Собрание сочинений. 1 том. Виктор Нелюбин: Вы читаете хорошую прозу (Николай Ольков)

О творчестве николая олькова

Давний товарищ, выпускник Литинститута, попросил меня найти время для знакомства с творчеством его товарища, живущего в Сибири и издающего в последние годы по две, а то и более книги в год. Почти все его книги есть в Ленинке, ныне Российской Государственной библиотеке, но тиражи очень скромные – для внутреннего пользования тиражи, а издательство провинциальное, маркетингом не занимается. Так что автор практически неизвестен, хотя, как оказалось, это несправедливо, я читал всё с радостным чувством долгожданного обращения к традициям, увы! забываемой русской классики.

Это Николай Ольков, член Союза писателей России, довольно зрелого возраста человек, много ездил по стране, служил по десятку ведомств. Тоже выпускник Литинститута, в девяностые годы неожиданно для всех и для себя тоже, как признается, построил небольшую церквушку в деревне. Похоже, с этого события началось второе пришествие автора в литературу, к сборнику только что опубликованных рассказов «Ремезиное гнёздышко», бывшему дипломной работой в институте, добавились новые книги, большей частью очерковые и публицистические, но появились самодостаточные художественные издания. Должен оговориться, что этим словом я подчеркиваю художественную, рожденную вымыслом прозу, потому что и документальные вещи Николай Ольков пишет добротно, чистым языком, образно и красиво.

Отмечу изобретательность, с какой автор подходит к работе над документалистикой. В одном предисловии он признаётся, что пишет не под заказ, а только о тех людях, которые ему интересны. Потому рождаются серии книжек о почётных гражданах двух сельских районов, очень своевременная, актуальная серия «Диалоги о наших временах», позволяющая людям старшего поколения, имеющим богатую биографию, рассказать о своём времени и порассуждать о настоящем.

Свое 60-летие писатель отметил оригинальной исповедью «Признаюсь, что живу», в которой не столько сам автор и его юбилей, сколько время и люди, которые его окружали и с какими сводила судьба: старец Тимофей, первый секретарь райкома Кныш, писатель Иван Ермаков, Герой Труда Гурушкин, краевед Малышев, зампред Совмина СССР Никитин, епископ Димитрий, журналисты, крестьяне. И – женщины. Автор так подает эти сцены, что принимаешь их за фрагменты рассказов и повестей, но нет-нет, да и мелькнёт мысль: о себе пишет, своё сердце греет. И пусть его…

Еще о двух книгах следует сказать отдельно. В 2004 году Николай Ольков издает свои журналистские работы: очерки, статьи, интервью под заголовком «Деревенские перемены. Тюменское село на пути реформ». Не будучи знакомым с сельским хозяйством Тюменщины, после прочтения книги я понял нехитрый замысел автора: он так расположил материалы, что вывод, как надо бы жить и работать, напрашивается сам собой. И как не надо – тоже очевидно. Автор получил премию «Публицист года», и этим всё закончилось. А ведь такие сборники могли стать регулярными, в них много отфильтрованных мыслей и выводов. Конечно, это дело губернских властей, я только констатирую.

Несколько лет назад Николай Ольков выпускает очерки истории Бердюжского района Тюменской области под милым названием «Синеокая сторона», книга эта не является учебником истории, она о том, как и какими автор увидел события, людей, процессы. Наверное, с ним можно поспорить, но подкупает его умение оказаться среди первых поселенцев, среди восставших крестьян, среди победивших фашизм скромных русских мужиков. Подкупают горячность, вплоть до душевного срыва, нежный лиризм и неудержимый оптимизм. Едва ли случайно повествование обрывается на кровавых событиях демократического переворота, когда автор ставит точку: «Это уже совсем другая история!»

