Куда уехал цирк
…Что вы сказали? Корица? Да вы проходите, сейчас поищу… Нет—нет, что вы, удобно! Я уже давно живу одна. А вы замужем? Представляю… Сегодня холод просто собачий, ночью обещали заморозки. Вы тоже слышали? Ну вот, что я говорила! Уже тринадцатое октября, а эти сволочи еще не топят. Пойдемте на кухню, там теплее. Вот все кругом возмущаются – куда подевалась любовь? Почему стихи стали так убоги, а рассказы безмозглы? Потому что холодно, как в морге. Присаживайтесь поближе к плите, я зажгу газ. Еще хорошо, что у меня не электрическая плита, иначе денег не напасешься… А у вас какая? Представляю… Вы не спешите? Я вам сейчас расскажу одну маленькую историю о двух женщинах. Не хотите ли немного клюквенной настойки? Сама делала. В такую погоду – самое оно! Где эта чертова корица? Вот вам плед, ноги должны быть в тепле. Горячее сердце и холодные ноги – это не для женщин, для здоровья как раз полезнее наоборот. Да вы не волнуйтесь, это ненадолго. Как раз, пока варится рыба…
…Представьте себе старый, утыканный липами двор, сломанные качели, тощую собаку в боязливой трусце, кое—где зажглись ранние окна… Представьте зябкое, темно—рыжее октябрьское утро. Брр—р… Представили?
Пустынная улица. Хлопнула одиноко дверь парадной, и стало видно, как быстро удаляется от дома худая женская фигура в длинном плаще. Кого—то еще оставила любовь. Думаете, я хочу вам рассказать очередную пикантную интрижку? Ничего подобного!
Итак, под фонарем она остановилась на минутку, вытащила из маленькой джинсовой сумочки зеркало, поправила волосы, провела помадой по губам… И заспешила дальше, куда—то в переулок, но вполне целеустремленно. Неожиданно сзади послышался стук каблуков: таинственную женщину спешно догоняла другая, таща подмышкой нечто, тихо плачущее в такт ее быстрым шагам.
– Постойте же!…
Любовь недружелюбно оглянулась, но остановилась. Лицо ее было бледно—прозрачным, как алебастр, капризные губы плотно сжаты, влажные глаза прикрыты длинными ресницами; в общем, красавица в состоянии хандры. Она нетерпеливо ждала, вытащив тонкую сигарету и поглядывая на приближающуюся незнакомку.
Видно было, как тяжело дышит Муза: брюнетка бальзаковского возраста, пальцы в дорогих перстнях, холеная, лицо красивое, но задницу отъела, на насиженном—то месте… Шутка ли – семь с половиной лет взаимности, и вот плановый кризис, скандал и развод.
– Что вам угодно? – довольно холодно спросила Любовь, с легким презрением оглядывая немного вульгарную попутчицу.
– Ну… – Муза уныло звякнула лирой и перехватила ее поудобнее. – Знаете, я обречена, когда уходит Любовь… Мне некуда сейчас идти. Можно мне с вами?
Да, надо сказать, что Муза – большая конъюнктурщица, обычно куда Любовь, туда и она. Не потому ли всякий обыватель превращается в поэта, с азартом воспевая очередную возлюбленную? В общем—то, слова обычно одни и те же, просто их переставляют местами и меняют имя объекта. Как это я не права? А вы попробуйте, докажите обратное! Раньше? Я уверена, что раньше она всегда уходила первой, в заранее подготовленное место, но сегодня эта схема не сработала. Любовь ушла слишком быстро и бесповоротно, и дама с лирой не успела сориентироваться.
– …Хотите сигарету?
Муза, постоянно обкуриваемая творцами нетленок, сама ни анаши, ни сигарет в рот не брала, но любила поматериться и побогемничать, хотя и не чужда была хороших манер порою – сказывалось воспитание до пяти лет. В общем, его вполне хватало для посещения салонов.
Она покачала головой и уставилась с материнским почти сожалением на покинутый дом – вот, привыкла сдуру к семейному покою, и знала наперечет все мелодии, окрылявшие лысую бошку поэта. За несколько лет вдвоем они настрогали два тома стихов, один из которых был даже отмечен солидной премией на каком—то литконкурсе, и уже приступили к третьему… Все было так хорошо!
