Семидесятые
…В 1958 году «Парнас‑2» был представлен А. Райкину в Ленинграде. Актеры все сели в зал, а мы после их спектакля вышли на еще горячую сцену… Начался ленинградский период вначале Р. Карцева, затем – В. Ильченко и в 1964 году – мой.
Три года без копейки и квартиры с одними надеждами и, как рассказывала моя теща во дворе, – с одними автографами. Жена ушла от меня правильно. Театр Райкина не платил три года. Они, оказывается, перерасходовали средства, да и необязательно покупать у того, кто сам приносит и ликует от похвал.
Р. Карцев одалживал по десятке, залезая под кровать и копаясь в чемодане, мама посылала в письмах по три рубля. Я ходил пешком на Васильевский в столовую при Кунсткамере (там обед стоил 50 коп.) и наконец рухнул, не смог. Сказал А. И. Р., что я уезжаю, и, главное, его жене, что и сыграло свою роль: первые 500 рублей и первый спектакль «Светофор» в 1967‑м, и с тех пор я профессионал, могу заработать. С 1969 года я живу в Ленинграде и пишу, пишу, пишу и, к сожалению, читаю это вслух на всяких вечерах, то есть читаю то, что не берет театр, но все-таки этого делать не следовало. Меня, целуя и обнимая, увольняют. Я пытался спиться, но довольно неумело…
Какое-то напутствие из 70‑х
Для А. Райкина
– Товарищи! Мы все собрались сегодня, чтобы почтить игроков в футбол, выбывающих за рубеж.
Товарищи игроки! Народ вам доверил игру в футбол. Почему народ не доверил игру в футбол врачам или писателям? Потому что интеллигенция такого доверия не выдерживает – у нее пенсне падает. Дай писателю мяч, он его сразу пошлет не туда. У нас уже были такие случаи, поэтому народ это дело доверяет вам.
Народ вас одевает, обувает, кормит, поит, стрижет. Вам остаются пустяки – выиграть все игры. Золотая богомать должна быть наша. Нам нужна победа. Ничья нам не нужна. Я уже не говорю о поражении, которое мы не потерпим.
Запомните памятку игрока, выбывающего за рубеж. Прежде всего – ничего, никто, нигде, ни о чем. Ни пипсни! Это спорт, это игра. Здесь главное – престиж и тайна! До последнего момента мы не должны знать, кто поедет. Те, кто выехал, пусть думают, что они остались, а те, кто остался, пусть думают, что хотят. Из тех, которые все-таки выехали, никто не должен знать, кто выйдет на поле. Из тех, кто выйдет, никто не должен знать, кто будет играть. Из тех, кто будет играть, никто не должен знать, с кем будет играть. Кое-кто говорит, что команда будет несыгранна. Пусть противник, как огня, боится нашей несыгранной команды. Пусть и в слабом виде – наша команда будет пугалом для всех остальных.
Игроку, выбывающему за рубеж, ясно, что он должен победить, но неясно, как это сделать. Для этого, перед тем как дать пас, сядь, подумай, кому ты даешь мяч. В чьи руки пойдет народное добро? Куда он смотрит? Какие у него взгляды? Готов ли он к твоему мячу? Перед тем как ударить по воротам, сядь, подумай, а вдруг – мимо. Что скажут твои товарищи из вышестоящих организаций? Какой вой подымет белоэмигрантское охвостье. Подумай об ответственности и лучше отдай мяч назад. Там старшие товарищи, они разберутся. И помни: если народ поставил тебя левым крайним, люби свой край! Береги свой край! Наш край врагу не отдадим!
Кое-кто злопыхательствует про недостатки техники и материальной базы. Правильно говорят злопыхатели, есть недостаток – нет базы, а мы восполним все это дружбой, напором и душевно-духовными качествами.
Мы получили приветственные телеграммы от наших славных тружеников. Разрешите зачесть:
«Мы, работники рыболовного колхоза имени Залпов Авроры, в честь чемпионата мира обязуемся переловить всю рыбу, оставшуюся в Каховском море. Подпись: колхозные рыболовы».
В заключение скажу от себя: возвращайтесь с победой, если вы любите своего тренера. В крайнем случае он один ответит за все! Спасибо за внимание!
Слово берет особоуполномоченный врач-психолог:
– Победить! Вашу… Во что бы то ни стало – победить! Наши мальчики! Наши ребята! Вперед! Каждый незабитый мяч – это вода на мельницу врага. Товарищи! Ребята! Мальчики! Если вы не выиграете, каждый день будут собрания с докладами по два часа. Победить! У тебя мама есть? А ты подумал о том, что скажут маме вышестоящие организации? Все смотрят на вас по телевизору. Проиграть мы имеем возможность, но не имеем права! Если проиграем – все кончено! Лучше не возвращайтесь! То есть возвращайтесь, но не появляйтесь! Для встречи выделена команда боксеров!
Я говорю, товарищи, спорт – это есть спорт: один раз можно и выиграть, а можно выиграть и не раз. Все золото должно быть наше, и серебро, и бронза! Товарищи! Ребята! Мальчики! Вы же любите своего тренера, вы же не хотите, чтобы он один ответил за все!
Ой! Зачем столько нервов тратить? Посмотрите, кто наши соперники. Италия. Что, мы их боимся? Кто боится Италию, встаньте! Никто не боится.
Чили. Ну что такое Чили-чили-чили? Чили! Ой! Мы же их переиграем в первые десять минут. Мы ж им навяжем такой самашедший темп, что они удерут со стадиона, лягут ниц. Мы ж по ним будем носиться туда-сюда и забивать. Через пятнадцать минут уйдем.
Корея – это ж наши друзья! Что, они не поймут? Португалия. Эйсебио… Ой, кто он такой? Ой, то ж пацан. Мы его в клещи возьмем, и он до конца своих дней оттуда не выберется. Он же не видел наших клещей! Швейцария… Что это за страна? Она ж меньше Могилева. Какая ж у них команда? На нее крикнешь, и она умрет. И ходить не надо на игру. Двух ребят поздоровей, чтоб покрикивали, и все.
Перехожу к главному ореху – Бразилия. Команда ничего. Там кое-кто может нам исказить картину. Но у всех один дефект – не приспособленные к Англии. У них жара, а у нас в Англии туман. Мы им навяжем самашедшую скорость с силовой борьбой в тумане. Туман надо обязательно использовать. Начать игру так, чтобы они даже не видели, когда мы на поле выбежим. А потом перебегать, мелькать в тумане. Пусть они нас ищут. Может, и не найдут. А к концу игры мы из тумана повыскакуем и навяжем им силовую борьбу с самашедшей скоростью. Тут они и побегут и за явным преимуществом прекратят сопротивление!
Болельщик. Я маленький человек. Я телеболельщик. У меня душа в теле. У меня маленькая просьба о маленьком одолжении: мы, болельщики, хотим смотреть по телевизору побольше матчей. Если вы вылетите в самом начале, телевидение потеряет к ним и к нам интерес, и мы ничего не увидим. Кому интересно смотреть пьесу, где героя убивают в первом акте. Ребята, держитесь до последнего. Чепляйтесь зубами. Мы хотим видеть все матчи.
Грузин. За грузинский футбол я спокоен. Нам слава не нужна. У нас есть Слава – Метревели, есть Миша Месхи, Хурцилава. ФИФА боялась чемпионат в Тбилиси проводить. ФИФА решила – в Лондоне. А в Тбилиси мы бы им классный футбол показали – у нас как раз на будущий год взлет намечается. А вот что скажу ниже. Я понятно говорю – ниже? Я не буду нагибаться, я просто скажу ниже. Если проиграете – ничего страшного – будет совещание ФИФЫ. И вынесут постановление считать вас чемпионами. У нас как в этом году договорились: семнадцать команд, из них три вылетало. Боролись, боролись, убивали друг друга, травмировали. Зачем? Чемпионат кончали, было совещание, и все хорошо. Семнадцать команд было, три выскочили, осталось девятнадцать.
Главное в спорте – это не борьба. Главное – совещание. Мы желаем нашим футболистам успехов в Англии. Мы будем болеть за них. Ни пуха ни пера!
– Дети, дети, поближе. Старшие внизу, не заслоняйте собой младших. Родители на стульях. Мамаша, возьмите на руки маленького, чуть в сторонку, чтоб не заслонял… Вот так… Сзади плотнее, пожалуйста. Сейчас, сейчас… Минутку. Кто спешит… Все успеют… Вот вы очень высокий… Пропустите вперед девушку… А вы почему не хотите… Ближе. Плотнее. Улыбайтесь… Вы, вы. Не надо грустить. Пусть вы останетесь веселым… Вот-вот… Хорошо. Все улыбаются. Внимание. Пли!!!
Ум и талант не всегда встречаются. А когда встречаются, появляется гений, которого хочется не только читать, но и спросить о чем-то.
Самое вкусное вредно.
Самое приятное аморально.
Самое острое незаконно.
Отсюда такая задумчивость в глазах каждого сидящего на собрании.
Хорошенькую женщину надо подержать на морозе, подождать, пока она чуть присыпется снегом, потом ввести в помещение и быстро целовать, пока она не оттаяла.
Они очень вкусны со снежком до своих сорока и до ваших пятидесяти.
Он так упорно думал о куске колбасы, что вокруг него собрались собаки.
Ты женщина. Ты должна: раз – лежать! И два – тихо!
Когда мы добьемся, что руководитель, специалист, интеллигент будет один и тот же человек, мы постараемся, чтоб он нам сказал: «Спасибо, ребята!»
Леониду Осиповичу Утесову
Мы живем в такое время, когда авангард искусства располагается сзади.
Нет, что-то есть в этой почве. Нет, что-то есть в этих прямых улицах, бегущих к морю, в этом голубом небе, в этой зелени акаций и платанов, в этих теплых вечерах, в этих двух усыпанных огнями многоэтажных домах, один из которых медленно отделяется от другого и пропадает. Нет, что-то есть в этих людях, которые так ярко говорят, заимствуя из разных языков самое главное.
– Я хожу по Одессе, я ничего не вижу интересного.
– Вы и не увидите, надо слышать. И перестаньте ходить. Езжайте в Аркадию стареньким пятеньким трамваем, садитесь на скамейку, закройте глаза… Шшш, – вода накатывается на берег, – ш‑ш‑ш…
– Внимание! Катер «Бендиченко» отходит на десятую станцию Фонтана…
– «Это очень, очень хорошо…»
– «Ах, лето…»
– Потерялся мальчик пяти-шести лет, зовут Славик. Мальчик находится в радиоузле. Ненормальную мамашу просят подойти откуда угодно.
– Граждане отдыхающие! Пресекайте баловство на воде! Вчера утонула гражданка Кудряшова, и только самозабвенными действиями ее удалось спасти.
– Ой, я видела эту сцену. Они все делали, но не с той стороны. А, это искусственное дыхание не с той стороны… Она хохотала как ненормальная.
– Скажите, в честь чего сегодня помидоры не рубль, а полтора? В честь чего?
– В честь нашей встречи, мадам.
– Остановись, Леня! Что делает эта бабка?
– Она думает, что она перебегает дорогу. Я не буду тормозить.
– У вас есть разбавитель?
– Нету.
– В бутылках.
– Нету.
– В плоских бутылках…
– Нету.
– У вас же был всегда!
– Нету, я сказала!
– Не надо кричать. Вы могли отделаться улыбкой.
