Современные исследования интеллекта и творчества. Часть 1. Психология и психофизиология решения творческих задач ( Коллектив авторов, 2015)

Теория инсайта занимает одно из центральных мест в психологии творчества. Любая объемлющая теория творчества, подобная концепции Я. А. Пономарева, предлагает то или иное решение проблемы инсайта. В этой статье предлагается модель инсайта, которая во многом опирается на теорию Я. А. Пономарева.

Истоки представлений об инсайте

Знание о феномене инсайта возникло задолго до появления научной психологии. Классическое культурное описание этого феномена дошло до нас в трактате римского архитектора Витрувия. По общеизвестной ныне легенде, Архимед, получивший задание определить, из какого материала сделана корона тирана Сиракуз Гиерона, нашел решение, будучи в бане, путем неожиданного озарения и в результате яркой эмоциональной вспышки выбежал на улицу с криком «Эврика!». Именно этот феномен озарения, мгновенного открытия принципа решения сложной творческой задачи, связанный со специфическим и ярким чувством и следующий после более или менее длительных безуспешных попыток решения, получил в русском языке английское обозначение инсайт (insight), что буквально означает взгляд внутрь, проникновение.

Первая модель инсайта, которая может быть по праву названа научной, была предложена не психологом, а выдающимся математиком, физиком и философом А. Пуанкаре и отталкивалась от интроспективного опыта.

Пуанкаре выдвигает очень важное утверждение о том, что озарение является «результатом длительной неосознанной работы» (Пуанкаре, 1981, с. 361). Это утверждение и сейчас, спустя более 100 лет, продолжает оставаться одной из центральных дискуссионных проблем в психологии инсайта. Пуанкаре аргументирует его, описав несомненные случаи, когда открытию не предшествует сознательная работа, а оно совершается во время отдыха, прогулки или светской беседы: «В момент, когда я встал на подножку, мне пришла в голову… без всяких, казалось бы, предшествовавших раздумий с моей стороны, идея о том, что преобразования, которые я использовал, чтобы определить автоморфные функции, были тождественны преобразованиям неевклидовой геометрии» (там же, с. 360). Или: «Когда я прогуливался по берегу, мне так же внезапно, быстро и с той же мгновенной уверенностью пришла на ум мысль, что арифметические преобразования квадратичных форм тождественны преобразованиям неевклидовой геометрии» (там же).

В этих случаях очевидно, что умственная деятельность, непосредственно предшествующая открытию, лежала вне поле сознания. Пуанкаре не отрицает, что озарение может возникнуть и на фоне сознательного решения задачи. Однако он полагает, что это не меняет дела: «Озарение вместо того, чтобы произойти во время прогулки или путешествия, происходит во время сознательной работы, но совершенно независимо от этой работы» (там же, с. 361).

Феномен решения путем озарения связан с парадоксом, который полностью осознавал Пуанкаре. Этот парадокс возникает в результате, казалось бы, не очень принципиального обстоятельства: инсайт связан с нахождением не окончательного решения, а лишь его принципа. Так, Архимед закричал «Эврика!» не в тот момент, когда он определил плотность материала короны, изобличил мошенников и получил за это заслуженное вознаграждение, а тогда, когда он только открыл принцип решения, еще не проверив его на практике. Отсюда вытекают два важных следствия.

Первое связано с качественной характеристикой специфического приятного чувства инсайта. Из сказанного следует, что оно скорее всего не является результатом удовлетворения достигнутым или гордости. Эти чувства Архимед должен был испытывать в момент сообщения Гирону результата своего исследования или хотя бы в момент, когда расчеты были окончены. На этапе возникновения озарения всегда есть шанс, что решение столкнется с проблемами, не будет доведено до конца или тиран не окажется благодарным. Тем не менее история сохранила свидетельства бурной радости Архимеда именно в момент озарения. Радость инсайта сильна сама по себе вне зависимости от вознаграждения и не является собственно радостью достижения.

Второе следствие связано с тем, каким образом «чувство абсолютной уверенности» в правильности решения возникает еще до того, как решение сформулировано, осмыслено, проверено. Казалось бы, принцип решения – своего рода выдвинутая гипотеза. Архимед предполагает, что использование принципа вытеснения жидкости позволит ему оценить объем короны и далее, зная вес, вычислить плотность. Каким образом предположению сопутствует чувство полной уверенности в его справедливости еще до того, как проведена проверка? Пуанкаре приходят в голову математические идеи, проверка соответствия которых истине требует большой и сложной работы, например: «Преобразования… аналогичны преобразованиям неэвклидовой геометрии». Чем же обеспечено молниеносное и достаточно точное предчувствие истинности идеи?

Пуанкаре дает ответ на этот вопрос: оценка дается эстетическим чувством, которое выделяет красивые идеи и «знакомо всем настоящим математикам». Каковы же свойства тех мыслей, которые оцениваются как красивые и изящные и потому проникают в сознание? Пуанкаре утверждает, что это идеи, элементы которых «гармонически расположены таким образом, что ум без усилия может охватить их целиком», проникая при этом и в детали (там же, с. 363). Идеи, отвечающие эстетическому чувству, представляют собой «хорошо упорядоченное целое» (un tout bien ordonné), которое «дает нам возможность предчувствовать математический закон».

Что представляет собой «хорошо упорядоченное целое», Пуанкаре не поясняет, между тем это существенный момент, который заслуживает внимания.

Во-первых, в этом высказывании содержится зародыш гештальтистской концепции инсайта, а также более поздних его интерпретаций в духе достижения «хорошей формы» или «энергетического минимума». Хорошо упорядоченное целое – это фактически определение гештальта. Отметим, что возникновение упорядоченности у Пуанкаре лишь сигнализирует о вероятном решении, но не является его движущей силой.

Во-вторых, Пуанкаре здесь опирается на математический опыт, однако существуют и другие задачи, которые признаются инсайтными, но в отношении которых критерий красоты идеи оказывается более проблематичным. Например, решение анаграммы с трудом может быть названо очень красивым, однако оно может быть инсайтным. В то же время характеристика решения анаграммы как «хорошо упорядоченного целого» выглядит значительно более правдоподобным. Решением анаграммы является слово, которое упорядочивает входящие в него буквы. В этом плане идея упорядоченного целого (не обязательно обладающего эстетической привлекательностью, но способного ей обладать) выглядит более общим объяснительным принципом, чем идея эстетического как таковая.

Перечисленные выше положения модели Пуанкаре удивительно современны. Еще более удивительно, насколько существенные проблемы в отношении психологии творческого мышления были подняты исключительно за счет интроспекции. Пуанкаре был одним из лучших умов в истории человечества, поэтому, конечно же, процессы его мышления, особенно в сфере математического творчества, превосходят среднестатистические.

Инсайт в гештальтпсихологии

Нередко концепцию инсайта в психологии возводят к работам одного из основателей гештальтпсихологии В. Келера (Köhler, 1947). Правда, уже английское происхождение этого термина в русском языке показывает, что дело обстоит не очень просто. Келеру принадлежит замечательная работа по решению задач человекообразными обезьянами с центральной идеей, что приматы, подобно людям, способны к внезапному пониманию ситуации без предварительных проб и ошибок. Кроме того, Келер, имевший, кроме психологического, физическое образование, полученное под руководством М. Планка, был теоретиком гештальтпсихологии и выдвигал общие модели поля, в настоящее время, впрочем, устаревшие, которые в принципе могли бы объяснять и феномен инсайта. Наконец, аспирантом Келера был К. Дункер, который провел известные исследования процессов решения задач людьми и описал смену видения задачи при ее решении. Существует, однако, точка зрения, согласно которой идеи Дункера стоят ближе всего не к Келеру, а к О. Зельцу, при внимательном чтении трудов которого можно встретить выражения типа «внезапное открытие» (Simon, 1999).

По-видимому, атрибуция концепции инсайта именно Келеру связана с тем, что начиная с конца 1920-х годов он был наиболее заметным проводником влияния идей немецкой психологии на американскую и издал несколько книг на английском языке. В результате современная англоязычная психология инсайта связывает источник проблематики с Келером, хотя фактически он выражал достаточно мощную традицию немецкой психологии мышления, противостоявшую как по выбору тем, так и по подходам американскому бихевиоризму.

Согласно совокупной гештальтистской точке зрения, инсайтное мышление связано с изменением видения проблемной ситуации, подобным тому, которое происходит при переключении видения изображения с двумя значениями, например, вазы и двух профилей. Репрезентация целостна, значение отдельного элемента проясняется только внутри организации целого. Причудливые линии становятся носами только в тот момент, когда мы видим два профиля. Когда мы видим вазу, они представляют собой части вазы.

Представление об инсайте как переструктурировании дополнила идея о функциональной фиксированности. Инсайт, согласно гештальтистам, связан с переструктурированием поля. Силы поля действуют всегда, мысль без этих сил невозможна, поэтому ошибочная репрезентация задачи удерживается этими силами и обладает энергией сопротивления разрушению. Идея фиксации весьма логично вписывается в такую постановку вопроса. Таким образом, в гештальтистском контексте принципиально важно рассмотреть не само по себе возникновение формы, а переструктурирование, замену одной формы на другую.

Модель инсайта Я. А. Пономарева

Я. А. Пономарев внес в психологию творчества созданную им оригинальную экспериментатику, связанную, в первую очередь, с демонстрацией неоднородности результата действия и переключением субъекта между логикой и интуицией в процессе решения задач. Отталкиваясь от этих экспериментальных данных и двигаясь собственным теоретическим путем, Пономарев приходит к модели механизма творческого мышления с двумя полюсами, логическим и интуитивным, которые могут быть в первом приближении поставлены в соответствие сознанию и бессознательному у Пуанкаре. Однако интерпретация двухполюсной архитектуры у Пономарева имеет иной характер.

Во-первых, интуитивное мышление, хотя и понимается как происходящее вне сознания, однако не сводится к хаотическому комбинированию, как у Пуанкаре. Интуитивный опыт рассматривается как плохо структурированный, но потенциально содержащий больше информации, чем логический. Интуиция – это фактически спуск в глубины хранилища знаний, где действуют слабые и тонкие связи, сформировавшиеся как побочные продукты действий (Пономарев, 1976). Именно в этих бессознательных глубинах и происходит рождение решений творческих задач.

Во-вторых, логическое и интуитивное – это не только полярные механизмы, но и состояния решающего. Этот переход означает отсутствие сознательных целей и даже возможности отчета о проделанных ходах мысли. Человек не может сказать, что он проделал для решения[2].

В-третьих, инсайт, по Пономареву, связан с перестройкой всей деятельности человека в результате передачи найденного принципа решения с интуитивного уровня на логический.

В-четвертых, принципиально важное положение теории Пономарева заключается в отведении эмоциональности роли в регуляции работы интуиции.

В понятии оценки результатов можно выделить две плоскости. Одна из них – это критерии оценки, на основании которых результат может оцениваться как вероятное решение задачи. Вторая – способ, которым это решение становится доступным сознанию. Первая плоскость не обсуждается Пономаревым. Очевидно, что это не тот последовательный способ, которым действует сознание.

Описание Пономарева касается второй плоскости: факт оценки результата как вероятного решения становится доступным сознанию в виде инсайтной эмоции.

Таким образом, можно выделить три фундаментальные концепции, объясняющие инсайт как феномен скачкообразного приближения к решению. Первая концепция за авторством Пуанкаре связывает скачок со случайным событием, произошедшим в хаотическом процессе. Вторая концепция, гештальтистская, делает акцент на переструктурировании целого, переходе от одного устойчивого состояния к другому, который всегда скачкообразен. Для третьей концепции, восходящей к Пономареву, скачок – это передача порции информации от интуиции к логике.

За десятилетия, прошедшие с момента формирования трех перечисленных концепций, накоплен огромный объем данных, которые характеризуют инсайтные процессы. Эти данные позволяют намного лучше понять наполнение тех процессов творческого мышления, о которых говорят классические теории, но в некоторых случаях заставляют усомниться в их утверждениях. Однако они вызывают потребность в новом синтезе, который позволил бы взглянуть на проблему в целом.

Есть ли инсайтный скачок при решении творческих задач?

Вайсберг и Алба в весьма влиятельном исследовании показали, что в ряде инсайтных задач предъявление подсказки, позволяющей снять функциональную фиксированность, не приближает к решению (Weisberg, Alba, 1981). Это является для них основанием сомнений в скачкообразности процессов мышления при озарении. Действительно, работа Вайсберга и Албы наносит удар по модели мысли, в которой существенную роль играет фиксация[3]. Однако она никак не исключает самого феномена скачкообразного приближения к решению, который составляет сущность инсайта.

Более существенны данные о том, что точка инсайта не означает резкого скачка в продвижении к решению, а соответствует скорее месту на кривой постепенного приближения к решению задачи.

А. В. Брушлинский ввел понятие немгновенного инсайта – наличие последовательных шагов на пути к переструктурированию. Согласно описанию Брушлинского, «в форме… немгновенного инсайта мысль испытуемого начинает возникать и затем постепенно формируется в течение нескольких секунд» (Брушлинский, 1979, с. 127). При этом немгновенный инсайт обнаруживает те же признаки, что и инсайт мгновенный: «Возникновение инсайта означает не только внешне внезапное и существенное изменение главного направления мысли, но одновременно и значительную, хотя, конечно, не полную уверенность в правильности этого нового, только еще возникающего замысла или принципа решения задачи, развернутое систематическое обоснование которого станет возможным намного позже» (там же, с. 132–133). Таким образом, исходным пунктом немгновенного инсайта является «включение объекта мысли в новые связи», сопровождаемое чувством значительной уверенности в правильности подхода. А затем на протяжении нескольких секунд мысль развивается и уточняется вместе с критериями оценки. Это означает, что после возникновения чувства инсайта продолжается постепенное приближение субъекта к решению задачи[4]. Такие данные, впрочем, не противоречат классическим представлениям об инсайте, которые не отрицают последовательной сознательной работы субъекта после инсайта. Инсайт, как уже отмечалось, связан с нахождением принципа решения, а не самого решения.

Примечательно словоупотребление. Брушлинский создает почти что оксюморон: если инсайт – это скачок, то он пишет о немгновенном скачке. Это происходит из-за того, что в творчестве Брушлинского инсайт означает не скачок, а переструктурирование репрезентации. Немгновенное переструктурирование, т. е. движение от одной устойчивой точки к другой, – нечто небанальное, но уже не невозможное.

Брушлинский не связывает инсайт исключительно с сознательными или бессознательными процессами, предполагая, что в мыслительном процессе присутствуют и те, и другие, причем «недизъюнктивно» не исключают друг друга. При этом эмпирическим материалом его исследований выступают протоколы рассуждения вслух, которые естественно фиксируют только доступные сознанию движения мысли. В этом плане процессы, описанные Брушлинским, можно интерпретировать как сознательную обработку принципа, сделавшегося доступным сознанию в момент возникновения чувства уверенности.

Вместе с тем существуют данные, которые показывают постепенное развитие решение до инсайта. Причем это развитие происходит в неосознанном плане. При этом в плане сознания не происходит никакого продвижения, испытуемый находится в тупике.

Одна часть этих данных связана с использованием экспериментального приема прайминга. Шеймс показал, что испытуемые, которые не смогли решить задания из Теста отдаленных ассоциаций, тем не менее быстрее реагируют в тесте лексического решения на слова, которые являются решениями этих заданий (Shames, 1994). Аналогичные результаты сообщаются и другими авторами (Bowers et al., 1990; Sio, Ormerod, 2009a; Zhong et al., 2008).

В других работах показано, что испытуемые способны отличать решаемые задания Теста отдаленных ассоциаций от нерешаемых с вероятностью больше случайной, даже если не могут найти решения (Bowers et al., 1990). Аналогичные результаты были получены относительно способности отличить неполные изображения реальных объектов от случайной комбинации линий (там же).

Другой источник данных – регистрация движений глаз. Показано, что глазодвигательная активность может сосредотачиваться в области элементов, соответствующих решению, до того как испытуемый переживает инсайт (Ellis et al., 2011).

Совокупность данных вынуждает признать, что в ряде случаев при инсайтных задачах решение формируется постепенно, возникая в некоторых чертах до инсайта и завершая формирование после. Однако означает ли это, что инсайт носит иллюзорный характер? Это означает другое: при субъективно скачкообразном характере решения специальные исследовательские техники демонстрируют постепенность созревания решения.

Объективная и субъективная стороны инсайта

Во многих исследованиях инсайт рассматривается как резкое переструктурирование репрезентации проблемной ситуации. Однако, кроме объективного рассмотрения этого феномена, возможен его анализ с субъективной стороны как испытываемого человеком в процессе решения задач специфического чувства.

В работе Меткалф испытуемых в процессе работы над задачей просили оценивать, насколько близки они к окончательному решению[5]. Было показано, что при неинсайтных задачах чувство близости решения увеличивается со временем градуально, а в инсайтных – скачкообразно (Metcalfe, 1986).

Важный вывод следует из сопоставления результатов Меткалф с приведенными выше данными о постепенном решении инсайтных задач. Вероятно, что инсайтное мышление связано с протеканием процессов переработки информации, которые постепенно приближают к решению, но при этом инсайтное чувство возникает внезапно, без постепенного нарастания и приводит к скачкообразному изменению ощущения близости решения.

Отсюда возникает вопрос о связи инсайтного чувства с объективной стороной развития решения. Этот вопрос не прост с методологической точки зрения, поскольку проблема соотношения когниций и чувств, хотя и является принципиально важной в психологии, все же сегодня не вполне ясна. Вопрос имеет две стороны: почему процессы инсайтного решения задач вызывают специфическое чувство? зачем нужно инсайтное чувство при решении творческих задач?

Первая сторона вопроса имеет свое обоснование в достаточно широко принятой установке, согласно которой разворачивание когнитивной деятельности способно вызывать чувства. Вторая предполагает, что чувства могут оказывать обратное воздействие на когнитивную деятельность, выполняют в ней некоторую адаптивную функцию. Это предположение не является общепринятым, однако в целом достаточно хорошо вписывается в систему современных психологических знаний, в частности соответствует тезису об адаптивных функциях психики.

Порождение инсайтного чувства процессами переработки информации представляло собой малоисследованную проблему, однако несколько лет назад в этой области С. Тополинским и Р. Ребером была предложена интересная гипотеза. Авторы опираются на понятие беглости, или легкости, переработки информации когнитивной системой (processing fluency). Ранее было показано, что беглость переработки вызывает специфическое чувство, которое может использоваться человеком для принятия решений (Reber et al., 2004; Topolinski, Reber, 2010). Согласно гипотезе Тополинского и Вебера, инсайтное чувство представляет собой отражение резко возросшей беглости переработки информации в результате возникновения принципа решения задачи (Topolinski, Reber, 2010). Когда человеку приходит в голову решение, это увеличивает легкость процессов переработки информации, в результате чего появляется ощущение легкости, радости и возросшей уверенности.

Тополински и Ребер считают, что их гипотеза увязывает ранее разрозненные характеристики инсайта воедино. Возможны, однако, альтернативные гипотезы, например, связанные с достижением системой энергетического минимума. Из общих соображений эта гипотеза кажется правдоподобной, поскольку достижение энергетического минимума служит разрядке напряжения, которая часто связывается с положительными эмоциями.

Гипотеза Тополински и Ребера дает подкрепленный определенными аргументами ответ на вопрос о том, чем вызывается инсайтное чувство. Однако она никак не касается функции инсайтного чувства. Это чувство отражает возросшую уверенность в правильности решения, которая порождена повышением беглости когнитивной переработки. Таким образом, чувство отражает, но ни на что не влияет.

Между тем существуют аргументы в пользу того, что инсайтные чувства играют немаловажную роль в решении творческих задач. Так, в исследованиях О. К. Тихомирова было показано, что исключение эмоциональной активации путем использования биологической обратной связи отрицательно влияет на решение творческих задач, но не на сложение в уме двухзначных и трехзначных чисел (Тихомиров, 1984, с. 97–98).

Современная психология предлагает также ряд эмпирически обоснованных моделей, которые описывают пути влияния чувств на протекание когнитивной деятельности. Среди этих моделей выделяется теория чувства как информации (Feeling-as-information theory) Н. Шварца. Согласно этой теории, аффективные (эмоции и настроения), когнитивные (доступность информации) и телесные (голод, боль, возбуждение) чувства используются людьми как источник информации о самих себе. На основании этой информации люди выбирают те или иные когнитивные и поведенческие стратегии. Многочисленные эксперименты Шварца и его последователей показывают, что, экспериментально индуцируя различные чувства у испытуемых, можно повлиять на используемые ими когнитивные стратегии.

Чувства могут служить источником информации о ходе решения задачи. Так, позитивный аффект сигнализирует о легкости задачи, достижимости цели, в то время как негативный – о трудности, проблематичности решения. Информация, доставляемая чувствами, может влиять на стратегии решения задач, чтобы сделать их более соответствующими требованиям ситуации (Schwarz, 2011). Так, по мнению Шварца, в проблематичных ситуациях более адекватны стратегии «снизу вверх» с большим вниманием к деталям. Именно эти стратегии и запускаются негативными аффективными состояниями. Позитивный аффект, напротив, способствует большему использованию эвристик и стратегий «сверху вниз» с применением готовых схем и подходов.

Теория Шварца на различных экспериментальных фактах показывает, что чувства могут влиять на протекание когнитивной деятельности. Эта теория, однако, не распространяется на чувство инсайта, хотя оно является наиболее ярким и, пожалуй, лучше всего описанным из чувств, сопровождающих мышление.

Проблема передачи информации между бессознательным и сознанием

Открытие А. Ребером феномена имплицитного научения стимулировало многочисленные исследования интуиции. Благодаря этому сегодня не вызывает сомнение присутствие в психике человека когнитивных процессов, результаты работы которых непосредственно недоступны сознанию, а могут быть выявлены только через посредство специальных экспериментальных процедур. Имплицитное научение, по Реберу, схоже с формированием имплицитного опыта в представлении Пономарева (Ушаков, 2006).

Работы В. М. Аллахвердова открыли новые перспективы в понимании механизмов передачи информации между сознательными и неосознаваемыми процессами. Многочисленные экспериментальные примеры привели Аллахвердова к выводу, что существует специальный механизм, принимающий решения, какие из бессознательно выработанных когнитивных конструктов довести до сознания, а какие – отвергнуть. Обсуждая возможность нахождения решения задачи в момент, когда сознание занято другими вопросами, Аллахвердов предлагает следующий механизм: «Появление в сознании конструкта, обеспечивающего решение задачи, в момент, когда сознание эту задачу не решает, само по себе не может привести к успеху. И тут свою роль начинают играть эмоции. Эмоции сообщают сознанию о событиях, происходящих в неосознаваемой сфере… Эмоциональный сигнал сообщает: решение задачи найдено… Проблема, однако, в том, что испытуемый в этот момент не осознает, какую именно задачу он решил. Эмоциональный сигнал указывает тем самым, что теперь надо лишь найти саму задачу» (Экспериментальная…, 2006, с. 27).

В идеях Аллахвердова следует выделить несколько принципиальных моментов в отношении проблемы инсайта.

Во-первых, передача информации от бессознательного к сознанию становится центральным событием в инсайте: «Открытие – это осознание» (Аллахвердов, 2006). Само же появление адекватной решению информации в бессознательном, которое рассматривается традиционными теориями инсайта как центральное событие, для Аллахвердова тривиально: оно происходит более или менее автоматически при предъявлении задачи.

Во-вторых, эмоции (в контексте теории Шварца точнее было бы сказать – чувству) отводится важная функция в инсайте: сообщать сознанию, что решение найдено. Эта функция настолько важна, что без нее решение не было бы найдено – сознание не имеет других способов узнать о нем. Аллахвердов считает, что чувство возникает как результат «автоматического сличения наличного конструкта, актуально данного сознанию, и задачи, которая в этот момент в сознании не актуализирована, но не является негативно выбранной» (Экспериментальная…, 2006, с. 27). Этот подход может объяснить случаи возникновения решений на досуге и даже феномен подсказки, однако вряд ли применим для объяснения более многочисленных случаев инсайта в процессе активного решения, при котором задача естественно актуализирована в сознании.

Активационная парадигма в когнитивной психологии

Существенное обогащение модели инсайта приносят понятия, описывающие процессы бессознательной переработки информации. Одним из кандидатов на роль таких процессов является распространение активации по семантической сети, наиболее подробно описанное в модели Дж. Андерсона (Anderson, 1983; Anderson и др., 2004). Согласно этой модели, семантическая сеть соединяет между собой различные элементы знания, содержащиеся в долговременной памяти. Соединение означает, что при активации элемента активируются и соединенные с ним. Элементы, превысившие порог активации, становятся доступны сознанию, в результате чего оказывается возможной целенаправленная деятельность с ними.

Следует подчеркнуть, что активация элемента означает лишь возможность последующих действий с ним, которая не обязательно реализовывается. Для ее реализации необходима активность сознательных структур. Само же распространение активации по семантической сети недоступно сознательному контролю. Процесс запускается испытуемым произвольно, но далее сознательно не контролируется. Испытуемый не осознает, как он ищет информацию, в большинстве случае не понимает, что нахождению того или иного объекта способствовал прайминг.

Развитие активационных процессов не требует ресурсов внимания. Это хорошо сочетается с экспериментальными данными решения инсайтных задач. Так, И. В. Владимиров и С. Ю. Коровкин показали, что при решении инсайтных задач когнитивные процессы требуют меньшего сознательного контроля, чем при решении неинсайтных (Владимиров, Коровкин, 2014).

Более того, вряд ли люди всегда могут произвольно прекращать течение такого рода процессов. Навязчивость относится к области психопатологии, однако инкубационный эффект, о котором речь пойдет ниже, – установленный экспериментально факт для выборок нормальных испытуемых.

Таким образом, распространение активации в сочетании с сознательными процессами могут объяснять внезапное возникновение решения задачи с последующей сознательной обработкой. Возьмем решение такой простой инсайтной задачи, как анаграмма. Анаграммы, как показали исследования (Медынцев, 2011; Bowden, 1997; Elliset al., 2011), часто решаются инсайтным путем. В принципе анаграмма может быть решена последовательным перебором всех комбинаций букв. Именно таким способом безошибочно и быстро достигают решения тривиальные компьютерные программы. Если бы люди решали так же, то анаграммы были бы для них счетно-комбинаторными задачами, подобными, например, сложению или перемножению многозначных чисел, и решались без инсайта. Однако в действительности дело обстоит иначе: для человека перебор всех вариантов решения хотя бы пятибуквенной анаграммы (120 возможных сочетаний) представляет собой непростую задачу, поэтому люди решают другим способом, который в ряде случаев субъективно оценивается ими как инсайтный.

Этот способ основан на том, чтобы извлекать из памяти информацию (в данном случае – слова) по неполному ключу. Мы способны извлекать из памяти слова, начинающиеся на «л» или на «под», рифмующиеся со словом «синий», означающие водоплавающих птиц (эмоции, города, созвездия) и т. д. Обычно во всех подобных случаях испытуемые могут сгенерировать несколько слов по такому ключу, однако редко способны произвести исчерпывающий поиск[6]. Ключ для извлечения из памяти является неполным в том смысле, что он не характеризует объект однозначно, а указывает на целую совокупность объектов. В случае анаграмм ключ является полным, но деформированным, поэтому обычная стратегия решающих людей состоит в том, чтобы вычленять фрагменты и пытаться проводить по ним поиск в памяти. Например, получив анаграмму «яоиосхлигп», испытуемый может пытаться находить слова, начинающиеся на «ял», «со» или «гил».

Поиск в памяти по неполному ключу можно описать через механизм активации семантической сети. Например, в случае анаграммы предъявление того или иного буквосочетания приводит к активации связанных с ним элементов-слов, в результате чего они входят в рабочую память, или, используя менталистскую терминологию, становятся доступны сознанию. После активации эти слова при помощи рутинных схем анализируются на предмет их адекватности решению, т. е. проверяется полнота соответствия набора букв, входящих в найденное слово и в анаграмму.

Эта модель позволяет описать несколько особенностей инсайта. Сознательная работа необходима в модели, чтобы запустить неосознанный поиск в виде распространения активации. Само распространение активации не контролируется сознанием, и его результат «всплывает» в сознании неожиданно. Наконец, проверка решения проходит сознательно. В то же время эта модель не обладает достаточной силой для полного объяснения феномена инсайта по двум причинам.

Во-первых, анаграммы – это задачи, решением которых выступают слова, т. е. объекты, уже заранее, до начала решения присутствующие в долговременной памяти субъектов. Однако в общем случае инсайтных задач решение может не присутствовать заранее, а впервые конструироваться. Так, Пуанкаре описывал решение как новую комбинацию элементов. Простое распространение активации по семантической сети, как его описывает Андерсон, не может образовать комбинацию, поскольку в его возможностях лишь донести существующий в памяти элемент до сознания.

Во-вторых, в модели Андерсона оценка активированного элемента как вероятного решения задачи может быть дана только сознательными процессами. Автоматические процессы распространения активации не обладают механизмом оценки адекватности активированного элемента для решения.

«Силы поля» и их возможная роль в инсайте

Другой механизм, конкретизированный в современной когнитивной психологии и кибернетике, позволяет дополнить модель активационных процессов в инсайте. Речь идет о механизме, который объясняет формирование гештальтистских сил поля.

Представим, что элементы, из которых складывается наша репрезентация проблемной ситуации, обладают как бы определенными «валентностями» или конфигурациями, подобными компонентам пазла. Компоненты тяготеют друг к другу подходящими друг к другу элементами и под воздействием этого тяготения стремятся к объединению.

Такая модель допускает энергетическую интерпретацию. Пока компоненты не встали на свои места, система обладает своего рода «потенциальной энергией». Сложившиеся конфигурации отличаются разной степенью удачности, в разной степени удовлетворяют потребности в соответствии валентностей и снижают потенциальную энергию системы. Пока система не достигает «энергетического минимума», решающий испытывает умственный дискомфорт.

Существует несколько вариантов описания когнитивного переструктурирования в терминах энергетических минимумов. Г. Хакен предпринял попытку описать структурирование репрезентаций методами синергетики. В терминах движения к энергетическим минимумам описывается поведение аттракторных нейронных сетей, таких, как, например, сети Хопфилда. Сравнение этих подходов содержится, например, в книге Хакена (Хакен, 2001, с. 291–295).

Аттракторная сеть постепенно изменяет свое состояние, пока не достигает одного из энергетических минимумов. Такие нейронные сети могут выступить в качестве механизма, объясняющего эффекты поля.

Графически такую систему можно представить в виде ландшафта, по которому катится шарик. Шарик останавливается в лунках, соответствующих энергетическим минимумам.

Проблема заключается в том, что у системы может быть более одного энергетического минимума. Такого рода система может попадать в «ловушки», когда элементы не образовали оптимальной структуры, однако любое изменение существующего положения требует привнесения дополнительной энергии.

