3. Инфразаря
– Но ведь вам грозит смерть!
– В том-то все и дело.
– Да уж. Понятно.
– Нет, вам этого не понять. Ведь не понять же, правда?
– Да.
Женщина рассмеялась, поправляя летательную сбрую. Окружающий ландшафт был цвета засохшей крови.
На обшарпанном, но искусно сработанном помосте из камня и дерева, установленном на краю длинного крутого откоса, Кабе беседовал с Фели Витрув – женщиной со встрепанной копной черных волос и кожей глубоко-коричневого оттенка. Стройное мускулистое тело облегал синий комбинезон с поясной сумкой. Фели застегивала ветросбрую – замысловатое устройство со множеством сложенных решетчатых лопастей, покрывавшее спину от шеи до щиколоток и наружную сторону рук от плеч до запястий. Человек шестьдесят – половина из них тоже ветрокрылы – рассредоточились по стартовой площадке, окруженной воздухоплавающими деревьями.
В стороне, противоположной вращению орбиталища, занимался рассвет, пронзая длинными косыми лучами перистые завитки облаков в индиговом небе. Со светлеющего купола одна за другой исчезали тускло мерцающие звезды. Помимо них единственными видимыми небесными телами остались сияющая долька Дортесели, большего из двух окольцованных газовых гигантов системы, и переливающаяся белая точка – новая Портиция.
Кабе оглядел помост. Багряный свет солнца, темный, почти коричневый, пробивался через атмосферные слои над цепочкой Плит орбиталища, скользил над краем откоса, по затененной долине, усеянной бледными островками тумана, и тонул среди низких холмов и равнин дальней стороны. Ночные обитатели леса отправлялись на покой, в холодном предутреннем воздухе звучали звонкие птичьи трели.
На фоне обычных деревьев, укорененных в грунте, воздухоплавающие деревья выглядели огромными темными куполами. Кабе они слегка пугали, особенно в багровом сиянии рассвета. Гигантские газовые мешки, сморщенные и сдутые, но сохранившие округлую форму, нависали над вспученной громадой стяжного резервуара, а цепкие дозорные корни рыскали по земле, подобно исполинским щупальцам, защищая свою территорию от других деревьев. Налетел ветерок, кроны укорененных деревьев закачались, листва легонько зашелестела. Воздухоплавающие деревья оставались неподвижными, но затем и они, будто неведомые чудища, скрипя и потрескивая, медленно сдвинулись с места.
Алый солнечный свет коснулся вершин воздушных куполов в сотнях метров от помоста, на относительно пологом участке откоса; несколько ветрокрылов уже умчались вниз по едва различимым лесным тропам. С другой стороны площадки, на сколько хватало глаз, вдаль уходили скалы, каменистые склоны и леса, утопавшие в тени широкой долины; за лениво рассеивающимися клочьями тумана уже угадывались излучины реки Тулуме и пойменные озера.
– Кабе?
– А, Циллер!
Подогнанный по фигуре темный костюм Циллера оставлял обнаженными лишь голову, руки и ноги. Ткань, прикрывавшая срединную конечность, была подбита лоскутом кожи. По приглашению Циллера Кабе пришел познакомиться с ветрокрылами. Прежде это развлечение он видел лишь издалека, несколько лет назад, вскоре после прибытия на Масак, когда плыл на длинной сочлененной барке по Тулуме к Ленточным озерам, Великой Реке и городу Аквиме; с палубы были заметны темные точки ветрокрылов.
Спустя пять дней после концерта на барке «Солитон» Кабе снова встретился с Циллером. Хомомданин закончил или довел до промежуточной готовности работу над рядом статей и проектов и погрузился в изучение материалов о Челе и челгрианской расе, предоставленных автономником Контакта Э. Х. Терсоно. Он полагал, что Циллер больше не захочет с ним общаться, и очень удивился, получив от композитора просьбу об утренней встрече у помоста ветрокрылов.
Челгрианин запрыгнул на помост между Кабе и Фели, присел на корточки.