– Что ты знаешь! Я не могу с ним ходить по магазинам, он им подсказывает ответ. «Скажите, пива нет?» Они говорят: «Нет». – «А рыбы нет?» Они говорят: «Нет». Тридцать лет я с ним мучаюсь. Он газету не может купить. Он говорит: «Газет нет?» Они говорят: «Нет».
– Алло, простите, утром от вас ушел мужчина… Ну не стесняйтесь, мне другое надо узнать. Каким он был, вы не вспомните? Кольцо, сустав, очки, брюки серые потрепанные… А, значит, это все-таки был я! Извините.
– Что ты знаешь! У него печень, почки, селезенка… Весь этот ливер он лечит уже шестой год.
– А вы где?
– Я в санатории.
– А нас вчера возили в оперный.
– Внимание! Катер «Маршал Катуков» через десять минут…
– «Если б жизнь твою коровью исковеркали любовью…»
Откройте глаза. 24 марта. Никого. Пустынный пляж. Ветер свободно носится в голых ветвях. Прямые углы новых районов, параллельно, перпендикулярно. Приезжие зябнут в плащах.
– Скажите, где можно увидеть старую Одессу?
– На кладбище.
– Неверно, старого кладбища уже тоже пока нет. Есть сквер, молодые деревья на месте старых могил о чем-то символически молчат. Так и живем, не зная, кто от кого произошел, определяя на глаз национальность, сразу думая о нем худшее, вместо того чтобы покопаться…
Вдали трубы заводов, новые районы, по которым сегодня этот город можно отличить от других. Дети из скрипок ушли в фигурное катание, чтоб хоть раз мелькнуть по телевидению. Новый порт, аммиачный завод, ВАЗ‑2101, 02, 03…
Но закройте глаза… Проступают, отделяются от старых стен, выходят из дикого винограда, из трещин в асфальте и слышны, слышны, слышны…
– Вы же знаете, у него есть счетная машинка, он теперь все подсчитывает. Услышал об урожае, пошевелил губами, достал машинку и что-то подсчитал. То ли разделил урожай на население минус скот, то ли помножил свои дни на количество съедаемого хлеба и сумму подставил под урожай в качестве знаменателя. У него есть счетная машинка, он все время считает, он как бы участвует в управлении страной. Он прикинул количество чугуна на каждую нашу душу. А бюджеты, расходы, займы… У нас же никогда не было времени считать, мы же не могли проверить. Теперь Госплану нужно действовать очень осторожно, потому что он его все время проверяет. Мальчику десять лет, и он такой способный.
– Андруша‑а‑а!
– Я вам говорю: кто-то ловит рыбу, кто-то ловит дичь, кто-то ищет грибы. Этот ищет деньги и находит дичь, грибы и рыбу.
– Андруша‑а‑а!..
– Я с женщин ничего не снимаю, жду, пока сойдет само…
– Какой он сатирик? Он же боится написанного самоим собой! Что вы его все время цицируете?
О боже, сохрани этот город, соедини разбросанных, тех, кто в других местах не может избавиться от своего таланта и своеобразия. Соедини в приветствии к старшему, преклони колени в уважении к годам его, к его имени, обширному, как материк. Многие из нас родились, жили и умерли внутри этого имени. Да, что-то есть в этой нервной почве, рождающей музыкантов, шахматистов, художников, певцов, жуликов и бандитов, так ярко живущих по обе стороны среднего образования! Но нет специального одесского юмора, нет одесской литературы, есть юмор, вызывающий смех, и есть шутки, вызывающие улыбку сострадания. Есть живой человек, степной и горячий, как летний помидор, а есть бледный, созревший под стеклом и дозревший в ящике. Он и поет про свою синтетику, и пишет про написанное. А писать, простите, как и писать, надо, когда уже не можешь. Нет смысла петь, когда нечего сказать, нет смысла танцевать, когда нечего сказать. И если у человека есть его единственное движимое имущество – талант, – он и идет с ним, и поет им, и пишет им, и волнует им, потому что талант – это очень просто, это переживать за других.
К морю
Я обнимаю вас, мои смеющиеся от моих слов, мои подхватывающие мои мысли, мои сочувствующие мне. И пойдем втроем, обнявшись, побредем втроем по улице, оставим четвертого стоять в задумчивости, оставим пятого жить в Алма-Ате, оставим шестого работать не по призванию и пойдем по Пушкинской с выходом на бульвар, к Черному морю. Пойдем весело и мужественно, ибо все равно идем мужественно – такой у нас маршрут. Пойдем с разговорами: они у нас уже не споры – мы думаем так. Пойдем достойно, потому что у нас есть специальность и есть в ней мастерство. И что бы ни было – а может быть все и в любую минуту, – кто-то неожиданно и обязательно поможет нам куском хлеба. Потому что не может быть – их были полные залы, значит, будущее наше прекрасно и обеспечено.
Мы пойдем по Пушкинской прежде всего как мужчины, потому что – да, – потому что нас любят женщины, любили и любят. Мы несем на себе их руки и губы, мы живем под такой охраной. Мы идем легко и весело, и у нас не одна, а две матери. И старая сменится молодой, потому что нас любят женщины, а они знают толк.
Мы идем уверенно, потому что у нас есть дело, с благодарностью или без нее, с ответной любовью или без нее, но – наше, вечное. Им занимались все, кто не умер, – говорить по своим возможностям, что плохо, что хорошо. Потому что, когда не знаешь, что хорошо, не поймешь, что плохо. И бог с ним, с наказанием мерзости, но – отличить ее от порядочности, а это все трудней, ибо так в этом ведре намешано. Такой сейчас большой и мужественный лизоблюд, такое волевое лицо у карьериста… И симпатичная женщина вздрагивает от слова «национальность» даже без подробностей.
Мы пойдем легко по Пушкинской, потому что нас знают и любят, потому что люди останавливаются, увидев нас троих, и улыбаются. Это зыбкая любовь масс. Это быстротечно, как мода. Мода быстротечна, но Кристиан Диор живет. И у нас в запасе есть огромный мир на самый крайний случай – наш внутренний мир.
Три внутренних мира, обнявшись, идут по Пушкинской к морю. К морю, которое, как небо и как воздух, не подчинено никому, которое расходится от наших глаз вширь, непокоренное, свободное. И не скажешь о нем: «Родная земля». Оно уходит от тебя к другим, от них – к третьим. И так вдруг вздыбится и трахнет по любому берегу, что попробуй не уважать.
Мы идем к морю, и наша жизнь здесь ни при чем. Она может кончиться в любой момент. Она здесь ни при чем, когда нас трое, когда такое дело и когда мы верим себе.
Коротко о себе
У нас сатириками не рождаются, их делает жизнерадостная публика из любого, ищущего логику на бумаге. А при отсутствии образования, лени, нежелании копаться в архивах и жить бурной жизнью костного хирурга писать не о чем. Переписывать то, что написано классиками, не получается, ибо нравится, как написано. Шутить и хохотать по любому поводу хочется, но уже физически трудно. А тот, кто с размаху падает на тротуар, гремя кастрюлями и разбрызгивая кефир, вызывает сочувствие, а не хохот, что, конечно, плохо отражается на так называемой литературе.
Заметил в себе: тороплюсь оградить тех, кто незаметно стареет, от мудрости, этого жалкого состояния физического слабосилия, когда истины не знаешь так же, как и все, но почему-то стыдишься этого.
А полное отсутствие юмора и большое уважение к собственным словам создают интонацию, которая ее заменяет. Оглянувшись вокруг и увидев, что многочисленные разоблачения, монологи, фельетоны и указывания пальцем только веселят уважаемую публику, а не приводят к немедленному уничтожению недостатков, он заметно сник, поглупел и стал подумывать о тихом возделывании настоящей малоплодородной почвы где-нибудь в окрестностях Москвы под Одессой. После того как его однажды ошибочно пригласили на большой концерт, а потом попросили не выступать и, когда это состоялось, столь горячо благодарили и так одарили подарками и бутылками, что он задумался: может, с таким огромным успехом и продолжать не выступать при большом стечении народа, а слушать передачу «Наш сад» всей душой, с вопросами и письмами, и кормить людей помидорами, а не упреками.
У кассы
Для Р. Карцева и В. Ильченко
– Дайте мне два билета по безналичному расчету, дайте! Мне подождать? Я подожду. Дайте мне два билета по безналичному расчету, дайте мне. Подождать? Я подожду. Дайте мне два билета, дайте!
– А вы кто такой?
– Я Петров, уполномоченный.
– Чем вы докажете, что вы – Петров?
– Вот мое удостоверение! Видите? Вот!
– Мало ли что я вижу. Я все вижу. Вот верю ли я?
– Вот письма на мое имя, вот бланки, читайте, все – Петрову, читайте!
– Можете мне все это не показывать. Чем вы докажете, что вы – Петров?
– Вот моя доверенность!
– А чем докажете, что она ваша?
– Удостоверение, фотокарточка! Сличайте! Сличайте!!
– Похоже, ну и что?
– Это – я!
– А это – я.
– Это мое удостоверение!
– Чем докажете?
– Родинка, видите, вот!
– Ну-ну.
– Видите – родинка?
– Ну.
– И вот родинка. Видите?
– Ну и что?
– Я встану вот так, а вы сличайте меня, сличайте!
– Есть сходство. Доверенность на Петрова?
– Да!
– Вот он придет, я ему и дам.
– Он пришел, я уже здесь!
– Чем докажете, что вы Петров?
– Удостоверение!
– А чем докажете, что это ваше удостоверение?
– Фотокарточка!
– А чем докажете, что это ваша фотокарточка?
– Родинка!
– Чем докажете, что это ваша родинка?
– А чем вы докажете, что вы – кассир? Чем?
– Я – кассир! Вот деньги, билеты, окошко и надпись: «Сидоров – кассир».
– Вы не Сидоров – кассир!
– Нет, я кассир!
– Вы не кассир!
– Нет, я кассир!
– Вы пришли с улицы и сели, а кассира убили! Труп – в сейф!
– Что ты плетешь? Вот сейф пустой, ты что?
– Убрали, успели и сели вместо него. Вы не Сидоров – кассир!
– Да ты что? Вот паспорт на десять лет, дурака валяешь!
– А паспорт отняли!
– А карточка?
– Наклеили!
– А печать?
– Выкрали из милиции. Зарезали паспортистку, достали бланк, заполнили ее рукой, кровь смыли. Вы же смыли всю кровь! Зачем вы смыли кровь?
– Да ты что? Вот, все знают, все подтвердят. Ребята, кто я?
– Ничего не значит, вы сговорились!
– Да вот мой начальник!
– Это не он.
– Лаптев!
– Врет!
– Константин Петрович!
– Притворяется. Как ты сюда попал, убийца? Ты убил кассира! Ты его… Зачем ты его убил? Что он тебе сделал? Сидел человек, работал, а ты взял да его кокнул. Убийца!
– Да чего ты, чего ты, чего ты?! Я двадцать лет тут сижу работаю, чего ты?
– Я вот тебя сейчас укокошу, сам сяду. Что, я буду Сидоров – кассир?
– А я умею работать, а ты нет!
– Тебя выучили и подготовили.
– Я выдаю деньги и получаю зарплату!
– Ты не кассир!
– Ну а кто я?
– Какой ты кассир?
– Ну а кто я?
– Не кассир, и все!
– Ну а кто я?
– Ты танкист. Я тебя узнал.
