4. Выжженная земля
– А наши корабли для этого не годятся?
– Их суда быстрее.
– До сих пор?
– Увы, да.
– Терпеть не могу эти пересадки и смены курса. Сперва один корабль, затем второй, третий, теперь четвертый. Чувствую себя посылкой.
– Полагаете, что это завуалированное оскорбление или попытка нас задержать?
– То, что они не разрешили нам прилететь своим кораблем?
– Да.
– Нет, вряд ли. В каком-то смысле они, возможно, пытаются произвести на нас впечатление. Они утверждают, что пытаются исправить прежние ошибки и ни для кого другого не стали бы отвлекать корабли от их дел.
– И что теперь? Лучше отвлечь целых четыре корабля?
– Это следствие их организации. Первый корабль – военный. Такие суда держат поближе к Челу на случай, если снова разразится война. Этим кораблям позволено отдаляться на определенное расстояние – скажем, чтобы перевезти нас, – но они опишут петлю и дальше не улетят. Тот, на котором мы сейчас находимся, – супертранспортник, своего рода скоростной буксир. Третий, к которому мы приближаемся, – всесистемник, эдакий корабль-матка или огромный ангар. Он несет на борту другие боевые корабли, но выпустит их лишь в случае дальнейших затруднений, если размах неприятностей превысит возможности расквартированного поблизости корпуса. Всесистемник имеет право залетать еще дальше, чем боевой корабль, но от челгрианской области космоса все же удаляться не станет. Последний же корабль – старый демилитаризованный вояка, которыми они обычно пользуются для перевозок по галактике.
– По галактике… Не знаю почему, но мысль об этом шокирует меня до сих пор.
– О да. Надо признать, они проявляют трогательную заботу о нашем благополучии.
– Они уверяют, что именно к этому все время и стремятся.
– Ты им веришь, майор?
– Да, пожалуй. Однако сомневаюсь, что это оправдание в достаточной степени извиняет их поступки.
– Твоя правда.
Первые три дня путешествия они провели на борту «Пользы вредности», скоростного наступательного корабля класса «Палач». Громадное судно производило неряшливое впечатление: огромная двигательная установка громоздилась за единственным орудийным блоком и крошечной, словно бы впопыхах пристроенной жилой секцией.
– Боже, какое ж оно уродливое, – сказал Гюйлер, когда они впервые увидели корабль, отчалив с «Зимней бури» в челноке, присланном к руинам капера чернокожим аватаром в сером костюме. – И эти люди называют себя эстетствующими декадентами?
– Существует точка зрения, согласно которой они стыдятся своего оружия. Пока оно выглядит грубым, непропорциональным и неэлегантным, они как бы вправе отрицать его принадлежность себе, своей цивилизации, на худой конец – атрибутировать его себе лишь временно, поскольку во всем остальном они крайне эстетичны и утонченны.
– А может, в данном случае форма просто следует функции. Но такая теория мне в новинку. Что за университетский аспирантишка ее выдвинул?
– Возможно, Хадеш Гюйлер, вам будет приятно узнать, что в разведке ВКФ ныне сформировано целое подразделение цивилизационной металогики и профилирования.
– Так, я плохо разбираюсь в современной терминологии. Что такое металогика?
– Психофизиофилософская логика.
– А, ну да. Разумеется. Я на всякий случай уточнил.
– Это термин Культуры.
– Термин Культуры?!
– Так точно, командир.
– М-да. А что делает эта наша поганая секция металогики?
– Пытается постичь образ мышления других Вовлеченных.
– Вовлеченных?
– Тоже их термин. Он означает виды, развитые выше определенного технологического уровня, когда цивилизация выбирается в космос и обретает возможность и желание взаимодействовать с остальными.
– Ясно. Заимствование вражеской терминологии – всегда дурной знак.
Квилан покосился на аватара, сидевшего рядом. Существо неуверенно улыбнулось:
– Вот и я так думаю, командир.
