Сергей Багров
Гороховая лодка
Летом живу я в деревне. Здесь такие заборы! Такое солнце! Такая крапива! Есть и кривая дорога. А огородов, ую-ю-ю! Самый большой огород наш. Утром, после горячей каши я иду с бабушкой в огород. Там есть дом. В нем живут помидоры и огурцы. Есть еще грядка с картошкой, а на ней молоденькие цветочки. Однажды я их нарвал много-премного. За это меня бабушка наказала – не взяла с собой на ручей. Туда я очень люблю ходить и носить вместе с бабушкой воду. Из этой воды мы делаем чай и пьем по утрам с конфетками и вареньем. В тот день бабушка обругала меня маленьким хулиганом. Я чего-то не понимаю. Ну какой же я маленький, если мне почти три с половиной года.
Сочувствует бабушка Степе:
– Набегался и устал?
– Я не устал. Я думаю.
– О папе и маме?
– Думаю о траве. Отчего она такая зеленая? И откуда берется? И кто это вон такие, с крыльями, над цветами?
Бабушка рассуждает:
– Ты, наверное, будешь ученым?
– Летчиком я буду! Хочу, как вон эти, – Степа показывает на пчелку, – летать над цветами. А потом, – Степа резво встает и, моргая, кивает в сторону солнца, – туда полечу.
– Неужели до самого солнца?
– Выше!
Почему я веселый? Да потому, что от бабушки убежал! И от дедушки убежал! Они меня ищут, а я на поляне! Тут мох! Тут листья! Тут огромношные деревья! А за деревьями – Мишка-медведь! Мишки я не боюсь. Если он подойдет ко мне, то я его яблоком угощу. И мы с ним станем друзьями. Обратно в деревню пойду уже не пешком. Приеду в деревню верхом на медведе. То-то я дедушку напугаю. А бабушка вся задрожит и, наверно, заплачет. Но я расстраивать их не буду. Я им обоим как закричу:
– Это я-я!
Они меня спросят:
– Это куда ты, Степан, на эдаком звере?
И я им отвечу:
– Хочу проехаться по деревне!
То-то все вытаращат глаза!
По этой зеленой загадочной тропке Степа любит скакать, воображая себя лошадкой, резво несущейся к водопою.
Тропка такая красивая, так ершиста возле нее трава и такие высокие справа и слева стога, что ноги сами несут Степу к лесу, где, наверное, прячется летний заяц, с которым неплохо бы поиграть, а, может, и побегать наперегонки.
– Эй! – объявил он сосновой опушке, ступая на мостик через ручей. – Я никого не боюсь! Я самый смелый!
И тут что-то затрещало. Степа едва не присел от неожиданности и страха и осторожно спросил:
– Кто это тут?
– Я, – глухо сказала ему стоявшая у тропинки черная от подпала умирающая Сосна.
– Чего тебе надо? – кивнул в ее сторону Степа.
– Не ходи дальше в лес! – приказывает Сосна.
– А если пойду?
– Видишь! – Сосна шелестнула сгоревшими иглами. – Я падаю! И могу тебя раздавить.
– Но ты такая большая? – не верит ей Степа.
– Да, большая. И сильной была когда-то. Но вот подожгли меня рыбаки-разбойники, и для жизни я умерла. Целый год крепилась, не падала. Но сегодня силы мои навсегда ушли от меня… – И с этими горестными словами Сосна затрещала всеми своими корнями и, наклонившись, рухнула с грохотом на тропу.
Тотчас же откуда-то выскочил заяц. И, как очумелый, запрыгал по тропке. Но от страху он потерял направление и скакал не в любимый свой лес, а прочь от него. Скакал, а рядом с ним ловко пристроился Степа. Степа был огорчен, разве что не плакал, настолько жалко было ему Сосну.
Перед деревней, где кончалось поле, заяц остановился.
– Ой! – воскликнул он с боязнью. – Куда это я? Прямо в деревню. А если собаки? Еще разорвут! – И тут в трех шагах от себя разглядел огорченного Степу. – Ты кто такой? – спросил его деликатно.
