Глава 29
Некоторые фантазируют на тему того, как их спасают пожарные.
Фантазия, очевидно, включает мускулистых мужчин с вымазанными сажей потными лицами, браво продирающихся сквозь пламя, не смеющее коснуться их, обутых в тяжелые сапоги. Они подхватывают с пола недвижимую жертву и несут ее на плече; грудь у нее вздымается, волосы развеваются вокруг на удивление не пострадавшего лица, и спаситель доставляет ее в безопасное место, залитое лунным светом.
Пережив спасение пожарной службой Стамбула, я берусь утверждать, что все это совсем не так.
Наглотавшись дыма, я потеряла сознание. Очнулась я, охваченная болью, на каталке в машине «Скорой помощи» и увидела, как женщина с лицом, напоминающим гниющую картофелину, срезает с моих ног брюки. Я попыталась заговорить, но легкие жгло нестерпимым пламенем. Я попыталась шевельнуться, но мои иссиня-бледные руки бессильно болтались, как плети. Другая женщина, помоложе, с накрашенными черно-коричневой помадой губами и густым слоем теней вокруг глаз, наклонилась ко мне и спросила по-турецки, на языке, который я с трудом понимаю:
– Вы меня слышите, мэм?
Она дала мне воды. Вода обжигала, и мне захотелось еще.
– Мэм, вы можете назвать ваше имя?
– Хоуп, – ответила я, прежде чем вспомнила, что надо врать. – Меня зовут Хоуп.
Женщина постарше продолжала срезать с меня одежду, совершенно не обращая внимания на происходившее вокруг. Двери «Скорой» были открыты, и я слышала, как все еще бушевал огонь, видела отблески пламени на гудронном покрытии дороги, слышала крики суетившихся людей и грохот рушившихся перекрытий. Кто вызвал сюда пожарных? Скорее всего я никогда об этом не узнаю: какой-то безымянный незнакомец, спасший мне жизнь.
– Вы испытываете…
Далее последовала серия слов по-турецки, которые я не поняла, но которые сопровождались жестами, возможно, указывавшими на места, где я могла чувствовать боль. Я таращилась на нее непонимающим взглядом, чувствовала на зубах сажу, ощущала, как воздух рвался через мой внезапно очистившийся нос, мгновенно обожженный изнутри. Я покачала головой, и молодая врач смущенно улыбнулась, пытаясь найти другие слова на более легком языке.
С резким треском пожилая удалила остатки моей штанины, разорвав ее по шву. Тело оказалось на удивление нетронутым ожогами, за исключением кусочка на тыльной части икры, хотя я не смогла припомнить, как повредила ее.
Молодая прослушала сердце, легкие, измерила давление и наложила на лицо маску. Я очень мало что поняла из последовавшего разговора, в котором молодая проявляла неуверенность, а пожилая – незаинтересованность, пока, наконец, та, что постарше, не поглядела на меня и не рявкнула на строгом и жестком английском:
– Тошнит? Перед глазами плывет? Да?
– Да.
– Больница, мы поедем в больницу. Есть семья, друзья?
– Нет.
– Посольству сообщать?
– А это обязательно?
Она уставилась на меня, как на слабоумную, затем отвернулась.
– Мы едем в больницу, – еще раз рявкнула она и, немного подумав, заключила: – Вы в порядке. Почти в полном.
В больнице меня поместили в отсек, огороженный небесно-голубыми занавесями. Медсестра подключила меня к кардиомонитору, снова измерила мне давление, поставила на палец датчик кислородного монитора. Пока она всем этим занималась, появился врач и прослушал мои легкие, потом выслушал врачей со «Скорой», обследовал глаза с миниатюрным фонариком, изучил цифры на дисплее, осмотрел ожог на тыльной стороне ноги, потом еще один, на левой ключице, и еще – на внутренней стороне левой руки, поцокал языком, затем улыбнулся мне и повторил слова пожилого врача:
– Вы в порядке! Почти в полном.
Конец ознакомительного фрагмента.