«Атос всегда верен себе, – подумал епископ, – хорошее всегда хорошо».
I
Сеньор Перес
Сеньор Перес очень любил то, чем занимался, хотя трудно было бы одним словом описать род его деятельности.
Кроме самого Переса (и его духовника) никто точно не знал, кто он такой и откуда взялся. Сеньором его тоже не называли, хотя признать в нем испанца не составляло труда. Правда, внешность его была лишена той сумрачной утонченности, какой очаровывали дам благородные идальго. Он был простым человеком. Темная кожа и глубокие складки на лице делали его похожим на старую обезьяну. Как многие из его соотечественников, Перес был истым католиком, а его преданность ордену Иисуса не знала границ.
Он жил при Клермонском коллеже и ученики в шутку называли его «святым покровителем Пересом Клермонским». Прозвище вызывало у испанца бессильную ярость. Он считал его святотатством и грозил мальчишкам кулаком, после чего неизменно крестился, закатив глаза и вознося горячую молитву на каком-то испанском диалекте.
Поскольку Пересу не дано было уродиться доном, ему пришлось многому научиться за свою жизнь и ко многому приспособиться. Он знал массу ремесел, хотя ни одним не владел в совершенстве; умел делать все понемногу и охотно пробовал что-то новое. Он годами не обновлял платья, самостоятельно справляясь со стиркой и штопкой, а все деньги, которые платил ему ректор, относил в церковь, оставляя себе самую малость на пропитание.
В том, что касалось хозяйства, Перес следил за имуществом коллежа больше, чем иные бдят за собственным. Он чинил, приводил в порядок, исправлял, красил, менял старое на новое и осыпал проклятьями несносных мальчишек за их неугомонное желание все ломать и носиться по двору, вытаптывая траву.
Ночью Перес выполнял обязанности сторожа, и ему нисколько не лень было по многу раз обходить здание, заглядывая во все углы.
Он брел по галерее внутреннего двора и бормотал себе под нос, что навес надо бы привести в порядок – доски местами прогнили и прогибались под весом налипшего снега.
Задирая голову и щурясь, Перес разглядывал деревянные крепления, отмечая про себя особо опасные в этом смысле места.
Занятый «инспекцией», он не сразу услышал голоса, доносившиеся из-за двери ректорской библиотеки. На самом деле это была просто комната – в свою личную библиотеку ректор никогда не пускал не только учеников, но и просто посторонних. Однако, не желая видеть в своих покоях малолетних «варваров», он, тем не менее, считал необходимым знакомить их с теми сокровищами мысли, что собрал за свою долгую жизнь. Компромиссом между этими желаниями и стала комната, прозванная учениками «ректорской библиотекой».
Система была проста: ученик, желающий получить книгу для работы, извещал об этом отца Лазара – секретаря ректора. После беседы с наставником ученика отец Лазар решал, достоин ли ученик такой чести и хватит ли у него ума для работы с запрошенным источником. Нередко ученику предлагались другие книги, которые подходили уровню его развития, и крайне редко – книги более сложные, чем просил ученик.
Окончательное решение принимал ректор. Если оно было положительным, ученик получал книгу на точно определенное количество часов и ни минутой больше. Выносить книги за пределы «ректорской библиотеки» было строжайше запрещено, как и делиться ими с теми, кто одновременно работал в комнате, а таких, как правило, было до пяти-шести человек. За порядком следил отец Лазар – он выдавал книги, и он же нависал неумолимой тенью над тем, кому пора было книгу сдавать. Ученик, закончивший читать, тут же изгонялся из комнаты, дабы не возникало у него искушения заглядывать в работы других.
Об этом порядке в коллеже знали все, в том числе и Перес. Поэтому голоса из «ректорской библиотеки» в такой час, когда все ученики давно должны были покинуть здание, заставили его подумать о ворах. Бродяг в Латинском квартале хватало, да и сами студенты порой выглядели так, что немногим отличались от них. Пересу были известны случаи, когда нерадивые ученики, давно выгнанные из своих коллежей, оставались жить в Латинском квартале и с легкостью превращались из вчерашних студентов в сегодняшних бандитов. Они шлялись по трактирам, добывали пропитание игрой в кости и карты, и не брезговали «пощупать» карманы одинокого прохожего.
Перес достал широкий тяжелый нож, с которым никогда не расставался, и на цыпочках подкрался к двери. Голоса теперь слышались явственнее – несколько человек запальчиво вели спор на латыни.
