– Человек! Тысячелетия тебя заставляли подавлять своё естество во имя отвратительной лжи, провозглашаемой лицемерами в рясах! Отринем же, отринем, наконец, эту гнусность и провозгласим во весь голос: мы – господа себе и миру, мы – хозяева жизни и природы! Почувствуем себя не рабами, но богами и возьмём то, что положено нам, что отнималось у нас веками! Сбросим путы лжи, дадим волю естеству – жизнь должна приносить наслаждения, так упьёмся же ими, вырвем всё причитающееся нам из лап обокравших нас! Поднимись, человек! Посмотри на мир этот, на ничтожных рабов, лишающих себя наслаждения во имя лжи! Презри их и пользуйся ими, как своими рабами! Шагай вперёд смело, не глядя, кто упал под твои стопы, ибо ты – хозяин, потому что ты понял это! Ты понял, что ты господин, и нет иных господ над тобою, а потому стал выше прочих. Нет преград тебе! Разрушь их, разорви, преступи, и никто не сравнится с тобой, человек! – пламенный вития хрипло закашлялся и поднёс платок к губам. Во мраке не было видно, как на платок этот хлынула кровь, но дама сидевшая в тёмном углу презрительно шепнула своему спутнику:
– Ах, Бог ты мой, ещё и чахоточный! Интересно, как этот полупокойник собирается отнимать у жизни положенные ему наслаждения?
– Это-то его и бесит, и приводит в исступление, что он уже не успеет их отнять, – усмехнулся в ответ тот, касаясь губами мочки её уха. – Богиня моя, какая же у вас нежная кожа, какие благоухающие волосы…
– Могу себе представить, скольким вашим жертвам вы это говорили!
– Разве для вас это имеет значения?
– Ни малейшего!
– Вот, за это я вас и обожаю.
– Только за это?
– Разумеется, нет, моя богиня. Однако, я не понимаю, какого чёрта мы пришли сюда? Здесь порядочная скука, клянусь рогами вельзевула!
– Разве? А, по-моему, забавно. Этот проповедник меня развлекает… По-моему, ему не дают покоя лавры Ницше… Бедняга, он пытается ему подражать, а получается так жалко, что даже смешно. Но оттого и развлекает…
– А вы жестоки! Что же, согласны вы с этим чахоточным истериком?
– Отчасти… Ах, Бог ты мой, как же мне не согласиться, если я сама уже давным-давно преступила и в жизни ищу одних наслаждений? И вы, мой друг, первый номер в их списке.
– Я польщён!
– Сознайтесь, что и вы ищете в этой жизни одних только наслаждений? Я это почувствовала сразу, как только увидела вас впервые. Мы с вами похожи…
– В таком случае, моя богиня, у меня предложение: оставим эту скучную лекцию о наслаждениях, читаемую человеком, которому они недоступны, и отправимся наслаждаться обществом друг друга…
Тебя я хочу, мое счастье,
Моя неземная краса!
Ты – солнце во мраке ненастья,
Ты – жгучему сердцу роса!
Любовью к тебе окрыленный,
Я брошусь на битву с судьбой.
Как колос, грозой опаленный,
Склонюсь я во прах пред тобой.
За сладкий восторг упоенья
Я жизнью своей заплачу!
Хотя бы ценой преступленья -
Тебя я хочу!1
– Вы настоящий дьявол!
– Вы мне льстите, моя прекрасная вакханка! Так мы едем?