Отсюда проблема инсайта сводится к тому, каким образом система может в определенный момент переструктурироваться, перейдя от локального энергетического минимума к глобальному.

Почему одна форма, возникшая под воздействием вполне определенных сил, как бы вопреки этим силам сменяется на другую? В психологии предложены, по крайней мере, три механизма, с помощью которых может происходить переход от одного минимума к другому.

Первый механизм – насыщение. Например, если долго смотреть на картинку двух профилей vs вазы, то при продолжительном видении профилей происходит самопроизвольный переход к восприятию вазы. Когнитивная система как бы насыщается, устает структурировать репрезентацию в соответствующем виде, в результате чего силы, соединявшие элементы, ослабевают и сложившаяся форма распадается, давая дорогу новой. Целое изменяется в результате того, что меняется сила связей между элементами.

Второй механизм связан с тем, что внутри целостного видения ситуации разворачивается анализ элементов задачи. Этот анализ приводит к выявлению новых элементов и их отношений, что изменяет сложившийся баланс и может привести к переструктурированию репрезентации. Подобный механизм был обозначен С. Л. Рубинштейном как анализ через синтез (Рубинштейн, 1981).

Третий механизм предложен намного позднее и аналогичен физическому процессу отжига металлов. Кристаллическая решетка металла тоже может быть описана в терминах энергетических минимумов. Глобальному минимуму соответствует абсолютно правильная решетка. Наличие дефектов означает соответствие локальному энергетическому минимуму. Для устранения дефектов металл разогревают, а затем медленно охлаждают. К. Мартиндейл предположил, что в творческом мышлении происходит процесс, который «можно уподобить нагреванию кристалла. При достаточной температуре он превращается в жидкость. В жидком состоянии вероятность столкновения двух удаленных частиц возрастает во много раз. Если у нас есть несовершенный кристалл, то все, что нам нужно – это нагреть его до жидкого состояния, а потом постепенно опускать температуру… Результатом будет безупречный кристалл» (Martindale, 1995, р. 258).

Описание когнитивных процессов с помощью моделей систем, стремящихся к энергетическим минимумам, в частности аттракторных сетей, может существенно дополнить исследование инсайта и выявить те недостающие элементы, о которых говорилось при анализе модели распространяющейся активации.

Прежде всего, эта модель позволяет объяснить предчувствие правильности решения, которое возникает при инсайте. Достижение энергетического минимума означает редукцию напряжения, которая во многих теориях мотивации рассматривается как причина положительных эмоций. Эта редукция напряжения сопутствует возникновению того «хорошо организованного целого», о котором писал Пуанкаре. Чувству инсайта соответствует предварительная идентификация решения как достижение энергетического минимума, предшествующая проверке решения. Точность этой автоматической моментальной оценки, хотя и не стопроцентная, но достаточно высокая. Восприятие найденных инсайтным путем решений как красивых означает, что интеллектуальная красота выражается в «прегнантности», уменьшении противоречий через неожиданный поворот.

Например, в приведенном выше примере поиска слова по первой букве осмысленным словам соответствуют аттракторы. В аттракторной сети появляется возможность предварительной оценки адекватности решения – достижение энергетического минимума. Эта оценка получается симультанной и не требующей пошаговой верификации, что очень похоже на описание реального инсайта.

Инсайт происходит, когда человеку приходит в голову, что какое-то слово является решением анаграммы (например, для анаграммы «яоиосхлигп» находится решение «психология»). После этого решающий должен последовательно проверить, что каждой букве анаграммы соответствует буква в потенциальном решении и ни одна буква не остается лишней.

Кроме того, достижение энергетического минимума связано с возникновением целостной структуры. Как обсуждалось выше, многие инсайтные задачи решаются именно через формирование целостных структур из данных в условиях элементов. При этом возможно объяснение и для таких задач, решением которых является активация уже известного элемента, как это происходит при решении анаграмм. В этом случае можно предположить, что активация какого-либо фрагмента знания связывает его с другими фрагментами задачи, в результате чего достигается энергетический минимум.

Конечно, аттракторные сети представляют собой гипотетический объект, и до сих пор никто не наблюдал их реального существования в мозгу человека или даже шимпанзе. Однако эти модели показывают, что вполне реальны автоматические процессы, которые, с одной стороны, активируют в долговременной памяти информацию, имеющую потенциальное отношение к решению, а с другой, производят мгновенную предварительную оценку этой информации как релевантной решению.

При этом сознательные процессы активно участвуют в разворачивании и ориентировании автоматических. Например, испытуемый, выполняя задачу генерирования слов, начинающихся на л, может сознательно перебирать варианты, например, на «ла-», «ло-», «ли-» и т. д. В результате увеличивается вероятность ассоциирования. Таким образом, сознательные и автоматические процессы поиска взаимодействуют. Сознательно определяются стартовые точки, а дальше начинается автоматическое движение.

Сигнальная модель инсайта

Основное положение предлагаемой сигнальной модели состоит в том, что чувство инсайта выполняет серьезную функцию в процессе мышления, а именно передает сознательной инстанции информацию о том, что найден и активирован элемент, который, возможно, является ключом к решению задачи. Очевидно, что при этом принимается линия Пуанкаре-Пономарева о биполярности психологического механизма решения творческих задач.

Согласно модели, именно присутствие автоматических процессов интуитивного уровня отличает инсайтные задачи от неинсайтных. Инсайтные задачи – это целый класс, включающий различные задачи с различными механизмами решения. Однако все они обладают и одним общим свойством, отличающим их от неинсайтных[7], – наличием таких автоматических процессов, результат которых может быть одномоментно оценен по их правильности. Модель допускает наличие различных процессов такого рода, в том числе процессов распространения активации и достижения энергетического минимума. Эти процессы могут приводить к возникновению принципа решения, а также к появлению специфического чувства, сигнализирующего о том, что активированные элементы являются вероятным решением.

Далее модель специфицирует структурно-уровневую теорию Пономарева в плане описания механизма передачи информации от интуитивного механизма к логическому.

Модель предусматривает два канала такой передачи. Первый канал связан с активацией информации. Результатом работы интуиции является активация специфического содержания в долговременной памяти. Эта активация срабатывает как своего рода прайминг при сознательном поиске. Активация информации увеличивает вероятность того, что эта информация будет найдена при разворачивании сознательного поиска. Достаточно сильный уровень активации приближает эту вероятность к 100 %.

Второй канал связан с чувством инсайта. Это чувство свидетельствует об интуитивной оценке активированной информации как вероятного решения задачи. Это чувство может порождаться возросшей беглостью автоматических процессов или переходом к более благоприятному энергетическому балансу. Чувство инсайта, порождаемое интуитивным уровнем переработки, служит для сознательных процессов индикатором того, что решение найдено, и стимулом к разворачиванию сознательного поиска. Таким образом, чувство инсайта имеет адаптивную функцию: оно служит для запуска адаптивных когнитивных стратегий в том случае, когда ключ к решению задачи уже активирован.

Согласно модели, взаимодействие двух каналов приводит к четырем основным случаям передачи информации от интуитивного механизма к логическому. Первый случай возникает тогда, когда решение происходит при параллельной достаточно активной работе сознательных и интуитивных процессов. В этом случае активация элементов в результате работы интуиции быстро попадает в поле происходящего поиска сознания. Это безынсайтный вариант решения задачи. Очевидно, что он более вероятен для более простых задач, решение которых не требует большого снижения активности сознания.

Второй случай характерен для задач, решение которых характеризуется низкой активностью сознательных процессов. В этом случае активация нужных для решения элементов не сопровождается сознательной поисковой активностью, которая могла бы эти элементы обнаружить. Чем больше активность логических структур, тем больше вероятность того, что активированный в долговременной памяти элемент будет найден. Однако при низкой активности логических структур и глубоком интуитивном погружении в задачу активированный элемент с большой вероятностью остается неопознанным. Именно в этом случае проявляется адаптивная функция инсайтного чувства, которое означает интуитивную оценку полученного результата как вероятного решения задачи. Чувство инсайта служит основанием для разворачивания сознательного поиска решения. В этом случае развивается типичная картина инсайтного решения задачи, а в случае, когда после инсайтного чувства протекает еще достаточно длительный процесс сознательного решения, наблюдается немгновенный инсайт.

Третий случай связан с возникновением инсайтного чувства наряду с активацией неадекватного решения. Такого рода опыт описывал, как отмечалось выше, Пуанкаре, указывая, что основанием ложного инсайта всегда служит эстетически привлекательная идея[8]. Тополински и Ребер, исходя из своей гипотезы происхождения инсайтного чувства, считают возможным вызвать его путем экспериментальных манипуляций, например, предъявления текста на ярком или темном экране (Topolinski, Reber, 2010).

Наконец, возможен и четвертый случай. Он происходит в результате того, что активация решения не означает его автоматического осознания. При решении сложной задачи, где активация процессов сознательного поиска снижена, автоматические процессы приводят к нахождению адекватного принципа, однако при этом чувство инсайта не возникает или не оказывает по тем или иным причинам достаточного воздействия на сознание. В этом случае возникает «латентное решение», которое не формулируется испытуемым, но может быть выявлено специальными экспериментальными приемами типа прайминга или анализа глазодвигательной активности. В конечном счете мысль, не попавшая в поле сознательных процессов, «в чертог теней» уходит.

Представляется, что сигнальная модель инсайта позволяет вразумительно ответить на перечисленные выше современные исследовательские вопросы и хорошо соответствует эмпирическим данным.

Рассмотрение четырех предельных случаев решения инсайтных задач объясняет, почему одни и те же задачи иногда решаются с выраженным чувством инсайта, а иногда – без него. Кроме того, становится понятным, как может сочетаться непрерывность объективного продвижения к решению с субъективной скачкообразностью. Модель впервые наводит мосты между объективной и субъективной сторонами инсайта, причем показывает приспособительную функцию последней.

Модель согласуется с известными экспериментальными данными, а также позволяет предсказать и проверить целый ряд неочевидных феноменов.

Феномен Ага-подсказки

Исходя из сигнальной модели инсайта вместе с теорией чувства как информации, можно теоретически сконструировать феномен, который получил название «Ага-подсказки». Согласно теории чувства как информации, люди приписывают причину своего чувства тому, что в данный момент находится в фокусе их внимания. Так, во время решения задачи они склонны приписывать испытываемые ими чувства процессу решения, даже если на самом деле они порождены другим, например, были перед этим специально индуцированы экспериментальной процедурой. Теория отличает имманентные (integral) чувства, порожденные выполняемой в данный момент задачей, от случайных (incidental), которые субъект испытывает по каким-либо причинам в то же время (Schwarz, 2011). Случайные чувства, если их причина ошибочно относится субъектом к решаемой в настоящей момент задаче, могут влиять на ее решение. Так, индуцированные в эксперименте эмоции (например, прослушиванием музыки, воспоминаниями радостных или печальных событий) влияют на решение задач (Martin et al., 1993).

Представим себе, что субъект находится в процессе решения задачи и дошел как раз до такой стадии поиска, когда элементы, относящиеся к решению, активировались в долговременной памяти, однако еще не стали доступны сознанию. Представим также, что в этот промежуток времени субъект слышит инсайтное восклицание другого человека типа «Ага!», «А! Понял!» и т. п. Если изложенные выше теоретические положения справедливы, субъект, скорее всего, припишет инсайтные ощущения происходящему процессу решения, проведет соответствующий поиск и найдет решение. Следовательно, можно ожидать повышения вероятности решения задачи после предъявления решающему инсайтных восклицаний. Этот феномен мы назвали «Ага-подсказкой».

Реальная жизнь дает многочисленные примеры Ага-подсказок. Например, психолог и гроссмейстер по шахматам Николай Крогиус сообщает о такого рода опыте при работе ассистентом Бориса Спасского в матче на первенство мира против Тиграна Петросяна. Крогиус и другой помощник Спасского Игорь Бондаревский анализировали отложенную позицию. Казалось, что партия завершится легкой ничьей, когда вдруг Крогиус внезапно увидел возможный сильный ход Петросяна, меняющий оценку позиции. Он пишет: «Я едва начал фразу „А если…“, как понял, что И. Бондаревский тоже все увидел. Его папироса вылетела в окно, и мы начали лихорадочный поиск спасения…» (Крогиус, 1997, с. 29).

В трех экспериментальных исследованиях мы проверили возможность вызвать феномен Ага-подсказки в лабораторных условиях.

Исследование 1

В первом эксперименте, проведенном Е. А. Валуевой и Е. М. Лаптевой, в качестве стимульного материала использовалась 21 анаграмма из 5–7 букв. Испытуемый видел на экране компьютера анаграмму и должен был нажать клавишу «пробел», когда понимал, какое слово в ней зашифровано. После этого ему предлагалось ввести слово-ответ в специальном окошечке. Каждая анаграмма предъявлялась до ответа испытуемого, но не более чем на 30 секунд.

Параллельно с решением каждой анаграммы через наушники зачитывался текст (для каждой анаграммы свой). Для экспериментальной группы сюжеты текстов были подобраны так, что на 16-й секунде звучания (с 15000 мс по 16000 мс) один из героев «рассказа» издавал возглас, наподобие «ага-реакции»: «А! Ясно!» или «О! Понял!» и т. п. Контрольная группа слышала те же самые тексты, но «ага-реакции» в них были заменены нейтральным содержанием. Таким образом, экспериментальная группа в отличие от контрольной получала Ага-подсказки.

В исследовании принял участие 181 учащийся 8–10 классов московских школ, средний возраст – 14,8 года, стандартное отклонение – 0,8, из них 65 % девушек. Испытуемые случайным образом были разделены на контрольную и экспериментальную группы.

Динамику решения анаграмм каждой группой испытуемых на каждой секунде решения можно увидеть на графике (см. рисунок 1).

Между группами на 21-й секунде решения обнаруживаются значимые различия – экспериментальная группа решила значимо больше задач в этот момент времени по сравнению с контрольной (Mann – Whitney U=2380, Z=2,18, p=0,03, Cohen’s d=0,36). Во все другие моменты времени (с 1-й по 30-ю секунды решения) значимых различий между группами обнаружено не было.

Рис. 1. Среднее количество решенных анаграмм на каждой секунде решения

Исследование 2

Материалы и процедура второго исследования, также проведенного Е. А. Валуевой и Е. М. Лаптевой, были аналогичны материалам и процедуре первого исследования, за исключением того, что общее время решения каждой анаграммы было сокращено до 20 секунд, а эмоциональная подсказка предъявлялась на 11 секунде.

В исследовании приняли участие 136 учеников 9–10 классов московских школ (49 % девочки), средний возраст составил 14,8 года (стандартное отклонение – 0,9). Испытуемые случайным образом были разделены на контрольную и экспериментальную группы.

Были обнаружены значимые различия между группами на 14-й секунде решения – экспериментальная группа решила значимо больше задач в этот момент времени по сравнению с контрольной (Mann–Whitney U=1075, Z=2,27, p=0,02, Cohen’s d=0,47). Во все другие моменты времени (с 1-й по 20-ю секунды решения), а также во время решения анаграмм после подсказки значимых различий между группами обнаружено не было.

Таким образом, в двух исследованиях нами были получены сходные результаты – кратковременное повышение успешности решения анаграмм через несколько секунд после предъявления Ага-подсказки.

Исследование 3

Целью третьего исследования, проведенного Е. А. Валуевой и А. А. Мосинян, стала репликация эффекта Ага-подсказки на отличном от предыдущих исследований материале. Процедура была модифицирована в нескольких отношениях. Во-первых, как анаграммы, так и подсказки предъявлялись визуально на экране компьютера. Во-вторых, процесс решения анаграммы прерывался на короткое время для предъявления подсказки. В-третьих, процедура и сложность анаграмм были подобраны так, что испытуемый встречался с подсказкой или контрольным праймом при решении каждой анаграммы.

В качестве праймов было использовано 4 типа стимуляции: 1) пустой экран на 150 мс; 2) набор символов 3х типов (&&, ++++, ##) на 150 мс; 3) Ага-подсказка трех типов (А! Ага! О!) на 150 мс; 4) Ага-подсказка трех типов (А! Ага, О!) на 35 мс. Первые 2 типа стимуляции служили контрольными условиями.

Решение каждой анаграммы состояло из 3х этапов. Сначала на экране компьютера испытуемому предъявлялась анаграмма на 1500 мс, затем следовал прайм (150 или 35 мс, в зависимости от его типа), затем снова предъявлялась анаграмма до ответа испытуемого, но максимум на 9 секунд. Когда испытуемый находил решение, он должен был нажать пробел и ввести ответ в появившееся поле.

В исследовании приняли участие 146 испытуемых, преимущественно студенты московских вузов, средний возраст – 21,2 года, стандартное отклонение – 3,3, 69 % женщины.

Детальный анализ по отдельным типам эмоциональных подсказок («А!», «Ага!», «О!») показал, что подсказка «А!» демонстрирует несистематические различия с контрольными условиями, поэтому из основного анализа были исключены анаграммы, предъявлявшиеся с подсказкой «А!» и соответствующими ей контрольными условиями.

Для проверки основной гипотезы было проведено попарное сравнение успешности и времени решения анаграмм в разных условиях. Использовался тест Вилкоксона для зависимых выборок в случае точности решения анаграмм и t-тест Стьюдента для связанных выборок в случае оценки различий во ВР. В таблице 1 приведены значения соответствующих критериев и их значимость для каждой из пар условий. Как видно из таблицы 1, обнаружены значимые различия по точности решения между условиями с эмоциональной подсказкой (35 мс) и контрольными условиями, а также близкие к общепринятому уровню значимости различия между условиями с эмоциональной подсказкой (150 мс) и контрольными условиями. Значимых различий по времени решения не обнаружено.

Проведенный эксперимент показал, что предъявление Ага-подсказки в процессе разгадывания анаграмм повышает успешность их решения по сравнению с контрольными условиями. Ага-подсказка, предъявленная на короткое время (35 мс), имеет более выраженный эффект по сравнению с подсказкой, имеющей бóльшую длительность (150 мс).

Таблица 1. Различия между условиями

Примечание: Выше диагонали – тест Стъюдента (t) для времени решения, ниже диагонали – тест Вилкоксона (Z) для точности решения.

В трех экспериментальных исследованиях удалось показать, что Ага-подсказка влияет на процесс решения анаграмм – ее предъявление увеличивает вероятность правильного решения. Размер эффекта колеблется от d=0,17 до d=0,47. При этом показано его воспроизведение в трех различных экспериментах, причем на стимульном материале как слуховой, так и зрительной модальности.

Инсайт и инкубация

Описанный Пуанкаре феномен возникновения решения задач в период отдыха вызвал многочисленные попытки его моделирования в лабораторных условиях в виде экспериментов по инкубации. Испытуемых прерывают в определенный момент решения задачи, дают отдых или другое задание, а затем возвращают к первоначальной задаче. В целом экспериментальный эффект получается – прерывание увеличивает вероятность решения задачи. Однако обзор представительного массива научных публикаций по механизмам и функциональной роли инкубации в решении задач позволяет констатировать существование значительных теоретических расхождений и нестабильных эмпирических эффектов в этой предметной области. Так, Сио и Ормерод (Sio, Ormerod, 2009b) в мета-анализе, посвященном инкубации, обнаружили только два универсальных феномена: наличие общего положительного эффекта инкубации и значимый положительный эффект длительности подготовительного периода, предшествующего инкубации. Все остальные эффекты зависели от конкретных особенностей экспериментальных факторов и их взаимодействия (тип задачи, длительность инкубации, тип инкубационного задания и т. д.).

Длительность подготовительного периода (первого этапа решения задачи) обычно связывается исследователями с необходимостью достижения тупика в решении задачи. Согласно большей части интерпретаций, достижение тупика обеспечивает максимально возможный охват проблемного поля задачи и потенциально ведет к активации в семантической памяти релевантных решению элементов. Дальнейшие события, происходящие на стадии инкубации, описываются по-разному в разных теориях (гипотеза сознательной работы, гипотеза рассеяния усталости, гипотеза селективного забывания, гипотеза распространения активации, гипотеза случайной ассимиляции). Общая черта этих гипотез состоит в том, что в них предполагается, что на момент начала инкубационного периода решение еще не найдено.

Сигнальная модель инсайта не отрицает различных гипотез о том, каким образом инкубационный период способствует появлению решения, однако она предполагает дополнительную возможность: решение может быть найдено субъектом уже на подготовительном этапе, но не осознается им. В этом случае роль инкубации будет состоять в устранении причин, мешающих осознанию решения. Таким образом, коренное отличие предлагаемой модели от уже существующих заключается в предположении о том, что решение задачи возникает до инкубации, а не в процессе инкубации.

В рамках такого понимания иную интерпретацию получает эффект длительности первого (подготовительного) этапа решения задачи: длительность подготовительного периода, в первую очередь, повышает вероятность бессознательного обнаружения решения, а не обеспечивает достижение тупика, как предполагалось ранее. Также становится понятным, почему эффект инкубации удается зафиксировать далеко не во всех экспериментах.

Для проверки гипотезы было проведено экспериментальное исследование с использованием web-интерфейса. Работа испытуемых состояла из двух этапов. На первом этапе испытуемые решали анаграммы. На втором этапе им предлагалось определить, является ли предъявляемое на экране сочетание букв решаемой анаграммой (т. е. из него можно составить слово) или нерешаемой анаграммой (т. е. из него нельзя составить слова). При этом часть стимулов были совершенно новыми, а часть – модификацией (перестановкой букв) анаграмм, предъявляемых на первом этапе.

В соответствии с теоретической гипотезой ожидалось, что часть анаграмм, о решении которых испытуемые не заявляли, все же была ими имплицитно решена, что увеличит вероятность распознавания во второй части эксперимента соответствующих анаграмм как решаемых.

В исследовании приняли участие 382 ученика 3–7 классов московских школ (средний возраст – 11,38 года, 57 % девочек). В соответствии с гипотезой было обнаружено, что нерешенные в первой серии анаграммы (и предъявленные во второй серии как решаемые анаграммы) значимо чаще (t(338)=4,14, p<0,001) правильно опознаются как решаемые анаграммы во второй серии по сравнению с новыми.

Вероятность решения инсайтных задач

Сигнальная модель инсайта также позволяет выдвинуть ряд предположений относительно факторов, влияющих на вероятность решения инсайтных задач. Согласно модели, задача может не быть решена субъектом, даже если он фактически нашел решение. Это происходит в описанном выше четвертом главном случае, когда сознание как бы не замечает активацию релевантной решению информации. Соответственно факторы, влияющие на «заметность» этой информации для сознания, должны изменять вероятность решения задачи.

В недавнем исследовании было показано влияние внимательности к собственным внутренним состояниям (mindfulness) на решение инсайтных задач (Ostafin, Kassman, 2012). Испытуемым экспериментальной группы перед выполнением заданий предъявлялась 10-минутная аудиозапись с инструкцией направлять внимание на телесные ощущения (дыхание и т. д.) и принимать их, включая боль. Контрольная группа получала аудиозапись такой же продолжительности, но посвященную естественной истории. Экспериментальная группа превзошла контрольную в решении инсайтных задач при отсутствии значимых различий в решении неинсайтных. В той же работе показано, что внимательность к собственным внутренним состояниям (mindfulness) как черта личности положительно коррелирует с решением инсайтных задач, но не связана с решением неинсайтных.

С позиции предлагаемой модели, внимательность к собственным внутренним состояниям – это свойство, которое позволяет обращать внимание на активацию релевантной информации и чувства, ей сопутствующие.

Из модели вытекает и еще одно предсказание, позволяющее оценить не просто вероятность решения, но вероятность того, что решение будет субъективно восприниматься как инсайтное. Модель констатирует, что одни и те же задачи иногда могут решаться инсайтным путем, а иногда – неинсайтным. Решение субъективно воспринимается как инсайтное в описанном выше втором главном случае. В первом главном случае решение также достигается, но не оценивается субъективно как инсайтное. Второй случай в отличие от первого возникает при условии, что активность сознательных процессов снижена. Отсюда предсказания, которые эмпирически легко отличимы от предсказаний теории фиксации и могут быть экспериментально проверены.

Эти предсказания были протестированы на материале анаграмм, процессы решения которых обсуждались выше. Решение анаграмм зависит от частотности различных буквосочетаний в языке. Многочисленные исследования решения анаграмм показали, что решение находится легче, если в нем используются высокочастотные биграммы (сочетания из двух букв). Например, в русском языке биграмма «ка» является высокочастотной, в то время как «еь» не встречается вообще. В процессе решения анаграмм испытуемые выдвигают своего рода гипотезы, образуя сочетания из части предъявленных букв и используя их в качестве ключей для извлечения слов из долговременной памяти. При этом они склонны образовывать сочетания из более высокочастотных комбинаций, игнорируя низкочастотные. Отсюда большая легкость нахождения решений, образованных высокочастотными буквосочетаниями.

Исходя из теории фиксации, можно было бы предположить, что вероятность инсайта тем выше, чем в большей степени задача провоцирует возникновение исходной фиксации. Чем более частотные буквосочетания составляют предъявленную испытуемому анаграмму, тем больше вероятность, что испытуемый будет фиксироваться на этих буквосочетаниях. Чем менее частотны эти буквосочетания, тем меньше вероятность, что на них произойдет фиксация. В соответствии с теорией фиксации, инсайт происходит в случае наличия фиксации, следовательно, его вероятность тем выше, чем более частотные буквосочетания содержит предъявленная анаграмма.

В соответствии с сигнальной моделью инсайта следует выдвинуть прямо противоположное предположение. Вероятность инсайта выше при снижении активности сознательных процессов. В случае решения анаграмм сознательная активность состоит в выдвижении гипотез, т. е. образовании различных фрагментов, используемых в качестве ключа для извлечения слов-решений из долговременной памяти. Чем более частотны исходные буквосочетания в анаграмме, тем большие усилия требуются для их «разрывания» при выдвижении гипотез и тем выше, следовательно, сознательная активность. Отсюда возникает предсказание модели, что высокая частотность буквосочетаний анаграммы приведет к повышению сознательной активности и тем самым к снижению вероятности решений, оцениваемых испытуемыми как инсайтные.

Это предположение было проверено эмпирически. Анализу были подвергнуты пятибуквенные анаграммы, использованные в экспериментальном исследовании А. А. Медынцева (2011). В этом психофизиологическом исследовании испытуемые решали пятибуквенные анаграммы и среди прочего должны были сообщать о том, носило ли решение инсайтный характер (произошло ли при решении озарение). Авторами совместно с Е. А. Голышевой был произведен анализ данных этого исследования, цель которого состояла в том, чтобы оценить вероятность сообщения испытуемыми об инсайте при решении анаграмм, образованных буквосочетаниями различной частотности. Е. А. Голышевой был разработан специальный метод анализа частоты встречаемости двухбуквенных сочетаний в тексте. Написана соответствующая программа (на языке программирования Java), анализирующая текст с подсчетом всевозможных двухбуквенных сочетаний, произведен подсчет сочетаний букв в тексте. Написана программа, выделяющая из текста пятибуквенные слова для сравнения их с пятибуквенными анаграммами по частоте сочетаний (язык программирования Object Pascal), и программа, позволяющая подсчитывать частоту встречаемости двухбуквенных сочетаний в зависимости от перестановки букв, т. е. от типа анаграммы (Object Pascal). В соответствии с этим производился анализ частоты буквенных сочетаний в данном типе перестановки с вероятностью правильного решения и с вероятностью инсайта при решении.

Полученные результаты соответствуют предсказаниям сигнальной модели и противоречат предсказаниям теории фиксации. В регрессионной модели наблюдается значимая отрицательная связь частотности буквосочетаний анаграммы и вероятности заявления испытуемого, что анаграмма решена инсайтным путем (β=–0,13, р=0,007).

Заключение

Приведенная совокупность данных свидетельствует о том, что сигнальная модель достаточно хорошо объясняет экспериментально описываемые феномены в области инсайта. Сигнальная модель представляет собой фактически современное развитие теории Я. А. Пономарева, конкретизирующее механизмы взаимодействия логического и интуитивного полюсов. Эвристический потенциал теории Пономарева для современной теории творчества во многом связан с ее рамочным характером – она задает общий каркас в виде представления о двухполюсной архитектуре когнитивной системы, общих характеристик полюсов и т. д. Однако она допускает уточнение относительно некоторых механизмов, таких как, например, передача интуитивного решения на логический уровень. Концепция Пономарева рассматривает инсайт как необходимую часть творческого процесса в той степени, в какой этот процесс предполагает взаимодействие логики и интуиции.

Литература

Аллахвердов В. М. Осознание как открытие // Психологи я творчества. Школа Я. А. Пономарева / Под ред. Д. В. Ушакова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006. С. 352–375.

Брушлинский А. В. Мышление и прогнозирование. М.: Мысль, 1979.

Васильев И. А., Поплужный В. Л., Тихомиров О. К. Эмоции и мышление. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980.

Владимиров И. Ю., Коровкин С. Ю. Рабочая память как система, обслуживающая мыслительный процесс // Когнитивная психология: феномены и проблемы. М.: Ленанд, 2014. С. 8–21.

Крогиус Н. Ты прав, Борис? Субъективные заметки о юбиляре // 64-Шахматное обозрение. 1997. № 1. С. 28–31.

Медынцев А. А. Влияние результатов выполнения побочного задания на количество «решений озарениями» при разгадывании анаграмм // Материалы итоговой научной конференции Института психологии РАН (24–25 февраля 2011 года). М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011.

Поддьяков А. Н. Комбинаторное экспериментирование дошкольников с многосвязным объектом – «черным ящиком» // Вопросы психологи. 1990. № 5. С. 65–71.

Пономарев Я. А. Психология творчества. М.: Наука, 1976.

Пуанкаре А. Математическое творчество // Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, В. В. Петухова. М.: Изд-во Моск. унта, 1981. С. 356–365.

Рубинштейн С. Л. Основная задача и метод психологического исследования мышления // Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, В. В. Петухова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981. С. 281–288.

Тихомиров О. К. Психология мышления. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

Ушаков Д. В. Языки психологии творчества: Я. А. Пономарев и его школа // Психология творчества. Школа Я. А. Пономарева / Под ред. Д. В. Ушакова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006. С. 19–143.

Хакен Г. Принципы работы головного мозга: Синергетический подход к активности мозга, поведению и когнитивной деятельности. М.: Пер Сэ, 2001.

Экспериментальная психология познания: когнитивная логика сознательного и бессознательного / Под ред. В. М. Аллахвердова. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2006.

Anderson J. R. A spreading activation theory of memory // Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior. 1983. V. 22. P. 261–295.

Anderson J. R., Bothell D., Byrne M. D., Douglass S., Lebiere C., Qin Y. An integrated theory of the mind // Psychological review. 2004. V. 111. № 4. P. 1036–1060.

