Снутти и Уснутти. Закон тринадцатого удара (М. В. Фомальгаут)

Закон тринадцатого удара

– Лэндн… из зе кэпитэл оф Грэйт Бритиш.

– Да будет тебе, заладил, – бормочет Нинка. Бормочет так, добродушно, еще бы не добродушно, в кои-то веки выбрались. Да не куда-нибудь выбрались, в Египет там какой-нибудь, на берег турецкий, а…

Да.

– День добрый! Как доехали?

Гид в цилиндре выходит навстречу, улыбается во все тридцать два, или сколько их у него там, у Шаряева вот то ли тридцать третий, то ли тридцать какой лезет, Шаряев еще думал, косточка какая в десне застряла, а нет, зуб. И криво как-то вырос, то ли удалять его, то ли что, да всё недосуг, сейчас вон, полетели в Лэндн, который из зе кэпитэл оф Грэйт Бритиш…

– Файн, тэнкс.

Это Шаряев. Нинка шикает, ты лучше по-русски говори, тебя быстрее поймут с произношением твоим. Шаряев сжимает зубы, придушил бы он эту Нинку, голыми руками бы придушил. Ну да ничего, не надо никого душить, держись, Шаряев, домой вернутся, и на развод, и гори оно все синим пламенем…

– Приглашаю вас на обзорную экскурсию по Лондону…

Шаряев переглядывается с Нинкой, пошли, что ли, ну пошли, посмотрим, что за Лондон такой…

– Скажите, пожалуйста, в чём секрет вашего успеха?

Шаряев загадочно улыбается.

– Ну а вы сами-то как думаете?

Журналистка смущается.

– Даже не знаю…

– А что тут не знать… всё очень просто. Я работал. Долго и упорно работал. Вы поймите правильно, не существует каких-то чудесных таблеток, волшебных палочек, заклинаний, тайных масонских знаний и прочего. Чтобы добиться успеха, надо работать.

– Прошу прощения… – журналистка смущается, – можно вопрос?

– Пожалуйста.

– Ходят слухи… что вы добились своего богатства… гхм…

– Смелее.

– Не… не совсем честными…

Журналистка краснеет. Шаряев смеется.

– Еще одна отговорка тех, кто не может заработать сам. Правильно, кто признает себя неудачником? Чем признаться себе, что ты лентяй и тупица, лучше сказать, что твой сосед разбогател, потому что кого-то ограбил. Или, еще чего хуже, продал душу дьяволу.

Смех в зале.

– Что смеетесь, а я слышал и не такие версии происхождения моего богатства… Беда в том, что люди в наше время разучились работать…

– Чешир! Чешир вылез!

Это Нинка кричит, бежит по улице, где над площадью высунулась усатая морда Чеширского кота, люди достают телефоны, щелкают, Шаряев пытается утихомирить супругу, да не кричи ты, кота спугнешь. Гид снова улыбается во все тридцать два или сколько у него их там, кивает, ничего, он у нас привык…

Нинка кормит Чешира с руки сухариками, Нинка, полная, дородная, да разве на такой Шаряев женился…

Шаряев прислоняется к стене.

Вспоминает.

Шаряев оглядывается.

Никого нет.

Да и кто будет здесь, в захолустье в поздний час. Вроде никого не должно быть, разве что высунется из кустов лохматая рожа, м-м-мил-л-лч-ч-ч-ч-ек-р-р-у-б-л-ля-н-н-не-б-б-б-будет?

Нет.

Никого нет.

Шаряев рисует на перекрестке пентаграмму, зажигает свечу.

Колет себе руку, темные капли падают в середину пентаграммы, Шаряев думает, правильно ли делает, тут, может, глубже резать надо, только если глубже резать, так можно потом и до больницы не добежать.

Шаряев ждет.

– Ты чего, заснул?

Это Нинка. Шаряев стряхивает с себя воспоминания, оглядывается, где он, кто он, а вот, в ресторане Хаккасан, Нинка поправляет, да не Хаккасан, Хэкесен, Хэкесен, Шаряев отмахивается, какая разница.

