•3•
Рыба, вытащенная из воды
Не проснувшись толком, я босиком выскочил из спальни и спустился по лестнице.
Стоило выйти в коридор, и я ощутил под пяткой что-то большое, теплое и мягкое. Что это такое, ясно стало сразу.
– ЛИ-И-И-ИЗА! – завопил я так, чтобы она услышала.
Она тут же выскочила из спальни и устремилась вниз, очевидно ожидая увидеть какую-нибудь катастрофу.
– В чем дело, черт возьми? – спросила она.
Но стоило ей увидеть, как я стою на одной ноге, поджимая вторую, как будто я пытался исполнять какой-то странный танец аборигенов, выражение тревоги на ее лице сменилось широкой улыбкой.
– У меня собачье дерьмо между пальцами, – сообщил я. – И это ни черта не смешно.
Тали неплохо приспособилась к жизни в четырех стенах и очевидно усвоила, что можно и чего нельзя делать в доме. Она оказалась довольно чистоплотной дамочкой, и все же иногда – как я только что обнаружил, – оставляла под утро небольшие сюрпризики.
После того как я привел себя в порядок и вымыл пол, я обнаружил ее на диване в гостиной. Она лежала свернувшись калачиком, с таким видом, словно в ее жизни не было ни тревог, ни печалей. Чистая правда, кстати сказать.
Однако Лизу это отнюдь не умилило. Она не раз и не два ругала Бимера и Физз, убеждая их, что темно-зеленый диван – это наша собственность, а вовсе не их. В первые дни, когда мы только завели Физз, нереко случалось, что мы забывали запереть дверь в гостиную и заставали по возвращению трогательно спящего ротвейлера, уложившего лобастую голову на подлокотник с таким видом, словно она собиралась смотреть по телевизору воскресное шоу. Разумеется, мягкая ткань была вся в слюнях.
– Ой, неловко получилось, – было написано на виноватой заспанной черно-подпалой морде. Она виляла своими коротким хвостом, как бешеная, когда Лиза наклонялась, чтобы ее отчитать.
– И что ты тут делаешь, а, красотка? – возмущалась Лиза и отправляла Физз на собачью лежанку, которых по дому было разложено в изобилии. Но эти матрасики, очевидно, не соответствовали высоким стандартам нашего ротвейлера.
Мы знали, что заставить обоих афганцев уважать свое окружение будет очень непростой задачей. Приучить к порядку в доме двух бывших бродячих псов, которые до сих пор вели совершенно дикое существование в одном из самых суровых уголков планеты, не обещало быть легким делом. В глубине души я вообще сомневался, что это возможно.
Еще больше осложняло дело то, как их избаловали в карантине девочки, которые работали в питомнике, особенно Ребекка и Викки – обеим было лет по двадцать с небольшим, они обожали собак и свою работу. Они так сочувствовали нашим афганским беженцам, что старались всячески скрасить их полугодичное пребывание взаперти. В частности, они притащили по креслу каждому из псов, чтобы те могли там возлежать, как короли, и наблюдать за окружающим миром.
Как бы сильно нам ни хотелось, чтобы они вели себя, как подобает хорошо воспитанным западным собакам, мы понимали, что надо быть реалистами и не требовать от них слишком многого. Порой было слишком просто забыть, что они родом из совсем другого мира, в котором не существует ничего из того, что мы считаем неотъемлемыми признаками современной жизни.
Хотя Лиза вела себя так, словно Тали постоянно ее раздражала, я знал, что на самом деле Тали – несмотря на все свои повадки и мелкие шалости, – уже стала собакой Лизы. Почти с самого начала я не раз и не два заставал ее нянчившейся с этим маленьким отродьем кошмара. Тали полюбила сидеть рядом с Лизой (всегда в странной позе, с торчащей вверх задней лапой) в ожидании ласки и внимания, которые неизбежно выпадали на ее долю. И по совершенно непонятной мне причине Лиза начала называть Тали Забинтованным медведем. Понятия не имею почему.
