Глава 2. Кофе с коньяком
К утру дождь прекратился, но небо по-прежнему закрывали тучи, такие низкие, что казалось, они цепляются за дома и деревья и оставляют на них белёсые клочья. Начало октября, обычно баловавшее горожан теплом и солнечным светом, в этом году выглядело концом ноября. Листва совсем пожелтела, промозглый ветер безжалостно обдирал её с веток, и было легко поверить, что со дня на день ляжет снег. А в Абхазии ведь, и правда, всё ещё лето, подумала Майя, спускаясь с крыльца подъезда и аккуратно обходя ночные лужи; новые замшевые сапоги сегодня были предусмотрительно оставлены дома. Ей снова захотелось уехать – туда, к буйной субтропической зелени, вкусному воздуху, живописным горам и притягательному морю. Она понимала: там ей будет проще пережить следующую неделю – неделю, которую Вадим проведёт в Питере в обществе Фиби Тайлер. Смущало, однако, именно это «проще» – убегать от трудностей Майе претило.
О том, что Вадим влюбился, его жена догадалась уже давно. Сначала от подозрений она отмахивалась, напоминая себе, как перед Новым годом выдумала проблему на ровном месте. Но чувство, что умом и сердцем мужа завладела другая женщина, не уходило – наоборот, становилось крепче с каждым днём, и даже зимний всплеск недоверия выглядел теперь тем самым дымом, какого не бывает без огня. Окончательное прозрение наступило в конце весны, в отпуске, который вся семья провела на Сейшелах, и миг, когда это произошло, глубоко врезался в Майину память.
Придумал и организовал поездку Вадим – он то ли по сей день терзался угрызениями совести из-за испорченных, в его понимании, зимних каникул, то ли сам искал возможности возвратить гармонию в свою семью. Всё прошло как по маслу: перелёты утомили Майю меньше, чем она опасалась, отель оказался лучше, чем на картинках, погода была безупречной, пляж – упоительно-безлюдным, а океан – таким дружелюбным и тёплым, что сутки напролёт хотелось проводить в воде.
День рождения Майи – ей стукнуло пятьдесят, но никакого желания праздновать юбилей на широкую ногу у неё не было – отметили обедом в чудесном ресторане на сваях. Под стеклянным полом покачивалась прозрачная лазурная вода; океанский бриз влетал в распахнутые окна, играл салфетками и путался в волосах; Вадим в застёгнутой на две пуговицы «гавайской» рубашке, прикрыв глаза от удовольствия, тянул коктейль; девчонки, которым нравилось тут абсолютно всё, смеялись над какой-то ерундой – Майя же любовалась всеми троими и думала о том, что жизнь, как ни крути, отличная штука.
А потом мужу позвонили.
Он вытащил телефон, мельком взглянул на экран, пробормотал: «Простите, друзья мои, работа!» – и, поднявшись, торопливо пошёл по мосткам к берегу. Вернулся минут через десять, и щёки у него так разрумянились, глаза так ярко сияли, а губы так старались не растянуться в улыбке, что даже очень чёрствый человек догадался бы: звонили не по работе.
Вечером того же дня Майя, которая не могла и не хотела больше себя обманывать, выяснила, кто его пассия. Сделать это оказалось до смешного просто, несмотря на то, что среди контактов мужа в социальных сетях женщины присутствовали во множестве. Вадим любил женщин, и они платили ему взаимностью. Всякой из них он умел сказать комплимент, изящный и лёгкий, как лепесток цветка – несколько добрых слов, от которых теплело в груди, но которые невозможно было истолковать как обещание чего-то большего. Фиби Тайлер была одной из многих, с кем Вадим общался в комментариях – но единственной, кому он совсем не говорил комплиментов, при том, что беседовали они подолгу и часто. А обострённое, трепетное внимание, с каким супруг относился к каждому слову этой девушки, напомнило Майе, как он прислушивался к ней самой в первые годы их брака.
