся картинках. Самый часто называемый персонаж (ассоциирующийся с психической патологией) у журналистов, – герой произведения Кена Кизи «Пролетая над гнездом кукушки», выступающий, скорее, жертвой карательной психиатрии и являющий собой яркий образ из мира искусства. Журналисты склонны говорить о влиянии социума на формирование и течение болезни, на значимость общественного мнения и отношения не только к самим больным, но и к членам их семьи. Также респонденты рассуждают о необходимости материального обеспечения, контроля и присмотра за больными, более оптимистично настроены по отношению к возможностям трудоустройства и лечения таких людей. Кроме того, чаще других упоминают феномен «карательной психиатрии». Если говорить про эмоции, которые респонденты испытывают при встрече с психически больными людьми, то для журналистов – это желание помочь, вне зависимости от ситуации. Таким образом, можно сделать вывод о том, что представления журналистов в большей мере строятся на различных ярких образах из мировой культуры и наиболее подвержены влиянию социальной желательности. Кроме того, во главу угла респонденты ставят именно социальное воздействие на больного и его жизнь и склонны, скорее, обвинять общество в формировании болезни.

СП юристов о психически больных людях базируются на таких элементах, как 1. Болезнь. 2. Внешность. 3. Неадекватность. 3. Одиночество. 4. Синонимы. 5. Страх. Отметим, что больной, вероятно, воспринимается как человек неадекватный (т. е. непредсказуемый), вследствие чего опасный и одинокий. Все это, в совокупности с таким конструктом, как «недееспособность», демонстрирует определенный юридический контекст СП. Также отметим, что валентность ассоциаций у юристов самая низкая из всех (2,6 по шкале от 1 до 7), количество положительно и нейтрально окрашенных элементов также самое маленькое. Образ психически больного человека наиболее тесно связан с образом убийцы, самый частотно встречаемый персонаж – Адольф Гитлер. Также подавляющее большинство юристов считают, что психически больные люди совершают больше насильственных преступлений (в том числе убийства и преступления сексуального характера), нежели здоровые. Помимо этого, треть респондентов уверена, что больных стоит наказывать за преступление. Юристы склонны считать, что больной человек не может жениться или выходить замуж как по объективным (недееспособность), так и субъективным (нежелание) причинам. Также часть юристов склонны думать, что дети таких людей или будут больны, или, в любом случае, будут отличаться от других. Кроме того, половина респондентов высказывает идею о возможности перенимать симптомы больного либо деформироваться при продолжительном контакте с ним. Также считаем важным отметить, что юристы склонны описывать психическую болезнь через определение невменяемости. Наиболее часто называемой эмоцией (при взаимодействии с психически больным человеком) у юристов является жалость. На рисунке психически больного человека встречаются такие элементы, как крик, оружие, агрессивность. Все это позволяет нам сделать вывод о том, что образ больного тесно связан с образом преступника. Кроме того, больной воспринимается через призму неадекватности, невменяемости и, как следствие, опасности, жестокости.

Также отметим, что СП о психически больных людях образованы элементами с негативной валентностью во всех профессиональных группах молодежи. Валентность СП у всех групп отрицательна, в рисуночной методике больной чаще проявляет негативные эмоции и т. д.

Подводя итог, можно говорить о том, что научные представления о психической норме и патологии неоднородны и базируются на различных концептуальных моделях (медицинской, социальной и т. д.) – Схожую ситуацию можно наблюдать и в области социальных представлений людей, далеких от психиатрии, – представления основываются в основном на отрывочных знаниях о названиях болезней (шизофрения, паранойя и т. д.). Маркером психических отклонений представляется агрессивность, «друговость», неопрятность, неадекватность, асоциальность, одиночество. Представления респондентов характеризуются отсутствием научных знаний. СП о норме, о психическом здоровье не сформированы вовсе и определяются через болезнь.

Проведение дальнейших исследований может быть посвящено изучению СП различных специалистов (психологов, психиатров и т. д.), СП психически больных людей, СП родственников людей, страдающих психическими расстройствами, представителей различных профессиональных групп о психическом здоровье и болезни, а также о критериях «нормы и патологии».

Бовина И. Б., Дворянчиков Н. В., Гутник А. Д., Рикель А. М. Особенности социальных представлений о сексуальном насилии: «Маньяк» и «Жертва» глазами молодых мужчин и женщин // Психологическая наука и образование psyedu.ru. 2011. № 1. URL: http://psyjournals.ru/psyedu_ru/2011/nl/39930.shtml (дата обращения: 18.08.2015).

Братусь Б. С. Аномалии личности. М.: Мысль, 1988.

Всемирная организация здравоохранения. URL: http://www.who.int/ ru/ (дата обращения: 17.08.2015).

Ганнушкин П. Б. Постановка вопроса о границах душевного здоровья // Избранные труды. М.: Медицина, 1964.

Гиппенрейтер Ю. Б. Введение в общую психологию. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1988. С. 257–280.

Неплох Я. М. Человек, познай себя. Записки психиатра. СПб., 1991.

Степанов А. Д. Норма, болезнь и вопросы здравоохранения. Горький: Волго-Вятское книжное изд-во, 1975.

Чуканова А. А. Проблема нормы и патологии: психологический обзор // Психология, социология и педагогика. 2014. № 12. URL: http://psychology.snauka.ru/2014/12/4080 (дата обращения: 17.08.2015).

Якушенко А. В. Структура и содержание социальных представлений юристов, психологов и журналистов о психически больных людях// Психологическая наука и образование psyedu.ru. 2015. Т. 7. № 2. С. 122–133. URL: http://psyedu.rU/journal/2015/2/Yakushenko. phtml (дата обращения: 18.08.2015).

Якушенко А. В., Волкова А. В. Специфика социальных представлений о психическом здоровье и болезни среди специалистов в области психиатрии // XIV Городская научно-практическая конференция «Молодые ученые – столичному образованию». М.: МГППУ, 2015.

Проблема возрастной нормы психического развития заключается, прежде всего, в отсутствии четких критериев нормы, а также в недостаточном внимании ученых к нормам психического развития в период взрослости. В такой ситуации возникает необходимость научного анализа существующих диагностических и исследовательских подходов и определения возможности создания подхода, позволяющего выделить границы норм психического и социального развития взрослого человека.

Проведенное теоретическое исследование приемов и методов диагностики возрастных норм показало, что можно выделить три основных подхода, которые можно обозначить как клинико-психологический, возрастно-психологический и социально-психологический.

В клинико-психологическом контексте рассматриваются вопросы определения критериев нормы и патологии, и возрастная норма определяется как отсутствие аномальных проявлений в поведении, состоянии человека определенного возраста (Б. С. Братусь, П. Б. Ганнушкин, И. В. Давыдовский, Б. В. Зейгарник, Е. Л. Щербина).

Психологический диагноз о нормальности – это, прежде всего, оценка личности ребенка или взрослого на основе результатов клинического наблюдения и использования психодиагностических данных. При работе с детьми данные методы позволяют выявить уровень психического развития ребенка, установить задержку или расстройство психомоторного, умственного, поведенческого развития (Г. В. Козловская, М. А. Панфилова, М. О. Проселкова, Л. С. Вокшлаг, М. Дж. Вриггз-Гован, Э. С. Картер).

У взрослых, обследуемых посредством клинического наблюдения, регистрируется в первую очередь нормативность поведения.

Так, В. Д. Менделевич провел клиническое наблюдение, предметом которого являлись нарушения нормативности поведения в интернет-пространстве. Ученым были выявлены распространенные формы девиантного поведения во всемирной паутине и особенности интернет-зависимости (Менделевич, 2013).

В возрастно-психологическом (или возрастно-ориентированном) подходе предметом исследований являются психические характеристики личности, предопределяющие нормативное развитие человека в онтогенезе. В данном контексте на первый план выходят явления и феномены психологии развития и возрастной психологии.

В исследованиях, выполненных в рамках данного направления, акцент сделан на детско-юношеский период, когда происходят наиболее явные изменения психических процессов и функций. В таком случае диагностика возрастной нормы сводится к определению показателей интеллектуального, социального и личностного развития, наличия психологических новообразований, которые должны сложиться к концу определенного возрастного этапа. Диагностика реализуется посредством тестирования, опросов, наблюдения, экспериментального воздействия.

В целях научного возрастно-психологического исследования норм наибольшее распространение получили методы наблюдения и психологического эксперимента, получившие распространение еще в рамках объективной психологии. Наблюдение до сих пор является одним из ключевых методов определения норм детского развития, особенно в период младенчества. Посредством наблюдения были впервые выявлены и описаны такие показатели нормативного развития в младенческом возрасте, как комплекс оживления, особенности становления грубой моторики. Этот метод широко применялся и при изучении особенностей поведения в критические периоды развития. Так, например, именно этим методом установлены особенности подростков-пятиклассников в знаменитом исследовании Д. Б. Эльконина и Т. В. Драгуновой, одним из результатов которого явилось открытие чувства взрослости.