– Ах, композитор Циллер, – сказала Фели Витрув, приветственно взмахнув рукой. Ветровая мембрана – полупрозрачная, отливавшая синевой и зеленью – с хлопком раскрылась на несколько метров и сложилась обратно. Фели довольно прищелкнула языком. – Вас еще не уговорили с нами полетать?
– Нет. А Кабе?
– Я слишком тяжелый.
– Увы, да, – согласилась Фели. – Вам будет трудно управиться со сбруей. Конечно, можно воспользоваться антигравом, но это обман.
– По-моему, вся эта забава – отчасти обман.
Фели, затягивая ремешок на бедре, с улыбкой взглянула на челгрианина:
– С чего вы взяли?
– Ведь это попытка обмануть смерть.
– А, вот вы о чем. Ну, это фигура речи.
– Неужели?
– Конечно. Здесь обман заключается… в недопущении. А настоящий обман – это когда кто-то, согласившись следовать определенным правилам, втайне их нарушает, хотя остальные играют честно.
Помолчав, челгрианин хмыкнул:
– Ага.
Фели выпрямилась и снова улыбнулась ему:
– Композитор Циллер, вы когда-нибудь согласитесь хоть с одним моим заявлением?
– Не знаю. – Он окинул взглядом помост: ветрокрылы заканчивали приготовления, а зрители, подхватив корзины для пикника, усаживались в небольшие летательные аппараты, бесшумно парившие над помостом. – Разве все это не обман?
Фели поздоровалась с приятелями-ветрокрылами и, вернувшись к Циллеру с Кабе, кивнула на один из летательных аппаратов:
– Ну что, обманем всех и выберем легкий путь?
По мнению Кабе, аэролет с открытым кокпитом, напоминавший серебристый наконечник стрелы, больше походил на моторную лодку. Летательный аппарат был рассчитан на восемь человек. Кабе весил втрое больше среднего двуногого, а Циллер – вдвое, так что они с запасом вписывались в спецификации, однако хлипкая с виду конструкция не внушала особого доверия. Хомомданин ступил на борт, и аэролет слегка покачнулся. Два сиденья переконфигурировались соответственно расам пассажиров. Фели Витрув, с клацаньем откинув сложенные лопасти ветрокрыльев, скользнула на сиденье пилота, выдвинула из приборной панели кокпита рычаг управления и сказала:
– Концентратор, ручной режим.
– Передаю управление, – ответила машина.
Фели зафиксировала рычаг перед собой и, оглядевшись, потянула, повернула и надавила на него; аэролет медленно скатился с помоста и понесся над верхушками укорененных деревьев. Пассажирский отсек обдувало легким ветерком, – очевидно, потоки воздуха сдерживало какое-то поле. Кабе потянулся, ткнул пальцем вверх, ощутив упругое сопротивление невидимой оболочки.
– Ну и как вам обман? – полюбопытствовала Фели.
Циллер, поглядев за борт, невозмутимо спросил:
– А мы можем разбиться?
Она рассмеялась:
– Это просьба?
– Нет, вопрос.
– Сейчас попробуем. Хотите?
– Не то чтобы очень.
– Вот вам и ответ. Разбиться не получится. Да, аэролетом управляю я, но стоит допустить серьезную ошибку – вмешается автоматика и возьмет управление полетом на себя.
– А разве это не обман?
– Как посмотреть. Я бы так не сказала. – Резко накренив суденышко, Фели направила его на широкую лесную поляну близ купы воздухоплавающих деревьев. – По-моему, это весьма разумная комбинация острых ощущений и безопасности. – Она обернулась к Кабе и Циллеру, аэролет дернулся, беря курс на просвет между двумя укорененными деревьями. – Настоящий ценитель возразил бы, что к воздухоплавающему дереву негоже добираться с помощью летательного аппарата.
За бортами одновременно промелькнули деревья – так близко, что Кабе инстинктивно пригнулся. Что-то чуть слышно хлопнуло, в потоке воздуха за самолетиком взвихрились прутики и листья. Аэролет пошел на снижение к ближайшему воздухоплавающему дереву, направляясь в подбрюшье газового мешка, где огромные корнещупальца сплетались в темно-коричневый клубень стяжного резервуара.
– Настоящий ценитель отправился бы пешком? – уточнил Циллер.