В публичной переписке Вадима и Фиби между строк Майя прочла всё, что ей требовалось. Познакомившись осенью прошлого года в Аризонском университете и покорпев над общим проектом, эти двое сильно увлеклись друг другом, но любовниками пока не стали. Тоска людей, мечтающих быть вместе, но знающих, что это неосуществимо, и маета неутолённого желания в их репликах просматривались вполне отчётливо.
Окажись Вадимова пассия молоденькой искательницей приключений или, наоборот, скучающей дамой средних лет, решившей разбавить семейную рутину романом на расстоянии, Майя, наверное, спокойней бы приняла случившееся. Она бы знала тогда, что всё это – ненадолго, вопрос лишь в том, кто из двоих перегорит быстрее, Вадим или его подруга. Но Фиби, доступную информацию о которой Майя изучила вдоль и поперёк, была иной. Не слишком юная, не красавица, хотя и очень милая, умненькая, блестяще образованная и быстро делающая карьеру в космической отрасли, она была одинока и отчаянно нуждалась в любви. Именитый русский астрофизик, возможно, стал первым, в кого она влюбилась по-настоящему. Читая записи девушки, рассматривая бесчисленные фотографии, Майя то и дело замечала, как много общего у неё и Фиби, и горько думала: «Она такая же, как я. Почти такая же… на восемнадцать лет моложе».
Остаток поездки Майя, почти все силы которой уходили на то, чтобы «держать лицо» перед семейством, искала ответ на сакраментальный вопрос: что делать?
Как бы то ни было, Вадим оставался для неё самым близким человеком, она по-прежнему любила его и расходиться с ним немедленно не собиралась. Та страсть, которую она прежде к нему испытывала, конечно, давно утихла, но чувство, возникшее на месте страсти, было куда прочнее и глубже. К новым увлечениям Майя не стремилась, да, по правде сказать, вряд ли ещё была на них способна; она хотела тихо состариться рядом с тем, с кем столько времени жила душа в душу. И хотя мысль о разводе не вызывала у неё паники – девочки выросли, сама она крепко стояла на ногах и не боялась одиночества, – но рушить устоявшийся уклад только из-за того, что Вадим «запал» на другую женщину, казалось Майе нелепым и бессмысленным.
С одним она точно не стала бы мириться – с наличием у мужа любовницы. Вадим об этом, разумеется, знал; скорее всего, именно это мешало ему перейти черту, отделяющую платоническую связь от измены.
И Майя решила ждать. Просто ждать, не подавая виду, что обо всём догадалась. Молодость и пылкость, как у Фиби Тайлер, взять ей было неоткуда. Но всё прочее, в чём нуждался муж: и ум, и чуткость, и душевное тепло, и привлекательная внешность – оставалось при ней. «Вадим не из тех, кто способен годами вести двойную жизнь, – сказала себе Майя. – Рано или поздно ему придётся выбрать между мной и Фиби, и лучшее, что я могу сделать – не мешать ему в этом!»
С момента возвращения в Москву и по сей день она старательно следовала своему решению. Но чем дальше, тем мучительней было ждать, тем сложнее – изображать спокойствие, и тем чаще она сомневалась, что поступает правильно. Порою Майя ловила себя на том, что сама была бы не прочь поторопить развязку.
В прежние времена спасение от любых невзгод Майя находила в работе и теперь сделала бы точно так же, если бы жизнь её сразу после Нового года не изменилась забавным и неожиданным образом.
Тогда, возвратившись из Абхазии, она была твёрдо намерена «расставить приоритеты» и бóльшую часть своего времени отныне отдавать семье. Ей мнились не только семейные ужины, пролетающие как миг в разговорах обо всём на свете, но и совместные вылазки на выставки и в кино, совместные прогулки по выходным. Майя представляла, как займётся тем, чем не занималась много лет – как станет печь пироги, гладить мужу рубашки, ходить по магазинам с девочками – и надеялась, что никогда больше ей не придётся корить себя за недостаток внимания к близким. О Фиби Тайлер она тогда ещё не знала.