– Степа.
– А почему такой грустный?
– Жалко Сосну.
– И мне ее жалко, – признался заяц. – Там, под Сосной, был у меня дом. Где я теперь буду жить?
Степа предложил:
– Пойдем ко мне. В моем доме – бабушка с дедушкой. Да еще и Катька, моя маленькая сестра. Они добрые. Пустят. И будем жить вместе.
– Спасибо, Степа, – ответил заяц. – Но мне в человеческий дом нельзя. Потому что привык я к своему. А он там. Был мой дом под сосной. А теперь, наверное, будет под елкой. – И заяц, махнув Степе лапкой, стремглав поскакал к зеленому лесу, над которым уже опускались вечерние облака.
Степа и Катя смотрят во двор из раскрытого настежь окна. Пахнет июльскими травами. Низко летает сорока. Откуда-то с крыши, качаясь, плавно спускается паучок.
Лето застыло в поклоне к старинному дому, как бы подсматривая за тем, чем сейчас заняты шалунишки, такие вдруг смирные после шумливой уличной беготни.
Катя слышит траву, как, шурша, та рассказывает о жизни, какая была здесь в ту давнюю пору, когда еще ставился этот дом.
Степа, кушая бутерброд, молча обдумывает забаву, которой они отдадутся, едва управится он с едой.
Проходит минута. Глаза у Степы вспыхивают, как свечки.
– Бежим?! – предлагает он с восторгом.
– Ага! – отвечает с таким же восторгом сестра.
И словно их не было: пуст подоконник.
Куда они?
…Да не все ли равно. Главное, чтобы им было и весело, и свободно, точь-в-точь как летающим воробьям, кого солнышко, воздух, трава и заборы зазывают к себе, как в собственный дом.
Распустила капуста зеленые крылья. Вот-вот замашет и, как птица, оторвется от мягкой земли. И полетит, унося белослойный кочан, в котором прячется крохотный летчик. Полетает над грядками огорода и возвратится на старое место. А летчик, устав от полета, заснет и будет всю ночь отдыхать, упрятавшись в кочане. Утром он приоткроет глаза. И увидит около грядки сторожкого Степу.
Степа приходит сюда после сказки, какую однажды ему рассказала мама. Она открыла ему как секрет, что скоро в капусте появится человечек, который будет ему младшим братом.
– Ты тут? – спрашивает любознательный Степа, вглядываясь в кочан.
Но летчик не вымолвит ни словечка. Сидит в кочане, как невидимый пленник. Нельзя ничего говорить.
«Еще рано!» – сказала однажды ему строгим голосом мама. И он ни за что не ослушается ее.
Она летела, летела с высокого поднебесья и упала, сияя, на Степину ручку. Степа спросил у нее:
– Ты – кто?
Снежинка ответила:
– Если я на морозе, то я – царевна в серебряной шубке. Но если на теплой, как у тебя, ладошке, то я лишь маленькая прохлада.
– Но ты же капелька?! – не согласился с ней Степа.
– Я тебе нравлюсь?
– Очень даже! – признался Степа.
– Тогда наклонись и возьми меня губками.
Наклонился Степа, лизнул прозрачную капельку языком. И стало ему от этого чуть-чуть прохладно, немножко бодро и почему-то еще немножко смешно.
Зима. Веселая снежная улица. Скрип-поскрип под маленькими ногами. По дороге скорее катится, чем идет, запрятанный в шаль и шубку крохотный человечек. Я узнаю в нем своего внучонка Степу. Поэтому спрашиваю с улыбкой:
– Кто такой?
Малый остановился. Тоненьким, полным обиды голосом произносит:
– Сирота.
Странно и непонятно. Интересуюсь:
– А где твои папа и мама?
Мальчик кивает куда-то назад:
– Там. Ушли опять на свою работу.
– И с кем ты остался?
– Вон с этой, – Степа снова кивает, но кивает уже на ступавшую к нам от крыльца двухэтажного дома полненькую старушку, в которой я узнаю собственную жену. С ней он только что поругался из-за того, что она запретила ему есть снег.