Блики на стенах.

Полумрак зала.

Что-то мелькает за решетчатыми стенами, не пойми, что. Шаряев смотрит меню, утка по-пекински, утка по-пекински на блине, жасминовый чай курил органические свиные ребрышки, это еще что… Да, постарались переводчики. Шаряев пытается представить себе чай, не может, почему-то сразу видится гусеница, которая курит кальян. Нинка жрет, куда столько можно жрать, ладно, жри, жри, черт с тобой, Шаряев в следующий раз с какой-нибудь юной ланью сюда поедет, с Анжелой той же самой, только про Анжелу молчок, про то Нинке знать не надо…

…снова наваливается нестерпимая боль, Шаряев сжимает голову в ладонях. Хочется кричать – пусти-пусти-пусти, только если так закричать, он уйдет.

Этот смотрит в душу. Холодно, пристально. Кивает.

– Хорошо. Всё будет исполнено.

Шаряев не верит себе, неужели вот так просто, звездочку на земле нарисовал, вызвал, попросил, и на тебе, денег до фига, хоть сейчас иди, дом покупай, хоть сейчас иди, джип покупай, что там еще хотел… Нет, не бывает так, должен он что-то потребовать взамен, должен…

Шаряев спохватывается:

– А… срок договора какой?

– Я заберу тебя с тринадцатым ударом часов.

– Э-э-э… с двенадцатым?

– С тринадцатым.

– Но… так не бывает.

Этот в ответ фыркает, отвечает что-то вроде – не бывает, так не бывает…

– …а мы с вами подходим к домам, построенным еще в шестнадцатом веке. Эти дома особо охраняются государством, создан городской заповедник домов.

Шаряев оживляется:

– Заповедник?

– Ну да. Охота на дома строжайше запрещена, карается законом…

Нинка хлопочет, ой, ты погляди, красотища-то какая, слушай, мы этот дом себе купим, и жить будем. Шаряев пытается утихомирить супругу, слышала, что сказано было, дома охраняются… Нинка обижается, ну м-и-и-и-ленький, ну хочу-хочу-хочу, Шаряев разводит руками, а я что могу сделать, я еще земной шар целиком не купил, чтобы законы свои устанавливать…

Ничего.

В следующий раз Шаряев сюда с Анжелой поедет. Или с Эллой. Которой колечко с сапфиром купишь, и Элла за тобой хоть на край света поедет.

– Дамы и господа, мы можем обойти этот маленький городок по стене, только будьте осторожны, чтобы не свалить спящего Шалтая-Болтая…

Шаряев идет по стене чуть позади от Нинки, слушает гида, разглядывает домики, и правда как игрушечные, тут бы смотреть и радоваться, что в кои-то веки в Англию вырвались, только как-то не получается радоваться…

– Френч?

– А? – Шаряев оторопело смотрит на юркого господинчика.

– Рюсский?

– А-а-а… да… Йес, то есть…

– Господин не желает сувенир?

Шаряев хочет сказать, что с сувенирами это не к нему, это вон, к Нинке, она у вас всё скупит и ещё добавки попросит. Нинка уже ухлестала на какую-то башню какого-то Чарльза, ух Шаряев задаст этому Чарльзу, пусть только посмеет у него Нинку увести.

– И что вы предлагаете?

– Вот… дом.

Господинчик показывает ключ от дома, ключ старинный, красивый, тут за один такой ключ целое состояние выложить не жалко.

– Дом?

– Да. Удивительный экземпляр, шестнадцатый век… Показать вам?

– Гхм… ну пойдемте.

Шаряев спускается со стены по крутой лестнице, оторопело смотрит на уютный домик, запутавшийся в силках.

– Вот… всего три миллиона фунтов, сэр…

Шаряев вспоминает про заповедник:

– Так это же… охраняется… законом…

– Прекрасный дом, поймать его стоило огромных трудов… Они очень осторожны, их следует приманивать старинными легендами и мифами…

Шаряев все понимает.