– А-а, вот ты и влип! Я же не умею заводить танки!
– Научат!
– Я даже не знаю, как в него влезть.
– Покажут!
– А где эти танки, где они?
– Узнай и приходи!
– Нет, я все-таки Сидоров – кассир!
– Нет!
– Возьми свои два билета, отстань от меня!
– Отойди от меня! (Рвет билеты.) Убийца!!!
Дегустация
Для Р. Карцева
Сейчас Дина Михайловна, наш завлабораторией, налила вам в мензурки сорт «Праздничный». Бокал специальный, дегустационный, из прозрачного стекла, чтобы был виден цвет. Превосходный рубин, переливающийся цветами солнечного заката. Легонько поколебали бокал. Товарищ, успеете, колебайте вместе со всеми, любуйтесь переливами цвета, товарищи, к глазу… прищурьтесь… любуйтесь… подождите… Товарищи… кусочки сыра лежат слева от вас. Ломтик сыра превосходно оттеняет аромат. Кто?.. Весь?.. С хлебом… Это специальный хлеб… У нас же программа. Сдерживайтесь, сдерживайтесь. Давайте освоим культуру питья. Ведь все равно же пьете, так почему не делать это с элементарным пониманием.
Итак, сорт «Праздничный» характеризуется ранним созреванием. Растет только у нас в Абрау… Товарищ, сплюньте, вы ж не поймете… Сплюньте, мы вас отстраним от дегустации из-за низкой культуры питья. Этот сорт созревает рано в августе… Это молодое вино, сохранившее аромат винограда и легкую терпкость, ощущаемую кончиком языка. Не глотаем. Не глотаем, набираем в рот глоток, не глотаем, а спокойно перекатываем во рту. И внутренним обонянием чувствуем аромат… То есть вначале аромат, затем, не глотая, пробуем терпкость молодого вина.
Итак, сорт «Праздничный». Так, взяли в рот… перекатываем… Почему вы так неподвижны? Вы проглотили… И вы?.. Товарищи, что, вы все проглотили? Товарищи, перекатываем… Еще набрали, не глотаем… перекатываем, орошая нёбо и всю полость рта… Девушка, вам должно быть стыдно… Вот вам должно быть стыдно, вы – девушка, вы могли б и подождать, и перекатывать. Здесь и девичья гордость, и культура питья. С этим сортом у нас не получилось.
Дина Михайловна наливает вам сорт «Прибрежный»… Не хватайте ее за руку! Дина Михайловна, этому товарищу в последнюю очередь. Это лабораторное стекло, а вы выламываете у нее из рук. Доза специальная, дегустационная. Сыр вам еще положат. Нет, музыки здесь не положено. Вся суть в том, чтобы дегустировать в тишине. Мы с вами не пьем, подчеркиваю, мы запоминаем сорта вин… Товарищ, вы так ничего не запомните. Сыр обостряет обоняние, а ваша колбаса отобьет его не только у вас, но и у соседей.
Итак, сорт «Прибрежный» также относится к красным винам, к группе полусладких. Это естественная сладость винограда. Этот виноград завезен сюда примерно в 1862 году. Эй там, группа в углу, не надо потрошить воблу. Вобла идет к пиву. Товарищи! Товарищи! Не забывайте перекатывать во рту. Вы меня слышите… Дина Михайловна, Дина Михайловна, пожалуйста, колба № 3, сыр вон туда. Товарищи! Сорт «Мускат левобережный» – неоднократный медалист, лауреат международных выставок, винодельческих съездов. Сладость естественная, своеобразный аромат, чуть-чуть купажированный, купаж – это виноградной выжим. Товарищи… Тише… Я не пою, и Дина Михайловна не поет. Мы не поем… По коридору справа… Товарищи, этот сорт требует особого внимания. Мы продаем его за валюту. Обратите внимание на броский горячий аромат, на густоту цвета. Перекатывайте во рту и сплевывайте. Сплевывайте… Культура застолья, питья состоит в элегантном держании рюмки вина, в любовании его цветом, в смаковании его вкуса, в понимании его возраста и назначения… Запивать его пивом… ни в коем случае… Товарищ, товарищ, это к вам относится. Пиво с крепким красным дает ту полную невменяемость, которой вы так добиваетесь… Я понимаю, но почему вы так этого хотите?.. Товарищи, культура застолья… нет, не подстолья, а застолья… Нет у нас пластинок Пугачевой. Товарищи, это дегустация. Дина Михайловна, попросите эту пару вернуться к столу и заприте лабораторию. Почему вы так добиваетесь этой невменяемости? Вы хотите воспринимать окружающее или нет?.. А как вас будут воспринимать? В каком виде вы посреди окружающего? Почему вы так упорно не хотите воспринимать окружающее? Для чего ж вы смотрите, если не воспринимаете? Мозг в таком состоянии не способен усваивать информацию. Мы добиваемся культуры питья… мы хотим, чтоб, и выпив, вы оставались личностью… Ну для того, чтобы добиваться успехов… ну там по службе… Вы уже были личностью… и что… не верю, что вы от этого стали пить… Все… Я не врач… Я винодел.
Товарищи!.. Кто еще не хочет или уже не может воспринимать окружающее, перейдите к тому столу, Дина Михайловна вам подаст сливы. Нет, не плоды – сливы разных остатков. Это то, что вам нужно… Ах, вы так ставите вопрос?! Как же вы хотите, чтоб вам было хорошо, если вам сейчас будет нехорошо? Так… что, Дина Михайловна? Ужас… товарищи… За стеклянной дверью упакованная мебель для ремонта. Кто, простите, распаковал унитаз? Он же ни с чем не соединен! Это для ремонта… Немедленно разгоните очередь…
Нет. Такого у нас нет. Повторяю для всех. Такого, чтоб забыть эту жизнь к чертям, или как вы выражаетесь, у нас нет, для этого лучше эмигрировать. Только вы там будете пить и вспоминать эту жизнь, которую вы здесь хотели забыть…
Нет, с помощью наших сортов вы не уедете… Вам нужна сивуха.
Так, товарищи, это не дегустация, а диспут. Я к нему не готов, а вы не в состоянии физически.
Ничья.
На складе
Для Р. Карцева и В. Ильченко
Главная мечта нашего человека – попасть на склад. Внутрь базы. В середину.
– Скажите, это склад? Тот самый?
– Да.
– Слава богу. Я пока к вам попал… Ни вывески, ничего. Мне сказали, что здесь все есть. Я не верю, конечно.
– Что вам?
– Вот это я могу… вот это что?
– Сколько?
– Одну можно?
– Сколько?
– Полторы.
– Дальше.
– А у вас есть?.. Подождите, а можно с женой? Я мигом. Я только здесь.
– Пропуск на одного.
– А позвонить?
– Отсюда нельзя.
– А сюда?
– И сюда нельзя. Быстрее. У меня кончается рабочий день.
– А завтра?
– Пропуск на сегодня.
– А вы мне поможете?
– Я не знаю, что вам нужно.
– Ну что мне нужно, ну что мне нужно? Мне нужно… Ой, ой… ой, ну что мне нужно, господи? А что у вас есть?
– Что вам нужно?
– Ну что мне нужно?.. Ну лекарства какие-нибудь.
– Какие?
– А какие у вас есть?
– А какие вам нужно?
– Ну… (всхлип) пирамидон.
– Сколько?
– Да что пирамидон! Ну что вы, в самом деле? Мне нужно… Ой… Ну что пирамидон… Ну пирамидон тоже… Ой…
– Сколько?
– Ну десять… Что я с пирамидоном?..
– Восемь?
– Да. Десять, десять.
– Пожалуйста.
– Пятнадцать.
– Пожалуйста.
– А можно еще две?
– Можно.
– И еще одну.
– Хорошо. Дальше.
– А что у вас есть?
– Что вам нужно?
– Что мне нужно? Что вы пристали? Мне сказали: в порядке исключения для поощрения.
– Так вы отказываетесь?
– Что-о! Кто? Я?! Из одежды что-нибудь?
– Что?
– Шапки.
– Одна.
– Да. Две.
– Дальше.
– И еще одна.
– Три. Дальше.
– Пишите четвертую.
– Так. Обувь?
– Сандалий импортных нет?
– Есть.
– Белые.
– Сколько?
– Белые!
– Сколько?
– Они белые?
– Белые.
– Две.
– Пары?
– Одна и джинсы.
– Белые?
– Синие одни. А что, и белые есть? То есть белые две и сандалии две.
– Пары?
– Одна… Нет, две и джинсы. Две и джинсы одна.
– Пары?
– Две.
– Две?
– Три.
– Три.
– Четыре, и будет как раз, потому что мне не только… Я хотел… тут надо для…
– Нет.
– Меня… но я просто сбегаю… А что у вас из продуктов питания?
– Что вас интересует?
– Меня интересует, ну, поесть что-нибудь. Вот, например, ну хотя бы, допустим, колбаса.
– Батон?
– Два. А хорошая?
– Два.
– Три. А какая?
– Какая вас интересует?
– Ну, такая… покрепче…
– Значит, три.
– А что, есть? Четыре.
– Четыре.
– Пять.
– Ну…
– Ясно… Четыре, а один чуть раньше.
– Значит, пять.
– Почему – пять? Один раньше.
– Дальше.
– Что есть?
– Что вас интересует?
– Что? Ну, вот эти… Как их? Крабы есть?
– Сколько? Одна?
– Две.
– Две.
– Три.
– Три.
– Четыре.
– Четыре… Ну?
– Ясно… Я слышал, такие бывают языки… такие оленьи… Я понимаю, что…
– Сколько?
– Кило.
– Они в банках.
– Одна… Нет, две… Или три… Чтоб уже сразу. Ну, если вам все равно – четыре.
– Вы их не будете есть. Они своеобразного посола.
– Тогда одну.
– Одна.
– Две. Себе и на работе.
– Нельзя. Только вам.
– Ну да, я съем сам. Вы сможете посмотреть.
– Одна.
– Нет. Две. Вдруг подойдет. Я тут же – вторую.
– Две.
– Нет, одна. Денег не хватит. Скажите, а вот, допустим, рыба.
– Сколько?
– Нет. А вот свежая.
– Живая, что ли?
– А что? Вот живая.
– Какая?
– Живая-живая.
– Какая вас интересует?
– Кого, меня? Меня интересует… сазан.
– Сколько?
– А сом?
– Сколько?
– Тогда стерлядь.
– Сколько?
– Форель.
– Ну?
– Есть?
– Сколько?
– Три.
– Три.
– Четыре.
– Четыре.
– Четыре и стерлядь.
– Пять.
– И сом.
– Испортится он у вас.
– Тогда один.
– Пишу сразу два. Но они испортятся.
– Пишите три… пусть портятся. Вобла.
– Сколько?
– И пиво.
– Какое?
– А какое есть?
– Какое вас интересует? У нас восемь сортов.
– А какое меня интересует? «Жигулевское». Оно вроде получше.
– Ящик?
– Бутылку.
– Все?
– Все. Водка есть?
– Какая?
– «Московская».
– Сколько?
– Сто.
– Бутылок?
– Грамм.
– Здесь?
– Да. А у вас есть? (Шепчет.)
– Сколько?
– Два.
– Потечет.
– Заткну. А есть? (Шепчет.) Живой?..
– Сколько?
– Два.
– Два.
– Четыре.
– Мы гоним только до ворот. Там гоните сами.