– Немедленно! – томно выдохнула дама и бесшумно покинула погружённый во мрак небольшой зал, где собралось порядка трёх десятков человек. Лишь половина собравшихся приходили к новоявленному проповеднику всякую пятницу, когда бывали собрания, остальные являлись от случая к случаю, а то и вовсе единственный раз забредали со скуки и больше не показывались. Завсегдатаи, по желанию, записывались в число новых апостолов, но большинство предпочитало сохранять инкогнито, что было достаточно легко, учитывая мрак, царящий в помещении. Лишь на импровизированной эстраде, где в глубоком кресле восседал в полуоборот к залу проповедник, фигуры и лица которого также почти не было видно, горело несколько свечей, от которых исходил странный, резковатый запах, от которого с непривычки начинала болеть голова. Казалось, что всё это мрачное, душное от набившихся в него людей помещение, было наполнено лишь этим дурманящим запахом и голосом невидимого «учителя». Голос этот невозможно было спутать ни с каким другим. Высокий, металлический, хрипловатый, звенящий – он словно разбивался о стены, рассыпался осколками, впиваясь в слух каждого и ударяя по нервам, играя на них, словно смычок на струнах, заставляя внимать и верить наиболее податливые и не уравновешенные души.
– И, вот, я говорю тебе, человек, нет более преград для тебя! Всё, что лицемеры именуют пороками и преступлениями, суть человеческое естество, подавленное ложью и требующее освобождения!
Проповедник, очевидно, обладал определёнными гипнотическими способностями, и люди, слушавшие его некоторое время, впадали в какое-то странное, граничащее с помешательством состояние.
– Великий человек! – изредка проносился шёпот.
И лишь те, что заходили сюда случайно и были увлечены своим делом, как только что ушедшая пара, оставались невосприимчивы к этому гипнозу. Именно к такой категории принадлежала четвёрка людей, примостившаяся в углу. Они посещали пятницы регулярно, но почти не слушали проповедника. Они приходили не ради него, но ради дела.
– Какой идиот, – поморщилась худая, бедно одетая женщина. – Наслаждения! Наслаждения – удел недоумков, а наш удел – борьба!
– Разве вы не наслаждаетесь борьбой, Агриппина? – послышался характерный грассирующий голос.
– Меня раздражает этот идиот! Он просто ничтожество и хочет добиться славы, проповедуя чушь, которую не мог даже придумать самостоятельно! – в голосе женщины кипело раздражение.
– Вы напрасно сердитесь, Агриппина. Он проповедует то, что полезно нам.
– Да какая же польза в этом бреде?
– Он, как и мы, провозглашает разрушение, упразднение всех границ и основ. Он освобождает своих последователей от тех рамок, которые мешают им всемерно поддержать нас. Он готовит людей, которые не остановятся ни перед чем для достижения своей самой примитивной цели. Армия восставших рабов, озлобленных и желающих брать своё любым способом! Разве не это нам нужно? Чем больше будет таких, тем легче нам будет перевернуть эту страну, а затем и весь мир, отомстить за наши обиды и унижения и установить свою правду, основанную на силе и решимости освобождённого естества! Так что этот психопат работает на нас. Да и теперь уже мы получаем от него пользу, встречаясь здесь…
– Но было бы лучше, если бы он говорил немного осторожнее, – заговорил третий, судя по голосу, ещё совсем молодой человек. – Если кто-то донесёт, что здесь говорится, то полиция положит конец этим пятницам, а проповедника отправят в жёлтый дом.
– И прекрасно! Это тотчас принесёт ему славу, о которой он так мечтает. Вместо десятков, к нему станут приходить сотни паломников, а тысячи станут читать его размноженные бредни, а прогрессивная общественность поднимет его на свои знамёна, как жертву кровавого царского режима. Всё это лишь на руку нам. Конечно, придётся искать другое место для встреч, но это не так сложно…
– Я хотел сказать вам всем, что в вашей игре я больше участвовать не собираюсь! – внезапно выпалил четвертый. – Я пришёл сюда в последний раз, чтобы сказать вам это!
– Что-о-о??? – протянула женщина. – Да как вы смеете?! Вы…
– Тише, Агриппина, – прервал её Саул. – Говори, Альфонс.
– Мне нечего больше вам сказать. Я не собираюсь помогать вам в преступлении, которое вы задумали. Я не убийца!