Мечта о семейной идиллии, увы, не сбылась. Вадим, как и прежде, был поглощён своей наукой; он, кажется, даже не заметил, что его жена гораздо больше времени теперь проводила дома. Дочерей затянуло, увлекло, закружило водоворотом студенческой жизни; общаться с родителями им было совершенно недосуг. Единственный пункт плана, который Майе удалось осуществить – резко уменьшить количество работы.
Сразу после зимнего отпуска она объявила начальству, что не готова и дальше вкалывать без выходных по двенадцать часов в сутки – мол, возраст и силы у неё уже не те. Начальник, большой полицейский чин, по совместительству – бывший одноклассник, десять лет назад пригласивший её работать в НИЭЦ2, в ответ лишь махнул рукой: «А я тебе давно говорю, Шустова, что ты себя не бережёшь. Сбавь обороты, ты нам нужна здоровая!» Пообещал, что отныне без крайней необходимости работать сверхурочно она не будет – он и сам не потребует, и другим требовать не позволит – и, как ни странно, сдержал слово. Правда, «крайняя необходимость» в их конторе возникала исключительно часто. И всё-таки нынешний график нельзя было даже сравнивать с тем, в каком Майя жила предыдущие годы.
Сложнее всего оказалось смириться с переменами двум Майиным балбесам-аспирантам, привыкшим, что шефиня делает за них чуть ли не половину работы. И самой Майе, первые недели просыпавшейся в холодном поту от страха что-нибудь «запороть». Но постепенно она привыкла: мир не рухнул, группа не развалилась, экспертизы проводились в срок, аспиранты совершали приемлемое количество ошибок. К середине марта всё утряслось. К тому времени Майя уже осознала, что мама-домохозяйка её семейству не требуется, но возвращаться к прежнему образу жизни не захотела – и душа, и тело взывали об отдыхе.
И вот тогда-то в Майиной жизни появилось то, чего не было со школьных времён, а именно – любимое хобби.
Майя стала учиться рисовать. Вернее, вспоминать забытое.
Художественный талант близняшкам достался от неё, и они, в отличие от матери, решили реализовать его в профессии. Сама же она, избрав другую стезю, кисти и краски совсем забросила. Прежде мучиться сожалениями было некогда. Но теперь Майя словно открывала себя заново. По вечерам, оставаясь одна в пустой квартире, она рассматривала развешанные повсюду работы дочек – и ловила себя на том, что к естественной материнской гордости примешивается раздражение. Она недоумевала и злилась на себя за это, а потом сообразила, что источник раздражения – обыкновенная зависть! Ей просто-напросто самой захотелось превращать в цвета и линии всё, о чём стучало её сердце. Майя стащила у девочек бумагу и цветные карандаши, попыталась сделать набросок – и обнаружила, что навыки рисования ею полностью утрачены. Из дальнего угла кладовки она извлекла свои старые рисунки и долго перебирала их, почти не веря в собственное авторство. После чего полезла в интернет – разыскивать художественные курсы для взрослых.
В Москве таковых нашлось два десятка. В названии «Школа акварели Яниса Краузе» Майе почудилось что-то знакомое, но уловить, что именно, она не смогла. Отгадку подсказали дочки. Выяснилось, что эта школа имеет прямое отношение к их учебному заведению и заведует ею один из их преподавателей. Внезапную Майину авантюру близняшки восприняли с энтузиазмом, посоветовав непременно попасть к самому Краузе: «Он очень крутой препод, ты увидишь!»
Долго раздумывать Майя не стала. Прозрачная нежность акварелей её пленяла; ей нравилось катать на языке похожее на лимонную карамельку название краски; то обстоятельство, что писать акварелью сложнее, чем акрилом или маслом, скорее возбуждало азарт, чем отталкивало. А потому апрель у Майи начался с визита в школу, и вскоре уроки рисования, которые она брала у Яниса Краузе дважды в неделю, стали главной её отдушиной.