Bowden E. M. The effect of reportable and unreportable hints on anagram solution and the aha! experience // Consciousness and cognition. 1997. V. 6. № 4. P. 545–73.

Bowers K., Regehr G., Balthazard C., Parker K. Intuition in the context of discovery // Cognitive psychology. 1990. V. 22. № 1. P. 72–110.

Ellis J. J., Glaholt M. G., Reingold E. M. Eye movements reveal solution knowledge prior to insight // Consciousness and cognition. 2011. V. 20. N 3. P. 768–76.

K hler W. Gestalt psychology: An introduction to new concepts in modern psychology. N. Y.: Liveright Pub. Corp., 1947.

Martin L. L., Ward D. W., Achee J. W., Wyer R. S. Mood as input: People have to interpret the motivational implications of their moods // Journal of Personality and Social Psychology. 1993. V. 64. № 3. P. 317–326.

Martindale C. Creativity and connectionism // The creative cognition approach / S. M. Smith, T. B. Ward, R. A. Finke (Eds). Cambridge, MA: Bradford, 1995. P. 249–268.

Metcalfe J. Premonitions of insight predict impending error // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory, and Cognition. 1986. V. 12. № 4. P. 623–634.

Ostafin B. D., Kassman K. T. Stepping out of history: mindfulness improves insight problem solving // Consciousness and cognition. 2012. V. 21. № 2. P. 1031–1036.

Reber R., Schwarz N., Winkielman P. Processing fluency and aesthetic pleasure: is beauty in the perceiver’s processing experience? // Personality and social psychology review: an official journal of the Society for Personality and Social Psychology, Inc. 2004. V. 8. № 4. P. 364–382.

Schwarz N. Feelings-as-information theory // Handbook of Theories of Social Psychology: Collection: V. 1 & 2 / P. A. M. Van Lange, A. W. Kruglanski, E. T. Higgins (Eds). SAGE Publications, 2011. P. 289–308.

Shames V. A. Is there such a thing as implicit problem solving? Unpublished doctoral dissertation. 1994.

Simon H. Karl Duncker and cognitive science // From past to future, V. 1 (2), The drama of Karl Duncker. Worcester, MA: Clark University, 1999. P. 1–12.

Sio U. N., Ormerod T. C. Mechanisms underlying incubation in problem-solving: Evidence for unconscious cue assimilation // Proceedings of the 31^st Annual Conference of the Cognitive Science Society / N. A. Taatgen, H. van Rijn (Eds). Amsterdam: Cognitive Science Society, 2009a. P. 401–406.

Sio U. N., Ormerod T. C. Does incubation enhance problem solving? A meta-analytic review // Psychological bulletin. 2009b. V. 135. № 1. С. 94–120.

Topolinski S., Reber R. Gaining Insight Into the “Aha” Experience // Current Directions in Psychological Science. 2010. V. 19. P. 402–405.

Weisberg R. W., Alba J. W. An examination of the alleged role of “fixation” in the solution of several “insight” problems // Journal of Experimental Psychology: General. 1981. V. 110. № 2. P. 169–192.

Zhong C.-B., Dijksterhuis A., Galinsky A. D. The merits of unconscious thought in creativity // Psychological science. 2008. V. 19. № 9. P. 912–918.

Несмотря на почти вековую историю изучения, проблема инсайтного решения остается одной из основных загадок психологии мышления. Существуют ли специфические процессы, лежащие в основе творческого решения, или мы имеем дело с универсальными механизмами, одинаковым образом проявляющимися и в актах творчества, и при решении рутинных задач? Однозначного ответа на данный вопрос так и не получено.

Наличие специфических механизмов творческого решения, казавшееся очевидным в первой половине XX в., было оспорено в работах А. Ньюэлла и Г. Саймона (Newell, Simon, 1972). Если их предшественники отмечали особенности процесса творческого решения, проявляющиеся в поведении и протоколах мышления вслух (Келер, 1930; Дункер, 1965), то Ньюэлл и Саймон предложили формальную модель описания решения различных классов задач, в том числе и инсайтных.

В дальнейшем обе эти модели неоднократно подвергались эмпирическим и экспериментальным проверкам. Так, Р. Вэйсберг и Дж. Альба в своих исследованиях подчеркивают отсутствие специфических механизмов решения инсайтных задач (Weisberg, Alba, 1981). Аналогично интерпретируются результаты и другими исследователями (Андерсон, 2002; MacGregor et al., 2004; и мн. др.). В то же время в не меньшем количестве работ приводятся аргументы в пользу существования специфических механизмов инсайтного решения (Меткалф, Вибе, 2008; Knoblich et al., 1999; Wong, 2009; и мн. др.). Спор осложняется тем, что иногда одни и те же экспериментальные данные равно успешно интерпретируются сторонниками различных моделей. Так, например, данные о том, что при решении визуализированных инсайтных задач испытуемый сосредотачивает внимание на элементах условий, важных для решения до того, как даст ответ, сторонники теории задачного пространства интерпретируют как доказательство того, что инсайт является эпифеноменом, а механика такого решения ничем не отличается от решения алгоритмизированной (рутинной задачи) (Ellis et al., 2011), а сторонники моделей специфических механизмов рассматривают такие фиксации как необходимое условие успешного переструктурирования репрезентации (Knoblich et al., 2001).

Решить проблему соотнесения накопленных экспериментальных и эмпирических данных может помочь такая модель, которая позволит учесть феноменологию и языки описания обеих конкурирующих теорий. Одним из решений может быть модель, описывающая вычисление с помощью системы операций, алгоритмов и эвристик, с одной стороны, и нахождение решения с помощью неосознаваемых, интуитивных процессов (переструктурирование репрезентации, смещение фокуса внимания и др.) как режимы работы единого процесса мышления, режимы, переключение между которыми возможно в зависимости от особенностей задачи и этапа решения. Как раз такая модель была в свое время предложена Я. А. Пономаревым (Пономарев, 1957, 1976).

Многие задачи, с которыми сталкивается человек в своей повседневной жизни, требуют творческого подхода. В отличие от задач, которые могут быть хорошо структурированными, с очевидными маршрутами к решению, есть множество плохо структурированных и вводящих в заблуждение задач. И если в первом случае привычных стереотипных ситуаций человек настроен на более детерминистическое функционирование, то для решения второго типа задач он должен выйти за рамки наиболее очевидных или характерных подходов к решению – настроиться на наличие хаоса условий и правил. Именно этот режим позволяет рассмотреть широкий круг более отдаленных возможностей или альтернативных представлений, пока одно из них не удовлетворит нашу потребность. Такая смена режимов функционирования обеспечивает человеку высокий уровень адаптированности и способность лучшим образом справляться с проблемами.

Еще одной важной идеей, которую следует отметить в работах Я. А. Пономарева, является акцент не на типе задачи, а на типе решения. Те или иные задачи он рассматривал как модели, стимулы, провоцирующие тот или иной режим работы мышления (Пономарев, 1976). Таким образом, важно помнить, что, когда мы говорим об инсайтной или творческой задаче, мы имеем в виду лишь то, что данная задача с высокой вероятностью будет провоцировать у представителей случайной выборки инсайтное (творческое) решение.

Если процесс нахождения инсайтного решения (стадию инкубации) можно корректно описать в терминах Я. А. Пономарева как переход в режим работы интуитивных, неосознаваемых, древних процессов поиска решения, то относительно причины такого перехода и его механизмов остаются вопросы, которые также требуют ответа. Для того чтобы попытаться предложить удачное объяснение данного перехода, вернемся к работам авторов направления, которое ввело феномен инсайта в оборот психологической науки. К исследованиям, выполненным представителями гештальт-подхода и конкретно К. Дункером. Дункер говорил о наличии класса задач, провоцирующих особый тип решения, при котором нахождение требуемого происходит скачкообразно, неожиданно для решателя, что собственно и проявляется как феномен инсайта (Дункер, 1965). Что именно в таких задачах провоцирует инсайтное решение? Дункер считал, что это особая организация репрезентации условий задачи, которая, с одной стороны, являясь устойчивой, с другой, содержит в себе непреодолимые противоречия. Хорошим примером такого типа задач является задача Н. Майера «9 точек» (см.: Maier, 1931). Эта задача провоцирует возникновение устойчивой репрезентации условий (точки образуют собой квадрат, в терминологии гештальтистов «хорошую», замкнутую фигуру). В то же время условия задачи требуют соединить их четырьмя отрезками, не отрывая руки. Выполнить это требование невозможно, не выходя за пределы квадрата. Это правило не выдвигается, его диктует именно структура «хорошей» репрезентации. А решением будет как раз отказ от нее, преодоление навязываемого противоречия. К. Дункер для объяснения протекающих при таком решении процессов (как возникновения состояния тупика, так и нахождения выхода из него, принципиального решения) использовал метафору зрительного поля, предполагал, что в таких задачах мы имеем дело с процессами низкоуровневыми, родственными перцептивным.

Откуда берется такое ограничение репрезентации? Прямого ответа на этот вопрос у Дункера нет, но, анализируя его работы, можно увидеть два источника возникновения ограничений. Первый, уже упоминавшийся нами при анализе задачи «9 точек» – законы прегнатности формы и другие законы образования перцептивной группировки. Второй источник имеет высокоуровневую природу. Это опыт решателя, учет контекста и предыдущих случаев решения, которые, будучи перенесены в новые условия, создают ограничения для решателя. Это явление Дункер описывал как эффект функциональной фиксированности. Рассмотрим проявление этого эффекта на материале еще одной малой творческой задачи – «задачи со свечой».

Решателю даны свеча, коробка с кнопками и еще ряд канцелярских предметов, от него требуется закрепить свечу на определенной высоте на двери или стене, чтобы она могла гореть. Решающий заходит в тупик от того, что видит коробку с кнопками только в функции контейнера. Инсайт последует только в том случае, если решающий поймет, что коробка может быть использована по-другому (как подставка). При этом если кнопки лежат в коробке, задача решается сложней. Одна функция (возможность) как бы закрывает для решателя другую. По этой своей особенности феномен получил название функциональной фиксированности.

Отметим, что функциональная фиксированность уже в описаниях Дункера представляет собой неоднородный феномен. С одной стороны, он говорит о фиксированности в результате знания функции предмета, длительного опыта его использования, с другой – о фиксированности в результате недавнего использования предмета. Так, орудийная задача: подвесить к потолку три веревки при наличии двух кронштейнов и буравчика решается сравнительно легко, если отверстия под кронштейны уже просверлены. Тогда буравчик используется как замена кронштейна. Однако если отверстия надо просверлить (для этого будет необходим буравчик), испытуемый сталкивается со сложностями, ведь буравчик уже только что использован по прямому функциональному назначению. В качестве механизмов, лежащих в основе фиксированности, может рассматриваться установка и близкие к ней эффекты. А. Лачинс, в частности, писал об установке как об «ослепляющем эффекте» привычки, о пагубном влиянии выученного поведения на решение задач (Luchins, 1959). Фиксированность может возникать на схеме решения или на структуре поля задачи, или на средствах, предоставляемых в ее условии (Андерсон, 2002; Дункер, 1965; Ollinger et al., 2008; и мн. др.).

В работах М. Олингера, Г. Джонса и Г. Кноблиха (Ollinger et al., 2008) речь идет об одном из путей возникновения фиксированности – о механизме серии (mental set).

Х. Хелсон в своих работах указывает на то, что в качестве серии могут рассматриваться как пробы, непосредственно предшествующие контрольной, – короткие серии, так и последовательность проб, имеющая место на протяжении длительного промежутка времени, – длинные серии (Helson, Nash, 1960). Длинной серией могут быть предварительные знания: например, в задаче Майера про маятник таким знанием является тот факт, что молоток существует для забивания гвоздей. Примером коротких серий могут послужить установочные серии известной задачи Лачинсов с объемами. Механизм серии увеличивает вероятность отбора определенной стратегии решения, потому что это неоднократно имело успех в непосредственном прошлом (короткие серии по Х. Хелсону). Предварительные знания касаются изначальной вероятности процедуры отбора и, таким образом, независимы от эффекта сета (длинные серии по Х. Хелсону).

Несмотря на очевидность связи инсайта и фиксированности, систематизированных исследований этих двух феноменов в паре практически нет. Х. Г. Бирч и Х. С. Рабинович (Birch, Rabinowitz, 1951). были фактически единственными гештальтистами, которые исследовали оба явления – mental set и инсайт. Эксперимент заключался в следующем: вначале участники должны были собрать электрические цепи, для чего одна группа неоднократно использовала выключатель, а другая группа – реле. На основном этапе испытаний участники столкнулись с задачей Н. Р. Ф. Майера. В комнате тестирования испытуемые находят два шнура, выключатель и реле (и то, и другое может использоваться в качестве груза маятника). Группа, которая использовала выключатели для решения предварительной задачи, с наибольшей вероятностью выберет реле как вес маятника, другая группа, наоборот, выключатель. Контрольная группа, которая не принимала участия в предварительном задании на составление цепей, не выказала предпочтения ни выключателю, ни реле в использовании их в качестве маятника. Таким образом, Х. Г. Бирч и Х. С. Рабинович пришли к заключению, что предварительные знания под влиянием контекста задачи могут стать установкой к определенной деятельности. Вероятно, знания, вызывающие функциональную фиксированность в результате длинной серии, – структуры опыта, долговременной памяти. На этот факт указывает то, что они в большей степени выражены у экспертов, затрудняя нахождение решения, связанного с содержательно специфическим знанием. Так, в работе Дж. Вайли (Wiley, 1998) показано, что эксперты хуже справляются с заданиями теста Медника, когда материалом являются слова из области их профессиональной компетенции. Локусом хранения запретов и ограничений возникающих в результате короткой серии, вероятно, являются модально специфические хранилища рабочей памяти (подчиненные системы). В частности, согласно одной из наших предыдущих работ, эффект Лачинсов наиболее эффективно снимается, если в промежутке между установочной и контрольной сериями испытуемый выполняет задания, однотипные заданиям методики Лачинсов, и остается сохранным, если промежуток между установочными и контрольными заданиями не заполнен целенаправленной деятельностью или испытуемый работает с неспецифическим для задач Лачинсов материалом (задачи со спичками) (Владимиров, Ченяков, 2012; Владимиров, Коровкин, 2014). Следует также отметить, что краткосрочная фиксированность может возникать не только в результате серии предварительных решений (mental set), но и в результате однократного предшествования события (prime). Особенно характерным здесь будет эффект семантического прайминга (Фаликман, Койфман, 2005).

Гештальтисты показали, что и долгосрочные предварительные знания, и краткосрочный mental set приводят к фиксированности и, как следствие, затрудняют использование стандартных схем решения и могут быть решены только в виде прорыва, преодоления фиксированности, которое переживается как инсайт.

Предварительные знания, создающие фиксированность, затрудняют решение, вызывая фокусировку на определенных аспектах проблемы (например, на функции объекта), и таким образом препятствуют успешному решению задачи. В рамках концепции Я. А. Пономарева подобные установочные серии могут быть осмыслены в качестве подсказок, но не интуитивного действия, напротив, данный тип подсказки будет являться эвристикой – способом ограничения пространства поиска решения. Так, сложность преодоления фиксированности заключается в удержании эвристиками человека в пределах тех логических знаний, которыми он обладает, и затруднении его выхода за пределы очевидного. Инсайтное решение же может являться переходом на интуитивный уровень функционирования и представляют собой разрушение механизмов сознательного контроля, что было показано нами в предыдущих исследованиях (Владимиров, Ченяков, 2012; Коровкин и др., 2012).

Для того чтобы проверить такую модель, надо показать, что одна и та же задача в условиях фиксированности и при отсутствии таковой будет решаться в первом случае инсайтно, во втором с помощью рутинных операций и не предполагать эффекта инсайта. Проверка такой гипотезы возможна двумя путями. Первый – создание кратковременной фиксированности и сравнение особенностей решения задачи при ее наличии и в случае ее неформирования. Например, можно сравнить, как решается контрольная задача Лачинсов в условиях после серии, формирующей неверную установку, и после решения аналогичного набора хаотично подобранных заданий. Второй предполагает снятие долговременной фиксированности в результате предварительной демонстрации принципа функционального решения. Сравнивать надо задачу, где такой принцип демонстрируется. Она должна решаться как алгоритмизируемая с задачей, где нет демонстрации этого принципа. Задача должна решаться инсайтно. В нашем исследовании мы применяем комбинированный способ. Мы используем задачи, потенциально имеющие два инсайтных решения и делаем одно из них рутинным, одновременно усиливая сложность, инсайтность второго. В качестве показателей инсайтности решения мы берем самооценку инсайтности решения, которая часто служит критерием в подобных случаях (Wong, 2009; Elliset al., 2011) и опираемся на структуру постэкспериментального опросника, предложенного Д. Т. Вонгом (Wong, 2009). Обычно в совокупности с субъективным критерием инсайта используется и объективный критерий, одним из таковых может являться время решения. Инсайтные задачи решаются чаще всего дольше.

В качестве метода воздействия на репрезентацию мыслительной задачи используется прайминг (to prime – предшествовать, давать установку, настраивать) – воздействие, влекущее за собой более точное и быстрое решение задачи в отношении этого же или сходного воздействия, либо методический прием, в котором подобное воздействие является ключевым фактором. Для описания этого явления уместно понятие «преднастройка» (Фаликман, Койфман, 2005).

В исследовании приняли участие 47 человек в возрасте от 21 до 50 лет.

Цель

Проверка предположения о том, что снятие фиксированности может являться механизмом инсайтного решения.

Гипотезы

1. Одно и то же решение задачи может быть инсайтным и алгоритмизированным.

2. Снятие эффекта длинной серии будет приводить к тому, что задача преимущественно решаемая инсайтно, будет решаться как алгоритмизированная.

Эксперимент

Основная идея эксперимента состоит в искусственном разрушении долговременной фиксированности. В качестве стимульного материала выступают арифметические задачи со спичками, аналогичные семейству задач, предложенному С. Оллсоном (Knoblichet al., 1999). Каждая задача представляет собой неверное арифметическое равенство, состоящее из римских цифр и математических знаков, все элементы выражения составлены из спичек. Решением является перемещение одной любой спички в пространстве данного выражения таким образом, чтобы равенство стало верным.

В качестве основной была сконструирована задача, имеющая два качественно разных инсайтных решения, в основе которых лежат два разных механизма[10] (таблица 1).

К каждому из этих решений была разработана своя установочная серия-подводка, ознакомление с которой перед решением основной задачи призвано превращать ее потенциально инсайтные решения в рутинные[11] (таблица 2). Установочные серии представляют собой последовательную демонстрацию трех однотипных задач с возможностью просмотра их решения в любой момент. Таким образом, испытуемому предоставляется свобода выбора: он может попытаться самостоятельно найти решение задачи или же не обременять себя и просмотреть решение сразу.

Серия «чанк» является установочной для решения основной задачи способом (1), в основе которого лежит механизм декомпозиции перцептивного чанка. Она призвана обучить испытуемого данному способу решения задачи, создать фиксированность на данном способе решения, тем самым разрушить «инсайтность» этого решения. Решение (2) должно сохранить свою «инсайтность».

Таблица 1. Примеры задач

Таблица 2. Схема исследования

Серия «знак» является установочной для решения основной задачи способом (2), в основе которого лежит механизм снятия сложного ограничения на выполнение определенных операций. Предполагается, что после презентации данной серии решение (2), изначально задуманное как инсайтное, для испытуемого таковым являться не будет. Решение же (1) сохранит свою «инсайтность».

Серия «нейтральная» состоит из алгоритмизированных задач и не обучает ни одному из двух инсайтных решений основной задачи. Можно сказать, данная серия является вторым уровнем проверки «инсайтности» решений основной задачи (первый уровень – использование результатов научных исследований в конструировании задачи). Задачи, из которых состоит «нейтральная» серия, не требуют декомпозиции чанка и поддерживают предшествующее знание. Предполагается, что после ее предъявления изначально инсайтные решения (1) и (2) сохранят свою «инсайтность».

Потенциально инсайтными, согласно плану эксперимента, считаются следующие решения:

• Оба способа решения, которым предшествовала установочная серия «нейтральная». Данная серия была призвана «сохранить инсайтность» обоих способов решений сконструированной нами задачи.

• Вторые решения («другим способом»), предвосхищенные установочными сериями «знак» и «чанк». Данные серии были призваны «разрушить инсайтность» только первого способа решения задачи.

Потенциально алгоритмизируемыми (или рутинными), по плану эксперимента, считались первые способы решения, непосредственно предвосхищенные одной из установочных серий – «знак» или «чанк».

Процедура

Эксперимент носит индивидуальный характер и реализован с помощью PsychoPy 1.81.02. Испытуемому предлагается просмотреть решение трех специально отобранных задач (задачи одной из серий, см. таблицу 2). У испытуемого есть также возможность решить данные задачи самостоятельно. После знакомства с установочной серией ему предлагается решить основную задачу. После решения задачи способом рутинных вычислений[12] испытуемому предлагается найти качественно другое решение. И предполагается, что этим «другим» способом решения будет инсайтное. После каждого решения испытуемый дает оценку предъявленной ему задаче с помощью многомерного шкалирования в баллах от 1 до 4. Пункты нашего постэкспериментального опросника есть экспериментально выявленные феноменологические критерии «инсайтности-алгоритмизирванности» решения.

Анкета постэкспериментального опроса оценки решенной задачи состоит из следующих пунктов[13]:

• Изящная – Примитивная;

• Понравилась – Не понравилась;

• Решение нашлось внезапно – Не было внезапности;

• Я доволен тем, как решил задачу – Я не доволен тем, как решил задачу;

• У меня изначально был план решения задачи – Я понятия не имел, как решать задачу;

• Ход моих мыслей в начале решения был в основном таким же, как и в конце – В начале решения я думал о задаче совсем другим способом, нежели в конце;

• Я должен был пробовать, чтобы увидеть, правильно ли я решаю – Я сразу понял, что решаю верно.

Результаты

В качестве критерия типа решения (инсайтное/алгоритмизированное) нами использовались оценки испытуемыми двух своих решений основной задачи. В качестве объективного критерия наличия эффекта серии мы рассматривали временные показатели решений основной задачи.

Как видно на рисунке 1, названные нами «потенциально инсайтными» решения требовали от испытуемых значимо больших временных затрат, нежели решения, названные нами «потенциально рутинными» (U=100; p<0,001). А значит, подобранные нами демонстрационные задачи установочных серий действительно разрушают эффект длинной серии на одном способе решения и одновременно создают эффект короткой на другом.

Рис. 1. Время потенциально инсайтного и потенциально рутинного решения задач (без учета особенностей установочных серий)

PI – потенциально инсайтное решение;

PK – потенциально алгоритмизированное (рутинное) решение.

Отдельно стоит отметить выявленную с помощью ранговых корреляций Спирмена связь времени решения третьей (последней) демонстрационной задачи со временем потенциально алгоритмизированного решения (–0,380 при p<0,05). Очередность предъявления задач установочной серии была постоянной. Демонстрационная задача, предъявляемая последней в установочной серии «знак», наиболее прозрачно представляла принцип потенциально алгоритмизированного решения основной задачи. Таким образом, чем больше испытуемый тратил усилий и времени на изучение решения последней демонстрационной задачи установочной серии, тем сильнее укоренялся принцип ее решения в его памяти и тем быстрее он мог им воспользоваться при решении потенциально алгоритмизируемой задачи определенным способом, к которому и вела установочная серия.

Рис. 2. Различие потенциально инсайтного решения от потенциально алгоритмизирванного по удовлетворенности результатом решения

PK – потенциально алгоритмизированное решение задачи;

PI – потенциально инсайтное решение задачи.

к3 – пункт анкеты постэкспериментального опроса: «Доволен тем, как решил – 1 2 3 4 – Не доволен».

Мы установили наличие эффекта серии, производимого демонстрационными задачами. Теперь рассмотрим, насколько различались наши «потенциально инсайтные» и «потенциально алгоритмизированные» задачи непосредственно для испытуемых.

По результатам оценок решения двух типов задач испытуемыми были выявлены следующие различия:

Как правило, испытуемые были статистически значимо менее довольны тем, как достигли потенциально инсайтного решения задачи, и испытывали большее удовольствие от того, как пришли к рутинному решению (U=319; p=0,006). Этот результат нельзя назвать противоречивым, поскольку для нахождения инсайтного решения испытуемым пришлось прибегнуть к дополнительным подсказкам экспериментатора. А решение с помощью подсказок снижает субъективную значимость показателей. Напротив, решение способом рутинных вычислений давалось испытуемым быстрее, проще (чему подтверждением являются ранее продемонстрированные объективные данные временных затрат), а значит, было менее травматичным для их самовосприятия.

Рис. 3. Различие потенциально инсайтного решения от потенциально алгоритмизирванного по наличию плана решения

PK – потенциально алгоритмизированное решение задачи;

PI – потенциально инсайтное решение задачи;

к4 – пункт анкеты постэкспериментального опроса: «Изначально был план – 1 2 3 4 – Не было плана».

После прохождения установочной серии («чанк» или «знак») перед предъявлением основной задачи у испытуемого возникало субъективное ощущение наличия плана ее решения. При решении этой же задачи «другим способом» возникает «инсайтность», что подтверждающееся отсутствием данного ощущения на этом этапе (U=327,5; p=0,01). Действительно, говоря об используемом нами прайминге как о некоторой разновидности подсказок, можно интерпретировать данный результат в терминологии Я. А. Пономарева: при ориентировке, опирающейся на отражение прямого продукта действия, испытуемый уверен в успехе решения задачи, всегда способен дать правильный отчет в своих действиях, обосновать их (Пономарев, 1957). Таким образом, данные установочные серии помогли испытуемым легко решить основную задачу рутинным способом, но тем самым помешали им в дальнейшем выйти на интуитивный полюс мышления и решить эту же задачу инсайтно.

При решении потенциально алгоритмизируемой задачи испытуемые в своей оценке значимо чаще отмечали: «Ход моих мыслей в начале решения был в основном таким же, как и в конце». Напротив, при потенциально инсайтном решении испытуемые были удивлены тем, что изначально пытались решать задачу совсем иначе, чем требовалось (U=317,5; p=0,005). Одним из критериев для разделения инсайтных и рутинных решений была скачкообразность совершения мыслительных процессов. Исследования Ж. Меткалф наглядно продемонстрировали неспособность испытуемых, решающих инсайтную задачу, определить свою близость к цели. В то время как при решении алгоритмизируемых задач подобной сложности оценки не возникало (Меткалф, 2008). Данные результаты показывают различное восприятие одних и тех же решений задач.

Рис. 4. Различие потенциально инсайтного решения от потенциально алгоритмизирванного по наличию скачкообразности в мыслительном процессе

PK – потенциально алгоритмизированное решение задачи;

PI – потенциально инсайтное решение задачи;

к5 – пункт анкеты постэкспериментального опроса: «Ход мыслей одинаков – 1 2 3 4 – Потом думал совершенно по-другому».

Таким образом, оба используемых нами критерия свидетельствуют о том, что, манипулируя с помощью воздействия праймом, мы можем изменять степень фиксированности на каждом из возможных вариантов решения задачи. При этом то решение, которое «закрывается» созданием фиксированности в результате короткой серии, воспринимается и реализуется (увеличение времени решения) как инсайтное, а решение, с реализации которого снимается фиксированность в результате длинной серии, воспринимается и реализуется как рутинное. Вероятно, фиксированность и как ее следствие невозможность решения задачи на привычном уровне с помощью логических операций и является тем самым механизмом перевода решения на уровень использования интуитивных, неосознаваемых процессов решения, необходимых для нахождения инсайтного решения.

Выводы и перспективы

Таким образом, в нашем исследовании мы смогли добиться снятия эффекта длинной серии, с помощью чего превратили инсайтное решение задачи в алгоритмизированное. Также было доказано, что одно и то же решение может быть и инсайтным, и алгоритмизированным в зависимости от условий, в которые мы ставим испытуемых, а следовательно, снятие фиксированности может являться одним из механизмов нахождения инсайтного решения.

Для раскрытия полной картины преодоления фиксированности как механизма инсайтного решения необходимо получить данные и об обратном процессе: превращения рутинного решения с помощью логических операций в решение инсайтное. Использование в качестве маркеров инсайтности решения дополнительных субъективных и объективных критериев: самооценка эмоционального состояния испытуемого, поведенческие и мимические паттерны, данные айтрекинга и мониторинга загрузки управляющего контроля являются, на наш взгляд, основными близкими перспективами исследования преодоления фиксированности как механизма инсайтного решения.

Литература

Андерсон Дж. Когнитивная психология. СПб.: Питер, 2002.

Владимиров И. Ю., Коровкин С. Ю. Рабочая память как система, обслуживающая мыслительный процесс // Когнитивная психология: Феномены и проблемы. М.: ЛЕНАНД, 2014. С. 8–21. Владимиров И. Ю., Ченяков Г. С. Роль рабочей памяти в снятии эффекта фиксированности в результате короткой серии при решении задач // Экспериментальный метод в структуре психологического знания / Отв. ред. В. А. Барабанщиков. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 218–223.

Дункер К. Психология продуктивного (творческого) мышления // Психология мышления. М.: Прогресс, 1965. С. 86–234.

Келер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. М., 1930.

Коровкин С. Ю., Владимиров И. Ю., Савинова А. Д. Задание-зонд как монитор динамики мыслительных процессов // Экспериментальный метод в структуре психологического знания / Отв. ред. В. А. Барабанщиков. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2012. С. 255–259.

Меткалф Ж., Вибе Д. Предсказуем ли инсайт // Психология мышления / Под ред. Ю. Б. Гиппенрейтер, В. Ф. Спиридонова, М. В. Фаликман, В. В. Петухова. М.: АСТ – Астрель, 2008. С. 400–404.

Пономарев Я. А. К вопросу о психологических механизмах взаимоотношения чувственного и логического познания // Доклады АПН РСФСР. 1957. № 4. С. 67–73.

Пономарев Я. А. Психология творчества. М.: Наука, 1976.

Фаликман М. В., Койфман А. Я. Виды прайминга в исследованиях восприятия и перцептивного внимания. Часть 1 // Вестник Моск. ун-та, 2005. Серия 14. Психология. № 3. С. 86–97.

Birch H. G., Rabinowitz H. S. The negative effect of previous experience on productive thinking. Journal of Experimental Psychology. 1951.

V 41. P. 121–125.

Ellis J. J., Glaholt M. G., Reingold E. M. Eye movements reveal solution knowledge prior to insight. Consciousness and cognition. 2011. V. 20. № 3. 768–776.

Helson H., Nash M. C., Anchor, contrast, and paradoxical distance effects // Journal of experimental psychology. 1960. V. 59. P. 113–121.

Knoblich G., Ohlsson S., Haider H., Rhenius D. Constraint relaxation and chunk decomposition in insight problem solving // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 1999. V 25. P. 1534–1555.