Психологический эксперимент как метод диагностики возрастных норм позволил объяснить ряд закономерностей развития в детском возрасте. В большей степени решению этой задачи способствовали генетико-моделирующий и формирующий эксперимент, разработанные в рамках культурно-исторической теории развития. Данные методы получили распространение благодаря недовольству Л. С. Выготского тестометрическими массовыми методами исследования развития детей. Ученый считал, что традиционные методы исследования основываются на чисто количественной концепции развития и негативной характеристике личности. Вследствие чего им было выдвинуто положение о необходимости двухуровневой диагностики, т. е. выявляющей уровень «актуального» развития и уровень «зоны ближайшего развития». В соответствии с этим положением Л. С. Выготским предложена экспериментально-генетическая стратегия измерения возрастного развития, суть которой заключалась в формировании в лабораторных условиях конкретной способности у ребенка (Выготский, 2003).

Идеи Л. С. Выготского поддерживались рядом ученых. Например, Д. Б. Эльконин подчеркивал, что «содержание диагностируемых сторон психического развития в каждом отдельном возрастном периоде должно отражать уровень сформированности и прогноз дальнейшего развития ведущего типа деятельности, ее основных структурных компонентов и уровень сформированности и прогноз развития основных новообразований в умственном и мотивационном развитии» (Эльконин, 1997). В таком случае для каждого возрастного периода должен быть специальный диагностический инструментарий, содержание которого должно базироваться как на фундаментальных теоретических знаниях, так и на результатах экспериментальных исследований.

В рамках социально-психологического подхода измерению подвергаются нормы отношений, складывающихся между людьми разных возрастов, и правила, образцы поведения в отдельных возрастных группах. Другими словами, данный подход позволяет учесть социальную составляющую возрастных норм, изучить особенности их конструирования обществом и функционирования в разновозрастных группах. Например, установить значимость отдельных социально-возрастных норм, их иерархию, выявить тендерные, этнические особенности их соблюдения.

В отличие от возрастно-ориентированного подхода основной фокус измерений здесь приходится на период взрослости, а не детства.

В социально-психологических исследованиях межвозрастной проблематики наиболее распространенными методами являются опрос и эксперимент. В своей докторской диссертации А. В. Микляева проанализировала экспериментальные процедуры, направленные на изучение возрастных норм и возрастных стереотипов, получивших распространение с 1960-х годов в зарубежной психологии. При этом сама автор предлагает использование психосемантических методов для изучения межвозрастных отношений, таких как «Семантический дифференциал», «Метод репертуарных решеток», «Незаконченные предложения», «Цветовой тест отношений» (Микляева, 2014).

Посредством опросов и анкетирования исследуются ожидания, связанные с возрастом, особенности усвоения правил и норм детьми и взрослыми, соответствие человека определенного возраста своей роли и статусу. Также опросные методы в рамках межвозрастной проблематики могут быть использованы для изучения представлений о нормах типичного поведения людей определенного возраста. Например, опросник A. Kluge и F. Krings «Существующая возрастная дискриминация», опросник A. A. Kruse и Е. Schmitt «Опросник социальных ролей пожилого человека», опросник D. E. Rupp, S. J. Vodanovich и М. Crede «Многофакторный опросник возрастной дискриминации», опросник Г. Л. Бардиера «ВИКТИ», «Тест восприятия возрастной дискриминации», разработанный Т. A. Garstka и М. Т. Schmitt.

В отечественной психологии многие современные социально-психологические исследования с использованием опросных методов проводятся в целях выявления особенностей формирования и усвоения социальных норм в разные возрастные периоды (А. П. Кочетова, Н. Л. Иванова, Н. А. Корягина, А. А. Никитина, Н. К. Радина, Н. С. Уланова). При этом в фокусе исследования находятся различные виды социальных норм: религиозные, профессиональные, семейные, тендерные, этнические. Например, для изучения основных вариантов развития мужской идентичности у представителей разных возрастов А. А. Никитина использовала авторский опросник «Изучение Развития Мужской Идентичности (ИРМИ) „Я и другие мужчины“». Данная методика построена на идее, согласно которой решающую роль в построении тендера играют «мужские нормы». В процессе взросления мальчик выбирает, опробует и интериоризирует нормы, соответствующие его представлениям о мужественности (Радина, 2011).

С нашей точки зрения, наиболее перспективным направлением в установлении критериев и содержания социально-возрастных норм развития взрослого человека является социально-психологический подход с использованием качественных методов. Известно, что социальные представления и установки зачастую являются предметом качественных исследований. Социально-психологический подход к измерению возрастных норм психического развития ориентирован на социальную составляющую, а именно на процесс формирования норм в сознании людей разного возраста и их влияния на поведение взрослого человека. Поэтому именно эта группа методов позволит проникнуть в содержание значений и смыслов социальных норм, зафиксированных в языке людей определенного возраста. Критерии нормальности конструируются самими респондентами, и их можно будет обнаружить в текстах наблюдений, интервью, отчетах и самоотчетах, автобиографических и иных повествованиях. С помощью качественных методов также можно будет более полно понять мотивацию и значимость соблюдения социально-возрастных норм, механизмы их восприятия и формирования.

Мы предполагаем, что среди многих качественных методов сбора данных преимуществом в изучении системы социально-возрастных норм взрослых людей обладает фокус-группа. Ее применение позволит определить уровень принятия различных социальных норм, их глубинную мотивационную и ценностную составляющие в разновозрастных группах.

Безусловно, эффективным в исследовательском плане является сочетание качественных и количественных методов, например, как в работе А. С. Карбалевич, изучавшего представления о нормах у лиц определенного возраста. В его исследовании респондентами были подростки, которым предлагалось создать словесный портрет «нормального человека». В результате контент-анализа материала, полученного на первом этапе исследования в ходе интервью учащихся, были выделены позиции, описывающие прототип «нормального человека». Автором на основании полученных ответов были отобраны отрывки из художественных произведений, включающие описания вымышленных героев, одной из наиболее ярких характеристик которых являлось качество, противоположное тому, которое подростки называли нормальным. Испытуемым предлагалось определить «нормальность» данных персонажей по шкале. Далее анализ проводился в направлении исследования долевой представленности каждой из семи позиций конструкта «нормальность» Проведенное исследование позволило определить структуру конструкта «нормальность», проследить ее основные детерминанты (Карбалевич, 2012).

Таким образом, среди существующих направлений к диагностике и исследованию возрастных норм психического развития взрослого человека перспективным является социально-психологический подход. Для определения границ нормативного развития и специфики содержания возрастных норм в период взрослости наиболее адекватными представляются качественные методы исследования.

Выготский Л. С. Основы дефетологии. СПб.: Лань, 2003.

Менделевич В. Д. Особенности девиантного поведения в интернет-пространстве // Практическая медицина. 2013. № 1 (66).

URL: http://cyberleninka.ru/article/ri/osobennosti-deviantnogo-povedeniya-v-i... (дата обращения: 06.08.2015).

КарбалевичА. С. Компаративный анализ конструкта «нормальность» у слабовидящих и нормально видящих подростков // Социосфера. 2012. № 3. С. 29–32.

Микляева А. В. Психология межвозрастных отношений: Монография. М.: Перо, 2014.

Радина Н. К. Никитина А. А. Социальная психология мужественности: социально-конструктивистский подход. М.: БОРГЕС, 2011.

Эльконин Д. Б. Некоторые вопросы диагностики психического развития детей // Психическое развитие в детских возрастах: Избранные психологические труды / Под ред. Д. И. Фельдштейна. 2-е изд., стереотип. М.: Изд-во «Институт практической психологии», Воронеж: НПО «Модэк», 1997. С. 317–322.

Повышение стрессогенности окружающей среды в виде мощных информационных потоков, терроризма, природных катаклизмов, локальных войн в сочетании с насаждаемой СМИ идеологией успеха и достижений предъявляет жесткие требования к жизнестойкости и ресурсам современного человека. Рост числа тревожно-депрессивных расстройств, выгорание, синдромы хронической усталости – это те клинические и субклинические феномены, которые стали сегодня привычными атрибутами жизни человека.

Таким образом, большую научную и практическую ценность представляет исследование тех процессов, которые лежат в основе динамики эмоциональных состояний человека, а именно процессов регуляции эмоций. Под регуляцией эмоций мы понимаем комплекс осознаваемых и неосознаваемых психических процессов, которые усиливают, ослабляют либо удерживают на одном уровне качество и интенсивность эмоциональных реакций и эмоциональных состояний человека (Davidson, 1998).