– А есть (шепчет) для?..
– Мужской, женский?
– Я думал, он общий.
– Ну?
– Тогда женский.
– Один?
– И мужской.
– Один?
– По два.
– По два.
– По три и… детский.
– Детских не бывает. Это же дети. Вы соображаете?
– Тогда по четыре и еще один мужской и один женский.
– Значит, по пять.
– Значит, по пять и еще по одному.
– Да вы их не израсходуете за десять лет.
– Тогда все. Тогда по шесть и еще по одному потом, и все.
– Значит, по семь.
– И еще по одному потом. А я слышал… (шепчет) бывают американские против… (Шепчет.) Невозможно, а мне… (шепчет), а мне… (шепчет), очень… (шепчет) я с детства… (шепчет), врожденное… (шепчет), говорят, чудеса… а мне… (шепчет) она.
– Сколько?
– Что, у вас есть?!
– Сколько?
– Двести.
– Это мазь.
– Десять.
– Определенное количество на курс.
– Сколько?
– Не знаю, может, сто.
– Сто пятьдесят, здесь намажу и возьму с собой.
– Хорошо, сто пятьдесят.
– Валенки есть?
– Сколько?
– Не нужно, это я так.
– Все?
– Мне еще хотелось бы…
– Все.
– Ну пожалуйста.
– Все! (Лязгает железом.) Сами повезете заказ?
– А что, вы можете?
– Адрес?
– Все положите? Может, я помогу?
– Куда везти?
– На Чехова… то есть на Толбухина. А в другой город можете?
– Адрес?
– Нет, лучше ко мне. Хотя там сейчас… Давай на Красноярскую. Нет, тоже вцепятся. Давай к Жорке. Хотя это сука. А ночью можно?
– Кто ж ночью повезет?
– Тогда замаскируйте под куст.
– Не производим.
– Тогда брезентом. Я палку найду под орудие – и на вокзал. Слушай, двух солдат при орудии.
– Не имеем.
– А настоящее орудие дадите для сопровождения, тоже под брезентом?
– Так что, два орудия поволокешь?
– А что? Два орудия, никто не обратит. А если колбасу… Ну хоть пулемет?
– Это гражданский склад. Севзапэнергодальразведка.
– Мне до вокзала. Там – на платформу, сам охраняю, и – на Север.
– Ты же здесь живешь.
– Теперь я уже не смогу. Не дадут. Плохо – живи. А хорошо… Не дадут.
Я люблю Новый год
Я люблю Новый год. Люблю, потому что зима. Все бело. Падает снег. Все под снегом. И в новом районе, где я живу, открываются новые пути. Каждый идет не по асфальту, а как удобнее.
Новый год. Открываются новые двери в новых домах. Новые люди. Я сижу в новом доме в новой квартире, и напротив меня такая же фигура в таком же окне такой же квартиры и такое же ест, так же ходит вниз за газетами и кивает мне: с Новым годом!
В новом году хочется самого разнообразного. В новом году хочется меньше ссор друг с другом. Просто надо уяснить, что никто не виноват. У вас от него течет крыша, а у него от вас не гнется рукав и вылезает сделанная вами зубная щетка, поэтому речь неразборчива, вся щетина в зубах торчит. И подай ты ему борща повеселей – ему же тебя завтра брить опасной бритвой. Не раздражай ты его, уж так и быть.
В новом году и в семье хочется поспокойнее. В крайнем случае – ну, бери зарплату, сам распределяй, сам соли, сам жарь. То есть в новом году – еще внимательнее к женщине: надо ее одевать, и опрыскивать хорошими духами, и мазать прекрасными кремами. И пора легкой промышленности работать на нее. Сосредоточиться хоть бы на ней, а мы уж в своих пальто пока и в брюках пока неглаженых, габардиновых, что от отца к сыну, – трамваи ими царапаешь. Год Женщины закончился, но жизнь женщин продолжается. Это можно заметить, если оглянуться.
Больше юмору в новом году. Еще больше мыслей вам, инженеры и писатели. Хорошей мимики вам, актеры и автоинспекторы. Крепких ног вам, танцоры и продавцы. Тонкого чувства меры вам, драматурги и повара.
Новый год. Сорок раз я встречал Новый год, из них двадцать пять – сознательно. Вначале это какое-то чудо счастливое, потом, когда они пошли побыстрее и стали мелькать, как понедельники, встречи пошли не такие оглушительные, а нормальные.
Мне, конечно, хочется видеть в новом году и счастливые лица, и полные магазины по ту сторону продавца, и полные театры по эту сторону артиста. И много хороших глаз со всех сторон. А время летит быстро, когда делаешь что-то интересное, и оно страшно тянется, когда ждешь звонка об окончании дня.
Нехорошие все-таки люди придумали календарь и завели часы. И все это мелькает, и тикает, и блямкает, и трещит, и звенит. И ходит нормальный, хороший, веселый человек и не подозревает, что ему шестьдесят, и не говорите вы ему…
Это астрономы поделили жизнь на годы, а она идет от книги к книге, от произведения к произведению, от работы к работе, и если уж оглянуться, то увидеть сзади не просто кучу лет, а гору дел вполне приличных, о которых не стыдно рассказать друзьям или внукам где-нибудь в саду когда-нибудь летом за каким-нибудь хорошим столом.
А семьдесят шестой уже пошел, уже начал разгоняться. А что в нем будет и как он пройдет, мы узнаем в такой же зимний день 1 января 1977 года. Счастливого вам Нового года!
Я при себе
Для Р. Карцева
Ничего не разрешаю себе уничтожать. Все старые вещи при мне. Мне пятьдесят, а все мои колготочки при мне, все ползуночки, носочки, трусики, маечки, узенькие плечики мои дорогие. Тоненькие в талииньке, коротенькие в ростике. Дорогие сердцу формочки рукавчиков, ботиночки, тапочки, в которых были ножки мои, ничего не знавшие, горя не знавшие ножки. Фотографии перебираю, перебираю, не выпускаю. Ой ты ж пусенька. Это же я! Неужели? Да, я, я. Документики все держу: метричку, справочки, табель первого класса, второго, дневники, подправочки, все документики при себе, все справочки мои дорогие, пальцем постаревшим разглаживаю немых свидетелей длинной дороги.
Все честно, все документировано, ни шагу без фиксации. В случае аварии, какую книгу хватаете на необитаемый остров? Справки. Вдруг сзади – хлоп по плечу. А-а! Это на острове?!
– Где был с января по февраль тысяча шешешят?..
– Вот справка.
– Где сейчас находится дядя жены?
– А вот.
– Где похоронен умерший в тышяшя восемьдесят брат папы дедушки по двоюродной сестре?
– Парковая, шестнадцать, наискосок к загсу. От загса десять шагов на север, круто на восток, войти в квартиру шестнадцать и копать бывшее слободское кладбище.
– Куда движешься сам?
– А вот направление.
– А как сюда попал?
– А вот трамвайный билет.
Все! Крыть нечем. Хочется крыть, а нечем.
– Лампочку поменял?
– Вот чек.
– Что глотнул?
– Вот рецепт.
– Почему домой?
– Вот бюллетень.
– Куда смотришь?
– Вот телевизор.
– Какая программа?
– «Время».
– А четырнадцатого откуда поздно?
– Вот пригласительный билет, галстук, букет.
– Так… плитка в ванной, унитаз.
– Вот чек.
– Карниз ворован?
– Вот чек.
– Обои ворованы?
– Чек.
– Это воровано?
– Чек.
– Воровано?
– Чек.
– Тьфу!
– Плевательница.
Ох и хочется крыть. А нечем!
– Как найти в случае?
– Вот папа, мама, дядя, тетя, дом, работа, магазин, больница… Все.
– А если?..
– Вот регистратура.
– А все-таки если?
– Вот, вот и вот.
– С другими городами?
– Ничего.
– Санаторий?
– Ни разу.
– По-английски?
– Ни бе ни ме.
– Где?
– Здесь.
– А если?
– Соображу.
– А непредвиденно?
– Позвоню.
– А самому захочется?
– Спрошу.
– А если мгновенно – ответ?
– Уклончивый. Да зачем вам трудиться? Вот список ваших вопросов, вот список моих ответов, причем четыре варианта по времени года.
– Заранее?
– Да.
– Сообразил?
– Да.
– Такой честный?
– Характеристика.
– А не участвовал в развратной компании шесть на четыре, девять на двенадцать с пивом, журналами, банями, парной?
– Грамота об импотенции, участковый врач, соседи, общественность.
– При чем состоишь? Воровал?
– Водоканал.
– Тьфу ты.
– Плевательница.
– Пока…
– Всё.
С высоко поднятой головой хожу. Некоторые издеваются: справки – это все, что ты накопил к старости? – Все! Причем это копии. Оригиналы закопаны в таком месте, что я спокоен. И не только я. Глядя на меня, другие светлеют. Значит, можно, значит, живет. Всем становится спокойнее. Самые строгие проверяющие теплеют, на свою старость легче смотря. Один с дамой подошел:
– А где вас искать после вашей внезапной кончины, которая произойдет…
– А второе интернациональное, сто восемь – по горизонтали, шесть – по вертикали, от пересечения три шага на север, в боковом кармане свидетельство.
– Поздравляю, выдержал, готовьтесь к следующему.
– Отметьте.
– Идите.
– Число, час, печать. Здесь, здесь, здесь.
– Чуть больше времени на выход. Зато не только свободен, но и спокоен, что действительно вышел, действительно пошел, действительно пришел домой и совершенно искренне лег спать.
Не волнуйся
Не волнуйся и не бегай: все у нас налажено.
Все службы работают.
Люди начеку лежат.
Тонет человек – смотри спокойно, не шевелись.
Сейчас приедут. Наблюдай.
Специальная служба есть.
Люди деньги получают.
Ничего, ничего, еще успеют.
Горит что-нибудь – будь спокоен.
Будь спок. Смотри наверх.
Сейчас пожарник на вышке заволнуется.
Сейчас, сейчас, он знает когда.
Для этого большое пожарное депо.
Асбест, вода…
Ничего, ничего, пусть полыхает.
Будь спок. Ребята лежат начеку…
Видишь, впереди тебя кто-то гаечным ключом кому-то вначале что-то пригрозил, а потом что-то отвернул.
Смело переходи на другую сторону.
Я уверен, что сейчас появится милиционер.
Служба! Для всего люди поставлены.
Деньги плачены.
Все вокруг не спят.
Карты в кабинете мерцают, флажки на картах, вымпелы.
Здесь раздевают, здесь горит, а здесь все в порядке, но что-то не нравится.
Если закололо у тебя, засвербило – лежи, улыбайся.
Они уже едут с клизмами, тампонами, тромбонами, сифонами на высоких скоростях.
Будьте споки.
Служит народ. Бойцы начеку.
Сломалось дома. Ая-яй.
Из ванной обратно пошло.
Они с унитазом сообщающиеся сосуды.
Что ж ты с визгом оттуда выскочил?
Лежи, плавай. Сейчас приедут.
С любым поспорь, и лежи, и наблюдай слаженный труд мастеров.
Не лезь голыми руками в провода.
Замыкание, в глазах темно.
Двое едут. Электрик и глазник мчатся.
Движение остановлено.
Над тобой склонились.
– Вижу, вижу! Солнце, солнце!
– Видишь! А не верил.