Очередное занятие ожидало Майю нынче вечером, а предвкушала она его уже сейчас, пробираясь к метро сквозь унылое октябрьское утро. Сначала, правда, следовало разобраться с работой. Ещё каких-то десять месяцев назад о неожиданной поездке не зашло бы и речи. Однако теперь – об этом Майя тоже думала с удовольствием! – она сумела всё устроить таким образом, чтобы с частью её функций, при необходимости, справлялись другие члены группы.
Убедившись, что недельное отсутствие не причинит ущерба общему делу, Майя написала заявление об отпуске. Идея поездки по-прежнему казалась ей сомнительной, но была пятница, и времени на улаживание формальностей почти не осталось. «В крайнем случае, в понедельник скажу, что изменились планы», – успокоила себя она, прежде чем отнести заявление начальнику.
Субботин – такой была фамилия начальника – возражать не стал. Наоборот, как будто обрадовался, узнав, что Майя намерена догулять оставшуюся неделю. Вычерчивая размашистую неразборчивую подпись, проговорил:
– Ты молодец, Шустова. Давай, отдыхай, следующий отпуск у тебя будет нескоро.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась она – слишком уж многозначительно прозвучала его реплика.
Начальник усмехнулся:
– Вернёшься – поставим тебя руководить отделом.
– Собрался на повышение? – уточнила Майя; заведующим её отделом сейчас числился он.
– Пока нет. Это будет новое подразделение, специально для тебя. Что-нибудь вроде «отдела анализа достоверности свидетельских показаний»… название мы ещё не утвердили.
– Вот так сюрприз! – ошеломлённая Майя опустилась на стул для посетителей.
– Не ожидала? – глаза одноклассника весело блеснули.
– Не ожидала, если честно.
– И напрасно. Я должен был посмотреть, получится ли у тебя организовать работу группы так, чтобы не тащить всё на себе. Руководители, которые пытаются быть в каждой дырке затычкой, обычно заканчивают на больничной койке. Поздравляю, ты справилась. Поэтому возвращайся – и вперёд! Мы на тебя рассчитываем.
Субботин вручил Майе подписанный лист, и она пошла осмысливать новость – но до конца рабочего дня так и не поняла, рада ей или нет. В конце концов, решила, что размышлять о предстоящих переменах будет потом, когда вернётся из отпуска, если, конечно, он состоится – а пока забивать ими голову совершенно незачем.
На урок у Яниса Краузе Майя отправилась к семи часам вечера. Занимались они не в «Школе акварели», расположенной в небольшой пристройке к зданию академии, а в личной мастерской художника – на последнем этаже отреставрированной «сталинки», стоявшей на одной из набережных Москвы-реки. Собственно, в школе Майя была всего дважды: когда записывалась туда и когда присутствовала на первом групповом занятии. После того занятия Краузе предложил ей продолжить индивидуально, и она охотно согласилась. Он, конечно, мотивировал своё предложение тем, что заметил у неё «росток таланта», нуждающегося в развитии; Майя же полагала, что заметил он, прежде всего, её платёжеспособность.
Впрочем, истинные мотивы Краузе особенного значения не имели, поскольку он, действительно, оказался отменным преподавателем, а его мастерская – не только красивым, но удивительно спокойным местом, где стоило бывать просто ради того, чтобы отдохнуть душой. Нравился Майе и сам Янис Адамович, импозантный мужчина её возраста, чей портрет отлично смотрелся бы на обложке книги с биографиями художников – настолько хрестоматийными были его седеющие волосы до плеч, внимательные золотисто-карие глаза, бородка клинышком, бархатные пиджаки и дорогие шёлковые кашне. Майя и сама не заметила, каким образом то, что начиналось как смешной эксперимент, обросло ритуалами и привычками и превратилось в существенную часть её жизни.