Knoblich G., Ohlsson S., Raney G. E. An eye movement study of insight problem solving // Memory & Cognition, 2001. V. 29. № 7. P. 1000–1009.

Luchins A. S., Luchins E. H. Rigidity of behavior: A variational approach to the effect of Einstellung. Eugene, OR: University of Oregon Books, 1959.

MacGregor J. N., Chronicle E. P., Ormerod T. C. Convex hull or crossing avoidance? Solution heuristics in the traveling salesperson problem //Memory & cognition. 2004. V. 32. № 2. P. 260–270.

Maier N. R. F. Reasoning in humans. II. The solution of a problem and its appearance in consciousness // Journal of Comparative Psychology. 1931. V. 12. P. 181–194.

Newell A., Simon H. A. Yuman Problem Solving. Prentice-Hall, Englewood Cliffs, NJ. 1972.

Öllinger M., Jones G., Knoblich G., Investigating the effect of mental set on insight problem solving // Journal of Experimental Psychology. 2008. V. 4. P. 269–282.

Weisberg R. W., Alba J. W. An examination of the alleged role of “fixation” in the solution of several “insight” problems // Journal of Experimental Psychology: General. 1981. V. 110. P. 169–192.

Wiley J. Expertise as mental set: The effects of domain knowledge in creative problem solving // Memory & Cognition. 1998 V. 26. P. 716–730.

Wong T. J. Capturing ‘Aha!’ moments of puzzle problems using pupillary responses and blinks. University of Pittsburgh, 2009.

В данной статье мы проводим сопоставление результатов исследований имплицитного научения с идеями Я. А Пономарева о роли имплицитного знания в познавательной деятельности, которые он сформулировал в своих работах по творческому мышлению (Пономарев, 1976). Мы рассмотрим основные экспериментальные методики, широко применяемые западными исследователями, а также полученные с их помощью результаты, уделив особое внимание тем из них, которые могут быть по-новому осмыслены в свете идей Я. А. Пономарева. Одна из таких идей заключается в формулировке двух режимов познавательной деятельности – логическом и интуитивном и описании специфики функционирования каждого из них.

Открытие феномена имплицитного научения произошло независимо в России и в США (см.: Ушаков, Валуева, 2006). В России Я. А. Пономарев разрабатывал проблему творчества, его занимал вопрос о том, откуда берется новое знание, когда человек решает творческую задачу, т. е. такую задачу, для которой у него заведомо нет готового решения. В США А. Ребер пытался решить совсем иную проблему. Он хотел доказать, что человек способен усваивать сложные закономерности (такие, как правила грамматики), содержащиеся в предъявленном ему наборе стимулов, причем он делает это ненамеренно. Эта позиция противостояла концепции врожденной глубинной грамматики Н. Хомского, согласно которой правила, с помощью которых генерируются грамматические конструкции, должны быть изначально «известны» психике. Так, совершенно с разных сторон А. Ребер и Я. А. Пономарев подошли к проблеме формирования и функционирования неявного (имплицитного, интуитивного) знания в ходе познавательной деятельности.

В классическом эксперименте А. Ребера испытуемые заучивали набор из буквенных последовательностей, каждая из которых могла включать от 3 до 7 букв. При этом порядок букв в последовательностях задавался набором правил (искусственной грамматикой), о чем испытуемые заранее не знали. На втором этапе эксперимента испытуемым сообщали о существовании правил, но не раскрывали их суть и предъявляли новые последовательности букв. Теперь задача испытуемых состояла в том, чтобы попытаться определить, какие из новых строк являются грамматическими, т. е. составленными по правилам, а какие – нет. А. Ребер обнаружил, что испытуемые правильно (выше уровня случайного угадывания) классифицируют новые последовательности и при этом не могут сформулировать правила грамматики, которые они, по-видимому, усвоили на этапе запоминания (Reber, 1967).

К началу 1990-х годов накопилось множество экспериментальных работ, свидетельствующих о возникновении имплицитного научения в ходе решения самых разных задач. Д. Берри и Д. Бродбент (Berry, Broadbent, 1984) представили результаты экспериментов, в которых испытуемые приобретали навыки управления динамическими системами (например, сахарной фабрикой), моделируемыми с помощью компьютерной программы. После 60 циклов управления испытуемые научались удерживать в заданных пределах параметры системы, но при этом оказывались неспособны вербализовать правила, по которым она функционирует. П. Левицки с коллегами разработали целый ряд остроумных экспериментов, в которых исследовали неосознанное усвоение неявных ковариаций в различных перцептивных задачах, в частности, в задачах социальной перцепции (Lewicki et al., 1997).

Напомним, что цель А. Ребера состояла именно в том, чтобы показать: испытуемые способны неосознанно усваивать сложные правила, по которым составлены предъявленные им стимулы. В результате им была предложена концепция имплицитного научения, которую А. Клирманс назвал концепцией «теневого имплицитного научения» (Cleeremans, 1997). С этой точки зрения получалось, что в психике есть мощная когнитивная подсистема, которая обрабатывает информацию так же, как и сознание, только делает это быстрее и точнее и без всякого субъективного переживания, т. е. автоматически. Эта идея сразу же столкнулась с критикой со стороны западных коллег, в том числе и со стороны А. Клирманса (Cleeremans, 1997; Морошкина, Иванчей, 2012). Основные дискуссии разворачиваются в это время вокруг следующих вопросов. 1) Действительно ли имплицитное (неосознаваемое) знание – это знание об абстрактных правилах, как утверждал в своих первых работах А. Ребер? 2) Действительно ли приобретенное испытуемыми знание является неосознаваемым? Вербальные отчеты, использовавшиеся в большинстве первых экспериментов, были подвергнуты серьезнейшей критике. Одни ученые пытались показать (и не без успеха), что в задачах с искусственными грамматиками испытуемые стараются припомнить фрагменты стимулов, которые они заучивали, и классифицировать новые стимулы, опираясь на наличие сходных фрагментов (Perruchet, Pacteau, 1990). Другие ученые стремились показать, что испытуемые приобретают знания и действуют вполне осознанно, нужно только применить более чувствительные методы измерения степени осознанности их знаний, чем простое постэкспериментальное интервью (Shanks, St. John, 1994).

Вернемся к исследованиям Я. А. Пономарева. Пономарев также выдвигает идею о том, что в ходе выполнения задачи испытуемые могут формировать не только прямой, но и побочный продукт деятельности. Прямой продукт связан с осознаваемой целью, побочный продукт является неосознаваемым отражением свойств предметов, с которыми взаимодействует испытуемый. Однако Пономарев сразу же отмечает, что этот побочный продукт не только не осознается испытуемым, но и в принципе не может быть им вербализован, так как представлен в психике на уровне действия, тогда как сознание оперирует знаками (Пономарев, 1976). «Ход удовлетворения потребности в новом знании всегда предполагает интуитивный момент, вербализацию и формализацию его эффекта; то знание, которое с полным правом можно назвать творческим, не может быть получено непосредственно путем логического вывода. Интуитивный момент при этом понимается нами как момент познавательной деятельности, протекающей на базальном уровне. Здесь деятельность непосредственно контролируется предметами-оригиналами (в функции которых могут выступать и модели). Этот момент противопоставляется логическому структурному уровню организации познания, представленному системой знаковых моделей» (Пономарев, 1976, с. 206).

Получается, что западные коллеги тридцать лет спорили о том, что фактически уже в готовом виде было сформулировано Я. А. Пономаревым. И это во многом обусловлено тем, какую экспериментальную методику разработал Я. А. Пономарев, и тем, какую исходную задачу он пытался решить (Пономарев, 1976). Рассмотрим его эксперименты подробнее. Для исследования особенностей отражения прямого и побочного продуктов действия были проведены следующие опыты. Использовались два типа задач. Образующая задача – задача-подсказка, в ходе решения которой у человека формируется побочный продукт, который затем может повлиять не решение другой – выявляющей задачи. В качестве образующей выступала следующая задача. Испытуемым предлагалось три планки, на которых были изображены фрагменты простого рисунка, например, овала. Планки нужно было надеть на специальные шпильки таким образом, чтобы фрагменты рисунка сложились в целостную картинку. Этого можно было достичь, только надев планки на шпильки единственным определенным образом. В предварительных опытах Я. А. Пономарев показал, что при опросе испытуемых через некоторое время после решения данной задачи все испытуемые с легкостью могут воспроизвести изображение, получавшееся на планках. Однако очень редко испытуемые могли описать, в каком положении находились планки. На этом основании Я. А. Пономарев заключил, что положение планок не отражается в сознании большинства испытуемых.

В следующих опытах использовалась панель с вертикально расположенными цилиндрами и шпильками. Шпильки и цилиндры были расположены на панели в виде квадрата 4 на 4. Таким образом, было всего 16 объектов: 6 цилиндров (3–8 мм в диаметре) и 10 шпилек (1 мм в диаметре). Такая панель была названа «Политипной». Для этой панели было изготовлено 6 планок с наборами отверстий. Каждая из них могла быть надета на панель с определенным набором шпилек и цилиндров. Задачей испытуемых было надеть планки на панель таким образом, чтобы все шпильки и цилиндры были заняты. При этом планки надеваются по одной, и, надевая каждую следующую планку, испытуемый должен был разместить ее крайнее отверстие над крайним отверстием предыдущей планки.

В качестве выявляющей задачи использовалось несколько задач, но мы остановимся на задаче «Лабиринт». Лабиринт был составлен из 16 кружков, которые копировали расположение цилиндров и шпилек на политипной панели. Между кружками были сделаны проходы. Некоторые из них были закрыты, некоторые открыты. Часть проходов была либо открыта, либо закрыта в зависимости от типа передвижений, которые совершал испытуемый перед этим.

Задача испытуемого – добраться из начального пункта в конечный. При выполнении задачи лабиринт был накрыт кругом, в центре которого было проделано отверстие, позволяющее видеть только малую часть лабиринта, окружающую текущее положение испытуемого. Таким образом, решая задачу, испытуемый передвигал круг. Считалось общее количество ошибок, совершенных испытуемым при прохождении лабиринта. Опыты проводились в трех условиях. Первая группа испытуемых выполняла только задачу «Лабиринт». Вторая группа испытуемых выполняла задачу «Политипная панель», а затем «Лабиринт». Третья группа между задачами «Политипная панель» и «Лабиринт» выполняла дополнительные задания, направленные на полное осознание расположения планок на «Политипной панели».

Опыты показали, что испытуемые, которые проходили лабиринт в качестве первой задачи, совершали в среднем 70–80 ошибочных поворотов. Испытуемые же, которые проходили лабиринт после выполнения задачи «Политипная панель», совершали не более 10 ошибок. Важно отметить, что этим испытуемым сообщалось, что оптимальный путь в лабиринте повторяет расположение планок в «Политипной панели». Испытуемые третьей группы проходили лабиринт практически безошибочно. Поразительный результат был получен в условиях, когда испытуемых просили объяснять экспериментатору в каждом шаге в лабиринте, почему был совершен тот или иной ход. Это условие не изменило прохождения лабиринта в первой и третьей группах, однако примерно в три раза увеличило количество ошибок во второй группе.

Анализируя результаты экспериментов, Я. А. Пономарев приходит к выводу, что психика может функционировать в двух взаимоисключающих режимах – интуитивном и логическом. Применение имплицитных знаний (интуитивный режим) оказывается возможно только в том случае, когда испытуемые не пытаются анализировать и логически обосновывать совершаемые ходы. Если же в ответ на запрос экспериментатора испытуемые пытаются вербализовать основания принимаемых решений, они могут опереться только на имеющиеся у них эксплицитные знания и логику. Но поскольку на эксплицитном уровне знаний для решения задачи недостаточно, эффективность выполнения задачи падает.

Получается, что попытки сознательного поиска решения препятствуют применению знаний, уже приобретенных испытуемым в неявной, имплицитной форме. Примечательно, что эффекты подобного рода были обнаружены и исследователями имплицитного научения, но их осмысление происходило несколько иначе. Попытки ученых более пристально и детально рассмотреть процесс имплицитного научения, а также оценить качество приобретаемых испытуемыми знаний, в ряде случаев приводили к исчезновению самого эффекта имплицитного научения. Так, например, Хендрикс с коллегами тщательно спланировали и повторили двенадцать экспериментов Левицки на имплицитное научение неявным ковариациям. Однако только в одном из них они смогли реплицировать эффект имплицитного научения. Более того, в результате проведения тщательного постэкспериментального интервью они обнаружили, что значительное число испытуемых смогли осознать неявную ковариацию, заложенную экспериментатором (Hendrickx et al., 1997). Объясняя неудачную репликацию эффекта, Левицки высказал предположение о важности стратегии решения задачи, которой придерживаются испытуемые, и фактически повторил идею Пономарева о двух режимах (Lewicki, 1997). В его собственных экспериментах испытуемым говорили, что исследуется их интуиция, экспериментальная ситуация напоминала игру или тренинг, экспериментатор делал все, чтобы критичность испытуемых к собственным действиям и решениям была как можно ниже. В отличие от этого, когда Хендрикс проводил свои эксперименты, он провоцировал испытуемых на работу в логическом режиме, они пытались анализировать предъявленные стимулы и обосновывать принимаемые решения. В итоге в некоторых случаях это привело к отсутствию эффекта научения (логический поиск оказался безуспешным), а в некоторых – неявная ковариация была обнаружена, научение было вполне осознанным.

В наших собственных экспериментах были получены, хотя и косвенные, но хорошо согласующиеся с идеей двух режимов данные. За основу мы взяли экспериментальную методику П. Левицки (Lewicki, 1986). Испытуемым на обучающей стадии предъявляются фотографии девушек, которые надо запомнить. Каждая фотография сопровождается сообщением о том, каким IQ обладает изображенная на ней девушка. В предъявление стимулов вводится неявная ковариация между прической девушек (распущенные или убранные волосы) и уровнем их IQ, о чем испытуемым не сообщается. На следующем этапе испытуемым предъявляются фотографии новых девушек, и предлагается самостоятельно оценить их интеллект. Фиксируются выставляемые оценки и время ответов испытуемых. Мы смогли воспроизвести эффект имплицитного научения, большинство испытуемых действительно оценивали интеллект новых девушек в соответствии с неявной ковариацией, навязанной на первой стадии эксперимента. После прохождения эксперимента испытуемым снова предъявлялись фото девушек, которых они оценивали, с просьбой пояснить выставленные оценки. Был получен следующий результат: испытуемые, которые дольше думали над ответом, реже следовали навязанному в обучающей серии критерию, а на стадии обоснования принятых решений давали более развернутые ответы. Мы полагаем, эти данные свидетельствуют в пользу идеи двух различных режимов (или стратегий) решения основной задачи. Одни испытуемые старались рассуждать логически и обосновать свои оценки, поэтому они опирались на имеющиеся у них эксплицитные знания и оказались нечувствительны к введенной нами неявной подсказке. Действительно, вряд ли кто-то из испытуемых осознанно оценивал прическу девушек как значимый признак (данные интервью это подтверждают). Другие испытуемые действовали интуитивно, полагаясь на общее впечатление от фото. В итоге навязанная нами ковариация, которую они усвоили на имплицитном уровне, смогла повлиять на выставленные ими оценки. Но обосновать свои решения эти испытуемые не смогли. Чаще всего в ответ на просьбу пояснить принятое решение они отвечали «Не знаю» или «Интуитивно» (Карпов, Морошкина, 2014).

Анализ работ, в которых имплицитное научение исследовалось с помощью экспериментальной парадигмы искусственных грамматик, также показывает влияние стратегии испытуемых на процесс научения. Интересный результат был получен А. Ребером. В одном из экспериментов он разделил испытуемых на две группы. Первая группа просто заучивала грамматические строчки, не подозревая о том, что они составлены по определенным правилам. Второй группе Ребер сообщил о наличии правил, по которым составлялись строчки, перед началом обучающей серии и предложил найти эти правила. В инструкции говорилось, что это поможет им легче запомнить предъявляемые строчки. В тестовой серии оказалось, что испытуемые, которые искали правила, справились с задачей классификации новых строчек хуже, чем испытуемые, которые просто запоминали строчки (Reber, 1976). В данных Ребера наблюдается еще одна закономерность, которой он не уделил внимания. Испытуемые, которые искали правила грамматики на обучающей стадии, продемонстрировали более строгий критерий принятия решения на стадии теста: они в принципе реже отвечали, что предъявленная им строчка – грамматическая. Говоря в терминах теории обнаружения сигнала, они старались избегать ошибок ложной тревоги. Аналогичный результат был получен еще в нескольких исследованиях (Shanks et al., 1997; Johnstone, Shanks, 2001), но почти нигде он не получил теоретического осмысления.

Мы предположили, что уровень ответов «Да, строчка грамматическая» может отражать степень сознательного контроля над выполнением задания. Чем больше человек старается опираться на осознаваемые, вербализуемые критерии при принятии решения о классификации строчки, тем реже он будет отвечать, что предъявленный стимул составлен по правилам грамматики, ведь задача практически не позволяет сформулировать такие критерии. Если же человек действует интуитивно, полагаясь на общее впечатление от стимула, соотношение ответов «Да» и «Нет» у него будет ближе к оптимальному. Иными словами, положение критерия принятия решения (в терминах ТОС) может служить маркером того, в каком режиме – логическом или интуитивном – действует испытуемый. Подчеркнем, что описанная зависимость будет проявляться только в задачах высокой степени неопределенности, когда на обучающей стадии испытуемому не удалось накопить достаточное количество эксплицитных знаний. Задачи с искусственными грамматиками являются как раз такими, о чем свидетельствует тот факт, что точность ответов в них обычно составляет около 60 %.

Однако западные исследователи имплицитного научения шли иным путем. Они старались создать экспериментальную процедуру, в которой максимально точно можно было бы определить, какие решения испытуемый принимает, опираясь на имплицитные знания, а какие – на вполне осознаваемые эксплицитные знания. Постэкспериментальное интервью, которое использовалось А. Ребером и другими исследователями, было подвергнуто жесткой критике (Shanks, St. John, 1994). Во-первых, испытуемые могут недооценивать имеющиеся у них знания и просто не сообщать о них экспериментатору или попросту забыть о них к моменту начала интервью. Экспериментатору, в свою очередь, довольно трудно объяснить испытуемому, что он хочет от него услышать, и при этом не навести его своими вопросами на правильный ответ. Наиболее популярными альтернативами вербальному отчету на сегодняшний день являются: измерение уверенности в ответе после каждой пробы, ставки на собственный ответ и тест атрибуции ответов, разработанный З. Диенсом и Р. Скоттом (Dienes, Scott, 2005). Тест атрибуции заключается в том, что испытуемый не только дает ответ на вопрос основной задачи, но и после каждой пробы сообщает, на каком основании он его дал. Предлагаются следующие варианты ответа: базировалось ли его решение 1) на случайном выборе; 2) на интуиции или смутном чувстве знакомости (familiarity); 3) на эксплицитном припоминании; 4) на знании правил. Конкретные детали теста атрибуции и количество предложенных альтернатив могут немного различаться, но обязательно присутствуют варианты, подразумевающие опору на имплицитные и эксплицитные знания. В своем стремлении точно измерить вклад в решение задачи имплицитных знаний исследователи придумали такую методическую процедуру, которая, согласно показанным ранее результатам Я. А. Пономарева, должна сводить на «нет» (полностью или частично) участие интуиции в выполнении исследуемой задачи (Пономарев, 1976).

Мы нашли подтверждение данному предположению, применяя тест атрибуции ответов в классической задаче на усвоение искусственной грамматики. В нашем эксперименте испытуемые выполняли обучающую серию с запоминанием строчек так же, как и в первом эксперименте А. Ребера (Reber, 1967). Затем проводилась тестовая серия, в которой половина испытуемых выполняла обычное задание классификации строк, а другая половина в каждой пробе должна была отчитаться об основании принятого решения, выбрав один из четырех перечисленных выше вариантов. В результате испытуемые группы, которая отчитывалась о своих решениях, показала значимо меньшую долю ответов «Да, строчка соответствует правилам грамматики», чем контрольная группа (42 % и 47,5 % соответственно), т. е. продемонстрировала более консервативный критерий принятия решения. Что интересно, точность ответов в экспериментальной и контрольной группах при этом практически не различалась и составила 60 % и 58 % соответственно (Иванчей, Морошкина, 2014).

Тогда мы решили повторить эксперимент на более простой грамматике (Иванчей, Морошкина, 2015). Оказалось, что теперь группа с тестом атрибуции ответов дала даже больше правильных ответов, чем контрольная группа (72 % и 66 % соответственно). Процент ответов «Да, строчка соответствует грамматике» значимо не различался между группами. Однако при разделении испытуемых в группе с тестом атрибуций на «точных» и «неточных» по медиане оказалось что у «неточных» процент ответов «Да» значимо ниже, чем у «точных»: 43 % и 51 % соответственно. «Точные» и «неточные» в контрольной группе не различались по проценту ответов «Да».

Таким образом, результаты второго эксперимента в целом согласуются с результатами первого эксперимента. В задаче со сложной грамматикой испытуемые, у которых провоцировался логический режим на этапе тестовой стадии, показали одинаковый уровень точности, но более консервативный критерий принятия решения по сравнению с испытуемыми, работавшими в интуитивном режиме. В задаче с простой грамматикой испытуемые, работавшие в логическом режиме, показали более высокий уровень точности, но одинаковый критерий принятия решения по сравнению с испытуемыми, работавшими в интуитивном режиме. Если сопоставить наши данные с данными А. Ребера и других исследователей, получается следующая картина. Испытуемые, которые работают в логическом режиме, демонстрируют корреляцию между точностью ответов и положением критерия принятия решения: чем меньше правильных ответов они дают, тем более консервативный критерий используют. В то же время испытуемые, которые работают в интуитивном режиме, демонстрируют критерий принятия решения, близкий к оптимальному, при этом положение критерия не коррелирует с их уровнем точности.

Итак, в исследованиях имплицитного научения мы имеем дело с двумя параллельными процессами – изменением чувствительности к неявной ковариации/закономерности, которое проявляется в изменении количества правильных ответов, и изменением критерия принятия решения, проявляющемся в соотношении ошибок пропуска и ложных тревог. Почему изменяется критерий принятия решения при переходе испытуемого с интуитивного на логический режим? Теоретически возможно два варианта ответа на этот вопрос. Вариант первый: происходит изменение требований к точности соответствия стимула эталону, т. е. идет обращение к той же системе репрезентаций, но порог активации эталона повышается. Вариант второй: происходит переключение с одной системы репрезентаций на другую (опора на декларативные знания, а не на процедурные). Однако декларативных знаний не хватает, и ответы о соответствии стимула эталону даются реже. Второй вариант объяснения, с нашей точки зрения, предпочтительнее, поскольку в рассмотренных нами экспериментах переход испытуемых в логический режим часто приводил не только к изменению критерия, но и к изменению точности принимаемых решений. Следовательно, сама база знаний, которая используется для решения целевой задачи в случае логического и интуитивного режимов не идентична. То, что положение критерия коррелирует с уровнем точности принимаемых решений только в ситуации логического режима, также может быть объяснено. В этом случае испытуемый прекрасно осознает, на какие знания он опирается, когда принимает то или иное решение. В ситуации интуитивного режима у испытуемого нет осознанного доступа к знаниям, которые он тем не менее использует. Субъективно он может даже считать, что дает ответы наугад.

В задаче с искусственными грамматиками содержание имплицитных и эксплицитных знаний, приобретенных испытуемым более или менее конгруэнтно друг другу. Поэтому в некоторых случаях переход испытуемого с интуитивного режима на логический может быть определен только косвенно – по положению критерия принятия решения. В задачах на перцептивную классификацию с использованием неявных подсказок, переключение испытуемых на логический режим приводит к тому, что неявная подсказка перестает влиять на ответы испытуемых (как это происходило в экспериментах Хендрикса с соавт.).

Таким образом, исследования имплицитного научения наглядно демонстрируют эвристичность предложенных Я. А. Пономаревым идей. Важно отметить, что само по себе накопление имплицитных знаний еще не является обязательным залогом успеха в решении тех задач, для которых оно является релевантным. Испытуемый не отдает себе отчета в наличии этих знаний, а значит, не может намеренно их применить. Возникает парадокс. Если испытуемый будет стараться действовать в логическом режиме, он не будет применять имплицитное знание, а если он будет действовать в интуитивном режиме, он сможет выполнить задачу, опираясь на имплицитное знание, но не сможет осознать, как у него это получилось. Я. А. Пономарев понимает это, он пишет о том, что важным этапом в решении творческой задачи является этап верификации интуитивно найденного решения. Однако механизмы этого процесса еще не до конца понятны (см.: Аллахвердов и др., в печати). Остается также неясно, что заставляет человека доверять или не доверять своей интуиции в конкретной задаче? Лежат ли за этим какие-то устойчивые индивидуальные особенности или ситуативные факторы?

В исследованиях имплицитного научения неоднократно делались попытки найти индивидуальные переменные, которые были бы устойчиво взаимосвязаны с имплицитным научением в различных задачах. Эти попытки наталкиваются на ряд трудностей. Дело в том, что практически любые задачи, которые предлагается решать испытуемым в экспериментах на имплицитное научение, на самом деле могут быть решены как с использованием имплицитного, так и с использованием эксплицитного знания. В связи с этим исследователям долгое время не удавалось найти устойчивые корреляции между показателями эффективности, которые демонстрируют одни и те же испытуемые при решении различных задач на имплицитное научение (таких, как усвоение искусственных грамматик, управление динамическими системами или усвоение неявных ковариаций). Единственное, что было показано в большом количестве исследований, так это то, что эффективность в задачах на имплицитное научение не коррелирует с показателями психометрического интеллекта и объемом рабочей памяти (Reber et al., 1991; Kaufman et al., 2010). А в некоторых случаях была даже обнаружена отрицательная корреляция между эффективностью имплицитного научения и объемом рабочей памяти (см.: DeCaro et al., 2008).

В одном из наших экспериментов с использованием методики на усвоение неявных ковариаций (Морошкина, Карпов, в печати), нам удалось обнаружить на уровне статистической тенденции связь между эффективностью имплицитного научения и импульсивностью испытуемых, измеренной с помощью опросника Азарова (Азаров, 1983). Оказалось, что импульсивные испытуемые чаще дают ответы, соответствующие неявной закономерности, навязанной на обучающей стадии, чем испытуемые с управляющим стилем. Мы предполагаем, что испытуемые с управляющим (или рефлексивным) стилем по В. Н. Азарову в большинстве ситуаций предпочитают действовать в логическом режиме, т. е. даже в отсутствие внешнего запроса они стараются обосновывать свои решения и, следовательно, используют при этом преимущественно систему эксплицитных знаний. Это позволяет им избирательно реагировать на предъявленный стимул и легче абстрагироваться от навязанных ситуацией закономерностей. Импульсивные испытуемые, в свою очередь, не стремятся к обоснованию своих ответов и в итоге чаще принимают решения под воздействием навязанных ситуативных закономерностей, которые имплицитно усваивают. Следует отметить, что, по данным самого В. Н. Азарова, для импульсивных испытуемых характерна опора на перцептивно-рельефные признаки и большая выраженность невербального интеллекта, а для рефлексивных – опора на количество элементов (признаков), т. е. аналитичность на уровне восприятия и большая выраженность вербального интеллекта (А заров, 1982, 1988).

Итак, если логический и интуитивный режим представляют собой не что иное, как переключение между двумя системами знаний (имплицитной и эксплицитной; декларативной и процедурной), то баланс в работе этих двух систем может проявляться в виде более или менее устойчивой индивидуальной переменной. Несмотря на то, что все люди в принципе могут действовать как в интуитивном, так и в логическом режиме, некоторые из них чаще стараются обосновывать свои решения с помощью имеющихся у них эксплицитных знаний, чем другие. Следствием этого может стать то, что в одной и той же задаче эти люди будут в разной степени опираться на приобретенное ими имплицитное знание. Однако это не означает, что импульсивные испытуемые должны быть более успешны в решении творческих задач. Для успешного решения творческой задачи обе системы должны работать максимально согласованно. Испытуемый должен тонко чувствовать, в какой момент довериться интуиции, а в какой – включить логику, чтобы вербализовать и верифицировать интуитивно найденное решение. Только тогда работа двух систем сможет обеспечить открытие подлинно нового знания.

Литература

Аллахвердов В. М., Гершкович В. А., Карпинская В. Ю., Морошкина Н. В., Науменко О. В., Тухтиева Н. Х., Филиппова М. Г. Эвристический потенциал концепции Я. А. Пономарева // Психологический журнал, 2015 (в печати).

Азаров В. Н. Стиль действования: Импульсивность – управляемость // Вопросы психологии. 1982. № 3. С. 121–127.

Азаров В. Н. Анкетная методика измерения импульсивности // Новые исследования в психологии. 1983. № 2 (29). С. 15–19.

Азаров В. Н. Структура импульсивного и рефлексивно-волевого стилей действования // Вопросы психологии. 1988. № 3. С. 132–138.

Иванчей И. И., Морошкина Н. В. Стратегии принятия решения в имплицитном научении // Шестая международная конференция по когнитивной науке: Тезисы докладов. Калининград: Standartu Spaustuve, 2014. С. 709–710.

Иванчей И. И., Морошкина Н. В. Критерий принятия решения в имплицитном научении: исследование и моделирование // Теоретические и прикладные проблемы психологии мышления / Под ред. В. Ф. Спиридонова. М., 2015. С. 82–88.

Карпов А. Д. Морошкина Н. В. Роль имплицитного научения при оценке психологических качеств другого человека по его фотоизображению // Лицо человека в науке, искусстве и практике / Под ред. К. И. Ананьевой, В. А. Барабанщикова, А. А. Демидова. М: Когито-Центр, 2014. С. 93–107.

Морошкина Н. В., Иванчей И. И. Имплицитное научение: исследование соотношения осознаваемых и неосознаваемых процессов в когнитивной психологии // Методология и история психологии. М., 2012. Т. 7. № 4. С. 109–131.

Морошкина Н. В., Карпов А. Д. Роль когнитивного стиля импульсивность-рефлексивность в имплицитном научении (на примере задач социальной перцепции) (в печати).

Пономарев Я. А. Психология творчества. М., 1976.

Ушаков Д. В., Валуева Е. А. Параллельные открытия в отечественной и зарубежной психологии: пример интуиции и имплицитного научения // Образ российской психологии в регионах страны и в мире: Материалы Международного форума и Школы молодых ученых ИП РАН. М., 2006. С. 32–44.

Berry D. C., Broadbent D. E. On the relationship between task performance and associated verbalizable knowledge // Quarterly Journal of Experimental Psychology. 1984. № 39. P. 585–609.

Cleeremans A. Principles for Implicit Learning // How implicit is implicit learning? / Ed. by D. Berry. Oxford, 1997. P. 196–234.