Привычка Тали вздергивать заднюю лапу лишь подчеркивала тот факт, что мы ничего не знали о прошлом обеих собак.
Кое-что из того, что с ними приключилось, я знал. Но до того? До момента, пока я их не подобрал – как они жили? В скольких собачьих боях Наузаду пришлось принимать участие? Сколько пометов принесла Тали?
Думать об этом было невыносимо.
Все, что я знал о Наузаде, – это то, что его, скорее всего, отобрали и выращивали специально для собачьих боев. Пока я служил в Афганистане, я видел и других собак, которых специально для этой цели воспитывали. Обращались с ними просто чудовищно. Им всем самым грубым образом обрезали хвосты и уши, чтобы во время схватки противнику не за что было ухватиться зубами. Я видел бойцовых псов, которых привязывали к стене за шею тонкой, режущей, как лезвие, проволокой. Это было все равно, что побывать на другой планете. Совершенно чужая, чуждая нам культура.
Однако, помимо этого, я не знал ничего. По моим прикидкам, ему было лет пять или шесть, но я не мог сказать наверняка. С тем же успехом, могло быть девять или десять. Однако это все еще был очень красивый, гордый пес. Шерсть почти по всему телу у него была пегая, если не считать серо-белого пятна на морде и пучков белой шерсти, торчавших из коротко обрезанных ушей. У него были на удивление темные глаза и проницательный взгляд. Он как будто видел тебя насквозь, особенно когда чего-то пугался или настораживался. Я знал, что у нас уйдет немало времени на то, чтобы познакомиться с ним, как следует, изучить все его повадки и характер.
Первое, чему мы научились, это определять, в каком он настроении. Проще всего было наблюдать за его купированным хвостом. Если хвост стоял торчком и он им вилял, это означало, что он радуется. Просто торчащий хвост без виляния означал, что он чем-то недоволен, и следует быть поосторожнее. Когда он пугался, то прижимал хвост к заднице.
Больше всего меня беспокоило, когда он был напуган, потому что, как мне кажется, я понимал, что это означает. Хотя временами он выглядел очень злобным животным, в глубине души Наузад очень боялся и не понимал, что с ним происходит. Почти все, с чем он сейчас сталкивался, вызывало у него такую реакцию.
В этом смысле он мало чем отличался от большинства собак в Великобритании. У нас здесь тоже полно собак, которых владельцы попросту не понимают. Зачастую это заканчивается усыплением лишь потому, что собака выглядит агрессивной. При этом она даже ни на кого не нападает. И в девяноста девяти процентов случаев всему виной влияние людей. Проблемы берутся именно отсюда, у собак даже нет возможности что-либо изменить.
Честное слово, лучше бы мы к пешеходам на улице предъявляли столь же жесткие требования, как к собакам.
В частности, я понимал, почему Наузад опасается других псов. Он вырос в особых обстоятельствах и получил специфическое воспитание. И поскольку я какое-то время прожил в этой среде, мне было понятно, насколько ему теперь сложно. В прежней жизни он либо дрался с другими собаками на боях, либо воевал за еду. В любом случае все они были для него врагами. И его тактика была простая: сперва нападать, а потом уже разбираться.
Я знал, на что Наузад способен на самом деле, и верил, что он может привыкнуть к нормальной жизни. Но я не сомневался, что путь к этому будет длинным и извилистым. Всю свою взрослую жизнь этот пес провел вдали от цивилизации, он понятия не имел, что такое жить в доме, где тебя любят. Но я не сомневался, что рано или поздно мы к этому придем.
Перед нами стояла неподъемная задача: каким-то образом отменить все эти годы, заставить наших афганских собак забыть прежние привычки. Попытка приспособить их к западной жизни могла бы обернуться сущим кошмаром, но, по крайней мере, этот кошмар заставлял меня быть активным. Все остальное в нашей жизни, кажется, упиралось в бюрократию и бумажную волокиту.
Чтобы скоординировать работу по сбору денег для доставки Наузада и Тали в Великобританию, мы с Лизой год назад, сами того почти не заметив, создали благотворительный фонд «Собаки Наузада».
