Вы здесь

Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник). Небесная стрела (Г. К. Честертон)

Небесная стрела

Сотни детективных рассказов начинаются, боюсь, с убийства американского миллионера – события, которое почему-то рассматривается как народное бедствие и повергает всех в неописуемое волнение. К счастью для меня, и этот рассказ должен начаться с убийства миллионера, собственно говоря, даже с убийства трех миллионеров, что кому-то покажется, пожалуй, embarras de richesses[5]. Но именно это совпадение, или, иными словами, длительный характер преступления, и выдвинул данное злодеяние из ряда обычных дел, превратив его в трудноразрешимую загадку.

Общее мнение было таково, что все три миллионера стали жертвой вендетты или заклятия, связанного с обладанием очень ценной, как с точки зрения исторической, так и по существу, реликвии – сосуда, инкрустированного драгоценными камнями и известного под названием коптской чаши. Происхождение его было не выяснено, но назначение связывалось с религиозными обрядами, и кое-кто объяснял гибель его обладателей фанатизмом неких восточных христиан, возмущенных тем, что чаша попадала в столь материалистические руки.

Во всяком случае в мире журналистов и болтунов таинственный убийца вызывал интерес, близкий к сенсации, независимо от того, был ли он фанатиком или нет. Безымянное существо наделили даже именем, или прозвищем. Впрочем, наш рассказ касается лишь третьей жертвы, так как только в этом случае патер Браун, герой наших набросков, имел возможность проявить себя.


Когда патер Браун, сойдя с трансатлантического пакетбота[6], впервые ступил на американскую землю, он, подобно многим другим англичанам, обнаружил, что представляет собой гораздо большую величину, чем предполагал до сих пор. На его родине малорослая фигурка, скромные манеры, близорукие глаза и порыжелая сутана остались бы незамеченными в любой толпе, а если и выделились бы, то разве что своей незначительностью.

Но Америка гениальна по части прославления и рекламы. И участие патера Брауна в расследовании двух-трех замысловатых уголовных случаев, а также его продолжительное общение с Фламбо, экс-преступником и детективом, создало ему в Америке громкую репутацию, тогда как в Англии о нем только-только поговаривали.

На круглой физиономии патера Брауна выразилось удивление и смущение, когда на набережной его остановила группа журналистов, которую можно было принять за шайку разбойников. Они стали засыпать его вопросами о вещах, в которых он менее всего мог считать себя компетентным, как то: о разных деталях дамских туалетов и о статистике преступности страны, где он оказался впервые.

Пожалуй, по контрасту с этой солидарной, действовавшей в боевом порядке группой бросалась в глаза одинокая фигура, стоявшая в стороне и своей чернотой выделявшаяся в этот яркий солнечный день, – фигура высокого человека с желтоватым лицом, в больших очках. Дождавшись, когда журналисты закончили, он остановил патера Брауна словами:

– Простите, не ищете ли вы капитана Уэйна?

Нужно извинить патера Брауна, да и сам он искренне готов был просить прощения – не будем забывать, что он только высадился в этой стране и до сих пор никогда не видел круглых очков в черной оправе: мода не дошла еще до Англии. Первой его мыслью было, что перед ним какое-то пучеглазое морское чудовище. Одет незнакомец был прекрасно, и патер Браун по наивности изумился, зачем этот щеголь так уродует себя. Приставил бы еще для пущего изящества деревянную ногу!

Заданный вопрос также сильно смутил его. В длинном списке лиц, которых он рассчитывал повидать во время своего пребывания в Америке, действительно значился американский авиатор по фамилии Уэйн, приятель его друзей во Франции. Но священник никак не ожидал, что так скоро услышит о нем.

– Простите, – с некоторым сомнением ответил он. – Вы сами капитан Уэйн? Или… или знаете его?

– Могу утверждать с уверенностью, что я не капитан Уэйн, – ответил человек в очках с невозмутимым выражением лица, – по крайней мере у меня не было на этот счет никаких сомнений, когда я оставил Уэйна дожидаться вас в автомобиле. На другой вопрос ответить не так просто. Думается мне, что я знаю Уэйна и его дядюшку, и старика Мертона тоже. Но старый Мертон не знает меня. И думает, что выигрывает от этого он, а я думаю, что я. Поняли?

Патер Браун не совсем понял. Он, щурясь, перевел взгляд с искрящейся поверхности моря на шпили и башни города, а потом на мужчину в очках. Впечатление непроницаемости, которое производил этот человек, создавалось не одними очками: в лице его было что-то азиатское, даже китайское, а в речи сквозила ирония. Среди простодушного и общительного населения Америки попадались и такие загадочно-замкнутые типы.

– Зовут меня Дрейдж, – проговорил он. – Норман Дрейдж, и я американский гражданин, чем все и объясняется. Во всяком случае я полагаю, что ваш друг Уэйн предпочтет сам объяснить вам остальное.

И ошеломленный патер Браун был увлечен к стоявшему в отдалении автомобилю, из которого ему махал рукой молодой человек с растрепанными желтыми волосами и измученным угрюмым лицом. Молодой человек назвал себя Питером Уэйном. Патер Браун и опомниться не успел, как его погрузили в автомобиль, который помчался во весь опор по направлению к городу. Он не привык еще к стремительности американцев и чувствовал себя не менее озадаченным, чем если бы колесница, запряженная драконами, увлекла его в волшебное царство. И в таких-то непривычных для себя условиях он в первый раз узнал из длинных монологов Уэйна и коротких сентенций Дрейджа о двух преступлениях, которые были связаны с коптской чашей.

