Глава 2. Комната за комнатой
…и малый мир с избытком полон
великим множеством чудес.
Жилая и даже нежилая площадь Неспящей была заполнена до отказа, квартира была откровенно перенаселена. Но три основные комнаты отнюдь не исчерпывали всех форм жизни, которые были представлены в этом беспокойном пространстве. Бытие было всюду, в каждом уголке и – когда настойчиво, а когда ненавязчиво – заявляло о себе. Воистину это жилище представляло собой рассадник существ, явлений и вещей, которые составляли какой-то невиданный хоровод, отдающий самобытностью и дикарством Африки. А, может быть, и Новой Гвинеи…
1. Кухня
О, Кухня! Как много ты можешь рассказать о квартире и жителях, которые ее населяют. Разве не в нее стоит заглядывать первым делом, чтобы распознать черты, составляющие основу личности ее хозяина? Сколь выразительна загроможденная многочисленной посудой раковина или рассыпанный по полу широким жестом сеяльщика рис, и как часто обсессивно-компульсивное сверкание кофейных пар на сервировочном столе вызывает тоскливое напряжение. Но здесь, в Неспящей, все было не так: каждый ее кусочек жил своей особой жизнью, говорил на своем наречии и полностью раскрывал свое содержание, только когда к нему приближался его нареченный хозяин. Когда же здесь собирались все обитатели, а к общему разноголосому хору присоединялись еще два-три приходящих знакомца, Кухня оживала и была самым уютным, самым радостным и наполненным местом. Ей уступала даже Юрта, в которой беседа протекала несколько приглушенно, а иногда даже по-восточному церемонно. Здесь же царила непринужденность, каждый растекался на отведенном ему месте и принимал самую комфортную для него форму. Так, Рудольф обычно сидел чуть в стороне от стола, откинувшись на стуле, спиной к холодильнику и из-за его плеча виднелись разнокалиберные магнитики, вступавшие в сложные отношения, перетекающие в межнациональную рознь.
– Ты охраняешь от нас еду, Руфи? Мы все равно не съедим всю твою черную фасоль, она просто ужасна! – смешливо бросила частая гостья, полуармянка Перване.
– А я бы даже съел! – мгновенно откликнулся Тагир, пока Рудольф спокойно улыбался и, кажется, раздумывал над ответом.
– Просто места за столом уже заняты, – засмеялась Руфь с трехногой табуретки на углу небольшого стола.
– Как это заняты? Вон же рядом с Кысей сколько места! – запальчиво возразила Перване, сидя на подоконнике и по-детски болтая ногами.
– Нееет, – протяжно и насмешливо пропела Ноэминь с колен Юго, который одной рукой сосредоточенно пилил ложкой маковое пирожное, а другой прижимал подругу к себе. – Хану нужно два места, а то его патриархальные локти не помещаются!
Тагир и правда временами любил упереть руки в бедра и закидывать голову вверх, особенно когда ему задавали какой-нибудь вопрос, требующий раздумий. При этом он становился особенно широким и внушительным, а Мириам начинала пощипывать его за локоть, пытаясь поместиться на небольшом угловом диванчике, какой можно встретить в каждом втором доме.
Все засмеялись в ответ на реплику независимо-строптивой Ноэминь, уже давно славившейся среди друзей своими колкостями. Руфи ласково погладила по руке любимого мужчину, который так и не придумал объяснения своей геолокации, Хан обнял Кысю и зажмурился, при этом вытянувшись, как сова, которая хочет казаться тоньше ветки дерева. А Ноэминь между тем с благосклонной улыбкой приняла кусок допиленного пирожного, который Юго как и всегда заботливо и молчаливо скормил ей – с ложечки.
Мест на жестком диванчике и правда было немного, поскольку по крайней мере одно сиденье занимала приличная стопка разнокалиберных книг и журналов, среди которых можно был встретить «Советское фото» 1980-го года, вполне приличное искусствоведческое исследование творчества Мунка, местную бесплатную газету «Навигатор» (прочитать перед использованием) годичной давности, «Дао Дэ Цзин» в вольном пересказе с поэтическими вставками и даже небольшой альбом, описывающий жизненный цикл всевозможных черепах. Кому именно принадлежали эти испещренные разнокалиберными шрифтами стопки бумаги – выяснить уже не представлялось возможным, им просто позволили существовать там, где они когда-то улеглись друг на друга. Точнее, с их существованием просто смирились, поскольку никто из живущих в Неспящей не мог поднять руку на книгу и переместить ее в мусор, и только Ноэминь иногда общалась с ними – она неожиданно выхватывала взглядом какую-нибудь обложку из общей кучи, открывала ее в произвольном месте и декламировала вслух увиденное, словно читала Шекспира.