Он снова посмотрел на боевой корабль Культуры. Действительно, судно выглядело уродливым. Прежде чем Гюйлер высказался, Квилан склонен был расценивать его как брутально-могучее. Странно, когда в твоей голове сидит кто-то еще и, глядя наружу твоими же глазами, приходит к совершенно иным выводам и выражает иные эмоции.
С самого старта челнока корабль заполнял все поле зрения. Они быстро приближались к нему, но оставалось еще значительное расстояние, несколько сотен километров. На дисплее в углу экрана велся обратный отсчет увеличения. Мощь и уродство, подумал Квилан. Возможно, в каком-то смысле так оно всегда и бывает. Но тут в его мысли снова влез Гюйлер:
– А прислугу уже перевезли на борт?
– Я не взял с собой слуг, командир.
– Что?!
– Я путешествую в одиночку, командир. Не считая, разумеется, вас.
– Ты отправился в путь без прислуги? Ты что, отщепенец или кто похуже, майор? Или ты из этих недоносков, Отрицателей кастовой иерархии?
– Нет, командир. Мое решение не брать с собой слуг отчасти объяснимо изменениями в нашем обществе, которые произошли после вашей телесной смерти. Без сомнения, они отражены в ваших информационных файлах.
– А, э-э, ну, в общем, да, я ознакомлюсь с ними повнимательнее, потом, когда найду время. Ты себе представить не можешь, скольким тестам и проверкам меня подвергли, пока ты дрых. Пришлось напомнить, что конструктам тоже нужен отдых, иначе бы я спекся. Но, майор, ты пойми, насчет слуг… Я читал о Войне Каст. И решил, что она окончилась вничью. Офигеть, мы проиграли, что ли?
– Нет, командир. Вмешательство Культуры прервало войну и положило начало компромиссу.
– Это я знаю, но ведь компромисс не предусматривал отказ от слуг!
– Никак нет, командир. Слуг до сих пор используют. У офицеров есть денщики и адъютанты. Однако я вступил в религиозный орден, где воздерживаются от подобной помощи.
– Висквиль упоминал, что ты вроде монаха. Я и не подозревал, что ты наложил на себя такие суровые ограничения.
– Есть другой повод путешествовать в одиночку, командир. Осмелюсь напомнить вам, что челгрианин, которого мы навестим, принадлежит к Отрицателям.
– Ах да, Циллер. Развращенный либеральный юнец, который норовит теребить всех против шерсти и полагает своим священным долгом ныть за тех, кому даже ныть лень. Таких нужно гнать взашей, а лучше – пинком под хвост. Эти говнюки ничего не смыслят ни в долге, ни в ответственности. От касты отказаться так же невозможно, как от принадлежности к своему виду. И что, нам придется улещивать этого жопоголового выродка?
– Он великий композитор, командир. И мы его не изгоняли; Циллер сам покинул Чел и получил убежище в Культуре. Он отказался от своего статуса Одаренного и принял…
– А, можешь не объяснять, и так понятно. Он объявил себя Невидимым.
– Так точно, командир.
– Какая жалость, что он не пожелал податься в Холощеные.
– В любом случае он не лучшего мнения о челгрианском обществе. Если я прибуду без прислуги, возможно, это поможет мне добиться его расположения.
– Майор, это он должен добиваться нашего расположения.
– Командир, к сожалению, у нас нет выбора. На уровне кабинета министров решено, что мы должны уговорить его вернуться. Я, равно как и вы, принял на себя эту миссию. Мы не имеем права его принудить, поэтому попробуем воззвать к его лучшим чувствам.
– А что, он прислушается?
– Не знаю, командир. Мы с ним были знакомы в детстве. Я следил за его карьерой, мне нравилась его музыка, я даже изучал его творчество. Этим все и ограничивается. Возможно, его родные, друзья или единомышленники лучше справились бы с этим поручением, но, судя по всему, среди них желающих не нашлось. Безусловно, я не идеальный кандидат, однако мне остается лишь признать, что я лучший из имеющихся, и просто взяться за дело.