Оказалось, что у Уэйна был дядюшка по имени Крейк, а у того – компаньон по имени Мертон, третий по счету богатый делец, к которому перешла чаша. Первый из них, Титус Трент, медный король, получил в свое время ряд угрожающих писем, подписанных человеком, назвавшимся Даниэлем Роком. Имя было, вероятно, вымышленное, но вскоре оно стало так же известно, как имена Робина Гуда и Джека-потрошителя, вместе взятые, ибо выяснилось, что автор писем отнюдь не думает ограничиться угрозами: однажды поутру старика Трента нашли мертвым в его собственном, поросшем кувшинками пруду; никаких следов преступника найдено не было.

К счастью, чаша хранилась в банковском сейфе. Вместе с другим имуществом она перешла к кузену покойного, Брайану Хордеру, который также был очень богат. После множества угроз в адрес Хордера его труп нашли у подножия скалы, неподалеку от его приморской виллы. Все вещи в доме были перевернуты. И хотя грабитель не получил чашу, он похитил у Хордера почти все ценные бумаги.

– Вдове Брайана Хордера, – рассказывал Уэйн, – пришлось продать почти все драгоценности. Наверно, именно тогда Брандер Мертон и приобрел знаменитую чашу. Во всяком случае, когда мы познакомились, она уже была у него. Но, как вы понимаете, обладание чашей – довольно обременительная привилегия.

– Мистер Мертон тоже получает письма с угрозами? – спросил патер Браун.

– Думаю, что да, – сказал мистер Дрейдж и беззвучно засмеялся, так что у священника мурашки побежали по коже.

– Я почти не сомневаюсь, что он получает такие письма, – нахмурился Питер Уэйн. – Я сам их не читал: его почту просматривает только секретарь, и то не полностью, поскольку Мертон любит держать свои дела в секрете. Но я однажды видел, как он огорчился, получив какие-то письма; он, кстати, тут же порвал их, так что секретарь их не видел… Одним словом, мы будем очень признательны тому, кто поможет нам во всем этом разобраться. А поскольку мы наслышаны о вашей репутации, патер Браун, секретарь просил меня пригласить вас в дом Мертона.

– Вот оно что! – воскликнул патер Браун, который наконец начал понимать, куда его везут. – Но я даже не представляю, чем могу вам помочь. Вы ведь были здесь все это время, а я только сегодня сошел на берег…

– Да, – сухо заметил мистер Дрейдж, – но наши выводы весьма сухи и материалистичны. А ведь сразить такого человека, как Титус Трент, могла только кара небесная. Как говорится, гром среди ясного неба.

– Неужели вы о вмешательстве потусторонних сил? – воскликнул Уэйн.

Но не так-то просто было угадать, что имеет в виду Дрейдж. Он не проронил больше ни слова. Вскоре автомобиль замедлил ход, и патер Браун увидел странную картину.

Дорога, которая до этого шла среди редко растущих деревьев, внезапно вывела их на широкую равнину. Перед ними появилась высокая стена, которая образовывала круг. Эта постройка чем-то напоминала аэродром. Стена оказалась металлической.

Они вышли из автомобиля и после долгих манипуляций, вроде тех, какие проделываются с сейфами, с большими предосторожностями открыли в стене узкую дверь. К величайшему изумлению патера Брауна, человек, именуемый Норманом Дрейджем, не выразил никакого желания войти, а распростился с ними, зловеще ухмыляясь.

– Я не пойду, – сказал он. – Столько удовольствий разом может оказаться старику Мертону не по силам. Он так любит меня, что, не дай бог, еще умрет от радости.

И он зашагал прочь, а патера Брауна, не перестававшего удивляться, пропустили за стальную дверь, которая моментально захлопнулась за ним. Они попали в ухоженный сад, который пестрел яркими цветами, однако там не было ни деревьев, ни высоких кустарников. Посреди сада стоял дом прекрасной архитектуры, но такой узкий и высокий, что напоминал скорее башню. Лучи палящего солнца играли то в одном, то в другом стекле под самой крышей, но в нижней части дома окон, похоже, совсем не было. Миновав портал, они увидели в качестве отделки мрамор всех оттенков, металлы, изразцы, но лестница отсутствовала. Только в углублении между крепкими стенами ходил лифт, доступ к которому охранялся двумя дюжими молодцами, напоминавшими полицейских в штатском.

– Охрана весьма серьезная, знаю, – сказал Уэйн. – Вам покажется, может быть, смешным, отец Браун, что Мертону приходится жить в такой крепости. Даже в саду нет ни одного дерева, за которым мог бы укрыться человек. Но вы не знаете эту страну и не понимаете, какую трудную задачу нам пришлось решать. И, вероятно, не знаете, кто такой Брандер Мертон. Человек он с виду тихий, на улице никто и внимания на него не обратит; да сейчас, положим, и случая не представляется: он выезжает очень редко, и то в наглухо закрытом автомобиле. Но, если бы что-нибудь случилось с Брандером Мертоном, это было бы равносильно землетрясению, которое охватило бы всю страну. Думаю, что такой власти над народами не имел ни один король, ни один император! А ведь предложи вам кто-нибудь посетить царя или английского короля, вы, вероятно, пошли бы из любопытства? Возможно, что до царей и миллионеров вам никакого дела нет, но власть, которой они обладают, сама по себе всегда вызывает интерес. И я надеюсь, что вам не приходится поступаться своими принципами, навещая такого человека, как Мертон?

– Ничуть, – спокойно ответил патер Браун. – Мой долг – навещать заключенных и всех несчастных пленников.

Последовало молчание; на худом лице нахмурившегося молодого человека мелькнуло странное, лукавое выражение. Затем он резко произнес:

– Ну, вы должны помнить, что на него ополчились не простые преступники. Даниэль Рок – сам черт. Вспомните, что он расправился с Трентом в его собственном саду, а с Хордером – вблизи его виллы, а сам ускользнул.