Первый из ритуалов – приезжать сюда на метро, когда позволяла погода, и от станции до дома прогулочным шагом идти по набережной. Созерцание вечернего городского пейзажа помогало Майе отрешиться от дневных проблем и настроить себя на нужный лад. Сегодня ни дождя, ни ветра не было, поэтому прогулка состоялась – но обычного своего освобождающего действия она, увы, не произвела. Майя прошагала два квартала, почти не глядя по сторонам; её мыслями владели Вадим и предстоящая ему встреча с Фиби, а кроме того, необходимость принять, наконец, решение относительно поездки – Артёму следовало позвонить до конца дня. Опомнилась она лишь тогда, когда нажала кнопку звонка, и за дверью мастерской разлилась соловьиная трель.
Краузе, как обычно, встретил Майю теплейшей из своих улыбок.
– Добрый вечер. Не устаю удивляться вашей пунктуальности! – заметил он, принимая у неё плащ.
– Здравствуйте, Янис Адамович, – улыбнулась в ответ Майя. – Не люблю заставлять людей меня ждать.
– Неужели я так никогда и не услышу, как вы зовёте меня просто Янисом? – слегка театрально вздохнул он.
– Боюсь, что не услышите, – отозвалась она ему в тон и развела руками. – Не огорчайтесь – у вас прекрасное отчество.
Тоже своего рода традиция! Обходиться без отчества Краузе попросил Майю ещё весной, вероятно, рассчитывая, что и она позволит ему обращаться к ней по имени. Майя отказалась, сочтя панибратство совершенно излишним, и причин передумать у неё пока не появилось.
– Утешение, прямо скажем, не очень, – добродушно усмехнулся он. – Но ничего! Будет и на моей улице праздник! – и без перехода поинтересовался: – Кофе, Майя Михайловна?
– Разумеется. Могли бы и не спрашивать.
Мастерская представляла собой просторную комнату с двумя громадными окнами, из которых открывался шикарный вид на реку. Часть комнаты, отгороженную от основного помещения раскладной деревянной ширмой, отвели под уголок для отдыха. Ширма, сверху донизу украшенная рисунками в японском стиле, выглядела старинной. За нею прятались небольшой винтоногий диван, обтянутый гобеленом ручной работы, и овальный столик из чёрного дерева, инкрустированный серебром и перламутром. И если насчёт ширмы Майя ещё сомневалась, то диван и столик, однозначно, были антикварными и стоили сумасшедших денег. Это лучше всяких слов характеризовало хозяина мастерской – он не только был состоятелен и знал толк в изысканных вещах, но не боялся использовать их по назначению. Кроме дивана и столика, здесь разместились этажерка каслинского литья, а на ней, диссонируя с остальными предметами интерьера – современная кофе-машина.
Майя устроилась на диване, а Краузе взялся за приготовление кофе. Из-за ширмы появилась кошка, осмотрелась, повела аккуратными ушками и, как обычно, нахально запрыгнула к Майе на колени.
– Привет, мохнатая, – поздоровалась Майя и почесала кошкин подбородок.
Кошку звали Офелия; она была беспородная, но очень красивая – четырёхцветная, феноменально пушистая, с изумрудно-зелёными глазами. Котёнком её подбросили под дверь мастерской. «Прогонять пожалел, – объяснил однажды Янис Адамович, – а забирать домой – какой смысл, если тут я провожу гораздо больше времени, чем там?» Семьи у него не было. На горизонте маячил взрослый сын, родившийся в недолгом раннем браке, но Краузе с ним общался мало и редко.