Процессы регуляции эмоций являются фактором психологического здоровья человека. Так, по разным данным, от 40 до 75 % психических расстройств характеризуются проблемами с регуляцией эмоций (Gross, Jazaieri, 2014).

В зарубежной психологии термины «mental health» (психическое здоровье) и «psychological health» (психологическое здоровье) рассматриваются как идентичные. Конструкт «психическое здоровье» (mental health) рассматривается с двух позиций: с точки зрения представлений психиатрии (через отсутствие психопатологических признаков) и позитивной психологии (через параметры психологического благополучия).

Отечественные психологи рассматривают «психологическое здоровье» как отдельный конструкт со своими сущностными характеристиками. В частности, И. В. Дубровина считает, что термин «психическое здоровье» имеет отношение к отдельным психическим процессам и механизмам, тогда как термин «психологическое здоровье» соотносится с личностью в целом (Дубровина, 2009).

С точки зрения гедонистических представлений (которых, безусловно, придерживался основатель психоанализа 3. Фрейд), оптимальное функционирование человека достигается за счет максимизации удовольствия и минимизации психической боли. Благополучие в этом случае отражает состояние счастья, субъективного ощущения общей удовлетворенности жизнью, определяемое через когнитивные параметры удовлетворенности жизнью и показатели состояния эмоциональной сферы (соотношение позитивного и негативного аффектов у данного человека). Таким образом, в рамках этих представлений, задача процессов регуляции эмоций – усилить переживание удовольствия и уменьшить интенсивность переживания дискомфорта, которые являются индикаторами «хорошей жизни». Направления исследований регуляции эмоций в рамках данного подхода строятся на том, чтобы определить и описать адаптивные и социально приемлемые способы достижения удовольствия и снижения частоты и интенсивности негативных эмоций (Tamir, Gross, 2011).

Более сложный концепт был предложен Кэрол Рифф (Ryff, 1995). В ее концепции психологическое благополучие включает шесть компонентов: автономию, позитивные отношения с окружающими; управление окружающей средой, наличие целей в жизни, личностный рост, самопринятие. Анализируя такой подход к понятию психологического благополучия, Тамир и Гросс (Tamir, Gross, 2011) отмечают специфику процессов регуляции эмоций. Во-первых, люди могут иметь мотивацию к переживанию негативных эмоций (снижению позитивных), если эти эмоции способствуют достижению цели. Во-вторых, люди с разными индивидуальными особенностями предпочитают испытывать разные аффекты в одной и той же ситуации: например, для лиц с высоким нейротизмом, ориентированных на избегание неудач, характерна склонность повышать свой уровень тревоги перед выполнением заданий, что помогает им достигать большего успеха, тогда как лица с высокой экстраверсией, наоборот, склонны повышать уровень радостного возбуждения перед заданиями, успешное выполнение которых награждается.

Особую важность в контексте проблемы соотношения индивидуальных особенностей и специфики регуляции эмоций представляет соотношение регуляции эмоций и эмоциональности, как черты темперамента (Падун, 2010). Существует точка зрения, что сама по себе эмоциональность уже включает регуляцию и, соответственно, индивиды с низкой эмоциональной реактивностью изначально имеют эффективную регуляцию, тогда как высокореактивные индивиды имеют сложности с регуляцией эмоций.

Другие исследователи разделяют эмоциональную реактивность и регуляцию эмоций (Gross, Thompson, 2007). С их точки зрения, человек может иметь высокую эмоциональную реактивность в сочетании с эффективной регуляцией эмоций. Данная точка зрения подтверждается тем, что в процессе психотерапии пограничного расстройства личности эмоциональная реактивность снижается незначительно, тогда как контроль связанного с эмоциями поведения (например, аутодеструктивных действий) со временем снижается значительно. Таким образом, разграничение эмоциональности как индивидного свойства, мало поддающегося изменениям, и регуляции эмоций как процесса, являющегося мишенью психологического воздействия и доступного для изменений, является крайне важным для научного обоснования методов психологической помощи.

В психологических исследованиях регуляции эмоций наиболее популярной теоретической моделью на сегодняшний день является модель Гросса (Gross, Thompson, 2007), которая основана на рассмотрении процесса развертывания эмоциональной реакции во времени (более подробное описание модели Гросса см.: Падун, 2010). «Предшествующие реакции» стратегии отражают регуляцию эмоций до того момента, как эмоциональная реакция появилась, т. е. произошло изменение поведения и психофизиологического состояния индивида. К ним относятся: выбор ситуации (предпочтение вовлечения в одни ситуации и избегание других в целях регуляции эмоциональных состояний); модификация ситуации (изменение самой ситуации в целях регуляции ее эмоционального воздействия); распределение внимания (выбор тех аспектов ситуации, на которые следует обращать внимание); когнитивные изменения (переоценка значения ситуации). «Фокусированные на реакции» стратегии работают тогда, когда эмоциональная реакция уже запущена. К этим стратегиям относится изменение эмоциональной реакции (эмоционально-экспрессивное поведение, подавление эмоций, релаксация, физические упражнения, медикаментозные препараты, алкоголь, курение и т. д.) (Gross, Thompson, 2007).

Исследователи выделяют различные феномены нарушений регуляции эмоций, которые сопряжены с определенными психическими расстройствами (Gross, Jazaieri, 2014). Во-первых, речь идет о нарушениях в интенсивности переживания эмоций, т. е. об эмоциональной гиперреактивности, с одной стороны, и гипореактивности – с другой. В качестве клинического примера для гиперреактивности авторы приводят социальную тревогу, а примером гипореактивности выступает антисоциальное расстройство личности, отличительной чертой которого является снижение способности к состраданию и эмпатии, ведущее к формированию аморализма и безрассудности.

Второй феномен, связанный с нарушением регуляции эмоций, – это проблемы с длительностью протекания эмоций. Слишком короткие или слишком продолжительные по времени эмоциональные состояния также связываются с определенными расстройствами. Примером сверхдлительного переживания эмоции могут служить специфические фобии, а в качестве примера кратковременности эмоционального состояния рассматривают сниженную способность к переживанию позитивных эмоций при посттравматическом стрессовом расстройстве (ПТСР).

Еще один компонент нарушений в переживании эмоций – это частота их возникновения. Так, например, при дистимии наблюдается снижение частоты возникновения эмоций, а при клинически выраженной импульсивности, наоборот, слишком часто возникают негативные эмоции.

Неадекватность эмоций ситуации – еще одно проявление патологии эмоций. Так называемая «аффективная амбивалентность», свойственная пациентам с шизофренией, обнаруживается через негативные эмоциональные реакции на позитивные стимулы и позитивные эмоциональные реакции на негативные стимулы.

К нарушениям, связанным с процессами регуляции эмоций, относят: сложности в осознавании эмоций (emotional awareness), проблемы с постановкой регуляторных целей и неэффективные стратегии регуляции эмоций (Gross, Jazaieri, 2014).

Проблемы с регуляторными целями выражаются, преимущественно, в сниженной способности соотносить краткосрочные цели (например, избавиться от дистресса немедленно с помощью алкоголя) и их долгосрочные последствия.

Сложности в осознавании эмоций описаны в рамках концепта «алекситимии» как неспособности к распознаванию, описанию, а также взаимодействию с собственными эмоциями, а также сложности в различении эмоций и телесных ощущений.

Ригидные, не адаптированные к ситуации и не соотнесенные с персональными целями стратегии регуляции эмоций вносят вклад в развитие психических расстройств. Ниже будет показано, что любая стратегия регуляции эмоций может иметь и адаптивный, и дезадаптивный характер, в зависимости от частоты и интенсивности ее использования (Werner, Gross, 2010).

Первая стратегия в модели Гросса названа «Выбор ситуации» (Gross, Thompson, 2007). На этом этапе человек предсказывает траекторию своих эмоций, стараясь избегать одних ситуаций и, наоборот, включаться в другие. Дисфункциональная регуляция на этом этапе может быть связана с хроническим избеганием одних и тех же ситуаций, которое в конечном итоге ведет к снижению социальной, образовательной, профессиональной активности. Люди далеко не всегда точно прогнозируют свои эмоциональные состояния в конкретных ситуациях. Например, им свойственно в своих прогнозах завышать длительность негативных эмоций в неприятных ситуациях и занижать длительность позитивных эмоций при переживании радостных событий. Например, для пациентов с шизофренией характерно недооценивать степень удовольствия в связи с будущими событиями (Gard et al., 2007). Социальное избегание, характерное для депрессивных пациентов, преследует цель уберечь себя от негативных эмоций, которые могут вызвать межличностные ситуации. При этом страдание депрессивных пациентов усиливается в связи с усугубляющимся одиночеством и дефицитом самореализации в различных сферах.