У Кухни не было одного хозяина, и ей это было печально, поскольку зачастую выливалось в неряшливый беспорядок, который хоть и свидетельствует о том, что место обжито и в нем не утихает биение жизни, у человека с некупируемой тягой к порядку вызывает зудящее желание все помыть и расставить по местам. Никто из жильцов вроде бы не страдал подобным зудом: Кыся периодически не успевала мыть посуду и, уходя, скромной горкой составляла ее в углу раковины, Руфи все время перемешивали специи, расставленные кем-то в подарочные пакетики, и оставляли на столе фрукты, Ноэминь по вечерам забывала на столе мельхиоровые столовые приборы, вдруг передумав есть, а на подоконнике среди многочисленных банок и не до конца ясного предназначения предметов то и дело появлялись подсвечники прозрачного стекла с недопитыми спиртными напитками разных цветов. Кроме того, почти всегда на холодильнике возвышался надрезанный с уголка пакет молока среди тарелок с оттаивающим мясом и ключей с иностранными брелоками, на шкафах перемещались разноцветные бутылки, а на плите стояли то кастрюльки с рассыпчатыми крупами, то сковородка с неприлично острой шакшукой, и каждый выходной – ближе к обеду – на разделочном столе стояла турка с остатками кофе, а в воздухе при этом витал запах апельсинового сока.
– Кто здесь варит кофе? Ни от кого вроде им не пахнет, – ворчала Руфи, переставляя медного цвета турку в раковину и пытаясь оттереть круглое темное пятно на столешнице.
– По-моему, это Кыся, – отозвался Рудольф, проспавший в субботний день до полудня и теперь лениво развалившийся на диванчике. – И потом: ты же сама любишь кофе. Может, ты просто страдаешь сомнамбулизмом и варишь кофе во сне?
– Я? – задумчиво протянула Руфь и покачал кошачьей головой. – Нет, вряд ли: я бы даже во сне использовала пуровер. И потом, я бы никогда не налила в кофе апельсиновый сок. Кстати, Кыся вообще не поклонница кофе, и они с Ханом уже давно ушли, вот кто не тратит выходные на сон.
– Тогда это Ноэминь, больше вроде бы некому.
– А вот она точно еще спит. Вообще у меня такое чувство, что они с этим ее странным юношей спят все выходные, разве что вечерами мелькают иногда.
– Может и не спят, – улыбнулся мужчина, – иногда оттуда все же доносятся какие-то звуки.
– Терменвокс? – подхватила она и заливисто засмеялась, а затем прокомментировала саму себя в ответ на удивленно приподнятые брови: – Думаю, они просто много «играют».
– На терменвоксе? Что-то я его не замечал…
– Да нет же! В библейском смысле, – продолжала смеяться Руфь и, поскольку ее собеседник все еще ничего не понимал, махнула рукой и туманно закончила: – Забудь. Лучше спроси как-нибудь у Ноэминь, она у нас ветхозаветная… Чорт возьми, этот кран когда-нибудь починят?!
Вопрос с краном стоял давно и был наиболее постоянной характеристикой Кухни: вода всегда капала, быстро ли, медленно ли, громко или тихо, но капала.
На общем фоне дневных шумов это практически не было заметно, по ночам кран, кажется, деликатно помалкивал, либо все были слишком далеко и слишком заняты, чтобы обращать на него внимание, но вот во время ужина (чаще всего здесь именно ужинали, дни были слишком насыщены событиями, чтобы есть сидя за столом) кто-нибудь обязательно раздраженно замечал:
– Он снова капает!
– Ах, не обращай внимания – мир вообще несовершенен, краны все время капают.
– Ну да, а болтики все время вываливаются…
Речь шла о дверце шкафа, болты из верхнего крепления которой действительно необъяснимым образом выкручивались и падали вниз, закатываясь под мебель, и дверца грустно скашивалась. Так продолжалось некоторое время, пока кто-нибудь – чаще всего это были Рудольф и почему-то Ноэминь – не выуживал болты и не водворял их на место.