– Не унывай, майор. Где твой боевой дух?
– Командир, мое подавленное настроение объясняется причинами личного характера, однако я не утратил ни целеустремленности, ни боевого духа. Да и вообще, приказ есть приказ.
– Так точно, майор.
На борту «Пользы вредности» был экипаж из двадцати человек и скольких-то там дронов. Два человека провели Квилана из тесного челночного ангара в одноместную каюту с низким потолком, куда уже перенесли нехитрый багаж с предыдущего корабля.
Каюту обустроили на манер офицерской и выделили Квилану дрона; автономник пояснил, что интерьер кабины можно изменять, переделывая на свой вкус. Квилан заверил дрона, что доволен нынешним устройством, без проблем самостоятельно снимет вакуумный скафандр и распакует вещи.
– Дрон, что ли, тебе в слуги набивается?
– Нет, командир. Пожалуй, он выполнит все, о чем его попросят, если просьба будет вежливой.
– Ха!
– В общем, пока что все проявляют крайнее расположение и готовность помочь, командир.
– Да. И это очень подозрительно.
Дрон, выделенный Квилану, и вправду вел себя как молчаливый, чрезвычайно эффективный слуга: чистил одежду, раскладывал вещи, давал пояснения относительно этикета, принятого и минимально необходимого на борту корабля Культуры.
Вечером состоялось нечто вроде ужина с приемом.
– У них что, до сих пор нет мундиров? Вот оно, общество, которым управляют проклятые диссиденты. Ох, как я их ненавижу!
Команда относилась к Квилану с нарочитой, безукоризненной вежливостью. Он практически ничего не узнал о них или от них. Бóльшую часть времени экипаж проводил в симуляциях, и заниматься гостем им было некогда. Возможно, они старались его избегать, но если и так, то с этим ничего не поделаешь. Квилан был счастлив, что его предоставили самому себе. В корабельной библиотеке нашлись архивы, которые можно было изучать.
Хадеш Гюйлер изучал свои материалы, засев наконец за исторические сводки и общие комментарии, загруженные вместе с его личностью в душехранительницу внутри Квиланова черепа.
Они условились соблюдать расписание, обеспечивающее Квилану некоторую приватность; если ничего важного не происходило, после пробуждения и перед отходом ко сну Гюйлер на час будет отключаться от чувств Квилана.
Вопреки совету Квилана, Гюйлер первым делом ознакомился с подробной историей Войны Каст, и его настроение последовательно менялось: изумление, неприятие, возмущение, гнев. Когда Гюйлеру наконец стала ясна роль Культуры, последовала вспышка ярости, сменившаяся леденящим спокойствием. Полдня Квилану пришлось испытывать эти эмоциональные сдвиги вместе с Гюйлером, что оказалось на удивление тяжело.
Лишь потом старый воин возвратился в начало и стал в хронологической последовательности изучать ход событий после его телесной смерти, за время, проведенное на Хранении.
Как и все оживленные конструкты, Гюйлер сохранял потребность во сне и сновидениях. Коматозное состояние, необходимое для стабильности конструкта, можно было реализовать ускоренно, так что на сон уходила не вся ночь, а менее часа. В первую ночь он спал в реальном времени, вместе с Квиланом; на вторую вместо сна предавался занятиям и в бессознательном состоянии пробыл недолго. На следующее утро, когда Квилан после часа приватности восстановил контакт, голос в его голове позвал:
– Майор?
– Да, командир?
– Твоя жена погибла. Мои соболезнования. Я не знал.
– Командир, я не люблю об этом говорить.
– Это ее душу ты искал на корабле, откуда меня извлекли?
– Да, командир.
– Она тоже служила.
– Да, командир. Тоже майором. Мы завербовались вместе перед войной.
