Смотритель. Книга 2. Железная бездна. I (В. О. Пелевин, 2015)

I

Крысы, котята, голуби, стрекозы, мухи – все они выглядят здоровыми, но дух не желает входить в их тела. Вернее, дух входит – но не остается надолго. Прежде чем испустить его, мои несчастные создания делают несколько вялых движений, и, хоть на это время они неотличимы от живых существ, краткий миг их бытия слишком мимолетен.

Так же, наверное, дрожало бы мельничное колесо, если бы вместо речной струи на него вылился кувшин воды. Водопад жизни где-то рядом, но дотянуться до него я не могу.

Как пригласим мы дух в материю? Как вдохнем Улыбку Авроры в новый мир?

Я делаюсь чувствителен и плачу после своих неудач. Больше никаких синеглазых котят – особенно если их хватает лишь на один грустный взгляд. Только крысы, лягушки и пауки.

Брат Бенджамин уже ждет нас на том берегу; он сообщает, что чувствует себя чудесно и словно сбросил двадцать лет. Поистине, Флюид может все – но отчего его сила не желает проявить себя в моей работе?

Гроза, осветившая сегодня ночную террасу, страшно исказила лица мраморных истуканов, и на миг мне сделалось жутко от их общества. Но одновременно в мою душу упал луч света. Я понял наконец, в чем ошибка.

Отчего-то я решил, будто муху или стрекозу создать легче, чем человека. Так, может быть, обстоят дела для Высшего Существа – но не для меня. Сколь мало я знаю о мышах и пауках, и сколь многое – о людях! Не проще ли мне будет достичь цели, приступив сразу к задаче великой и сложной, но внятной во всех ее частях?

Флюид может все, повторяет брат Франц-Антон – и я знаю, что он прав. Путей и троп вокруг нас бесконечно много, но слабый человеческий ум не видит окружающего ландшафта во тьме своего неведения – до тех пор, пока не сверкнет случайная молния прозрения…

Сегодня я счастлив.

Один из кадавров сказал сегодня что-то похожее на “Пить” – или, быть может, это мои надежды заставляют меня различать слова в их предсмертном хрипе.

Вскрытия раз за разом показывают, что полученные из Флюида тела совершенно неотличимы от человеческих. Отчего же мне не удается создать пригодный к делу ум? Флюид не ошибается. Значит, что-то делаю неверно я сам.

Мне не дает покоя одна мысль. Мы, члены тайного Братства, дали клятву освободить человечество от мук. Но как можно победить страдание, не постигнув его природу? Сводя причины к материальным, мы сильно упрощаем дело – сколько богатых красавцев закончили жизнь, бросившись на шпагу, свою или чужую… Были, говорят, в восточных странах мудрецы, говорившие о причинах страдания. Но есть ли у боли причина иная, чем сама боль?

Мне не хватает сосредоточенности ума.

Вот что открылось мне во время ночных раздумий: говоря, что любой человек – “дитя своего времени”, мы имеем в виду, что он воспитанник не столько своих родителей, сколько толпы. Он созревает из чужих мнений, впечатлений, опыта – словом, из потоков Флюида, проходящих сквозь чужие умы и души. “Личность” – творение всего человечества или хотя бы значительной его части. Именно это должна учесть моя алхимия.

Уловить в свои сети поток Флюида, как бы окрашенного в цвета чужих душ, захватить внимание и веру других умов – и направить их в сердце кадавра. Только так можно заставить мир согласиться с моим актом творения. Сами люди должны оживить моего питомца – так же, как они оживляют своих детей, идолов, богов и святых. Лишь тогда Флюид обретет требуемый модус.

Вот путь. Но я не буду шарахаться из стороны в сторону. Сперва следует составить подробный и выверенный во всех деталях план. Многое нужно взвесить не единожды, но трижды.

Не спешить, только не спешить.

Брат Франц-Антон пишет о серьезных проблемах, омрачивших наши опыты на том берегу. Несколько лучших медиумов мертвы. Созвездия нам не по зубам.

Но в наших планах это ничего не изменит – исход уже необратим. Следует полностью сосредоточиться на поставленной задаче.

В Париже все идет как задумано. Но боюсь, что смутой дело не кончится – брат Бенджамин посеял такой ветер, который будет приносить хорошие проценты не один десяток лет. Верно говорят – когда появляется много свободных умов, впереди великая война. Ибо лишь в ней они обретут окончательную свободу от темницы тела.