Вообще странным образом предметы на кухне периодически вставали на свои места – молоко пряталось в холодильник, посуда, которая должна была быть грязной, оказывалась чистой и даже стояла в шкафу, а банки на подоконнике выстраивались по росту, но застать неуловимого уборщика за те несколько месяцев, что жильцы здесь обитали, никому не удавалось. Возможно, раскрыть личность тайного ревнителя порядка мог бы великий Мао, взиравший с холодильника, но его оскорблял тот факт, что его прижимал к империалистской дверце южно-корейского механизма не менее буржуазный магнит в виде лондонского даблдекера. Выглядывавший из-за его убежденного коммунистического плеча Ларс фон Триер лукаво щурился: он точно знал ответы на все тающие в ароматном воздухе Кухни вопросы, но какой интерес сообщать ответы, когда легкая обескураженность жильцов лишит разворачивающееся перед взглядом маэстро действо всякой интриги?..
К слову, холодильник, а точнее, его внутренний мир были в идеальном порядке – у каждой пары была своя полка с уникальным набором продуктов, и это разделение неукоснительно блюли все обитатели Неспящей. И только на дверце жил уже почти заговоривший сыр с плесенью, родной и вновь приобретенной, который никому не принадлежал и в горьком одиночестве под гнетом собственной ненужности сочинял мемуары. Под названием «О тщете всего сущего», разумеется.
2. Коридор
Длинный и достаточно темный, Коридор начинался условной прихожей, в которой нестройными рядами теснились не помещающиеся в обувную полку пары кроссовок, тканевых балеток, лаковых кожаных туфель на шпильке, велосипедных ботинок и почти греческих сандалий с многочисленными ремешками. Над ними была прибита деревянная доска со множеством крючков, которая едва удерживала совсем уж неописуемое разнообразие плащей, курток, шарфов и ремней. Здесь Тагир помогал переобуться своей Кысе, здесь же Руфи раздраженно дергала по утрам кожаный ремень, пытаясь выпростать его из-под летнего плаща («Я же просила не вешать ничего на этот крючок!»), и именно здесь Ноэминь долгим объятием встречала пришедшего с работы Юго, всегда подходя к двери за пару секунд до того, как в замке поворачивался ключ.
– Как ты это делаешь?
– Что я делаю?
– Как ты узнаешь, что я сейчас войду?
– Все ходят по-разному, я узнаю твои шаги, – внятно и терпеливо, как ребенку.
– Но ведь наша комната в глубине квартиры, ты просто не можешь меня услышать, – с недоумением и явным желанием добраться до сути. – И потом, от лифта до двери всего пара шагов!
– Глупый, – легкий девичий смех и поцелуй, после которого все несущественное забывается.
В прихожей, обычно темной, после чайных или иных встреч, несколько раз в неделю зажигали яркий светильник, шумной толпой провожая гостей и обнимая их на прощание. Это был практически неотъемлемый ритуал прощания на крохотном пятачке среди громоздья вещей: все обнимали друг друга – по кругу, по росту, по симпатиям. И хоть регулярно при этом звучали пренебрежительные шутки про «обнимашки», каждый чувствовал легкость и светлую радость от того, что есть столько людей, которые рады с тобой обняться. Может быть, это был просто выброс окситоцина? Никто этим особо не интересовался: радость, она и есть радость, не все ли равно, какой гормон отвечает за нее?
Чуть дальше вглубь Коридора, примыкая к вешалке и пестрой выставке обуви, стояли друг на друге многочисленные коробки – предмет столь же многочисленных острот. Шел слух, что они принадлежат Хану, и в них находятся конская упряжь и колчан со стрелами, на деле же никто не сознавался во владении таинственным и многослойно запыленным содержимым обклеенных разноцветным скотчем коробок. По причине этой неразрешимой неопределенности они прочно обосновались в Коридоре и явно не собирались покидать насиженное (точнее сказать, настоенное) место.
– Надо все-таки выкинуть этот хлам на выходных, – заявил как-то мимоходом Тагир, направляясь со своей подругой на кухню.
– Так они все же твои?! – громко и почти победоносно крикнула Руфи из своей комнаты. Она побилась об заклад с Перване, что это именно «ханские сокровища», и он рано или поздно распакует их и отправится в поход – возрождать Великую Империю – монгольскую, конечно же.
– Нет! Просто они мне уже глаза намозолили, – весело, но чересчур поспешно крикнул Хан в ответ, заворачивая за угол.