Здесь, в этом уголке, Майя провела немало хороших минут. По ту сторону ширмы, за мольбертом, она трудилась. Пусть и увлекательный, и приятный, и остро отличающийся от всего того, чем приходилось заниматься на работе и дома, но всё-таки это был труд! Процесс её утомлял, а результат удовлетворял гораздо реже, чем ей хотелось бы. А вот пить кофе в компании Краузе было отдыхом в чистом виде. Майе даже необязательно было поддерживать беседу – говорил, по большей части, Янис Адамович. Темой для разговоров обычно становилось изобразительное искусство, к которому он – не только художник и преподаватель, но и владелец маленькой картинной галереи – умел подходить с разных сторон. Экскурсы в историю у него получались такими же мастерскими, как рассуждения о современных тенденциях. Помимо всего прочего, Майя теперь всегда была в курсе, какие художественные выставки проходят в Москве и какие из них, по его мнению, стоит посетить – и порою следовала его советам.
Об академии почти не говорили. О том, что сёстры Смирновы – её дочери, Майя сказала Краузе при знакомстве: это они, мол, и посоветовали обратиться к нему. Он нахмурился, припоминая, потом кивнул: «Знаю-знаю, хорошие девочки, способные. Немного нетерпеливые, но в их возрасте это поправимо!» – и больше ни Майя, ни он о близняшках речи не заводили. Майе казалось не вполне этичным выспрашивать его об их успехах, а Краузе, похоже, и вовсе забыл, что она – мать двух его студенток.
Запахло кофе. Янис Адамович достал початую бутылку коньяка, цена которого, Майя знала, вполне соответствует цене дивана и столика. Три чайных ложки в Майину чашку – это тоже было ритуалом. Крепких напитков она не любила и пить чистый коньяк, предложенный ей в один из первых визитов, отказалась наотрез. «Хотя бы попробуйте, Майя Михайловна! Коллекционный, двадцатилетней выдержки!..» – уговаривал Янис Адамович. «Ладно, с кофе – попробую!», – не желая его обижать, сдалась, наконец, Майя. Он округлил глаза: «Портить такой напиток – это кощунство!» – но спорить не стал, сделал, как она попросила. Получилось неплохо, и с тех пор, под неизменное ворчание Краузе, кофе с коньяком Майя пила здесь всегда; хозяин пил то же самое, но поотдельности.
Вслед за бутылкой на столе должны были появиться две изящных позолоченных чашки из мейсенского фарфора. Но в этот раз традиция оказалась нарушена. Вместо чашек Майя увидела белые керамические кружки, расписанные ярко-синим растительным орнаментом. Она удивлённо приподняла брови.
– Тех чашек больше нет, – заметив её движение, беззаботно объяснил Краузе. – Моя дурында, – он кивнул на задремавшую на Майиных коленях Офелию, – ухитрилась разбить обе сразу. А эти мне ученик подарил – поглядите, какая тонкая работа!
Его слова неожиданно её покоробили, словно таилось в них какое-то лукавство. Но выводить Краузе на чистую воду Майе было незачем. Она взяла одну из кружек и поднесла к глазам. Роспись, и в самом деле, была изумительной – на первый взгляд, очень простая, она завораживала своей ритмичностью и заставляла всматриваться в детали.
– У вас талантливые ученики, Янис Адамович, – возвращая кружку на стол, сказала Майя.
– Невероятно талантливые, – с удовольствием согласился он.
Работ его учеников в мастерской было много. Помимо акварелей, в том числе незавершённых, – заниматься сюда приходила, конечно, не только Майя – тут были подаренные ему скульптуры и куклы, батики и мозаики, аппликации и другие штуки, названия которых она ещё не выучила. Все эти вещи казались Майе живыми; она легко различала в них то, что Янис Адамович называл «ростком таланта».
К немалому огорчению Майи, едва ли не единственным, на чём не хотелось задерживать взгляд, были здесь картины самого Краузе, скучные и плоские, как дешёвые открытки, хотя и очень техничные. Если что ему и удавалось, так только автопортреты. Майя помнила, как сильно была разочарована, когда осматривала мастерскую, придя сюда впервые, и как мучительно придумывала слова похвалы, чтобы не слишком сильно сфальшивить. Но Краузе, разумеется, услышал фальшь и больше к своим работам её внимания не привлекал. Он не обиделся, из чего она заключила, что никаких иллюзий на свой счёт у него нет. И с тех пор прониклась к нему состраданием: до чего же больно и горько, наверное, быть «сапожником без сапог», осознавая собственную бездарность, человеку, столь тонко понимающему искусство, как он!