– Наверное, она тебя очень любила, раз последовала за тобой в армию.
– Это я последовал за ней, командир; она решила завербоваться. А еще она хотела спасти души из Хранилища Военного института на Аорме, пока туда не добрались мятежники.
– Крутая была девочка.
– Так точно, командир.
– Сочувствую, майор Квилан. Я сам никогда не был женат, но мне известно, что такое потерять любимую. Мне понятна и близка твоя скорбь.
– Благодарю вас.
– По-моему, нам нужно меньше заниматься изучением информации и больше говорить друг с другом. Мы с тобой находимся в очень тесном контакте, но почти ничего не знаем друг о друге. Что скажешь, майор?
– Я только за, командир.
– Начнем с того, что ты перестанешь обращаться ко мне по званию. Я тут кое-что изучал и наткнулся на формальную цидульку, прикрепленную к стандартной вводной после воскрешения. Так вот, в ней говорится, что после смерти тела мой ранг адмирала-генерала отменяется. Мой нынешний статус – почетный офицер запаса, так что в нашей миссии звание осталось только у тебя, командир. Значит, зови меня просто Гюйлер – меня так обычно называли.
– Как вы… гм, как ты, Гюйлер, верно заметил, при нашей тесной близости звания вряд ли имеют значение. Зови меня Квил.
– Договорились, Квил.
Несколько дней миновали без особых происшествий; корабль мчался на невероятной скорости, и челгрианская область космоса давно осталась далеко позади. Челнок СНК «Польза вредности» доставил их на супертранспортник, еще один крупный корабль неуклюжих очертаний, хотя и менее уродливый. Этот корабль, под названием «Вульгарная личность», поздоровался с ними только в голосовом режиме. Человеческого экипажа тут не оказалось; Квилан сидел в открытом отсеке, которым, судя по всему, никто не пользовался. Играла ненавязчивая приятная музыка.
– Гюйлер, а почему ты так и не женился?
– Квил, моим проклятием было пристрастие к умным, гордым и недостаточно патриотичным бабам. Вот только они сразу понимали, что у меня одна любовь – армия. Короче, эти бессердечные самки не желали поступиться глубоко эгоистическими интересами ни ради своего мужика, ни ради своего народа. Увы, мне не хватило ума увлечься какой-нибудь пустышкой, заключить с ней брачный союз и прожить вполне счастливую жизнь, а потом умереть, оставив безутешную, но не менее счастливую вдову и выводок детишек – теперь уже бы взрослых.
– Вот уж повезло так повезло.
– Что характерно, ты не уточняешь кому.
Всесистемный звездолет Культуры «Санкционный список» проявился на экране зоны отдыха супертранспортника точкой света в звездном поле. Затем стал серебристым пятном и стремительно разросся; блестящая поверхность без каких-либо отличительных признаков заполнила весь экран.
– Наверное, это он и есть.
– Похоже на то.
– Скорее всего, мы прошли мимо кораблей группы сопровождения, хотя они не стали бы явным образом себя обнаруживать. Говоря флотскими терминами, это корабль главных сил, который никогда не путешествует без эскорта.
– Я думал, он будет более внушительным.
– Снаружи они всегда выглядят непримечательно.
Супертранспортник вошел в центр серебристой поверхности, словно бы влетел в облако, а затем пронзил еще одну поверхность, и еще одну, и еще, а затем стремительно замелькали десятки поверхностей, будто прошелестели страницы в старинной бумажной книге.
«Вульгарная личность» прорвала последнюю оболочку и вылетела в огромное туманное пространство, освещенное золотисто-белой линией, полыхавшей высоко наверху, в слоях перистых облаков. Судя по всему, супертранспортник завис над кормовой частью всесистемника. Верхний уровень гигантского – двадцать пять километров в длину и десять в ширину – корабля занимали парки: лесистые холмы и горные кряжи, разделенные реками и озерами.