– Ага. – Она стукнула по рычагу, и суденышко опустилось на сплетенные корни воздухоплавающего дерева. Задвинув рычаг управления в приборную панель, Фели мотнула головой в сторону огромного черно-зеленого шара, закрывавшего утренний небосвод. – А вот и наш красавец.
Воздухоплавающее дерево, уходившее ввысь метров на пятнадцать, отбрасывало густую тень. Грубая, покрытая сетью прожилок поверхность газового мешка казалась тонкой и непрочной, напоминая огромные, небрежно скрепленные листы бумаги. Кабе решил, что газовый мешок похож на грозовую тучу.
– И как сюда добираются? – спросил он. – Как в этот лес попадают в самый первый раз?
– А, понимаю, к чему вы клоните. – Фели выпрыгнула из кабины на широкий корень и, сощурившись в полумраке, еще раз проверила страховочные ремни. – Большинство пользуются подземкой, – пояснила она, глядя на воздушный купол и укорененные деревья неподалеку; через кроны пробивался рубиновый свет утра. – Или глайдерами. – Она, сдвинув брови, снова посмотрела на газовый мешок, который будто потягивался или разминался. Из недр стяжного резервуара еле слышно доносились какие-то звуки. – А некоторые прибывают на летательных аппаратах. Ну, мне пора. – Фели сверкнула мимолетной улыбкой и надела пару длинных перчаток, извлеченных из поясной сумки.
На кончиках перчаток выступили изогнутые черные когти в полпальца длиной. Фели стала взбираться по стенке резервуара, пока не достигла края, где упругие складки пружинистой ткани подпирали воздушный купол. Дерево скрипело все громче, газовый мешок, надуваясь, растягивался.
– Некоторые прибывают наземным транспортом, на мотоцикле, или на лодке, или пешком, – вернулась к разговору Фели, присев на корточки у самого края резервуара. – А вот истинные ценители, те, кто одурманен небом, так здесь и живут, в палатках и в шалашах, охотятся, собирают в лесу ягоды, ходят исключительно пешком либо летают на ветрокрылах, а в городе не показываются. Полет стал для них смыслом жизни, ритуалом, своего рода… как бы это получше назвать? Ах да, таинством, чуть ли не религией. Они презирают тех, кто, как вот я, летают ради забавы. Даже разговаривать с нами гнушаются. Впрочем, они и друг с другом не разговаривают – наверное, дар речи потеря… Ух ты!
Газовый мешок, внезапно оторвавшись от стяжного резервуара, взмыл ввысь, будто исполинский черный пузырь, выдутый огромным коричневым ртом.
Из спутанного клубка волокон под газовым мешком свесилась зеленая лента восьмиметровой ширины, пронизанная темными прожилками. Фели Витрув, выпустив когти перчаток, вспрыгнула на пучок волокон под куполом и с силой забарабанила по тонкому лиственному полотнищу, которое вздрогнуло и заполоскало на ветру. Фели лягнула полотно, проткнув его когтями ботинок. Газовый мешок, несколько сбавив темп, продолжал подъем.
С шумом, подобным мощному выдоху, огромное дерево воспаряло в светлеющие небеса, увлекая за собой тени; пространство вокруг аэролета словно бы прояснилось.
– Ха! Ха! – крикнула Фели.
Циллер склонился к Кабе:
– Летим за ней?
– Конечно.
– Аэролет! – произнес Циллер.
– Концентратор слушает, композитор Циллер, – прозвучало из подголовников обоих сидений.
– Отправьте нас в полет, следом за госпожой Витрув.
– Будет исполнено.
Аэролет плавно, почти вертикально взмыл в небеса и поравнялся с темноволосой женщиной, которая извернулась, обратив лицо прочь от клубка волокон под газовым мешком. Кабе посмотрел за борт – летательный аппарат, поднявшись уже метров на шестьдесят, продолжал набирать высоту в приличном темпе. Кабе глянул вниз: у основания газового мешка вымпелами колыхались развернувшиеся листья резервуара.
Фели Витрув широко улыбнулась. Ее трепали воздушные струи, лиственное полотнище хлопало и шелестело на ветру.