Письмо женщине
Итак, моя радость, я еду к Вам. Я сосредоточен. Я начал делать зарядку, пробежку и готовку. Собираюсь в поездку. Сейчас как раз упаковываю душу, потом соберу Вашу любимую фигуру. А распаковывать мы будем вместе. Вы позволите присутствовать, чтоб видеть Вашу радость?
Эта поездка занимает все мое воображение. Я уже думаю только о Вас и о том, что еще мог забыть, чтоб во время первого страстного поцелуя не вскрикивать: «О боже, где мой паспорт? Минуточку, где деньги?..» Все будет при мне. Я действую по списку, и, если вдруг забуду список, у меня есть второй, где первым пунктом – войти и крикнуть: «Любимая, скорей ко мне! Я тут. Я вот». И первый поцелуй в пальто. Вы любите в пальто и сапогах? Я обожаю. Это развивает воображение и дает волю рукам.
Вы будете разматывать мое кашне до обморока. А после обморока Вас ожидает ряд сюрпризов. Во-первых, когда Вы снимете с меня пальто, меня там не будет. Как я этого добьюсь, не спрашивайте, я тот праздник, что едет к Вам. Как бы я хотел быть на Вашем месте в момент этой радости от встречи со мной. Я тут кое-что смешал и добился удивительного аромата. На Вас должно подействовать. Я специально ем протертую пищу, чтоб кожа была гладкой, а взгляд нетерпеливым. Я расскажу, почему молчал два года, так подробно, что это будет двухлетний рассказ. Потом и Вы мне расскажете все. Решительно все! Во всяком случае, главное. Это по-хорошему все усложнит.
Хотите откровенно? Ну хоть правду?.. Ну хорошо, потом… Я понимаю, Вам уже не хочется быть сильной. Вам хочется прислониться, хочется слышать свист кнута свирепого мужчины. Я сильный. Я командир. Я командую из-под кровати. Вперед, моя милочка! Назад, мой козлик! Я сам мужчин не видел от рожденья. Даже среди штангистов. Даже среди боксеров. Диета подавляет. Все эти принципы, мнения, звание кормильца, крик: «Вон из моего дома!» Все вышиблено однообразной архитектурой и поселками городского типа. Смешно, мой листик, на собрании аплодировать начальству, а дома говорить: «Знаешь, почему я так поступил?..»
Я думаю, наша жизнь стала такой интересной именно благодаря исчезновению мужчин как вида. Женщины раньше взрослеют и дольше живут. Они расскажут, отчего это произошло. Какая прекрасная судьба! Какое длинное письмо! А я ведь пишу не из ссылки. Просто размер чувств-с…
Мужчины исчезают от новостей. Они нежнеют, краснеют, приобретают невинность, пытаются в муках родить. Лозунг «Берегите мужчин» не лишен смысла, но их нужно сначала вырастить. Эмансипация, моя змейка, как раз и породила то огромное количество сильных представителей слабого пола и слабых сильного, которое Вас так огорчает. Я надеюсь. Я смело надеюсь, что эти времена прошли. Или, скажем смелее, проходят. Ибо то, что мы приобрели, укрепив женщин, мы потеряли, ослабив мужчин. Это же он, бедненький, шепчет по ночам: «Я не могу туда идти. Опять надо голосовать за него? Опять надо его поддерживать? Зиночка, не пускай меня туда».
За время нашего существования мы пришли к двум потрясающим выводам. Интеллигент – это необязательно инженер. А спортсмен – необязательно мужчина. И женщины тут безошибочны.
Да, моя струйка. Как Вы меня с трудом учили, и я до сих пор в себе это ищу: мужчина – это человеческое достоинство, это сомнения до и твердость после решения. Это, как Вы меня учили, независимость и самостоятельность мышления, а не желания. Мужчина – кормилец, говорили Вы. Он – стена. Я за ним, как за камнем. Укрепление семьи, учили Вы меня, – это укрепление в мужчине чувства хозяина дома. Не в доме, как у нас любят говорить, запутывая язык, а дома! Тогда у него есть тыл. Тыл – это я. И при нападении сзади, со стороны жэка, водопроводчика и разных мастеров, стою я. Так учили Вы меня. И я понял.
Ибо. Ах, ибо, говорили Вы, мы с вами, Миша, опять упираемся в экономику. Да, моя куколка, да, опять в нее.
Ибо. Ах, ибо. Творческое, раскованное поведение в общественной приводит к счастью в личной жизни. Там границ нет. Быть хозяином, от которого ничего не зависит, тяжело. В то же время ловкость, смелость, удачливость, то есть самостоятельность днем очень чувствуются в семье. Крик «Наш папа пришел!» исторически в себе содержит основу семьи. Папой его называют все.
Вот как учили Вы меня. И все-таки я бы не лишал вас равноправия, которое вы добыли довольно нудной вековой борьбой. Женщина – лидер! Что-то в этом есть. Конечно, счастье с нею невозможно, но что-то в этом есть. Видимо, где-то на полигоне, на каких-то стрельбах это очень должно пригодиться. Но нельзя же, моя штучка, лидеру искать защиты, жаловаться на гвозди и молоток. Приставила лестницу – залезай!
А женский день потому и стал таким праздничным, что его активнее всех отмечают мужчины. Вот уж кто веселится. Вот кто ликует. «И у меня возникли жуткие подозрения, – обнимали Вы меня, – что этот праздник их. И это вы, Миша, стали очаровательным украшением нашего стола…» Да, да, мой птенчик, такие подозрения есть, но пропускать этот день не хочется. А укрепление семьи есть укрепление мужчин в мужчинах. Ибо мужчина при разводе теряет очень многое и не торопится вступать во второй брак. А в наше время второй брак и есть первый. «И не надо отнимать у холостяков, – целовали Вы меня, – а надо добавлять женатым».
Но хватит о деле. Видите, я стал критичным, в духе времени, и даже в праздник сохраняю трезвый взгляд и ищу проблему. Кажется, я стал сильным. Во всяком случае, я уже хочу Вас видеть слабой. Вернее, я потребую этого от Вас. То есть, скорее всего, попрошу. Я попрошу Вашего разрешения держать Вас в Ваших любимых ежовых рукавицах. Итак, решительно. Плечом в забор. А ну-ка, брысь! Все, ну-ка, брысь отсюда! Покой моей любимой! Вон все отсюда!.. И на расход. И на расход!
Вот он мужчина! Вот это да! И зашатались соседи, и затих таксопарк. И шепот сзади: «Как он идет. Как он красив. Как он заботлив…» Хотите я даже ненадолго уйду к другой, чтоб укрепить?.. Ну, все, все, все пишу, шучу одновременно. Я выезжаю. Откуда во мне эта сила? Пришла пора конкретных обсуждений. Решай! Иду!
Демографический взрыв
Для Р. Карцева
Что делается! Мой дядька поехал на свадьбу в Мелитополь и умер.
В одной комнате – свадьба, в другой – покойник.
Тетка вошла в соседнюю комнату и умерла.
Тесть вошел в трамвай и умер.
Знакомый зашел в кино, сел в пятый ряд и не встал.
Родственник включил свет и умер.
А тот вошел к министру и умер.
Министр что-то хотел ответить и упал.
Референт стал кричать на буфетчицу, рухнул в салат.
Сосед вышел за калитку и упал.
Дворничиха ползасова задвинула – скончалась.
Муж открыл окно и дал дуба.
Сын сел в такси – и в реанимацию.
Дирижер взмахнул палочкой – и рухнул головой в пюпитр.
Парень что-то вспомнил – и не откачали…
А забеременела в указанный период одна женщина, но родители уговорили ее сделать аборт, чтоб могла закончить школу.
Ставь птицу
Для Р. Карцева и В. Ильченко
За столом – кладовщик. Перед ним – механик с мешком.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– У нас к вам сводная заявочка.
– Сводная заявочка.
– Я думаю, прямо по списку и пойдем.
– Прямо по списку и пойдем.
– Втулка коническая.
– Нету.
– Конической втулки нету?!
– Откуда, что вы?! Не помню, когда и была.
– Коническая втулка?! Я же издалека ехал…
– Так, издалека. Я сам не местный.
– А ребята брали.
– Какие ребята, кто их видел?
Механик вынимает из мешка стаканы, бутыль, наливает. Оба молча выпивают.
– Втулка коническая.
– Ставь птичку.
– Что ставить?
– Птичку ставь. Найдем.
– Подшипник упорный ДТ‑54.
– Нету.
– Так ребята брали.
– Какие ребята?!
Механик снова вынимает стаканы, бутыль, наливает. Оба пьют.
Механик прячет стаканы и бутыль.
– Подшипник упорный ДТ‑54.
– Ставь птицу. Найдем.
– Диски спецления «ГАЗ‑51».
– Еще раз произнеси, недопонял я.
– Диски спецления. Для спецления между собой. Педаль специальная.
– Нету.
– Так… ребята…
– Нету!
Достает стаканы, бутыль, наливает.
– Ой!
– А-а!
– Ой!
– А-а!.. Буряковый… Сами гоните… Хорошо. А то на соседнем заводе спирт для меня из тормозной жидкости выделяют. У них там лаборатория – культурно, но у меня судороги по ночам и крушения поездов каждую ночь.
– Диски спесления?
– Бери, сколько увезешь.
– Псису?
– Рисуй.
– Уплотнения фетровывыстыеся восьмой номер.
– Недопонял.
– Фетровыстывыяся уплотнения восьмой номер.
– Ах, фетровывыя?
– Да, фетровывыстывыяся, но восьмой праа-шу.
– Все равно нету.
Механик наливает кладовщику.
– Себе!
– Я не могу. Меня послали, я должен продержаться.
– Один не буду.
– Не могу – еще список большой.
– Езжай назад.
– Назад дороги нет! (Наливает себе. Выпивают.)
– Уплотнения фетровые.
– Где-то была парочка.
– Псису?
– Рисуй.
– Пятеренки… шестеренки… вологодские.
– Как ты сказал?
– Сейчас. – Срочно уходит. Возвращается. Не попадает на стул.
– Целься, целься.
– Пятеренки… шестеренки. Четвереньки вологодские.
– А‑а‑а, вологодские. Нету.
– Псису? – Наливает кладовщику.
– Себе.
– Не могу.
– Езжай назад.
– Назад дороги нет!
Пьют.
– Пятеренки, шестеренки?
– Пошукаем.
– Псису?
– Рисуй.
– Пошукаем псису? (Неожиданно.) «Здравствуй, аист, здравствуй, псиса… Та-ак и должно бы‑ыла‑а слушисса-а. Спасибо, псиса, спасибо, аист…»
– Давай сначала до конца списка дойдем.
– Дойдем, дойдем. Я уже почти дошел… Три салата…
– Чего-чего?
– Трисаторные штуки, четыре псисы и бризоль… (Собрал все силы.) Экскаваторные шланги, четыре штуки, и брызент…
– Брезента нет. Пожарники разобрали.
– Может, водочки?
– Нету брезента.
– А коньячку?
– Нету брезента.
– Сосисочный фарш.
– Нету брезента.
– Банкет для семьи с экскурсией…
– Нету брезента, и не наливай.
– Верю тебе, Гриша, если нет, ты не пьешь, ты честный человек.
Если бы я был женщиной
Если бы я был женщиной, я бы вел себя совершенно иначе. Я был бы умный, обаятельный, юный, веселый и счастливый. У меня была бы куча поклонников, но при встрече со мной я бы растерялся и умолк. С этим не шутят. Я бы влюбился в меня и стал моей женой.