Навстречу вынырнула Ноэминь, столкнувшись с ним и чуть не расплескав чашку с черным, как деготь, чаем:
– А можно я сначала посмотрю, что внутри? Вдруг там есть что-нибудь, что я смогу на себя надеть или повесить на стену? У меня все еще до уныния пустые стены, – живо поинтересовалась она, после того как Хан вернул ей потерянное равновесие, придержав за локоть.
– Не знаю, не знаю, – протянул он, хитро прищурившись. – Разве что придется взять с тебя дань!..
– Очень ловкая спекуляция, учитывая, что они якобы не твои!
Но коробки продолжали стоять – такие же нетронутые, и такие же таинственные.
Коридор был обклеен рельефными обоями с причудливыми листьями и цветами. Обои местами были поцарапаны, словно их скребли лапы большого кошачьего.
– Руфи, это не ты дерешь обои, пока все спят? – посмеивался Рудольф, ловко уворачиваясь от подзатыльника. – А что? Ты волне дикая и вполне когтистая – настоящая кошка!
– Потом поговорим! – рычала Руфь, спешно собираясь на работу и борясь с непослушными ремешками на сандалиях.
– С удовольствием!
Отклеивающиеся бумажные уголки грустно трепетали, когда по коридору проносился сквозняк, почти все жильцы ловили себя на том, что надо бы подклеить здесь и там, но разве найдешь время для того, чтобы забежать в магазин за обойным клеем, развести его, потом подыскать подходящий по высоте стул… Да и дверца на кухне снова сорвалась с петли!
Коридор был чем-то вроде нейтральных вод, в которых можно было проводить переговоры – быстро и по делу, пока одна из сторон суетливо готовилась к выходу или, наоборот, дробной рысью спешила скрыться за одной из стеклянных дверей.
– Ноэминь, ты еще в среду обещала посчитать, кто сколько должен заплатить за этот месяц!
– А сегодня уже четверг?
– Сегодня пятница!
– Да?! Мм, тогда сейчас посчитаю. Точнее, не сейчас, а когда переоденусь – у себя.
– Нет, давай тогда зайди ко мне на кухню, – Руфи выглянула из-за холодильника и улыбнулась. – У себя ты пропадаешь бесследно, как в Бермудском треугольнике!
Ну и, конечно же, в Коридоре был турник – как в каждой уважающей себя квартире. Он венчал притолоку между прихожей и Кухней, на нем периодически весьма ловко упражнялся Рудольф, Хан поддерживал с ним знакомство, и кто-нибудь время от времени повисал на нем мимоходом, внезапно отяжелевшим телом походя на тушу в морозильной камере или на скотобойне. К повисшему, разумеется, тут же протягивались чьи-нибудь руки, повинуясь почти безусловному рефлексу пересчитать открывшиеся ребра и проверить товарища на устойчивость к внешним раздражителям. Между прочим, именно неуемная страсть Мириам к щекотке не позволяла Хану развить более дружеские отношения с металлическим прутом.
Несмотря на то, что в Коридоре никто не жил и даже не задерживался там надолго, проведя в нем всего один день, внимательный наблюдатель мог составить достаточно полную и весьма яркую картину жизни пестрой компании: двери в комнаты то и дело открывались, кто-нибудь проходил мимо коробок на Кухню, перекрикивался с соседями через стекло чужой двери, устало раздевался после работы или ворчал с утра в поисках запропастившейся невесть куда перчатки… Обрывки разговоров, поцелуи на ходу, запах еды из Кухни – Коридор был полон событий и сюжетов из жизни трех пар, хоть и казался им самим совершенно необитаемым.
3. Ванная. Out of order
Ванная комната была самым странным местом в Неспящей. И хоть все обитатели, кто естественным образом, а кто сознательно, старались игнорировать почти мистическую загадку слегка подернутого плесенью помещения, факт оставался фактом: в ванне все время кто-то спал. Его называли Некто, при этом понижая голос до шепота, хотя легкий храп свидетельствовал о том, что вряд ли сей нелегальный постоялец мог услышать свое уничижительное прозвище.
