4
Берия вошел в приемную и по взгляду поднявшего голову Поскребышева[9] понял, что Сталин еще занят. Часы показывали два часа ночи.
– Кто? – спросил Берия.
– Молотов и Маленков, – ответил Поскребышев и снова уткнулся в бумаги.
Берия сел на стул, положил на колени свою черную кожаную папку, с которой практически никогда не расставался, прикрыл глаза и стал ждать.
Ждать пришлось недолго – через пятнадцать минут Молотов с Маленковым ушли. Молотов кивнул Берии, он всегда кивал при встрече или тянулся рукой к шляпе, сколько бы раз на дню они ни встречались, а вот рукопожатий по старой интеллигентской привычке избегал. Маленков предпочел притвориться погруженным в собственные мысли. Не так давно, в марте, у Берии был с ним разговор, касающийся недостатков в снабжении фронта самолетами. Маленков, то ли желая выслужиться, то ли из-за своей самонадеянности, хватался за многое, но не на все его хватало. Секретарь ЦК, начальник Управления кадров ЦК, руководитель Комитета по восстановлению освобожденных районов, руководитель Комитета по демонтажу немецкой промышленности, куратор авиационной промышленности и ответственный за снабжение армии самолетами… Взялся – так тяни. Летчики не раз и не два жаловались на то, что часть новых самолетов приходит с заводов в состоянии, негодном к эксплуатации, приходится уже на месте доводить их до ума. Видно было, что это не отдельные случаи, а система – халатность или нечто большее. Маленков обещал разобраться, только руки у него, вечно занятого, все никак не доходили до самолетов. Пришлось напомнить. С тех пор Маленков обиделся и свел общение с Берией до минимума. Обращался только по работе и то предпочитал переписку разговору. «Обижайся, не обижайся, – подумал Берия, провожая взглядом широкую мясистую спину Маленкова, – а за ошибки отвечать придется. Война закончилась, а вопросы остались…»
Когда Берия вошел, Сталин раскуривал трубку. Малахитовая пепельница, подарок свердловских рабочих, была полна пепла и пустых папиросных гильз. Однажды, во время совещания, Каганович то ли в шутку, то ли всерьез сказал, что надо дать указание директору табачной фабрики «Ява», чтобы наладил выпуск трубочной «герцеговины» в коробочках. Так, мол, проще и удобнее. «Когда народу будет надо – наладит», ответил Сталин, давая понять, что из-за одного человека, кем бы он ни был, налаживать выпуск новой продукции не стоит.
– Что у тебя? – устало спросил вождь, указывая глазами на один из двух ближних к нему стульев, что протянулись в две шеренги вдоль стола для совещаний.
Берия сделал вид, что не заметил приглашения. Докладывать он предпочитал стоя. Сидя можно совещаться, обсуждать вопросы.
– Товарищ Сталин, – сказал он негромко. – Сегодня, то есть – уже вчера утром, в четыре часа тридцать пять минут на пересечении Большой Черкизовской и Халтуринской улиц было совершено нападение на машину инкассаторов Управления полевых учреждений Госбанка, перевозившую трофейные ценности на сумму в восемьсот шестьдесят семь тысяч рублей девяносто четыре копейки с аэродрома Чкаловский в здание Гохрана в Настасьинском переулке. При нападении убиты все четверо сопровождавших груз. Был захвачен один из нападавших, раненый в перестрелке. Им оказался Валентин Петрович Дробышев, одна тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, житель города Москвы, призванный в августе сорок первого в тридцать первый отдельный саперный батальон четырнадцатой армии и пропавший без вести седьмого января сорок второго года во время Медвежьегорской наступательной операции…
– Дробышев? – перебил Сталин, пыхнув трубкой. – Есть у нас такой картограф, профессор Дробышев[10], знаешь?
– Не родственник, – ответил Берия. – Совсем другой Дробышев, отец математику в школе преподавал, умер в марте сорок второго, а мать жива до сих пор, работает корректором в редакции газеты «Вечерняя Москва». Сына не видела со дня призыва. И уже не увидит, потому что вчера вечером в семнадцать двадцать Дробышев умер…
– Восемьсот шестьдесят семь тысяч рублей девяносто четыре копейки – большая сумма, – сказал Сталин. – Уже нашли?
– Ищем, товарищ Сталин, но я пришел по другому вопросу. Во время допроса в больнице Дробышев признался в том, что является членом диверсионной группы абвера, заброшенной в апреле сорок пятого года на нашу территорию с задачей убить вас.
– Какой задачей? – переспросил Сталин.
– Убить вас, товарищ Сталин! – немного громче повторил Берия и рассказал все, что удалось узнать от вражеского агента.
Сталин выслушал, затянулся трубкой, выпустил клуб ароматного дыма и сказал:
– Да ты сядь, Лаврентий, не стой над душой! В ногах правды нет.
От прямого приглашения отказываться было нельзя, да и доклад закончился, поэтому Берия сел. Папку он положил перед собой, но раскрывать не спешил.
– Тогда, в апреле, – это были они? – спросил Сталин.
В апреле сорок пятого года на Можайском шоссе неизвестные лица напали на резервный кортеж вождя. Быть в резерве не означает бездействовать. Подобно тому, как запасные игроки тренируются вместе с остальными, резервные автомобили регулярно выезжают «на линию», причем выезд этот обставляется точно так же, как и реальный выезд вождя, разве что охраны может быть чуть меньше.