Рыцарь Справедливости сказал сегодня, что практики Мальтийского Ордена по высшему сосредоточению восходят в своей сути к учению бритоголовых монахов. Брат Франц-Антон тоже говорил, что этому учат на Востоке.

Перебравшись на тот берег, изучу сии науки глубоко.

Сегодня, обдумав все в последний раз, стал действовать. Мой план подробен и точен; колебаться уже не следует – только неукоснительно выполнять.

Я начал с того, что незаметно исправил один из оставленных на подпись приказов по производству в офицеры. Добавив пером несколько крошечных черточек, я сделал из половинки слова, перенесенного на другую строку, новое живое существо по имени “подпоручик Киж” (ах, если б и в лаборатории все было так просто).

Я на всякий случай придал содеянному вид описки, могущей быть истолкованной двояко – чтобы не засекли беднягу писаря за подлог, если фокус не пройдет. А потом запутал дело еще сильнее, зачеркнув строку с новорожденным – и дописав сверху “Подпоручик Киж в Караул”.

Когда наступила ночь, глухая и безлунная – я, зная, что приказ мой уже переваривается медленным умом канцелярии, совершил следующее: спустился из окна, держась за канат, почти до середины стены – и, повиснув над кустами, закричал громким, как возможно, голосом “Караул!”.

Через минуту я был уже в своей спальне. Как отрадно, что тело мое еще позволяет подобные упражнения!

На следующий день я потребовал доклада, кто кричал “Караул” под моими окнами. Замысел мой прост, как все умное: Кижа-описку могли бы позабыть, но офицера, назначенного лично императором в караул – уже нет. А если в эту же ночь неизвестный прокричит “Караул” под императорской спальней?

В умах дознавателей будет посеяно следующее: в караул назначен Киж, Кижа нигде нет. Под окном кричали “Караул”, кричавшего тоже нигде нет. Верно, “Караул” и кричал этот Киж – кто же еще?

Одно зацепится за другое, пойдут толки – и смятенные умы оплодотворят друг друга. Эти круги на воде будут отныне воспроизводить себя сами – но я намерен помогать им при каждом случае.

Чтобы не посмели свести все к недоразумению, изобразил великий гнев. Разбил стеклянную ширму, ущипнул беднягу адъютанта. Он покраснел, улыбнулся – и посмотрел на меня так, что покраснел уже я. Я до этого и не подозревал, что он le bougre, или, как говорят у них в казарме, жопник. А ведь я присматриваюсь к людям… Верно, впредь надо будет принюхиваться.

Кстати, отчего любителей этого сурового солдатского удовольствия называют по-французски “болгарами”? Обратное было бы понятней. Видимо, История еще не открыла нам всех своих тайн.

Только что доложили – “Караул” кричал подпоручик Киж, коего ищут, но не могут найти. Все совершилось, как задумал.

Велел, как отыщут, сослать в Сибирь пешком – и приказ о сем вывесить везде, где возможно.

Теперь я не дам им его забыть.

Брат Франц-Антон сообщает, что медиумов потребно будет скрыть “наверху” – там же, где мы возведем сокровенный Храм. Он не может объяснить причину в письме. Обещает рассказать при встрече и зовет скорее присоединиться к Братству на другом берегу.

Брат Бенджамин построил новую стеклянную гармонику и жаждет сыграть на ней лично для меня. Сердечные мои друзья, как не хватает мне вас на севере… Думаю о вас со слезами на глазах. Как одинок я среди здешних осин, на каждой из которых висит по хорошему иуде!

Императору, однако, сложнее устроить побег – ибо он есть заключенный, охраняемый сотнями часовых, отмечающих каждый его чих и движение. Но я придумал поистине изящный выход. Здесь мне поможет мой Киж – он, верю, созрел уже достаточно для того, чтобы шагнуть из небытия в бытие.

Его истории позавидует иной искатель приключений: был опиской, сделался офицером, потом сосланным злоумышленником. Вернулся, женился на фрейлине, произведен в капитаны, потом в полковники, а скоро будет и генералом. Он стал уже и отцом – что, замечу, вблизи казармы нетрудно даже для призрака. Совсем живой человек. И хоть никто его не видел глазами, умственно его касались многие.