Верхний этаж дома, защищенный громадной толщины стенами, состоял из двух комнат: наружной, в которую они вошли, и внутренней, которая являлась святилищем миллионера. Они вошли в первую как раз в тот момент, когда из второй выходили два посетителя. Одного из них Питер Уэйн представил как своего дядюшку. Маленький, но очень крепкий и подвижный человек с бритой головой и смуглым лицом, настолько смуглым, что оно, казалось, вряд ли когда-нибудь было белым, – старый Крейк, иначе Гикори Крейк, приобрел известность во время последних войн с краснокожими.

Спутник его представлял полную противоположность ему: высокий джентльмен с елейным выражением лица, с черными, будто лакированными волосами и с моноклем на широкой черной ленте. Бернард Блейк, поверенный старого Мертона, только что участвовал в деловом совещании компаньонов.

Все четверо сошлись посреди первой комнаты и, прежде чем разойтись в разные стороны, остановились, чтобы обменяться, как того требовали приличия, несколькими фразами. Но, кроме них, в комнате был еще некто. В самой ее глубине, у двери во внутреннюю комнату, в слабом свете, падавшем из окна, виднелась массивная неподвижная фигура. Это был человек с африканскими чертами лица и широченными плечами.

Он не двинулся, не шевельнулся, не поздоровался ни с кем. Но Питер Уэйн, увидев его в наружной комнате, с тревогой осведомился, остался ли кто-нибудь с Мертоном.

– Не поднимай шум, Питер, – рассмеялся его дядюшка. – С ним Уилтон, секретарь, и, я полагаю, этого достаточно. Уилтон, кажется, никогда не спит, охраняя Мертона. Он стоит двадцати телохранителей, а проворен и невозмутим, как индеец.

– Ну, вам лучше знать, – согласился, также засмеявшись, племянник. – Помню, каким вы учили меня индейским штукам, когда я был мальчуганом и любил читать о краснокожих. Но в моих рассказах краснокожим всегда приходилось несладко.

– В жизни было не так! – сурово сказал старый вояка.

– Неужели? – ласково переспросил мистер Блейк. – Я думаю, им трудно было противостоять нашему огнестрельному оружию.

– Я видел, как индеец, находясь под обстрелом сотни ружей и не имея при себе ничего, кроме ножа, убил белого, стоявшего рядом со мной на вышке форта, – продолжал Крейк.

– Что вы говорите! И как же он это сделал?

– Бросил нож, – пояснил Крейк. – Бросил с молниеносной быстротой, прежде чем раздался первый выстрел. Уж не знаю, где он этому научился.

– Надеюсь, вы не научились у них? – засмеялся племянник.

– Пожалуй, – задумчиво проговорил патер Браун, – из этого случая можно вынести некоторую мораль…

Во время их разговора мистер Уилтон, секретарь, вышел из внутренней комнаты и остановился. Это был бледный светловолосый человек с квадратным подбородком и внимательными глазами, в выражении которых было что-то собачье. Казалось вполне правдоподобным, что этот человек спит одним глазом, как сторожевой пес.

Он сказал: «Мистер Мертон примет вас минут через десять», но разговор тут же оборвался. Старый Крейк заявил, что ему надо уходить, и племянник вышел вместе с ним и его спутником-юристом, на несколько минут оставив патера Брауна наедине с секретарем. Великан-негр в конце комнаты в счет не шел – так неподвижно он сидел, прислонившись широкой спиной к стене и повернувшись лицом к двери во внутреннюю комнату.

– Охраняем мы его исправно, как видите, – сказал секретарь, – вы, должно быть, слышали об этом Даниэле Роке и согласитесь с нами, что небезопасно часто и надолго оставлять шефа одного.

– Но сейчас-то он один, не так ли? – спросил патер Браун.

Секретарь поднял на него серьезные серые глаза.

– Всего четверть часа, четверть часа за целые сутки. Дольше ему не удается пробыть в одиночестве. А эту четверть часа он отстаивает по совершенно исключительной причине.

– А именно? – заинтересовался посетитель.

Уилтон, секретарь, продолжал смотреть на священника тем же внимательным взглядом, но губы его сжались.

– Коптская чаша, – сказал он. – Вы, может быть, забыли о коптской чаше, но он-то о ней не забывает, как и ни о чем вообще. Он никому из нас не доверяет ее. Она заперта где-то там, в комнате. Только он может достать ее и достает лишь тогда, когда остается один. Вот и приходится рисковать этой четвертью часа… Впрочем, риска, в сущности, нет. Я превратил это место в мышеловку, в которую сам черт не смог бы забраться, во всяком случае выбраться бы точно не смог. Если бы этому проклятому Даниэлю Року вздумалось нанести нам визит, ему пришлось бы здесь задержаться, Богом клянусь! Четверть часа я сижу здесь как на раскаленных углях, но если только я услышу выстрел или шум борьбы, я тотчас нажму эту кнопку, и электрический ток кольцом охватит стену сада, так что каждый, кто вздумает перебраться через нее, будет обречен на смерть. Да выстрела и быть не может: единственный вход – вот этот, а единственное окно, у которого он сидит, находится в самом верху башни – башни с отвесными стенами, скользкими, как смазанный маслом шест. И все-таки мы все здесь, конечно, вооружены. Если бы Даниэль Рок явился сюда, он не выбрался бы отсюда живым.

Патер Браун в раздумье уставился на ковер и вдруг сказал полушутя:

– Надеюсь, вы не обидитесь на меня, но мне только что пришло в голову… это касается вас…

– В самом деле? – спросил Уилтон. – Что же именно?