Чуть… Но не треть от реального состава. И нельзя расслабляться во время учений, иначе потом начнутся проблемы в бою.
В тот день слетело с плеч много погон. Тревога не бывает ненастоящей, даже если она учебная. К обеспечению проезда резервного кортежа надо относиться столь же ответственно, как будто в нем едет вождь.
– Вероятно, – осторожно ответил Берия.
Нападавшие оставили после себя один труп с наполовину обезображенным пулевым ранением лицом. Мужчина лет тридцати пяти – тридцати семи, не проходивший по приметам и отпечаткам пальцев ни по одной из картотек. Предположительно славянин, но это еще бабушка надвое сказала. Это гитлеровские шарлатаны с помощью циркуля определяли национальность, мы так не умеем.
– И никого больше не нашли? – удивился Сталин.
Берия отрицательно покачал головой.
– А я думал, нашли, – губы вождя тронула усмешка, почти незаметная под густыми усами. – Раз не докладывают, значит, все в порядке. Никого больше не взяли?
– Предположительно думали на одну группу, которую ликвидировали второго мая в Серпухове, – сказал Берия не ради того, чтобы как-то оправдаться перед вождем, а просто вводя в курс дела. – При них обнаружили два облегченных гранатомета, конструкция которых была принципиально схожей с теми, что попали в наши руки в сорок третьем. Эксперты подтвердили, что заряд из такого гранатомета мог бы пробить стекло особой прочности, как это случилось со всеми тремя машинами. Но, поскольку живым никого из диверсантов мы взять не смогли, уточнить информацию было невозможно. Но поиски продолжаются…
– Тэвзи цкалши ар дапасдеба[11], – сказал по-грузински Сталин, которому эта пословица нравилась больше русской про шкуру неубитого медведя, да и смысл у нее был другой, а затем снова перешел на русский: – Если тогда не докладывал, то зачем сейчас пришел? Работайте, ищите, я же вам не мешаю…
– Я по поводу парада пришел, товарищ Сталин, – сказал Берия, чувствуя, как внутри потянуло холодком.
– А что с парадом? – прищурился Сталин. – Советуешь отменить, потому что какой-то диверсант чего-то там наговорил?
Берия встал и одернул на себе китель.
– Товарищ Сталин! – громче обычного сказал он. – Делается все возможное для того, чтобы диверсанты были обезврежены как можно скорее. Но никто не может гарантировать, что в наше поле зрения попадут все диверсионные группы врага. Все мы знаем, что перед крахом Гитлер шел на любые ухищрения, лишь бы отсрочить свой неминуемый конец. Не исключено, что диверсионных групп могло быть несколько…
– Не исключено, – согласился Сталин и тоже встал. – Продолжай, Лаврентий, только покороче.
– Считаю целесообразным просить вас, товарищ Сталин, не принимать личного участия в параде! – выпалил Берия и замер в ожидании реакции вождя.
Реакция могла быть разной, очень разной, но он никак не мог ожидать того, что Сталин начнет смеяться и даже ладонью на него укажет, так, как это делают в Грузии, когда хотят сказать: «Эй, люди, посмотрите на этого чудака!»
– Не принимать, говоришь? – спросил, отсмеявшись, Сталин. – Отсидеться здесь, а потом посмотреть кинохронику? Разве я, как Верховный Главнокомандующий, не заслужил чести увидеть наш парад победителей? Ты не заболел, Лаврентий? Не переутомился? Может, тебе стоит в Крым съездить, отдохнуть хотя бы пару недель, а?
Берия стоял навытяжку и молчал.
– Не слышу ответа, Лаврентий, – Сталин начал расхаживать по кабинету. – Понимаю так, что тебе нечего ответить. Тогда слушай, что я скажу. Хорошо еще, что ты не предложил отложить парад на месяц-другой. Это уже ни в какие ворота не полезло бы. Люди готовятся, люди ждут, а мы им скажем: «Извините, товарищи, в связи с тем, что наши доблестные органы не успели переловить всех вражеских недобитков, парад откладывается». Смешно? Подожди, не возражай! Я помню, что ты предложил не отменять парад, а провести его без меня. И как мы это объясним народу? Солдатам как объясним? Они пройдут по Красной площади и не увидят своего Главнокомандующего? Что они подумают? Что мне неинтересно? Что я занят более важными делами? Что я заболел?
Сталин раздраженно пыхнул трубкой.
– Я думал об этом, товарищ Сталин, – воспользовавшись паузой, быстро сказал Берия. – У нас есть актеры, например Гольдштаб или Геловани, коммунисты, надежные люди…
– В этом кабинете, Лаврентий, шутить не принято! – повысил голос Сталин. – Шутить надо за столом, в перерывах между тостами. Я буду на параде независимо от того, сколько диверсантов вы успеете поймать. Это не обсуждается! Хочешь сказать что-то еще?
– Нет, товарищ Сталин! – ответил Берия, понимая, что возражать бесполезно. – Разрешите идти?
– Не разрешаю, – строго сказал Сталин. – Поедем на Ближнюю дачу, покушаем, там меня Жуков с Новиковым[12] и Артемьевым[13] ждут, заодно и о подготовке к параду поговорим.