Вы здесь

Смородинка (сборник). А ночь была задушевной (Л. С. Батигова, 2014)

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.


©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

А ночь была задушевной

Памяти бабушек моих

Когда в Баку дует ветер, как никогда лучше ощущаешь вечность. Особенно ясно она чувствуется в пустынных селеньях Апшерона близ моря. Сотни и тысячи лет назад такой же ветер перекатывал тяжелые волны и поднимал бури песка на этой выжженной солнцем, соленой любимой земле.

…Старая женщина с отекшими ногами медленно ступала по нагретому за день песку. От него остро пахло йодом, и запах этот крохотными иглами пронизывал измученные астмой бронхи.

«Сдала ты, Тамара, – усмехнулась женщина самой себе. – Ноги тебя не слушаются. А ведь раньше…»

Раньше Тамара была Томной Томой. Так шутя называла ее мать, когда была в хорошем настроении. Имя обещало стройное порывистое тело, загадочный блеск глаз и веселые искорки в волосах. Фигура действительно удалась, волосы тяжелой непослушной копной с трудом смирялись перед самой крепкой расческой, а блеск в глазах был скорее напряженным чем пленительным. Иногда в них появлялось что-то обволакивающее и нежное. Тогда мать легко шлепала Тамару по крепкой руке и смеялась:

– Так бархатно не на меня будешь смотреть!

Сколько Тамара не помнила себя, мать всегда вставала засветло. Во дворе их небольшого дома она аккуратно бороздила грядки, рыхлила в руках комковатую землю и высаживала рассаду болгарского перца и баклажанов. Когда появлялись всходы, мать аккуратно прищипывала лишние побеги, чтобы растение не тратило сил на сочную матовую зелень, а отдавало их упругим черным и зеленым плодам. Зато как было весело набирать в подол поспевшие глянцевитые баклажаны и толстые яркие перцы. Мать пекла их на прокопченной решетке, которую аккуратно размещала на маленьком примусе, и все сокрушалась, что не удается вырастить помидоры. Они требовали больше ухода, а может другой земли.

Мать осталась вдовой в неполные 37. Жизнь ее за отцом была хоть и трудовая, а все же веселая и сытая. Тамара помнила как в день ее рождения, 27 сентября, отец приволок откуда-то большого рыжего барана и длинный куст розы с пыльными розовыми цветами.

– Ну, вот, доченька, – весело обьявил он, выкопав ямку, – тебе сегодня исполняется 5 лет. Эту розу я посажу здесь в твою честь. А из барана сделаем шашлык.

– Ой, папочка, не надо, не надо шашлык. Посмотри, он не хочет, он такой красивый.

– Кто красивый?! Баран?! Да он будет просто счастлив стать шашлыком в день рождения моей замечательной дочурки. Это ты у меня красавица. Вот так. Посыпь землей. Это роза сорта «Мадам де Сталь». А мы назовем ее в честь тебя «Мадемуазель… нет, царица Тамара!» А, как тебе?!

Баран задумчиво посмотрел на розу и принялся жевать серо-зеленые листья.

– Папа, посмотри, барашек розу ест. Он голодный? А можно я ему мою кашу дам?

– Ах, ты моя умница. Отец трепал Тамару по смуглой щеке.

– Ты моя самая красивая, такой как ты не найти и в раю, – напевал он старинную песню, подвязывая виноградники.

– Ты моя самая красивая, такой как ты не найти и в раю, – напевал он, правя статьи по биологии.

– Ты моя самая красивая, такой как ты не найти и в раю, – напевал он, когда за ним пришли ночью.

Он умер под следствием в 38-м. Мать, осунувшаяся и побледневшая до прозрачности, прошелестела тонкими губами:

– Слава Богу. Не мучился.

И это было все. Все, что слышала Тамара от матери об отце.

И все же он остался с ними. В посеревших от времени и от беспрестанного вытирания их тряпками комоде и круглом столе, в штопаной зеленой скатерти с бархатными фестонами, в этажерке с отцовскими книгами, в вазонах с разноцветными фиалками на окне его комнаты, в иссохшем материнском теле, в ее ночной тоске и измученном любовью сердце.

«Мадам де Сталь», – усмехнулась женщина, перетирая в руках пушистые листья бессмертника. Он упругими волнами стлался по песку. – А, ведь прижилась здесь английская красавица. По вкусу пришлась ей соленая каспийская почва. Не роза, а загляденье!

Еще долгие 22 года появлялись на ней чудесные бутоны. Издалека они напоминали растрепанных красавиц в розовых платьях с серебряными воланами. А потом на темных листьях выступили блестящие точки, будто капли пота на утомленном лице. Мадам де Сталь, Царица Тамара устала пить соленые соки апшеронской земли. Прощайте, розовые платья с серебряными воланами!

Тамара благодарно обвела глазами серо-зеленые кустики бессмертника и полыни. Отец называл их настоящими маленькими хозяевами соленых песков – галофитами.

– Вот, смотри, доченька, – срывал он тонкую былинку, похожую на замшевое котячье ушко – это бессмертник-сухоцвет. Его цветы хранят свою красоту долгие годы. Это полынь-емшан, – отец гладил аккуратные серебристые кустики, – в старину ею лечили заразные болезни, а одного из полынных родственников ты любишь есть с сыром и свежим хлебом.

– Тархун?! – смеялась Тамара.

– Так точно, моя царица.

