Как это было! Как совпало-
Война, беда, мечта и юность!
И это все во мне запало
И лишь потом во мне очнулось!
Давид Самойлов
Предисловие
В старые добрые времена друзья-собеседники собирались вместе в клубе или домашней обстановке и по очереди рассказывали друг другу занятные короткие истории, свидетелями или участниками которых были сами, и обсуждали их. Такое общение многократно обогащало духовно каждого из них. Сейчас таких бесед почти нет, т.к люди больше общаются по телефону и через интернет. Книга была и может быть приятным собеседником. Рассказы не связаны единым сюжетным стержнем, и их лучше читать и не все сразу, а постепенно и вразброс. Сборник рассказов поможет вероятному читателю занять свой досуг, узнать послевоенную жизнь, мотивы и действия людей глубинки России, понять и почувствовать вятскую душу.
Люди вятские – разные. Салтыков-Щедрин в шутку называл их глуповцами и головотяпами, а в русском фольклоре живет множество забавных рассказов про непутевый вятский народ. Широко известны поговорки: «Вятские ребята хватские – семеро одного не боятся», «У нас в Вятке свои порядки» и т.п. Часть вятчан, к примеру, мелкое плутовство за большой грех не почитают. Некоторые черты характера вятского мужика кажущегося наивным простаком, но с хитрецой и «сам себе на уме» показали в образе крестьянина в кинофильме «Чапаев»– Борис Чирков, а в кинофильме «Коммунист»– Евгений Шутов. Оба народных артиста имеют вятские корни, были членами Вятского землячества в Москве и очень дорожили связями с родиной.
В большинстве Вятский народ простодушен, доверчив, наивен, законопослушен и терпелив, миролюбив и покладист, трудолюбив, мастеровит и исполнителен.
Вятчане гордятся своими великими земляками: писателем А. Грином, певцом Ф. Шаляпиным, учеными В. Бехтеревым, А. Бакулевым, художниками Васнецовыми, и Рыловым, композитором П. Чайковским, академиком Н. Рудницким, купцами Булычевыми, полководцем Л, Говоровым, космонавтом В. Савиных и очень многими другими замечательными людьми. Каждый вятчанин хранит в своей семье любовь, благодарность и светлую память своим родителям, жизнь которых пришлась на жестокий XX век войн, разрухи, репрессий и героического труда.
История города
Коренным населением Вятского края были племена угро-финской этнической ветви: чудь, удмурты, марийцы, коми, чуваши, мордва и другие малые народности. Археологические материалы городищ в крае показывают, что, мигрируя с севера и запада, русские поселенцы появились в крае в 11… 12 веках и основали здесь свои посёлки. “Русские рассеялись на свободных землях по соседству с марийцами и удмуртами. Но значительная часть нерусских племён под давлением русской колонизации постепенно отходила на юг и восток, предоставляя русским территорию по рекам: Моломе, Чепце и средней Вятки” (В.Э. т.4 с. 15).
Население края занималось земледелием, скотоводством, огородничеством, собирательством даров природы, охотой и рыболовством. В посёлках развивались ремёсла: плетение, ткачество, прядение, обработка кож, кости, дерева, глины, металла, поделки и торговля. Дружины вятчан, кроме защиты своего населения, нередко занимались грабежом соседних племён и купцов, что считалось естественным промыслом в то время. Русь со всех сторон прессовали агрессивные захватчики, промышлявшие разбоем: с севера – викинги, с запада – литовцы и немцы, с юга – татары, хазары и печенеги, с востока – половцы и монголы. Это обстоятельство заставляло славянские племена и группы малых народностей сплачиваться для обороны. Совместное проживание русских с различными малыми народностями наложило отпечаток на общую культуру, язык и быт всего вятского населения.
Поселки края постепенно укрупнялись и преобразовывались в города. Наиболее крупным и главным из них был город Вятка. Народная память сохранила названия древних районов и посёлков города: Шевели, Хлыновка, Ежовка, Кикиморка, Пупыревка, Соловьи, Кузницы и др.