Золотисто-коричневые борта всесистемника, обрамленные колоссальными ребрами красно-синих консольных балок, усеивало великое множество уступов и балконов, покрытых буйной растительностью, а также немыслимое количество ярко освещенных проемов самых разнообразных форм и размеров; в целом это походило на сияющий город, вытянувшийся на три километра сверху вниз по отвесному склону исполинского песчаного утеса. Вокруг роились тысячи летательных аппаратов всех известных и неизвестных Квилану типов. Некоторые были невелики, иные – размером с супертранспортник. Еще меньшие точки представляли людей, паривших в воздухе в одиночку.
В полевой оболочке всесистемника также располагались и два гигантских (и тем не менее достигавших в длину едва восьмой части «Санкционного списка») корабля, с виду более плотные и проще устроенные. Они, окруженные стайками летательных аппаратов, висели на удалении нескольких километров от бортов всесистемника.
– Изнутри они и впрямь внушительнее.
Хадеш Гюйлер промолчал.
Его встретили корабельный аватар и группа людей. Ему отвели до неприличия роскошные покои, с отдельным плавательным бассейном, а одна стена резиденции выходила на воздушную бездну, другой край которой, на километровом удалении, был образован консольной балкой правого борта всесистемника. Еще один почтительный дрон исполнял роль его слуги.
Его пригласили на такое множество званых обедов и ужинов, вечеринок, церемоний, фестивалей, выставок, праздников и прочих событий, что один лишь перечень доступных программам номера способов сортировки приглашений занял два полных экрана. Он принял несколько, в основном те, где предполагал услышать живую музыку. Люди были с ним вежливы. Он с ними тоже. Некоторые в извиняющихся выражениях упоминали о войне. Он выслушивал их со спокойным достоинством. В его мозгу Гюйлер сыпал отборными ругательствами.
Он гулял и путешествовал по исполинскому кораблю, вызывая всеобщее любопытство – единственный челгрианин среди тридцати миллионов людей, дронов и прочих разнообразных обитателей корабля, – но заговаривали с ним немногие.
Аватар предупредил, что те, кто ищет с ним знакомства, возможно, исполняют функции журналистской службы и, скорее всего, передают содержание бесед корабельным новостным службам. В подобных обстоятельствах язвительное возмущение Гюйлера оказывалось весьма кстати. Квилан и сам тщательно взвешивал свои ответы, а когда прислушивался к замечаниям Гюйлера, то словно бы уходил в себя и вскоре, к своей несказанной радости, прослыл существом загадочным и труднопостижимым.
Однажды поутру, прежде чем выйти на контакт с Гюйлером после часа наедине с собой, он встал с кровати, подошел к окну, смотрящему наружу, приказал ставням стать прозрачными и совсем не удивился, увидев за ними необъятную Феленскую равнину – выжженную дочерна, изъязвленную кратерами, затянутую пеленой дыма, клубящегося под пепельным небом; ее пересекала рваная лента разрушенной дороги, по которой с неспешностью зимнего насекомого полз обгоревший искореженный грузовик. Квилан понял, что вовсе не просыпался и не вставал с постели, а спит и видит сон.
Наземный дредноут дергался и трясся, по телу катились волны боли. Квилан услышал собственный стон. Земля дрожала. Он же застрял под этой штуковиной, в ловушке, а не внутри корпуса. Как так получилось? Ох, больно-о-о… Он умирает? Наверное, при смерти. Он ничего не видел, дышать было тяжело.
Он то и дело воображал, что Уороси утирает ему лоб, или усаживает поудобнее, или негромко, ласково успокаивает, подбадривает, шутит, но он почему-то впадал в непростительное забытье и приходил в себя, лишь когда она ускользала. Он пытался открыть глаза, но тщетно. Он пытался с ней заговорить, окликнуть, вернуть, но не мог. И всякий раз, очнувшись, он чувствовал ее ускользающее прикосновение, ее запах и голос.