С особым вниманием прочитал я повести и рассказы Николая Олькова, несколько книг, до обидного скромно изданных, но населённых живыми людьми, страстными, любящими, работящими. Они землю свою любят и Родину, они воюют и пашут, сочиняют музыку и растят детей. Может быть, их беда в том, что они слепо верят властям, и тем, и этим, их обманывают, а они верят, так принято. Но горе всем, если вера эта оборвалась, истончилась, тогда – бунт, пророчески названный бессмысленным и беспощадным. Сибирское крестьянское восстание против коммунистов в 1921 году, с жестокой точностью описанное в повести «Гриша Атаманов», автор называет заговором обречённых, но тысячи крестьян по Сибири поднимаются, а Ишимский фронт становится основным на театре новой гражданской войны. Фронтом командует Григорий Атаманов, ему 23 года, он умён, красив, утверждает лозунг «За советы без коммунистов», отвергает все партии, кроме той, к которой принадлежит по рождению, это русская партия.

Наше отношение к крестьянским выступлениям против советской власти в 1920—30 годах изменилось, прежде нас учили, что всё это происки кулаков и эсеров, потом открылись источники, по которым провоцирующим фактором восстаний оказалась бесчеловечная политика большевиков, а в Ишимском крае – откровенно антинародная продразвёрстка. Отношения могут меняться, но события и люди остаются. Григорий Атаманов – личность историческая, но о нём мало что известно, как и о других участниках борьбы, потому автор пишет его, каким он мог быть в рамках тех событий и того времени, практически четырех месяцев, с момента избрания командующим до расстрела по приговору своей же контрразведки.

Григорий принадлежит к сильному роду Атамановых, крепко обосновавшихся в Ишимском уезде, ему есть за что воевать, хотя материальный аспект борьбы находится в стороне, его как бы вообще нет. И в словах, и в мыслях молодого командарма вечно великие и недостижимые идеи: свобода, равенство, духовность, причём дух свободы витает над восставшим народом, и глубоко символично, что последний бой мятежники принимают в церковной ограде под колокольный звон. «Не каждому православному выпадет такое счастье!» – эти печальные и гордые слова повстанца венчают короткую борьбу за свободу. Скажем и мы: не каждому писателю удается найти такие краски и такие звуки.

Наверное, духовным наследником Атаманова стал герой повести «Глухомань» Григорий Гурушкин, он тоже предан малой своей родине, крестьянскому труду, он так же горячо борется за право крестьянина быть свободным. Гурушкин в условиях социализма создаёт сильное хозяйство и видит его завтрашний светлый день, но опять приходят люди со стороны, не имеющие с крестьянским бытом ничего общего, приходят, чтобы «научить мужика новой жизни». В который раз! Но тут иные условия, и уже нет вооруженного протеста, зато есть столь же высокое по накалу нравственное противостояние новых хозяев и действительных тружеников совхоза, чётко обозначен социальный и материальный раскол в народе, намечено почти необратимое падение большой его части в предсказанную бездну алкоголя и наркоты. Автор, хорошо знающий село, пишет эти страницы как репортаж со страшной гражданской панихиды, становится протестующим публицистом. Если это не добавляет достоинства повести как жанру, то гражданский уровень писателя—патриота поднимает безусловно.

Несколько особняком в ряду художественных книг Николая Олькова стоит роман «И ныне и присно», но и он строится на понятиях долга и чести, достоинства и свободы. Сюжет неожиданный для писателя—деревенщика, что ещё раз показывает условность подобной квалификации творчества: семья учёного из Варшавы переводится в Петербург, где сын историка Бронислав случайно встречается с Великой Княжной Анастасией, между юными людьми возникают трепетные отношения, далее происходят известные события: Мировая война, революция, арест царской фамилии и последующий подлый расстрел. Автор проводит Бронислава по всем кругам земного ада: чужое имя, лагерь, штрафбат, потеря семьи, снова арест – и через все это он пронес нежную, неземную любовь к Анастасии, Стане, так она разрешила называть её. А он дочь свою так назвал и просил передавать это имя из поколения в поколение. Журналист Никита Онисимов, в юности ставший другом Бронислава, через много лет почти случайно раскрывает тайну польского мальчика, встретившись с его внучкой Анастасией.