Шпионы доносят, что его принимают за родственника Олсуфьева. Другие называют его беглым шуаном. Словом, про него ходят легенды.

Теперь осталось перейти к финалу.

Чтобы родиться, Кижу придется умереть. А поскольку он не человек, а умственный вихрь, возникающий во множестве сознаний, смерть его будет заключаться в том, что вихрю этому придется покинуть приютившие его головы, как душа покидает тело. Эту искусственно выращенную душу я и предполагаю пригласить в гости, чтобы оживить созданный мною кадавр.

Сейчас о Киже знают многие – но думают о нем лишь изредка и случайно, как о любом другом человеке. Смерть его и похороны нужны для того, чтобы о нем вспомнили все – одновременно и вместе.

Как только вихрь Флюида обретет требуемую плотность, я уловлю его, отделю от основы – и направлю в грудь своего нового создания. Именно этого легчайшего касания, этой капли эссенции и не хватало моим опытам до сих пор.

Итак, сегодня свершилось.

Хоронили Кижа. За лакированным гробом на лафете несли ордена, шел полк с опущенными знаменами, ехали кареты. Рыдала безутешная вдова. Отдавал честь малыш сынишка. Толпа напирала со всех сторон.

Я выехал на мост на жеребце, черном, как зрак ночи. На голове моей была Шляпа Могущества, скрытая в черной треуголке – дар Франца-Антона. Когда гроб везли мимо, я поднял над головой Жезл № 2, симпатически связанный с камерой в моей лаборатории.

Я почти телесно чувствовал поток связанных с Кижем прощальных мыслей, витающий над головами (служил, любил, обласкан императором, заговор, измена… многие шептались, что, снисходя к прежним заслугам, император велел бедняге принять яд, чтобы сохранить наследство вдове… чего только не думали о покойном). Но стоило мне воззвать к силе Флюида, как поток этот замкнулся на мне – и устремился в мой Жезл.

Словно невидимый вихрь поднялся над толпой – и, свернувшись в узкую воронку, втянулся в мой алхимический инструмент. Но сию картину видел оком мудрости один лишь я; для толпы же происходило иное.

Я держал Жезл как шпагу. Он действительно походит на нее блеском и длиной – так что все обратившиеся ко мне бесчисленные лица увидели: император салютует усопшему. Немало было таких, кто прослезился – и дал мне дополнительную силу.

Жезл завибрировал в моей руке; уловленный им вихрь Флюида устремился в лабораторию, где в стенной нише висел на цепях кадавр, подключенный к магнетическому баку.

И когда, глядя на салютующего шпагой императора, площадь глухо заволновалась, я узрел оком мудрости, как кадавр в моей лаборатории открыл глаза.

Через полчаса я был уже там.

У него мое лицо, мое тело… Создавший его Флюид весь прошел через меня, так что в известном смысле он и я – одно. Страшно было смотреть в его глаза. Но еще страшнее – услышать первые его слова:

“Мука! О, мука жизни! За что, аспид, ты обрек меня на жизнь и смерть?”

Никакого ликования от удачи не осталось в моей душе; осталась только грусть. Я вспомнил то, о чем думаю теперь постоянно. Все тайные братства Земли хотели сделать людей счастливыми, не понимая до конца ни человеческой боли, ни счастья. Поэтому они лишь множили страдания.

Разве может доктор вылечить не понятную ему болезнь? Безумно даже надеяться достичь в таком деле успеха. Вот что нужно прояснить окончательно, вот чему следует посвятить усилия души – вижу теперь, что эта алхимия важнее всех прочих. Надеюсь, у меня будет для нее время.

“Так ты не рад жизни, братец?” спросил я.

Киж отрицательно покачал головой – но я подметил, что глаза его блестят наихитрейшим образом. Я тут же понял: он мало того что рад до безумия, но хочет еще и получить от меня солидную компенсацию за свою удачу. Поистине, какую еще аниму можно уловить в нашем сыром северном воздухе, среди воров, заговорщиков, пьяниц и гниющих по болотам трупов?

“Изволь, мой друг”, сказал я мягко, “ловлю тебя на слове. Я позволю тебе вернуться в небытие. Для того я тебя и создал”.

Его лицо исказилось ужасом.