– Мне кажется, – ответил патер Браун, – вы одержимы одним стремлением, и оно состоит не столько в том, как бы оградить Мертона, сколько в том, как поймать Даниэля Рока.

Уилтон едва заметно вздрогнул, продолжая так же внимательно смотреть на своего собеседника, затем его сурово сжатый рот мало-помалу расплылся в странной улыбке.

– Как вы могли?.. Что навело вас на эту мысль? – спросил он.

– Вы сказали, что, услышав выстрел, вы тотчас отрезали бы путь врагу при помощи электрического тока, – объяснил священник. – Должно же вам было прийти в голову, что выстрел мог убить вашего патрона раньше, чем ток остановил бы его врага? Я не хочу сказать, что вы не стали бы защищать мистера Мертона, если бы имели возможность, но это у вас как-то на втором плане. Охрана здесь самая строгая, и установлена она, по-видимому, вами. Но во всем видно скорее желание поймать убийцу, чем спасти человека.

– Патер Браун, – сказал секретарь своим обычным спокойным тоном, – вы очень наблюдательны, но в вас есть и нечто большее. Вы человек, от которого не хочется ничего скрывать. Надо мной уже подшучивают, называют маньяком из-за того, что я гоняюсь за этим преступником; возможно, что я и в самом деле маньяк. Но открою вам то, чего никто не знает: мое полное имя – Джон Уилтон Хордер.

Патер Браун кивнул, будто это ему все разъяснило, но секретарь продолжал:

– Человек, который называет себя Роком, убил моего отца и моего дядю, разорил мою мать. Когда Мертону понадобился секретарь, я предложил ему свои услуги, так как считал, что где чаша, там рано или поздно окажется и преступник. Но я не знал, кто он; надо было выждать. Мертону же я всегда служил верой и правдой.

– Понимаю, – мягко сказал патер Браун. – Кстати, не пора ли нам пройти к нему?

– О да, разумеется! – отозвался Уилтон, будто внезапно вернувшись к действительности. – Входите!

Патер Браун направился во внутреннюю комнату. Никто не приветствовал его. Мертвое молчание. Спустя мгновение он снова появился в дверях. И в тот же миг сидевший подле дверей молчаливый телохранитель шевельнулся. Впечатление было такое, будто ожил крупный предмет мебели. Казалось, что-то в самой позе патера Брауна вызвало эту перемену – лицо священника оставалось в тени.

– Я думаю, вам следует нажать ту кнопку, – сказал он, вздохнув.

Уилтон точно очнулся от оцепенения и бросился вперед.

– Выстрела не было! – срывающимся голосом крикнул он.

– Смотря по тому, что называть выстрелом, – возразил патер Браун.

Они оба вошли во внутреннюю комнату, сравнительно небольшую, но изящно обставленную. Прямо напротив дверей было открытое окно, выходившее на сад и долину. У самого окна стояли кресло и небольшой столик. Казалось, в те короткие минуты, когда Мертон оставался в одиночестве, он хотел насладиться светом и воздухом.

На маленьком столике у окна стояла коптская чаша – хозяин, видимо, хотел полюбоваться ею в самом выгодном освещении. Да, она того стоила. Но Брандер Мертон не смотрел на нее: он откинулся головой на спинку кресла, и в горле его торчала длинная, темная стрела с красными перьями на конце.

– Бесшумный выстрел, – вполголоса сказал патер Браун, – я как раз думал о новых достижениях в этой области. Но данное изобретение довольно старое, хотя тоже бесшумное. – И прибавил, помолчав: – Боюсь, он умер! Что вы намерены делать?

Побледневший секретарь наконец собрался с мыслями и, видимо, принял решение.

– Да, я нажму кнопку, – сказал он, – и если это не поможет, то я стану преследовать Даниэля Рока, пока не найду его, даже если мне придется гнаться за ним на край света.

– Берегитесь, как бы не пострадали наши друзья, – заметил патер Браун. – Они не могли уйти далеко. Вы бы окликнули их.

– Они знают устройство этой системы, – успокоил его Уилтон, – никто из них не вздумает перелезать через стену, разве что в сильной спешке…

Патер Браун подошел к окну, через которое, очевидно, влетела стрела, и выглянул наружу. Сад с его плоским цветником лежал далеко внизу, напоминая раскрашенную нежными тонами карту мира. А башня вытянулась так высоко, что патеру Брауну вдруг вспомнилась странная фраза.

– «Гром среди ясного неба…» – прошептал он. – Кто это говорил? «Гром среди ясного неба…» Взгляните, как все далеко. Непонятно, как могла залететь сюда стрела, если только это не была небесная стрела… Наводит на мысли об аэропланах. Надо потолковать с молодым Уэйном…

– Они тут часто кружат, – сказал секретарь.

– Оружие либо очень новое, либо очень старое, – заметил патер Браун. – Кое-какие сведения по этому поводу есть, должно быть, у дядюшки Крейка. Надо расспросить eгo o стрелах. Похоже на стрелу краснокожего. Не знаю, откуда краснокожий мог пустить ее. Но вы помните, что рассказывал старик? Я еще сказал, что из этого можно вывести некоторую мораль.

– О, мораль! – с готовностью отозвался Уилтон. – Краснокожий может пустить стрелу с большего расстояния, чем предполагают, – вот вам и вся мораль! Бессмысленно проводить параллель.

– Не думаю, что вы вполне правильно уяснили себе мораль, – сказал патер Браун.