Вторая стратегия, описанная Гроссом, – «модификация ситуации» – связана с усилиями человека по изменению эмоционального воздействия ситуации. Патологические варианты функционирования этой стратегии включают различного рода подготовительные мероприятия, меры безопасности, манипуляции, которые изнуряют человека и, закрепляясь, образуют вторичные симптомы в виде дисфункций в отношениях, магических ритуальных действий и т. д. Примерами могут служить изнурительная подготовка к выступлению у человека с социальной тревогой, демонстрация партнеру печали в попытке получить от него внимание при истерии, привычка постоянно носить в сумке целую аптеку у лиц с паническими атаками и т. д.

Третья стратегия, названная Гроссом «распределение внимания», отражает способность человека направлять внимание на те аспекты ситуации, которые позволят максимально оптимизировать эмоциональное состояние. Данная стратегия включается в работу тогда, когда попытки выбора ситуации либо ее изменения исчерпаны. Такие процессы и состояния, как руминации (умственная жвачка), беспокойство и отвлечение, могут быть дисфункциональными и способствовать развитию психопатологии, если их частота и интенсивность имеют высокую выраженность.

Руминации – это навязчивые размышления о прошлых ситуациях, последствиях этих ситуаций с фиксацией на негативных оценках.

Беспокойство имеет близкий к руминациям механизм, однако фиксация внимания на негативных размышлениях «привязывается» не к прошлым событиям, а к будущим. Переработка возбуждения через беспокойство несколько снижает физиологическое возбуждение, однако в долговременной перспективе оно затрудняет привыкание к эмоциогенным стимулам.

Роль процессов внимания в регуляции эмоций наиболее часто проявляется в стратегии отвлечения, благодаря которой индивид перенаправляет внимание в сторону неэмоциональных аспектов жизненной ситуации, в ментальном или поведенческом плане. Как и другие стратегии, отвлечение «в малых дозах» является вполне адаптивным, особенно в тех случаях, когда ситуация не поддается контролю. Однако хроническое использование отвлечения как стратегии регуляции приводит к неспособности противостоять тревожным мыслям и действовать, несмотря на тревогу.

Четвертая стратегия в модели Гросса – когнитивная переоценка – отражает изменения интерпретации эмоциогенной ситуации с целью управления эмоциями. В ряде исследований показан адаптивный вклад когнитивной переоценки в эмоциональное здоровье человека. Использование когнитивной переоценки позитивно связано с более высокой частотой переживания положительных эмоций и более низкой – отрицательных, а также с психологическим благополучием и благоприятными межличностными отношениями. С другой стороны, показано, что индивиды, склонные к частому самооцениванию, переживают больше негативных эмоций и более склонны к депрессии.

Последняя, пятая стратегия в последовательном процессе регуляции эмоций касается изменения самой эмоциональной реакции. На этом этапе основными вариантами регуляции являются эмоциональная экспрессия и подавление эмоциональной экспрессии. Эмоциональная экспрессия эффективна тогда, когда индивид оказывается способным найти адаптивные формы выражения эмоций (т. е. найти понимание других людей, инициировать решение проблемы, а не просто «выпускать» аффект). В целом адаптивность или неадаптивность эмоциональной экспрессии не может быть определена однозначно, она зависит от ситуационного контекста. Патологические варианты этой стратегии регуляции эмоций выражаются в неконтролируемом проявлении аффекта, ведущего к поведенческой агрессии и насилию.

Подавление эмоций может усиливать негативные эмоциональные состояния (за счет неаутентичности). Данная стратегия сопряжена с высокой физиологической ценой: индивиды, использующие стратегию подавления, с трудом вспоминают негативно окрашенные события, но при этом демонстрируют высокую физиологическую реактивность во время выполнения задания. Стремление подавить эмоциональную экспрессию снижает интенсивность позитивных эмоций, но оставляет на том же уровне интенсивность негативных. Дисфункциональным для психологического здоровья является подавление не только негативных, но и позитивных эмоций: оно имеет отрицательные последствия для межличностных отношений.

В связи с тем, что имеются многочисленные исследования связи между характеристиками регуляции эмоций и психологическим благополучием, а также выраженностью психопатологической симптоматики, индивидуальные особенности в процессах регуляции эмоций являются важными в контексте психокоррекции и психотерапии (Падун, 2015). В частности, фокусом психотерапии может быть развитие способности к принятию эмоций, коррекция убеждений и установок о возможности выдерживать эмоциональный дискомфорт, развитие навыков когнитивной переоценки и возможностей конструктивно выражать эмоции.

Диагностика изменений стратегий регуляции эмоций в процессе психокоррекции и психотерапии, наряду с оценкой изменений психопатологического статуса и характеристик качества жизни, могут служить способами научного доказательства эффективности психотерапевтических мер и способствовать сближению академической и прикладной психологии.

Дубровина И. В. Психическое и психологическое здоровье в контексте психологической культуры личности // Вестник практической психологии образования. 2009. № 3. С. 17–21.

Падун М. А. Регуляция эмоций: процесс, формы, механизмы // Психологический журнал. 2010. № 6. С. 57–69.

Падун М. А. Регуляция эмоций и ее нарушения // Психологические исследования. 2015. Т. 8 (39). № 5. URL: http://psystudy.ru.

Davidson R. J. Affective style and affective disorders: perspectives from affective neuroscience // Cognition and Emotion. 1998. V. 12. P. 307–330.

Gar A D. E., KringA. M., Gar A M. G., Horan W. P., Green M. F. Anhedonia in schizophrenia: distinctions between anticipatory and consummatory pleasure // Schizophrenia research. 2007. V. 93. P. 253–260.

Gross J. J., Jazaieri H. Emotion, emotion regulation, and psychopathology an affective science perspective // Clinical Psychological Science. 2014. № 2(4). P. 387–401.

Gross J. J., Thompson R. A. Emotion Regulation: Conceptual foundations // Handbook of Emotion Regulation / Ed. J.J. Gross. N. Y.: Guilford Press, 2007. P. 3–24.

Ryff C. D. Psychological well-being in adult life // Current Directions in Psychological Science. 1995. № 4. P. 99–104.

Tamir M., Gross J. J. Beyond pleasure and pain? Emotion regulation and positive psychology / K. Sheldon, T. Kashdan, M. Steger (Eds) // Designing the future of positive psychology: Taking stock and moving forward. Oxford University Press, 2011. P. 89–100.

Werner K., Gross J. J. Emotion regulation and psychopathology: A conceptual framework / A. Kring, D. Sloan (Eds) // Emotion regulation and psychopathology. N. Y.: Guilford Press, 2010. P. 13–37.

Коммуникабельность, умение общаться в последнее время становится очень важным аспектом в жизни человека. Однако психологи все чаще сталкиваются с выраженными трудностями в общении у детей (Смирнова, 2013). Особенно остро эта проблема наблюдается у дошкольников. При этом сложности коммуникации, препятствующие успешной адаптации ребенка, встречаются не только у детей с нарушением развития, но и у нормативно развивающихся сверстников. Изолированность в контактах, вызванная социальными особенностями жизни современных семей, внимание к раннему образованию дошкольников приводит к тому, что дети не имеют практики игрового взаимодействия (Смирнова, Холмогорова, 2005; Фельдштейн, 2011). Специалисты отмечают излишнюю застенчивость, пассивность или, наоборот, повышенную агрессивность. Дети не разделяют интересов сверстников, не умеют договариваться. Наблюдается позднее речевое развитие, трудности в овладении средствами коммуникации (Андреева, 2008, 2013). В процессе развивающей работы с этой категорией детей встает вопрос, в чем причина нарушений общения? Вызваны они социальными условиями, изолированностью ребенка, родительской гиперопекой или причина лежит глубже в области психических или неврологических нарушений? Таким образом, необходима система оценки коммуникативного поведения, позволяющая своевременно выявлять нарушения общения у дошкольников, определять причину трудностей коммуникации. Наиболее полно можно увидеть особенности коммуникации в процессе общения ребенка со сверстниками. Традиционно в работе психолога с детьми используются два направления: индивидуальные и групповые занятия. В отличие от индивидуальной, специфика групповой работы, с одной стороны, требует учета особенностей коммуникации у каждого участника индивидуально, а с другой стороны, необходимости выявлять общие задачи, способствующие развитию позитивной динамики группы в целом.