“Не пугайся, не пугайся”, продолжал я. “Если ты выполнишь назначенное мной, я оживлю тебя вновь”.

“Как ты оживишь меня?”

“Той же силой, что создал”.

“Сумеешь ли ты это сделать?”

“О да”, ответил я без колебаний. “Ибо ты уже есть, и снова затянуть тебя в глину мне несложно. Ты будешь награжден за свою службу. Ты и твое потомство. Император не обманет”.

“Клянешься?”

Отчего-то мне показалось, что он пьян. Возможно, я и сотворил его таким.

“Клянусь”, ответил я.

Киж несколько раз моргнул.

“Другого выхода ведь нет?”

Я развел руками.

“Что мне нужно сделать?” спросил он.

Он хоть и пьян, а разумен, подумал я, и соображает проворно. Нет, не зря я столько лет повышал его в чине.

Киж верит, что я верну его к жизни в счастливом месте. Правда, его представления о счастье вульгарны донельзя, но в этом не моя вина. Чувствую уже, что взвалил на себя еще одну великую ношу…

Несколько минут я сидел в неподвижности, размышляя о прочитанном.

Я никогда не придавал большого значения своему происхождению, считая его просто счастливым – или несчастным – лотерейным билетом, выпавшим мне при появлении на свет. Но теперь выходило, что билет был… не то чтобы фальшивым, раз по нему давали выигрыш, но каким-то очень сомнительным.

Чей же я потомок? Лабораторной крысы?

– Ты потомок Павла Великого, – сказал Ангел Воды.

– Если я потомок Павла, – отозвался я, – то почему ношу фамилию де Киже?

– «Де Киже» означает «созданный из Флюида».

– Так почему я тогда потомок именно Павла, а не Кижа?

– Потому что Павел и Киж – это одно и то же. Павел сотворил Кижа по своему образу и подобию. Это был его физический двойник, а после переселения в Идиллиум они как бы стали одним потоком Флюида, поочередно проявляющим свои противоположные аспекты. Трагизм – вернее, комизм ситуации был в том, что личность Кижа, уловленная шпагой Павла в гнилом петербургском эгрегоре, оказалась примитивной и низменной. Это был некий усредненный петербургский прапорщик – туповатый пьяница, склонный к распутству, но не лишенный хитрости. Мало того, у него были даже известные способности по управлению Флюидом, унаследованные от создателя.

– Какие?

Ангел улыбнулся.

– Ты об этом еще узнаешь. Скажем так, они произвели впечатление на самого Павла, которого вообще-то было трудно удивить. В общем, никакой технической разницы между потомством Павла и Кижа не существует. Поэтому Павлу оказалось несложно выполнить первое обещание, данное Кижу в обмен на его самопожертвование.

– Что он обещал?

– Ты мог бы догадаться. Он обещал, что роду де Киже будет принадлежать высшая власть в Идиллиуме. Это обещание неукоснительно исполняется – все Смотрители носят фамилию «де Киже». Правда, несколько поменялся смысл выражения «высшая власть».

– А почему наш род… Если это вообще можно назвать родом… Почему он такой большой? Де Киже в Идиллиуме можно найти почти под каждой крышей.

– Отнюдь не первый случай в истории, – ответил Ангел. – Чуть ли не четверть жителей Центральной Азии – прямые потомки Чингисхана. Это связано со сластолюбием древнего властителя – и с широкими возможностями по его удовлетворению, которое давала административно-кочевая деятельность. На войне и в любви Чингисхан мыслил табунами, и в последнем отношении Киж оказался весьма на него похож.

– С Чингисханом понятно, – сказал я. – Но откуда такие возможности появились у Кижа? Он же вроде не был завоевателем.

– Не был, – согласился Ангел. – Но Павел дал ему в Петербурге еще одно ручательство, которое оказалось несколько легкомысленным. Он обещал, что Кижу будут принадлежать красивейшие женщины нового мира. Прельстил его, так сказать, обещанием гурий… Павел говорил метафорически. А Киж понял все буквально – и, когда Павел вернул его к жизни в Идиллиуме, в первую очередь напомнил именно об этом.

– И чем кончилось? – спросил я.