Округло и плавно двигаясь, Янис Адамович разлил по кружками кофе, сказал:
– Прошу! – и разместился на противоположном краю дивана.
Расстояние Майю вполне устраивало.
Чего греха таить, мужчиной он был привлекательным. Разве что ростом низковат – на полголовы ниже самой Майи. Всё остальное было в полном порядке: неброское, мягкое обаяние, хорошо поставленный голос, правильные черты лица, подтянутое крепкое тело, а главное, редкая для сильного пола ухоженность. Рядом с ним показался бы неряхой даже Вадим, вообще-то очень склонный заботится о внешности. О своих достоинствах Краузе прекрасно знал – и не стеснялся пускать их в дело. Привычку очаровывать и обольщать Майя различила в нём с первого взгляда.
Поначалу Янис Адамович пытался играть в эту игру и с ней. Он подходил всё ближе, всё интимней становились его интонации, всё чаще – якобы случайные прикосновения. Майя игру не поддерживала – связываться с ним она не собиралась. Она не стала бы этого делать, даже если бы её браку уже пришёл конец. Короткие интрижки не были ей свойственны, а ничего другого от Краузе ждать не приходилось. Она прекрасно понимала, что женщины для него примерно то же самое, что коллекционный коньяк и старинные чашки – ни к чему не обязывающий источник эстетического и плотского удовольствия.
Да, Майя не поддерживала игру, но этого оказалось недостаточно – отсутствие явного протеста хозяин мастерской принимал за поощрение. И вскоре ей пришлось поговорить с ним начистоту. В тот раз он оказался совсем уж близко – объясняя, что, по его мнению, следовало бы изменить в её работе, он почти вплотную встал позади неё, положил ладонь ей на запястье и замер в этой нескромной позе.
– Не стоит, Янис Адамович! – мягко произнесла Майя, высвобождаясь и поворачиваясь к нему лицом.
– Почему, Майя Михайловна? – удивился он – или сделал вид, что удивился. – Вам противно?
Ладонь у него была холёная, уверенная и тёплая.
– Дело не в том, противно мне или нет, – не стала врать Майя. – Просто это лишнее.
– Почему? Из-за вашего мужа? – Краузе снова взял её за руку и принялся покручивать обручальное кольцо. – Ну конечно. Вы порядочная женщина и не станете его обманывать.
Майя руку отняла и спрятала за спину.
– Не стану, вы правы. Но это не единственная причина.
– А какая ещё? Я вам не нравлюсь?
– Не настолько, чтобы пополнять собой вашу коллекцию, – ответила она напрямик.
Он понял. И слишком близко больше не подходил, наоборот, старательно держал дистанцию, хотя и пользовался любым предлогом, чтобы рассказывать ей, какая она потрясающая женщина. Кроме того, всегда подмечал нюансы её настроения, обращал внимание на облик и не стеснялся говорить вслух о том, что видит. Майя знала, что наблюдательность и сладкоречивость – непременные качества художника и соблазнителя, соответственно. Но слушать Краузе ей было приятно, а истинные его мотивы и в этом случае не имели значения.
Сегодня хозяин мастерской был неразговорчив. Потягивая кофе, он думал о чём-то своём – такое с ним иногда случалось. Майя ни разу не видела его расстроенным, раздражённым или подавленным, но в такие моменты, как сейчас, чувствовала, что его уравновешенность – результат блестящего владения собой. На самом деле, человек он эмоциональный и даже страстный. Любопытно, думала она иногда, коль скоро его темперамент не находит выхода в картинах, то в чём же тогда – находит? Краузе об этом помалкивал, а Майя сама не спрашивала.