– С бабушкой, значит?
Малыш строго косится на старушку. Убедившись, что та не услышит, устрашающим голосом выдает:
– С Бабой-ягой.
– Лопата! Лопата! Ну почему ты такая тяжелая?
Отвечает Лопата Кате:
– Тяжелая-то не я, а земля, в которую я зарываюсь, когда ты берешь меня в руки, чтобы вскопать огородную грядку.
Катя не понимает:
– А для чего мы ее копаем?
– Для семечка, – растолковывает Лопата. – Оно, это семечко, хочет проснуться. А проснуться оно может только в мягкой земле.
Катю охватывает догадка.
– Оно проснется и станет расти и превратится в желтую репку?
– Да! А может, еще и в морковку! Ты бы чего хотела? – спрашивает Лопата.
Кате нравится репка. Любит она и морковку. Но сейчас ей хотелось бы круглых маленьких мячиков, спрятанных в сладкой лодочке.
– Гороха! – смеется Катя, вспомнив, что сладкую лодочку именно так и зовут.
– Тогда беги к своей маме. Возьми у нее гороховый боб! – предлагает Лопата. – И мы посадим его в нашу грядку, чтобы она уродила нам сто горошин!
И Катя, сияющая от счастья, бежит к бревенчатому крыльцу, с которого ей навстречу спускается мама и протягивает пакетик семян с нарисованной на нем круглобокой гороховой лодочкой.
Катя решила помочь своей бабушке Поле. Взяла со скамьи два ведра. Спустилась с крыльца и пошла.
К ручью, который бежал меж корней и ворчал, как старик, она пришла не сразу. Свернула в траву, чтоб немножко передохнуть.
Отдохнула и прыг-прыг по камушкам к самой воде. На белой дощечке она увидела ковш. И давай наливать из него в ведра воду.
Налила почти полные. Ухватилась за дужки. «Фу-у, какие тяжелые!» – удивилась она и хотела было бежать за бабушкой Полей, чтобы та помогла отнести эту воду домой.
Но тут заподозрила – кто-то за нею следит. Осмотрелась: тропинка, трава и цветы. Больше нет никого.
Но постой! Она улыбнулась. Из травки, поблескивая на солнце, ее рассматривали цветы.
– Как вас зовут? – спросила их Катя.
Цветы, повернувшись на тоненьких ножках, взглянули на девочку с тихим укором:
– Такая большая, а даже не знаешь, что мы – Одуванчики.
– Ой! Ой! – Катя захлопала в ладошки. – Знаю! Я просто немножко забыла!
– То-то! – ответили ей цветы.
– Милые одуванчики! – Катя глядела на них с мольбой и надеждой. – Помогите мне поднять эти ведра с водой и отнести до нашего дома!
Одуванчики согласились. Однако предупредили:
– Только смотри, никому об этом не говори!
– Никому не скажу! – согласилась Катя.
И тут она почувствовала, как дужки в ее ладонях приподнялись и ведра как бы сами собой пошли.
– Кто, интересно, несет мою воду? – спросила Катя.
– Мы! – откликнулось снизу, и Катя заметила, как под ведрами зашевелилась одуванчиковая трава.
– Откуда у вас столько силы?
– От солнышка и земли! – улыбнулись цветы. – Если хочешь, мы и тебя понесем!
– Ой-ой! – изумилась Катя, чувствуя, что она не идет уже, а плывет.
И тут послышался ей чей-то голос и чьи-то шаги. Катя распахнула глаза – навстречу по тропке, вся запыхавшись, торопится бабушка Поля.
– Катенька! Я ведь тебя потеряла! Слава богу, ты здесь! Спишь, как соня-засоня!
Катя не верит тому, что сказала ей бабушка Поля. Однако, мотнув головой, видит, что вовсе она не плывет, а лежит среди одуванчиков, а рядышком с ней – два ведра, оба пустые.
Девочка нехотя встала и хмуро уставилась на цветы:
– Врунишки!