Муза размазала слезу по щеке, вспоминая добротную обстановку квартиры, бар в гостиной, вполне интеллигентную жену—стоматолога и элитные тусовки…
Тем временем к двери парадной неторопливо подошла Надежда, высокая дородная дама в видавшей виды жилетке, с бездонной грудью, гипнотическим голосом и печальными глазами. Она безнадежно махнула Музе рукой, злобно окинула взглядом Любовь и скрылась в подъезде, неся в руках большую хозяйственную сумку с выпивкой и продуктами; надо было как—то поддержать оставленного без присмотра мужчину, неплохого, в общем—то, лирика творческих кровей. Через пару лет Надежда оставит его, и тогда он обратится к Вере, но это будет уже другая история…
Вам интересно? Извините, мне показалось – вы задремали. Отлично, тогда слушайте дальше.
Две женщины стояли на пустой улице, и зрелище это было завораживающим.
– Что с ним теперь будет? – спросила Муза, взволнованно глядя на спящий дом. В квартире поэта горел свет – видимо, там уже вовсю хозяйничала Надежда.
– Оставайся – узнаешь, – равнодушно ответила Любовь.
– Проклятье! – вскричала Муза и вцепилась коготками себе в парик – а это был именно он, ведь не может быть у женщины в ее возрасте таких шикарных волос!
Да, ей было, с чего волноваться: всякий человек, испытывающий боль, спешит поделиться своим бесценным грузом с другими. Он будет писать стихи, от которых захочется умереть, выплескивать свои больные переживания, как ведро с помоями, на головы всеядных поклонников. Ах, как это красиво! В этом ли смысл поэзии? Как вы считаете?…
Муза тоскливо уставилась на свой инструмент.
– Нет, я категорически больше в этом не участвую. Я березовая русская муза, хочу быть несущей радость и петь о любви. В общем, я иду с тобой.
– Мы уже на «ты»? – удивилась Любовь. – Ладно, пусть будет так. Я и сама убегаю, когда мне становится безрадостно. В конце концов, в мире полно других женщин, которые смогут утешить небедного поэта…
Холодное октябрьское солнце лениво поднималось над городом, зашелестели первые шины по падшим листьям, на улицах еще лежал густой туман, словно кто—то с небес пролил свой утренний кефир. Они шли вместе – не подруги, просто одна не могла без другой, так уж сложилось.
Любовь бодро держала путь к дому, уже известному ей. Муза семенила за спутницей, едва поспевая. Еще бы – Любовь была вечно молодой и редко уставала от физических нагрузок, Муза же, сколько себя помнила, всегда была дамой зрелой и бегать особо не любила. Ах, как хорошо угнездиться где—нибудь надолго, опрокинуть рюмочку—другую кофейного ликера у камина и ослабить узду фантазии, этой огненной кобыле с выпученными глазами…
…Идти пришлось около часа, плутая по кривым московским переулкам. Одышка скривила приятное, чуть полноватое лицо женщины, тонкий чувствительный нос стал красным от октября, кудреватый парик разметался черным пожаром, длинные легкие одежды совсем не грели, хотя стало чуть теплее, и туман немного развеялся, когда они дошли до места. Но Муза была южных кровей, всегда отчаянно мерзла и нуждалась в комфорте. В отличие от Любви, которая могла прожить в любых спартанских условиях.
Наконец, Любовь остановилась у подъезда уродливой многоэтажки, внимательно вглядываясь в окна. Ибо было сказано – пусть Любовь поселится в этом доме! Но не сказано, в какой квартире. Пришлось прибегнуть к старому испытанному способу:
– Назови любую цифру от одного до трехсот! – попросила она.
Все жильцы беспокойно заворочались, затрепыхались в своих мятых постелях, застигнутые непонятным ожиданием…
Муза ляпнула какую-то цифру, все еще скорбя о брошенной обители, и Любовь стала терзать кнопки домофона. Обе изрядно замотались, мечтая об отдыхе. Железная дверь открылась почти тотчас, даже не спросили «кто?», потому что нет, и не было силы сопротивления пришедшей гостье. Они поднялись на лифте; на площадке уже ждал зомбированный мужичонка в майке и домашних трениках.
Конец ознакомительного фрагмента.