Спящий был космат, дремуч и казался великаном даже при том, что размеры ванны были весьма внушительными. Никто не мог рассмотреть его лица, поскольку он недружелюбно демонстрировал входящим свою широкую спину и темноволосый затылок, почти полностью скрытый плюшевой занавеской неопределенно-красного цвета, наводящей почему-то на мысли о закулисье провинциальной музыкальной школы и нервическому ожиданию своей очереди в отчетном концерте по итогам года. Висела ли она когда-то в качестве водозащитной шторки, сказать было сложно, мнения на этот счет разделились. Большинство разумно полагало, что это крайне маловероятно, поскольку мокрый плюш слишком тяжел, а Мириам и Ноэминь говорили, что эта ванная комната уже продемонстрировала свою исключительную неординарность, так почему бы занавеске не быть плюшевой? Их дизайнерские фантазии питались тем фактом, что вместо штанги комнату украшала настоящая деревянная гардина с большими металлическими кольцами – занавески на ней не было вовсе, но с нее гроздьями свешивались разнокалиберные и (конечно же!) непарные носки.
Несмотря на то, что пользоваться ванной было затруднительно ввиду самоочевидных причин, в ней почти всегда горел свет, а тяжелая дверь с декоративными элементами находилась в неустанном движении. То и дело кто-нибудь из постояльцев, стараясь не шуметь и соблюдая известную деликатность, забегал поменять линзы или накраситься, близко наклонившись к зеркалу, подстричь разросшуюся бороду или загрузить стиральную машинку. Последняя заслуживает особого внимания: несмотря на то, что Руфь часто повторяла услышанную где-то фразу «жизнь – это не только стирка», в Неспящей не смолкал звук крутящегося барабана. Машина явно имела большие амбиции и не оставляла попыток выйти на взлет, яростно топая по плиточному полу, и только выставка разнокалиберных баночек и флаконов гасила ее аэродинамические свойства. Когда попытки покинуть атмосферу становились особенно настойчивыми, недвижимый обычно Некто ворочался и невнятно бормотал что-то о неуемной энергии и правилах поведения в драматическом театре. При этом над его ухом всеми пятнистыми перьями трепетал свисающий с крана ловец снов.
По непонятной причине все живущие в Неспящей старались обходить молчанием вопрос, кем же был этот таинственный Некто, почему он спал именно в ванной и когда планировал проснуться. Вопрос этот беспокоил каждого, то и дело вертелся в головах, как ворочается зверек в зимней неглубокой спячке. Однако озвучить его означало бы признать факт существования некоторой бытовой и, возможно, даже острой социальной проблемы, которую пришлось бы незамедлительно начать решать. Гораздо проще и даже благоразумнее было относиться к этому феномену как непреложному факту действительности, который нужно просто принять как данность и жить с этим. Так и было.
Когда возникала необходимость воспользоваться благом цивилизации, обращались к Мириам: трогательная полудевочка-полуженщина нашла что-то вроде общего языка с аборигеном в эмалированной посудине. Она тихонько заходила в Ванную, помявшись у входа и сделав пару подготовительных глубоких вдохов-выдохов, тихонько покашливала и начинала свою сбивчивую просьбу с наинтеллигентнейших обращений, от которых попахивало Чеховым:
– Послушайте, милейший… Прошу простить за столько внезапное обращение, но, видите ли…
Послушать эти сбивчивые монологи, ответом на которые служило невразумительное басовитое ворчание, собирались все, кто был на тот момент в квартире: ожидающие исхода ситуации стояли тесной кучкой за дверью, краснели и обливались слезами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не засмеяться в голос. Саркастические комментарии также имели место быть, хоть и высказывались захлебывающимся шепотом:
– Ей нужно обращаться к нему «милорд» и «сэр», у нее такое чудное британское произношение!
– «Не соблаговолите ли Вы покинуть ванну на время, милорд? В это время суток вид на горы коробок особенно прекрасен», – голосом Адабашьяна.
– Интересно, когда она уже будет называть его «любезнейший»? Или «голубчик»?
– Точно! «А подайте-ка нам, голубчик, признаки жизни», – под гомерический, но все же беззвучный хохот, прорывавшийся наружу редкими полувсхлипами.
Когда вопрос был решен, Кыся выходила из Ванной с непроизвольным и шумным вздохом облегчения и тут же набрасывалась на друзей, держащихся за бока в темном углу Коридора:
– Негодники! В следующий раз будете сами просить его освободить ванну!
– Прости, Кысенька, прости, мы постараемся вести себя скромнее, – смеялся Тагир, обнимая встопорщившуюся от возмущения подругу.