– Очень хороший дом. Беру.

Выписывает чек.

– О, вы так щедры, сэр…

Шаряев спешит туда, где остались гид, и Нинка, ведет стреноженный дом в уздечке, дом пугается, фыркает, трясет башенками.

– Я уж думала, тебя нечистая сила забрала!

Это Нинка кричит.

Шаряев кивает Нинке, уймись уже, еще не весь Лондон тебя слышал, бежит к полицейскому, показывает на дом, на фото браконьера в телефоне, повторяет – браконьер, браконьер, ё-моё, как по-английски будет браконьер, или у них вообще нет такого слова… Переводчика мне сюда кто-нибудь, полцарства за переводчика…

– …полиция выносит вам большую благодарность за помощь в раскрытии…

С плененного дома снимают уздечку, дом радостно бежит обратно в стадо, Нинка с легкой грустью смотрит вслед. Шаряев с ненавистью косится на Нинку, ляпнула тоже, нечистая сила забрала, как только додумалась…

Бой часов.

Прямо над головой.

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Сердце замирает.

Шаряев ждет. Ну же, ну… быть того не может, и все-таки – ждет…

Тишина.

Часы на башне замолкают. Гид воодушевленно рассказывает что-то про уникальный механизм и древние легенды древних часов.

Шаряев спохватывается:

– Скажите… а может быть такое, чтобы механизм сломался… и, например, часы ударили тринадцать раз?

– Ну что вы, быть такого не может, механизм отлажен идеально…

Шаряев успокаивается, идеально, так идеально. И то правда, где это видано, чтобы часы тринадцать раз били.

– А мы с вами, дамы и господа, отправимся на удивительное мероприятие – сырные гонки.

Шаряев кивает, на гонки, так на гонки. Куда угодно, лишь бы не стоять под часами, которые хоть и с отлаженным механизмом, а все равно того и гляди ударят тринадцатый раз.

– Итак, дамы и господа, на этом склоне проходят сырные бега. Обратите внимание, многочисленные заводчики уже пришли каждый со своей головкой сыра, сыры бьют копытами, скребут землю, рвутся в бой. Можете делать ставки!

Шаряев ставить сто фунтов на головку Камамбера, про который говорят, очень хороший скакун, бежит быстрее, чем ветреная девушка меняет женихов, это из какой-то легенды фраза, подсказывает гид.

На старт.

Внимание…

Марш!

Сыры срываются с места, звонко цокают копытами. Камамбер и правда выходит вперед, быстрее, быстрее, быстрее, ну, ну, ну…

…Камамбер падает.

Остальные сыры с громким топотом проносятся мимо, кто-то побеждает, кого-то награждают…

– В чем дело? – спрашивает Шаряев.

– Похоже, он сломал ногу.

– Надеюсь, его вылечат?

– Сожалею… но нет.

Хозяин Камамбера идет к сыру, вынимает кольт. Что-то переворачивается в душе Шаряева, он бросается к владельцу сыра.

– Хью матч?

– Ват?

Шаряев вытряхивает из кармана бумажник, тычет то в пачку банкнот, то в сыр.

Владелец кивает, говорит сорти-твенти-сколько-то-там, Шаряев умоляет, вон, цифрами, цифрами мне на бумажке напишите, мне этими сортями-твентями в школе все мозги вые… м-м-м-м… извращенно изнасиловали.

Продавец пишет.

Триста.

Шаряев расплачивается, осторожно уводит раненный сыр, осторожно спрашивает у гида, где тут ветеринар. Ветеринар только руками всплескивает, что вы мне вообще привели, я зверей лечу, а не это вот… ну вот, я ему протез из пармезана сделаю. Что вы выдумали вообще, сыр в уздечке, сырные бега, это же не так делается, это головку сыра с холма спускают, он катится, за ним люди бегут, кто поймают. А вы ничего не поняли, учинили тут ипподром…

Дамы и господа, перед вами в паб, разделенный улицей. Однажды эта улица зашла в паб пропустить кружечку-другую, да так тут и осталась…

Шампанское.