– Как вы? – со смехом прокричала она, беспрестанно мотая головой, чтобы стряхнуть пряди волос, разметавшиеся по лицу.
– С нами все в порядке, – ответил Циллер. – А как вы?
– Лучше не бывает! – Фели поглядела вверх, на купол, а потом вниз, на землю.
– Так вот, с вашего позволения, давайте продолжим про обман, – сказал Циллер.
– Давайте! – рассмеялась она.
– Здесь все – сплошной обман.
– В каком смысле? – Она, повиснув на одной руке, втянула когти перчатки и свободной ладонью смахнула с губ налипшую прядь волос.
Кабе с тревогой смотрел на Фели, думая, что ей надо было надеть шапочку или что-нибудь в этом роде.
– Орбиталищу придано сходство с планетой, – выкрикнул Циллер, – но это не планета.
Кабе следил за восходящим солнцем, которое к этому времени стало ярко-красным. Рассветы и закаты на орбиталищах длились дольше, чем на планетах. Сначала светлело небо над головой, а потом из маревой полосы инфракрасной области спектра мерцающим багряным призраком вырастало восходящее светило и скользило по горизонту, тускло просвечивая через стены Плит и далекие атмосферные купола и постепенно набирая высоту; впрочем, день тоже длился дольше, чем на планете. Кабе полагал это своего рода преимуществом, ведь рассветы и закаты – самые великолепные явления.
– Ну и что? – Фели обеими руками ухватилась за газовый мешок.
– Зачем вам все это? – прокричал Циллер. – Летали бы в небесах. На антиграве…
– Или во сне, – расхохоталась Фели. – А еще лучше – в виртуальной реальности!
– Обман в любом случае останется обманом.
– Дело не в этом. Спросите лучше, доставляет ли это удовольствие.
– Ну и?
– Ни малейшего! – выкрикнула она, отчаянно мотая головой; волосы, подхваченные порывом ветра, казались языками черного пламени.
– Значит, вам доставляют удовольствие только реальные ощущения?
– Так гораздо интереснее, – ответила Фели. – Для некоторых прыжки с воздухоплавающих деревьев – излюбленное развлечение, вот только совершают их исключительно в… – Голос ее унесло порывом ветра; газовый мешок вздрогнул, аэролет покачнулся.
– Где? – переспросил Циллер.
– Во сне! – пришел ее голос. – Среди истинных ценителей есть ветрокрылы-виртуалы, которые гордятся тем, что летают только в виртуальной реальности!
– Вы их презираете? – заорал Циллер.
Фели, озадаченно взглянув на челгрианина, чуть откинулась от рябившего полотнища, высвободила руку из перчатки, цепляющейся за темные волокна, извлекла из поясной сумки и вставила в ноздрю какое-то крохотное устройство, а потом снова просунула руку в перчатку. Теперь голос звучал прямо в аэролете – очевидно, ретранслировался через кольцо в носу Кабе и какой-то терминал Циллера.
– Вы сказали – презираете? – переспросила она.
– Да, – подтвердил Циллер.
– А с какой стати мне их презирать?
– Они без особых усилий достигают того, ради чего вы рискуете жизнью.
– Это их выбор. А мне это неинтересно. – Покосившись на купол, она устремила взгляд в небо. – Вдобавок достижением это не назовешь.
– Почему?
– Из-за осознания того, что виртуальная реальность – не действительность.
– А как же самообман?
Фели, вздохнув, недовольно поморщилась:
– Прошу прощения, но… мне пора. Не обессудьте, я предпочитаю летать в одиночестве.
Она снова вытащила руку из перчатки, вернула терминал в поясную сумку и с некоторым усилием просунула руку обратно. Наверное, замерзла, решил Кабе. Газовый мешок и аэролет зависли примерно в полукилометре над откосом; воздух, сочившийся в кабину сквозь защитное поле корпуса, холодил спинные щитки панциря хомомданина. Скорость подъема заметно упала, и шевелюру Фели теперь задувало набок, а не вздымало нимбом у головы.
– До встречи! – Фели оттолкнулась от газового мешка, отпустив сначала перчатки, а потом ботинки; блестящие когти, золотисто-оранжевые в свете зари, втянулись в перчатки.