Хотя в последующие дни маленький священник будто растворился среди многомиллионного населения Нью-Йорка и не стремился быть кем-либо иным, кроме как человеком, проживающим на улице номер такой-то, но на самом деле он в течение двух недель был всецело поглощен возложенным на него поручением, потому что сильно боялся ошибки правосудия. Он пользовался всяким удобным случаем, чтобы переговорить с двумя-тремя своими новыми знакомыми, причастными к этому таинственному делу. Разумеется, не подавая вида, будто он в чем-либо их подозревает.

Особенно любопытный разговор у священника состоялся со старым Гикори Крейком. Дело происходило на скамейке в Центральном парке, где сидел ветеран, опершись костлявыми руками и заостренным подбородком на странной формы набалдашник своей трости красного дерева – набалдашник, чем-то напоминающий томагавк.

– Да, расстояние большое, – говорил он, покачивая головой, – но я советовал бы вам не быть чересчур категоричным насчет того, с какого расстояния может попасть в цель стрела индейца. Помню несколько случаев, когда стрела летела так же прямо, как пуля, и попадала в цель удивительно метко, принимая во внимание дальность расстояния. Конечно, сейчас ничего не слышно ни о каких краснокожих с луками и стрелами, тем более не слышно, чтобы краснокожие бродили поблизости. Но если предположить, что кто-нибудь из славных индейских стрелков со старинным луком в руках скрывался в перелеске, в нескольких сотнях ярдов от стен, окружающих дом Мертона… Одним словом, я не поручусь, что доблестный дикарь не сумел бы послать стрелу через стену в самое верхнее окно дома Мертона, даже в самого Мертона. В былые времена я видел и не такие чудеса.

– И не только видели, но и совершали, вероятно? – непринужденно осведомился патер Браун.

Крейк поперхнулся и угрюмо проворчал:

– О, это старая история!

– Люди не прочь иногда покопаться в прошлом, – продолжал патер Браун. – Я полагаю, в вашем послужном списке нет ничего такого, что могло бы дать им повод для неприятных разговоров?

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Крейк, и глаза его забегали на красном, словно деревянном лице, чем-то тоже напоминающем томагавк.

– Ну, раз вам так хорошо знакомы уловки и приемы краснокожих… – медленно начал патер Браун.

Крейк только что сидел, скорчившись и тяжело опираясь на свою трость с диковинным набалдашником, но при этих словах он вскочил и выпрямился во весь рост, с воинственным видом потрясая зажатой в руке тростью.

– Что такое? – сиплым голосом закричал он. – Какого черта? Вы смеете подозревать меня в том, что я убил своего шурина?

Люди, сидевшие на соседних скамейках и на расставленных вдоль дорожки стульях, повернулись и уставились на споривших: на лысого, энергичного старика, который размахивал своей тростью, как дубинкой, и на кругленького человечка в черном, который смотрел на него, не шевеля ни единым мускулом. В первый момент казалось, что человечек будет уложен с чисто индейской быстротой, и на горизонте уже появилась массивная фигура полицейского-ирландца, который направлялся к группе. Но священник сказал самым мирным тоном, будто отвечая на простой вопрос:

– Я сделал кое-какие выводы, но не собираюсь говорить о них, пока не найду им подтверждения.

Трудно сказать, что повлияло на Гикори – взгляд ли патера Брауна или звук шагов полицейского, но старик, ворча, сунул трость под мышку и нахлобучил шляпу. Патер Браун кротко простился с ним, не спеша вышел из парка и направился в холл того отеля, где рассчитывал найти молодого Уэйна.

Молодой человек вскочил с места, здороваясь с ним; вид у него был еще более усталый и измученный – казалось, его снедает тревога. Патер Браун заподозрил, кроме того, что его юный друг только что нарушал последнюю поправку к американской конституции[7]. Однако при первом упоминании о занимавшем их обоих трагическом случае Уэйн оживился и весь превратился во внимание. А патер Браун начал с того, что как бы невзначай спросил, часто ли летают аэропланы в тех местах, где находится дом Мертона, и упомянул, что в первый момент принял его обиталище за аэродром.

– Удивительно, что вы не видели там ни одного аэроплана, – ответил капитан Уэйн. – Иной раз они так и носятся, как мухи. Эта долина – самое подходящее для них место. И впоследствии, возможно, она станет излюбленным, так сказать, гнездом для этого рода птиц. Я и сам не раз летал в тех краях и знаю почти всех, кто летал еще до войны. Но сейчас авиацией начали заниматься люди, с которыми я совершенно не знаком. Скоро, верно, с аэропланами будет то же, что с автомобилями: каждый гражданин Соединенных Штатов решит обзавестись своим…

– Потому как каждому Создатель даровал право на жизнь, свободу и… на вождение автомобиля… не говоря уже об аэроплане, – с улыбкой сказал патер Браун. – Надо думать, следовательно, что, если бы над домом пролетел чужой аэроплан, никто не обратил бы на него внимания?

– Да, – подтвердил молодой человек.

– С другой стороны, – продолжал его собеседник, – даже хорошо знакомый вам летчик мог воспользоваться чужим аэропланом. Вот вас, например, мистер Мертон и его друзья могли бы узнать, но стоило бы вам переменить машину, или как это там называется, и вы имели бы полную возможность пролететь настолько близко от окна, насколько это потребовалось бы из практических соображений…

– Да… – начал молодой человек почти машинально и вдруг замолчал и уставился на священника, разинув рот и выпучив глаза. – Боже! – вырвалось у него. – Боже!

Он поднялся, дрожа всем телом и не сводя глаз с патера Брауна.

– Да вы с ума сошли! – воскликнул он. – Вы бредите?