Все началось, пока я служил в провинции Гильменд. Моя мама устроила публикацию в местной газете, которая написала о том, какое нелегкое будущее ожидает Наузада и Тали, если им не помочь. И внезапно я начал получать письма и чеки от людей со всей страны, которые хотели помочь двум афганским бродячим псам обрести уютный, любящий дом. Джену взяла себе основательница афганского собачьего приюта, с которой Лизе повезло познакомиться по Интернету. Центр этот был создан при содействии международной благотворительной организации «Мэйхью» и решительной американки по имени Пэм в 2003 году. Джена (которая, как мы выяснили, получила кличку Мокка) теперь наслаждалась жизнью на Восточном побережье Соединенных Штатов.
Но на этом хэппи-энды и закончились. Я усадил пятерых взрослых псов в безопасное, как мне казалось, такси, в тот самый момент, когда наш отряд уже готовился к отбытию из Афганистана. Мне так никто и не объяснил, что произошло, но до места назначения из пяти псов добрались только трое. Я до сих пор не знаю, что случилось с Пулей и РПГ. Возможно, они сбежали через приоткрытую дверь, когда машина остановилась? Неизвестно. И это навсегда останется так. Я стараюсь об этом не думать. Мне слишком больно.
Но к тому времени, как я вернулся в Великобританию, поддержка для Наузада и Тали росла, как снежный ком. Чеки поступали все чаще, и суммы там были довольно внушительные. Послание, которым они сопровождались, всегда было одним и тем же: «Пожалуйста, сделайте еще что-нибудь для афганских собак».
Мы с Лизой были согласны в одном: мы хотим привнести немного добра в этот мир, и поэтому мы создали свою благотворительную организацию. Даже если бы нам удалось всего одной собаке подыскать любящий дом, для нас это было бы движением в верном направлении.
Долгосрочный и более осмысленный план включал в себя заботу о животных в Афганистане, и мы собирались начать этим заниматься, если удастся собрать достаточно денег.
Поскольку мы с Лизой оба были старшими армейскими инструкторами по физической подготовке, нечего и говорить, что мы понятия не имели, как управлять благотворительным фондом. Мы почему-то решили, что с бумажной работой справится и ребенок. Наивные! Мы также предполагали, что наша задумка никогда не разрастется по-настоящему, поскольку это мало кому будет интересно.
Как же можно было так заблуждаться?
История о том, как мы привезли наших собак в Великобританию, внезапно разлетелась по всей стране. О нас сделали сюжет на ВВС и написали в воскресном выпуске газеты «Дейли мэйл». Мы всегда знали, что англичане любят собак, но это застало нас совершенно врасплох. Мы внезапно стали единственным источником информации о бродячих псах в Афганистане и о том, какое беспросветное будущее их ждет. А для солдат, которые за время службы там успели подружиться с бродячей собакой, мы стали единственным лучиком надежды.
Подкупом и лестью мы уговорили нескольких друзей войти в наш благотворительный фонд на правах попечителей, но они тоже работали целыми днями, и нам не хотелось загружать их всей этой бесконечной бумажной волокитой. Медленно, но верно благотворительность стала отнимать у нас все свободное время.
Почта стала событием. Какое-то время я развлекался тем, что кричал «Берегись!», когда волок в дом очередной мешок благотворительных писем и выгружал их на стол перед Лизой. И чем шире разлеталась история Наузада и Тали, тем объемнее становились эти мешки.
Вскоре нам стало ясно, что никаких инструкций по тому, как вести благотворительную деятельность, не существует, так что временами нам казалось, мы идем по минному полю, состоящему их бумаг. Помимо прочего, нужно было постоянно обновлять веб-сайт, писать и отправлять благодарственные письма, вести базу данных по пожертвованиям, дела с банком и главное, планировать спасение собак, по поводу которых к нам обратились. Эта круговерть не прекращалась ни на минуту, но нам это нравилось. В нашу жизнь вошло нечто новое, и мы видели, что приносим пользу там, где большинство людей считали, что помочь нельзя ничем.