Газовый мешок взмыл в небо.
Кабе с Циллером одновременно посмотрели за борт; аэролет скользнул назад, выдерживая высоту, и заложил разворот, давая пассажирам возможность следить за Фели. Раскинув руки, она дернула ногами; лопасти ветрокрыльев раскрылись, в мгновение ока превратив ее в огромную сине-зеленую птицу. Восторженные крики Фели были слышны даже сквозь рев ветра. Заложив петлю, она унеслась к рассвету, вернулась и на миг пропала за лиственным полотнищем. В небе виднелись еще несколько ветрокрылов; крошечные силуэты реяли в воздухе, сочлененные с куполами возносящихся воздухоплавающих деревьев.
Фели заложила вираж и по плавной кривой набирала высоту, оказавшись под аэролетом, который медленно развернулся, удерживая ее на виду.
Фели пронеслась метрах в двадцати под аэролетом, с радостным криком закрутила бочку, а потом перевернулась спиной к небесам и, сложив крылья, резко нырнула вниз, к земле.
– Ох! – вырвалось у Кабе.
А если она погибнет? Он уже начал мысленно составлять очередное послание для программы хомомданской новостной службы «Вести из дальних краев». Вот уже девять лет каждые шесть дней Кабе посылал домой иллюстрированные аудиописьма и за это время обзавелся небольшой, но преданной группой слушателей. Ему никогда еще не приходилось описывать чью-нибудь случайную гибель, и такая перспектива ничуть не радовала.
Но тут вдали снова сверкнули зелено-голубые крылья; примерно в километре от аэролета Фели снова взмыла в небо, а потом исчезла за живой изгородью лиственных полотнищ.
– А ведь это ангельское создание не бессмертно, – сказал Циллер.
– Верно, – ответил Кабе; oн не вполне понимал, что такое «ангельское создание», но счел невежливым просить объяснений у Циллера или Концентратора. – Резервной копии у нее нет.
Фели Витрув, как и почти половина ветрокрылов, не создала копии своего умослепка; если эти люди врежутся в землю, то погибнут раз и навсегда. Это чрезвычайно беспокоило Кабе.
– Они называют себя Одноразовыми, – добавил он.
Помолчав, Циллер заметил:
– Странно, что они применяют к себе эпитет, который в чужих устах прозвучал бы оскорблением. – По бортам аэролета скользнули оранжево-желтые блики. – У челгриан есть такая каста, Невидимые.
– Да, знаю.
Циллер взглянул на Кабе:
– Как там продвигается ваш экспресс-курс?
– Вполне успешно. Впрочем, прошло всего четыре дня, мне надо было закончить свои дела. Но начало положено.
– Ох, не завидую я вам. Я бы принес извинения от лица всех моих соплеменников, вот только это будет чересчур, ведь все мое творчество – сплошное покаянное извинение.
– Ну что вы! – Кабе замялся: такой стыд за соотечественников выглядел несколько… постыдным.
– По сравнению с челгрианами ветрокрылы – наивные чудаки. – Циллер, мотнув головой в сторону парящих в небе фигурок, поудобнее устроился на сиденье и выудил из жилетного кармана трубку. – Давайте просто полюбуемся рассветом.
– Да, – сказал Кабе. – Да, конечно.
Отсюда открывался прекрасный обзор сотен километров Плиты Фреттль. Медленно восходящее Лацелере, светило системы, постепенно набирало яркость и желтело, озаряя воздушные купола на дальней, в направлении против вращения, стороне; сияние не позволяло различить рельеф затененных земель. Тульерские горы, облаченные в снеговые мантии, высились в направлении по вращению, где, сверкая в солнечных лучах, будто яркий бисерный браслет, переливалась в небесах разграничительная полоса Плит – поначалу дымчато-размытая, затем четко очерченная и утончающаяся. Справа от оси дрожало марево над саванной, а слева в голубой дали едва виднелись холмы и край широкой дельты Великой Реки Масака, впадавшей во Фреттльское море.
– Я не слишком дразню людей? – спросил Циллер, затянулся и сдвинул брови, глядя на трубку.