– Ты еще не сдох, а, Наделенный?
– А? Кто это? Что?
Вокруг разговаривали. У него болела голова. Ноги тоже.
– Не спасла тебя новенькая броня, э? Скормить бы тебя гончим. Даже на фарш рубить не придется.
Кто-то рассмеялся. Боль пронзила ноги. Земля под ним содрогнулась. Наверное, он внутри наземного дредноута, вместе с его экипажем. Они, наверное, злятся, что дредноут подбили, а сами они погибли. Они с ним говорят, что ли? Ему, наверное, померещилось, что дредноут с развороченной башней объят пламенем. А может, в этой громадной штуке остался неповрежденный уголок? Может быть, погибли не все?
– Уороси? – прозвучал голос. Он догадался, что это его собственный.
– Ах, Уороси, Уороси! – передразнил другой голос.
– Помоги… – выговорил он и попытался шевельнуть руками, но ничего не получилось, только стало больно.
– Ах, Уороси, Уороси, помоги…
Под кортами на территории одного из факультетов Военно-технологического института в городе Кравинир на Аорме. Именно там хранились души старых воинов и военных советников. В мирное время в них не было нужды, а на войне они составляли ценный ресурс. Кроме того, тысяча душ есть тысяча душ, их нужно было спасти от мятежников-Невидимых. Так решила Уороси. Она сама избрала эту миссию. Отчаянную и опасную. Для этого она задействовала все свои связи и добилась поставленной цели, как и в тот раз, когда вытребовала, чтобы их с Квиланом отправили служить в одно подразделение. Все, пора! Вперед! Шевелись! Быстрее!
Кстати, они туда добрались?
Он смутно помнил холод и мрак, лабиринт коридоров, тяжелые двери, очерченные ложным сиянием на визоре шлема. С ним были Хюльпе и Нолика, адъютанты, его лучшие, самые доверенные слуги, плюс трое из флотского спецназа. Рядом Уороси – ружье вскинуто на изготовку, движения отточены, изящны даже в броне. Его жена. Ему бы отговорить ее, но она осталась непреклонна. Это ее идея.
Хранилище субстрата было размером с бытовой переносной холодильник. Во флайер не влезет. Не с нами вместе.
– Слышь, Наделенный? Давай снимем эту штуку. Ну-ка, а вдруг поможет…
Смех.
Снимем эту штуку. Ни за что не вернуться. Флайер. Она была права. Два спецназовца унесли находку. Им с ней не взлететь. Никогда. Это Уороси? Вот только что она утерла ему лоб. Он хотел ее окликнуть, вымолвить хоть слово.
– Что он там бормочет?
– Фиг его знает.
Рука очень болела. Правая или левая? Он был зол на себя, что не в состоянии их различить. Как глупо… Ой-ой-ой… Уороси, ну почему?…
– Да ты ее оторвешь!
– Нет, только перчатку стяну. Она снимается. Вдруг у него там кольца или еще что… У них всегда такое есть.
Уороси что-то шепнула ему на ухо. Он снова уснул. А она тем временем ускользнула.
– Уороси! – пытается выговорить он.
Явились Невидимые, с тяжелым вооружением. Наверное, корабль тоже есть, и группа сопровождения тоже. «Зимней буре» лучше остаться в укрытии. Они предоставлены сами себе. Ждали, пока за ними вернется флайер. Их обнаружили, атаковали. Полное поражение. Безумие вспышек и взрывов; контратака лоялистов с какой-то отдаленной позиции. Они бежали под дождем; здание позади загорелось, смялось и осело, залп энергопушек превратил его в груду тлеющей золы. Спустилась тьма. Они остались одни.
– Не трогай!
– Мы только…
– А ну живо слушай мою команду, не то я вас, ублюдков, здесь нафиг брошу посреди дороги. Если выживет, срубим за него выкуп. Даже мертвый он стоит больше вас двоих живых, придурки головожопые. Если он до Гольсе не дотянет, составите ему компанию на небесах.