Ужас, как я успеваю проснуться умытой и причесанной? И почему в любое время суток на мне платье, юбка, жакет и белые зубы? Где я научилась ремонтировать квартиру? А как я терпелива с ним, то есть со мной. Я от него безумею и теряю дар речи. Это ж надо, чтоб так повезло. Какой он у меня, боже. Я живу ради него, я помогаю ему во всем и работаю специально, чтобы не сидеть дома. Но когда нужно, я рядом. Днем, вечером, утром. Всегда, когда нужно. И всегда, когда не нужно, меня нет. Где я, я не знаю сама, но рядом меня нет.
Как я перерабатываю эти дурацкие сосиски и вокзальные шницели в такую стройную фигурку, не знаю сама. Я еще печатаю на машинке и танцую в одном шикарном ансамбле. Поэтому я большей частью в Париже и Мадриде. Звоню из Мадрида и прошу вовремя поливать цветы. Там умолкает музыка и кто-то отвечает: «Ладно». А через два месяца втаскиваю чемодан. «Включи, милый, это какое-то новое видео, ты же знаешь, я в этом плохо разбираюсь. Да, чуть не забыла – вот ключи, это новое «Пежо» для тебя и новое пальто для твоей мамы».
Потом я снова иду на репетицию, чтобы присутствовать и отсутствовать одновременно. Да, еще шью и правлю текст. Я – его запоминающее, отвечающее и стирающее устройство. Да, чуть не забыла, я же счастлива с ним. Тьфу ты, господи, как же я могла забыть! Он же мне не простит. Опять будет скандал. О боже, как я забыла… Теперь на неделю хватит. Он же не отстанет, пока я со слезами всеми святыми не поклянусь, что я счастлива. Нет, ну он действительно очень хорош. Ну, во‑первых, умен. Во-вторых, аккуратен, в‑третьих, остроумен, справедлив к окружающим и, в общем, ко мне.
– Ты уже вернулся?..
– Сегодня у нас в редакции небольшое совещание ведущих друг друга редакторов. Мы договорились без жен. У одного она заболела, остальные не хотят его подводить. Срочный номер – требуют газету за 1 мая к 10 апреля. Новый почин, и мы все наперебой согласились, и может так случиться, и это совершенно точно, что я приду ночевать к утру. Ты уж не сердись.
– Что ты, что ты! Я думала, тебе нравится, когда я не сплю и жду тебя, но тебе нравится, когда я сплю и жду тебя. Я буду волноваться, но не скандалить, а поздравлю тебя с возвращением в родной дом, где мы ждем тебя и твоих приходов. Я и эти дети. Мы там, где ты нас оставил. Вернешься и найдешь нас. Я твое создание. Образец зависимой независимости, глуповатой мудрости, физической силы, сохраняющей женственность.
Я всю твою жизнь взяла на себя. Ты только пиши. Это все, что тебе осталось.
Доктор, умоляю…
Для Р. Карцева и В. Ильченко
Кабинет врача.
Врач (вслед кому-то). Согревающий компресс на это место и ванночки. Если не поможет, будем это место удалять. Марья Ивановна, поставьте ему компресс на это место.
В кабинет входит больной со свертком.
– Слушаю вас.
– Доктор, помогите мне. Я вас очень прошу. Я уже в этом не могу ходить.
– Что?
– Посмотрите, я уже три года его ношу.
– Ну?
– Сшейте мне костюм.
– Что-что?!
– Костюм для меня, я вас очень прошу.
– Что?!
– Сколько скажете, столько будет…
– Я хирург. Я даже не психиатр, я хирург!
– Я понимаю. Я с раннего утра вас ищу. Он мне записал адрес таким почерком, чтоб у него руки и ноги отсохли. Вы посмотрите, как написал, вы посмотрите на это «р». А это «м»?
– Это поликлиника.
– Я понимаю.
– Хурургическое отделение!
– Я знаю.
– Я врач.
– Очень хорошо. Я тоже охранник, я знаю, что такое ОБХСС. Материал у меня с собой. Сейчас покажу, очень оригинальный цвет. (Пытается развернуть пакет.)
– Слушайте, вы нормальный человек?!
– Допустим…
– Я хирург! Там все больные!
– Я вас понимаю. Я у вас много времени не отниму. Однобортный, с обшитыми пуговицами, с жилетом. Троечку такую.
– Как вас сюда пропустили? Вы сказали, что вы больной?!
– Конечно. Что, я не понимаю, что такое ОБХСС?
– Вон отсюда!
– Хорошо. Я подожду, доктор. Брюки двадцать четыре. Наискось.
– Закройте дверь. Я сейчас милицию позову.
– Обязательно, доктор, врезные карманы.
– Уйдите, меня ждут больные. У меня обход!
– Да, да. Обход, рентген, я не дурак. Я с утра вас искал… Он так записал адрес, чтоб у него руки и ноги отсохли. Посмотрите на это «р», это все что угодно, только не «р». Два часа я ждал приема. Материал свой. Подкладка своя. Вам только раскроить и застрочить, это для вас пустяк.
– У меня диплом врача. Вот он. (Показывает.)
– Я понимаю.
– (Плача.) Как я могу шить костюмы?!
– Теперь войдите в мое положение, я в этом уже не могу ходить.
– Я никогда не шил костюмы!
– А мне на улице стыдно показаться.
– Но я врач.
– Я знаю.
– Я всю жизнь лечил больных. Травмы, переломы… (Всхлипывая.) Стойте прямо. Не наклоняйтесь. Брюки двадцать четыре?
– Да. Наискось.
– Хорошо. Сейчас все хотят наискось. Жилетку из этого же материала?
– Да.
– Сколько у вас материала?
– Два девяносто.
– Где вы работаете?
– Охранник на строительстве.
– Плитка есть?
– Сделаем.
– Согните руку. Двадцать пятого придете на примерку. Только запишитесь на прием. Без этих штук.
– Обязательно.
– Скажете, что у вас грыжа, правосторонняя.
– Обязательно.
– Двадцать пятого, с утра. Идите.
Больной уходит. Доктор кричит вслед:
– Согревающий компресс на это место и ванночки. Если не поможет, будем это место удалять!
Ночью
Для С. Юрского
Стемнело. Опускается ночь. Я не могу уснуть. Я верчусь. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Вот я к вам пришел. Да. Сейчас. Именно. Я не ответил вам сегодня днем в вашем кабинете, когда вы на меня пошли как танк. Я сообразил потом, на лестнице. Я могу так же пойти на вас. Мне есть что сказать. Я не сообразил сразу. Ха-ха! Отвечаю сейчас, ночью. Первое! Второе! Третье! Четко. Где вы слышали такие выражения? Раз! Два! Четко, сжато, лаконично – характерно для меня! Мною сделано это, это, это! Не сделано то-то, то-то, то-то. По таким причинам. Лаконично, скупо, сжато, телеграфно – рубленый стиль!
Ваши слова: «Дурака валяешь, детский сад развел», «…на горшке сидеть». Мой ответ: «Я здесь по распределению – раз! Сижу не на горшке, а в бедламе, которым вы жутко руководите, – два! И ничего вы мне не сделаете – три!» Отвечаю сжато, скупо, лаконично – характерно для меня! И болтаю столько, сколько нахожу нужным.
Пожилой человек, перестаньте говорить чушь. Я тоже с высшим, я тоже могу нахамить! Ха-ха! Продолжаю мысль, не давая опомниться: «Доверять надо всем. И мой детский лепет – это смелый ход вперед». Дайте ему воды. Он не выдержал. Он мне неинтересен. Иду дальше. Какая ясная голова, какая легкая походка.
Тетя Катя, это я. Так вот, тетя Катя. Вы вахтер, а я опоздал. Я пробегал. Вы крикнули. Я промолчал. И только на лестнице сообразил. Отвечаю сжато, скупо, лаконично, остроумно – характерно для меня! «Штаны потеряешь!» Глупо. Бежал достойно, хотя и тяжело дыша. «Все уже работают, а он лезет». Ну, не лезет, а идет к себе. А насчет «все работают», то ха-ха-ха! И я могу обернуться и прокричать назад большое оскорбление: «Не надо вязанье в кобуре держать!»… Поднимите ее. Отстегните портупею и дайте ей воды. Она мне неинтересна.
Так… Кто еще? Ночь проходит, а народу много. Всем, кому не ответил днем, отвечаю сейчас. Каждый, кто хочет, найдет меня в любое время ночью в постели. Я его жду.
Иду дальше, сохраняя хладнокровие и выдержку.
Он! Вы! Я – к нему! Нет уж, пропустите. Отстраняю рукой, вхожу. Он! Вы! Слушайте! Вы собрали вокруг себя подхалимов и думаете, что правда к вам не просочится. Она просочилась. Она здесь. Ничего. Я в белье. Я в ночном. Никто ему не скажет, кроме меня. Ты стар! Твои традиции, которые ты так уважаешь, – гибель твоя! Твои друзья, к фальши которых ты так привык, – гибель твоя. Твое самолюбие – гибель твоя. Твоя принципиальность – гибель твоя. Не спрашивай мнения у тех, кто согласен, спрашивай у тех, кто возражает.
Все! Он побледнел! Он осекся. Он не знал этого! Он мне неинтересен!
Теперь вы, девушка. Я пробивался через весь вагон. Я стоял три пролета возле вас, собираясь пошутить. Но вы вышли вдруг. Видимо, вам было нужно. Я растерялся. И только когда вагон со мной отъехал, я сообразил… Отвечаю скупо, точно, сжато, остроумно – характерно для меня! Пошутить я собирался так: «Смотрите, как рвет водитель. Не мешки везешь».
Вы резко ушли, оставив себя без этой шутки. Кто больше потерял? Такими, как вы, полны вагоны. Таких, как я, мы там не видим. Только без рук… Не надо меня целовать… Ну не балуйтесь… Ну все, перестаньте! Я уже весь в помаде… Вы же видите – у меня опущены руки. Все! Ищите встреч.
Вот и он. Стой! Что ты мне крикнул вслед, а я не обернулся и только втянул голову в плечи?! Отвечаю тебе сейчас, ночью, резко, грубо, жутко, сильно – характерно для меня! Хам! Я таких, как ты… Ты у меня понял? Смотри, как я тебя беру за грудь, как у тебя болтается голова, как мои пальцы сжимают твой ворот. Они побелели. И это одна рука. Что будет, если я применю вторую? Не извиняйся, не дрожи. Умей отвечать сильному. Ты никогда не будешь кричать вслед. Или я тебя сейчас буду бить. Страшно, жутко, сильно и резко. Характерным, присущим мне боем.
Я еще сильнее сжимаю твой ворот. Мои зубы скрипят. Ты задыхаешься. Не кричи мне вслед больше. Не кричи! А теперь иди домой, шатаясь и схватившись за горло. Ты уже запомнил меня. Ступай вон! Не оборачивайся! Что?.. Ну, я же догоню… И бежать мне легко. Я лечу… лечу…
Оставьте меня… Кончается ночь… Мне еще нужно повидать его… моего единственного… Я же не успел сказать ему самого главного. Это все пустяки… Я сразу не нашелся… Это же все мелочи… Только тебе я могу сказать… Только от тебя я могу услышать… Мы просто были в запале… Я позвоню… Я позвоню…
Кончается ночь… Мне надо сказать маме, как я хочу сберечь ее. Я позвоню… Я позвоню…
Сказать моей первой, моей ранней, что я любил ее и не говорил из дурацкой сдержанности, которую называл мужской. И если бы я сказал второй, что люблю, я бы ничего не потерял, а только стал бы лучше… Я позвоню… Я позвоню…
Звонок… Я прощаюсь с вами… Одеваюсь. Ем. Бегу. Лечу. Сажусь и молчу. Скупо, сжато, остроумно – характерно для меня!