– По-моему, им это нравится, – сказал Кабе.
– Нравится? Правда? – разочарованно протянул Циллер.
– Мы помогаем им разобраться в себе. Это им и нравится.
– Разобраться в себе? И это все?
– Полагаю, мы здесь не только для этого, а уж вы – тем более. Они вымеряют себя по стандартам иных рас. Мы служим людям своего рода пробным камнем.
– Ага, как домашние любимцы у челгриан из высших каст. Незавидная участь.
– Нет, Циллер, вы – особенный. Вас именуют композитором Циллером; так больше никого не называют. Культура и, в частности, Концентратор и обитатели Масака чрезвычайно гордятся тем, что вы избрали своим новым домом именно это орбиталище. По-моему, это очевидно.
– Ага, очевидно, – пробормотал Циллер, посасывая нераскуренную трубку и глядя на равнины.
– Вы – местная знаменитость.
– Я – трофей.
– Отчасти, но к вам относятся крайне уважительно.
– У них есть свои композиторы. – Циллер сосредоточенно стал набивать и утрамбовывать курительную смесь в чашечке трубки. – И любая машина, любой Разум, с легкостью обставит всех этих композиторов.
– Но это был бы обман, – напомнил Кабе.
Челгрианин дернул плечом и хмыкнул – скорее всего, насмешливо.
– Вот-вот, и мне не позволяют обмануть посланника. – Он резко вскинул голову и посмотрел на хомомданина. – Кстати, о нем новостей нет?
Концентратор Масака уже уведомил Кабе, что Циллер по-прежнему отказывается от встречи с посланником челгриан.
– За посланником отправлен корабль, – сказал Кабе. – Ну, для начала. А потом у челгриан внезапно поменялись планы.
– Почему?
– Пока неизвестно. Договаривались об одном, а челгриане все переиграли. – Кабе помолчал. – Из-за какого-то погибшего корабля.
– Что еще за корабль?
– А… гм, давайте спросим у Концентратора. Концентратор? – Кабе смущенно коснулся кольца в носу.
– Концентратор слушает, Кабе. Чем могу помочь?
– Челгрианского посланника забирают с какого-то погибшего корабля?
– Да.
– А подробности известны?
– Корабль – каперское судно, зафрахтованное лоялистами из клана Итиревейн, пропало без вести в самом конце Войны Каст. Несколько недель назад искореженный корпус обнаружили у звезды Решреф. Корабль назывался «Зимняя буря».
Кабе покосился на Циллера, тоже подключенного к разговору.
– В первый раз слышу, – пожал плечами челгрианин.
– Имеются ли еще какие-нибудь сведения о личности посланника? – спросил Кабе.
– Немного. Имя пока неизвестно, но он, скорее всего, был или до сих пор остается офицером высокого ранга, принявшим монашеский обет.
Циллер фыркнул и мрачно осведомился:
– Каста?
– Предположительно, посланник – из Наделенных Итиревейнского дома. Напоминаю, что все это – неподтвержденные сведения. Чел не слишком охотно делится информацией.
– Подумать только, – сказал Циллер, глядя, как за кормой аэролета восходит желтовато-белое светило.
– Когда прибывает посланник? – спросил Кабе.
– Примерно через тридцать семь дней.
– Ясно. Спасибо.
– Пожалуйста. Мы с дроном Терсоно с вами еще поговорим, Кабе. А пока всего хорошего, друзья.
Циллер что-то досыпал в чашечку трубки.
– А кастовый статус имеет значение? – спросил Кабе.
– Вряд ли, – сказал Циллер. – Мне все равно, кого или что сюда пришлют. Я с ними говорить не хочу. Однако очевидно, что, посылая представителя военной правящей клики, который по совместительству еще и подался в святоши, они не особо утруждают себя попытками снискать мое расположение. Не знаю, принять это за оскорбление или знак уважения.
– Возможно, посланник высоко ценит вашу музыку.
– Да, – сказал Циллер, раскуривая трубку. – Возможно, он еще и служит профессором музыкологии в одном из самых престижных университетов. – Из трубки вылетел клуб дыма.
– Циллер, – проговорил Кабе, – позвольте вас кое о чем спросить.