DeCaro M. S., Thomas R. D., Beilock S. L. Individual differences in category learning: Sometimes less working memory capacity is better than more // Cognition. 2008. № 107. P. 284–294.

Dienes Z., Scott R. Measuring unconscious knowledge: Distinguishing structural knowledge and judgment knowledge // Psychological Research. 2005. № 69. P. 338–351.

Hendrickx H., Houwer J, Baeyens F., Eelen P., Avermaet E. Hidden covariation detection might be very hidden indeed // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 1997. № 23 (1). Р. 201–220.

Johnstone T., Shanks D. R. Abstractionist and processing accounts of implicit learning // Cognitive Psychology. 2001. № 42. P. 61–112.

Kaufman S. B., De Young C. G., Gray J. R., Jimenez L., Brown J. B., Mackintosh N. Implicit learning as an ability // Cognition. 2010. № 116. P. 321–340.

Lewicki P. Processing information about covariations that cannot be articulated // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 1986. № 12. P. 135–146.

Lewicki P., Hill T., Czyzewska M. Hidden covariation detection: A fundamental and ubiquitous phenomenon // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory, and Cognition. 1997. № 23 (1). Р. 221–228.

Perruchet P., Pacteau C. Synthetic grammar learning: Implicit rule abstraction or explicit fragmentary knowledge? // Journal of Experimental Psychology: General. 1990. № 119 (3). P. 264–275.

Reber A. S. Implicit learning of artificial grammars // Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior. 1967. № 6. P. 855–863.

Reber A. S. Implicit learning of synthetic languages: The role of instructional set // Journal of Experimental Psychology: Human Learning and Memory. 1976. № 2. P. 88–94.

Reber A. S., Walkenfeld F. F., Hernstadt R. Implicit learning: Individual differences and IQ // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 1991. № 17. P. 888–896.

Shanks D. R., Johnstone T., Staggs, L. Abstraction processes in artificial grammar learning // The quarterly Journal of Experimantal Psychology. 1997. № 50A. P. 216–252.

Shanks D. R., St. John M. F. Characteristics of dissociable human learning systems // Behavioral and Brain Sciences. 1994. № 17. P. 367–447.

В своих экспериментах Я. А. Пономарев (1976, с. 214–216) предлагал испытуемым задачу: «Даны четыре точки; требуется провести через эти четыре точки три прямые линии, не отрывая карандаша от бумаги, так, чтобы карандаш возвратился в исходную точку». Для того чтобы решить ее, нужно было выйти за пределы нарисованных точек – догадаться сделать это испытуемые не могли даже при условии, что перед основной задачей им давалась подсказка. Подсказка заключалась в следующем. Испытуемого обучали правилам игры на шахматной доске, в которой он должен был перескочить одним ходом белой фишки через три черных так, чтобы белая фишка возвратилась на прежнее место. Выполняя это действие, испытуемый проделывал рукой маршрут, совпадающий с графическим выражением решения задачи «4 точки». Однако подсказка помогала, если испытуемый получал ее после того, как пробовал найти решение основной задачи.

Итак, был обнаружен следующий феномен: решению творческой задачи способствует предъявление подсказки, которая содержится в «побочном продукте» решения другой задачи. Для того чтобы подсказка оказалась эффективной, важно, чтобы до предъявления подсказки человек пытался самостоятельно найти решение основной задачи. Но почему эти условия необходимы? Попробуем дать свою версию ответа, опираясь на подход, развиваемый в Петербургской школе когнитивной психологии, и на экспериментальные исследования последних лет, о которых сам Пономарев, разумеется, не мог знать.

Мы полагаем, что причина затруднений, возникающих при решении творческих задач, заключается в том, что человек находит решение задачи, но по определенным причинам его не осознает.

Идея о том, что человек неосознанно конструирует множество потенциальных значений ситуации сразу и лишь какие-то из них затем выбирает для осознания (позитивно выбирает), а другие специально маркирует как такие, которые осознавать не следует (т. е., по терминологии В. М. Аллахвердова, выбирает негативно), многократно подтверждена экспериментальными данными (Аллахвердов, 1993, 2000, 2006).

Так, например, в исследовании М. Г. Филипповой (Filippova, 2011) испытуемым предлагалось классифицировать изображенных на рисунках животных как сухопутных или водоплавающих. Некоторые изображения были двойственными, т. е. могли быть интерпретированы и как сухопутные, и как водоплавающие животные. По ответу на это задание определялось, какое именно значение двойственного изображения осознал каждый испытуемый. Затем предлагалась задача лексического решения, в которой нужно было определить, являются ли предъявленные буквосочетания словами или нет. Оказалось, что опознание слов, связанных с неосознанными значениями двойственных изображений, требовало больше времени, чем опознание слов, не связанных ни с одним из значений.

Экспериментальные результаты, свидетельствующие о том, что неосознаваемое значение стимула активно подавляется, были независимым образом получены западными авторами. Ярким примером может служить явление семантической обработки фона в экспериментах М. Петерсон (Peterson, Skow-Grant, 2003). Испытуемым нужно было отвечать, знаком ли им предъявленный на штриховом рисунке объект или нет. Перед каждым таким рисунком на 50 мс предъявлялся прайм – черный силуэт на белом фоне. Граница между черными и белыми областями была изображена таким образом, что белые области представляли собой фрагменты каких-то знакомых объектов (допустим, половинку якоря). Важно, что испытуемые не замечали этого и на сознательном уровне воспринимали белые фрагменты как недифференцированный фон. Результаты показали: опознать объект (в нашем примере – якорь на штриховом рисунке) как знакомый было труднее, если предварительно фрагмент этого объекта был воспринят как фон, т. е. когда значение белой области прайма не осознавалось.

Итак, если ситуация содержит в себе взаимоисключающие значения, такую неопределенность необходимо устранять. Использование для этой цели специального механизма подавления сегодня рассматривается как одна из ключевых особенностей сознательной деятельности (Аллахвердов, 1993, 2000; Tal, Bar, 2014). Сознание описывается как механизм фокусировки на наиболее подходящем варианте интерпретации реальности в результате множества неосознаваемых вычислительных действий (Dehaene, Changeux, 2011; Dehaene et al., 2003). Этот механизм действует по принципу «все или ничего», в отличие от неосознаваемой обработки информации, которая непрерывна и вероятностна (например: Charles et al., 2013).

Исследования, проведенные В. М. Аллахвердовым и под его руководством (Аллахвердов, 1993; 2006), свидетельствуют в пользу гипотезы о том, что неосознание каких-либо значений не только представляет собой активный процесс подавления, но и обладает последействием: то, что однажды не было осознано, скорее всего, будет устойчиво не осознаваться и в дальнейшем. Однако у этого феномена есть и оборотная сторона: при смене контекста ранее неосознанное имеет тенденцию проникать в сознание – зачастую в неподходящий момент, например, в виде ошибки (Аллахвердов, 1993, 2006).

В эксперименте В. А. Гершкович и А. Д. Жуковой (2011) испытуемым последовательно предъявлялись анаграммы и псевдоанаграммы с инструкцией заучить их. Эксперимент проводился до однократного полного заучивания. Требовалось воспроизводить стимулы в соответствии с предъявленным порядком букв. После окончания процедуры заучивания испытуемые решали анаграммы (ранее предъявленные для заучивания) и новые анаграммы. Далее в постэкспериментальном интервью выяснялось, осознали ли испытуемые, что среди стимулов, предъявленных для заучивания, были анаграммы. Хотя 70 % испытуемых не осознали наличия анаграмм, при заучивании этих анаграмм они совершали значимо больше ошибок перестановки (ошибки, при которых все буквы воспроизведены правильно, но места их перепутаны), чем при заучивании псевдоанаграмм. Это значит, что испытуемые реконструировали значения анаграмм, хотя и не осознали их. Однако при инструкции решить анаграммы влияние реконструкции значений в ходе предшествующего заучивания обнаружено не было: время, затрачиваемое на решение новых анаграмм, не отличалось от времени решения ранее заучиваемых. Таким образом, несмотря на то, что у испытуемых был сформирован «побочный продукт» в терминах Я. А. Пономарева, непосредственно применить его к той же самой задаче не удалось. В другом эксперименте В. А. Гершкович было решено изменить иррелевантые параметры решаемой задачи. Первый этап эксперимента – заучивание – проходил так же, как и в первом эксперименте. На втором этапе, где требовалось решать анаграммы, испытуемые были разделены на две группы: в одной группе в ранее заученных анаграммах сохранялась такая же последовательность букв, как и при заучивании, во второй группе – порядок букв в этих стимулах был изменен. Именно в этой группе ранее заучиваемые анаграммы теперь решались быстрее, чем новые; в первой же отличий по-прежнему обнаружено не было. Отметим, что даже при многократном предъявлении анаграмм, которые требовалось заучивать в соответствии с предъявляемой последовательностью букв, испытуемые не осознают ни то, что им действительно предъявлялись анаграммы, ни значение зашифрованного слова (хотя контрольные замеры показали, что на решение этих анаграмм в среднем требуется около 5 секунд). Это свидетельствует о том, что выполнение основной задачи заучивания не позволило осознать найденные решения анаграмм. В дальнейшей задаче испытуемые уже были неспособны найти решение, если последовательность букв в анаграмме не менялась, т. е. задача сохраняла те же параметры, в которых это решение было подавлено.

Субъективный смысл ситуации всегда создается за счет противопоставления осознаваемого значения некоторому контексту, который, в свою очередь, обычно не осознается. У. Джеймс (1991, с. 152–153) сформулировал закон диссоциации при изменении сопровождающих элементов: повторение элемента в различных группах содействует его разрыву с любой из них и его обособлению в нашем сознании. Следовательно, чтобы негативно выбранное решение смогло стать осознанным (т. е. превратиться из фона в фигуру), нужно сделать так, чтобы оно повторилось в сопровождении других элементов, т. е. на фоне другого контекста.

Эта идея подтверждается экспериментальными данными. В работе Р. Сибрук и З. Динеша (Seabrook, Dienes, 2003) утверждается, что роль периода инкубации заключается в том выигрыше, который возникает в результате смены контекста между двумя попытками решения проблемы. В их эксперименте испытуемым предлагалось решать анаграммы, из которых можно было составить слова, обозначавшие либо животных, либо фрукты. Варьировалось наличие или отсутствие периода инкубации (процесс решения одной части анаграмм разбивался на две попытки, в то время как для других анаграмм процесс решения был непрерывным). Перед каждой попыткой с помощью процедуры поиска слов формировался контекст, связанный либо с темой животных, либо с темой фруктов. Было показано, что наиболее эффективно анаграммы решались при наличии периода инкубации со сменой контекста.

В исследовании Б. Кокинова с соавт. (Kokinov et al., 1997) исследовался вопрос о роли дистанции до подсказки на вероятность возникновения инсайта. Иллюстрация-подсказка, содержащая искомую в целевой задаче скрытую закономерность, предъявлялась в разных условиях. Испытуемому или прямо сообщали, где искать подсказку, или ничего не говорили о том, что иллюстрацию-подсказку нужно как-то использовать (но и не объясняли, почему она показана рядом с целевой задачей), или объясняли присутствие иллюстрации-подсказки тем, что она относится к другой задаче, которая случайно оказалась на том же листе бумаги, что и целевая. В результате был получен следующий эффект: если человеку дают прямое указание на то, что он должен использовать определенный материал как подсказку, то нахождение решения происходит труднее всего. Максимально повышает эффективность подсказка, которая содержится в другой задаче и которую человек не пытается намеренно использовать, воспринимая как постороннее задание.

Итак, чтобы изменить контекст, можно предъявить другую задачу, в которой содержится искомое решение в виде «побочного продукта», причем она может быть предъявлена как на осознаваемом, так и на неосознаваемом уровне.

Это предположение проверялось в исследовании О. В. Науменко (2010). Каждому испытуемому предъявлялись арифметические равенства. В некоторых экспериментальных группах множители были трехзначными, и тогда арифметическая задача (целевой стимул) выглядела, например, так: 968×284=274912. В других экспериментальных группах целевыми стимулами были примеры из таблицы умножения: 6×9=54 («простые» стимулы). В половине случаев равенства были верными, в остальных случаях, а в половине – неверными. Задачей испытуемого было как можно быстрее, не производя вычислений, угадать, верное или неверное равенство ему было предъявлено.

Перед каждым целевым стимулом предъявлялся прайм (в части экспериментальных условий на осознаваемом уровне – на 310 мс, в других – на неосознаваемом – на 40 мс), который также являлся «сложным» или «простым» арифметическим примером с правильным или неправильным ответом. Таким образом, целевому стимулу могло предшествовать другое «верное» или «неверное» равенство-прайм. Важно, что праймы никогда не были тождественны целевым стимулам, которые предъявлялись с ними в паре.

Результаты эксперимента показали, что предъявление верного арифметического равенства в качестве прайма (подпорогового или надпорогового) уменьшало время правильного опознания следующего за ним другого верного арифметического равенства. При этом время ошибочного ответа, наоборот, увеличивалось. Таким образом, неосознаваемое предъявление другой задачи, содержащей нужное решение, ускоряло выбор правильного ответа в основной задаче.

До сих пор шла речь о необходимости повторения искомого решения в сопровождении других элементов, т. е. на фоне другого контекста. Можно ли использовать эти два условия по отдельности? Как повлияет на эффективность решения творческой задачи такое изменение контекста, при котором неосознаваемое решение вообще не будет содержаться в другой задаче? И что будет, если человек повторно столкнется с нужным ему, но неосознанным решением, а контекст при этом меняться не будет?

Моделью первого интересующего нас случая является введение временного перерыва, в течение которого накапливается новый контекст – множество параметров ситуации изменяется стихийно. Имеется множество подтверждений тому, что сам факт наличия перерыва во время попыток решить творческую задачу оказывает влияние на вероятность нахождения решения (Dodds et al., 2004). В исследовании О. В. Науменко и Д. И. Костиной (Naumenko, Kostina, в печати) также было показано, что содержание сознания должно изменяться, чтобы пауза принесла пользу. В их эксперименте испытуемым последовательно предъявлялись 5-буквенные анаграммы, из которых можно было составить по два разных слова. После того, как участник находил первое решение анаграммы, та же самая анаграмма предъявлялась повторно. Теперь испытуемого просили составить второе слово из этих же букв. Все участники были разделены на 5 групп случайным образом. В 1-й группе («без пауз») между двумя предъявлениями одной и той же анаграммы не было перерывов – задача предъявлялась повторно сразу после того, как было найдено первое решение. В остальных 4 группах между первым и вторым предъявлениями каждой анаграммы имела место пауза, во время которой испытуемые должны были выполнять дополнительное задание. Во 2-й группе во время паузы нужно было в течение 20 секунд молча подождать повторного предъявления анаграммы. В 3-й группе нужно было вслух прочитать 10 разных посторонних слов, не связанных друг с другом (в каждую паузу новые). В 4-й группе во время паузы нужно было 10 раз повторить вслух слово, постороннее по отношению к обоим значениям анаграммы (одно и то же в каждую паузу). В 5-й группе во время паузы нужно было 10 раз повторить вслух найденное самим испытуемым первое решение анаграммы.

В контрольной группе («без пауз») во время второго предъявления анаграммы испытуемые находили альтернативное решение в 69 % случаев. В группах (2) и (3) (без задания, провоцирующего эффект сатиации во время пауз) испытуемые находили второе решение в 81 % случаев, а в группах (4) и (5) (при наличии задания, провоцирующего эффект сатиации во время пауз) – в 74 % случаев.

Таким образом, при отсутствии паузы между двумя попытками испытуемым было сложнее всего обнаружить альтернативное решение анаграммы; если пауза была, но заполнялась неизменным содержанием, то преодолеть последействие негативного выбора было чуть проще. Легче всего нахождение альтернативного решения двусмысленной анаграммы осуществлялось тогда, когда пауза была заполнена изменяющейся стимуляцией.

М. Г. Филиппова и коллеги экспериментально изучали динамику последействия неосознанного негативного выбора на материале изображений-перевертышей, чтобы отследить, ослабевает ли последействие с течением времени. Кроме того, проверялась гипотеза о влиянии смены контекста на выраженность последействия.

В эксперименте на первом этапе испытуемым предъявлялись изображения-перевертыши и однозначные изображения, которые нужно было запомнить. На втором этапе предъявлялись «старые» и новые изображения, включая некоторые инвертированные варианты изображений-перевертышей. Задачей испытуемых было опознание предъявленных «старых» и новых картинок. В части используемых условий вместо изображений предъявлялись словесные описания, которые могли соответствовать или не соответствовать показанным ранее картинкам. Словесные описания нужно было опознавать, как если бы это были картинки. И, как оказалось, инвертированные варианты изображений-перевертышей чаще ошибочно опознаются как ранее предъявленные как раз в условиях их словесных описаний. По всей видимости, в этом с лу чае смена контекста была наиболее выраженной – задача выглядела для испытуемого совершенно другой.

Второй этап мог проводиться сразу после первого; после выполнения другой, не связанной с основным заданием методики; на следующий день; через месяц.

Проверка точности узнавания изображений-перевертышей спустя месяц после их предъявления изображений показала, что количество ошибок ложного узнавания перевернутого варианта выросло на 27 % (хотя эти изображения ранее не осознавались испытуемыми, в то время как количество ложных опознаний однозначных изображений как ранее предъявленных через месяц не изменилось). Таким образом, перерыв ослаблял эффект последействия негативного выбора (Filippova et al., 2015 – в печати).

Влияние изменяющегося контекста задачи на эффективность ее решения оригинальным образом исследовалось в экспериментах Я. А. Ледовой (2006), Н. Х. Тухтиевой (2014), Н. В. Андрияновой и А. Д. Карпова (2014, в печати), а также В. А. Гершкович (2010). Было показано, что регулярное изменение иррелевантных параметров (само по себе не являющееся имплицитной подсказкой) способствует более эффективному запоминанию, снижению подверженности установке, уменьшению количества устойчивых ошибок.

Вернемся к заданному выше вопросу: как можно создать экспериментальную ситуацию, в которой человек повторно встретится с неосознанно найденным ранее решением, но контекст при этом меняться не будет? Один из способов это сделать – предъявить прямую подсказку в виде неосознаваемого прайма.

В эксперименте О. В. Науменко (2010) испытуемых просили угадать результат перемножения кратковременно предъявленных трехзначных чисел. Нужно было выбрать ответ из трех предложенных вариантов (один из них был правильным). Частота выбора правильного ответа в таких условиях не отличалась от частоты случайного угадывания. Однако если между задачей и вариантами ответа на 40 мс предъявлялся прайм – правильный результат перемножения трехзначных чисел, – то он ускорял последующий выбор любого ответа (как правильного, так и ошибочного) по сравнению с условием, когда прайм «подсказывал» выбор ошибочного ответа или отсутствовал вообще.

Почему прямое, хотя и неосознаваемое предъявление искомого решения облегчило проникновение в сознание любых ответов, а не только правильного? Эта ситуация отличается от предыдущих тем, что здесь нет изменяющегося контекста, а есть только повторное столкновение с решением, которое нужно найти. Ранее В. М. Аллахвердовым (2001) была высказана гипотеза: если в сфере неосознанного появляется решение какой-либо задачи, возникает неспецифический сигнал (имеющий эмоциональную природу), который как бы сообщает сознанию: «решение найдено», но ничего не говорит о том, какое именно решение найдено. Можно предположить, что благодаря этому сигналу в сознании освобождается место для любых новых решений. Однако из-за отсутствия нового контекста, новых противопоставлений переструктурирования негативного выбора не происходит. Поэтому в сознание легко проникают любые варианты решений.

Эта идея подтверждается результатами, полученными М. Г. Филипповой (2009). В ее экспериментах испытуемому демонстрировалось двойственное изображение, которое нужно было описать (в этот момент экспериментатором фиксировалось, какое значение двойственного изображения осознал испытуемый). Затем следовала серия задач на лексическое решение, праймом для которой служило ранее идентифицированное испытуемым двойственное изображение. В конце каждого блока испытуемый сообщал, удалось ли ему в процессе решения задач на лексическое решение обнаружить двойственность предъявленного вначале изображения. Результаты этого эксперимента также показали, что испытуемые совершали наибольшее число ошибок при определении лексического статуса слов, связанных с неосознанными ими значениями многозначных изображений. Но оказалось, что в опытах, где им удалось осознать незамеченные ранее значения многозначного изображения, время определения лексического статуса всех слов (как связанных, так и несвязанных с задающим контекст изображением) оказалось значимо меньше, чем время определения лексического статуса слов в опытах, где осознания новых значений не происходило.

Впоследствии эти результаты были подтверждены и в других экспериментах М. Г. Филипповой (2009) с использованием разных типов когнитивных задач: решение анаграмм, опознание проявляющихся из фона рисунков и слов, а также опознание рисунков по фрагментам. На этот раз осознание испытуемыми ранее не замеченных (негативно выбранных) значений провоцировалось в эксперименте с помощью специального условия: изображение постепенно изменялось, принимая форму того значения, которое не было осознанно испытуемым. Процедура данного эксперимента позволяла отследить момент осознания испытуемым второго значения двойственного изображения, поскольку, согласно инструкции, во время выполнения когнитивных задач испытуемый должен был следить, не изменилось ли изображение в левой части экрана. Последействие негативного выбора (или негативный прайминг-эффект) проявилось в увеличении времени опознания рисунков и слов, связанных с неосознанным значением двойственных изображений. Кроме того, было подтверждено возрастание эффективности решения всех когнитивных задач при осознании ранее не замеченных значений двойственных изображений. Таким образом, нахождение альтернативной «фигуры» сопровождается появлением сигнала, который облегчает осознание любых новых значений.

Предполагается, что обсуждаемый неспецифический сигнал о неосознанном нахождении решения имеет эмоциональную природу, как-то субъективно переживается, но испытуемый не может о нем отчитаться в силу его высокой неопределенности. Этот сигнал можно зафиксировать, если вначале спровоцировать его возникновение, а затем предложить испытуемому дать какую-либо субъективную оценку ситуации (например, оценить привлекательность стимулов или уверенность в ответе), для вынесения которой у испытуемого нет четких критериев. В этом случае можно ожидать, что эмоциональный сигнал, вызванный неосознанным нахождением решения, будет «перенесен» на другую задачу.

В исследовании А. А. Четверикова и М. Г. Филипповой было обнаружено, что на оценку уверенности в одной задаче может влиять предшествующая иррелевантная эмоция. В данном исследовании с использованием в качестве стимулов изображений игральных карт и лиц из базы FEI (Thomaz, Giraldi, 2010), как приятных, так и неприятных, испытуемые выполняли поочередно 2 типа задач. Основная задача предполагала сличение двух карт (определение того, являются ли карты одинаковыми или различными) с последующим вынесением степени уверенности в ответе. Основной задаче предшествовала оценка предъявляемых лиц по принципу: нравится/ не нравится. Оказалось, что, если задаче сличения предшествовало приятное лицо, степень уверенности в задаче сличения (по существу, не имеющей ничего общего с задачей оценки привлекательности) была выше, нежели если ей предшествовало неприятное лицо. (Однако это срабатывало только в том, случае, если испытуемому нравилось предъявляемое лицо, если лицо не нравилось, данная закономерность не проявилась – Chetverikov, 2013.)

В другом эксперименте М. Г. Филипповой и А. А. Четверикова исследовался вопрос о возможности переноса чувства уверенности с одной задачи на другую. Здесь также использовалось попеременное решение двух типов задач: определения направления наклона большей части набора линий и распознавания искомого объекта из нескольких наложенных друг на друга контуров. Как оказалось, задача распознавания контуров оказывала влияние на уверенность в задаче определения ориентации линий: после успешного решения задачи с контурами повышалась уверенность в решении задач с линиями (по сравнению с предыдущей пробой). После ошибочного ответа в задаче с контурами уверенность в задаче с линиями понижалась (также по сравнению с предыдущей пробой).

В работе Е. А. Валуевой, А. Е. Мосинян, Е. М. Лаптевой (2013) были получены свидетельства в пользу того, что осознаваемое (чей-то возглас) или подпороговое предъявление (в виде прайма) «эмоциональной» подсказки (например: «Ага!») приводит к увеличению количества правильно найденных решений анаграмм. По-видимому, сознание можно обмануть, искусственно вызывая сигнал, который как бы отключает последействие позитивного выбора и освобождает место для любого нового решения, включая и правильное.

Подведем итог. Найти новое знание трудно, потому что неизвестно, что именно требуется найти и как нужно искать. Работы Я. А. Пономарева во многом вдохновили нас на проведение целого ряда экспериментов, которые были представлены в настоящей статье. Предлагаемое нами понимание процесса решения творческой задачи можно свести к следующим утверждениям:

– любое решение, в том числе то, которое требуется найти в творческой задаче, формируется автоматически, т. е. неосознанно;

– искомое решение, вероятнее всего, противоречит стереотипным способам решения, которые есть у сознания, и потому активно подавляется (остается неосознанным);

– ранее неосознанное может попасть в сознание при смене контекста.

Литература

Аллахвердов В. М. Опыт теоретической психологии (в жанре научной революции). СПб., 1993.

А лла хвердов В. М. Сознание как парадокс // Экспериментальная психологика. Т. 1. СПб.: Изд-во ДНК, 2000.

Аллахвердов В. М. Психология искусства. Эссе о тайне эмоционального воздействия художественных произведений. СПб.: Изд-во ДНК, 2001.

Аллахвердов В. М. и др. Экспериментальная психология познания: когнитивная логика сознательного и бессознательного. СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2006.

Андриянова Н. В., Карпов А. Д. Влияние изменения иррелевантных характеристик стимула на проявление эффекта негативного выбора Теоретические и прикладные проблемы когнитивной психологии: Материалы конференции молодых ученых памяти К. Дункера, Москва, 2014 (в печати).

Валуева Е. А., Мосинян А. Е., Лаптева Е. М. Эмоциональная подсказка и успешность решения задач // Экспериментальная психология. 2013. Т. 6. № 3 С. 5–15.

Гершкович В. А. Влияние усложнений фигуро-фоновых отношений при предъявлении целевого стимула на процесс его заучивания // Экспериментальная психология в России: традиции и перспективы / Под ред. В. А. Барабанщикова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010. С. 368–372.

Гершкович В. А., Жукова А. Д. Заучивание двойственной информации: роль фактора осознания // Материалы 2-й Всероссийской научной конференции «Психология сознания: современное состояние и перспективы». Самара, 2011. С. 349–352.

Науменко О. В. Проявление когнитивного бессознательного при решении вычислительных задач: Автореф. дис. … канд. психол. наук. СПб., 2010.

Пономарев Я. А. Психология творчества. М.: Наука, 1976.

Тухтиева Н. Х. Влияние типов изменения иррелевантных параметров задач на эффект установки // Вестник СПб. гос. ун-та. Серия 12. 2014. Вып. 3. С. 41–49.

Филиппова М. Г. Осознаваемые и неосознаваемые компоненты восприятия многозначных изображений // Психологические исследования: Сб. научных трудов Самара: Изд-во Универс-групп, 2009. Вып. 7. С. 73–91.

Charles L., Van Opstal F., Marti S., Dehaene S. Distinct brain mechanisms for conscious versus subliminal error detection // Neuroimage. 2013. V. 73. P. 80–94.

Chetverikov A. Automatic influence of irrelevant affect on confidence judgments // Perception. 2013. Т. 42. С. 242.

Dehaene S., Changeux J.-P. Experimental and theoretical approaches to conscious processing // Neuron. 2011. V. 70. Р. 200–227. doi:10.1016/ j.neuron.2011.03.018.

Dehaene S., Sergent C., Changeux J.-P. A neuronal network model linkin subjective reports and objective physiological data during conscious perception // Proceedings of the National Academy of Sciences. 2003. V. 100. P. 8520–8525. doi:10.1073/pnas.1332574100.

Dodds R. A., Ward T. B., Smith S. M. A review of experimental research on incubation in problem solving and creativity // Unpublished doctoral thesis. Texas A&M University, 2004.

Filippova M. G. Does Unconscious Information Affect Cognitive Activity: A Study Using Experimental Priming // The Spanish Journal of Psychology. V. 14 (1) 2011 P. 17–33. UR L: http://www.ucm.es/info/Psi/docs/journal/v14_n1_2011/art20.pdf (дата обращения: 15.04.2015).

Filippova M. G., Miroshnikov S. A., Chernov R. V. Dynamics of a negative choice in identifying ambiguous images // Toward a Science of Consciousness (TSC). Abstracts. Finland, Helsinki, 2015 (в печати).

Kokinov B., Hadjiilieva K., Yoveva M. Is a hint always useful in problem solving? The influence of pragmatic distance on context effects // Proceedings of the Nineteenth Annual Conference of the Cognitive Science Society. 1997. P. 974.

Naumenko O. V., Kostina D. I. Aftereffects in solving dual-meaning anagrams // Toward a Science of Consciousness (TSC). Abstracts. Finland, Helsinki, 2015 (в печати).

Peterson M. A., Skow-Grant E. Memory and learning in figure – ground perception // Psychology of Learning and Motivation. 2003. V. 42. Р. 1–35.

Seabrook R., Dienes Z. Incubation in problem solving as a context effect // Proc. 25^th Meeting Cognitive Sci. Soc. 2003.

Tal А., Bar M. The proactive brain and the fate of dead hypotheses // Frontiers in Computational Neuroscience. 2014. 8:138. doi:10.3389/ fncom.2014.00138.

Thomaz C. E., Giraldi G. A. A new ranking method for Principal Components Analysis and its application to face image analysis // Image and Vision Computing. 2010. V. 28. № 6. P. 902–913, June.

Высказанные Я. А. Пономаревым представления о статической и динамической структуре процесса, продукте и способе взаимодействия компонентов системы с учетом «зависимости от свойств, присущих компонентам взаимодействия, и условий их проявления в ходе взаимодействия» (Психология творчества…, 2006, с. 150) подтверждаются на основе эмпирических данных, полученных в ходе изучения природы творчества.

Анализируя способы решения творческой задачи в экспериментальных условиях, в качестве основных компонентов на разных уровнях организации системы креативного мышления можно выделить память (представляющую систему хранения вербальной, образной и другой информации), внимание (например, направленное или «дефокусированное»), стратегию решения поставленной проблемы (логическая или интуитивная), наконец, мотивацию к деятельности (интерес, избегание неудачи и наказания или стремление к достижению). Индивидуальное разнообразие всех свойств этих компонентов и способов их взаимодействия, как и разнообразие условий осуществления экспериментальной или практической творческой деятельности, может создать впечатление невозможности понимания механизмов ее организации, однако полученные на сегодняшний день результаты позволяют оптимистично прогнозировать дальнейшее изучение закономерностей креативности и факторов ее индивидуальной вариабельности.