Исторические исследования учёных М.Н. Тихомирова, А.В. Эммаусского, П.Н. Луппова и других показали, что город Вятка упоминается: в летописях 1374 г. и 1393 г., в «списке городов дальних и ближних» – 1390г., трудах арабского писателя аль Калкашанди – 1412г., письмах великого князя Василия I – 1425 г., грамоте митрополита Ионы – 1452г., где ясно говорится именно о городе Вятке, а не о Вятском крае в целом. На картах западноевропейских путешественников тех лет главный город края обозначен словом “Wjatka”. Очевидно, что город мог быть построен на сто лет раньше первого сохранившегося упоминания о нём, т.е. к началу 13 века, одновременно со становлением таких городов, как Вологда, Великий Устюг, Сольвычегодск и других «залесских» русских городов.
Формально до 15 века Вятская земля считалась вотчиной суздальско-нижегородских князей, посылавших туда своих наместников. В силу отдаленности края и труднопроходимой лесисто-болотистой местности, фактическое управление городом осуществляли местные выборные воеводы, ватаманы и подвойские. Протекторат на Вятскую землю между великими княжествами часто оспоривался и менялся. Самоуправление же Вятки оставалось постоянным и постепенно превратилось в автономию. Вятчане несколько раз подвергались нашествию татар (1391 г. – хана Тохтамыша, 1409г. – хана Едигея, 1468 г. – хана Ибрагима) и участвовали в междуусобных войнах с Великим Новгородом, Москвой, Казанью и другими княжествами. Известны факты участия вятских дружин в Куликовской битве 1380 г. и успешных походов вятчан на Золотую орду в 1392 г. и в 1471 г.
В 1435…1455 г.г. для защиты жителей Вятки от нашествия «Московских, Казанских и других супостатов» в центре города был построен кремль с земляным валом, рвом, деревянными стенами и башнями. От названия своего кремля весь город стал называться Хлыновым, хотя во многих случаях употреблялось и его древнее название – Вятка. Укрепление несколько раз спасало город от разграбления. Однако после длительной муждуусобной войны вятские автономисты были покорены и Вятский край окончательно присоединен к Московскому государству Иваном III в 1489 году. Название Хлынов город сохранил и носил три столетия.
В «Черемисских войнах», покорений Казанского и Астраханского ханств в 16 веке, хлыновские полки успешно сражались в Московском войске. Открылся торговый путь от Белого моря через бассейны рек Северной Двины, Сухоны, Моломы, Вятки, Камы и Волги к Каспийскому морю. Город Хлынов стал важным форпостом Московского государства на северо-востоке и получил значительное развитие в 17 и 18 веках.
В 1780 г. Екатериной II было образовано Вятское наместничество и городу вернули прежнее имя «Вятка».
В 1934 году постановлением ЦИК СССР город Вятка был переименован в честь партийного и государственного деятеля Кирова (С.М. Кострикова). Стратегией развития города стало создание индустриального центра края. Одновременно с этим в результате репрессий и гонения на церковь были разрушены многие исторические памятники архитектуры и заменены названия улиц.
В 21 веке начинается возрождение памяти, имёни города и его улиц, восстановление храмов и исторических памятных мест.
Вятка среди русских городов (14…15) веков
1. Такие мы Вятские
Четыре сестры: Ольга, Надежда, Вера и Юлия – приехали в Москву в начале 30-х годов из Вятской глубинки, после смерти их отца – священника местной церкви. Они были молоды, красивы, энергичны и амбициозны, имели среднее образование и прекрасное домашнее воспитание. Начиналась их московская жизнь с нуля: без жилья, знакомых, с самой низкооплачиваемой поденной случайной работы. Но очень скоро, благодаря трудолюбию, терпению и взаимовыручке каждая из них имела свой кров, семью и, получив высшее образование, престижную работу.