Челгрианин взглянул на него.
Хомомданин продолжил:
– Заказ, над которым вы сейчас работаете, получен от Концентратора и предназначен для финальной церемонии Новых-Близнецов? – Он невольно взглянул на яркую точку – новую Портицию.
Медленно усмехнувшись, Циллер спросил:
– Это останется между нами?
– Разумеется. Даю слово.
– Что ж, подтверждаю ваше предположение, – сказал Циллер. – Я пишу симфонию – своего рода размышления об ужасах войны и восхваление установившегося прочного мира – ну, за исключением ряда незначительных стычек. Концентратор желает таким образом отметить завершение траура. Симфонию исполнят сразу после заката в день вспышки второй новой. Если я буду дирижировать с обычным профессионализмом, то свет новой достигнет Масака в начале финальной ноты. – В голосе Циллера проступило облегчение. – Концентратор намерен устроить на премьере какое-то световое шоу. Мне этого очень не хочется, но поживем – увидим.
Кабе решил, что его догадка обрадовала челгрианина, давая ему возможность поговорить о своем творении.
– Великолепно! – с неподдельным восторгом воскликнул хомомданин, ведь симфония станет первым значительным произведением, написанным Циллером в изгнании. Многие, в том числе Кабе, тревожились, что композитору больше не удастся создать воистину монументальных произведений, сравнимых с прежними шедеврами, снискавшими ему славу. – С нетерпением буду ее ждать. Она закончена?
– Почти. Я занят финальной отделкой. – Челгрианин поднял глаза к огоньку новой Портиции. – Мне хорошо работается, – добавил он задумчиво, – отличный материал. Можно сказать, нажористый. – Он без всякой теплоты улыбнулся Кабе. – Даже катастрофы других Вовлеченных каким-то образом выводят на совершенно иной уровень элегантности и утонченности, нежели челгрианские. Мерзкие злодеяния моих соплеменников весьма эффектны в отношении количества смерти и страданий, но в остальном скучны и тривиальны. Могли бы подкинуть материал получше.
Помолчав, Кабе произнес:
– Жалко, что вы так ненавидите соотечественников.
– Да, – согласился Циллер, глядя вдаль, на Великую Реку. – Но по счастью, моя ненависть служит живительным источником вдохновения.
– Я понимаю, что у вас нет шансов на возвращение, но вы должны, по крайней мере, повидаться с этим посланником.
Циллер взглянул на него:
– Зачем?
– Если вы этого не сделаете, будет похоже, что вы испугались его доводов.
– В самом деле? И какие же он выдвинет доводы?
– Наверняка заявит, что вы им нужны, – терпеливо начал Кабе.
– В качестве отбитого у Культуры трофея.
– Вряд ли к данной ситуации применимо слово «трофей». Лучше назвать вас символом. Символы важны и очень эффективны. А если в роли символа выступает личность, то символ становится управляемым. Личность способна определить жизненный путь и судьбу – не только свою, но и всего общества. В любом случае основным доводом будет то, что вашему обществу, всей вашей цивилизации необходимо примириться с ее самым знаменитым вольнодумцем, дабы обрести мир и начать процесс перестройки.
Циллер устремил на Кабе невозмутимый взгляд:
– Да, лучше вас не найти, посол.
– Не в том смысле, какой вы, очевидно, подразумеваете. Я не являюсь ни сторонником, ни противником такого аргумента, но, скорее всего, вам приведут именно этот довод. Вы и сами знаете, что пришли бы к тому же выводу, если бы все обдумали и попытались предугадать их позицию.
Циллер продолжал смотреть на хомомданина. Кабе обнаружил, что способен выдержать взор больших темных глаз, но особого удовольствия это занятие не доставляет.
– Неужели я – вольнодумец? – произнес наконец Циллер. – Я представлял себя социокультурным эмигрантом или политическим беженцем. Меня весьма настораживает подобная переклассификация.
– Их задели ваши высказывания. Как и ваши действия: сначала приезд сюда, а затем и дальнейшее пребывание здесь, особенно после того, как выяснились истинные причины войны.