– Это кого ты так? – удивилась бабушка Поля.
– Их! – Катин пальчик показывал на цветы, которые знай себе тихо сияли и незаметно посмеивались над Катей.
Катя ступает по низкому берегу, возле самой воды. Вода по-летнему теплая. Пахнет мокрой травой и ветвями нагнувшихся к самой реке тенистых ракит, листья которых купаются в ней, словно дети.
И тут Катя видит старую лодку, наполовину затопленную водой.
«Хорошо бы сейчас поплавать!» – мечтает она.
Около лодки что-то плеснуло, и Катя услышала человеческие слова:
– Пожалуйста, если хочешь!
– Это кто?
И снова плеснуло. Однако не около лодки, а чуть подальше. И опять тот же голос, поднявшийся из реки:
– Я! Белый лещ! Самый лучший пловец!
– Я не верю тебе! – спорит Катя. – Тебя нет. Ты мне кажешься.
И тут серебристым зигзагом пробежал по реке остро вырезанный плавник. Приблизился к самому берегу, и Катя увидела рыбью голову с широко раскрытым ртом.
– Вот он я! Ну, давай! Залезай на меня, как на маленькую лошадку!
И Катя послушалась. Поспешила к речной лошадке. И уже ступила ногами в реку, да услышала треск ивняка, сквозь который спешил ее дедушка, размахивая руками:
– Катя! Катя! Не смей! Здесь пугает! И тот, кто зовет тебя, это не рыба, а сам Водяной!
Катя не знает, кому и верить. Глядит на раскрытый рыбий рот. А того уже и след простыл. Вместо рта – омываемая водой скромно блещущая ракушка.
– Дедушка! Со мной сейчас разговаривал белый Лещ. Он хотел покатать меня по реке.
Дедушка бережно положил на Катюшину головку свою руку.
– Так и есть! – посетовал он вслух. – У тебя головка не кружится?
– Кружится.
– Перегрело ее. Вон какое сегодня солнце! Отсюда и лещ с человеческим голосом, то есть попросту Водяной, которого нет, но который пугает, когда твою голову солнышко перегреет. Сможешь сама ножками идти?
– Нет! Я могу только плыть! – захныкала Катя.
– Плыть так плыть! – улыбнулся дедушка, и Катя в одно мгновение оказалась плывущей у дедушки на груди.
Поплыли. По низкому берегу. По болотцу. По тропинке сквозь бор. По лужайке. По полю. По деревне. Перестали плыть, когда дедушка внес ее в дом. Уложил на кровать. И она заснула самым глубоким, самым здоровым, самым спасительным сном.
Катя сидит на парадной лестнице пятистенка, наблюдая, как в щель приоткрытых дверей забегает солнечный Заяц. Он какой-то все время разный – то приплясывает на лапках, то, качая ушами, движется по стене. Кате очень занятно. И она спрашивает его:
– Почему ты мне нравишься, Заяц?
Вместо Зайца Кате ответил освещенный угол стены:
– Потому что я маленький, как и ты!
– А еще почему?
– Потому, что я, как и солнышко, скоро исчезну, а ты бы хотела, чтоб мы гостили у тебя всегда!
Рассмеялась Катя:
– Да, это так! Я люблю, когда гости!
– Поздно, Катя, – сказала Стена и померкла, да так, что стало вокруг тускло, сумеречно и скучно.
Поспешила девочка на крыльцо. Ах, какой замечательный вечер! Солнце уже укладывалось в постель, которую ей расстелил услужливый Ельник. Лишь несколько низких его лучей проскочило через макушки и, застряв на дворовой березе, заскакали в ее листве, да так весело и игриво, как это умеют лишь Катины Зайцы.
Девочка даже ладошкой взмахнула:
– Пока, шалунишки!
– До завтра! – послышалось Кате в ответ, но не от дерева, а от Солнца, которое, словно на цыпочках, приподнялось из елок, и Катя увидела, как оттуда метнулся к ней огненный Заяц. Сделал прыжок и завис, а потом, словно растаяв, исчез с Катиных глаз.