– Да никуда он не дотянет! Сами видите, он до утра не доживет!
– Ну, если по дороге встретим каких-нибудь полудохлых врачей, пусть им сразу займутся. А пока сами что-нибудь придумайте. Вот. Медпакет. Если выживет, увеличу вам пайку. Кстати, у него нет ничего ценного.
– Эй! Эй, а наша доля в выкупе?! Эй, погоди!
Они летели в кратер, соскользнув по склону ямы. Взрыв вдавил их в грязь. Броня спасла от немедленной гибели. Ему в шлем что-то врезалось, динамики взвыли, визор наполнился ослепительным светом. Он сорвал шлем и отбросил его в лужу воды на дне кратера. Новые взрывы. Он увяз в грязи.
– Эй, Наделенный, от тебя одни проблемы, знаешь ты это, мешок с говном?
– А как эта штука работает?
– Фиг его знает.
Дымящийся наземный дредноут с сорванной башней, оставив на склоне широкую сочлененную ленту гусеницы, надсадно зарычал и сполз в кратер. Уороси очнулась первой, выбралась из вязкого месива, попыталась и его вытащить, но тяжелая машина погребла его под собой. Он завопил: чудовищный груз впечатал его в грязь, сдавил ноги, переломал кости.
Он видел, как взлетел флайер, унося ее на корабль, к безопасности. Небо полнилось вспышками, уши гудели от взрывов. Наземный дредноут содрогался, внутри рвались боеприпасы, каждый взрыв исторгал у него вопль. С небес хлестал дождь, заливал лицо, пропитывал шерсть, скрывал слезы. Вода в кратере прибывала, предлагая альтернативный способ смерти, но очередной взрыв в недрах горящей машины сотряс землю, из лужи взметнулся фонтан грязи, и вода, пенясь, унеслась в глубокую воронку. Туда же обвалился и склон кратера, нос наземного дредноута накренился, задок вздернулся, и огромная машина с грохотом кувыркнулась в дымящуюся яму, откуда вырвались новые оглушительные взрывы.
Он попытался выкарабкаться, упираясь руками, но не смог. Тогда он начал откапывать ноги.
Наутро разведчики Невидимых, прочесывая местность, обнаружили его, увязшего в грязи: за ночь он прокопал вокруг себя канавку, но освободиться так и не сумел. Один из мятежников пнул его в голову, приставил ко лбу дуло, но у Квилана хватило сил сообщить им свое имя и звание, и Невидимые, не обращая внимания на вопли, вытянули его из грязевой ловушки, выволокли из ямы и швырнули в кузов раздолбанного бронегрузовика, к мертвым и умирающим.
Фургон с обреченными тащился медленнее всех, будто не надеясь завершить это путешествие. Тыльные дверцы сорвало в какой-то перестрелке, и грузовик со скоростью пешехода плелся по бескрайней Феленской равнине. Его закинули в кузов, вытерли с глаз кровь, и он увидел дочерна выжженную землю с редкими мазками дыма на горизонте. Черные и серые облака то и дело осыпались пеплом, будто ласковым дождем.
А когда грузовик полз по низине, хлынул настоящий ливень; дорогу быстро развезло и затопило, вода переливалась через борта. Его, воющего от боли, подняли с пола и швырнули на заднюю скамью. Сам он, с трудом двигая головой и одной рукой, беспомощно смотрел, как три пары носилок с ранеными скрылись в водовороте бурой жижи. Он и еще один пленный закричали, но их никто не слышал.
Грузовик трясло и болтало из стороны в сторону, как щепку в потоке. Широко распахнутыми глазами он смотрел в искореженный потолок, а грязная вода все прибывала, погребла утопленников, подступила к его коленям. Он не знал, стоит ли цепляться за жизнь, но, поразмыслив, решил, что стоит, поскольку остается крохотный шанс снова увидеть Уороси. Наконец грузовик обрел устойчивость, медленно выполз из затопленной низины и, фырча, потащился дальше.