Связь с родным Вятским краем не прерывалась в основном по письмам, которые писали часто. Родных и знакомых гостей из Вятки они принимали с искренней радостью и сердечной теплотой. Первый раз мама отправила меня одного пятнадцатилетнего на летние каникулы к тёте на Украину. Очень волнуясь по поводу пересадки в Москве, она сообщила о моем проезде Ольге и Вере. Родственниками мы не были, но маму связывала с ними крепкая детская дружба. В поезде я познакомился с двумя девчонками, которые, как и я, ехали на каникулы на Украину. Мы уговорились, как проведём остановку в Москве. По прибытию поезда на вокзал я в окошко приметил тётю Веру и тётю Олю, которых узнал по фотографиям. Я попытался улизнуть в другой выход вагона. Но не тут-то было. Это был какой-то вихрь. Меня поймали, опознали, расцеловали и не успел я опомниться, как уже пил чай с алычовым вареньем на квартире в Потаповском переулке, а они сидели рядом, с восторгом разглядывали меня в четыре глаза, вслушивались в мою речь и расспрашивали о Вятке. За день они успели показать мне Москву, Красную площадь, стаскали на какую-то выставку картин и вечером проводили на Киевский вокзал. Потом я много раз, будучи в Москве, пользовался их бескорыстным гостеприимством. Говорят, что эти свойства души: доброжелательность, искренность, стремление помочь человеку – присущи всем вятским, живущим не только в Москве. Везде они организуют что-то вроде братства земляков. Самое примечательное то, что они любят иногда ходить на Ярославский вокзал Москвы к приходу поезда «Вятка» и посмотреть на приезжих, а главное послушать родную вятскую речь. Это как бальзам на душу.
Кафедральный собор ХVII век. Разрушен в 1930 г.
Скороговорку вятского говора, изобилующую множеством своеобразных фонетических, морфологических и синтаксических особенностей, трудно понять даже русскому жителю центра России, а для иностранцев просто невозможно
Вот идут по перрону Ярославского вокзала только что прибывшие пассажиры поезда «Вятка»
Внук с бабушкой:
-Лико, бауш, Москва– те сколь баска да велика! Эко народу– то кма.
– Нечо боле баять. Здись-ка брылу – то не распушшай да зенки – те разинь, а то пестерь – от уташшат. Не потеряй мотри. Песпешай – дожж будет, замочит фсё нашо имушшество-то.
Старик объясняет попутчице:
– Г доцери приехау. Повидацця. Онна дочи – то у меня. Мати – то ужо стара стала. Ко смерти нашо дело подвигаецця.
Молодая девка объясняет, встретившим ее родственникам:
– На враця хоцу уцицця, буди на фелшора.
Стайка школьников, приехавшая на экскурсию в Москву.
– Учительнича баяла – сперва в чентер на Красну плошшадь надо. Туды и пойдем.
Удивительно и то, что эта связь взаимна и носит порой какой-то мистический характер. Однажды осенью, будучи в районе близ их родины в суете забот командировки, мне вдруг совершенно беспричинно захотелось сделать им сюрприз. Всё сложилось просто, удачно и быстро: у хозяйки дома я купил отборный лук-репку, а на почте нашелся подходящий ящик. Их удивлению не было предела, когда пришел этот привет с родных мест. «Мы никак не могли понять, – говорили потом они, – как ты догадался, что у нас проблемы именно с луком».
С годами ностальгия по Вятке и родным пенатам не ослабевает. Не так давно две девяностолетние бабушки рискнули навестить родное село и побродить по милым сердцу просторам. Когда в окошке вагона замелькали остроконечные елочки, они не смогли сдержать слез.
Вид на р. Вятку
2. Две разные ВЕРЫ
Вера Павловна была из простой крестьянской семьи. Крепкие мужчины семьи занимались лесосплавом по рекам Вятке, Каме и Волге, женщины занимались домашним хозяйством и воспитывали детей.
Вера Павловна, как говорят в народе, была «шибко партийной». Идеи революции и социальной справедливости полностью и надолго захватили её ум и душу, и вера эта была крепка.
Постепенно занятия домашним хозяйством отошли у неё на второй план, а женские радости просто не интересовали. Родив в свое время пятерых детей, она переложила их воспитание на мужа. Жили на разных квартирах, часто переезжая. Умерла во младенчестве дочь. Муж устал от такой жизни и, когда дети подросли, ушел к другой женщине, создав нормальную семью.