Свечи.

До нового года осталось всего-ничего.

Нинка щебечет:

– Миленький, какие мы молодцы, что сюда приехали…

Шаряев кивает. Молодцы. Ладно, можно потихоньку Нинку дотерпеть, а весной и на развод…

Бьют часы. За окном, на башне Биг Бена, и в телевизоре.

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

Бо-м-м-м…

Бом-м-м…

И снова замирает сердце, хоть и знает уже Шаряев, что н ударят часы тринадцатый раз, а вдруг, а вдруг, а вдруг…

А это еще что…

Откуда…

Как…

Почему…

Нинка кивает, оглядывается, ну где этого Женьку черти носят… А вон он идет, целый дом ведет на уздечке…

– …у наших часов есть еще одна удивительная особенность, – продолжает гид, – в новогоднюю ночь жители окрестных домов слышат не двенадцать, а тринадцать ударов. Это связано с тем, что радиоволны распространяются быстрее, чем звук.

Тринадцатый удар.

Шаряев оборачивается. Видит знакомое лицо.

– Ну… пойдемте, – говорит Этот.

Шаряев кивает. Шаряев свое слово держать умеет, сказал – с последним ударом, значит, так и будет.

Этот ведет Шаряева по ступенькам вниз, вниз, откуда здесь ступеньки, только что ничего не было, ну да неважно…

Он расправляет крылья, несет Шаряева к горизонтам, затерянным в тумане. Тут-то и подкатывает страх, как быввает в жутком сне, когда несет тебя куда-то, падаешь, ниже, ниже, не на-а-аа-до-о-о-о, и хочешь проснуться, и не можешь…

Ждите здесь.

Это Этот говорит. Ставит Шаряева на землю, то есть, не на землю, а неизвестно, что тут…

Шаряев ждет.

Мертвый холод.

Могильный холод.

Шаряев еще нажимает на веко, еще надеется проснуться.

Цокот копыт.

Близкуо.

Еще ближе.

Шаряев смотрит в ледяной туман, готовится встретиться с опасностью, что бы там ни было, какая бы там нечисть не вылезла…

Кто-то вываливается из темноты, Шаряев узнает:

– Камамбер?

Камамбер роет землю копытом, фыркает, садись давай скорей, поехали, нечего тебе тут делать.

Шаряев прыгает в седло.

Искры из-под копыт.

Туман рассыпается, уползает куда-то в темноту ночи.

Этот рвет и мечет. Там, в тумане. Обнаружил, что добыча ушла. Нет, не слышно грозного рева, не сотрясаются холмы, просто – Этот рвет и мечет. Беззвучно. И от этого еще страшнее.

Нужно обернуться, и нет сил оборачиваться, и так понятно, что Этот рядом, совсем рядом, настигает, ну давай же, Камамбер, быстрее, быстрее…

Камамбер спотыкается.

Падает.

Шаряев кувырком летит в снег, чер-р-р-т, и забыл совсем, что Камамбер хромой, нога кое-как пармезаном заделана. Шаряев встает, ну давай, давай, пошли потихонечку, уйдем от него…

Этот настигает.

Шаряев спешит, как бы сейчас не пришлось на себе Камамбер тащить…

Тянется и тянется бесконечный туман.

Огни.

На горизонте.

Робкие огоньки, отсюда видно, – окна дома, Шаряев думает, как бы этот дом обойти потихоньку, чтобы на него не нарваться, на дом этот, мало ли что за дом. Камамбер так не считает, Камамбер ведет к дому, Шаряев сомневается, да точно ли к дому, мало ли что от этого дома ждать. Камамбер фыркает, ведет к дому, к дому.

Шаряев узнает дом. Спешит на крыльцо, скорее внутрь, закрывает дверь, падает вместе с Камамбером, потому что дом срывается с места и мчится прочь.

– Далеко нам ехать? – спрашивает Шаряев у Камамбера.

Камамбер фыркает что-то вроде – далековато.