Портрет
О себе я могу сказать твердо.
Я никогда не буду высоким.
И красивым. И стройным.
Меня никогда не полюбит Мишель Мерсье.
И в молодые годы я не буду жить в Париже.
Я не буду говорить через переводчиков, сидеть за штурвалом и дышать кислородом.
К моему мнению не будет прислушиваться больше одного человека.
Да и эта одна начинает иметь свое.
Я наверняка не буду руководить большим симфоническим оркестром радио и телевидения.
И фильм не поставлю.
И не получу ничего в Каннах.
Ничего не получу – в смокинге, в прожекторах – в Каннах.
Времени уже не хватит… Не успею.
Никогда не буду женщиной.
А интересно, что они чувствуют?
При моем появлении все не встанут.
Шоколад в постель могу себе подать.
Но придется встать, одеться, приготовить.
А потом раздеться, лечь и выпить.
Не каждый на это пойдет…
Я не возьму семь метров в длину…
Просто не возьму.
Ну, просто не разбегусь…
Ну, даже если разбегусь.
Это ничего не значит, потому что я не оторвусь…
Дела… Заботы…
И в том особняке на набережной я уже никогда не появлюсь.
Я еще могу появиться возле него.
Напротив него.
Но в нем?!
Так же и другое…
Даже простой крейсер под моим командованием не войдет в нейтральные воды…
И из наших не выйдет.
И за мои полотна не будут платить бешеные деньги.
Уже нет времени!
И от моих реплик не грохнет цирк и не прослезится зал.
И не заржет лошадь подо мной…
Только впереди меня.
И не расцветет что-то.
И не запахнет чем-то.
И не скажет девочка: «Я люблю тебя».
И не спросит мама: «Что ты ел сегодня, мой мальчик?»
Но зато…
Зато я скажу теперь сыну: «Парень, я прошел через все.
Я не стал этим и не стал тем.
И я передам тебе свой опыт».
Специалист
Для Р. Карцева
– Бебеля, двадцать один, квартира три, – нет звука?.. А изображение?.. Нормальное… Хорошо… Я буду у вас с пяти до семи… Пожалуйста…
– Да, да… Слушаю… Плохо шьет?.. Строчку не дает?.. Немецкая… Свердлова, восемь, квартира сорок семь… Буду до пяти… Пожалуйста…
– Алло… да, я… Почему болит?.. А вы согревающий компресс на ночь… Нет, мой дорогой. Кто кого лечит?.. Я же вам оставил рецепт… Как – потеряли?! И что, температура поднялась?.. Тридцать восемь и три… Ничего без меня не принимайте. Только горчичники к ногам. Я буду у вас между шестью и восемью… Лежите спокойно.
– Да… Снова замолчал… А вы ему телеграмму давали?.. Я же вам продиктовал текст… Ну, пишите: «Надоедать не буду. Но хочу оградить тебя от неприятностей. Жду на вокзале у газетного киоска в двадцать часов. Наташа». Прибежит. Мужчины трусливы. Если позвонит, не разговаривайте. Все при встрече. Потом мне расскажете… Не за что…
– Алло… Это вы… Я вам неправильно предсказал. Вместо большой дороги в казенный дом следует читать: «Задуманное вами исполнится вскоре. Вас ожидают большая радость и спокойная жизнь, что вам будет в награду за пережитое. Насчет личных интересов можете не сомневаться. Они окончатся удачно, и в жизни вашей удачи будут продолжаться вплоть до преклонных лет…» Записали?.. Если что-нибудь будет неправильно, позвоните, уточним… Я думаю, все будет хорошо.
– Да… Алло… С этим?.. Попробуйте сметану с пивом за четыре часа до. Полное отключение радио и телевидения. За три часа – чай с малиной и коньяком. Мюзик-холл с коньяком в антракте. Минут за двадцать – крепкий кофе с лимоном. Проветрите комнату и позвоните мне. Если не поможет, будем действовать током… Шестьсот вольт. Решающее средство… Всего доброго… В любое время…
– Замдиректора камвольного комбината?.. Минуточку!.. 298–18–23, с восьми до семнадцати… Пожалуйста.
– Да, да… В «Смене» сегодня «Люди и розы», сеансы в восемь, десять, двенадцать и так далее через каждые два часа… Пожалуйста…
– А-а! Арнольд Степанович!.. Откладывается у вас ревизия… Она нагрянет внезапно, восемнадцатого января, в десять утра… Будьте здоровы. Звоните…
– Да… Слушаю вас, товарищ… Нет, мой дорогой. Так перед людьми не выступают… А мы вот взгреем вас на коллегии. Тогда вы возьметесь за дело… Что значит – записочки посылают? А вы отвечайте… Ну, мой милый, вы за это зарплату получаете. Все!
– Шестнадцатый. Я – Таганрог. Посадку разрешаю… Ветер тринадцать боковой…
– Алло… Да… Пылесос «Ракета»? Бьет током?.. Провод не отсырел?.. Попробуйте просушить… Канатная, четырнадцать, квартира три… Буду у вас до трех…
– Натирку полов сейчас некому… Звоните в пятницу.
– Да-да… Не подошла?.. Ей тридцать пять… Вам пятьдесят пять, слава богу… Не читает газет… Что вы от нее хотите?.. Она не знает, где Лаос?.. Так объясните ей. Постойте… Вы просили… Вот у меня записано… Не старше тридцати пяти. Блондинку. Не больше одного, не старше десяти. С высшим. С удобствами. Не выше третьего этажа. Район Парка культуры… Ничего насчет газет… Ах вы решили добавить… Надо заранее… Записывайте. Лесной проспект, восемнадцать, корпус три, квартира четырнадцать… Библиотекарша. Вся периодика – через нее.
– Что у вас?.. Ого!.. Завтра вводите новую камеру Вильсона… В Серпухове?.. Посчитайте заново эффект Броуди – Гладкова. Подставьте лямбда 2,8 вместо 3,1… Да. Должно сойтись… Держите меня в курсе…
– Нет, мальчик, амнистии в этом году не будет.
– У вас что?.. Пьеса… А вы попробуйте поменять концовку. Не грустно лег, а радостно вскочил… И не на кладбище, а в санатории… И позвоните мне… А сейчас, извините, у меня обед…
Он развернул бумажку. Прижал пальцем котлетку к кусочку черного хлеба и начал есть, глядя в пространство.
На работе и дома
Учреждение. Много столов. За столами сидят люди и думают. Посредине два стола, за которыми сидят мужчина и женщина. Пишут.
Мужчина (пишет). Екатерина Николаевна, у меня ваш чертеж. Мне непонятно, как вы соединяете корпус с крышкой.
Женщина. Ну как же, Михаил Григорьевич?
Мужчина. Я написал свои соображения, чтобы вам было яснее… Вот, мне кажется, что… (Передает записку женщине.)
Женщина (читает, бледнеет, рвет записку и незаметно бросает ее в корзину; тихо). Я не смогу сегодня. (Громко.) Вот ручки. Почему их две?.. Да, их две, и крышка хорошо ложится… Я сейчас напишу, почему нельзя этого делать. (Пишет, передает записку мужчине.)
Мужчина (читает, тихо). Да… Я все понимаю. (Громко.) Две ручки, а их должно быть пять или даже… Может быть… (Пишет.) Читайте соображения. Я прошу вас. Я впервые высказываю вам свои соображения. Будьте внимательней… Ну пожалуйста… Мы с вами понимаем друг друга с одного… чертежа… Я ваш руководитель, и ваше слово для меня закон… (Передает записку женщине.)
Женщина (читает). Да… Я тоже… Но не сегодня… Вы знаете наше положение… Эти шарики… Я сама, когда вижу вашу идею… Я все вижу… и шарики, и ролики… Можно пять ручек, но не сегодня… Нет, нет…
Мужчина. Екатерина Николаевна, подойдите сюда.
(Женщина качает головой.)
Мужчина. Я контролирую.
Женщина. Вы потеряли контроль.
Мужчина. Вы тут такое начертили. Идите сюда.
(Женщина подходит, стоит возле стола.)
Мужчина (встает). Эти шарики надо переставить. У меня такое же положение с роликами. Я прошу…
Женщина (тихо). Потапов вошел. (Громко.) Хорошо. Я сделаю.
Мужчина (как по телефону). Да, да, обязательно… Хорошо…
Женщина. У вас все, Михаил Григорьевич?
Мужчина. Да… уже…
Женщина. Я тогда… еще пока…
Мужчина. Да. Уже… Я тоже, но не всегда… Здравствуйте, Анатолий Иваныч. Мы тут с Масловой ручки располагаем… Хотите с нами?.. До свиданья… Екатерина Николаевна, сегодня единственный шанс переставить ручки… Вечером. Я уже не могу… Я не могу. Эта работа, эти болты… Я вижу вас. Вы ходите, вы рядом. У меня стынет внутри. Я не могу… Я прошу вас. Эту крышечку, эти шарики… ну, один раз по корпусу… Я этот чертеж раздеру на куски.
Женщина. Ну, ну, ну… ну, хорошо… я что-нибудь придумаю… но я не могу на улице…
Мужчина (вынимает из кармана ключ). Ключ!
Женщина (бледнеет, трясет головой). Нет, нет, нет. Рвите чертеж.
Мужчина. Да… да… Если замкнуть крышку на корпус… Это однокомнатный редуктор моего товарища. Он на один день оставил мне крышку… Завтра… уже ничего…
Женщина. Нет, нет, не… нет, нет. Переставить все ручки… Чужой редуктор…
Мужчина. Ну, я прошу вас. Мы вместе работаем над этой идеей. Нам нельзя на улице… Я буду там с семи… Я махну лампой.
Женщина. Но здесь, на работе, мы уже не сможем… вы понимаете… просто так сидеть, просто так работать…
Мужчина. Мы уже давно не просто работаем, нам надо… Я жду вас. Берите крышку.
Женщина. А он уехал?
Мужчина. Уехал, уехал…
Женщина. Но в одиннадцать я закрою корпус…
Мужчина. Адрес редуктора. (Пишет.)
Женщина рвет записку, мужчина рвет чертеж, женщина рвет книгу. Расходятся. Все понимающе перемигиваются.
Квартира.
Мужчина суетится, нервничает, переставляет вещи. Каждый раз замирает и прислушивается. Ставит на стол авоську. Вынимает из авоськи вино, два яблока, высыпает из кулька конфеты. Мечется в поисках штопора. Ввинчивает штопор. Шорох!
Замирает с бутылкой на коленях. Нет, все в порядке. Часы бьют. Тишина. Тушит свет. Подходит к окну. Машет два раза настольной лампой. Влево. Вправо. Волнуется. Сел. Встал. Сел. Встал. Мелкий стук в дверь. Сломя голову мчится открывать.
Женщина (почти падает ему на руки). Боже мой, боже мой, я совершенно сумасшедшая. Я ехала в автобусе, все смотрели на меня. Они знали, куда я еду. Боже мой, какая я подлая, просто растленная. Эта комната… Как я дошла до этого?..