Но это только канва. А по ней вышиты картины сибирской природы, зимней, весенней, летней, и сделано это блестяще, природа не фон, а активный участник или предвестник событий. По ней писана коллективизация, и опять новый взгляд, нет копирования, ощущения вторичности материала. По ней нарисован православный подвижник Тимофей Кузин, личность колоритная, убедительная. Тут же генерал Невелин и сотрудник НКВД Форин. Животная ненависть большевиков к православию высветилась в краткой сцене изуверского разрушения церкви.

В предисловии к этой книге известный писатель Зот Тоболкин, первым прочитавший повесть, испуганно удивляется: а ведь мог и не прочитать, и многое потерял бы. Писатель Владимир Крупин в более поздней рецензии называет автора «человеком одаренным и православным – чего же ещё?». Но и этих оценок оказалось мало, чтобы ведающие издательскими деньгами поддержали хорошую книгу.

Рассказы Николая Олькова заслуживают самостоятельного анализа, каждый имеет ясный сюжет, выразительные диалоги, эмоциональную развязку. Не стоит, пожалуй, удивляться многообразию тем в творчестве пожившего и повидавшего человека. Он пишет трагедию и пафос библейского Иуды, смерть крестьянина Якова Васильевича, трогательную любовь в рассказах «Крутые Озерки», «Черемухи цвет» и солидной по объему «Книге любви», рассказывает об отце, а ещё есть подборка времен социализма и Литинститута, где через сдержанность и условности протискиваются образы, мысли, диалоги будущего серьёзного писателя.

Рассказы сборника «Подарок судьбы» я прочел с огромным удовольствием и порадовался, каким богатством распоряжается Николай Ольков, сколь интересен и многообразен мир, в котором он живет. Рассказы тонкие, лиричные, чистые. Их герои живут в деревне, наверное, там еще много таких честных и решительных, как Семен Золотухин, таких увлеченных и мудрых, как «нюхач», бесхитростных и простоватых, как тетя Таня и дядя Федя. Рассказ «Встреча» могу назвать классическим, он ёмкий, яркий, герой весь на виду, на пяти страницах необратимая душевная трагедия человека.

Отдельно о большом рассказе, давшем название всей книге. Это рассказ о любви, а Николай Ольков «умеет писать любовь так, как сейчас уже не пишут» (литературовед Юрий Мешков). В романе «И ныне и присно» несколько любовных линий, они все разные, но глубина и чистота их поразительно прекрасны. Чувство Бронислава Лячека к Великой Княжне Анастасии с полным правом можно назвать святыми. В «Глухомани» Сёма и Дарья, любящие сердца, так и не смогли выдержать испытания судьбы и жизнь прожили хоть и рядом, но врозь.

Невозможно и ненужно пересказывать отношения мужчины и женщины, но «Подарок судьбы» – особый случай: в деревню на жительство приехал известный композитор и несколько лет был в отношениях с молодой особой из местных. Отношения вдруг окончились, и композитор на своём автомобиле бросается под встречный грузовик. Банально? Нет. Рассказ ведется от имени капитана милиции, которому поручено расследовать трагедию, тот и выходит на любовную линию, подаёт её «на своём уровне», что усиливает лиризм, придает, насколько это уместно, улыбку и даже смягчает ужас происшедшего. Психологии здесь больше, чем событий, а вариантов оценок случившегося столько же, сколько читателей. Автор путает все карты, когда выясняется, что между любовниками была договорённость: появится у кого-то другой интерес – преград не ставить. Если несерьёзный это был разговор, тогда вся картина смотрится как подлая измена женщины. А если мужчина подписывался под таким договором, не предполагая, как изменится его отношение к женщине к моменту предъявления ею своего права, тогда что? Следователь приводит два десятка фрагментов писем и дневниковых записей композитора, тем самым прослеживая почти незримый путь его к решению покончить с жизнью. Но до этого – упреки, заверения в равнодушии, приступы ревности, ненависти и откровения любви. Писатель заставляет смеяться и плакать, сожалеть о погибшем чувстве и ненавидеть измену. А ведь читатель не вдруг поймет, что его чувствами распоряжается гибкая мысль многое понимающего человека. Николай Ольков написал, без сомнения, один из самых сильных лирических рассказов сегодняшней русской литературы.