– Вот как? Может быть, ты ещё и донесёшь на нас?
– Я не доносчик. Но отныне я не желаю иметь с вами ничего общего. Довольно! Одно дело прятать книги и другие мелочи, а совсем иное – убивать. Здесь я вам не помощник. Прощайте!
– Постой, – голос Саула зазвучал жёстко. – Ты, кажется, забыл об одной малюсенькой малости. А ведь если о ней станет известно, то…
– Я больше не потерплю вашего шантажа. Я сам открою мою тайну всем. Конечно, это будет иметь для меня печальные последствия, но не столь печальные, чтобы проливать из-за этого кровь и участвовать в подлости. Я не пропаду. По крайней мере, из-за меня не погибнут люди, и сам я не окажусь на каторге.
– Трус! Предатель! – прошипела женщина. – Неужели вы думаете, что сможете так легко уйти от нас? Что мы простим вас?
– Я не просил прощения, Агриппина.
– А теперь – лотерея смерти! – торжественно провозгласил проповедник в этот момент. – Для пришедших сюда впервые объясняю правила: сейчас явится некто, в чьих руках будет колода карт, и каждый из присутствующих вытащит по одной, и тот, кому достанется туз пик, умрёт в течение месяца!
– Пиквикский клуб, – пробормотала Агриппина. – Я же говорила, что у этого глупца нет ни единой собственной идеи… Какое ничтожество!
– Зато люди получают лекарство от скуки. Разве вы не знаете, Агриппина, что смерть – лучшее лекарство от этого недуга? Своя или чужая… Альфонс, я надеюсь, вы не струсите и сыграете, по крайней мере, в последний раз?
Альфонс пожал плечами.
Из темноты вынырнула странная фигура в чёрном балахоне с капюшоном, державшая в руке веер карт, и двинулась вдоль наэлектризованных людей, с волнением выхватывающих у неё карту за картой и облегчённо вздыхающих. Наконец, настала время тянуть для примостившейся в углу четвёрки.
– Вы сейчас вытянете этого проклятого туза, – зло бросила Агриппина Альфонсу, бросая на пол крестовую даму.
Альфонс усмехнулся, вытянул карту и передёрнул плечами.
– Ты скоро умрёшь, – прошелестел голос из-под балахона, и невозможно было определить, мужской он или женский.
– Какая глупость! – раздражённо фыркнул Альфонс, бросил карту и направился к выходу.
– Ну, вот, товарищи, – негромко произнёс Саул, – теперь нам осталось привести приговор в исполнение.
– Ты хочешь сказать?..
– Да, Тадеуш, оставлять его в живых нельзя. Во-первых, может донести на нас, а, во-вторых, непедагогично для других… Нужно только придумать план… А пока идёмте, не стоит задерживаться здесь дольше.
Сеанс закончился, и люди стали расходиться. Некоторые недоумённо пожимали плечами, другие, напротив, восхищались услышанным, и какая-то экзальтированная женщина бросилась на колени перед эстрадой и, раздирая платье, истерически возопила:
– Слава учителю! Долой все запреты! Давайте разрушать и наслаждаться! Наслаждаться!
Её подняли и вывели под руки. Тадеуш звонко рассмеялся, задержавшись в дверях:
– Если бы эту неврастеничку не остановили, она бы, пожалуй, стала бегать по эстраде голышом…
– И наслаждаться… – добавил Саул.
– Чем? Вряд ли этот бедолага мог бы оправдать её доверие!
– Прекратите говорить пошлости! – сердито бросила Агриппина. – Всё-таки здесь отвратительно! Отправить бы всю эту истеричную публику в Сибирь, чтобы они наслаждались друг другом там и развеивали бы свою скуку!
– Потерпите, Агриппина, отправим. И их, и всех прочих, всех, кто будет нам мешать… Скучать мы не дадим никому! Расходимся, на всякий случай, в разных направлениях. До встречи!