Мы провели коррекционное исследование, для которого были адаптированы традиционные детские хороводные игры. Метод развития коммуникативного поведения «Хороводные игры» за счет гибкости в выборе коррекционного материала и системности воздействия позволил нам достичь качественно высоких результатов. В рамках каждого группового занятия мы могли подбирать игры, позволяющие оказывать воздействие на несколько сторон коммуникации, обеспечивать как внешнее средовое воздействие, организующее поведение, так и способствовать развитию эмоциональности, произвольности коммуникации. Сильной стороной разработанного нами метода была возможность привносить целостные, социально обусловленные модели коммуникативного поведения.

Проведенное исследование показало эффективность такого подхода в коррекции коммуникативных нарушений у дошкольников, вызванных различными причинами. Было доказано, что хороводные игры обладают свойствами, гармонизирующими целостное развитие ребенка. Использование игр с преобладанием того или иного качества оказывает коррекционно-развивающее воздействие (Белопольская, Рубан, 2012, 2013).

С 2013 по 2015 г. в исследовании приняло участие 70 детей (24 девочки и 46 мальчиков), воспитывающих детей дошкольного возраста. Метод хороводных игр был адаптирован к задачам развития коммуникации у детей от 3,8 до 6,0 лет в трех группах. Первую группу составили дети с расстройствами аутистического спектра, вторая группа – дети с ОНР III уровня, и третью группу составили нормативно развивающиеся дети с трудностями в социальной адаптации.

Для выявления динамики развития коммуникации была разработана система качественно-количественной оценки для каждой группы нарушений. В процессе диагностики анализировались параметры, характеризующие коммуникативное поведение детей в игровой ситуации. Каждой характеристике поведения соответствовал балл от 0 до 3, положительное изменение которого позволяло выявлять качественную динамику развития коммуникативного поведения у детей. Оценку коммуникативного поведения детей в каждой группе проводили приглашенные независимые эксперты.

Исследование проводилось в процессе коррекционной работы с детьми на занятиях с применением метода «Хороводные игры», в каждой группе отдельно. После первичной оценки группы для исследования составили дети, равные по уровню развития коммуникации. Результаты, полученные после проведения коррекционных занятий, показали значительную положительную динамику по всем выделенным для оценки характеристикам поведения.

Однако после анализа всех полученных данных мы увидели, что, помимо специфических, характерных для определенного типа нарушений, у детей обнаруживались общие для всех групп проблемы в общении. Наблюдались трудности в изъявлении инициативы к общению, нарушение контроля поведения, искажения ритмики и темпа речи, бедность мимики, нарушения реципрокности общения.

Это привело нас к необходимости разработать уровневую систему оценки, в которой возможно выявить общие и специфические нарушения развития коммуникации. Выявление общих коммуникативных нарушений позволит выявить задачи группы, показать актуальный уровень необходимого коррекционного материала. А специфические аспекты учесть задачи развития каждого участника.

В такую систему входят три уровня оценки коммуникации.

Первый уровень показывает качество коммуникации по параметрам:

• устойчивый интерес ребенка к организованному игровому взаимодействию;

• общая физическая активность;

• вербальная активность;

• невербальная активность;

• эмоциональность;

• воображение;

• учет интересов других участников;

• моторная свобода.

На этом уровне выявляются общие, неспецифические аспекты коммуникации дошкольников в хороводной игре: мотивация, соблюдение правил игры, вербальное и невербальное взаимодействие, понимание контекста предлагаемого игрового материала. Задача первого уровня – выявление нарушений и дисгармоний в общении детей.

На этом уровне внимание уделяется оценке вовлеченности детей в игровое взаимодействие, адекватность активности игровому процессу. Анализ показателей гармоничного использования вербальной и невербальной коммуникации позволит выявить возможности владения семантическими системами. Проводится анализ речевого развития и использования речи в межличностной коммуникации дошкольников. Также на первом уровне важно определить эмоциональное развитие и его качество, использование социально обусловленных эмоциональных реакций в непосредственном общении детей со сверстниками и взрослыми (с родителями и специалистами). Важным фактором анализа является оценка соответствия игровому контексту мимики ребенка, жестов и поз. Параметры, отражающие произвольное коммуникативное поведение, позволят выявить возможности в соблюдении дистанции в межличностном общении, а соблюдение правил игрового пространства покажет возможности регуляции и контроля.

Таким образом, соответствие развития коммуникации возрастным нормам, гармоничное сочетание всех компонентов коммуникации, соответствие их игровому контексту, в частности, и культурному периоду, в целом, свидетельствует о гармоничном развитии ребенка. Выпадение или искажения, по какому-либо параметру, представленному выше, позволяет говорить о том, что необходима дополнительная диагностика и выявление специфических паттернов коммуникативного поведения.

Процентное соотношение трудностей по каждому параметру оценки позволяет подбирать игровой материал, для основы коррекционной программы. Это смысловой уровень оценки коммуникации. В контексте использования игрового фольклора на этом этапе мы определяем, какой уровень хороводных игр наиболее адекватен для конкретной группы детей.

Второй уровень оценки коммуникативного поведения у дошкольников направлен на выявление специфических особенностей в общении детей. Задача второго уровня – выявление причин нарушения коммуникации. На этом уровне оценивается:

• свобода тактильного взаимодействия;

• зрительный контакт: длительность, устойчивость, динамика переключения;

• мимика: адекватность и динамичность мимической активности;

• эмоциональность: соответствие эмоциональных реакций контексту игрового материала, своевременность, контроль эмоционального состояния;

• понимание и адекватное поддержание игрового контекста и сюжета ролевых игр;

• функциональные особенности и специфика вербального общения.

Выявление особенностей коммуникации на этом уровне позволит поставить более тонкие и частные задачи для групповой работы. Для этого оценивается тактильное взаимодействие. В хороводной игре можно отметить изменение в эмоциональной сфере при тактильном воздействии со стороны других участников, важным аспектом будет определение свободы при необходимости взять за руку товарища, анализируется, как меняется эмоциональное состояние ребенка в играх с интенсивным тактильным контактом. Важным параметром оценки коммуникации является выявление особенностей зрительного контакта, устойчивость и качество переключения в соответствии со смысловым контекстом. Эмоциональность детей можно определить при использовании игр, содержащих отражение социальных эмоций. Также в оценке эмоционального развития ребенка важно обращать внимание на скорость реагирования и контроль эмоционального состояния. Особенности речевого развития прослеживаются в хороводных играх с диалогами или полилогами, в данном случае важны как функциональные особенности речевой активности, так и лексико-грамматический состав речи. На этом этапе оценивается разнообразие и адекватность словарного запаса, плавность течения речи, ритмичность и эмоциональность речевого высказывания, которое находит отражение в интонировании, темпе и ударности произносимой фразы.

Третий уровень позволяет выявить индивидуальные, сложные особенности коммуникации, он показывает глубину нарушений по конкретному параметру оценки. В практической работе результаты этого уровня диагностики позволят определить длительность и интенсивность коррекционного воздействия индивидуально для каждого участника. Таким образом, на третьем уровне оцениваются индивидуальные специфические паттерны коммуникативного поведения.

Система оценки коммуникативного поведения у дошкольников в данный момент проходит апробацию на базе ГБПОУ КМБ № 4, структурное подразделение детский сад № 288. Первые полученные данные показывают, что метод хороводные игры за счет разнообразия и разноплановости игрового материала, включающего сюжетные игры с драматизацией, подвижные игры, позволяет увидеть все аспекты коммуникативного поведения дошкольников. Разработанная в рамках метода система уровневой оценки коммуникации позволяет выявить общие трудности, характерные для общения дошкольников, определить их глубину и причину возникновения. Такой подход дает возможность своевременно определить специфические нарушения коммуникации, свидетельствующие о выраженных нарушениях развития ребенка. Результаты проведенной диагностики помогают подбирать хороводные игры и разрабатывать стратегии психологической помощи адекватно актуальным задачам группы в целом и учитывать особенности развития коммуникации у каждого участника. В результате процесс адаптации детей к новому групповому формату происходит намного быстрее, дети сохраняют устойчивый интерес к игровому занятию в течение длительного времени. Начинают свободно взаимодействовать со сверстниками и взрослыми.

Андреева А. Д. Семья как основной институт в раннем дошкольном детстве // Вестник практической психологии образования. 2008. № 2. С. 58–63. URL: http://psyjournals.ru/authors/27714.shtml.

Андреева А. Д. Особенности психологического развития дошкольников в современных цивилизационных условиях // Сетевое издание «Вестник Мининского университета». 2013. № 2.

Белопольская Н. Л., Рубан О. В. Хороводные игры как метод коммуникативного развития дошкольников с нормативным и нарушенным психическим развитием // Социальная психология и общество. 2012. № 4. С. 130–141.

Рубан О. В., Белопольская Н. Л. Традиционные хороводные игры как метод коррекции коммуникативных нарушений у детей с расстройствами аутистического спектра // Дефектология. 2013. № 4. С. 37–44.