Дети были умны, здоровы и самостоятельны. Старший сын очень рано пошел работать и скоро стал мастером на все руки. Средний был определен в интернат на гособеспечение, закончил отлично педучилище и университет, готовился к аспирантуре. Младшие браться сидели дома, читали книжки, рисовали, рассматривали картинки старых журналов и газет. Из дома выходили редко, т.к. имели одни штаны на двоих.
Вера Павловна, получив свободу, ушла с головой в партийную работу. Она рано уходила на работу, появлялась дома затемно, много курила, перекусывала, где придется, часто ночевала на рабочем месте. В партийной иерархии она была работником средней руки этакой «рабочей лошадкой», на которую валили всё, пока везёт. А вести она могла много. От природы она была здорова, крепка, энергична и хорошо образованна.
Когда грянула война, старшие сыновья сразу ушли на фронт. Один погиб в августе 1941 года на Корельском фронте. Через два года призвали младших на Дальний Восток.
Когда в пригородном колхозе не осталось мужиков, её на год направили в колхоз – председателем. Жила она в большой холодной колхозной конторе. Как-то летом родственники решили съездить к ней в колхоз, видимо, с тайной надеждой немного подкормиться. Взяли и меня. Прожив одни сутки, вернулись ни с чем. Спали на жестких лавках. У неё ничего своего не было. Остались тоскливые воспоминания пустой избы с обрывками на стенах каких-то плакатов.
После колхоза она работала на почтамте и лектором в обществе «Знание», где специализировалось по атеистической пропаганде, жестоко обличая церковь, как «опиум народа» и утверждая коммунистическую идеологию.
В войну Вера Павловна имела привилегированную продовольственную карточку, положенную ей по партийному рангу. Никаких других привилегий она не имела и не добивалась, продолжала жить в комнате коммуналки в деревянном доме. Робкие намеки родственников на хлопоты по улучшению жилья резко пресекала: «Люди ещё в подвалах живут».
В свободные минуты и праздники любила слушать пластинки
Э. Карузо, Ф. Шаляпина, В. Собинова, могла и сама спеть и сыграть на гитаре. Втайне от всех Вера Павловна писала стихи.
После выхода на пенсию она сдала свою комнату государству и жила попеременно у сыновей, где создавала много неудобств из-за своего общительного и властного характера. Дети выхлопотали для неё комнату в благоустроенном доме в центре города.
На здоровье она никогда не жаловалась, поэтому её смерть для всех была неожиданной. Успокоилась Вера Павловна на Макарьевском кладбище под мощной кривой березой у самой дороги, по которой постоянно ходят люди.
Судьба Веры Евгеньевны была совершенно другой, и более трагичной. Она была истинно православной веры.
Вера родилась в многодетной учительской семье, благородные корни рода которой уходят в далекое прошлое. Получив хорошее образование, она работала учительницей младших классов. Замуж вышла по настоянию родителей за молодого красивого священника отца Леонида и родила семерых детей (трое умерли во младенчестве).
Отец Леонид служил в прекрасной церкви, построенной в середине XIX века в честь победы в Отечественной войне 1812 года. Семья жила в хорошем большом доме с приусадебным участком.
Тихую благополучную жизнь села нарушили революционные события. Малообразованные крестьяне, получившие власть, не имея опыта управления, растерялись и предложили возглавить сельсовет отцу Леониду. Он и раньше, защищая интересы крестьян, писал за них прошения в губернское управление и не без успеха. Поэтому его авторитет был велик. Но вскоре, не сумев преодолеть тупость чиновников новой власти, вернулся в церковь. Поводом послужил один трагический случай. При продразверстке у крестьян изымали «лишний хлеб». Один крестьянин, естественно, часть своего хлеба припрятал для питания семьи и на будущий сев. Но когда приехавший продотряд во главе с молодым энергичным командиром (в будущем прославленным маршалом) нашел и стал отбирать и этот хлеб, многодетный мужик оказал сопротивление. Его, невзирая на слезы семьи и протесты отца Леонида, вывели на берег реки Моломы и публично расстреляли. В ту зиму только в этой семье из девяти человек от голода и болезней умерло пятеро.1
В конце 20-х годов начались жестокие репрессии на священнослужителей. Отец Леонид был арестован и сослан в каторжные работы на Печорскую железную дорогу, где погиб от непосильного труда и болезни. В Костромской тюрьме от голода и холода умер его отец репрессированный священник – Иван Николаевич.