Вязкая грязь – вода, смешанная с пеплом, – вытекала через дыры в бортах, обнажая трупы, покрытые серой слизью, точно саваном.
Грузовик то и дело объезжал воронки, оставленные снарядами, и, кренясь из стороны в сторону, пересек два понтонных моста. Навстречу неслись другие машины, а однажды над крышей фургона пролетели два сверхзвуковых истребителя, взметая с дороги пепел и пыль. Фургон никто так и не обогнал.
Два ординарца Невидимых, неохотно исполняя приказ старшего по званию, оказывали ему минимальный уход. На самом деле это были Неслышимые, кастой выше с точки зрения лоялистов. Их подопечный выжил, и настроение парочки непредсказуемо менялось: они то радовались, что им достанется часть выкупа, то сокрушались, что он не сдох. Он мысленно нарек их Говнюком и Пердуном и гордился тем, что не помнил их настоящих имен.
По большей части он грезил. В основном ему мерещилось, как он разыщет Уороси, которая и знать не знает, что он выжил, и его появление станет для нее полнейшим сюрпризом. Он пытался представить выражение ее лица, смену эмоций.
Разумеется, все произойдет совсем не так. На его месте она поступила бы точно так же и попыталась бы разузнать, что с ним случилось, отчаянно надеясь, что он каким-то чудом уцелел. Значит, она узнает, или ей сообщат, как только станет известно о его спасении, поэтому он не увидит такого выражения, какое сейчас воображает. Однако он мог его себе представить и проводил за этим занятием часы напролет, пока грузовик, подскакивая на ухабах и скрипя, тащился по испепеленной равнине.
Как только к нему вернулся дар речи, он назвался, но этому вроде бы не придали значения; для них важно было лишь, что он аристократ, в броне и с метками благородного. Он не знал, надо ли напоминать им, как его зовут. Если эту информацию передадут вышестоящим, то Уороси, возможно, скорее узнает, что он жив, но суеверная, заскорузлая часть его сознания сопротивлялась, поскольку он легко представлял себе, как ей об этом сообщают – надежда на чудо, вопреки всему, оправдалась, – и представлял выражение ее лица, но с равной легкостью сознавал, что без медицинской помощи может умереть от ран, ведь с каждым днем он все слабеет.
Будет слишком жестоко, если она сперва узнает, что он выжил, а потом выяснит, что он умер от ран. Он не стал напоминать своего имени.
Возможно, будь у него чем откупиться, он бы поднял шум, но денег при нем не было, а лоялисты (и силы наемников, которым было все равно, на чьей стороне воевать), оттесненные к родной планете Чел, вынужденно перегруппировывались. Впрочем, это не имело значения. Уороси там, с ними. Она в безопасности. Он продолжал воображать, какой у нее будет вид.
Он впал в кому задолго до того, как фургон прибыл в полуразрушенный город Гольсе. Его выкупили и перевезли в бессознательном состоянии. Только спустя четверть года, когда война закончилась, он вернулся на Чел и лишь тогда узнал об участи «Зимней бури» и Уороси.
Он отбыл ночью по бортовому времени всесистемника, когда солнцеполоса, потускнев, почти исчезла и темно-багровое сияние озарило три огромных корабля и редкие стайки машин вокруг них.
Он снова сменил перевозчика и оказался на так называемом сверхбыстром дозорном корабле; начался последний этап путешествия к орбиталищу Масак. Пройдя внутренние поля у кормы «Санкционного списка», корабль отделился от серебристого эллипсоида и лег курсом на звезду и систему Лацелере, а всесистемник – огромная пещера воздуха и света в межзвездной пустоте – начал закладывать вираж для возвращения в челгрианскую зону космоса.