На подоконнике бормотал архаичного вида радиоприёмник в деревянном полированном корпусе – тоже, наверное, антикварный. Как правило, в приёмнике «для фона» звучала классическая музыка, но сейчас передавали новости, и Майя невольно прислушалась. Новости шли столичные: изменение в расписании электричек, идущих с Киевского вокзала; открытие новой эстакады в Южном округе; подготовка к фестивалю «Окси-Бум» – тому самому, вспомнила Майя, куда собирались девчонки; последние дни работы выставки западноевропейского искусства шестнадцатого века…
– Утомили! – проворчал Янис Адамович, привстал и выключил радио.
– Хотите посидеть в тишине? – спросила Майя; опять что-то было не так, как обычно, но уловить, что именно, она не сумела.
– Мешают сосредоточиться, – он снова откинулся на спинку дивана, бросил на Майю неожиданно острый взгляд и вдруг признался: – Хочу задать вам личный вопрос, но не уверен, что позволите.
– Задавайте, Янис Адамович, – вздохнула она.
– Майя Михайловна, что вас мучает? – тотчас спросил он. – Такой озабоченной я вижу вас впервые. Я даже опасаюсь, что нам придётся отменить урок.
Она, конечно, не раскрыла бы ему главного: «Меня мучает, что мой муж через пару дней встретится с девушкой, в которую влюблён, и на этом наша с ним семейная жизнь может закончиться». Но отвергать предложение излить душу не хотелось, и Майя решила обойтись полуправдой.
– «Мучает» – слишком сильное слово, – помолчав, ответила она. – Мне просто нужно принять решение. Пустяковое, если честно. Человек ждёт моего звонка, я обещала, что позвоню сегодня, но как с ним говорить – до сих пор не знаю.
– Это связано с вашей работой? – уточнил Краузе.
– Представьте себе, не с работой, а с отдыхом. Мне предложили на недельку съездить на море. Я сомневаюсь, стоит ли…
– На море? Но это же прекрасно! Я бы и сам сейчас куда-нибудь, если бы мог… – Янис Адамович выразительно покосился за окно. – И что же вам мешает согласиться?
– Видите ли, у меня… проблемы. И если сейчас я уеду, это будет бегством и слабостью.
– А слабой вы быть не любите, я понимаю, – покачал головой он. – Ваши проблемы решатся, если вы останетесь в Москве?
– Не думаю. Вряд ли.
– Тогда не вижу повода для сомнений. Вы последний человек, которого я бы мог упрекнуть в малодушии. Отнеситесь к поездке не как к бегству, а как к возможности отодвинуться от ситуации, взглянуть на неё со стороны, – Краузе всмотрелся в Майино лицо и прибавил, видя, что она по-прежнему колеблется: – Не забудьте взять с собой бумагу и краски. Путешествие – безотказный способ пробудить вдохновение. Уверен, вы привезёте в Москву работы, которыми мы с вами вместе будем гордиться.
Слово «вдохновение» шелестело предвкушением чуда, а «мы с вами вместе будем гордиться» звучало как обещание. Щедрый на комплименты Майиным красоте, уму и душевным качествам, её работы Янис Адамович хвалил очень редко, любое его одобрение было на вес золота. Он знал, что делает, когда авансом посулил похвалу – свою ученицу он изучил гораздо лучше, чем ей самой казалось. Но обо всём об этом Майя задумалась лишь много дней спустя, когда поняла: именно разговор с Краузе стал точкой отсчёта, определивший ход дальнейших событий. А в тот вечер она только переспросила, запустив пальцы в пушистый кошачий мех:
– То есть, по-вашему, мне стоит поехать?
– Определённо, стоит, Майя Михайловна!
– Мырр! – встрепенувшись, подтвердила Офелия.
– Видите, даже она со мной согласна! – засмеялся Краузе.
И Майя, не откладывая, чтобы не передумать, позвонила Артёму. Облегчение, зазвеневшее в его голосе, когда он воскликнул: «Полетите со мной? Правда?! Это же просто супер!» – убедило Майю, что она поступает правильно.