Этот настигает. То настигает, то отступает, как будто играет в кошки-мышки. На горизонте появляются огни, огни, огни, фейерверки, из Биг Бена палят и стреляют, ух ты, салют в виде пальмы…

Дом останавливается, жалобно скрипит, показывает всем своим видом, что он еще в шестнадцатом веке построен, и резво бегать не может, силы уже не те…

Черт.

Шаряев хочет бежать к гостинице, тут же передумывает, куда он настропалялся, а дом, а Камамбер, а они что, пропадать теперь должны…

Шаряев ведет под уздцы дом и сыр, тянется к толпе людей, черт, всю жизнь толпу терпеть ненавидел, да и людей тоже, а теперь прямо бегом к толпе бежит, люди, миленькие, даже на чумазых карманников смотрит с нежностью… полицейские на набережной проверяют, чтобы не несли на набережную стеклянные бутылки, плохо проверяют, вон оно всё бутылками усеяно…

Шаряев бросается к полицейскому, тот оживляется, выворачивайте карманы, Шаряев отчаянно жестикулирует, пытается показать, что за ним этот гонится… этот… Приставляет два пальца к голове как рога, ну теперь точно за психа примут…

Нет. Понимают. Полицейский делает вид, что что-то пишет, спрашивает – договор с ним составляли?

– Было дело.

Страж порядка пожимает плечами, ай эм сорри, ничем не могу помочь.

Шаряев в растерянности, ё-моё, вы же люди, сделайте что-нибудь, я же не только для себя прошу, эти вон за мной увязались, им-то что умирать…

Полицейский показывает три пальца.

Шаряев вынимает три фунта, или вам чего, триста фунтов надо, или три миллиона, вы скажите…

Полицейский возмущенно краснеет, снова показывает три пальца, кивает в сторону Камамбера и дома.

А вот оно что, ну конечно, как Шаряев сразу не догадался, сразу видно, сказки забывать начал. В сказках же как, надо сделать добро трем… ну, людям, не людям, неважно, и добро к тебе вернется, и все у тебя будет хорошо. Только где этого третьего взять…

Шаряев ведет под уздцы дом и сыр, идет к гостинице, зачем идет, непонятно, Этот идет за Шаряевым по пятам, уже знает, никуда от него Шаряев не денется. Улыбчивый портье хочет пожелать доброго вечера, видит, кто идет за Шаряевым, давится собственным голосом.

– Ты где был-то, тебя где чер…

Жена замолкает, замирает на пороге номера, смотрит на Шаряева, на дом с сыром, на того, кто идет за Шаряевым, хочет захлопнуть дверь перед его носом, Этот не дает захлопнуть дверь, Шаряев смотрит на них обоих, Нинка, ты хоть сама понимаешь, с кем связалась, да Этот пальцем шевельнет, ты в пекло покатишься, и вообще, какого черта Шаряев его сюда привел, к жене привел, нормальный человек наоборот бы как можно дальше от людей увел это чудище…

Нинка замахивается на него полотенцем, у Шаряева всё переворачивается внутри, что ты его как таракана гоняешь, не таракан же…

Шаряев бросается к двери, на него, чувствует исходящий от него холод, чувствует, как снова виски сжимает нестерпимая боль.

– А ну пшел от моей жены, рога пообломаю!

Сам пугается своего голоса.

Жена хлопает его полотенцем.

– Пшел отсюда, кому сказала! Пш-ш-ш-ш-ел!

Этот отступает.

Шаряев еще не понимает, как, зачем, почему, почему Этот уходит, культурненько так спускается по лестнице, исчезает. Почему, как, быть не может, чтобы вот так просто прогнали его…

Шаряев смотрит на Нинку.

Все понимает.

Вспоминает полицейского, который показал три пальца.

Шаряев обнимает Нинку, Нинка дрожит, напугалась, бедная, ничего, ничего, ушел он, ушел, все хорошо, целует Нинку, крепко, сильно, какие мы молодцы все-таки, что сюда приехали…