Дом отобрали, детей выгнали из школы, и семья осталась без средств к существованию. Некоторое время все вместе со стариками родителями жили в тесной холодной церковной сторожке. Вера Евгеньевна, предвидя катастрофу, разослала детей и стариков по родне в Вологду, Кострому, Вохму. Две дочери 15 лет и 5 лет отправились пешком за 240 км с обозом стеклотары в Вятку, где их на первых порах приютили дальние родственники. Скоро Веру Евгеньевну арестовали и выслали на поселение в Сибирь.
В церкви прекрасные росписи стен уничтожили, а само здание церкви было использовано под мастерские, загажено, а потом заброшено. Памятники у церкви выбросили, некрополь сравняли с землей и на его месте сделали площадку для танцев.
После 10 лет кошмара ссылки Вера Евгеньевна вернулась, пыталась найти и вернуть часть имущества, но дома уже не было. В их доме власти сделали контору, а после очередной разгульной пьянки конторщиков, дом сгорел. Имущество растащили соседи. Жила Вера Евгеньевна теперь попеременно у родственников и детей, ставших уже взрослыми.
Сколько бед пришлось перенесть этой маленькой, худенькой и слабой на вид женщине, но она не очерствела, и не озлобилась душой. Она продолжила учить детей грамоте, доброте, скромности, терпению, состраданию и прививать уважение к православной вере. Где смогла, окрестила внуков. Похоронили Веру Евгеньевну на старинном кладбище в Ярославле. О ней осталась добрая память.
3. Ночью
Алик проснулся ночью от щемящего чувства голода. Он перебрался через спящую мать и пошел сначала в туалет, а потом на кухню в надежде найти что-нибудь съестное. Но ничего не нашёл. Тогда он стал выскребать и вылизывать сковородку, на которой соседи вечером жарили картошку и оставили немытой. Мать застала его за этим занятием и, достав из шкафчика, дала ему половину соевой конфетки и забрала спать.
Старшие дети Зина и Валерик спали спокойно. Поправив на них сползающее одеяло, она улеглась сама. Алик уткнулся в теплый бочок матери, скоро уснул, выпустив на подушку слюнку. Глянула на часы – 3 часа 20 минут. Некоторое время она лежала неподвижно, боясь разбудить сына, потом, осторожно потянулась и расправила свое уставшее за день тело.
Она работала уборщицей в обкоме профсоюзов, получала немного, но могла сводить концы с концами. Платили пособие на детей и за убитого в первые дни войны мужа. Изредка многодетным семьям давали кое-что из продуктов и одежды от американской помощи по ленд-лизу. Она подумала, что картошка кончилась, но мука осталась ещё на пару недель и до получки – хватит. Утром она сварит «завариху». Скоро весна. Вспомнила, как прошлой весной она с Колей и детьми ходила за реку собирать песты и луговой лук. Ничего, доживем до весны – пойдем снова. Только вот Коли не будет с нами никогда. Она тяжело вздохнула. Подкатил ком к горлу, и навернулись слёзы. Будь проклята эта война, но надо жить. Скоро сон сморил её.
4. Так сложилась жизнь
Маленького белобрысого вихрастого мальчишку родные почему-то звали Тохей. Ранняя юность Тохея пришлась на революционные годы, и он запомнил их неразбериху, разруху и голод. Мать, кроме домашнего хозяйства и воспитания двоих детей, занималась шитьем на дому. Малыш крутился у ног матери и любил наблюдать, как ловко в её тонких пальцах блестящие ножницы, приятно похрустывая, режут выкройки из старых газет, как мать наматывает шпулю и заправляет её в челнок швейной машины «Зингер», как затем продевает нитку сквозь различные отверстия и начинает шить. Ему нравилось быстро вращающееся колесо машины и даже её стук.
