За 13 дней и 1500 киллометров до (…)
– Я так привыкла говорить, что ты мой брат… Кажется, сама начинаю в это верить…
Нюра сидит за кухонным столом и смотрит. Снизу вверх.
– Верь. Тогда остальным будет проще поверить.
– Они и так все верят. И тётя Зоя тоже. Она больше не приходит… Ты извини… Я не могу тебя ничем накормить… Я не умею готовить…
Два шага к окну: двор. Солнце. Жара.
– Не переживай. Кое-что ты делать умеешь. Одежду мою постирала. Видишь, какая ты умница…
На её лице робкая улыбка:
– Ну это просто.
– Не так уж и просто. А готовить я и сам могу.
Два шага от окна: полки с посудой. Кастрюли. Сковорода. Тарелки. Дверца шкафа: картофель, мука, соль.
– Ты пробовала когда-нибудь суп-пюре из мидий?
– Нет.
– Лазанью с морскими гребешками и креветками?
– Нет… а что это?
– Я угощу тебя. Сегодня.
– Я не знаю, где всё это взять…
– Я знаю. Здесь есть где-нибудь супермаркет?
Пожимание плечами.
– Большой магазин?
Пожимание плечами:
– Извини, не знаю…
– Зачем ты так часто извиняешься. Не нужно. Мне тебя не в чем винить.
Робкая улыбка:
– Я не знаю, где большой магазин…
– Ничего. Я сам найду. Узнаю по телефону в справочной.
– У меня нет телефона.
– На улице есть. Пойду прямо сейчас. Прогуляюсь.
Рубашка и штаны пахнут дешёвым стиральным порошком. Но… они чистые. Нюра чуть краснеет:
– У тебя верхняя пуговица оторвалась… Но я не умею пришивать…
– Ничего. Всё равно жарко.
Носки. Пыльные кроссовки. Пояс-сумка. Недавно всё это принадлежало ремонтнику железнодорожных путей. Теперь не принадлежит.
Нюра провожает до дверей. Протягивает руку:
– Вот… Возьми… Это моя пенсия…
– Мне не нужны деньги.
Нерешительно опускает зажатые в кулаке купюры.
– Я же угощаю… Ты шоколад любишь?
Кивает.
– Я принесу самый лучший.
Поворот ключа в замке.
– Я скоро буду.
– Ты на самом деле с Севера?
Нюра моет посуду. Тарелки одна за одной выстраиваются на сушилке, роняя немногочисленные капли.
– Лазанья понравилась?
– Очень вкусно… Спасибо… Не хочешь говорить, да?
Кап-кап-кап-кап
– Скажем так: я издалека.
Последняя тарелка занимает своё место в строю. Чиркает спичка. Через время начинает шёпотом ворчать чайник.
– Можно ещё вопрос?
– Можно. Даже не один.
В двух чашках пакетики с чаем ждут кипятка. Нюра присаживается на краешек стула по ту сторону стола. Какое-то время молчит. Потом:
– У тебя шрамы на груди и на спине. Откуда?
Чайник выражает своё недовольство чуть громче.
– Меня хотели убить. Далеко отсюда, в большом городе. Убили, но не до конца. А моих друзей смогли.
Чайник начинает свистеть. Нюра встаёт, разливает кипяток по чашкам. Бросает в каждую по два кубика рафинада. Стоя спиной, спрашивает:
– За что?
– Думаю за то, что мы умели делать.
Нюра ставит чашки на стол. Снова занимает своё место напротив.
– А что вы умели делать?
Краткое молчание.
– Возьми свою чашку, Анна.
Взяла.
– Размешай сахар.
Размешала.
– Сколько кубиков ты положила?
– Два.
– Попробуй свой чай.
Отхлебнула.
– Ну?
Ещё раз отхлебнула:
– Он не сладкий…
Краткое молчание.
– А теперь помешай ложкой по часовой стрелке.
Ложка, стукаясь о стенки, совершила пять полных оборотов.
– Пробуй свой чай.
Попробовала.
– А сейчас?
– Сладкий. Очень.
– Теперь против часовой.
Ложка совершает обратное путешествие: пять, четыре, три, два, один.
– Пробуй.
Осторожно отхлебнула.
Смотрит, не мигая, с противоположного края.
– За это тебя хотели убить?
– Что с твоим чаем?
– Он солёный…
Отодвинула чашку от себя. Так ни разу и не мигнула.
– Это мелочь. Как бы фокус. Как бы. Не бойся. Пей свой чай. Он нормальный.
– Я лучше шоколад поем…
Шуршит обёртка. Хрустит на зубах шоколад. Потом:
– Все твои друзья так умели?
– Они много чего умели. Я же говорю – это мелочь. Фокус. Как бы фокус… У каждого был свой талант. Один из них, когда ему было двенадцать лет, сбил на спор «Челленджер»… Такой летательный аппарат… Это было давно… Его звали Аэро.
– А твой талант в чём?
Молчание. Тарелки уже почти перестали ронять капли.
– В том, чтобы не смеяться попусту. Иначе может кое-что произойти.
– Ты даже улыбаешься редко.
– Стараюсь.
Молчание. Невидимое золото.
– А зачем ты приехал сюда?
– Искал.
– Кого?
– Оставшихся.
– А они здесь? В этом городе?
– Я на это надеялся. Но их здесь нет.
Их нет нигде.
Ни в одном из городов.
Ни по одному из телефонных номеров, сохранившихся в потрёпанном блокноте памяти.
Все названия и цифры вычеркнуты. Замазаны чернилами.
– Что ты будешь делать теперь?
Та, которая называла себя Скво, однажды сказала: если у тебя вдруг вырастет третье ухо на голове – есть несколько путей.
Первый – сразу ампутировать это ухо, пока никто его не увидел. И никогда не узнать, зачем оно выросло и почему.
Второй – оставить всё как есть и до конца жизни торчать в цирке, ужасая или веселя публику.
Третий – создать свой цирк. Где все продолжают жить, не замечая, что огромной толпой бродят по кругу. По арене в лучах прожекторов. А во тьме, на зрительских местах, – ты.
Не торопись отрезать третье ухо. Вдруг оно не лишнее? Вдруг услышишь им то, что никто никогда не слышал?
Свой Цирк. Он у нас был. Улыбаться и смеяться без причины в нём нельзя.
– Я не понимаю…
Нюра опустила ложку в стакан и медленно помешивает почти остывший чай: пять раз по часовой стрелке. Пять раз против. И опять по часовой.
– И не нужно понимать.
Против часовой: пять, четыре, три, два, один.
– А я хочу.
– Значит, поймёшь. Потом. Вопросы кончились?
– Один ещё можно?
– Можно. Последний.
Ложка остановилась.
– Как тебя называли твои друзья?
Имя. Пылинка. Цифра в статистическом отчёте.
– А ты ещё не поняла?
– Поняла. Можно я тебя так буду называть?
Пауза.
– Можно.
Улыбка на её лице:
– Хочешь ещё чаю (++++)?