Глава 3
Единственный, кто глядит на нее – тот самый парень, чье лицо она не могла выкинуть из головы всю неделю: растрепанные темные волосы явно нуждаются в стрижке, рука в свежем гипсе, и яростные янтарные глаза, пронзающие ее насквозь.
– Привет, – хрипло произносит она, заставив себя перестать улыбаться. Голос у нее прерывается – за шесть недель она им воспользовалась в первый раз. Первый раз с тех пор, как она заговорила с этим парнем в столовой, а потом захлопнула за собой дверь, намереваясь бежать прямиком в полицию и сказать им, что ей нужна помощь. Однако могла добраться только до массивных ворот у выхода с территории школы. Но каждый раз первый шаг за ворота переносил ее обратно, прямо на ту тропинку, где она очнулась, будто раз за разом проигрывалась одна и та же песня. И так три раза.
Глаза парня сужаются; взгляд скользит по ее щеке, по носу, задерживается на губах. Он медленно моргает, раз, другой.
– Куда это ты пропала?
Никуда, думает она, вспоминая заброшенный сарай, который нашла на пустыре за школой. Сарай был совершенно пуст, как и ее память – идеальный дом для такой, как она: без имени, без прошлого.
Уже неделю каждое утро ее необъяснимо тянуло к этому корпусу и, наконец, она набралась достаточно храбрости, чтобы украсть форму, войти внутрь и сесть за парту
– Ты исчезла, – произносит он.
Она ерзает на стуле, бросает взгляд на его губы.
– Знаю. Просто не могла придумать ничего, что могло бы затмить впечатление от моей первой фразы.
– Держи, – смеется парень и подталкивает к ней свой раскрытый учебник.
Она моргает, и призрачное эхо пульса бьется у нее в горле от того, как его взгляд изучает ее лицо, от того, как он слегка надувает губы, прежде чем улыбнуться.
– Спасибо, – говорит она. – Но все нормально. Я могу просто послушать.
Он пожимает плечами, но не отодвигается.
– Похоже, сегодня мы проходим историю зарождения капиталистических отношений. Мне бы не хотелось, чтобы ты упустила хоть часть этого увлекательного занятия.
Девушке не совсем понятно, как себя вести. Физическая, почти болезненная тяга к нему заставляет ее заподозрить, что именно в нем причина того, что ее буквально тащит сюда каждое утро, как в тот первый день в столовой. Но он кажется таким милым, даже беззащитным, будто она – вымазанная медом липучка, а этот идеальный парень летает вокруг, ничего не подозревая. Ну что это за девушка, которой ни спать не нужно, ни есть, и которую каждый раз, как она пытается уйти с территории школы, притягивает обратно?
Он все продолжает на нее смотреть, и она поводит плечом, позволяя волосам занавесом упасть между ними.
– Колин? – Звучит женский голос, четкий и властный.
Давление от его взгляда исчезает.
– Простите, миссис Польцевски, – говорит он.
– Ты кто такая, детка? – спрашивает учительница.
Кабинет – как огромный пузырь, немой, пульсирующий ожиданием, и девушка осознает, что учительница обращается к ней. Но, пока вопрос повисает в воздухе, у нее в голове раздается мужской голос.
«Наверняка ты не знаешь, что твое имя означает «свет», – прошептал он; его губы слишком близко от ее уха.
«Я знаю», – хотела сказать она, но рука на горле не давала даже воздуха в грудь набрать.
– Люсия, – резко выдыхает она. – Меня зовут Люси.
Учительница кивает.
– Ты новенькая, Люси?
При звуках чужого голоса, произносящего ее имя, внутри у нее что-то сжимается. На один веский миг она чувствует себя настоящей, будто она – воздушный шарик, и кто-то, наконец, привязал к веревочке груз. Может, если у девушки есть имя, она не может просто так взять и улететь в небо?
Люси кивает, и призрачный жар обжигает ей щеку, там, где она опять чувствует вернувшийся взгляд Колина.
– Тебя нет у меня в списке, Люси. Можешь сходить в офис, чтобы тебя записали?
– Простите, – отвечает Люси, борясь с охватившей ее паникой. – Я только сегодня пришла.
Миссис Польцевски улыбается.
– Только не забудь занести мне твою карточку. Я в ней распишусь.
Люси опять кивает; ей хочется исчезнуть, раствориться, как тень в темноте.
Конечно, она знала, что ей велят уйти, но она не знает даже, где здесь офис, и, кроме того, не чувствует в себе решимости выйти на улицу, на ветер, который, кажется, весит больше, чем она сама. В любом случае ноги ее, кажется, приросли к полу, и выйти наружу она не может. Она садится на пол в конце коридора, подтянув колени к груди, и ждет, когда внутренний импульс вновь поможет ей подняться.
Слышно, как открывается дверь и снова закрывается с тихим щелчком.
– Люси? – Один из двух голосов в этом мире, и этот связан у нее с конкретным именем – Колин. Голос звучит тихо и неуверенно, но звук у него такой глубокий, что с легкостью долетает до конца коридора; а вот и он сам – его длинная фигура движется так же легко – прямо к ней.
– Эй. Тебе помощь нужна – найти офис?
Она мотает головой, жалея, что у нее совершенно ничего с собой нет, никаких вещей, которые можно было бы собрать, имея деловитый, а не потерянный вид, как у девушки, которая сидит на полу без всякой цели. Вместо этого она встает и поворачивается, наблюдая, как узоры на досках пола свиваются в тропинку под ее ногами. Ей ясно, что из этого выйдет: он пойдет с ней, заметит, как она борется с ветром, спросит, все ли у нее в порядке. И что она на это ответит? Я не знаю. Я свое имя только пять минут назад вспомнила.
– Эй, погоди.
Она дергает за ручку, но дверь заперта. Пробует соседнюю. Тоже заперто.
– Люси, постой, – говорит Колин. – Что ты ищешь? Сюда нельзя. Это шкаф для уборщиц.
Она останавливается и поворачивается к нему, оказываясь лицом к лицу, и он смотрит на нее. По-настоящему смотрит, будто ему хочется запечатлеть в памяти каждую черточку. Когда их глаза встречаются, он издает сдавленный звук, прищуривает глаза и подается вперед. Гтаза у нее неопределенного зеленовато-карего оттенка; она вглядывалась в них часами в найденном ею старом зеркале в надежде вспомнить девушку, которой они принадлежали.
– Что? – спрашивает она. – Почему ты так на меня смотришь?
Он мотает головой.
– Ты…
– Я – что?
Что он скажет? Что он видит?
Он вновь моргает, медленно, и тут она понимает, что это его особенная черта: неосознанный, неторопливый взмах ресницами, словно он вбирает в себя ее образ и проявляет его на обратной стороне век.
– Чересчур, – шепчет он.
И с этим словом в голове у нее опять звучит тот другой мужской голос, эхо того же страшного воспоминания.
«Ты же понимаешь, для меня это тоже чересчур».
Распахнув глаза, она отшатывается назад.
– Ты в порядке? – спрашивает Колин, но она уже отворачивается, уже убегает прочь.
Влажные губы прижимаются к ее уху, и он спрашивает:
«Ты боишься смерти?»
Ее отражение – вспышкой, очень четко – в серебряном зеркале лезвия. Дыхание, пахнущее кофе и сахаром, сигаретами и удовольствием. Холодная вода плещется у самой головы. Нож в крови, в ее крови, и она чувствует, как распахивается ее плоть.
Она вываливается из боковой двери, глотая холодный осенний воздух.
Так вот кто она такая. Она – девушка, которой нет больше в живых.