Отец его был квалифицированный медник-жестянщик и работал на заводе. А поскольку денег хронически не хватало, то он тоже подрабатывал дома ремонтом разной хозяйственной утвари. Тохей с восторгом смотрел на работу отца, который иногда разрешал ему подсобить и поддержать какую-нибудь жестянку или инструмент. От отца пахло металлом, керосином и канифолью, и этот запах Тохею нравился. Клиентура у родителей была небогатая, платили немного и порой натурой. Но люди всегда ценили истинное мастерство, уважали отца и мать, при встрече на улице приветливо улыбались и первыми здоровались. Это не ускользнуло от внимательного малыша и наполняло его душу гордостью.
По окончанию школы у него развивалось сразу несколько увлечений: рисование, радиодело, музыка, спорт, кино, охота и рыбалка. Его хвалили художники за вполне профессиональные картины маслом. Радиодело он изучил сам по журналам «Радио», мастерил радиоприемники, настраивая их по слуху – без приборов.
В футбол играл за лучшую городскую команду тех лет – «Урожай». Музыка была больше для души, любил слушать популярные мелодии из оперетт и сам играл в самодеятельном оркестре на трубе и струнных. Кино же стало его профессией. Он в совершенстве овладел современной киноаппаратурой, учился заочно в Ленинградском кинотехникуме и работал киномехаником в городских кинотеатрах. И звали юношу уже уважительно Анатолий Дмитриевич.
Ему было 30 лет, когда грянула война. Вместе с другими вятскими мужиками он держал оборону на Ленинградском фронте. В ноябре был ранен и вернулся домой с покалеченной правой рукой. Пальцы не слушались. Пришлось оставить любимое дело и стать чиновником. Характер его и раньше непростой, для многих казался теперь просто невыносимым. Суровый и жёсткий, он не терпел непрофессионализма в работе, лжи и корысти. Домашних удивляла его тихая ненависть к партократам, которая порой сквозила в его язвительных замечаниях. Тому были, видимо, причины, непонятные для близких и не безопасные, поэтому родные помалкивали. О войне он рассказывал мало: «В первые месяцы войны немец сытый и хорошо вооруженный наступал. Многие тогда погибли. С одной винтовкой на двоих, да по две обоймы патронов на брата, попробуй повоюй». После очередного минометного обстрела его, истекающего кровью, нашел с собакой свой вятский санитар и помог добраться до медсанбата. Санитара он не запомнил, а вот к собакам сохранил теплое чувство благодарности. Для бездомной псины у него в кармане часто находился кусок хлеба, сахарок или косточка. Военные заслуги его отметили уже после войны, и в день победы он, также как другие фронтовики, пристегивал на пиджак орденские планки. Он любил слушать духовой оркестр и смотреть по TV военный парад с Красной площади. Но его раздражала излишняя шумиха: «Развели шоумены вакханалию. Помолчать время, подумать, да поплакать. Ведь более 20 миллионов погибло. Какой кровью далась эта победа». Резко отрицательно относился он к переименованию имен города и улиц в честь партийных и государственных деятелей и к разрушению храмов. Упорно продолжал называть улицы по старому: Никитская, Пятницкая, Казанская Спасская.
В конце жизни вернулась его детская страсть к рыбалке на Вятке. Он купил хорошую лодку с мощным мотором «Нептун» и целыми днями пропадал на реке. Там, на берегу реки, он тихо одиноко скончался. Так сложилась жизнь этого многогранно талантливого человека, покалеченного войной.
5. Послевоенная жертва
С войны в наш большой четырехэтажный дом вернулись только 6 человек, среди которых был Василий Михайлович. Воевал он с 1943 года в армии генерала К. Рокоссовского, что уже много значило. На офицерском кителе его было несколько боевых наград, а на теле немало шрамов, челюстное ранение и контузия, последствия которой позже скажутся неожиданно и трагически.
