3
Временный мост, наведенный советскими саперами над рекой Прут, гудел и поскрипывал, перегруженный машинами и орудиями. Близился вечер. Войска томительно мешкотно тянулись через мост на ночлег – на первый привал в чужой враждебной стране, в ее не тронутых войной селах и городах.
Не было таких, кто бы не знал, что эта невзрачная речонка – государственная граница, откуда война началась. Но сейчас усталость, смертельная усталость гнала людей через мост на ночлег. И не много было охотников полюбоваться на этот рубеж. Что в нем особенного: мутная вода обмывает обломки взорванного бетона – только и всего! – играет в скрученной арматуре и резко меняет цвет, уходя в тень под мостом.
На войне и усталость плодит шутников. И сейчас тоже находились балагуры.
– Кто тут в зеленых околышах? Пограничной службе велено оставаться, окапываться! – развлекал людей артиллерист в темной от пота гимнастерке, рысцой трусивший рядом с орудием.
Притиснутый к перилам пожилой солдат раздражительно философствовал:
– Пусть теперь сами понюхают, какая она есть, фатальная.
«Тотальная?» – сообразил младший лейтенант Шустов, осторожно перегонявший на другой берег по скрипучему настилу свою спецмашину.
– Далече ли до Берлина, сестрица? – сострил Шустов, не изменяя твердо выработанной привычке задевать всех встречных девушек.
– Давай, давай! – отозвалась с хрипотцой регулировщица.
Славка Шустов только прищурился, узнав Дашу Лучинину. Ее лицо было нахмурено, обветренные губы потрескались, нежный пушок у розовых ушей казался седым от пыли. Вчерашние румынские солдаты тянулись без оружия восвояси, и Даша беспощадно оттирала их к перилам.
– Стороньтесь же, окаянные! Ваша война кончилась. Ведь сошьет Господь людей! – певуче выругалась регулировщица.
И вся она – в застиранной гимнастерке и узенькой юбчонке, знакомая младшему лейтенанту еще со времен Старобельска, от самого ее родного города, – показалась в эту минуту Шустову такой занятной, со своим хрипатым голоском, что он даже притормозил.
– Эй, гвардии курносая!
Но Даша, не взглянув, яростно отмахнулась флажком.
– Даша, Дашенька…
Только сейчас очнулась регулировщица и наконец увидела Шустова. Она рассмеялась, вспрыгнула на подножку, привычно козырнула.
– Вон куда вас определили!
– А куда, родненькая?
– Обомлеть можно – офицера посадили заместо шофера! Что, напросились?
– Так ведь – на спецмашину, понимать надо.
– Я и то думаю, нынче с полковником кто-то другой ездит, не Шустов, – язвила регулировщица.
В их вздорном препирательстве каждый без ошибки узнал бы поединок фронтового флирта, прерывавшийся на много дней по воле обстоятельств и снова возникавший в любой минутной встрече.
– А тебе, Дашенька, жаль меня? – поддразнивал молодцеватый офицер.
– Ох как жаль. Надолго вас доверия лишили?
– Говори лучше, где повстречаемся? В Бухаресте?
Неделю назад (еще до прорыва немецкой обороны на Днестре, но когда уже начала активно действовать авиация) Шустов примчался вдруг на мотоцикле за Дашей Лучининой. Регулировщица только что сменилась. Шустова она давно знала: лихой и балованный младший лейтенант из контрразведки, состоит при полковнике Ватагине.
– Лезь в «лукошко»! – приказал Шустов.
– А что случилось?
– Парашютиста сбросили! Сейчас возьмем…
– Не врете? А то, смотрите, не жить вам!
И не успела она опомниться, как он прокатил ее километров за двадцать. На шоссе был знакомый Даше загороженный участок со свежеподсыпанной щебенкой – младший лейтенант проехал прямо по осевой линии.
– Какой невыдержанный! – только и успела крикнуть регулировщица.
Эта нечаянная характеристика была как нельзя более меткой. Даша уже раза два с удовольствием попробовала бешеную езду с младшим лейтенантом. Крутой подъем, канава, быстрый разворот на вспаханном поле – дух захватывает! А Шустов еще хохочет. Все ему в шутку! Покажи ржаной сухарь – все равно будет весело.
В тот вечер они отдыхали на краю заросшего противотанкового рва. Младший лейтенант признался, что никакого парашютиста нет и в помине, все он выдумал, чтобы с ней, ненаглядной, побыть. Он вздумал с ходу целоваться, да, видно, грубо получилось – она ударила его по щеке. И вдруг заплакала.
– Что ты! Глупая.
– Знаю вас всех как миленьких.
Слезы его озадачили, но не дольше чем на минуту. Он решил, что заплакала она, потому что он – без подхода.
А в вечерних полях было чисто и приветливо. В небе стоял серп молодого месяца с яркой звездой невдалеке. И Шустов легко перестроился, стал говорить глупости вроде того, будто глаза у Даши гипнотические, отчего все машины и останавливаются перед ней.
Даша улыбнулась и запела тоненько:
Я сидела и мечтала
У открытого окна.
Чернобровая, в лохмотьях,
Ко мне цыганка подошла…
– Что загрустила, Дашенька? Былое и думы?
Даша взглянула на него: перочинным ножом он зачищал бронзовый провод, и медаль на его гимнастерке покачивалась, как маятник.