Известно, что конвергентное и дивергентное мышление представляют собой разные способы нахождения решения проблемы (Guilford, 1967), однако при решении творческой задачи эти формы мышления тесно взаимодействуют (Lee, Therriault, 2013) В основе психометрической оценки показателей интеллекта или креативности лежат, с одной стороны, сходные критерии: необходимо решение условно простой задачи, однако, с другой стороны, высокий интеллект требует быстрого нахождения единственно верного ответа, тогда как креативность – множества оригинальных. Хотя в последнем случае кажется, что фактор времени уже не становится решающим, он присутствует и в скоростных характеристиках ментального поиска этого множества, и в принятии решения «оригинально – неоригинально». Выбор конечного ответа – это уже результат конвергентного мышления, следовательно, отказ от дивергентного мышления. В случае осознанного объяснения причин именно этого выбора ответа мы определяем решение как логическое, а когда знание ответа возникает без возможности объяснить, как мы это знаем – говорим об интуитивном принятии решения. Можно сказать, что творчество – замкнутый динамический процесс селекции информации с гибкими переходами от «дефокусированного» внимания, охватывающего широкое информационное пространство, к исполнительному вниманию с концентрацией на выбранной информации и обратно. Широта знаний, скорость ментальных процессов и способность к целенаправленному контролю и поддерживающему вниманию являются компонентами интеллекта и естественным образом входят в функциональную систему творчества наряду со способностью отказаться от стереотипного решения проблемы и найти его в отдаленных ассоциациях вербальных и зрительных образов. Эта полиморфная структура творчества подчеркивается представлениями о разных формах взаимосвязи передних и задних отделов мозга, обеспечивающих креативные инновации (Dietrich, 2004; Heilman et al., 2003).

Обзор особенностей селекции информации при креативном мышлении свидетельствует о том, что разные индивидуальные стратегии творческого мышления связаны с особыми характеристиками функциональной активации коры головного мозга и пространственной организацией функциональных нейронных ансамблей (Разумникова, 2009) и определяются разной полушарной спецификой селективных процессов (Разумникова, Яшанина, 2012). В ряде работ отмечено, что успешное выполнение экспериментальных творческих заданий сопровождается ослаблением активации коры, преимущественно в лобных отделах (Benedek et al., 2011; Fink, Benedek, 2012; Razumnikova, 2007а). Согласно представлениям К. Мартиндейла, такое ослабление активации отражает «дефокусированное» внимание, способствующее формированию отдаленных ассоциаций в информационном пространстве, которые могут лежать в основе нестереотипного решения проблемы (Martindale, 1999). Согласно другой точке зрения, повышение мощности альфа-ритма, т. е. снижение уровня активации коры, отражает усиление тормозных процессов в коре и преобладание интернального внимания, направленного на поиск оригинальной идеи (Benedek et al., 2011). Показанная нами ранее положительная корреляция показателей оригинальности придуманных слов-ассоциаций и мощности альфа-биопотенциалов соответствует этой гипотезе, так как этот эффект был представлен в передних отделах левого полушария, которые, как известно, участвуют в организации контроля селекции информации (Разумникова, Брызгалов, 2005; Razumnikova, 2007б).

Однако остаются пока открытыми вопросы о том, насколько необходимы эти контролирующие функции внимания, какие факторы влияют на переход от «дефокусированного» внимания к концентрации на выбранной части информации, какие особенности селективных процессов определяют динамику мышления, в том числе переход от конвергентного к дивергентному мышлению и наоборот, или статику стереотипного решения задачи. Одна из основных характеристик дивергентного мышления – генерация множества идей – лежит в основе психометрической оценки креативности, тогда как решение заданий при тестировании интеллекта требует применения конвергентного мышления. Эти особенности психометрической оценки разных форм мышления мы использовали для сопоставления со скоростными и продуктивными характеристиками селективных процессов с целью выяснения способов организации и взаимодействия когнитивных функций разного системного уровня, необходимых для достижения творческой продуктивности. Я. А. Пономарев предлагал для изучения особенностей мышления применять «максимально искусственную задачу», которая, однако, должна быть понятной, «простой, требовать минимум знаний» (Психология творчества…, 2006, с. 166). Этот подход был использован нами при выборе заданий, предназначенных для определения количественных показателей широкого спектра когнитивных процессов.

Характеристики селекции информации оценивали по результатам выполнения студентами университета ряда заданий.

Модифицированная корректурная проба. Для тестирования показателей объема и концентрации внимания использовали специально приготовленный бланк с 3840 буквами, среди которых были вставлены 38 слов из 3–4 букв, относящихся к семантическим категориям «спорт» и «быт». Испытуемым предлагалось в течение 10 мин. найти как можно больше слов, просматривая последовательно строчки стимулов. Показателями внимания были объем (число просмотренных букв) (V), продуктивность (общее количество найденных слов) (Cs) и концентрация (количество слов, отнесенное к количеству просмотренных букв) (C).

Красно-черные таблицы Горбова в компьютеризированном варианте. Показателем внимания было время переключения (tsw), которое вычисляли как разницу времени поиска последовательности чисел в таблицах.

Определение функций систем внимания (ANT). Показатели функций исполнительной системы внимания (tex) и время селекции конгруэнтных (tc) и неконгруэнтных стимулов (tnc) определяли с использованием разработанного нами компьютеризированного варианта методики, предложенной Познером (Fan et al., 2002).

Вербальный и образный компоненты интеллекта и вербальную память оценивали на основе теста структуры интеллекта Р. Амтхауэра. Для анализа использовали среднее значение четырех вербальных субтестов (IQv) и двух образных (IQf).

Креативность определяли с использованием образного субтеста Торренса «Круги» и вербального задания, при выполнении которого требовалось составить осмысленное и оригинальное предложение с использованием трех слов-стимулов, принадлежавших к отдаленным семантическим категориям. Образную оригинальность (ОРо) и беглость (Бо) оценивали с использованием компьютеризированной методики, где ОРо вычислялась как число, обратное количеству таких же образов, зафиксированных в базе данных; Бо равнялось количеству образов. Показатель вербальной беглости (Бв) – количество придуманных предложений, их оригинальность (ОРв) оценивали эксперты по 3-балльной системе (0 – стереотипное предложение, 2 – оригинальное). Более подробно методика тестирования креативности описана ранее в наших работах (Разумникова, 2011; Разумникова, Яшанина, 2012).

Для анализа собранного массива данных использовали методы корреляционного и регрессионного анализа. Итоговые результаты, указывающие на выявленные достоверные связи показателей интеллекта, креативности, памяти и внимания, в схематичном виде приведены на рисунке 1.

Память. Показатели вербальной памяти положительно коррелировали с уровнем IQv и IQf (r< 0,34; p<0,0001), а также с Cs (r=0,18, p<0,05).

Рис. 1 Корреляции между вербальным (IQv) и образным (IQf) компонентами интеллекта или вербальной и образной креативностью и показателями внимания и памяти.

Сплошные линии указывают на положительную связь, пунктир – отрицательную, большая толщина линии соответствует большему уровню достоверности (0,005< p <0,05); tc – время реакции при селекции конгруэнтных стимулов, tnc – неконгруэнтных, tsw – время переключения внимания, tex – время исполнительного контроля, Cs – продуктивность внимания, С – концентрация, V – объем внимания, Бв – беглость и ОРв – оригинальность при тестировании вербальной креативности, Бо и ОРо – образной.

Скорость селекции. Скорость селекции стимулов при тестировании систем внимания (tnc и tc) негативно связана с IQv (r<–0,19; p<0,03), негативная корреляция с IQf не достигла значимого уровня (p<0,07).

Показатели образной креативности Бо и ОРо положительно связаны с tc и tnc (r<0,18; p<0,05), тогда как показатели вербальной креативности по-разному коррелировали со скоростными характеристиками: Бв – негативно, а ОРв – положительно (–0,21<r< –0,24; 0,006<p<0,017 и 0,21<r<0,30; 0,001<p<0,021 соответственно).

Объем и концентрация внимания. Эффективность выполнения корректурной пробы Cs положительно коррелировала с IQv и IQf (r<0,21; p<0,015). IQf также положительно связан с концентрацией внимания (C) (r=0,30; p<0,001).

Достоверные связи продуктивности выполнения корректурной пробы были обнаружены для образной и вербальной креативности. Беглость генерации идей и их оригинальность при выполнении образного субтеста положительно коррелировали с Cs (0,20<r<0,24; p<0,02), и ОРо также – с С (r=0,18; p<0,03). Достоверной была положительная связь ОРв с показателями внимания V и C (0,23<r<0,27; p<0,005).

Контролирующие функции внимания. Время переключения внимания (tsw) негативно связано с IQv и IQf (r=–0,33; p<0,008 и r=–0,23; p<0,05 соответственно), а также с Бв (r=–0,24; p<0,03).

Время разрешения конфликта селекции неконгруэнтных и конгруэнтных стимулов (tex) негативно коррелировало с ОРо (r<–0,37; p<0,001). ОРв, напротив, положительно коррелировала с этим показателем внимания, однако только на уровне тенденции (p<0,07).

Показатели внимания и памяти как предикторы интеллекта и креативности Для определения значения показателей памяти и внимания в изменениях интеллекта или креативности нами был использован метод иерархической множественной регрессии. Значения интеллекта и беглости или оригинальности рассматривали как зависимые переменные, показатели внимания и памяти – как независимые. Основные параметры полученных достоверных моделей приведены в таблице 1.

Таблица 1. Основные параметры регрессионных моделей описания показателей интеллекта и креативности

Примечание. tsw – время переключения при выполнении красно-черных таблиц Горбова, tex – время исполнительной системы внимания, Cs – показатель эффективности выполнения корректурной пробы, tnc – время селекции неконгруэнтных стимулов.

IQv и IQf имели сходные модели для своего описания, согласно которым значимыми предикторами интеллекта были показатели вербальной памяти и tsw, которые на 13 % позволяли предсказать дисперсию IQv и на 12 % IQf (таблица 1). Большим значениям интеллекта соответствовала лучшая память и меньшее время переключения внимания (tsw).

Вербальная беглость (Бв) повышалась при снижении показателей tsw и tex, 6 % изменчивости приходилось на первую переменную и 18 % при их объединении, а добавление в регрессию еще Cs увеличивало ее предсказательные возможности до 23 %, но значимость вклада tsw при этом ослабевала (таблица 1). Для повышения вербальной оригинальности (ОРв) необходимо было, напротив, увеличение tsw, а также tnc, эти предикторы позволяли объяснить 9 % дисперсии ОРв, однако ни один из них не вносил достоверного вклада в оригинальность.

Предикторами образной креативности, согласно полученным уравнениям, были показатели Cs, tnc и tex; эти переменные определяли 11 % дисперсии Бо и 14 % ОРо (таблица 1). Значимый вклад в Бо вносила Cs: беглость генерации образов увеличивалась при повышении эффективности поиска слов в корректурной пробе, а для ОРо достоверен был вклад tex: для повышения образной оригинальности необходимо снижение времени разрешения конфликта при селекции неконгруэнтной и конгруэнтной информации.

Перекрестный вклад интеллекта и креативности

Для определения вклада конвергентного мышления в креативность и, наоборот, креативности – в IQ были исследованы регрессионные модели с введением, соответственно, показателей интеллекта или креативности как независимых переменных в уже полученные на первом этапе анализа регрессионные уравнения. Основные параметры полученных таким образом достоверных моделей приведены в таблице 2. Введение в регрессию показателей креативности: ОРо и Бв примерно на 10 % повышало ее предсказательные возможности в описании вариабельности как IQv, так и IQf. Уравнения были сходны для вербального и образного компонентов интеллекта, и в одном случае достоверный положительный вклад отмечен для вклада ОРо, в другом – для Бв. Значимого вклада показателей ОРв и Бо в регрессионные уравнения IQ не обнаружено.

При анализе вклада интеллекта в креативность установлено положительное значение IQv в Бв, которые заменял вклад Cs и tsw (ср. таблицы 1 и 2), это уравнение позволяло описать 17 % дисперсии Бв. Достоверное уравнение для ОРв включало только один компонент: IQv, причем с отрицательным знаком (β=–0,20; F_1,128 =5,13; R ²=0,04; p<0,03). Согласно регрессии, для ОРо достоверный вклад имел IQf, который заменил Cs и на 2 % улучшил предсказательные возможности данной модели (таблица 2). Для показателей Бо достоверной модели с введением интеллекта подобрать не удалось.

Таблица 2. Основные параметры регрессионных моделей описания показателей интеллекта и креативности с учетом их вклада друг в друга

Примечание. ОРо – образная оригинальность, Бв – вербальная беглость; остальные обозначения как в Табл. 1.

Таким образом, полученные результаты свидетельствуют о том, что корреляционные плеяды, представленные для взаимосвязей когнитивных функций разного системного уровня, отличаются: интеллектуальные функции имеют негативную связь со скоростными характеристиками селективных процессов и положительную – с памятью и эффективностью селекции информации, а креативность – более сложную организацию, с разнонаправленными связями показателей оригинальности и беглости со скоростью селективных процессов (рисунок 1, таблица 1). При осуществлении любой деятельности, в том числе при решении экспериментально поставленной проблемы, память необходима для выбора уже опробованного и субъективно полезного варианта поведения. Так как при тестировании интеллекта предлагаются задания, ориентированные на нахождение решения согласно известным правилам, то извлечение нужного ответа, по-видимому, требует достаточных ресурсов знаний, что и отражается в положительных связях уровня интеллекта и памяти.

Обнаруженные для IQv и IQf негативные корреляции с временными характеристиками внимания соответствуют представлениям, что психометрическая оценка интеллекта опирается на быструю и эффективную селекцию информации для нахождения единственно верного решения поставленной задачи (Neubauer, Bucik, 1996).

Эффективность селекции вносит положительный вклад и в показатели беглости (таблица 1). Учитывая, что другим компонентом регрессионного уравнения для беглости является вклад исполнительной системы внимания (tex), т. е. беглость генерации идей повышается при высокой скорости принятия решения в этой системе (особенно этот компонент значим при составлении предложений), можно заключить, что поиск идеи идет не спонтанно, а с учетом заложенных согласно условиям задания требований и контроля их выполнения. Примечательно, что в отличие от интеллекта высокие показатели оригинальности требуют, наоборот, длительного времени обработки сигнала (tnc) при сходном с описанием интеллекта вкладе исполнительной системы внимания. Эти результаты могут отражать необходимость обработки большого объема информации (на что прямо указывает положительная корреляции ОРв и V) с быстрым выбором оригинальной идеи из многих мысленно «просмотренных» вариантов.

Ассоциативная гибкость и особенности поиска нужного ответа в семантическом пространстве памяти определяются характеристиками селективных процессов. Обнаруженные положительные связи оригинальности мышления с разными показателями эффективности селекции информации при выполнении корректурной пробы, как и замена вклада Cs показателями интеллекта в регрессионных моделях описания и вербальной беглости, и образной оригинальности при их положительном соотношении с высокой скоростью функций исполнительной системы внимания свидетельствуют об интеграции принципов конвергентного и дивергентного мышления в ходе достижения творческой продуктивности.

Вербальный и образный интеллект, согласно регрессионным уравнениям, имеют сходную организацию со значимым вкладом памяти и высокой скорости переключения внимания и сходный добавочный вклад вербальной беглости или образной оригинальности, который определяет изменчивость IQ. Вербальная и образная креативность имеют разную связь с характеристиками селективных процессов и разную связь с компонентами интеллекта. Примечательно, что только для образной креативности были характерны положительные связи между оригинальностью и беглостью при положительном вкладе IQf только в оригинальность, но не в беглость. Это позволяет предположить, что стратегия поиска оригинальной идеи в этом случае включает быстрое переключение от одного спонтанно придуманного на основе круга образа к другому, и для того, чтобы из множества пришедших на ум идей выбрать наиболее нестереотипную, необходим быстро осуществляемый исполнительный контроль.

Для того чтобы добиться вербальной оригинальности – нового смыслового соединения заданных слов-существительных, беглого составления предложений в соответствии с правилами русского языка оказывается явно недостаточно. Новый смысл зарождается, по-видимому, не как следствие перебора разных ассоциаций слов (способности к такому быстрому поиску ассоциаций, т. е. вербальной беглости, соответствует высокая скорость селекции информации и высокий уровень интеллекта), а как результат возникновения метафор и очень отдаленных ассоциаций объектов. Например, составленное предложение «Мозг Страшилы стал работать как компьютер, и мысли смерчем неслись в его голове, начиненной Гудвином булавками» (слова-стимулы выделены курсивом) явно возникло не как результат перебора стереотипных ассоциаций, которые представлены в наиболее часто встречающихся ответах: «Смерч унес компьютер и булавку», «Смерч завертел компьютер как булавку», «Укололась булавкой, когда увидела смерч на экране компьютера» и т. д.

Обнаруженные связи психометрически оцененных показателей интеллекта, креативности, памяти и внимания можно представить в общем схематичном виде, как это показано на рисунке 2. Успех конвергентного мышления определяется ресурсами памяти и эффективностью селективных процессов в быстром поиске типичного решения экспериментального задания. Отличием дивергентного мышления является обнаруженное замедление скорости селекции информации, необходимое для поиска оригинального ответа при тестировании креативности. Наряду с быстрым исполнительным контролем внимания и положительным вкладом эффективности селекции этот факт, по-видимому, отражает необходимость использования более широкого информационного пространства вследствие критичной оценки появляющихся первыми наиболее часто встречающихся образов круга или стойких семантических связей слов, от которых для достижения новизны решения требуется отказаться. Отмеченная нами универсальная ценность скорости контроля исполнительных функций хорошо согласуется с полученными ранее данными, указывающими на то, что исполнительное переключение селективных процессов опосредует роль флюидного интеллекта в креативности (Nusbaum, Silvia, 2011).

Рис. 2 Схематично представленные связи креативности, интеллекта, памяти и внимания.

Темные стрелки – положительные, светлые – отрицательные связи. Остальные обозначения как на рис. 1.

Примечательна разная организация вербальной и образной креативности при сходном вкладе памяти и характеристик селективных процессов в вербальный и образный интеллект. Возможно, это следствие того, что основным процессом, лежащим в основе оценки IQ, является скорость нахождения верного ответа, тогда как успешное выполнение креативного задания чаще становится результатом разных вариантов динамичного перехода от дивергентного мышления, имплицитно оперирующего накопленными знаниями разных категорий, к конвергентному. При условии широко представленного семантического пространства информации оригинальный ответ может определяться разными способами: без множественного перебора вариантов, на основе спонтанно всплывшей идеи, имеющей образное, вербальное или метафоричное содержание, и/или подключения конвергентного мышления с последовательным отказом от череды стереотипных вариантов решения вследствие их критической оценки.

В соответствии с классификацией системных исследований, предложенной Я. А. Пономаревым, выполненный нами анализ соотношения интеллекта, креативности, памяти и внимания следует отнести к «конкретно-синкретической» ветви (Психология творчества…,2006, с. 156). Однако, как справедливо отмечает Я. А. Пономарев, эта ветвь и абстрактно-аналитическая сторона психологии творчества, которая направлена на понимание общих закономерностей мышления, неразрывно связаны. Выделенные на основе конкретных эмпирических данных регрессионные модели, отражая абстрактно-математическую связь когнитивных функций, подчеркивают взаимосвязь креативности и интеллекта и общий для них вклад исполнительного контроля селекции информации. При этом полученные модели позволяют описать не более четверти изменчивости показателей креативности, что оставляет открытым вопрос о значении других, например, личностных или мотивационных факторов в организации креативного мышления.

Литература

Психология творчества: школа Я. А. Пономарева / Под ред. Д. В. Ушакова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006.

Разумникова О. М. Особенности селекции информации при креативном мышлении // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2009. № 6 (3). С. 134–161.

Разумникова О. М. Общие и индивидуальные характеристики активности мозга при творческом мышлении // Творчество: от биологических оснований к социальным и культурным феноменам / Под ред. Д. В. Ушакова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011. С. 67–109.

Разумникова О. М., Брызгалов А. О. Частотно-пространственная организация электрической активности мозга при креативном вербальном мышлении: Роль фактора пола // Журн. высш. нервн. деят. 2005. № 4. С. 487–495.

Разумникова О. М., Яшанина А. А. Соотношение межполушарной специализации с креативностью и интеллектом // Психологический журнал. 2012. № 33 (5). С. 71–81.

Benedek M., Bergner S., Könen T., Fink A., Neubauer A. C. EEG alpha synchronization is related to top-down processing in convergent and divergent thinking // Neuropsychologia. 2011. V. 49 (12). P. 3505–3511.

Dietrich A. The cognitive neuroscience of creativity // Psychonomic Bulletin & Review. 2004. V. 11 (6). Р. 1011–1026.

Fan J., McCandliss B. D., Sommer T., Raz A., Posner M. I. Testing the efficiency and independence of Attentional Networks // Journal of Cognitive Neuroscience. 2002. № 14 (3). P. 340–347.

Fink A., Benedek M. EEG alpha power and creative ideation // Neurosci. Biobehav. Rev. 2012. № 12. P. 211–214.

Guilford J. P. The nature of human intelligence. N. Y.: McGraw-Hill, 1967.

Heilman K. M., Nadeau S. E., Beversdorf D. O. Creative innovation: Possible brain mechanisms Neurocase. 2003. № 9 (5). P. 369–379.

Lee C. S., Therriault D. J. The cognitive underpinnings of creative thought: A latent variable analysis exploring the roles of intelligence and working memory in three creative thinking processes. Intelligence. 2013. № 41. P. 306–320.

Martindale C. Biological bases of creativity // R. J. Sternberg (Ed.). Handbook of creativity Cambridge: Cambridge University Press, 1999. P. 1 37–1 5 2.

Neubauer A. C., Bucik V. The Mental speed – IQ relationship: Unitary or modular? // Intelligence. 1996. № 22. P. 23–48.

Nusbaum E. C., Silvia P. J. Are intelligence and creativity really so different? Fluid intelligence, executive processes, and strategy use in divergent thinking // Intelligence. 2011. № 39. P. 36–45.

Razumnikova O. M. Creativity related cortex activity in the remote associates task // Brain Res. Bul. 2007а. № 73. P. 96–102.

Razumnikova O. M. The functional significance of a² frequency range for convergent and divergent verbal thinking // Human Physiology. 2007б. № 33 (2). P. 146–156.

Понятие инсайта было введено в психологию мышления одним из отцов-основателей гештальтпсихологии В. Келером. В работе 1917 г. «Intelligenzprüfungen an Menschenaffen» («Интеллект человекообразных обезьян») он описал свои эксперименты с шимпанзе на острове Тенерифе, которые были призваны продемонстрировать несостоятельность ассоциативных теорий научения (Келёр, 1930). В качестве альтернативы Келер предложил модель, в которой решение задач происходит путем независимого от предыдущего опыта решателя понимания проблемной ситуации, целостно представленной в его поле зрения. Этот момент – неожиданного для внешнего наблюдателя понимания ситуации и адекватного поведенческого ответа на нее – и получил название инсайта. Впоследствии идеи Келера были развиты и доработаны другими гештальтпсихологами, которые сделали их одной из теоретических доминант всего этого направления (Maier, 1930; Дункер, 1965; Вертгеймер, 1987).

При всей своей узнаваемости и субъективной очевидности (скажем, большинство решателей уверенно сообщают о том, что переживали его в какой-то момент решения определенных задач) существование инсайта отнюдь не является общепризнанным. Обоснованные сомнения в реальности этого феномена появились практически сразу после цитированной работы Келера. Так, уже в 1949 г. Д. Хебб описывал острые многолетние споры между теми, кто был уверен в существовании инсайта (configurationists), и теми, кто отрицал необходимость привлечения этого понятия (learning theorists) (Hebb, 1949).

Настоящая статья призвана показать неоднозначность самого понятия инсайта и трудности его операционализации для экспериментального изучения, а также проанализировать связанные с этими обстоятельствами разноплановые аргументы противников реального существования этого явления и некоторые линии защиты, которые к настоящему времени выстроили его сторонники.

Современная дискуссия об инсайте (правда, длящаяся уже более 30 лет) была инициирована теоретическими и экспериментальными исследованиями, возникшими в рамках когнитивной психологии и связанными с теорией задачного пространства (problem space theory) (Newell, Simon, 1972). Начиная с 1981 г., Р. Вейсберг совместно с Дж. Альбой провели целую серию экспериментов, стремясь продемонстрировать отсутствие инсайта в процессе решения так называемых «инсайтных» задач и доказывая избыточность данного понятия для психологической теории. В качестве мишени для своей критики они избрали понятие фиксации, которое использовалось последователями гештальтпсихологов для объяснения высокой трудности некоторых задач (Scheerer, 1963). Помимо этого, названные авторы надеялись привлечь внимание коллег к изучению гетерогенного класса так называемых «инсайтных» задач.

Подобные задачи выступали явным контрпримером для набирающей популярность теории задачного пространства, поскольку не допускали пошагового решения, а с необходимостью требовали инсайта, т. е. резкого переструктурирования репрезентации задачи (см., например, авторитетную для того времени монографию: Bourne et al., 1971). Доминирующими на тот момент были представления о том, что инсайтные задачи – чрезвычайно просты и представляют трудность для решения только из-за того, что провоцируют неосознаваемую фиксацию решателей на неверных имплицитных предположениях, касающихся условий и способа решения (Rumelhart, 1977). Соответственно, инсайт, ведущий к преодолению фиксации, должен обеспечивать существенное упрощение этих задач или даже непосредственно приводить к решению (Luchins, Luchins, 1959).

В своих экспериментах Вейсберг и Альба предъявляли испытуемым, решавшим инсайтные задачи, прямые вербальные подсказки, направленные на ослабление возможной фиксации. Было продемонстрировано, что после таких подсказок задачи не становятся проще (процент правильных решений остается низким) и инсайта не случается (время решения не изменяется). Подобный результат был получен на материале самых разных инсайтных задач, широко используемых в исследованиях: «9 точек», «6 спичек» и «Конь и всадник». В результате авторы сделали четыре вывода – один негативный и три позитивных:

1. Понятия инсайта и фиксации не должны использоваться для описания и объяснения поведения испытуемых в процессе решения инсайтных задач;

2. Инсайтные задачи являются чрезвычайно трудными сами по себе (фиксация не является определяющим фактором их сложности) по нескольким причинам. Во-первых, особенности такой задачи заставляют искать решение «там, где его нет». Во-вторых, если испытуемый и найдет правильное направление поиска решения, то это еще не значит, что он решит задачу. В-третьих, правильного решения для конкретного испытуемого вообще может не существовать в силу того, что у него отсутствует необходимый предшествующий опыт решения сходных задач.

3. Инсайтные задачи не являются исключением из правил. Наоборот, это обычная разновидность проблемных ситуаций, решение которых может быть описано и объяснено с позиций когнитивных теорий, сходных с теорией задачного пространства.

4. Роль предшествующего опыта чрезвычайно важна для решения инсайтных задач (особенно, если между новыми и уже решенными задачами имеется определенное сходство). Данный вывод опирался на экспериментальные результаты, продемонстрировавшие, что для успешного решения таких проблемных ситуаций испытуемым требовалась развернутая подсказка, содержавшая большое количество детальной информации (Weisberg, Alba, 1981a).

Подобные формулировки не остались незамеченными и спровоцировали поток критики со стороны оппонентов. В обсуждение оказались втянуты самые разные аспекты обсуждаемой проблемы.

В частности, Р. Доминовский (Dominowski, 1981) в своем комментарии к цитированной статье попытался показать, что не стоит отказываться от понятия фиксации, поскольку оно может быть использовано для оценки степени «приверженности» решателя избранному направлению поисков решения задачи. Понятие же инсайта более многозначно. Так, Вейсберг и Альба в своей статье отождествляют инсайтное и «быстрое» решение (т. е. возникающее в сознании сразу в готовом виде), в то время как, с точки зрения Доминовского, «быстрое решение – просто быстрое», не более того. Помимо этого, понятие инсайта может использоваться для описания осведомленности решателя о том, что действительно значимо, необходимо или кажется ему преимуществом в ходе решения конкретной задачи. Таким образом, для того чтобы изучать инсайт, нельзя ограничиваться такими зависимыми переменными, как время решения или процент правильных ответов. Кроме того, под сомнение была поставлена адекватность понимания авторами понятия инсайта у гештальтпсихологов.

В ответ на этот критический отзыв Вейсберг и Альба сформулировали несколько тезисов (Weisberg, Alba, 1981b):

1. Понятие фиксации, на котором настаивает Доминовский, достаточно интересно, но не релевантно полученным экспериментальным результатам, т. е. фиксация действительно может обозначать некоторую степень приверженности тому или иному направлению поиска решения задачи, но испытуемые не демонстрировали ничего подобного – «они просто не знали, как решать».

2. У понятия инсайта действительно существует большое количество различных значений. И если определять его самым общим образом как форму понимания проблемной ситуации, то результаты экспериментальных исследований вряд ли могут чем-либо помочь в таком случае. Однако, если, сузив определение, связывать инсайт с преодолением фиксации посредством нахождения других функциональных отношений задачи, то результаты исследований прямо опровергают такой подход: они демонстрируют, что выделение (даже в виде прямой подсказки) отдельных функциональных решений, которые необходимо найти (узнать) для решения задачи, не ведет к правильному ответу.

3. Критика предложенной интерпретации гештальтистских представлений не оправданна в силу того, что в целой группе текущих на тот момент публикаций (Newell, Simon, 1972; Wickelgren, 1974; Pollio, 1974; Solso, 1979; Glass et al., 1979) предлагался вполне согласованный набор воззрений относительно гештальттеории мышления, т. е. они являлись общепринятыми.

Еще одна заметная критическая работа принадлежит перу П. Эллена (Ellen, 1982). В первую очередь, он поддержал позицию Доминовского в том, что, если целью исследования является опровержение гештальтистской точки зрения на инсайт, то необходимо опираться непосредственно на идеи гештальтпсихологов, а не на современную интерпретацию их работ. Эллен утверждал даже, что гештальтисты в принципе не приняли бы приписываемые им идеи. Например, с точки зрения гештальттеории мышления, использованные в вышеупомянутом исследовании Вейсберга и Альбы подсказки и не обязаны были упрощать задачу, поскольку авторы не учитывали того, как испытуемые представляют проблемную ситуацию: эффективность подсказки в явном виде зависит от направления мышления решателя. Если направление мышления решателя «принимает во внимание» факторы, не существенные для решения, то и подсказки окажутся неэффективными. В итоге Эллен делает вывод, что работа Вейсберга и Альбы не позволяет продвинуться вперед в понимании процесса решения инсайтных задач, а просто является теоретической «вкусовщиной»: авторы просто отвергают гештальтпсихологическую теорию в пользу более современных когнитивно-ориентированных.