Кстати, никто не знал, куда девается Некто: его не видели выходящим из Ванной или занимающим какой-либо другой участок Неспящей. Он просто исчезал на время водных процедур, а спустя небольшое время после того, как комната освобождалась (зеркало было все еще запотевшим), оказывался на своем обычном месте.
Эти странности интерьера заставили неизвестного шутника привесить на резную дверь табличку с неровной надписью «Аут оф ордер»3. Были подозрения, что это сделал кто-то из приходящих гостей, по крайней мере Руфь склонялась к кандидатуре Перване. Ниже в скобках другой рукой было дописано «& law», что являлось явной аллюзией на небезызвестный американский сериал, хотя никто не признавался в пристрастиях к криминальному эрзацу кинематографии4.
4. Библиотека
Да, в Неспящей имелась своя Библиотека! Вообще-то это был туалет, но количество книг в нем превышало все допустимые нормы по размещению макулатуры в маленьких комнатах. Пестрота обложек гармонично сочеталась с нестройным хором заглавий и напоминала о стопке печатных собратьев, отвоевавших себе место за кухонным столом.
Гостей, впервые посетивших этот оплот литературного наследия, поражало святотатство по отношению к книгопечатной продукции, но в то же время каждый находил для себя книжечку по вкусу и задерживался в Библиотеке несколько дольше, чем собирался. Однажды было высказано предложение делиться прочитанным, дабы труд писателей не пропал втуне, и поэтому стены и внутренняя поверхность такой же резной деревянной двери были исписаны мягкими карандашами, стоявшими в углу в граненом стакане рядом с курильницей и подсвечником.
«Я считаю, что величайшая задача в отношениях двух людей заключается в том, что каждому из них следует охранять одиночество другого», – вещал Рильке с одной из дверных филенок витиеватым почерком Руфи С.
– Я достаточно охраняю твое одиночество? – спросил Рудольф, после того как эта надпись украсила белую эмаль двери.
– Ну, по крайней мере в объятиях не душишь, – рассмеялась она в ответ.
«Один из симптомов приближающегося нервного срыва – это вера в то, что ваша работа исключительно важна», – веско констатировал Бертран Рассел, процитированный аккуратными, по-школьному опрятными буковками за авторством Кыси, бывшей тогда в процессе подготовки к экзамену по курсу главного достояния европейской цивилизации – философии. В таких обстоятельствах, конечно, до срыва недалеко, как беззлобно подшучивали над ней друзья.
«– Да, кстати, ты не видел Ондатра?
– Он еще спит, – грустно ответил Хемуль. – Он считает, что незачем вставать так рано, и, в сущности, он прав.»5 – гласила полустертая надпись на одной из стен, начертанная легкой рукой Ноэминь.
Хозяйка западной комнаты лучшим развлечением считала сон до обеда, особенно по выходным, когда полуденная дремота была обласкана горячим объятием золотисто-молодого Юго. К слову, она редко писала на стенах, вместо этого звонко и громогласно, на всю квартиру цитировала что-нибудь из покрытых пушистой пылью залежей. Так, однажды резко выскочив из Библиотеки и застыв в картинной позе, в какой вероятно застывали многие великие полководцы, отправляющие войска в атаку, девушка с театральным апломбом прокричала:
– «А зачем мне нужно замуж выходить? Не по сердцу мне этот обычай.»6
Был вечер, и все обитатели собрались на неспешно тянущийся, даже вальяжный пятничный ужин с пловом и россыпью овощей. Услышанное, а также патетика фразы, бесцеремонно ворвавшейся в тихий разговор о сортах меда, немало насмешили размякшую от съеденного компанию, а Юго поперхнулся недопитым хересом.
– Что, матримониальные планы разрушены? – хлопая его по спине, пошутил Хан и загреб в охапку Кысю, от полноты души куснув ее за макушку. – Ох уж эти мне современные эмансипированные девушки!
Ноэминь вошла на Кухню под новый приступ смеха и строго сказала:
– Между прочим, вы смеетесь над японской классикой – грешно это! Темные, невежественные людишки… – махнув рукой в пространство, она заняла привычное место на коленях любимого, а тот зарылся лицом в ее волосы.
Надо сказать, Библиотека все время подбрасывала темы для обсуждения и взаимных острот, и отчасти горы книг удерживали свои позиции в туалете именно поэтому. Но на самом деле у всех обитателей было слишком много других увлекательных занятий, чтобы искать новое место для внушительных стопок.