Жена его была довольно заурядной внешности блондинка, всегда ярко накрашенная, модная, с прекрасной фигурой. Он баловал жену трофейными украшениями и новыми нарядами. Сам он носил китель без погон, синие галифе и до зеркального блеска начищенные сапоги. Внешне это была благополучная пара, которую видели на вечерах и концертах в доме офицеров, где на зависть одиноких женщин, они лихо вытанцовывали фокстрот «Рио-Рита». Детей у них не было. У Василия Михайловича были две страсти: борьба и гармонь. Смотреть на борьбу он ходил на последнее отделение в цирк. За любимых борцов болел азартно и темпераментно.
Слушать игру гармонистов ездил на барахолку в Чижи, где они обычно собирались. Пока были деньги, был щедр и широк душой. Фронтовой привычкой, была пьянка. Специальности у него не было и определиться с работой он не мог. Ему было 33 года. Учиться, как он считал, было поздно. Идти на неквалифицированный труд не позволяла гордость офицера. Свою невостребованность он глушил вином. Крепко выпивший, он становился груб, драчлив и плохо контролировал свой взрывной темперамент. Тогда слышались крик – «Убью!», грубая ругань и грохот в их комнате. Бывало, жена его выбегала в одной комбинации, пряталась у соседей и со слезами причитала: «У него не стоит, а я виновата».
После очередного запоя в состоянии глубокой депрессии он застрелился.
Дети слушали кухонные рассказы взрослых
– Жаль Василия. С немцами совладал, а вот с собой справиться не смог.
– Тоня виновата. Не смогла его душу «смятую» разгладить. До войны ласковой и душевной была.
– Не надо, бабы. Война покалечила не только тела, но и души людей. «Не судите, да не судимы будете».
6. Рассказ штрафника
Эту историю рассказал мне сосед по комнате в доме отдыха. Это был крепкий старик лет 65, приехавший из г. Слободского. При нашем знакомстве по его выговору, я заметил, что он не местный. «Так и есть» – сказал он и позже на досуге рассказал мне свою историю.
«Родился и вырос я на Волге, под Сталинградом. Закончил школу, военные курсы, служил, участвовал в финской войне, а к началу Отечественной войны с Германией был уже опытным кадровым военным – старшиной.
Летом 1942 года немец пёр крепко. Мы с боями вынуждены были отходить. Бывало какой-нибудь населенный пункт брали по несколько раз – то мы, то немцы. Случилось, что у одной деревни нас накрыл жесткий минометный обстрел. Очнувшись от легкой контузии, я увидел, что немцы на нашей позиции добивают раненых. Ни погибать, ни сдаваться не хотел, поэтому скрытно, ужом пробрался до дома в деревне. Скинув гимнастерку, брюки и сапоги, припрятал их, в сарае взял косу-литовку и в наглую вышел из дома. Я носил тогда бороду и вполне сошел за хозяина. Немцы на меня цыкнули: «Sitzen nach Hause!». Не до меня им было. Старушка – хозяйка меня не выдала и накормила. Утром наши вышибли немцев из деревни. Сарай, где я припрятал свою амуницию – догорал. Я предстал пред молодым особистом в исподнем без документов и оружия. Доказать, что я только вчера был в бою не смог, только морду побили зря. Скоро опять попёр немец, и уже нам всем вместе пришлось драпать. Из окружения вышли немногие. Я вытащил раненого особиста, он же меня и выдал. Судили меня как изменника Родины и в штрафбат. Был я в то время крепкий, выносливый и осторожный, грудью на пулемет не лез, в белый свет зря не палил, за спинами других не прятался – все были на виду. Воевал с умом: помнил заповедь… остаться живым, а немцу урон причинял немалый. Штрафников погибало много, но мне везло. Бог миловал, воевал долго.
Атака. Рис. О. Верейского
Уже в конце войны в Прибалтике немец сидел в укрепленной обороне. Приказали нам взять одну лесистую высотку. Она неожиданно оказалась сильно укрепленной, дошло до рукопашной, и когда командиры решили, что штрафники все погибли, её просто накрыли артиллерией, смешав прах своих и немцев с землей.