Для всех, кто следит за творчеством Николая Олькова, который с завидной регулярностью радует читателей новыми произведениями, и эта книга будет очередной приятной неожиданностью. Давно живущая в обществе проблема отношений человека и алкоголя редко становится предметом художественного исследования, из серьезных литературных произведений можно назвать лишь повесть Виля Липатова «Серая мышь», изданную более сорока лет назад. И вот новая попытка, повесть «Птица, залетевшая в окно».

Верный своей деревенской тематике, автор свел в одном селе бывшего передовика совхоза Филимона Бастрыкова, умельца Артема Беспалого, сторожа Ваню Киричонка, районного руководителя Федора Ганюшкина. У каждого своя жизнь и своя судьба, но всех их объединяет зависимость от спиртного, они алкоголики.

Автор ведет своих героев аккуратно, неброско, и читатель видит, как спивается до самоубийства один, как нелепо гибнет, «с вина сгорает» другой, как неуклюже складывается семейная жизнь третьего. Федор Ганюшкин появляется молодым и красивым, это послевоенное поколение советских людей, попавшее в десятилетия всенародного пития, когда застольем сопровождалось все: свадьбы и похороны, выборы и партсобрания, премии и выговора. Умный, все понимающий Ганюшкин быстро делает карьеру, но надлом случился в самом ее начале, и он растет, обреченный на падение. Беспринципный в карьере и болезненно принципиальный в отношениях с женой, Ганюшкин становится жертвой собственных амбиций, и только через большие нравственные и физические страдания приходит к истине.

Следует заметить, что в произведениях Николая Олькова часто появляется некий старец, воплощение православной традиции и нравственности, наделенный редким даром убеждать людей. И здесь к Ганюшкину приходит бородатый, чистенький и богообразный старичок, приходит в период карьерного подъёма героя и одновременно его нравственного падения, предупреждает о возможных страшных испытаниях и уже в конце их помогает встать на ноги.

Личная жизнь Ганюшкина вяжется тугими, но гнилыми узлами, её эмоциональная составляющая мечется от взлетов к падениям, развивающийся алкоголизм разрушает психику героя, его жена Елизавета разрывается между супружеским долгом и здравым смыслом. Отношения супругов Ганюшкиных на протяжении двадцати лет совместной жизни показаны автором деликатно и убедительно, психологически точно.

Все действие происходит на фоне обычной сельской жизни с её традициями и нравами, где с грустинкой, где с шуткой. В повести есть новелла о жизни Поликарпа Евдиновича, странного и в то же время простого русского человека, вобравшего в себя всю многострадальную историю своей родины. Это тоже одна из особенностей творчества Николая Олькова, подобные новеллы появляются во всех его крупных произведениях.

Птица, даже только севшая на окно, всегда считалась дурной приметой. А тут какие-то черные птицы влетают в избушку Ивана Киричонка, и об этом говорит деревня. Вскоре Ивана не стало. И в последней сцене повести, когда вся семья Ганюшкиных собралась в доме после целого ряда трагических событий, в открытое окно влетает птичка. К счастью, это была ласточка…

Жанр «Сказываний» определить сложно, это и эссе, и новелла, и даже частично повесть, хотя автор назвал их сказом. Но не это важно. Очень ценно, что в произведении в единую систему выстроены многолетние наблюдения писателя за бытом и обычаями, традициями и нравами сибирской деревни, образом жизни русских крестьян прошлых лет и веков. Есть тут что-то от «Лада» незабвенного Василия Белова. Написанные живо и эмоционально, «Ферапонта Андомина сказывания» с интересом читаются и могут стать предметом исследования специалистов.