Комментируя этот критический отзыв, Вейсберг и Альба подробно ответили на все аргументы оппонента:

1. Эллен в своей работе апеллирует к понятию «направление», которое среди гештальтпсихологов использовал только Н. Майер. Он привлекал это понятие, чтобы объяснить результаты эксперимента, в котором испытуемые, обладая опытом, релевантным решаемой задаче, не используют этот опыт из-за «направления» мышления, которое им было задано (Maier, 1930). И хотя Эллен придает большое значение этому понятию, целесообразность его использования в объяснительных моделях подвергалась сомнению. В частности, К. Дункер не видел достаточных оснований для выделения «направления» как отдельного фактора в процессе решения.

2. Более того, результаты исследований Майера, которые продемонстрировали необходимость использования понятия «направление», не реплицируются и поэтому не могут стать аргументом в пользу ценности данного конструкта.

3. Чтение классических работ гештальтпсихологов о процессе решения задач зачастую вызывает недоумение. В частности, Майер и Дункер писали как о влиянии прошлого опыта на протекание решения задачи, так и об одномоментных и похожих на инсайт моментах отыскания ответа, относительно независимых от влияний прошлого опыта. Позиции этих авторов явно противоречивы и могут служить аргументом как «за», так и «против» инсайта.

4. Некоторые идеи гештальтпсихологов принципиально важны для когнитивной психологии мышления (в частности, идеи Дункера о роли эвристик в процессе решения задачи). Однако стоит понимать, что эти идеи никогда не занимали центрального места в концепциях гештальтистов (Weisberg, Alba, 1982).

Последним заметным критиком обсуждаемой работы Вейсберга и Альбы выступил С. Олссон, высказавший ряд существенных замечаний (Ohlsson, 1984a):

Во-первых, не совсем понятно, что именно утверждают в своей статье эти авторы:

• либо то, что феномена инсайта (сопровождающего преодоление фиксации) вообще не существует;

• либо то, что инсайт существует, но никак не связан с процессом решения задач;

• либо то, что инсайт является одной из функциональных частей процесса решения задач, но именно точка зрения гештальтпсихологов является некорректной;

• либо то, что инсайт не обязателен для решения тех инсайтных задач, которые изучались в описанных экспериментах.

Скорее всего, Вейсберг и Альба склонялись к последнему варианту критики, но периодически переходили в обсуждении и к другим названным позициям.

Во-вторых, их экспериментальные результаты не позволяют сделать те выводы, к которым они приходят. А именно: Вейсберг и Альба искали в своих исследованиях конкретный феномен (переструктурирование, проявляющееся в молниеносном достижении цели) и не нашли его. И вследствие этого они пришли к заключению, что этого явления не существует. Иными словами, у них не получилось опровергнуть нулевую гипотезу, и они сделали вывод, что они ее подтвердили, а это ошибка.

В-третьих, хотя в своем исследовании Вейсберг и Альба практически не получили свидетельств в пользу существования инсайта, это не позволяет игнорировать результаты других работ, которые хоть и косвенно, но демонстрируют существование этого феномена (Durkin, 1937; Reid, 1951; Vinacke, 1952; Scheerer, 1963; и др.).

И в-четвертых, Вейсберг и Альба критикуют позицию гештальтпсихологов, но не предлагают альтернативной теории.

Поставив точку в обсуждении данной статьи, Олссон предпринял первую серьезную попытку объединить проблематику инсайта и теорию задачного пространства, вписывая этот феномен в новый теоретический контекст (Ohlsson, 1984b). С этого момента дискуссия об инсайте получила новое теоретическое измерение.

Ранний вариант теории, разработанной А. Ньюэллом и Г. Саймоном (1972) может быть кратко резюмирован следующим образом. Метафора поиска (мы не просто решаем задачу, а занимаемся именно поисками решения), предложенная в рамках этого подхода, сама по себе подразумевает наличие некоторого пространства, в рамках которого происходит этот процесс. Пространство поиска состоит из двух компонентов: набора элементов, которые получили название «состояний» и набора операторов. Операторы – это процедуры, которые применяются для перехода от одного состояния в другое. У операторов есть два важных параметра: условия их применимости и условиях их полезности. Эти два свойства далеко не всегда совпадают. Некоторые состояния обозначаются как начальные и репрезентируют задачу в том виде, в котором она предъявлена. Другие состояния обозначаются как целевые; они репрезентируют то, что ищет решатель. Решить задачу – значит проложить путь в описанном пространстве, т. е. отыскать последовательность промежуточных состояний, связанных применяемыми операторами, от начального состояния к целевому.

Решение задачи может происходить в форме внешнего или внутреннего поиска. В случае внешнего поиска в качестве начального состояния выступает актуальная ситуация – сочетание внешних условий, с которыми столкнулся решатель, а в качестве операторов – его действия. Внешний поиск происходит в задачной среде (task enviroment). Цена ошибок при таком поиске достаточно высока, поэтому столь ценным является наше мышление, основная функция которого – предвосхищать последствия еще несовершенных действий, т. е. мышление само по себе обеспечивает существование внутреннего поиска, «поиска в голове». В этом случае состояния выступают в форме состояний знания решателя о задаче на определенном этапе решения (knowledge state), а операторы – когнитивными процессами, которые могут трансформировать знание решателя о задаче. Начальные состояния при внутреннем поиске – ментальное описание задачи в самом начале ее решения. Внутренний поиск происходит в задачном пространстве (problem space). Задачное пространство – это репрезентация задачи решателем. Поскольку целью внутреннего поиска является своеобразное предвосхищение (look ahead) последствий собственных действий, то и поиск иногда называют ментальным предвосхищением (mental look-ahead).

Чтобы вписать инсайт и переструктурирование в теорию задачного пространства, Олссон сформулировал несколько общих принципов (Ohlsson, 1984b):

1. Переструктурирование – это изменение репрезентации решателя.

2. Решение о применимости того или иного оператора в конкретном случае – нетривиальная задача, требующая использования большого количества знаний о мире.

3. Функция переструктурирования – пересмотр набора применимых операторов за счет изменения отношения между условиями применимости и состоянием знания о задаче.

4. Механизм переструктурирования состоит из двух процессов. Первый из них – это процесс поиска подходящих понятий в семантической памяти, необходимых для переинтерпретации некоторой части текущего состояния. Второй – распространение новой интерпретации на другие части проблемной ситуации.

5. Решение задачи изначально проходит как поиск в задачном пространстве. При определенных условиях решатель начинает поиск новой репрезентации в рамках пространства описаний (description space), которое связано с набором знаний решателя в конкретный момент. Переключение между поиском решения в задачном пространстве и поиском новой репрезентации задачи в пространстве описаний контролируется особыми метаэвристиками.

6. Горизонт планирования (или предвосхищения) у человека в ходе решения довольно ограничен.

7. Инсайт – тот момент в ходе решения, когда переструктурирование приводит к тому, что цель (решение задачи) становится «видна на горизонте».

Эта модель оказала огромное влияние на последующие исследования инсайта в рамках когнитивной психологии.

Однако следующей значимой вехой в описываемой дискуссии стало исследование, предложившее совершенно иной взгляд на проблему. Ж. Меткалф предприняла попытку продемонстрировать принципиальное отличие инсайтных и неинсайтных задач с опорой на метакогнитивные суждения самого решателя о разворачивающихся поисках решения. Для этого она разработала особую экспериментальную методику. В наиболее известной работе этого автора испытуемые, решая алгебраические либо инсайтные задачи, должны были каждые 15 секунд оценивать свою близость к цели по 7-балльной шкале «горячо-холодно» (оценка 7 – «совсем горячо» – обозначала найденное решение). В результате для названных задач обнаружились принципиально отличающиеся паттерны оценок приближения к цели: в случае решения квадратных уравнений эти оценки закономерно возрастали и вполне адекватно отражали движение решателя к ответу, а в случае инсайтных задач подобного сдвига оценок не наблюдалось. Подобные различия позволяют говорить о том, что инсайтные задачи решаются неожиданно как для внешнего наблюдателя, так и для самого решателя (Metcalfe, 1986a; 1986b; Metcalfe, Wiebe, 1987). Чуть позже оказалось, что описанный результат является устойчивым и хорошо воспроизводимым (Jausovec, Bakracevic, 1995). Ключевое значение полученных результатов заключается в том, что они очевидным образом не вписываются в теорию задачного пространства.

Исследование Мэткалф вызвало широкую полемику и не осталось без внимания критиков. Вейсберг (Weisberg, 1992) в ответной статье заявил, что:

1. Меткалф и Вибе обнаружили тот факт, что испытуемые не могут предсказать собственную успешность в решении инсайтных задач. Однако из неспособности делать адекватные метакогнитивные суждения о собственном процессе решения совсем не следует, что эти задачи решались посредством инсайта. Последовательное аналитическое решение задачи также возможно при отсутствии планомерно нарастающих оценок приближения к цели.

2. Определение инсайта, на которое опирается Меткалф, довольно тавтологично. В обсуждаемом исследовании паттерн метакогнитивных оценок выступил в роли критерия выбора инсайтных задач для исследования. С другой стороны, объяснение отличий этого специфического «инсайтного» паттерна оценок от оценок, полученных в ходе решения алгебраических задач, было сделано через особенности самих инсайтных задач, для решения которых и необходим инсайт.

3. Инсайтные паттерны оценок Меткалф получила в ряде исследований, где в качестве стимульного материала использовались не только классические инсайтные задачи, но и анаграммы. Это задачи совсем другого типа, поскольку на эффективность их решения влияет большое количество факторов, связанных с процессами припоминания и семантической близостью отгадываемых слов в последовательности анаграмм. Совпадение оценочных паттернов в двух названных случаях показывает, что обсуждаемые результаты не могут служить однозначным свидетельством в пользу выделения гомогенного класса инсайтных задач.

Практически параллельно одним из авторов теории задачного пространства, Саймоном, была совершена попытка объяснить закономерности решения инсайтных задач, не вступая в противоречие с исходными посылками его собственной теории. Совместно с К. Капланом он провел исследование, посвященное изучению инсайта на материале решения задачи «поврежденная шахматная доска» (mutilated checkerboard problem). В этом исследовании авторы опирались на метафору поиска бриллианта в темноте: если вам необходимо найти бриллиант в абсолютно темной комнате, вы можете попробовать найти его на ощупь. Но подобная стратегия будет эффективной лишь в том случае, если у вас есть конкретные идеи относительно того, где он лежит. Если же их нет или они оказались неверными, вы, осознав тщетность поисков в темноте, начинаете искать источник света. В терминах теории задачного пространства это означает, что решатель с поиска решения переключается на поиск новой репрезентации инсайтной задачи («освещенной комнаты»), необходимой для ее решения. Это уточнение позволяет рассматривать феноменологию решения инсайтных и неинсайтных задач с единых теоретических позиций, описывая их с помощью одних и тех же механизмов, поскольку поиск решения и поиск новой репрезентации подчиняются одним и тем же закономерностям. Нетрудно заметить, что подобная позиция вступает в острое противоречие с позицией Олссона, который полагал, что для описания решения инсайтных задач необходим дополнительный набор понятий (по крайней мере, переструктурирование и инсайт).

Каплан и Саймон отталкивались от идеи о том, что эффективный поиск имеет определенное направление, заданное некоторыми ограничениями. В частности, поиск решения инсайтной задачи ограничен ее исходной репрезентацией. Основной трудностью в объяснении феномена инсайта Каплан и Саймон полагали поиск новой репрезентации задачи, поскольку старая его явно лимитирует. Они выделяют четыре источника подобных ограничений:

1. Особенности самой задачи: некоторые ее характеристики являются более «наглядными» и «очевидными», а некоторые – менее. Те характеристики задачи, которые сразу «бросаются в глаза», ограничивают поиск в большей степени.

2. Подсказки, т. е. сообщения экспериментатора о ключевых особенностях самой задачи.

3. Предметно-специфичное знание – опыт решения сходных задач, – который может стать как причиной формирования дисфункциональной репрезентации, так и превратить инсайтную задачу в рутинную.

4. Предметно-неспецифичные эвристики.

Каплан и Саймон провели целую серию экспериментов, в которых проверили каждое из выделенных ими ограничений. Варьируя «наглядность» ключевых особенностей задачи, они продемонстрировали, что более «очевидные» варианты решаются намного быстрее. Подсказки экспериментатора также значительно упрощали задачу. Наличие предшествующего знания, как показал анализ вербальных протоколов, могло как упрощать задачу, так и усложнять ее. С помощью анализа вербальных протоколов было подтверждено влияние эвристик на ограничение поиска. Оно проявилось в том, что, обращая внимание на перцептивные инварианты задачи (т. е. выделяя их из перцептивного поля), испытуемые сильно сужали пространство поиска, что обнаруживалось при их сравнении с другими испытуемыми, которые не использовали эту эвристику или использовали ее в меньшей степени (Kaplan, Simon, 1990).

Примерно в это же время были получены эмпирические результаты и предложены построенные на них теоретические обобщения, примиряющие понятие инсайта и постепенное приближение к решению задачи. Так, в эксперименте Ф. Дюрсо с соавт. испытуемые, решая инсайтную задачу, должны были несколько раз в ходе решения оценить сходство внутри одних и тех же пар понятий. Две таких пары были семантически связаны с содержанием решения задачи. Они оценивались как непохожие на ранних этапах мыслительного процесса, как умеренно сходные в середине процесса и как очень близкие после обнаружения решения. Характерно, что другие пары понятий (как сходные, так и несходные между собой) свои оценки в ходе решения не меняли. Полученный результат был интерпретирован авторами как показатель постепенного развития инсайта у решателей (Durso et al., 1994).

Для описания последовательного развития процессов решения задачи, а также значимой роли памяти в возникновении инсайта была предложена модель оппортунистической (т. е. использующей любую возможность) ассимиляции (Seifert et al., 1995). Она постулирует, что решатель, не справившись с задачей, отправляет ее в долговременную память, присвоив «статус» нерешенной. При поступлении релевантной искомому решению информации задача вызывается из памяти и происходит инсайт. Для проверки данной модели был проведен следующий эксперимент. На первом этапе испытуемым дают ряд несложных задач с ограничением времени решения; часть испытуемых не успевают с ними справиться. На втором этапе их просят как можно быстрее определить, являются ли предъявляемые на экране наборы букв словами или нет. Причем эти слова могли быть подсказками для задач первого или третьего этапа. О том, что слова имеют какое-то отношение к задачам, испытуемым не сообщалось. На третьем этапе предъявлялись уже бывшие и новые задачи и измерялась успешность решения в зависимости от наличия подсказки. Оказалось, что наиболее высокий процент решений был у задач, предъявленных на первом этапе (но не решенных на нем), а затем на третьем этапе эксперимента, к которым на втором этапе была подсказка. Этот результат свидетельствует о том, что нерешенные задачи действительно «дожидаются» релевантной информации в долговременной памяти.

Однако наиболее значимым шагом в возникновении современных моделей инсайта стала работа Олссона (Ohlsson, 1992), в которой он дополнил свою предыдущую концепцию, добавив в нее понятие тупика (impasse), чтобы акцентировать принципиальное отличие между переструктурированием и инсайтом. Олссон заявил, что исследователи, утверждающие, что в основе решения инсайтных задач лежат те же процессы, что и в основе решения неинсайтных, просто концентрируются на роли эвристик в ходе решения задачи. Такие модели предполагают, что возможные операторы сначала извлекаются из памяти, а потом совершается выбор между ними. Тем не менее феномен инсайта требует и других процессов (в первую очередь, изменения репрезентации решаемой задачи), включающих в себя работу с перцептивными образами и ответственных за распределение активации в долговременной памяти, из которой и извлекаются операторы. Подобная позиция, по мнению Олссона, подтверждается выше описанными результатами Меткалф и Вибе (Metcalfe, Wiebe, 1987), а также исследованиями, согласно которым вербализация в ходе решения интерферирует с процессами решения инсайтных задач, но не влияет на процесс решения неинсайтных (Schooler et al., 1993).

На основании критики предыдущих попыток определить понятие инсайта в рамках когнитивной психологии, Олссон выдвинул следующую концепцию. Феномен инсайта состоит из двух процессов: преодоления тупика и возможного появления в сознании готового решения задачи. Тупик возникает в том случае, если из нескольких возможных репрезентаций задачи автоматически была выбрана та, которая не позволяет актуализировать операторы, необходимые для ее решения. Поэтому, даже если решатель способен решить задачу с помощью имеющихся у него операторов, невозможность извлечь их из памяти не позволяет найти ответ. Тупик можно преодолеть за счет механизмов переструктурирования. В качестве примеров таких механизмов рассматриваются: разработка (elaboration), перекодирование (reencoding) и ослабление ограничений (constraint relaxation). Первые два механизма относятся к изменению репрезентации актуальных условий задачи, а третий – к переструктурированию репрезентации цели. Эти механизмы не единственные, а всего лишь три возможных варианта переструктурирования. При этом их работа не обязательно приводит к решению, но может быть ошибочной и вести к новым тупикам. Даже верное переструктурирование не всегда приводит к появлению в сознании готового решения. Если после преодоления тупика «расстояние» до решения все еще велико и цель «не видна на горизонте» (глубины предвосхищения, которое «построил» решатель, для этого не хватает), можно говорить лишь о «частичном» инсайте. Только в том случае, если в результате преодоления тупика решатель непосредственно видит, как можно достичь цели (т. е. ему доступно практически готовое решение), можно говорить об инсайте в полном смысле слова.

Для того чтобы проверить эту модель, Г. Кноблих с соавт. провел исследование, посвященное изучению двух из перечисленных механизмов: ослабления ограничения и декомпозиции чанка (один из вариантов перекодирования). Авторы исходили из того, что исходно имеющиеся у решателя знания задают начальную репрезентацию задачи, которая за счет активации других потенциально полезных структур (понятий, чанков, ограничений разного рода, операторов, процедур, правил, схем и т. д.), имплицитно задает пространство поиска решения. Если прошлый опыт и имеющиеся знания не позволяют решить задачу, это значит, что данное задачное пространство не содержит решения и возникает тупик. Названные психологические механизмы предназначены для его преодоления.

В своем исследовании Кноблих с соавт. использовали арифметические задачи со спичками. Они предположили, что возникающие ограничения могут быть разными по своей силе, т. е. сложность задачи зависит от типа тех ограничений, которые будет необходимо преодолеть для построения ее адекватной репрезентации. Показав отсутствие переноса способа решения с задач с одним типом ограничений на другие задачи, авторы подтвердили свои гипотезы (Knoblich et al., 1999). Впоследствии модель Олссона была подтверждена на подобном материале и с использованием ай-трекинга (Knoblich et al., 2001). Получившая подтверждение позиция стала называться теорией изменения репрезентации (Representational change theory – RCT).

Несколько позже Р. Вейсберг совместно с Дж. Флек предприняли попытку продемонстрировать возможности метода «рассуждения вслух» для исследований инсайта и заодно опровергнуть некоторые важные следствия RCT. В качестве одной из своих мишеней они избрали ключевой в данном контексте феномен интерференции процессов вербализации с процессами решения инсайтных задач. Для этого Вейсберг операционализировал понятия, лежащие в основе проверяемой теории, таким образом, чтобы можно было демонстрировать наличие тупика и различных видов переструктурирования репрезентации на основе анализа вербальных протоколов (т. е. высказываний испытуемого). В итоге он обнаружил, что в ходе решения классических дункеровских задач признаки переструктурирования имели место в большинстве протоколов, в то время как маркеры тупика встречались намного реже. Анализ протоколов показал, что переструктурирование могло происходить не только за счет преодоления тупика, но и за счет включения в репрезентацию дополнительной информации, полученной в результате неудачных попыток решения задачи (например, в ходе проверки решателем своих неверных гипотез). Модель Олссона Вейсберг назвал переструктурированием «снизу вверх» («bottom-up»), а свою модель – переструктурированием «сверху вниз» («top-down»). При этом он особо подчеркнул, что его модель не исключает и не опровергает модель Олссона, а лишь дополняет ее, демонстрируя необязательность тупика для осуществления переструктурирования в ходе решения задачи (Fleck, Weisberg, 2004).

Примерно в то же время в анализируемой дискуссии появилась еще одна конкурирующая теоретическая линия, связанная с ролью эвристических средств в ходе решения инсайтных задач. Она представлена работами Дж. Макгрегора, Т. Ормерода и Э. Кроникла. Их позиция опирается на описанную выше модель Каплана и Саймона, а также на закономерное следствие из нее, состоящее в том, что задачное пространство многих задач чрезмерно велико, чтобы решатель имел возможность охватить его полностью в ходе решения. В таких ситуациях решатель вынужден использовать эвристические средства для повышения эффективности поиска решения и сокращения количества потенциально правильных шагов в этом громадном объеме.

В частности, МакГрегор с коллегами в работе 2001 г. предположили, что решение задачи 9 точек достигается за счет сочетания эвристики максимизации (hill climbing) и эвристики контроля продвижения к цели (progress monitoring). Эвристика максимизации побуждает решателя делать только те шаги в задачном пространстве, которые сокращают дистанцию между начальным состоянием задачи и целевым. Эвристика контроля продвижения к цели, в свою очередь, используется для сравнения эффективности того шага, который был сделан, с потенциальной эффективностью отсеянных шагов. Когда решатель пытается справиться с задачей, используя эти две эвристики, и терпит неудачу, он начинает искать новые более «многообещающие» части задачного пространства. Таким образом, инсайт заключается в обнаружении той части задачного пространства, которая играет ключевую роль в решении задачи, но не была изначально доступна решателю. Анализируя процент успешных решений, количество проб и те точки, с которых испытуемые начинали решать различные модификации использованной задачи 9 точек, авторы подтвердили свои предположения. Психологические механизмы, лежащие в основе решения данной задачи, оказались сводимыми к эвристическому поиску (MacGregor et al., 2001).

Еще одно подтверждение этой теоретической позиции, которая была названа «теорией критериев продвижения к цели» (Criterion for satisfactory progress theory – CSPT), было получено на материале другой инсайтной задачи (8 монеток). Согласно предсказаниям теории, сложность задачи зависит от количества возможных движений (шагов) решателя, удовлетворяющих критерию максимизации. Продвижение к цели при этом будет определяться, как количество совершенных движений, которые соответствуют данному критерию. Если решатель не может обнаружить такие движения, он начинает искать новые еще не исследованные части задачного пространства. В случае наличия большого количества движений, удовлетворяющих критерию максимизации, поиск новых «рукавов» задачного пространства будет происходить медленней: у решателя остается большое количество возможностей в рамках исходной репрезентации. Именно такой результат и был получен Ормеродом с коллегами в серии экспериментов (Ormerod et al., 2002).

На основании цитированных исследований эти авторы так же, как и другие сторонники различных теоретических вариантов «последовательного» приближения к решению (например, цитированные выше Каплан с Саймоном), полагают, что в решении инсайтных задач участвуют только те же процессы, что и в решении неинсайтных, а включение в объяснительные модели каких-то дополнений ничем не обосновано.

Появление двух четко сформулированных позиций позволило осуществить прямое экспериментальное сравнение конкурирующих гипотез, сформулированных на основе теории изменения репрезентации и теории критериев продвижения к цели. Одной из наиболее ярких и показательных в этом отношении стала работа Кноблиха с коллегами 2013 г. На материале задачи «8 монеток» и ее модификаций авторы проверили целый спектр конкурирующих предположений о процессе решения этой задачи. Результаты продемонстрировали, что теория изменения репрезентация лучше объясняет сложность данной проблемной ситуации, а также механизмы, обеспечивающие ее решение: большинство следствий из этой теории нашли свое подтверждение. Из предсказаний конкурирующей теории подтвердилось только одно. Однако так как теория критериев продвижения имеет существенные объяснительные возможности применительно к решению других мыслительных задач, то результаты локального исследования не могут претендовать на опровержение этой теории в целом (Öllinger et al., 2013).

Более того, авторы цитируемой работы демонстрируют в анализе, что не совсем корректно рассматривать обсуждаемые теории в качестве конкурирующих. Скорее, они просто описывают различные этапы решения инсайтных задач, а именно:

• теория критериев продвижения к цели относится к «ранним» этапам решения, которые происходят до переструктурирования. Она способна даже указать, в каком случае решатель заходит в тупик;

• теория изменения репрезентации описывает «следующий» этап решения, который связан с переструктурированием, принципиально изменяющим репрезентацию задачи (Öllinger et al., 2013).

Оценив сложившуюся ситуацию, Вейсберг высказал предположение, что полноценная объяснительная модель инсайта будет построена путем совмещения обоих этих подходов (Weisberg, 2015). Таким образом, основной теоретической проблемой на данный момент стала интеграция описанных подходов к описанию и объяснению процессов решения инсайтных задач.

Подводя некоторые промежуточные итоги, хотелось бы подчеркнуть несколько важных уроков, которые можно почерпнуть из продолжительной дискуссии об инсайте, исходная теоретическая идея которой возникла почти 100 лет назад:

1. Столетие обсуждений не прошло даром: точность и строгость теоретических формулировок по сравнению с первыми работами существенно возросли. Появились конкурирующие объяснительные модели, на основании которых были выдвинуты проверяемые гипотезы. Инсайт был операционализирован несколькими разными способами и стал доступен для экспериментального анализа. Заметно, что данная область психологии мышления постепенно становится примером нормальной науки (в смысле Т. Куна (Кун, 1975)).

2. Динамика развития исследований (и выдвигаемых идей, и способов их эмпирической проверки) весьма красноречива: от глобальных обобщений в ранних работах до скрупулезного анализа процесса решения одной-единственной задачи в последних. Подобное развитие событий (очень характерное для всей когнитивной психологии) связано с трудностями обнаружения универсальных высших психических процессов. Будучи рассмотрена «под микроскопом», любая психологическая структура такого рода оказывается составной – состоящей из множества функционально разнородных частей. Более того, накапливается все больше данных о предметной специфичности (domain specificity) психических процессов, которые оказываются предназначенными для работы лишь с одним типом материала или решения одного типа проблемных ситуаций (в этом случае разумно говорить об их «задачной» специфичности). На этом фоне распространенные в отечественной психологии идеи о существовании универсальных мыслительных структур (например, методов обобщения или общих способов решения задач) кажутся все менее обоснованными и убедительными.

3. Возможным следующим шагом в рамках обсуждаемой дискуссии станут поиски новых синтетических моделей инсайта, которые, по предположению Вейсберга, объединят сильные стороны теорий-предшественниц. Основой для подобной интеграции может выступить ответы на вопросы, которые описанные выше конкурирующие теории игнорируют: в чем заключается неадекватность (или даже дисфункциональность) репрезентация задачи на ранних этапах решения? что именно в ее структуре не позволяет решателю отыскать ответ? или чем структура «неадекватной» репрезентации задачи, нуждающейся в переструктурировании, отличается от «адекватной» репрезентации, в рамках которой обнаруживается решение?

Мы полагаем, что дисфункциональность исходной репрезентации, а также существенные сложности, которые испытывает решатель, пытаясь перейти к новой репрезентации, задается противоречием/ями в ее структуре. Противоречие может корениться в несочетаемых интерпретациях семантики и/или синтаксиса отдельных утверждений задачи, во взаимоисключающих функциональных требованиях к одним и тем же (материальным) объектам, составляющим проблемную ситуацию, а также в несовместимости (несоответствии друг другу) различных частей репрезентации задачи, включающих различные форматы кодирования. Это приводит к тому, что одни части (варианты) репрезентации задачи, возникшие у испытуемого на основе прошлых знаний или перцептивно выделенных условий, ограничивают появление новых частей (вариантов) репрезентации и тем самым усложняют и замедляют обнаружение правильного ответа.

Таким образом, точка в понимании инсайта еще не поставлена, дискуссия продолжается.

Литература

Вертгеймер М. Продуктивное мышление. М., 1987. Оригинальная работа: Wertheimer M. Productive thinking. N. Y.: Harper & Brothers. 1945.

Дункер К. Качественное (экспериментальное и теоретическое) исследование продуктивного мышления // Психология мышления. М., 1965. С. 21–85. Оригинальная работа: Duncker K. A qualitative (experimental and theoretical) study of productive thinking (solving of comprehensible problems) // Journal of Genetic Psychology. 1926. V. 33. Р. 642–708.

Келер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. М.: Комакадемия, 1930.

Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.

Bourne L., Ekstrand B., Dominowski R. L. The psychology of thinking. N. J.: Prentice-Hall, 1971.

Dominowski R. L. Comment on “An examination of the alleged role of ‘Fixation’ in the solution of several ‘Insight’ problems” by Weisberg & Alba// Journal of Experimental Psychology: General. 1981. V. 110. P. 199–203.

Durkin H. E. Trial and error, gradual analysis and sudden reorganization: an experimental study of problem solving // Archive of Psychology. 1937., V. 30. № 210. P. 1–85.

Durso F. T., Rea C. B., Dayton T. Graph-theoretic confirmation of restructuring during insight // Psychological Science. 1994. V. 5. № 2. P. 94–98.

Ellen P. Direction, past experience, and hints in creative problem solving: Reply to Weisberg & Alba // Journal of Experimental Psychology: General. 1982. V. 111. № 3. P. 316–325.

Fleck J. I., Weisberg R. W. The use of verbal protocols as data: an analysis of insight in the candle problem // Memory & Cognition. 2004. V. 32. № 6. P. 990–1006.

Glass A. L., Holyoak K. J., Santa J. L. Cognition. Reading, Mass.: Addison-Wesley, 1979.

Hebb D. O. Organization of behavior. N. Y.: John Wiley & Son., 1949.

Jausovec N., Bakracevic K. What can heart rate tell us about creative process? // Creativity Research Journal. 1995. V. 8. № 1. P. 11–24.

Kaplan C., Simon H. А. In search of insight // Cognitive Psychology. 1990. V. 22. P. 374–419.

Knoblich G., Ohlsson S. Constraint relaxation and chunk decomposition in insight problem solving // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 1999. V. 25. № 6. P. 1534–1555.

Knoblich G., Ohlsson S., Raney G. E. An eye movement study of insight problem solving // Memory & Cognition. 2001. V. 29. № 7. P. 1000–1009.

Köhler W. Intelligenzprufungen an Menschenaffen. Berlin, Springer-Verlag, 1917.

Luchins A. S., Luchins E. H. Rigidity of behavior: A variational approach to the effects of Einstellung. Eugene: University of Oregon Press, 1959.

MacGregor J. N., Ormerod T. C., Chronicle E. P. Information processing and insight: A process model of performance on the nine-dot and related problems // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 2001. V. 27. № 1. P. 176–201.

Maier N. R. F. Reasoning in humans. I. On direction // Journal of Comparative Psychology. 1930. V. 10. P. 115–143.

Metcalfe J. Feeling of knowing in memory and problem solving // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition, 1986a. V. 12. № 2. P. 288–294.

Metcalfe J. Premonitions of insight predict impending error // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 1986b. V. 12. № 4. P. 623–634.

Metcalfe J., Wiebe D. Intuition in insight and noninsight problem solving // Memory & Cognition/ 1987. V. 15. № 3. P. 238–46.