Впрочем, мне, как обычно, немного надо было, чтобы вспомнить, зачем я этим занимаюсь. Мое альпинистское снаряжение было свалено в углу, поверх кипы газетных вырезок. Со своего места я мог разглядеть заголовок верхней статьи. Она была посвящена Наузаду и его прибытию в Великобританию.
Я щелкнул по папке с фотографиями у себя на компьютере и нашел снимок щенков Тали в металлическом ящике, который мы приспособили, чтобы перевезти их в «Афганский приют для животных». На экране появилась мордочка щенка, тыкающегося в железную сетку. В то время мы думали, что потеря двух взрослых псов это худшее, что могло случиться. Увы, но словно чтобы доказать, насколько Афганистан может быть опасен с самых разных сторон, центр пострадал от внезапно вспыхнувшей эпидемии парвовируса.
Пока я не получил сообщение с описанием происшедшего, я даже не слышал о такой болезни. Но она оказалась крайне неприятной: погибли все щенки, кроме одного. Из всего помета Тали уцелел один тощий малыш, которого мы решили назвать Гильмендом.
Я пощелкал мышкой в поисках самых свежих фотографий. На одной из них был испуганный жилистый молодой пес, который по-прежнему находился в афганском приюте. Это и был Гильменд, и благодаря нашей благотворительности, которая получала все более широкий отклик, я знал, что скоро он попадет «домой» – если, конечно, карантинный центр, где ему предстояло провести шесть месяцев, можно было назвать домом. Это должно было произойти в январе 2008 года. История щенка тронула сердца множества людей, которые нас поддерживали. Мне кажется, для них он стал чем-то вроде последнего фрагмента истории афганской стаи. Благодаря щедрым пожертвованиям, мы наконец собрали достаточную сумму, чтобы оплатить перевозку пса в Великобританию и полгода карантина.
Порой я смотрел на Тали, и чувство вины за то, что я не сумел сберечь всех ее щенков, затопляло меня, как талая вода весной. Но теперь, по крайней мере, я знал, что хоть одному из них мы обеспечим счастливую жизнь.
Тем временем моя обычная работа начала становиться все более изматывающей. От обычной службы морпехов она отличалась очень сильно – и не сказать, чтобы в лучшую сторону.
Чисто внешне недавнее повышение по службе было благим делом. Но на самом деле оказалось, что к повышению прилагался письменный стол – и вот это меня уже не порадовало. Привыкая к новой должности, я поразился, насколько сильно меня утомляет это бесконечное сидение на месте.
Сразу после возвращения из Афганистана я служил инструктором по физподготовке в десантном подразделении. Там я целый день активно двигался. Я либо по нескольку часов проводил на тренировках с парнями, либо выводил группу на болота. И мне это нравилось. Приоритетом номер один для меня было проводить как можно меньше времени за письменным столом, однако новая жизнь обернулась чем-то прямо противоположным.
Причем когда я говорю, что у меня была сидячая работа – насчет стола оставалось лишь догадываться, поскольку он был вечно завален горой бумаг и папок. Так было, когда я за него только сел, и лучше не становилось.
Парень, который передавал мне дела, высказался просто:
– Старший сержант Фартинг, ваша работа – организовывать отпускные поездки для примерно семи тысяч морпехов и прикрепленных к ним десантно-диверсионных подразделений, предпочтительно где-то за рубежом, в жарких регионах, чтобы они могли сбросить стресс после службы в Ираке и Афганистане.
Проинструктировав меня так быстро, как это только было возможно, мой предшественник торопливо собрал вещи и скрылся. Мне показалось, он был странно рад покинуть свое прежнее рабочее место.
«Ладно, нет проблем», – подумал я. Организовывать поездки для парней мне приходилось и на прошлой работе. Я знал, насколько им это необходимо, чтобы преодолеть травматический опыт полугода службы на передовой. Сейчас все обещало быть примерно так же, только помасштабнее и с большим бюджетом.