И после паузы заговорил снова, захлебываясь от волнения:

– Вы осмелились явиться сюда, чтобы намекать…

– Нет, всего лишь для того, чтобы озвучить некоторые предположения, – сказал патер Браун, поднимаясь. – Я, кажется, сделал кое-какие предварительные заключения, но предпочитаю пока держать их при себе.

И, раскланявшись со своим собеседником с чопорной учтивостью, он ушел из отеля, с тем чтобы продолжить свои странствия.

Вечером того же дня они привели его в самую старую и запустелую часть города, где мрачные улочки и лесенки спускались к реке. Под разноцветным фонарем, у входа в довольно низкопробный китайский ресторанчик, патер Браун увидел знакомую фигуру. Он уже встречал этого человека, но тот прежде выглядел совсем иначе.

Мистер Норман Дрейдж по-прежнему сурово смотрел на мир через большие очки. Но, если не считать очков, во всей его внешности за истекший после убийства месяц произошла разительная перемена. Тогда он был одет с иголочки – патер Браун обратил на это внимание, – одет с той изысканностью, при которой почти стирается грань между денди и манекеном в витрине портного. Теперь его цилиндр потрепался, а платье износилось. Цепочка для часов и другие украшения исчезли. Тем не менее патер Браун обратился к нему так, будто они расстались лишь вчера, и, не задумываясь, уселся рядом с ним на скамье в дешевой харчевне, куда тот направлялся.

Однако Дрейдж заговорил первым:

– Что ж, удалось вам отомстить за святого и канонизированного миллионера? Известно ведь, что всех миллионеров причисляют к лику святых. Стоит заглянуть в газету на другой день после их смерти. Там все сказано: как они росли, просвещались, читали семейную Библию, сидя на коленях у матери. А ведь эта древняя книга переполнена жестокими историями, которые сейчас уже отошли в область предания, – мудростью каменного века, погребенного под пирамидами. Что, если бы кто-нибудь сбросил старика Мертона с этой его башни и отдал на съедение псам? А с Иезавелью поступили не лучше. Разве Агага не изрубили на куски, когда он «подошел дрожа»? Мертон – будь он проклят – тоже все время дрожал. И стрела божья настигла его точь-в-точь как в древней книге. И поразила его насмерть в его башне, народам на удивление!..

– Стрела во всяком случае была самая настоящая, материальная, – сказал собеседник Дрейджа.

– Пирамиды еще материальнее! В их недрах томятся мертвые фараоны, – ухмыльнулся человек в очках. – Думается мне, многое говорит в пользу этих древних религий. На старых камнях высечены боги и императоры с натянутыми луками и с такими руками, которые, судя по всему, и каменный лук могли бы согнуть. Материал, конечно, – но что за материал! Вам не случалось смотреть на эти старинные восточные изображения и задумываться о том, что древний господь бог до сих пор, возможно, правит колесницей, как темнокудрый Аполлон, и рассылает стрелы смерти?

– Если бы это было так, я назвал бы его не Аполлоном, а другим именем, – возразил патер Браун. – Но не думаю, что Мертона убила «стрела смерти» или каменная стрела.

– Вы, должно быть, воображаете его святым Себастьяном, пронзенным стрелой, – хихикнул Дрейдж. – Миллионера надо непременно возвести в мученики. А вы не думаете, что он получил по заслугам? Миллионеры, верно, не по вашей части. Разрешите же вам сказать, что он заслуживал и худшей участи…

– Так почему же вы не убили его? – мягко спросил патер Браун.

– Вы спрашиваете почему? – воскликнул Дрейдж, явно озадаченный. – Замечательный священник, нечего сказать!

– Ну что вы, бросьте, – отозвался патер Браун, будто отвечая на комплимент.

– Вы, очевидно, хотите сказать, что его убил я? – огрызнулся Дрэйдж. – Тогда докажите! А что касается его – невелика потеря, как мне кажется.

– Напротив, велика! – резко ответил патер Браун. – Для вас. Поэтому-то вы и не убили его.

Он ушел, а человек в очках смотрел ему вслед с разинутым ртом.


Прошел почти месяц, прежде чем патер Браун во второй раз побывал в доме, где третий миллионер пал жертвой вендетты Даниэля Рока. Собрался совет из наиболее заинтересованных лиц. Во главе стола сидел старый Крейк, по правую руку от него – племянник, по левую – юрист. Огромный человек с африканскими чертами лица – как оказалось, его звали Харрис – присутствовал в качестве свидетеля; рыжеволосый, остроносый субъект, откликавшийся на имя Диксона, по-видимому, представлял собой пинкертоновское или какое-то другое детективное агентство. Патер Браун скромно проскользнул на пустое место подле него.

Все газеты земного шара были переполнены сведениями о катастрофической кончине финансового колосса, одного из тех великих дельцов, которые вершат судьбы современного мира. Но несколько человек, находившихся вблизи от него в самый момент его смерти, не много могли сообщить. Дядя, племянник и адвокат заявляли, что они уже успели выбраться за наружную стену к тому времени, как была поднята тревога. Сторожа, охранявшие оба выхода, путались в показаниях, но в общем подтверждали это заявление. Лишь одно обстоятельство вносило некоторую путаницу и требовало тщательного расследования. Судя по всему, примерно в то самое время, когда произошло убийство, у входа бродил какой-то таинственный незнакомец, который хотел видеть мистера Мертона. Слуги долго не могли понять, чего он хочет, так как выражался он очень витиевато. Но впоследствии его появление показалось всем подозрительным, тем более что он говорил что-то о злом человеке, который будет уничтожен по воле небес.

У Питера Уэйна загорелись глаза; он подался перед и сказал:

– Бьюсь об заклад, что это был Норман Дрейдж.

– Это что еще за птица? – спросил его дядюшка.