Смирнова Е. О. Игра в современном дошкольном образовании // Психологическая наука и образование. 2013. № 3. URL: http://dx.doi. org/10.17759/psyedu.

Смирнова Е. О., Холмогорова В. М. Межличностные отношения дошкольников: диагностика, проблемы, коррекция. М.: Гуманитар, изд. центр «Владос», 2005.

Фельдштейн Д. И. Глубинные изменения современного детства и обусловленная ими актуализация психолого-педагогических проблем развития образования // Вестник практической психологии образования. 2011. № 1. С. 45–54.

В современной зарубежной и отечественной психологии широко дискутируется проблема затрудненного общения личности. Причем под данным феноменом понимается довольно широкий спектр лингвистических, клинических и социально-психологических явлений, которые сводятся к ненадлежащему, расстроенному, нарушенному, деструктивному, разлаженному, неэффективному общению (Bronfenbrenner, 1998; Лабунская, 2001).

В зарубежных психологических традициях затрудненное общение определяется как коммуникативные расстройства («communication disorders») – речевые нарушения, трудности понимания сообщения, трудности кодирования и декодирования информации, трудности слушания, чтения, письма, публичной речи (R. F. Larkin, G.J. Williams, S. Blaggan, S. Kima, L.J. Lombardin, С Brucea, С Newton); как нарушение мультиперсональных системных связей («multi-personal systems»), т. е. устойчивых доверительных межличностных связей ребенка с его ближайшим социальным окружением (J. Barr, G. Daniel,J. McCormack, L.J. Harrison, L. McAllister, S. McLeod); как последствие действия факторов риска, которые провоцируют различные затруднения в общении, повышают риск дезадаптации ребенка в социальной среде, несут потенциальную угрозу для онтогенеза общения (М. Holtmann, К. Becker, В. Kentner-Figura, М.Н. Schmidt,H. Scheithauer, F. Petermann).

В отечественной психологии также отсутствует единый подход к пониманию психологии затрудненного общения: оно рассматривается и как результат коммуникативной некомпетентности личности, т. е. несоответствие наличного общения с его оптимальной моделью (Ю. М. Жуков, В. И. Кабрин, Т. А. Аржакаева, Ю. Н. Емельянов, П. В. Растянников, Л. А. Петровская, Е.В. Сидоренко, Л. Я. Лозован и др.); и как результат субъективных переживаний человека, которые тормозят самопрезентацию личности в общении, блокируют ее коммуникативные потенциалы (В. Н. Куницына, В. А. Кан-Калик, Н. И. Алешкин, Б. Д. Парыгин, Т. Б. Юшачкова, И. А. Зимняя); и как интеграция субъективных переживаний и объективных коммуникативных трудностей (Н.В. Кузьмина, А. А. Бодалев, В. А. Лабунская, Ю. А. Менджерицкая, Е. Д. Бреус, Н. М. Казанская и др.).

Следует отметить, что в науке отмечается нечеткая дифференциация, смешение, а порой и взаимоподмена категорий «затрудненное общение», «деструктивное общение», «дефицитное общение», «нарушенное общение», «деформированное общение»; не определены различия актуализации затрудненного общения в детском и взрослом возрасте; остается непонятным, является ли затрудненное общение ребенка нормативным процессом, или же его следует рассматривать как нарушение развития.

При анализе психологических взглядов на проблему затрудненного общения ребенка мы столкнулись с тем, что некоторые авторы определяют его через категорию «нарушенное общение» (Е. В. Власова, И. Р. Алтунина, Н. В. Володько, А. В. Березина, С. В. Артамонова и др.). На наш взгляд, с этим нельзя согласиться. Когда речь идет о нарушениях, имеется в виду клинический, дизонтогенетический аспект развития ребенка, связанный с необходимостью специализированного психологического, а чаще медицинского вмешательства (Лебединский, 2003). В. Н. Куницына полагает, что нарушения являются самыми тяжелыми, трудноустранимыми, устойчивыми препятствиями общения (в сравнении с трудностями и барьерами) (Куницына, 1991).

Учитывая возрастные особенности и динамичность коммуникативной сферы личности в детстве, затрудненное общение ребенка понимается нами как интегративный, психосоциальный процесс, в ходе которого сформировавшиеся к определенному возрасту коммуникативные качества субъекта не могут обеспечить эффективное решение актуальной задачи общения без привлечения дополнительных ресурсов, что обусловливает возникновение у ребенка различных коммуникативных трудностей и стимулирует активность, направленную на их преодоление (Самохвалова, 2014).

Принципиальным является то, что, в отличие от категории «нарушенное общение», категория «затрудненное общение» описывает динамический, обратимый процесс, поддающийся нормализации, восстановлению поведенческого, эмоционального, ценностно-смыслового и когнитивного компонентов гармоничного общения ребенка.

Возникающие в ситуации затрудненного общения субъективные переживания ребенка мы рассматриваем с позиции концепции Ф. Е. Василюка, который утверждает, что переживание направлено на восстановление психологической возможности осуществления деятельности в трудной для человека ситуации (Василюк, 1984). О. О. Богатырева установила, что индивидуальные негативные переживания, возникающие в результате разрыва между желаемыми и достигнутыми потребностями личности, приводят к изменению ее социальной активности: либо к снижению, либо к стремлению изменить, переконструировать социальную ситуацию (Богатырева, 2009). Т. Д. Марцинковская отмечает роль переживания как механизма развития и саморазвития субъекта, показывая влияние на эти процессы позитивных и негативных, социальных и индивидуальных переживаний человека (Марцинковская, 2012).

В ситуациях затрудненного общения возникающие у ребенка субъективные переживания сами по себе не обусловливают выбор модели коммуникативного поведения, а лишь перестраивают его сознание до тех пор, пока этот выбор не станет субъективно возможным. Т. е. требуется определенное время, чтобы субъективные переживания ребенка помогли ему восстановиться, найти выход из ситуации затрудненного общения, избежав стойких нарушений. Этот механизм может быть осмыслен с помощью понятия «резилентность» («resilience» или «resiliency», иногда переводимое как устойчивость или упругость), появившееся в 1980-е годы в контексте исследований развития ребенка. В психологии этим понятием, пришедшим из физики упругих деформаций, стали обозначать широко понимаемую способность человека сохранять в неблагоприятных ситуациях стабильный уровень психологического и физического функционирования, выходить из таких ситуаций без стойких нарушений, успешно адаптируясь к неблагоприятным изменениям (N. Garmezy, Е. Werner и R. Smith, M. Rutter, G. Richardson, A. Masten, G. Bonnano, M. Seligman, F. Luthans, C. Youssef и B. Avoglio).

На современном этапе, с позиций экологической психологии (М. Ungar), при рассморении ситуаций столкновения с существенными невзгодами резилентность понимается как способность индивидов прокладывать свой путь к психологическим, социальным, культурным и физическим ресурсам, поддерживающим их благополучие, и их способность индивидуально и коллективно договариваться об обеспечении этими ресурсами в культурно значимых контекстах (Леонтьев, 2013).

Мы считаем, что определять затрудненное общение физически и психически здорового ребенка через категорию «нарушений» неверно, поскольку признаем способность ребенка в сложных коммуникативных условиях «прокладывать свой путь» к психологическим, социальным, культурным и физическим ресурсам, которые помогут ему не только сохранять в неблагоприятных ситуациях стабильный уровень психологического и физического функционирования, выходить из них без стойких нарушений, но и предпринимать попытки преодоления возникших трудностей. При этом субъективные переживания играют мобилизирующую роль, поскольку восстанавливают способность ребенка к активным действиям. При этом следует учитывать, что последующие коммуникативные действия ребенка могут быть как конструктивными, способствующими снижению затрудненности общения; так и деструктивными, создающими новые объективные коммуникативные трудности, субъективные переживания или усиливающими степень затрудненности (в этом случае вновь актуализируется механизм резилентности).

Многочисленные серии эмпирических исследований, проводимых нами на протяжении 15 лет, верифицировали исходные теоретические идеи и позволили, во-первых, выявить различия затрудненного общения в детском и взрослом возрасте; во-вторых, дифференцировать категории «затрудненное» и «нарушенное» общение.