– Кончилось? С этого все только началось. Павел был воспитан в традициях романтического рыцарства и не мог взять назад свое слово – особенно данное человеку, согласившемуся за него умереть. Для Павла настали тяжелые дни. Ему приходилось постоянно заводить интрижки с фрейлинами и красавицами. Те, конечно, не могли устоять перед чарами великого алхимика. А цветы наслаждения срывал за него Киж – поскольку их сходство было абсолютным.

– Как Павел согласился на такое?

Ангел засмеялся.

– Павла мало интересовали телесные радости. А ходившая о нем куртуазная слава весьма устраивала его в качестве одной из масок, которые он так любил. Легенда о Галантном Алхимике, все эти «пятьсот любовниц Павла Великого» и прочие мифы берут свое происхождение именно здесь. Киж оказался не только любвеобилен, но и плодовит. Многочисленные «бастарды Павла Великого» получали фамилию «де Киже». Но это было не уловкой, обычной в таких случаях, а прямым указанием на подлинное отцовство.

– Значит, я на самом деле все-таки потомок этого Кижа?

– Повторяю, правильнее считать, что ты потомок Павла, – сказал Ангел. – Киж был его точной физической копией, сохранившей даже его недуги. А личность Кижа не имеет к тебе никакого отношения. Создание Кижа – важнейшее событие в жизни Павла, Алекс. По сути, именно этот алхимический акт мы и воспроизводим в ритуале Saint Rapport. Это был акт подлинного творения. Опыт Павла оказался не просто успешен, а чересчур успешен.

– Что значит – «чересчур успешен»?

– Знаешь, есть такая пословица – «первый блин комом». Ком – это шар. То есть нечто такое, из чего можно нарезать много-много блинов. Смысл выражения в том, что в первый опыт часто вкладывают излишне много сил, и результат оказывается, как бы сказать… Чрезмерным.

– В каком смысле?

– В том, что, несмотря на воскрешение Кижа в Идиллиуме, первоначальному Кижу так и не удалось до конца умереть в Петербурге.

– Как это?

– Он вышел у Павла слишком живучим. Практически бессмертным. Его физическое тело было очень трудно убить. А тонкие оболочки – те, что называют эфирным и астральным двойником – оказались настолько прочными, что ни одна сила на Ветхой Земле не могла их разрушить.

– Но его все же убили?

– В некотором смысле да, – сказал Ангел. – А в некотором – нет. То, что я скажу тебе сейчас, – одна из самых тщательно охраняемых тайн дома Романовых-Гольштейн-Готторп-Гогенцоллернов. Понадобилось сто семьдесят два удара табакеркой в висок, чтобы Киж только потерял сознание и прекратил сквернословить. Его тело расчленили, но сердце продолжало биться еще трое суток… С физическим телом заговорщикам удалось кое-как справиться, растворив его в кислоте, но тонкая оболочка Кижа оказалась неубиваемой. Нерастворимой, так сказать, в мировом эфире. Мало того, она как бы прикипела к месту убийства, оказавшись привязанной к спальне Павла своего рода энергетическим поводком. И призрак Кижа действительно бродит до сих пор по коридорам Инженерного замка.

– То есть призрак, о котором говорил Алексей Николаевич – это Киж?

– Конечно. Как ты думаешь, почему несуеверные Романовы покинули дворец, построенный с такими затратами? Почему они отдали его под училище и стали обдирать с него серебро и мрамор?

– Не знаю, – ответил я. – Наверно, из-за цареубийства.

– Цареубийство в Ветхой России всегда было нормой. Призраками царскую семью не удивить. Но если со своим бесплотным родственником Романовы еще смогли бы сожительствовать, зажигая ему в дворцовой церкви свечки и лампадки, то Киж по своим проявлениям больше напоминал демона, чем мирное привидение. Он…

Ангел запнулся, словно не решался продолжить.

– Что он?

– Он был создан из такого переизбытка Флюида, что мог даже приобретать физическую телесность. Делать то же самое, что ты сделал с рукой во время опыта в парафиновой ванне. Киж мог на короткий срок оплотняться всем телом. Или материализовать небольшую свою часть – но уже надолго. Если ты вспомнишь, что у Кижа было больше пятисот любовниц, ты без труда догадаешься, с какой именно частью своего тела он это проделывал. А у Романовых были дети. Дочери. Понимаешь?

– Что же он за монстр? – недоверчиво прошептал я.