Очнулся ночью от холода. Тишина и никого, кроме трупов. Пошарил в разбитой землянке. Нашел консервы, хлеб, вино. Поел, стащил с убитого немца шинель, завернулся и уснул.
Разбудили утром свои – трофейщики. Приняли сперва за немца, потом за предателя. Побили, конечно, потом опять суд, и я оказался в Вятском крае. Обидно было, воевал честно, и такой финал. Пробовал бежать. Куда там. Трое суток бродил по лесам и болотам, спал, можно сказать, «бок о бок» со зверьем. Вернулся назад. Срок отбыл. Женился на местной. Освоился, живу нормально, ещё работаю. Родня звала на Волгу, да привык я здесь и сроднился с вятскими и сам давно считаю себя вятским».
7. Разбитая семья
В семье было четверо детей: старшая – девочка и трое парней. Младшему в 1945 году было 8 лет. Отец вернулся с фронта раненым, насквозь простуженным и больным. Некоторое время поработал кочегаром и вскоре умер. Мать служила в ЖЭКе. С горя, нищеты и безысходности запила и погибла от инфаркта возле дома. Девочку взяли родственники в город Горький. Парни остались одни.
В их комнате было две койки, стол и тумбочка. Одежда висела на гвоздях, вбитых в стену. Окна закрывали газетами, прикрывая нищету их жилья от любопытных прохожих. Смышленые братья Гена и Сема подрабатывали на конюшне конторы ЖЭКа и, где могли, подворовывали на пропитание. Когда кто-нибудь попадался, то его воспитывали и прощали или садили на небольшой срок. Так уж получилось: когда выходил из тюрьмы Гена, сажали Сему. Младшего Витю они берегли.
Ребят на дворе было много. С ребятами соседних дворов миру обычно не хватало, и братья Семён и Геннадий были авторитетными вожаками подростков. Их уважали за силу и справедливость. Бандитами они не были.
Часто, собираясь на крыше сарая, пацаны слушали их веселые байки и сентиментальные заунывные тюремные песни на блатном жаргоне. Пел Гена задушевно, неумело подыгрывая себе на разбитой гитаре.
Много лет спустя, поздним вечером на остановке автобуса ко мне подошел худой небритый мужик и улыбнулся беззубым ртом. Трудно было узнать в сутулом невысоком человеке некогда грозного дворового авторитета. Геннадий?! Нам удалось немного поговорить. Он рассказал: «Сёма умер в тюрьме. Витя окончил железнодорожное училище и стал машинистом. Тоня всю жизнь работала на фабрике в Горьком». Сам Геннадий жил там же. Работал грузчиком в магазинах.
Позже я узнал, что тем же вечером он попал в пьяную драку, был сильно избит и скончался в больнице.
8. Два урока
В послевоенные годы, когда я достаточно подрос, мама доверяла мне ходить одному в магазин за какой-нибудь мелкой покупкой. Денег обычно давала ровно на покупку, но в этот раз дала 50 рублей и наказала не терять сдачу. Зажав в кулаке большую денежку я попал в магазин. Отбив чек в кассе и получив у прилавка, что следовало, я пересчитал сдачу. Денег оказалось на 10 рублей больше ожидаемого. Очень обрадовавшись, я в припрыжку побежал домой. Мать на кухне стирала белье. Узнав мою радостную весть, она, оставив стирку и устало смахнув пену со лба, строго посмотрела на меня и просто сказала: «пойди и верни». Я поплелся назад. По дороге, поразмыслив, понял, что поступаю благородно. Уверенно зайдя в магазин, я положил на тарелочку в кассе 10 рублей и сбивчиво объяснил кассирше, что она сдала лишку. Вопреки моему ожиданию радостной благодарности, кассирша молча взяла деньги и сунула их в один из ящиков кассы. Подошедший мужик грубо толкнул меня: «Ну, чего встал, отойди».
Конец ознакомительного фрагмента.