Newell A., Simon H. A. Human problem solving. Englewood Cliffs, N. J.: Prentice-Hall, 1972.

Ohlsson S. Restructuring revisited: I. Summary and critique of the Gestalt theory of problem solving // Scandinavian Journal of Psychology. 1984a. V. 25. N 1. P. 65–78.

Ohlsson S. Restructuring revisited. II. An information processing theory of restructuring and insight // Scandinavian Journal of Psychology. 1984b. V. 25. № 1. P. 117–129.

Ohlsson S. Information-processing explanations of insight and related phenomena // Advances in the Psychology of Thinking / Keane M. T., Gilhooly K. J. (Eds). L: Harvester-Wheatsheaf. 1992. V. 1. P. 1–44.

Öllinger M., Jones G., Faber A., Knoblich G. Cognitive mechanisms of insight: the role of heuristics and representational change in solving the eight-coin problem // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 2013. V. 39. № 3. P. 931–939.

Ormerod T. C., MacGregor J. N., Chronicle E. P. Dynamics and constraints in insight problem solving // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition. 2002. V. 28. № 4. P. 791–799.

Pollio H. R. The psychology of symbolic activity. Reading, Mass.: Addison-Wesley, 1974.

Reid J. W. An experimental study of “Analysis of the Goal” in problem-solving // Journal of Genetic Psychology. 1951, V. 44. P. 51–69.

Rumelhart D. Introduction to human information processing. N. Y.: Wiley, 1977.

Scheerer M. Problem-solving // Scientific American. 1963. V. 208. № 4. P. 118 –12 8.

Schooler J., Ohlsson S., Brooks K. Thoughts beyond words: When language overshadows insight // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition, 1993. V. 122. № 2. P. 166–183.

Seifert C. M., Meyer D. E., Davidson N., Patalano A. L., Yaniv I. Demystification of cognitive insight: Opportunistic assimilation and the prepared-mind perspective // R. J. Sternberg, J. E. Davidson (Eds). The nature of insight. N. Y.: Cambridge University Press, 1995. P. 65–124.

Solso R. L. Cognitive psychology. N. Y.: Harcourt Brace Jovanovich, 1979.

Vinacke W. E. The psychology of thinking. N. Y.: McGraw-Hill, 1952.

Weisberg R. W. Metacognition and insight during problem solving: Comment on Metcalfe // Journal of Experimental Psychology: Learning, Memory and Cognition, 1992. V. 18. № 2. P. 426–431.

Weisberg R. W. Toward an integrated theory of insight in problem solving // Thinking & Reasoning, 2015. V. 21. № 1. P. 5–39.

Weisberg R. W., Alba J. W. An examination of the alleged role of “fixation” in the solution of several “insight” problems // Journal of Experimental Psychology: General. 1981a. V. 110. № 2. P. 169–192.

Weisberg R. W., Alba J. W. Gestalt theory, insight, and past experience: Reply to Dominowsky // Journal of Experimental Psychology: General. 1981b. V. 110. № 2. P. 193–198.

Weisberg R. W., Alba J. W. Problem solving is not like perception: More on Gestalt theory // Journal of Experimental Psychology: General, 1982. V. 111. № 3. P. 326–330.

Wickelgren W. A. How to solve problems. San Francisco: Freeman, 1974.

Исследование творческого мыслительного процесса через анализ его динамики с помощью объективных методов наталкивается на проблему точного определения момента нахождения решения, момента «инсайта». В решении творческих задач испытуемые часто способны указать на момент внезапного озарения, сопровождаемого «ага-реакцией». Однако исследователь не может быть до конца уверен в том, что чувство внезапного нахождения решения не является ошибкой самонаблюдения, а внешне наблюдаемые признаки (маркеры) такого решения оказываются неустойчивы и крайне мало проанализированы. Подавляющее большинство работ в современной психологии мышления, направленных на исследование инсайта, используют в качестве критерия «инсайтности» субъективные показатели: использование задач, решение которых испытуемые чаще описывают как инсайтное (Metcalfe, Wiebe, 1987), либо отбор инсайтных и неинсайтных решений на основе постэкспериментального интервью (Kounios, Beeman, 2009). Использование субъективных критериев инсайтного решения несет в себе большое количество неточностей, в частности, момент, который испытуемые описывают как инсайт, может быть только моментом осознания решения, четкого запечатления решения, вербальной формулировки идеи решения, в то время как собственно инсайт мог произойти и до этого. Так, например, эмоциональная реакция, сопровождающая решение, может наблюдаться до субъективного нахождения решения (Тихомиров, 1969). Кроме того, ряд данных может указывать на немгновенный характер инсайта (Брушлинский, 1979; Kaplan, Simon, 1990; Weisberg, Alba, 1981), что затрудняет субъективную оценку момента инсайта и определение его критериев. Проблема может быть разрешена, если удастся определить какие-либо объективно наблюдаемые признаки, маркеры, критерии или поведенческие паттерны, на основе наблюдения которых можно судить как об этапе решения, так и о моменте инсайта. Таким образом, в рамках данной работы произведена попытка выявить поведенческие признаки инсайтного решения и объективно наблюдаемые паттерны поведения при решении творческих (инсайтных) задач.

Выявление поведенческих паттернов инсайтного решения должно опираться на содержательную сторону процесса решения задачи и на этапы его решения. В классических работах гештальтпсихологов описываются две основные стадии процесса творческого решения. В. Кёлер, используя метафору «обходного пути», пишет о двух стадиях: движения к цели и отступления от цели с необходимостью совершить обходное действия для ее достижения (Кёлер, 1930). В работах К. Дункера также представлена модель, в которой решение задачи проходит две стадии: стадию нахождения функционального решения и стадию нахождения реализуемого решения (Дункер, 1965). Дункер предлагает ряд экспериментальных задач, в которых необходимо найти средство решения, представляющее собой субъективно новое свойство отношения условий и цели, которые впоследствии стали называть «инсайтными». Решателю необходимо открыть такое свойство ситуации, которое не относится к числу его существенных свойств, а возможность нахождения средства решения в прошлом опыте сводится к минимуму.

В исследованиях, посвященных анализу творческого научного открытия, были описаны и модели, включающие более двух стадий (Вертгеймер, 1987; Кедров, 1970). Однако наибольшую известность получила модель этапов творческого решения Г. Уоллеса: 1) подготовка – поиск необходимой для решения информации и начало сознательной работы над проблемой; 2) инкубация – период неосознаваемого процесса работы над задачей, внешне свободный от сознательного решения задачи; 3) озарение – этап, на котором решатель внезапно понимает, как решить проблему; 4) верификация – период доработки решения, проверки правильности решения (Уоллес, 2008).

Проблема творческого решения была ключевой для отечественной психологии мышления, что отражено в работах С. Л. Рубинштейна (1958), А. В. Брушлинского (1979), А. М. Матюшкина (1972), Я. А. Пономарева (1976) и мн. др. Я. А. Пономарев внес значительный вклад в понимание стадий творческого процесса, сопоставив процесс решения творческой задачи с процессом освоения решения в онтогенезе (Пономарев, 1976). В его работах убедительно продемонстрировано наличие фазы интуитивного решения, в которой используются более ранние, более простые и невербализуемые механизмы решения. Решение задачи с помощью интуитивных процессов не осознается решателем и не отражается в самоотчете. Последующий переход на более осознанный уровень воспринимается решателем как внезапное открытие и описывается как ага-реакция или инсайт. При этом процесс осознания предполагает наличие социальной ситуации, в которой это решение необходимо реализовать, например, ситуация взаимодействия с экспериментатором.

На сегодняшний день существует огромное количество различных методов, с помощью которых можно фиксировать инсайт и отслеживать динамику инсайтного решения во времени (см.: Корнилов и др., 2011). Однако процесс мышления скрыт от внешнего наблюдения и его невозможно наблюдать непосредственно, следовательно, большинство используемых методов не обладают достаточной объективностью. При использовании метода «мышления вслух» невозможно избежать контакта экспериментатора с испытуемым. Экспериментатор так или иначе влияет на поведение испытуемого хотя бы одним своим присутствием. Испытуемый же заинтересован в том, чтобы как можно быстрее дать правильный ответ и получить как можно больше информации от экспериментатора.

Для объективного исследования творческого решения важен вопрос о том, какие показатели необходимо регистрировать. В соответствующих поведенческих паттернах, сопровождающих процесс творческого решения, должны находить свое выражения наиболее устойчивые черты инсайта. По нашему мнению, можно выделить две отличительные характеристики инсайта, которые могут иметь наибольшую выразительность: внезапность решения и его эмоциональная окраска.

Внезапность. Решение алгоритмизированных задач предполагает построение логических связей и отношений между элементами задачи. Последовательное построение этих связей и приводит к конечному ответу. Подобная стратегия не работает в случаях с решением инсайтных задач. Элементов задачи слишком много, установить четкие отношения между всеми элементами слишком сложно, поэтому попытка последовательного решения инсайтной задачи, как правило, становится неудачной. Конечный ответ приходит как бы сам собой, даже в том случае, если все важные для решения задачи факты не установлены (Davidson, 1995; Mai et al., 2004; Metcalfe, Wiebe, 1987; Topolinski, Reber, 2010).

Эмоциональная окрашенность. Процесс творческого решения задачи всегда описывается как попадание в состояние тупика с последующим его разрешением. Нахождение решения устойчиво сопровождается выраженной положительной эмоциональной реакцией. Такая эмоциональная реакция может быть хорошим объективным маркером «инсайтности» решения (Васильев и др., 1980; Gick, Lockhart, 1995). В то же время эмоциональное состояние тоже может оказывать влияние на решение творческих задач и креативность в сторону повышения их эффективности (Люсин, 2011). Кроме того, выявлены общие корреляты в активности зон медиальной префронтальной коры при положительном настроении и при инсайтном решении заданий на креативность (Subramaniam et al., 2009).

Для исследования поведенческих паттернов в процессе решения мыслительных задач можно использовать метод составления поведенческого корпуса на основе выделенных существенных характеристик поведения. На сегодняшний день этот метод используется лингвистами для создания моделей коммуникативного поведения человека в различных ситуациях (Котов, 2009, 2010). Данный метод заключается в том, чтобы фиксировать и размечать коммуникативное поведение человека в определенной ситуации. В контексте проблемы изучения мыслительных задач данный метод может быть использован как способ поиска объективных наблюдаемых маркеров особенностей процесса решения задачи.

Исследования, направленные на изучение поведенческих паттернов, позволяют заключить, что люди демонстрируют одни и те же паттерны в сходных ситуациях вне зависимости от расовой принадлежности или условий проживания (Горелов, 2009; Birdwhistell, 1970; Ekmanet al., 1969). Таким образом, можно предположить, что некоторые жесты и мимические проявления являются специфическими для той ситуации, в которой они демонстрируются.

Гипотезы

Целью исследования является поиск специфических паттернов для нахождения инсайтного решения.

Гипотезы:

1. Существуют специфические поведенческие паттерны для исайтного решения.

1.1. В процессе решения инсайтных задач существуют паттерны поведения, специфические для момента нахождения решения.

1.2. Существуют различия в паттернах поведения при решении инсайтных и алгоритмизированных задач.

2. Существуют различия в предъявляемых паттернах поведения при решении мыслительных задач в зависимости от наличия или отсутствия прямой коммуникации с экспериментатором.

2.1. В условиях наличия прямой коммуникации с экспериментатором испытуемые чаще демонстрируют «коммуникативные» жесты, чем какие-либо другие.

2.2. В условиях наличия прямой коммуникации с экспериментатором испытуемые чаще демонстрируют поведенческие паттерны в виде лицевой экспрессии, чем в условиях отсутствия прямой коммуникации.

Метод

Для анализа поведенческих паттернов решения творческих задач был использован метод составления поведенческого корпуса (Котов, 2010). Основная идея данного метода заключается в разметке поведенческих паттернов, которые демонстрируют испытуемые. Такой метод активно используется в корпусной лингвистике для изучения невербальных способов коммуникации. Эмоциональные корпуса важны для изучения общения с клиентами в состоянии стресса, для создания развлекательных технологий и для разработки эмоциональных компьютерных агентов: трехмерных компьютерных персонажей или роботов, способных взаимодействовать с человеком, распознавать его эмоции и правдоподобно имитировать собственные эмоции в процессе коммуникации. Корпус сопровождается разметкой в программе ELAN Annotation software (Lausberg, Sloetjes, 2009). В разметке содержится информация о жестах, мимике и движениях людей, находящихся в кадре. Каждый паттерн размечается на специально отведенной для конкретной части тела строке во временной шкале. По итогам разметки, программа позволяет находить и подсчитывать паттерны по отдельности или в совокупности.

Процедура

Испытуемым предлагалось решить 4 задачи (2 инсайтные и 2 алгоритмизированные) в различных условиях коммуникации с экспериментатором. В одном случае при прямой коммуникации, во втором испытуемый и экспериментатор сидели в разных комнатах и обратная связь осуществлялась через мессенджер. В процессе решения задач производилась видеосъемка испытуемого во всех четырех возможных вариантах. Во всех случаях производилась синхронная запись испытуемого с веб-камеры и запись рабочего стола монитора испытуемого. Итоговой статистической обработке были подвергнуты 8 видеоматериалов. Таким образом, в ходе исследования были проанализированы 32 экспериментальные ситуации, собрано примерно 560 минут видеоматериала, разметка которого заняла свыше 54 часов.

Видеоматериалы проходили процедуру разметки при помощи программы ELAN Annotation software. Процесс разметки представляет собой выделение интересующих участков на временной шкале. Для каждой части тела создавался отдельный «слой» – отдельная временная шкала, что позволяет наносить метки так, чтобы синхронно выполняемые движения не пересекались друг с другом. В процессе работы было выделено 6 слоев:

1. «Голова». На данном слое размечались паттерны лицевой экспрессии, кинетические действия, совершаемые головой (кивки, повороты и т. д.).

2. «Тело». Разметка изменений праксиса позы (наклоны, повороты и.т. д.).

3. «Руки». Действия, совершаемые руками. Манипуляции с предметами, демонстративные жесты, действия, совершаемые с собственным телом (почесывания, «подпирание» головы рукой).

4. «Текст/речь экспериментатор». Фиксация наиболее важной информации, исходящей от экспериментатора.

5. «Текст/речь испытуемый». Фиксация проговаривания вслух, шепотной речи.

6. «Комментарии». Фиксация различных комментариев по ходу решения задачи (читает задачу, инсайт, дает неправильный ответ, и.т. д.).

Для аннотирования видеоматериала использовались опорные слова-метки обозначающие различные поведенческие паттерны испытуемых:

• (рука), (рот), (глаза), (брови) и.т. д. – движения указанной частью тела/манипуляции с указанной частью тела. Например: «чешет нос (рука) (нос)», «хмурит брови (брови) (мимика)»;

• (повтор) – повторяющиеся или цикличные движения. Такими движениями считались жесты или мимические проявления, повторяющиеся два раза или более подряд. Например: «качает головой (голова) (повтор)»;

• (ритм) – испытуемый совершает повторяющееся действие с определенным ритмом. Например: «Стучит пальцами по столу (рука) (пальцы) (повтор) (ритм)»;

• (усиление) – предыдущее движение делается с большим темпом/амплитудой. Например: «перебирает браслеты на руке (рука) (предмет) (повтор)», «активно перебирает браслеты на руке (рука) (предмет) (повтор) (усиление)»;

• (улыбка) – испытуемый демонстрирует улыбку. Например: «Поднимает брови, улыбается (брови) (улыбка)»;

• (смех) – улыбка сопровождается звуком смеха. Например: «Чешет голову, смеется (голова) (рука) (смех)»;

• (предмет) – испытуемый производит какие-либо действия с предметами, которые являются предметами обстановки комнаты, элементами его одежды и пр. Например: «поправляет очки (рука) (предмет)»;

• (экстериоризация) – визуальная репрезентация процесса мышления, указание направлений, размещение воображаемых объектов на плоскости и т. д. Часто сопровождается речью шепотом или в полный голос. Например, «указывает кивком головы направление, в котором движется объект задачи, шепчет: «…сначала они плывут туда, потом высаживают сына, потом возвращаются… (экстериоризация)»;

• (мимика) – лицевая экспрессия, задействование лицевых мышц. Например: «хмурится (брови) (нос) (мимика)»;

• (жест) – движение руками, не имеющее цели (что-то взять, до чего-то дотронуться) и не обращенное к собеседнику. Например: «движение рукой влево (рука) (жест)»;

• (коммуникация) – движение руками, не имеющее цели и обращенное к собеседнику. «Поворачивается к экспериментатору, делает жест по направлению к экспериментатору (коммуникация)»;

• (ага-эффект), (инсайт) – ярко выраженная эмоциональная реакция, характеризующаяся эмоцией радости или эмоцией удивления: широко открытые глаза, поднятые брови, обычно сопровождается вербальной реакцией, улыбкой, смехом. Например: «поднимает брови, делает большие глаза, протягивает междометие: „аааа…“, смеется» (брови) (глаза) (улыбка) (смех) (инсайт) (мимика)».

Таким образом, нам удалось зафиксировать и разметить 903 различных поведенческих паттерна в 32 различных экспериментальных ситуациях. Далее мы выделили интересующие нас поведенческие паттерны и провели процедуру статистического анализа.

Анализ и интерпретация результатов

Для проверки гипотезы о том, что существуют специфические поведенческие паттерны для инсайтного решения, мы использовали сравнение количества меток «ага-эффект», «экстериоризация», «ритм», «повтор» в условиях решения инсайтных и алгоритмизированных задач.

Из приведенных выше результатов следует, что повторяющиеся действия практически не встречаются при решении алгоритмизированных задач, а ритмичные действия испытуемые не совершали вовсе.

Для сравнения количества паттернов повторяющихся и ритмичных действий был использован дисперсионный анализ. Результаты дисперсионного анализа показали значимые различия между повторяющимися действиями в инсайтных и алгоритмизированных задачах (F=14,41; p<0,001). Статистический анализ сравнения количества ритмичных действий также выявил значимые различия (F=9,61; p<0,01). Таким образом, данные позволяют предположить, что повторяющиеся и ритмичные действия являются специфическим паттерном поведения в процессе решения инсайтных задач.

Таблица 1. Количество повторяющихся действий в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Таблица 2. Количество ритмичных действий в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Одним из наиболее вероятных объяснений того, что испытуемые склонны совершать повторяющиеся и ритмичные действия в процессе решения инсайтной задачи, может служить ослабление функций префронтальной коры больших полушарий головного мозга в процессе решения инсайтных задач. Данный участок отвечает за функцию контроля за действиями, построения программы действий (Мачинская, 2015). Возможно, ослабление функций префронтальной коры влечет за собой снятие функциональной фиксированности и помогает находить нестандартное решение. В результате отключения этого участка мозга возникают персеверации – повторяющиеся действия, зацикливание на одном и том же действии. Также возможно предположение о том, что у здоровых испытуемых префронтальная кора не отключается, но мозг как бы «загружает» ее выполнением одной и той же моторной программы для снятия феномена функциональной фиксированности.

Для проверки гипотезы о существовании специфических механизмов сравнивалось количество меток «ага-эффект» и «экстериоризация» в разных типах задач.

Сравнение количества паттернов «ага-эффекта» показало, что данные паттерны встречаются при решении инсайтных задач чаще, чем при решении алгоритмизированных (χ²=33,75; p<0,001). На основе полученных данных можно утверждать, что паттерны «ага-эффекта», характеризующиеся комплексом мимических выражений эмоции радости и удивления, являются специфическими для решения инсайтных задач. Это связано с тем, что инсайт субъективно переживается как внезапно приходящий правильный ответ на поставленную задачу. Причиной возникновения эмоции радости может служить получение испытуемым удовольствия от внезапного осознавания правильного решения.

Сравнение количества паттернов экстериоризации выявило, что данные паттерны встречаются при решении алгоритмизированных задач чаще, чем при решении инсайтных задач (χ²=19,78; p<0,001). Под «экстериоризацией» в процессе разметки понималась визуальная репрезентация испытуемым процесса своего мышления. Испытуемый как бы переводит процесс мышления с внутреннего уровня на внешний. В качестве основных паттернов, составляющих данный феномен, можно выделить обозначение жестами или движениями рук, тела, головы, направления движения объектов, фигурирующих в задаче, обозначение воображаемых объектов задачи на плоскости при помощи жестов и оперирование ими. Объяснением может служить предположение о том, что алгоритмизированные задачи в отличие от инсайтных требуют большего внимания к организации задачного пространства. Условия таких задач предполагают выстраивание некой последовательности действий и оперирование объектами задачи в соответствии с заданной последовательностью. Задачи такого вида требуют от решателя анализа большого количества пространственных отношений между объектами. Решатель вынужден прибегнуть к визуальной форме репрезентации для более эффективного решения алгоритмизированной задачи.

Таблица 3. Количество паттернов «ага-эффекта» в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Таблица 4. Количество паттернов экстериоризации в инсайтных и алгоритмизированных задачах

Для проверки второй основной гипотезы о том, что существуют различия в предъявляемых паттернах поведения при решении мыслительных задач в зависимости от наличия или отсутствия прямой коммуникации с экспериментатором относительно различий в поведенческих паттернах в разных условиях коммуникации, работа с каждым испытуемым делилась на две серии. Во-первых, испытуемый решал предложенные ему задачи в режиме диалога с экспериментатором. Процесс решения задачи снимался на веб-камеру с согласия испытуемого. Во-вторых, испытуемый и экспериментатор находились в разных помещениях, диалог и обратная связь производились через мессенджер в социальной сети. Так же, как и в первом варианте, поведение испытуемого снималось на веб-камеру, производилась онлайн-трансляция изображения в комнату с экспериментатором, т. е. экспериментатор видел испытуемого, но испытуемый не видел экспериментатора. Производилась синхронная запись рабочего стола испытуемого. Основными маркерами для сравнения были выбраны жесты «коммуникация» и просто «жесты».

Таблица 5. Количество паттернов коммуникативных жестов в зависимости от экспериментальной ситуации

«Коммуникативные» жесты не встречались совсем в условии отсутствия экспериментатора. Значимость различий подтвердилась статистически (F=16,47; p<0,001). Таким образом, полученные результаты свидетельствуют о влиянии на количество коммуникативных жестов типа экспериментальной ситуации и типа задачи.

Данные можно интерпретировать следующим образом. Процесс коммуникации осуществляется как процесс обмена информацией между двумя и более людьми. Невербальные паттерны поведения, участвующие в процессе коммуникации, выполняют функцию дополнительной информации, которую нужно передать (пожимание плечами, качание и кивки головой ит. д.). Такие паттерны используются для установления и поддержания контакта с собеседником. Например, человек «уводит» взгляд от собеседника и делает жест рукой в его сторону. В данном примере рука служит «заменителем» потерянного зрительного контакта. Подобный жест направлен на то, чтобы дать собеседнику понять, что коммуникация продолжается и его слушают, даже если на него не смотрят.

В случае с коммуникацией через какие-либо средства связи и в случае с коммуникацией в виде текста элементы невербальной коммуникации отсутствуют в принципе. Следовательно, единственный способ передачи информации и установления коммуникации – это набираемый текст. Таким образом, потребность в коммуникативных жестах отпадает сама собой.

Таблица 6. Различия в количестве коммуникативных жестов в зависимости от типа задачи

Различия в количестве коммуникативных паттернов (F=12,31; p<0,001) в зависимости от типа задачи могут объясняться тем, что в процессе решения инсайтных задач обратная связь является более субъективно важной для решателя, чем в процессе алгоритмизированных задач. Испытуемый, находящийся на стадии инкубации, как ему кажется, предположил все возможные варианты ответа. В данном случае поддержание активной коммуникации с экспериментатором может быть попыткой получить подсказку для решения поставленной задачи.

Для проверки гипотезы о большем количестве паттернов лицевой экспрессии в условиях прямой коммуникации с экспериментатором сравнивалось количество паттернов «мимика» в зависимости от условий экспериментального исследования.

Статистический анализ показал незначимые (F=0,86; р=0,3) различия при сравнении паттернов мимики в различных экспериментальных условиях. Отсутствие значимых различий может быть следствием того, что лицевая экспрессия испытуемых в большей степени была связана именно с ситуацией решения задачи, а не с ситуацией коммуникации.

Как и в предыдущем случае, проводилось сравнение количества мимических паттернов в зависимости от типа предъявляемой задачи. Значимые различия (F=27,3; p<0,001) между количеством мимических паттернов в процессе решения инсайтных и комбинаторных задач объясняется тем, что мимика также является невербальным способом коммуникации. Кроме того, решение инсайтных задач занимало больше времени, чем решение алгоритмизированных.

Таблица 7. Количество мимических паттернов в зависимости от типа коммуникации с экспериментатором

Таблица 8. Количество мимических паттернов в зависимости от типа предъявляемой задачи

Таким образом, при помощи метода фиксации поведенческих паттернов в процессе решения инсайтных задач было установлено, что паттерны, встречающиеся при решении мыслительных задач в разных условиях могут быть: 1) специфическими паттернами для решения задач такого типа («ага-эффект», «экстериоризация», повторяющиеся и ритмичные действия); в таком случае паттерны обусловлены спецификой самой задачи, определенным типом мыслительных процессов, которые эта задача инициирует; 2) обусловлены эффектом присутствия экспериментатора и являются «побочным продуктом» совместной деятельности экспериментатора и испытуемого (коммуникативные жесты). Инсайтность решения можно оценить с помощью поведенческих паттернов, выявленных в данном исследовании, однако эти паттерны не являются жестким условием инсайта и должны анализироваться в качестве дополнительного объективного показателя в совокупности с другими критериями. К сожалению, по результатам данного исследования можно сделать вывод о крайней сложности выявления момента инсайта с помощью анализа поведенческих признаков при инсайтном решении задач. Существенная часть стандартных признаков ага-реакции является, по всей видимости, актом коммуникации и контролируется процессами на этапах после осознания решения.

Выводы

1. Существуют специфические поведенческие паттерны для инсайтного решения. В частности, в процессе решения инсайтных задач существуют паттерны поведения, специфические для момента нахождения решения («ага-эффект), и существуют различия в паттернах поведения при решении инсайтных и алгоритмизированных задач (повторяющиеся и ритмичные действия).

2. Существуют различия в предъявляемых паттернах поведения при решении мыслительных задач в зависимости от наличия или отсутствия прямой коммуникации с экспериментатором. В частности, в условиях наличия прямой коммуникации с экспериментатором испытуемые чаще демонстрируют «коммуникативные» жесты, чем какие-либо другие.

3. При решении инсайтных задач испытуемые склонны чаще демонстрировать «коммуникативные» жесты и паттерны лицевой экспрессии.

Литература

Брушлинский А. В. Мышление и прогнозирование. М.: Мысль, 1979.

Васильев И. А., Поплужный В. Л., Тихомиров O. K. Эмоции и мышление. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1980.

Вертгеймер М. Продуктивное мышление. М.: Прогресс, 1987.

Горелов И. И. Невербальные коммуникации. М.: Либроком, 2009.

Дункер К. Психология продуктивного (творческого) мышления // Психология мышления. М.: Прогресс, 1965. С. 86–234.

Кедров Б. М. Микроанатомия великого открытия. М.: Наука, 1970.

Кёлер В. Исследование интеллекта человекоподобных обезьян. М.: Изд-во Коммунистической Академии, 1930.

Корнилов Ю. К., Владимиров И. Ю., Коровкин С. Ю. Современные теории мышления. Ярославль: ЯрГУ, 2011.

Котов А. А. Паттерны эмоциональных коммуникативных реакций: проблемы создания корпуса и перенос на компьютерных агентов // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. М.: РГГУ, 2009. Вып. 8 (15). С. 211–218.

Котов А. А. Имитация компьютерным агентом непрерывного эмоционального коммуникативного поведения // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. М.: РГГУ, 2010. Вып. 9 (16). С. 219–225.

Люсин Д. В. Влияние эмоций на креативность // Творчество: от биологических оснований к социальным и культурным феноменам. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2011. С. 372–389.

Матюшкин А. М. Проблемные ситуации в мышлении и обучении. М.: Педагогика, 1972.

Мачинская Р. И. Управляющие структуры мозга // Журнал высшей нервной деятельности. 2015. Т. 65. № 1. С. 33–60.

Пономарев Я. A. Психология творчества. М.: Наука, 1976.

Рубинштейн С. Л. О мышлении и путях его исследования. М.: Изд-во Академии наук СССР, 1958.

Тихомиров О. К. Структура мыслительной деятельности человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1969.

Уоллес Г. Стадии решения мыслительной задачи // Психология мышления. Хрестоматия по психологии. М.: АСТ: Астрель, 2008. С. 298–309.

Birdwhistell R. L. Kinesics and Context. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1970.

Davidson J. E. The suddenness of insight // R. J. Sternberg, J. E. Davidson (Eds). The Nature of Insight. Cambridge, MA: MIT Press. 1995. P. 125–155.

Ekman P., Sorenson Е. R., Friesen W. V. Pan-cultural elements in facial displays of emotions // Science. 1969. V. 164. № 3875. P. 86–88.

Gick M. L., Lockhart R. S. Cognitive and affective components of insight // R. J. Sternberg, J. E. Davidson (Eds). The Nature of Insight. Cambridge, MA: MIT Press, 1995. P. 197–228.

Kaplan C. A., Simon H. A. In search of insight // Cognitive Psychology. 1990. V. 22. № 2. P. 374–419.

Kounios J., Beeman M. The Aha! Moment: The Cognitive Neuroscience of Insight // Current Directions in Psychological Science. 2009. V. 18 № 4. P. 210–216.

Lausberg H., Sloetjes H. Coding gestural behavior with the NEUROGES-E L A N system // Behav ior Resea rch Met hods, Inst ruments & Computers. 2009. V. 41. № 3. P. 841–849.

Mai X. Q., Luo J., Wu J. H., Luo Y. J. “Aha!” Effects in a Guessing Riddle Task: An Event-Related Potential Study // Human Brain Mapping. 2004. V. 22. № 4. Р. 261–270.

Metcalfe J., Wiebe D. Intuition in insight and noninsight problem solving // Memory & Cognition. 1987. V. 15 № 3. P. 238–246.

Subramaniam K., Kounios J., Parrish T. B., Jung-Beeman M. A brain mechanism for facilitation of insight by positive affect // Journal of Cognitive Neuroscience. 2009. V. 21. N 3. P. 415–432.

Topolinski S., Reber R. Gaining Insight Into the „Aha“ Experience // Current Directions in Psychological Science. 2010. V. 19. № 6. P. 402–405.

Weisberg R. W., Alba J. W. An examination of the alleged role of “fixation” in the solution of “insight” problems // Journal of Experimental Psychology: General. 1981. V. 110. № 2. P. 169–192.