Так мне казалось, по крайней мере. Но вскоре я осознал свою ошибку.
– Да, кстати. Забыл сказать. На все про все у вас будет всего сорок тысяч фунтов, – прокричал, оборачиваясь, мой предшественник, уже в дверях.
Мой старый учитель математики, который никогда не питал особых иллюзий на мой счет, сейчас испытал бы чувство законной гордости при виде того, как быстро я произвел все необходимые подсчеты и убедился, что этого просто не может быть. Я все же взял калькулятор и проверил. Но нет, на экране высветились все те же цифры: на каждого морпеха я мог потратить воистину королевскую сумму – 5 фунтов и семьдесят один пенс.
– И как мне это сделать, черт возьми? – прокричал я в пустоту коридора.
Ответом мне была оглушительная тишина. Предшественник испарился.
Некоторое время почесав в затылке и побившись лбом об стол, заваленный бумагами, я вынужден был признать, что крепко влип.
Вскоре мне предстояло познать и прочие правила офисной жизни. Например, я уже знал, что стоит закончить одно дело, как тут же звонит телефон, и на тебя обрушивается другое, которое должно быть готово ко вчерашнему дню. При этом новая задача непременно требовала новых затрат, и все планы по расходованию и без того скудных сумм шли прахом окончательно.
Ничуть не меньше изматывала и вся офисная политика. С одной стороны, моей задачей вроде как было избавлять коллег от стресса; с другой, мой собственный уровень стресса при этом повышался катастрофически.
Все годы службы я считал, что наша цель – это победа над врагом, кем бы он ни был. Но здесь врага не было, по крайней мере, в обычном понимании слова. За считанные часы мне передали дела и усадили за стол. То, что мы делали в Афганистане, было для меня естественным, но в кабинете я ощущал себя, как рыба, вытащенная на берег, и начинал понимать, что чувствует Наузад – вырванный из зоны комфорта и лишенный всего, что было ему привычно и знакомо в прошлом. Наузад был привычен переносить тяготы и командовать стаей. В какой-то мере, я тоже. Мы мало чем отличались друг от друга в этом смысле. Но теперь он волшебным образом стал частью стаи, еда бралась дважды в день из ниоткуда. Я понимал, насколько все это ввергает его в растерянность. Возможно, он жил ожиданием, что прошлое вот-вот вернется.
И как бы я ни пытался сохранять терпение, бесконечно объяснять безликим офицерам на другом конце провода, почему мне нужно больше денег, чтобы отправлять ребят понырять с аквалангом, – это было настоящее испытание для нервов. Мне кажется, это испытание я проваливал раз за разом.
Сколько бы я ни приводил доказательств, что экстремальные приключения помогают исцелять травмы психики и стресс, я не получал никакого ответа. Вскоре мне стало ясно, что любой вышестоящий офицер заинтересован лишь в том, чтобы сохранять свой собственный бюджет и не раскачивать лодку. Не раз и не два мне говорили не высовываться и сидеть тихо. Один из офицеров заявил, не особенно стесняясь в выражениях, что мое жалованье недостаточно высоко, чтобы я позволял себе открывать рот.
Вскоре коллеги начали замечать, что я постоянно раздражен.
– С талибами в Афганистане было проще, – проворчал я себе под нос как-то утром, швыряя трубку на рычаг после разговора со старшим по званию, в котором он говорил, а я в основном молчал. Снисходительным тоном он меня проинформировал, что ни от каких посттравматических синдромов никто в наших войсках не страдает.
Я точно знал, что этого типа и близко не было в Гильменде. Он понятия не имел, что там происходит.
– Нервишки шалят, – окликнул меня знакомый голос из-за большого монитора на другом конце кабинета.
– Да пойми ты, Энди, я устал иметь дело с идиотами, – отозвался я, не скрывая злости.
С Энди, уоррент-офицером королевской морской пехоты, мы были знакомы, еще когда вместе служили на базе в Кенте в чине капралов. Вместе с гражданским коллегой по имени Кевин он теперь отвечал за «Спортивную ассоциацию королевской морской пехоты» и работал в том же офисе, что и я.