Так, исследования, проводимые на детских (п = 2895) и взрослых (п = 757) выборках, показали, что затрудненное общение ребенка и затрудненное общение взрослого человека существенно различаются по основным характеристикам. Функциональный характер затрудненного общения на детских этапах онтогенеза неоднозначен: в одних случаях его функции разрушительны, поскольку выполняют деструктивную роль в процессах социализации и индивидуализации ребенка; в других – созидательны, реализующие позитивную роль в самопознании, самопонимании, самоопределении и самоутверждении ребенка. Выявлена возрастная специфика: в дошкольном возрасте преобладают дестабилизирующая, демобилизационная, защитно-адаптационная и экспрессивная функции затрудненного общения; в младшем школьном – мобилизационная, экспрессивная, социализирующая, функция формализации межличностных отношений; в подростковом возрасте чаще реализуются функция самоутверждения, идентификационная, защитная, экспрессивная (Самохвалова, 2013). При этом на любых этапах детства затрудненное общение является маркером нормативного коммуникативного развития, поскольку ребенок в ситуации решения трудных для него задач общения ищет ресурсы и актуализирует разнообразные формы коммуникативной активности (деструктивную, защитную, хаотичную, преодолевающую, исследовательскую) для преодоления возникающих трудностей. Затрудненное общение взрослого человека, напротив, является преимущественно деструктивным феноменом, связанным с негативными переживаниями субъекта, возникновением межличностных конфликтов; чаще носит разрушительный функциональный характер; сопровождается апатией, снижением коммуникативной активности и мотивации саморазвития в сфере общения.

Также было установлено, что феномены «затрудненное общение» и «нарушенное общение» имеют различия. В ситуации затрудненного общения ребенок с типичным развитием (п = 135) способен самостоятельно находить оптимальные психологические и социальные ресурсы для преодоления возникающих коммуникативных трудностей; при нарушениях общения, например, у детей с ограниченными возможностями здоровья (ОВЗ) (п = 128), субъект не может эффективно преодолевать коммуникативные трудности, так как испытывает «тройную нагрузку трудностей»: болезненно переживает собственную физическую дефицитарность; испытывает общевозрастные коммуникативные трудности и переживает индивидуально-специфические трудности, связанные с характером заболевания, условиями жизнедеятельности, особенностями социальных сетей.

Выявлены типичные коммуникативные трудности, характерные для различных групп детей с ОВЗ (имеющих задержку психического развития, нарушения слуха, зрения, опорно-двигательного аппарата, речи): возникновение «смысловых барьеров» в общении со взрослыми и сверстниками; чувства стыда, неловкости за себя; ожидание негативного к себе отношения, гелотофобия; проявление деспотизма, капризности, эгоизма как защитных реакций в ситуации затрудненного общения. Установлено, что у детей с ОВЗ в различных ситуациях общения проявляются одни и те же коммуникативные трудности, приобретающие хронический характер (Самохвалова, 2015).

Высокая степень затрудненности, невозможность ребенка найти самостоятельное решение трудной коммуникативной задачи и хронический характер возникающих трудностей позволяет отнести данный тип общения ребенка к категории нарушенного общения.

Таким образом, результаты исследования показали, что затрудненное общение на детских этапах онтогенеза является нормативным, динамическим, поддающимся нормализации и восстановлению процессом, в отличие от нарушенного общения, являющегося маркером дизонтогенеза ребенка.

Богатырева О. О. Проблема профессиональной самореализации: социально-психологический и культурно-исторический аспект // Мир психологии. 2009. № 1. С. 251–260.

Василюк Ф. Е. Психология переживания. М.: МГК, 1984.

Куницына В. Н. Трудности межличностного общения: Дис… докт. психол. наук. СПб., 1991.

Лабунская В. А., Менджерицкая Ю. А., Бреус Е. Д. Психология затрудненного общения. Теория. Методы. Диагностика. Коррекция. М.: Академия, 2001.

Лебединский В. В. Нарушения психического развития в детском возрасте. М.: Академия, 2003.

Леонтьев Д. А. Многоуровневая модель взаимодействия с неблагоприятными обстоятельствами: от защиты к изменению // Психология стресса и совладающего поведения: Материалы III Международной научно-практической конференции. Кострома, 26–28 сентября. 2013 г. В 2 т. / Отв. ред. Т. Л. Крюкова, Е.В. Куфтяк, М. В. Сапоровская, С. А. Хазова. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2013. Т. 1. С. 258–260.

Марцинковская Т. Д. Феноменология и механизмы развития: историко-генетический подход // Психологические исследования. 2012. Т. 5. № 24. С. 12. URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 25.07.2015).

Самохвалова А. Г. Коммуникативные трудности ребенка: феноменология, факторы возникновения, динамика. Кострома: КГУ им. Н.А. Некрасова, 2014.

Самохвалова А. Г. Специфика затрудненного общения детей с ограниченными возможностями здоровья // Клиническая и специальная психология. 2015. Т. 4. № 2. С. 39–53. URL: psyjournals.ru/psyclin/2015/n2/Samohvalova.shtml (дата обращения: 10.08.2015).

Самохвалова А. Г. Функции и дисфункции затрудненного общения на ранних этапах онтогенеза // Известия Саратовского университета. Сер. Философия. Психология. Педагогика. 2013. Т. 13. № 2. С. 104–109.

Bronfenbrenner U., Morris P. A. The ecology of developmental processes / W. Damon, R. M. Lerner (Eds) // Handbook of child psychology. N. Y.: JohnWiley & Sons, 1998. P. 993–1028.

В основе анормального развития всегда лежат либо органические, либо функциональные нарушения нервной системы или периферические нарушения определенного анализатора. Однако в ряде случаев отклонения от нормального развития могут быть вызваны и чисто средовыми причинами, не связанными с нарушением анализаторных систем или центральной нервной системы. Важной психологической закономерностью анормального развития является соотношение первичного дефекта и вторичных нарушений.

Первичные дефекты возникают в результате органического повреждения или недоразвития какой-либо биологической системы (анализаторов, высших отделов головного мозга и др.) вследствие воздействия патогенных факторов. Вторичные дефекты имеют характер психического недоразвития и нарушения социального поведения, непосредственно не вытекающих из первичного дефекта, но обусловленных им (нарушения восприятия и пространственной ориентировки у слепых и т. д.).

Неблагоприятное влияние биологических факторов состоит в том, что врожденные и приобретенные нарушения зрения (заболевания сетчатки, зрительного нерва, поражение зрительных зон мозга и т. п.) являются теми первичными дефектами, которые, в свою очередь, вызывают вторичные функциональные отклонения (снижение остроты зрения, сужение или выпадение частей поля зрения, нарушение ощущения света и цвета), что в дальнейшем отрицательно влияет на развитие ряда психических процессов (ощущение, восприятие, представление и т. д.).

Позднее страдают уже высшие психические функции, которые надстраиваются над элементарными. Т. е. возникает длинная цепь отклонений в психическом развитии ребенка, в котором один функциональный дефект (например, снижение остроты зрения) влечет за собой другой (отклонение в процессе зрительного восприятия).

Кроме этого, первичный дефект обнаруживает себя не только в нарушении визуального восприятия, перцептивной сферы ребенка в целом, но и социальной перцепции в частности, дефиците сенсорного опыта, редуцированности или деформации представлений и «Я-образов» и т. д.

Известно, что в процессе познания окружающего мира зрению принадлежит важнейшая роль. Соответственно, зрительная (сенсорная) депривация – это снижение количества сенсорных стимулов или их ограниченное разнообразие и модальность, что приводит к информационной (когнитивной) депривации, которая препятствует созданию адекватных моделей окружающего мира.

У дошкольников с нарушениями зрения нередко возникают деформации субъективного образа мира, которые проявляют себя таким образом:

– образ мира в целом. Зрительный дефект разрушает само представление дошкольника о жизни и ее ценностях, о своей ценности и жизнеспособности в мире. Это имеет название «онтологической неуверенности»;

– образ «Я». Дошкольник ощущает себя «не таким, как все другие», недостойным любви. Нередко это соединяется с представлением о себе как о «слабом существе», которое не способно изменить свою жизненную ситуацию. Это сопровождается неуверенностью в своих силах и возможностях, бессилием и беспомощностью (позиция жертвы). Возможен также другой вариант: дошкольник извне кажется «сильным», проявляет агрессию, но за этой броней – глубинный страх и тоже чувство беспомощности, осложненное отчуждением от людей, но при этом – жаждой любви и тепла. Такие дети имеют трудности самоуважения, самопринятия и доверия к себе;

– образ другого человека (близкого и далекого). Другие люди воображаются опасными, враждебными. Возникают трудности с доверием: такие дети никому не доверяют (и, прежде всего, взрослым), часто отбрасывают саму возможность обратиться к кому-нибудь за помощью.

Таким образом, депривационная ситуация здесь может порождаться, с одной стороны, определенными индивидуальными физическими недостатками, а с другой – комплексом экстремальных обстоятельств жизнедеятельности субъекта.

Как следствие, биологическая (сенсорная, психическая) и социальная депривация развития в своем единстве и взаимодействии порождает совокупность неблагоприятных психологических факторов, которые являются вторичными по отношению к действию первичных факторов природной и социальной среды и заявляют про себя примерно на третьем году жизни ребенка с нарушенным зрением (Кобыльченко, 2015).