– Он не монстр, – ответил Ангел. – Просто дитя своего времени. Павел создал его главным образом из Флюида, выделенного гвардейским полком – на площади в то время были одни унтера. Киж и не мог получиться другим. В этом нет его вины. Теперь понимаешь?

Я отрицательно покачал головой.

– Павел, как и обещал, оживил Кижа в Идиллиуме, – продолжал Ангел, – но новое бытие бедняги оказалось неустойчивым и зыбким, потому что его незримая неубиваемая основа осталась в Петербурге. Киж успел наплодить здесь потомства, но после смерти новой физической оболочки дух его обрушился назад – в ту самую спальню, где он был убит.

– Хорошо, – сказал я. – Это очень интересно. Но все равно ничего не сходится.

– Что не сходится?

– Пускай Киж прикован к месту своей смерти в Михайловском замке на Ветхой Земле. Но ведь там был не Киж. И руку в парафин опускал не Киж, а я!

Ангел улыбнулся.

– Алекс, – сказал он, – вспомни, кто ты. Твое имя – Алексис де Киже. Другими словами, ты тот самый поток Флюида, из которого Павел когда-то создал своего первого гомункула. Но отделить этот поток от самого Павла невозможно, поэтому ты потомок не столько Кижа, сколько Павла. Он – исток реки, а ты – ее устье. Эфирное тело Кижа, прикованное к Инженерному замку, – тоже часть потока. Если угодно, река в ее среднем течении. Таков корень, откуда растешь ты и весь ваш род.

– Спасибо.

– Из-за этого твое сознание может соскальзывать в неуничтожимую оболочку Кижа и одушевлять ее. То же самое способны делать все другие Смотрители из рода де Киже. Поэтому, хоть они мало походят друг на друга, в парафине всегда отпечатывается одна и та же рука. Рука изначального Кижа. Она же рука Павла, потому что внешне они были неотличимы. Это, если угодно, ваш родовой аттракцион. Нечто, придающее вашей фамилии поистине царское величие.

Некоторое время мы молчали – и я с наслаждением следил за тем, как последние осколки ледяного ужаса, совсем недавно заполнявшего мою грудь, тают от эха этих слов.

– Теперь ты успокоился? – спросил Ангел.

Я кивнул.

– Почему, спрашивается, нельзя было меня предупредить?

– Потому, – ответил Ангел серьезно, – что это не помогло бы. Видишь ли, нет никакой возможности доказать, что мой рассказ – не посмертная хитрость призрачного Павла, прячущего от себя страшную правду.

У меня екнуло в груди.

– Черт, – простонал я. – А вот это зачем надо было мне сейчас говорить?

Ангел захохотал. В этот раз он смеялся долго, очень долго – и мне показалось, что он разрастается надо мной в огромную электрическую тучу, откуда вот-вот ударит молния. Но все кончилось иначе – небесный хохот словно бы истощил его, и часовня вернулась к своему прежнему виду. Ангел сжался до размеров своей статуи – и я понял, что наш разговор обессилил его.

– Будь достоин своей великой свободы, – сказал он. – Завтра в Михайловский замок прибывает твой новый ментор Менелай. Он обучит тебя управлять Флюидом. Как только ты приобретешь необходимый минимум навыков, мы встретимся вновь. Приступай к тренировкам немедленно и ни на что не отвлекайся.

– Хорошо, – сказал я. – Могу я задать еще один вопрос?

– О чем?

– О Юке.

– Что ты хочешь спросить?

– Помните, вы спорили с другими Ангелами? Я не понял, почему вы сказали, что она – проекция моего сознания.

– Мы все проекции сознания друг друга, – сухо ответил Ангел.

– Но вы говорили, Оленьим Парком занимается Департамент Воды. И поэтому вы…

– Забудь про Юку и Олений Парк. До того как ты завершишь тренировку, не смей даже думать ни о чем постороннем. Тем более о женских юбках.

– Но…

– Забудь хотя бы до конца занятий с Менелаем, – повторил Ангел. – А еще лучше – совсем. Теперь иди.

Я поклонился. Когда я снова поднял голову, Ангел стоял на своем прежнем месте в углу.

Выйдя из часовни, я поглядел на статую Павла Великого у входа. Павел держал в одной руке длинное копье – офицерский эспантон. Палец другой его руки был приложен к губам.

Павел советовал помалкивать, но стоящий рядом Франклин не слушался – и тихо-тихо пел.