Из глубин веков посмотри в нашу сторону, легенды переслушай и летописи пошевели, мудрых русских классиков почитай – всюду найдешь великое в самом простом человеке. Что былинные богатыри, что ратные герои Куликовской, Полтавской и иных Бородинских битв, что тульский мастеровой, сумевший импортной блохе подковы поставить, что Теркин Вася, гармонист и воин. Теперь к этой компании надо причислить и Лаврушу Акимушкина, рядового Красной Армии, жестоко пострадавшего от осколка снаряда, снявшего с Лаврика верхушку черепа. С того момента и стали случаться с ним такие события, что он и сам не мог понять, где в данный момент находится – то ли на грешной земле, то ли в небесных просторах.

А судьбой ему отмерена была доля крестьянская, желанная, унаследованная. Он босой ногой в щенячьем еще возрасте пробежался по уплотненному плужком жирному чернозему, толстый слой которого кривой лемех отвалил на сторону, и дорожка, образовавшаяся под лемехом, так и звала вперед, так и манила. Но нельзя убежать, потому что это дед Максим доверил ему первую в жизни борозду проложить, как можно обмануть? Дед Максим стоит и смотрит. И так по всей жизни Лаврика, даже после смерти дедушка приходил и давал советы, как жить.

Круто все переменилось в Акимушкином дворе, когда наступила колхозная жизнь. Правда, добрый человек опередил события, посоветовал, как голышом не остаться, чем и воспользовался отец Павел Максимович, но видимость голодного существования скуповатый батюшка создавал. И вынужден был Лаврик идти вместе с оборванцем Шатилой на Кизиловку ловить сусликов, на которых советские законы не распространялись, и они за осень отъедались на колхозных полях, да еще на зиму за щеками натаскивали в свои закрома чуть не по пуду сухой пшеницы. И зерна Лаврик нарыл, и сусликов есть научился. Когда на фронте поваром назначили – не затянувшееся ли приготовление сусличиного кондера стало причиной его приезда на передовую в аккурат к немецкому артобстрелу, накрывшему его полевую кухню?

Возмужал Лаврик к самой войне, в самый раз подоспел, а он другого хотел и о другом мечтал. А пуще того – дед Максим заметил в парнишке нечто необыкновенное, чего не было у брата его Фильки или у сестер меньших, да и за своими детьми Максим такого не наблюдал. Сметливый Лаврик, природой интересуется, травки собирает и деду несет: от чего она и зачем такой долгий корень, что лопаты не хватило, чтобы его вырыть? Или про птичек спросит: зачем одна поет раным-рано, а другая только под вечер голос подает? И думал дед Максим отправить Лаврика в городскую школу в Омск, был там у него дружок, а золотишко уже имелось на тот случай. Но сперва Колчак, потом свои восстали, потом власть мужика за шкварник взяла: все, не дергайся. И пропала дедова мысль сделать Лаврушу грамотным человеком, большим, умным. Только через много лет после смерти пришел он к внуку в виденьях его воспаленных и признался, что один такой в их породе обнаружился, да и того исполосовала жизнь – страшнее не скажешь.

Еще одно поучение деда запомнил Лаврик: когда человек сам себе хозяин, он ни перед кем шапку не ломает, только перед Господом. Не получилось. И в колхозе всем кланялся, и в армии рядовой необученный, если бы в рот ложкой столько раз за день, сколько руку к козырьку. Зато на любовь ему везло. В сенокосную пору последнего предвоенного года женился на Фросе, девке боевой и красивой, а перед осенью поехали с братом Филей в тайгу шишку кедровую бить. Филя хитрый, прихватил бадейку самогонки, купил у местных татар пять мешков чистого ореха и три дня гулял, оставив брата у старого знакомого Естая. Три дочери у Естая, два сына, всех приберет война. Но Лаврик увидел младшую, красавицу Лейсан, и она полюбила его, и он забыл, что женат, три ночи провели на толстой кошме под кедрами, тайга слышала татарские и русские любовные слова, слышала смех и вздохи, поцелуи и почти детские хихиканья. Это Лейсан боялась щекотки. Они были наги и невинны, над чем Филя хохотал всю обратную дорогу. Они встретятся на фронте, полевые связисты Лаврик и Лейсан, чтобы через час он рыдал над истерзанным осколками девичьим телом.