Подошла, взяла за ручку:
«Дай на ручку погляжу,
Я, что было, то узнаю,
Все, что будет, расскажу…»
Если б знал Шустов все, что стряслось с Дашей… Как проводила маму после бомбежки в больницу, а братишка пристал к войскам, ушел… Не было весточки от отца, сгинувшего в первые месяцы войны. Даша пришла на призывной пункт, просила, чтоб ее взяли. Три ночи она просидела на пороге военкомата. Ее определили в ВАД. Она испугалась. Ей сказали: «ВАД – это военно-автомобильная дорога. Будешь регулировать движение». И это оказалось страшно спервоначала – стоять на степном перекрестке ночью во тьме, освещенной сигнальными ракетами. И только, слава богу, так шумела на ветру жесткая плащ-накидка, что ничего не было слышно вокруг…
– Маму вспоминаешь?
Даша промолчала. Он взглянул внимательно. Ничего такого особенного: сероглазая, с розовыми ушками, с ершистыми бровями…
Мог ли он догадаться, какие страшные видения вызывает он своими глупыми расспросами… Когда посыпались бомбы, Даша с мамой зарылись в землю на бахче, а хата затрещала жарким пламенем.
– А от отца весточки получаешь? – допытывался Славка.
– Получаю.
Но Славка и тут ничего не понял. Он заглянул в лицо девушки – из глаз катились слезинки, вразбежку, как попало.
– Где он воюет?
– На Могилевском направлении. Ну, чего пристал?
– Что ты озлилась? Я к тебе с хорошими мыслями.
Но не успел он высказать свои хорошие мысли, как вдруг остановилась перед ними на безлюдном шоссе штабная машина, это нечаянно наткнулся на них Славкин начальник – полковник Ватагин.
– Товарищ младший лейтенант, прошу ко мне!
И так он поговорил с младшим лейтенантом, такая была ему выволочка, что Даша возвращалась на попутных. А Шустов оказался вместо заболевшего шофера на тихоходной спецмашине, на ней не разгуляешься. Придумает же Ватагин такую кару!
Стоя на подножке, Даша заглядывала в глаза Славки Шустова.
– Полковника своего не видели?
– А где он?
– Во-он, на румынском берегу. Умывается… – показала она флажком и, соскочив с подножки, крикнула: – У них, в Европе, с личной гигиеной плохо! Солдаты жалуются: умывальников нету – в тазах полощутся!
Спецмашина грузно съехала с моста в щепу и опилки. Лишь только миновала угроза проколоть на гвоздях покрышки, младший лейтенант просиял; это выражение избегнутой опасности знакомо было всем, кто знал Славку Шустова: оно возникало в его голубых глазах, блеснувших победоносно, хоть и немного наигранно, и мгновенно стирало усталость со впалых щек и худощавого подбородка.
С ведерком в руке подбежал Шустов к знакомому «виллису».
Все-таки свыкся он с полковником, хотя порой и негладко складывались их отношения.
– Товарищ гвардии полковник! Разрешите обратиться, гвардии младший лейтенант Шустов…
Ватагин размашисто протирал красное лицо полотенцем, вернее сказать, пачкал вафельный лоскуток: седые волосы на висках были бурыми от пота и пыли.
– Ну как? Не заскучал?
– Заскучал, товарищ полковник. Ох и бандура же!
– Ладно, доведи до места, а там посмотрим… Вот и Европа. Ты погляди, Шустов, не каждый день государственную границу переходим.
Шустов бросил взгляд по сторонам и сразу понял, о чем думает полковник: вот наконец не на своей земле видим мы исщербленные стены хат, конскую падаль под откосом. Под дамбой лежали завернутые в дерюгу женщина и девочка. У матери маленькое лицо, оскаленные зубы. Лоб у девочки – желтый, как воск. «Наши? Или уже ихние?» – подумал Славка. Он взглянул на Ватагина.
– Бабин прямо с лица спал, наушников не снимает.
– Пусть слушает. Ты ему не мешай.
– Зачем же мешать.
– Знаю тебя: наверно, развлекаешь.
– Мое дело маленькое, я везу, – возразил Шустов, но тут же, подавшись вперед, азартно зашептал: – А что бы это значило: «Пиджак готов! Распух одноглазый?..» Вот так позывной! Во сне не приснится…
– Об этом не здесь, – оборвал полковник. – Тебе во фронтовом ансамбле работать, всю программу бы вел, как раз по твоей разговорчивости.
– Гвоздей небось нахватали, – в свою очередь огрызнулся Шустов, оглядывая покрышки.
Полковник редко пользовался машиной из гаража разведупра. Под Кривым Рогом весной раздобыли ему новенькую трофейную – «бьюик» с перламутровым щитком, и с тех пор за баранкой находился у него стажер разведшколы Шустов. Полковник любил и сам водить машину и отдыхал за этим занятием. Ну уж зато и расплачивался он за каждую царапину на крыле: Шустов не прощал полковнику любительской небрежности.
– Сегодня ночуем вместе, – сказал Ватагин. – Сверну на край села, ты – за мной. А в три тридцать разбуди. Послушаю.
– Есть разбудить, товарищ полковник! Разрешите следовать?
– Погоди. Посмотри, Шустов.
Они стояли вполоборота к мосту, по которому вступала на Балканы Советская Армия. Минуло уже шесть суток с тех пор, как наши войска прорвали фронт на Днестре.
– Гляди. Запоминай.
Ватагин и сам не мог отвести взгляда от моста, по которому колонны тягачей катили орудия на юго-запад, в чужие страны. В сияющей высоте ныли невидимые бомбардировщики.
– Регулировщицу видел на мосту?
– Видел. А что, заметно?
Ватагин только загадочно усмехнулся и пошел к машине.