Рис. 1. Влияние депривации на возникновение фрустрации потребностей ребенка.

В психотравмирующей ситуации несоответствия имеющихся у ребенка потребностей (желаний) имеющимся возможностям возникает такое психическое состояние как фрустрация (рисунок 1).

Для каждого развивающегося индивидуума существуют ограничения, связанные как с биологическими факторами, так и с влиянием среды. Л. С. Выготский (Выготский, 1983) следующим образом раскрывал путь формирования личности ребенка. С его точки зрения, существуют два плана развития – естественный (природный) и культурный (социальный), которые представляют собой единый сплав. «Врастание» ребенка в цивилизацию сливается с процессами его органического созревания. Оба ряда изменений взаимопроникают друг в друга и образуют единый ряд социально-биологического развития личности ребенка. Но хотя две линии развития и сливаются, они не смешиваются, и особая роль в формировании высших психических функций и личности принадлежит культурному развитию. Это общая закономерность в филогенезе и онтогенезе, она сохраняет свою силу как в условиях здоровья, так и в условиях болезни, в том числе «болезни развития», дизонтогенеза. Однако в последнем случае взаимоотношения биологического и социального в человеке существенно меняются.

Соотношение биологических и социальных факторов ненормативности развития меняется в зависимости от возраста ребенка. При этом в благоприятных условиях развитие, испытывающее влияние биологических факторов, со временем приближается к возрастной норме, тогда как отягощенное еще и социальными факторами – регрессирует.

При отклоняющемся развитии общими закономерностями взаимоотношения социального и биологического являются большая зависимость изменений социальных и психологических компонентов от нарушений природно-психических свойств, а также выраженная реакция личности на нарушения природно-психических свойств, возникающая в процессе отношений такого ребенка с социальным окружением.

Риск возникновения нервно-психических отклонений в развитии ребенка определяется двумя группами факторов: исходным состоянием здоровья и патогенными или условно патогенными воздействиями среды.

Г. Е. Сухарева (Сухарева, 1955) отмечает две особенности детского организма, определяющие возрастные различия восприимчивости патогенного воздействия: незаконченность развития различных органов и систем, прежде всего нервной системы, и большую интенсивность роста организма в целом. С одной стороны, возрастные особенности, взятые в отрыве от окружающей среды (главным образом социума и условий воспитания), не могут рассматриваться как единственная причина отклонений в развитии; с другой – неправомерно отрицание роли анатомо-физиологических особенностей ребенка на том или ином возрастном этапе как одного из факторов возникновения нарушения. Степень сопротивляемости организма в отношении тех или других патогенных агентов различна у детей и у взрослых, неодинакова она и у ребенка на разных возрастных этапах развития.

Итак, в ходе индивидуального развития ребенка постоянно идет борьба между незрелостью структур его организма и возможностями развития. В зависимости от преобладания первого или второго фактора при одинаковых условиях в одних случаях можно ожидать более устойчивые патологические изменения, в других – более легкие, поддающиеся коррекционному воздействию.

Уязвимыми периодами детства являются периоды «первичной незрелости» организма (в возрасте до трех лет) и перестройки организма в пубертатном возрасте, когда уже сформировавшиеся системы детского организма вновь утрачивают состояние равновесия, перестраиваясь на «взрослое» функционирование.

Изменение восприимчивости к ним особенно отчетливо проявляется в переходные периоды, когда происходит не только более интенсивное созревание отдельных функциональных систем, но и существенная перестройка различных функций организма (прежде всего функций нервной и эндокринной систем). Эти периоды носят название критических периодов развития – возрастных кризов.

Рис. 2. Факторы, детерминирующие развитие.

Дошкольный возраст как этап психосоциального развития необычайно сложен, поскольку на него приходится сразу два кризиса: первый кризис 3-х лет и второй – кризис 6–7 лет. Эти кризисы характеризуются тем, что в это время может происходить декомпенсация органической патологии, а также может проявлять себя повышенная склонность к различным психогенным реакциям.

Возрастной нормой будет являться процесс последовательного становления психологических новообразований данного периода (Малкина-Пых, 2005). Соответственно, ненормативное психосоциальное развитие характеризуют свойства, обусловленные разного рода факторами, среди которых необходимо, прежде всего, вычленить первичные (биологические и социальные) и вторичные – психологические факторы (рисунок 2).

Биологические факторы определяют одну из необходимых предпосылок нормального развития личности – наличие полноценной анатомо-физиологической основы психической деятельности. В течение всего периода формирования анатомо-физиологических структур организма ребенка, как во время внутриутробного развития, так и во время последующего взросления, существует определенная вероятность вредоносного воздействия на этот процесс.

Нарушения зрения являются теми отклонениями в развитии ребенка, которые детерминируют в дальнейшем весь ход развития ребенка, его деятельность в разных сферах, взаимодействие как с предметным, так и социальным миром. В зависимости от глубины зрительных нарушений происходит редукция возможностей ребенка, что проявляется либо в виде затруднений деятельности, либо в виде ограничения осуществления деятельности, либо в виде полной невозможности осуществлять определенную деятельность.

Фактор социального окружения, постоянного социального, психологического и педагогического воздействия на ребенка является второй абсолютно необходимой составляющей в сложном процессе становления личности и всех ее компонентов. Только при наличии такого окружения, только в процессе усвоения (интериоризации) средств, форм и навыков общения на базе индивидных основ человека может развиться полноценная личность. Значение социального фактора в становлении личности невозможно переоценить.

Любые искажения в воздействии этого фактора, например «неправильное воспитание», не могут не отразиться на процессе становления личности ребенка, его характера.

Дефекты первичной и вторичной социализации – это те социальные факторы, условия жизни и воспитания, которые препятствуют освоению ребенком культурных норм и стандартов, принятых в данном социуме. Особенностью социальных норм для детей является то, что они выступают фактором воспитания, в процессе которого происходит усвоение социальных норм и ценностей, усвоение социальных ролей и социального опыта.

Неправильное воспитание, эмоциональная депривация ведут к формированию ненормативных свойств характера – социально осуждаемых способов удовлетворения потребностей. В частности, жестокость может быть способом удовлетворения потребности в самоутверждении за счет унижения другого человека; жадность – как редукция потребности в освоении мира; лживость – как тенденция к созданию образа идеального Я – потребности быть личностью.

Следует отметить, что в норме самопринятие и самоуважение личности является общим знаменателем, интегральным измерением благополучного развития «Я» личности. Тогда как негативное самоотношение свидетельствует об обратном (рисунок 3).

Как отмечалось выше, в процессе развития постепенно изменяется иерархия между первичными и вторичными, биологическими и социально обусловленными нарушениями. На начальных этапах основным препятствием к обучению и воспитанию является органический дефект (вторичное недоразвитие направлено «снизу вверх»). В случае несвоевременно начатой коррекционной работы или ее отсутствия, вторично возникшие явления психического недоразвития, а также неадекватные личностные установки, вызванные неудачами в различных видах деятельности, которые нередко начинают занимать ведущее место в формировании негативного отношения к себе, социальному окружению и основным видам деятельности. Распространяясь на все более широкий круг психологических проблем, вторичное недоразвитие начинает оказывать негативное влияние на элементарные психические функции, т. е. направление патогенного влияния начинает идти «сверху вниз».

Рис. 3. Влияние факторов риска на возникновение отклонений в развитии.

Преимущественная симптоматика каждого возрастного уровня не исключает симптомов предыдущих уровней, но отводит им менее заметное место в картине дизонтогенеза. Чем меньше нарушение связано с биологической основой, тем успешнее оно поддается психолого-педагогической коррекции.

Таким образом, недоразвитие высших психических функций и высших характерологических образований наслаиваются на первичный дефект и на деле оказываются менее устойчивыми, более поддающимся психологическому воздействию, чем недоразвитие низших, или элементарных, психических процессов, непосредственно обусловленных самим дефектом. То, что возникло в процессе развития ребенка как вторичные образования, может быть профилактически предупреждено или психолого-педагогическим путем устранено.

Закономерно встает вопрос о том, как практическому психологу определить нормативные границы отклонения или нарушения в развитии ребенка.

Как уже отмечалось ранее, вряд ли можно найти однозначные критерии. Однако в рамках диагностической и коррекционно-развивающей работы могут учитываться следующие параметры нормы:

– социально-возрастная норма – показатели психосоциального развития дошкольника (психологические новообразования), которые должны сложиться к концу данного возрастного этапа;

– индивидуальная норма – она проявляет себя в индивидуальных особенностях развития и саморазвития личности ребенка;

Конец ознакомительного фрагмента.