Мужчина. Не говорите так… Снимите, пожалуйста, пальто. Садитесь.
Женщина. Нет, нет… Зачем вино здесь?
Мужчина. Просто так. Оно было здесь всегда. Это такой дом… Выпьем немножко, чтобы успокоиться.
Женщина. Я спокойна и не пью…
(Мужчина наливает.)
Женщина. Вы заметили, как Потапов и Ильченко смотрели на нас? Они догадываются. (Выпивает.)
Мужчина. О чем догадываются? О чем?.. Кстати, нашего главного переводят.
Женщина. Не может быть. А кто на его место?
Мужчина. Кто-то из этих двоих. Они уже не здороваются, на всякий случай…
Женщина. А я сразу почувствовала. Я все-таки молодец. А как вы узнали?
Мужчина. Видно невооруженным глазом. Они ходят и не знают, кого из них назначат и как друг с другом обращаться. То ли «ты», то ли «вы». Кстати, почему мы на «вы»?.. Брудершафт.
Женщина. Да… Это интересно. Значит, главного снимают. Ну, дела…
(Мужчина наливает. Выпивают. Забывают поцеловаться.)
Женщина (показав пальцем). Катя. Миша… Значит, Потапов идет вверх.
Мужчина. А ты заметила, что он дурак? И его Куликов – дурак.
Женщина. Что, его тоже повышают?
Мужчина. Ага. (Наливает, пьет.) Я с ним еще в институте сидел. А сейчас я ему: «Толя, Толик», а он мне: «Во-первых, не Толик, а товарищ Потапов, а во‑вторых, кто дал вам право, где вы взяли право?..»
Женщина. Да. Все они такие. У меня соседка – ой, куда угодно, только б этой рожи не видеть. (Снимает куртку.)
Мужчина (на нее смотрит, смотрит). Ты скажи, почему встречается человек, который еще в институте начинает идти по другой линии?.. Кто-то занимается, кто-то в лаборатории сидит, а этот речь держит, куда-то бежит, откуда-то возвращается. Еле тянет на тройки, но это неважно – голос, грудь вперед. И пораньше… Кто организует общественную работу? Я – и грудь вперед. Кто организует дружину? Я – и грудь вперед. Кто выпустит стенгазету? Я! Кто модернизирует оборудование? Я! И знаешь, уже совершенно неважно, что нет ни стенгазеты, ни дружины, ни оборудования, ты знаешь, это неважно… Тебя заметили… ты пошел… Ты уже идешь. Главное, пораньше, пораньше – и голос… Получи премию за создание нового отдела, а потом – за ликвидацию того же отдела. Участвовать в ошибочных кампаниях, но не ошибаться – это тонкая штучка…
Женщина. А знаешь, что Куликов с Зиной?
Мужчина. Да ну…
Женщина. Встречаются после работы где-то на квартире.
Мужчина. Вот идиоты.
Женщина. И все об этом знают.
Мужчина. А эта организация производства… Что ты скажешь об этой организации?
Женщина. А что я могу сказать?.. Вот ты встань и скажи… Ты же пятнадцать лет работаешь. Ты мужчина или не мужчина? Ну, я молчу, женщина…
Мужчина. Раздевайся! Мужчина… какая разница…
(Звонок. Оба вскочили. Женщина надела пальто. Шляпу.)
Мужчина. (Гримасничает.) Тсс-с. Тихо… Нас нет… Тсс-с. Здесь никого нет… Тсс-с… Тихо… Здесь пусто… Пустая квартира… Тсс-с… никого…
(Звонок.)
Женщина. А вдруг хозяин… Иди открой…
Мужчина. Тсс-с!.. Разложи чертеж. (Заматывает шею шарфом. Надевает повязку дружинника. Идет к двери.)
Голос мужчины (у двери громко). Я молчу… Да, я пока молчу… А я могу и не молчать… Я могу так врубить – они костей не соберут, но я молчу. (Возвращается, раздевается.)
Женщина. Кто там?
Мужчина. Ошиблись дверью… Если б пошел по этой линии, вы бы все у меня в ногах… А я не могу по этой линии, грудь выпячиваю – живот получается. Вместо баса – альт, вместо шеи – поросячий хвост. И главное, когда обещаю, думаю, как же я это выполню… А думать не надо… Вперед и пораньше… Выше и лучше… Шире и уже. (Пьют.) Ты видела, чтобы у директора кто-то спросил про эти ручки, которые ты сегодня чертила? Кстати, ужасно, что ты не можешь рассчитать.
Женщина. Я считала…
Мужчина. Ничего ты не считала. Магазины в голове.
Женщина. Как вам не стыдно?
Мужчина. Какие интересы дела?.. При чем тут дело?.. Главное – как ты выглядишь, какая у тебя фамилия, кто у тебя родственники. Вот как получается… А я бы так… Ты большой человек, у тебя сегодня великий пост, хорошо… Так сколько ручек на крышку ставить? А? Не знаете? Все! Билет на стол. Квартиру под детсад – и домой по шпалам, по шпалам…
Женщина. Успокойся, Миша… наладится…
Мужчина. «Наладится»! Когда наладится, когда?.. Ну, пошли. Завтра на работу… Э-эх!..
В кулуарах
Видишь – девочка, хочешь познакомлю? 226–15–48. А вот блондинка идет – 245–14–69. Лида. А вот ее рабочий – 227–49–53, с девяти до шести, перерыв с тринадцати до четырнадцати. Жуковского, тридцать восемь, квартира семь, пятый подъезд. Эта вышла замуж недавно, живут хорошо, в новом доме. Ленинский проспект, шестьдесят восемь, корпус три, квартира четыре, но уже пол трескается и плитка в ванной обвалилась. Вот идет Лида Скрябина – аспирантура строительного, сто пять рублей и два месяца каникулы. Рабочий – 246–42–38, домашний – 247–49–25, волосы крашеные, что-то с почками.
А вот муж и жена Островские – Петя и Катя. Одеты просто, а бриллианты зашиты в мешочках с нафталином, что цепляются на ковер от моли. Здравствуйте!.. Основной – в левом верхнем мешочке, восемьдесят четыре карата. Здравствуйте. Как дела? Ничего, спасибо…
А это Женя, симпатичная девочка, подходить не стоит – любит одного актера, тратит все деньги, чтобы он ее заметил. Ну, он ее заметил, теперь там трагедия. Вчера была у гадалки…
Здравствуйте!.. Сидор Иванович. Выпихивают на пенсию, не хочет, насмерть стоит. А его молодежь снизу подпирает. Сегодня всю ночь писал в горком. Написал, в кармане держит, в правом.
Здравствуйте!.. Двадцать девять лет, не мужчина… Мама в отчаянии. По всем курортам – головой об стенку. Завтра везут в Ленинград к знаменитому профессору Зильберману. Но сам Зильберман, как показала его последняя свадьба… Здравствуйте!.. У нее посаженый отец. Артель – розовые очки. Обеды устраивал, по сто человек приглашал, а кому-то обед не понравился – хлоп… Здравствуйте!.. 283–48–19, добавочный 51, с утра до одиннадцати. Могу познакомить. Три комнаты в центре с родителями. Если нажать, папа построит кооператив; внешне хромает, заставляет желать лучшую, но кооператив!.. Здравствуйте!.. Шепелявит, картавит, прихрамывает – умна как бес. Курит и пьет. Но первое время скрывает. Защищает диссертацию.
Ого, целый автобус пришел: Оля – 287–48–19, Катя – 211–15–49. Маня – стара. 187–49–34.
Послушай, а когда ты сам, тебе уже пятьдесят?!
Их день
И что смешно – министр мясной и молочной промышленности есть и очень хорошо выглядит.
И что интересно – мясная и молочная промышленность есть, мы ее видим и запах чувствуем.
И что самое интересное – продукции выпускается в пять раз больше, чем в 40‑м году.
И что очень важно – действительно расширен ассортимент.
И в общем, в очень удобной упаковке.
Все это действительно существует, что бы там ни говорили.
Просто, чтобы это увидеть, нужно попасть к ним внутрь.
Они внутри, видимо, все это производят и, видимо, там же это и потребляют, благодаря руководство за заботу и ассортимент.
У них объем продукции возрастает, значит, и возрастает потребление – ими же…
И нам всем, стоящим тут же за забором, остается поздравить их во главе с министром, пожелать дальнейших успехов им, их семьям и спросить, не нужны ли им юмористы, буквально три человека.
У них сегодня внутри музыка.
Из-за забора слышны речи и видны флаги.
Там их день.
И мы, конечно, из последних сил можем окружить себя забором и праздновать свой День приятного аппетита.
Давайте-ка объединим наши праздники.
И вы не будете выглядеть так одиноко, пробираясь с работы домой и прижимая к груди сумочку с образцами возросшей продукции и расширенного ассортимента.
Как делается телевидение
Это говорю я, глава семьи, жена. Я жена, глава семьи. Мы с мужем прожили долгую и красивую жизнь и продолжаем жить долго и красиво.
Наша семья – гордость всего района, хотя очень много трудностей выпадало и выпадает на нашу долю, особенно на долю моего мужа. Он уже не может сидеть, только стоит. Я уже не могу стоять, я только лежу. Хотя вам кажется, что мы стоим рядом, но это комбинированная съемка. Меня снимали лежа, а над головой смонтировали облака. Получилось вертикально, хотя, если присмотреться, грудь заваливается за спину.
Несмотря на то что муж намного старше, нас сделали одного возраста. Меня снимали замедленно, а его – убыстренно. Мы все сейчас постарели, съемка была четыре года назад. Я уже и вид потеряла, и мнение изменила. Тогда говорила: «Пьем кофе, едим шоколад», сейчас говорю, что кофе вреден.
Голос мой недавно записывали, а голос мужа – десять лет назад, еще до того, как мы развелись. Публику, которая повалила к нам в гости, снимали на хоккее, поэтому все в зимнем, а мы – в летнем. Хохот записывали в зоопарке. Тот толстый, что очень аплодирует, когда я говорю о воспитании, находится в цирке. Сына нам подмонтировали из другой семьи. Наш меньше похож на отца, чем этот. Там, где я вначале шучу, а потом хохот, – голос не мой, а где сначала хохот, а потом я шучу, – там мой. Хотя руки на коленях не мои, руки мужские. А колени женские, тоже не мои – их взяли из передачи «Здоровье».
Мой младшенький, вы увидите, играл на дудочке, потом вздрогнул и как-то старше стал. И даже в другом костюме. Это потому, что его доснимали через восемь лет. А в конце передачи и лицо не мое – актрису такую нашли под Душанбе. Ну и, конечно, квартира не совсем моя. Дверь моя, остальное дорисовано. Бюджет наш, хотя расходы не наши. И магазин не наш. Его специально выезжали снимать, визу оформляли. Редактор сказал, что даже в нарисованном неважный ассортимент и много народу. Ресторан, где мы с мужем празднуем серебряную свадьбу, снимали в Японии, потому лица за столиками раскосые. А нас снимали здесь и наложили на японцев методом наложения. А трамваи наши, но пустые. И, чтобы было движение, вручную катят пейзаж. Восторженные лица и крики «браво!», когда мы говорим о своей работе на фабрике, записаны на концерте Рихтера в Зале Чайковского. И он играет не специально для нас, а специально для них.
Конец ознакомительного фрагмента.