– А это тамариск. – Отец любовно оглядывал дымчато-багровые круглые кусты. Они упорно лезли из слежавшегося окаменелого песка и походили на лохматые головы дирижеров после концерта. – Запомни их, дочка, они не боятся ни ветра, ни соли, ни песка.

Тамара уносила домой целые ворохи прибрежной травы. Но серел в комнате дымчато-багровый тамариск, и поникала полынь, сжимаясь в обыкновенные травяные пучки. От них потом тонко пахло лекарством и пылью, и мама ворчала, что из них постоянно что-то сыплется. Только бессмертник гордо выглядывал из синей фарфоровой вазочки. Сухие янтарные цветы его чуть покачивались от ветра, и Тамаре казалось, что ее комната наполняется звоном.

Вообще Тамара жила звуками и запахами. Разве можно было забыть шуршание крепдешинового платья, которое мама сшила ей к выпускному?! Оно было сине-фиолетовое с нарядным воротничком, и мама, прилаживая его, объясняла Тамаре, что это старинные кружева ришелье, что сейчас уже мало кто их делает, и вообще, молодые не хотят утруждать себя рукоделием. А какие раньше были скатерти! Вышитые гладью, английским шитьем, филейной строчкой. Тут мама закатывала глаза и махала рукой, сокрушаясь о непроходимой лени и бестолковости подрастающего поколения. Приладив воротничок, она придирчиво оглядывала Тамару и подносила к глазам платок, не в силах сдержать слез при виде молодой красоты. Тамара чмокала мать в щеку и выбегала из дома так стремительно, что пожилая кошка Хани недовольно вздрагивала на лежанке и потом долго укоризненно била хвостом.

А потом была любовь… И свадьба. И голубые звезды на низком августовском небе. И сильные руки сжали девичьи запястья…

– Ты меня любишь?

– Да, да, да!

– Навсегда?

– Вот глупая! Конечно, навсегда!

А потом родился сын. Тамара подолгу вдыхала родной молочный запах, гладила рыжеватые кудряшки на затылке. Выходила из комнаты и почти сразу же возвращалась, не желая ни на минуту расставаться с властно-крикливым и уже бесконечно любимым существом.

Тамара жарила рыбу на газовой печке (это было чудо после примуса). Рыба немедленно взбухала масляными пузырями, покрывалась золотистой корочкой. Тамара крошила салат, развешивала пеленки во дворе. Ворох маленьких тряпочек враз высыхал и чуть потрескивал от жара, будто потягивался на солнце.

А потом опускалась ночь, наполненная цикадами, комарами и любовью.

– Ты меня любишь?

– Да.

– Навсегда?

– Сегодня навсегда.

– Как это?

– Вот глупая. Спи давай.

От отца осталось немного вещей. Полное собрание сочинений Ленина и книги по биологии на этажерке, маленький ночник в виде кареты. Тамаре казалось, что только в такой легкой бирюзовой с золочеными ободками карете должна была приехать на бал Золушка. Но потом ночник выцвел, с ободков сошла позолота, и карета приобрела стойкий сероватый цвет. Еще оставалась толстая палка-трость, мягкая фетровая шляпа и репродукция «Лунной ночи» Крамского на стене. Мать почему-то считала изображенную на картине женщину отважной бездельницей. Объясняла она это тем, что женщине, очевидно, нечего делать весь день, раз у нее ночью есть силы шастать по саду и прохлаждаться на скамейке. А отвага ее выражалась в том, что не каждая решится сидеть одна ночью в саду, даже если он обнесен забором. Мало ли кто прыгнет сверху или из пруда кто появится! Эти вещи со временем тоже приобрели серый оттенок.

Мать была стойкой. Тамара не помнила, чтобы она долго плакала. Слезы, по ее мнению, были слишком едкой водой, чтобы поливать ими без того солоноватую землю. Для нее в жизни существовал только долг. Надо вырастить дочь, надо каждый день готовить обед, надо содержать дом в чистоте и уюте, надо справляться о здоровье родственников, надо перетирать в руках, рыхлить, мотыжить комковатую землю, высаживая баклажаны и перцы, надо ездить на работу и выстукивать на машинке чужие статьи и приказы. И со всем этим мать справлялась безропотно, легко неся свое узкое тело из дома в сад, на работу и снова в дом на кухню к газовой горелке и швейной машинке.

Лишь когда мать опустили в землю заметила Тамара глубокую складку, словно шрам на переносье, искореженные работой непривычно застывшие руки. И складка, и руки были серого цвета, будто посыпанные грязной солью.

Матерей не выбирают, но если можно было, Тамара все равно выбрала бы ее, свою горемычную, немного порадовавшуюся на этом свете.

А потом надо было снова убирать, готовить, провожать сына в школу, работать, подметать осенние палые листья в саду.

– Ты меня любишь?

– Нет.

– Как?

– Вот глупая. Так.

…Тамара вздрогнула. Сухая веточка оцарапала ей ногу. Сын давно сигналил ей из машины. Пора было возвращаться.

…Старая женщина медленно поднялась и пошла к машине. К подолу ее платья прицепились несколько веточек тамариска и множество мелких ракушек. От них тянулся длинный тусклый след, который даже на вид казался солоноватым.

Море шумело спокойно и четко, как здоровое человеческое сердце. Сухие звезды бессмертника покачивались на ветру. Но они уже не казались янтарными. На все вокруг лег ровный и строгий сумеречный свет.