Это только начало. Его комиссуют, а Фрося уже живет с другим. Брат Филипп дезертир, Лаврик хочет его спасти и фактически сдает органам. Он проклят матерью, и в это время встречает Естая. Одинокий старик зовет Лаврика в свой дом. Нахлынувшие воспоминания сводят его с ума, и однажды в минуты жестоких болей перед ним открылся простор, в котором свободно парила Лейсан. Они снова были вместе, и уже не было на земле человека счастливее Лаврика. Судьба вновь сводит его с Фросей, но метущаяся душа протестует: «А Лейсан?» Лаврик опять в бреду, он повторяет имя любимой, и Фрося, разумная русская баба, узнав от мужа эту сказочную историю, просит согласия Лейсан носить ее имя и получает его. Кажется, жизнь налаживается, Естай пьет чай, молодые ждут ребенка и управляются со скотом, его много в загонах старого татарина.

Но такая история не может закончиться идиллией. Будет стычка с бандитами, которые пытались угнать скот, будет предвзятое милицейское расследование и арест, будет побег. Куда? В дом убитого бандитами Естая Лаврик не придет. Обезумевшая от ожиданий Фрося вдруг счастливой улыбкой встречает очередной наряд милиции, проверяющий, не явился ли беглец. Она уже знает, Лейсан шепнула ей на ухо, что Лаврик рядом, и они будут прилетать к Фросе, чтобы нянчить общего ребенка.

Лаврентий Акимушкин – носитель русской идеи добра для мира, для всех людей, но его обнаженная доброта вызывает смех, грубость, хамство окружающих. Он не умеет что-либо этому противопоставить, и потому страдает. Видения его столь реалистичны, что он сам верит: сегодня снова приходил убитый ротный и уже в который раз домогался, накормил повар солдат перед боем или нет? Пришлось сказать старшему лейтенанту, что война закончилась нашей победой, чтобы он ушел довольный. Филя, застреленный милиционерами при аресте, тоже приходил, брата простил, потому что не предал он, а по простоте своей привел легионеров. Крестный Савелий Платонович, полковой комиссар на фронте и секретарь райкома на родной земле, арестованный по навету, тоже являлся и говорил о жизни.

Для Лавруши Акимушкина подобное существование в двух измерениях, в двух ипостасях – единственно возможная форма жизни. Не открой перед ним небеса Лейсан, он умер бы от вполне закономерной мозговой болезни. Вторая жизнь сделала его человеком с будущим, он улетал в светлое и теплое пространство, где парили Лейсан и ее сестры, и возвращался из обморока счастливым человеком.

Вопрос об уместности в реальной жизни обнаженной доброты остается открытым. Смерть одного человека еще не может служить основанием для глобальных выводов, но и она может подтолкнуть к размышлениям: а что – если…

Думать надо. Думать никогда не поздно.

Николай Ольков предложил читателям повесть неожиданную и, я бы сказал, странную. Строгий реалист, знающий все закоулки быта, нравственности, жизни вообще, он уходит от общепринятых приемов и ставит своего героя в обстоятельства и состояния, близкие к безумству. Причем делает это так аккуратно, что только потом, когда пройдена уже половина пути, вдруг понимаешь, с кем имеешь дело.

Такая форма потребовала особой стилистики и языка. Не сразу замечаешь, что не герой говорит о себе, что это не повествование о событиях и людях, а автор все время напоминает Лаврику, что было, что надо делать, помогает вспомнить. Неожиданная форма не вызывает протеста, она воспринимается читателем вполне естественно. После повестей «Гриша Атаманов» и «Глухомань», романов «И ныне и присно», «Сухие росы», после «Книги любви» можно уверенно говорить, что писатель Николай Ольков имеет свой уникальный язык и оригинальный стиль, который делает его неповторимым и узнаваемым.

Новая повесть «Чистая вода» только что опубликована, она заставляет размышлять о жизни вообще и о сегодняшней в частности. Трагедия традиционной русской крестьянской семьи в новых условиях бытия показана писателем резко, сочно, она очень правдива и потому ранит сердце каждого.