– Я сам не прочь бы узнать, – ответил молодой человек. – Я даже как-то раз прямо его спросил, но он обладает поразительной способностью извращать самый простой вопрос и увиливать от ответа. Он говорил мне что-то насчет летающих кораблей будущего. Я вообще не очень-то ему доверяю.

– Но что он за человек? – снова спросил Крейк.

– Он мистик, – с готовностью отозвался патер Браун. – Таких сейчас полно. Он из тех субъектов, которые, сидя в парижском кафе или кабачке, утверждают, будто приподняли покрывало Изиды или открыли тайну Стоунхенджа. Для такого случая, как этот, у них, конечно, найдется какое-нибудь мистическое объяснение.

Гладкая черная голова мистера Бернарда Блейка учтиво склонилась в сторону говорившего, но в его улыбке сквозило едва заметное недоброжелательство.

– Я никак не предполагал, сэр, – сказал он, – что вы можете не одобрять мистических объяснений.

– Напротив, – возразил патер Браун с самой любезной улыбкой, прищуриваясь, – такое отношение с моей стороны вполне понятно. Всякий мнимый адвокат может провести меня, но не проведет вас, потому что вы сами адвокат. Всякий дурак, вырядившийся краснокожим, мог бы сойти в моих глазах за настоящего индейца, но мистер Крейк наверняка увидел бы его насквозь. Плут, который легко убедил бы меня в том, что знает все о летательных аппаратах, был бы без труда разоблачен капитаном Уэйном. Но псевдомистиков я вижу сразу, потому что сам не чужд мистики. Подлинный мистик не скрывает тайн, он их разъясняет. Выносит на яркий солнечный свет, а тайна… все же остается тайной. Мнимый же мистик бережет свою тайну во мраке, а когда доберешься до нее, то оказывается, ничего и нет – одно пустое место. Но Дрейдж, как мне кажется, имел в виду нечто совсем другое и гораздо более реальное, когда говорил об огне небесном и о громе среди ясного неба.

– Но что же? – спросил Уэйн. – Как бы то ни было, я думаю, за ним нужно последить.

– Что он имел в виду? – медленно проговорил патер Браун. – Он хотел навести нас на мысль о сверхъестественном, о чуде именно потому, что знал: никакого чуда здесь нет.

– А! – прошипел Уэйн. – Я так и думал! Проще говоря, он сам – убийца.

– Проще говоря, он убийца, не совершивший убийства, – спокойно поправил его патер Браун.

– И это, по-вашему, «проще говоря»? – учтиво осведомился юрист.

– Теперь вы и меня окрестите мистиком, – сказал патер Браун, широко, хотя и несколько смущенно улыбаясь. – Но это вышло случайно. Дрейдж не совершил преступления – этого преступления по крайней мере. Единственное его преступление заключалось в том, что он кого-то шантажировал и с этой целью шатался вокруг дома Мертона. Но он отнюдь не хотел разглашать тайну, как не хотел и того, чтобы Мертон умер, так как эта смерть не принесла бы ему выгоды. Но о нем мы поговорим позже. В данный момент я лишь хочу, чтобы он не мешал нам на пути.

– Каком пути? – спросил юрист.

– Пути истины, – пояснил патер Браун, спокойно глядя на него.

– А вы полагаете, – снова спросил, запинаясь, первый, – что знаете истину?

– Полагаю, – скромно ответил патер Браун.

Наступило внезапное молчание, которое нарушил Крейк, неожиданно крикнув скрипучим голосом:

– Что это? Где же секретарь? Уилтон! Ему надо бы быть здесь!

– Я поддерживаю связь с мистером Уилтоном, – серьезно сказал патер Браун. – Я даже просил его позвонить мне сюда. Он скоро должен позвонить. В сущности, мы раскопали это дело с ним вдвоем, так сказать.

– Ну, если вдвоем, все должно быть в порядке, – проворчал Крейк. – Он всегда, как гончая, вынюхивал след этого негодяя, так что вы хорошо сделали, объединившись с ним. Но, если верно то, что вы говорите, каким образом вы узнали правду?

– Я узнал ее от вас, – спокойно ответил патер Браун, не сводя кроткого взгляда с ветерана, который начинал выходить из себя. – Я хочу сказать, что первая догадка осенила меня, когда вы рассказали об индейце, бросившем нож и убившем человека на вышке форта.

– Вы неоднократно упоминали об этом, – сказал Уэйн, – но я не вижу ничего общего… разве только то, что Даниэль Рок умертвил человека в доме, напоминающем форт. Но стрела была ведь не брошена, а, по всей вероятности, выпущена из лука. Она залетела необычайно далеко, тогда как мы с вами не особенно далеко продвинулись!..

– Боюсь, вы упустили из виду саму суть, – возразил патер Браун. – Дело не в том, что один предмет может пролететь большее расстояние, нежели другой. А в том, что всякий предмет, всякое оружие может быть употреблено и не по прямому назначению. Люди из форта мистера Крейка считали, что нож – это оружие для рукопашного боя, и забывали, что его можно пустить в ход как метательный снаряд – как дротик или копье. Другие знакомые мне люди думали о некоем предмете лишь как о метательном снаряде и забывали, что его можно пустить в ход как нож. Короче говоря, мораль этой истории такова: раз кинжал может быть превращен в стрелу, то и стрела может быть превращена в кинжал.

Все взоры были теперь устремлены на священника, но он продолжал тем же ровным невозмутимым тоном:

– Все мы, естественно, удивлялись и ломали себе голову над тем, кто же пустил стрелу в окно и с большого ли расстояния… А правда заключается в том, что стрелу никто не пускал. Она вовсе не влетала в окно…

– Но как же она туда попала в таком случае? – спросил черноволосый юрист, заметно нахмурившись.