Энди сидел тут дольше моего, и потому здесь все было обустроено на его вкус. Самым примечательным в кабинете был громадный аквариум. Насколько я знал, это жена Энди заставила его перетащить сюда эту махину, поскольку иначе рыбы грозили заполонить весь дом.
Скажем честно, я мог ее понять. Аквариум был таким огромным, что там поместился бы даже я. Понятия не имею, где Энди держал его в доме. Но, странным образом, здесь он смотрелся неплохо.
Стайки разноцветных экзотических рыб, которых заселил туда Энди, синхронно плавали по аквариуму то в одну сторону, то в другую, как будто ими командовал старший сержант на военном смотре. Я обнаружил, что смотреть на рыбок меня успокаивает, это было прекрасное лекарство от стресса.
Хочу сказать, что я смотрел на них очень часто, в попытках понять, как же все так случилось, что я оказался погребен под горами бумаг. Я не для того шел в морпехи, чтобы оказаться на привязи у письменного стола.
И мало того, что меня раздражала офисная политика и я не получал никакой поддержки от руководства. Помимо этого, как я обнаружил, эта работа могла создать проблемы нам с Лизой.
Как-то вечером я вернулся домой с чуть более позитивным настроем, чем обычно: мы поболтали с парнями, съездившими в отпуск, который мне удалось организовать для них во Флориде. Им там понравилось.
– Посмотрел фотографии ребят со скайдайвинга, – сообщил я Лизе, заходя в дом. Она как раз пылесосила и наводила в доме порядок, поскольку сама пришла с работы за пять минут до меня.
– И как? – спросила она, не прерываясь. Одной рукой она ловко приподняла журнальный столик, другой продолжила орудовать пылесосом.
– Круто. – Я помахал руками в попытке изобразить свободное падение. – Жаль, я с ними не поехал. Там такие фотки с девочками у бассейна…
В доме внезапно наступила тишина. Гудение пылесоса прекратилось по суровому мановению пальца Лизы.
«О, черт», – подумал я.
Не выпуская пылесос из рук, Лиза с угрожающим видом повернулась ко мне.
– Да я про скайдайвинг, милая, исключительно про скайдайвинг. – Я постарался выдавить из себя максимум искренности.
Лиза продолжала всматриваться мне в душу глазами глубоко оскорбленной женщины.
– Я бы на вечеринки не ходил! – Я судорожно пытался дать задний ход, но все попытки были тщетны. Лиза по-прежнему смотрела на меня молча, и во взгляде ее читалось: «Ответ опять неверный».
Я осторожно попятился к выходу из комнаты и на пороге едва не споткнулся об Тали.
– Я бы их только кремом от солнца мазал! – успел я выкрикнуть, увертываясь от диванной подушки, пролетевшей в миллиметре от уха, ударившейся об стену кухни и свалившейся в раковину.
– Я чай заварю! – С этими словами я укрылся на кухне, а за спиной у меня вновь взвыл пылесос.
Однако больше всего меня угнетало то, что с этой офисной загрузкой у меня почти не было времени заниматься собаками.
Наш новый дом располагался не слишком далеко от базы, так что в обед я успевал на всей скорости заскочить и выгулять их, но в остальном они были предоставлены самим себе на протяжении всего дня. Как ни странно, Наузада и Тали это вполне устраивало, они отлично чувствовали себя во дворе и не мерзли: видимо, сказывалась афганская кровь. Иногда мне казалось, их даже раздражает то, что своим появлением я нарушаю их сиесту.
А вот по поводу Физз и Бимера я чувствовал себя виноватым, у меня было на них куда меньше времени. Раньше они носились вокруг меня, как сумасшедшие, всякий раз, когда мы куда-то выбирались, но теперь им оставались только утренние и вечерние прогулки. Впервые за всю свою военную карьеру мне не разрешалось брать их с собой на службу.
Все это лишь усиливало ощущение того, насколько сильно изменилась наша жизнь.