– Истинными причинами войны, мой ученый хомомданский друг, являются трехтысячелетнее безжалостное притеснение, культурный империализм, экономическая эксплуатация, систематическое применение пыток, сексуальная тирания и культ наживы, закрепленный в нас почти на генетическом уровне.
– Мой дорогой Циллер, в вас говорит озлобленность и горечь. Сторонний наблюдатель не стал бы давать такую неприязненную критическую оценку новейшей истории вашей расы.
– Три тысячи лет для вас – новейшая история?
– Вы уклоняетесь от темы.
– Забавно, что вы называете три тысячи лет новейшей историей. Эта тема дискуссии гораздо интереснее, чем спор о том, какой именно степени порицания заслуживает поведение моих соплеменников, с тех пор как мы увлеклись восхитительной идеей кастовой иерархии.
Кабе вздохнул:
– Мы – долгоживущая раса, и много тысяч лет являемся частью галактического сообщества. Даже по нашим меркам три тысячи лет – немалый срок, однако с точки зрения разумных существ-космопроходцев это и впрямь новейшая история.
– Кабе, вас это беспокоит, не так ли?
– Что именно?
Челгрианин указал мундштуком за борт:
– Вас тревожит, что человеческая особь без резервной копии может упасть и разбиться, разбрызгав по скалам свои драгоценные мозги. И вам, по меньшей мере, неловко за меня, потому что я, пользуясь вашими же словами, озлоблен и ненавижу своих соплеменников.
– Верно.
– Неужели вы настолько уравновешенны, что у вас нет других поводов для беспокойства, кроме благосостояния других?
Кабе откинулся на сиденье и, поразмыслив, произнес:
– Да, похоже на то.
– Поэтому, вероятно, вы и солидарны с Культурой.
– Возможно.
– Значит, вы разделяете ее нынешнее, гм, скажем так, смятение в отношении Войны Каст?
– Боюсь, мне придется поднапрячься, чтобы охватить всеобъемлющим сочувствием тридцать один триллион граждан Культуры.
Циллер натянуто усмехнулся и посмотрел на парящий в небе край орбиталища. Яркая лента возникала из дымки по вращению орбитальной колонии, утончаясь по мере подъема в небеса; полоса земли, окруженная океанскими просторами и изломанными льдистыми контурами трансатмосферных Перемычных кряжей, пестрела зелеными, коричневыми, белыми и синими пятнами; то сужаясь, то расширяясь, тянулась она через небосклон, окаймленная краеморями и разбросанными по ним островами, хотя кое-где, особенно там, где вздымались массивы Перемычек, подходила вплотную к удерживающим стенам. На ближнем конце полосы виднелась Великая Река Масака, а дальняя сторона орбиталища сливалась в ослепительно сверкающую тонкую нить, на которой были неразличимы детали ландшафта.
Лишь наблюдателям с отменным зрением иногда удавалось, глядя на дальнюю сторону прямо над головой, вычленить из блеска крошечную черную точку – Масакский Концентратор, паривший в космосе на расстоянии полутора миллионов километров, в пустынном центре исполинского браслета суши и вод.
– Да, – сказал Циллер, – их ведь так много.
– А могло бы быть и больше. Они выбрали стабильность.
Циллер продолжал смотреть в небо.
– А знаете, что сразу после создания орбиталища нашлись те, кто отправился в кругосветное плавание по Великой Реке?
– Да. Некоторые уже пошли на второй круг. Объявили себя Путешественниками во Времени, поскольку движутся против вращения, медленней остальных объектов на орбиталище и, следовательно, претерпевают релятивистское замедление времени, хоть и с пренебрежимо малым эффектом.
Циллер кивнул, устремив вдаль большие темные глаза.
– Интересно, а есть те, кто плывет против течения?
– Есть. Такие всегда найдутся. – Кабе помолчал. – Никто из них пока не завершил путешествия вокруг орбиталища; для этого потребуется прожить очень-очень долго. Их путь труднее.
Циллер потянулся, размял срединную конечность и убрал трубку в карман.
– Наверняка. – Губы его сложились в гримасу, которую Кабе воспринимал как искреннюю улыбку. – Пожалуй, пора возвращаться в Аквиме. У меня много работы.