Николай Ольков от природы одарен чувством слова, оно развито не у каждого пишущего, и потому особенно ценно. Умение осязать слово рождает стиль, манеру, то, что отличает автора от всех остальных. После первой же книжки «И ныне и присно» я мог безошибочно определить автора. Вот это запев, начало, многообещающее начало:

«Тысячи гроз прогремят над Зареченькой и тысячи дождей омоют ее, многие поколения родятся и закончатся на этой земле, прославив ее многими плодами крестьянской работы и отважной дерзостью на бранном поле. Река все так же тиха и напориста, радостная в своей синеве; Гора холодна и хмура, все так же огрызается оголенными провалами логов и оврагами; зареченская долина горда зеленью трав и золотом хлебных полей. И многоликая жизнь проносится надо всем, вечная и бесконечная…»

Его слово просто и понятно всякому, живя среди народа, он приводит в литературу многое, уже забываемое под давлением сухой культуры. Причём это не демонстрация или вычурность, а естественный процесс, и он приятен, слово ласкает слух, слово возрождается и может вернуться в сельский обиход.

Проза Николая Олькова пронизана юмором и иронией, но это не та «ироническая проза», заполонившая книжный рынок. Здесь всякое дерзкое слово к месту.

Идет собрание по роспуску совхоза, выступает ветеран, местный балагур, его пытается одёрнуть представитель власти и называет дедом:

«– Какой я тебе дед? Ежели бы у меня был такой внук, я бы удавился в ближайшем туалете, чтобы приличные места не осквернять… Ваш брат премного преуспел, как говаривал наш парторг Володимир Тихонович, не тем к ноче помянутый.

– Он что, умер? – испугался кто-то.

– Живой, но дело его погибло. Сейчас вот вроде поминок справляем».

Автору легко даются диалоги, хотя точнее следовало бы сказать, что они читаются легко, с головой выдают героев, их характеры, настроения. В разговорах героев много действия, они динамичны, сильно продвигают повествование, несут большую информационную нагрузку.

Вот описание деревенского застолья по поводу возвращения с фронта солдата из повести «Сенокосная пора»:

«Михаил уже выпил за встречу с домашними, с соседом, теперь сидел за столом красный, потный, поминутно рукотёртом вытирал лицо и грудь, гремя медалями.

– Сынок, ты сними гимнастерку-то, жарынь такая, – заботилась мать.

– Нельзя, маманя, – смеялся Михаил. – Я же еще солдат, поскольку состою на воинском учете. Да и народ пусть посмотрит, что сын у тебя в окопах не сосредотачивался, а всегда шел в авангарде.

– Грамотный Мишка стал, – дивились соседи. – Будет теперь Настя, как за каменной стеной.

– Женить его надо.

– А может, он на производство пойдет.

– Не пустят из колхозу…

– Хорошо – спросит, а то сам уйдёт…

– Мне, товарищи дорогие, и в деревне места хватит, – услышал разговор Михаил. – А с женитьбой я не тороплюсь. Дурное дело – не хитрое. Тут, поди, девок понапрело без нашего брата – ого-го-го! Я вот как стемнеет – возьму гармошку, сделаю разведку боем, поближе прощупаю позиции противника.

Застолье захохотало…».

В интеллигентствующих кругах в последнее время модны дебаты о предназначении литературы, должна ли она только описывать, или, как при коммунистах – воспитывать. Пустые, в общем-то, разговоры, но прочитал книги Николая Олькова и ещё раз убедился: всякая книга воспитывает, только вот чему – это второй вопрос. Добру и ещё раз добру учит проза сибирского писателя, у него это слово повторяется часто. Ещё стыдливости: в отношениях, в чувствах, в обстановке. Тоже почти забытое слово, а ведь стыд по В. И. Далю – «нутряная исповедь перед совестью».

Я рад, что познакомился с творчеством яркого и самобытного русского писателя, что имею возможность передать ему это свое мнение для публикации, если на то его воля. Уверен, что столь серьезная литература не должна быть местечковой, региональной, и книги Николая Олькова найдут дорогу к большому читателю нашей страны.

Виктор Нелюбин

критик.

Москва.