Перес сунул нож за пояс, и его лицо приобрело свирепое выражение:
– Niños![1]
Он резко распахнул дверь и остановился на пороге. В комнате только что горела свеча, белесый дымок еще был виден и в воздухе ощущался характерный запах нагретого воска. Но свечу поспешно потушили и Перес тщетно напрягал глаза, стараясь разглядеть в темноте тех, кто притаился по углам.
Мальчишки не подавали признаков жизни, но Перес явственно ощущал их присутствие.
– Выходите, шалопаи! – угрожающе крикнул он. – Ну?
Слева от Переса послышался легкий шорох, испанец повернул голову и тут же кто-то изо всех сил толкнул его в бок. Перес не устоял и опустился на одно колено, упершись руками в пол. Мальчишки ринулись к выходу. Перес извернулся и попытался ухватить хоть кого-нибудь, но окончательно потерял равновесие и шлепнулся на спину.
Вслед ученикам понеслись ругательства, но это не могло их остановить.
Резвая стайка одним духом промчалась по двору. Цепляясь за металлические завитки, мальчишки ловко перелезли через уже запертые ворота и, как горох, «высыпались» на мостовую улицы Сен-Жак. Смеясь, они распрощались друг с другом и направились в разные стороны. Через несколько минут у ворот Клермонского коллежа снова стало тихо и из темноты выступали лишь едва заметные очертания зданий – безмолвных и мрачных свидетелей ночной жизни.
Двое из «niños» добежали до угла и свернули на Сент-Этьен-де-Гре. Коллеж остался у них за спиной, а дальше, в глубине улицы, можно было различить ямы и оставленные на ночь высокие деревянные козлы – там добывали песчаник.
Мальчишки – один крепкий, коренастый, лет 13–14 и другой, помладше – тонкий, гибкий – остановились отдышаться.
Младший шумно выдохнул:
– Как это мы забыли про «святого Переса»?
– Вы слишком увлеклись этими стихами. Неужели нельзя было почитать днем?
– Как Вы не понимаете, Тардье! Если бы отец Лазар увидел, что де Круа тайком переписал их, нам бы еще не так влетело, – и со смешком добавил, – нам еще рано их читать.
Крепыш пожал плечами:
– Ничего такого, глупости одни. А вот где мы теперь будем ночевать? Пересидеть до утра в коллеже уже не получится.
– Может, попроситься к канонику церкви Сент-Этьен-де-Гре? Тут совсем рядом и он нас знает.
– Ла Фер, Вы что, забыли, что было в прошлый раз? Он принял нас за чертей и своими воплями перебудил всю улицу. А его служанка – вот уж кто настоящая чертовка! – выплеснула на нас помои. Хорошо, что не попала.
Ла Фер звонко рассмеялся:
– Я помню! Так забавно.
Тардье хмыкнул:
– Да, есть о чем рассказать. Но что нам делать сейчас? Если мы останемся на улице, мы замерзнем.
Он потопал ногами и несколько раз энергично хлопнул себя по бокам:
– Чертовски холодно! А может… У Вас есть деньги?
– Нет, я собирался остаться в коллеже и отослал слугу.
– Слугу ладно, но деньги-то с ним зачем?
– А что Вы хотите?
– Можно пойти в трактир, снять какой-нибудь угол до утра. Вряд ли это будет очень дорого, как Вы думаете? – Тардье порылся в кошельке. – Черт, у меня совсем мало, разве что на одну бутылку вина.
– Вы что, всерьез собрались в трактир?
Тардье помялся:
– Так больше некуда. Я знаю один неплохой. Когда ко мне приезжал старший брат, он водил меня туда. Дорогу я помню.
Младший подросток колебался:
– Мы… не должны ходить в такие места. Лучше пойти домой. Вы можете переночевать у меня.
– В Ситэ? И что, мы дойдем? В такое время? Да нас прирежут по дороге! Или, в лучшем случае, поймает стража. У нас даже завалящего ножика нет.
Ла Фер вздохнул:
– Нам не разрешают носить в коллеж шпаги.
– А-а-а, – Тардье с досадой махнул рукой, – не напоминайте. Сами видите, у нас просто нет другого выхода.
– А… что это за трактир?
– «Сосновая Шишка». Это в сторону ворот Сен-Женевьев, рядом с аббатством. Не думайте, это не какая-нибудь дыра, место вполне приличное.
– Хорошо, только сначала давайте постучим к канонику. Может нам повезет?
– Ну, давайте, я, в общем, не прочь. Тогда и идти никуда не придется.
Но им не повезло. У каноника никто не выглянул поинтересоваться, что за полуночные гости скребутся в дверь. Тогда, поплотнее завернувшись в плащи, мальчишки бегом припустили по улице, желая как можно скорее оказаться в тепле.