– Кто-то принес ее с собой, я полагаю, – ответил патер Браун. – Пронести ее незаметно было нетрудно. Кто-то держал ее в руке, стоя подле Мертона в его комнате. Кто-то вонзил ее в горло Мертона, как кинжал. И затем представил все в таком свете, что всем нам тотчас пришло в голову, будто стрела влетела в окно, как птичка.

– Кто-то! – глухо повторил старый Крейк.

Резко, со зловещей настойчивостью зазвонил телефон. Он находился в соседней комнате, и патер Браун бросился туда так стремительно, что никто из остальных и пошевелиться не успел.

– Что все это значит, черт возьми? – воскликнул Питер Уэйн, по-видимому, сильно потрясенный и расстроенный.

– Он говорил, что ждет звонка Уилтона, – ответил дядюшка тем же безжизненным тоном.

– Надо думать, это и звонит Уилтон? – заметил юрист, явно только для того, чтобы что-нибудь сказать.

Никто ему не ответил. Царило глубокое молчание, пока в комнату не вернулся патер Браун.

– Джентльмены, – сказал он, усаживаясь на прежнее место, – вы сами просили меня доискаться истины в этой загадке. И, доискавшись, я намерен огласить ее, не стараясь смягчить удар.

– Очевидно, – сказал Крейк, первым нарушая наступившее после этих слов молчание, – из этого следует, что вы обвиняете или по крайней мере подозреваете некоторых из нас.

– Все мы под подозрением, – ответил патер Браун, – и я в том числе, потому что именно я нашел труп.

– Конечно, мы под подозрением, – выпалил Уэйн. – Вы уже однажды любезно разъяснили мне, что я мог бы напасть на башню с аэроплана.

– Нет, – с улыбкой поправил его патер Браун, – это не совсем так. Вы сами мне описывали, как могли бы это проделать. Это-то и было особенно любопытно.

– А обо мне он, кажется, думал, что я убил Мертона из индейского лука, – проворчал Крейк.

– Я считал это совершенно неправдоподобным, – заявил патер Браун с кислой гримасой. – Сожалею, если я поступал нехорошо, но у меня не было другого способа прощупать почву. Трудно представить себе что-нибудь нелепее предположения, будто капитан Уэйн в момент убийства крейсировал у окна на огромной машине и никто этого не заметил; не менее нелепо предположение, будто почтенный старый джентльмен стал бы играть в индейца, прячась за несуществующими кустами с луком и стрелами, чтобы убить человека, которого он мог бы убить и другим, несравнимо более простым способом. Но мне надо было выяснить, имели ли капитан Уэйн и мистер Крейк какое-либо отношение к этому делу. И мне пришлось обвинить их, чтобы доказать их непричастность.

– Что же убедило вас? – спросил Блейк, адвокат, подавшись вперед всем телом.

– То волнение, которое они проявили, когда поняли, что их подозревают, – ответил патер Браун.

– Не поясните ли вы свои слова?

– Если позволите, – сказал патер Браун, который прекрасно владел собой. – Я, безусловно, считал, что мой долг – подозревать их, как и всех остальных. Я подозревал мистера Крейка и капитана Уэйна, иными словами, я взвешивал, насколько возможен тот факт, что один из них совершил преступление. Я тогда сказал им, что уже сделал свои заключения, а сейчас объясню, какого рода были эти заключения. Я убедился в том, что они не виновны, по их поведению в тот момент, когда они осознали свое положение и пришли в негодование. Пока они не подозревали, что их могут обвинить, они буквально свидетельствовали против себя. Они разъяснили мне, как могли бы совершить преступление. Потом вдруг сообразили, что их подозревают. За этим последовало непритворное потрясение, гневные крики… Будь они виновны, они выдали бы себя задолго до того, как сообразили, а в данном случае они сообразили раньше, чем я успел выдвинуть против них обвинение. Этого никогда не случается с настоящим преступником. Он или сразу настораживается и огрызается, или до конца разыгрывает ни о чем не подозревающую невинность. Во всяком случае он не станет сначала усугублять свое положение, а потом, вскочив, бешено отрицать и опровергать подозрение, которое сам же навлек на себя. Убийца всегда так болезненно насторожен, что не может сначала забыть о своей причастности к данному делу, а затем спохватиться и начать горячо отрицать свою связь с ним. Так я испытал вас, а также и некоторых других – по причинам, о которых мы не будем сейчас распространяться. Вот, например, секретарь… Впрочем, речь не об этом. Я только что говорил с Уилтоном по телефону, и он разрешил мне поделиться с вами кое-чем. Новости довольно важные. Я полагаю, что в данный момент вам всем известно, кто такой Уилтон и какую он преследовал цель?

– Он выслеживал Даниэля Рока и говорил, что не успокоится, пока не доберется до него, – отозвался Питер Уэйн. – Я также слышал, что он сын старого Хордера и что для него это было делом кровной мести. Надо думать, он и сейчас разыскивает этого Рока.

– Так знайте же, – сказал патер Браун, – что он нашел его.

Питер Уэйн в волнении вскочил с места.

– Нашел убийцу?! – воскликнул он. – И что же, убийца уже под замком?

– Нет, – серьезно продолжал патер Браун. – Я сказал, что новости важные. Боюсь, что бедняга Уилтон взял на себя огромную ответственность. Боюсь, что теперь ответственность лежит на нас. Уилтон выслеживал преступника и… в тот момент, когда припер его к стене, он, как бы это сказать, сам… взял на себя функции правосудия…

– Вы хотите сказать, что Даниэль Рок… – начал юрист.

– Я хочу сказать, что Даниэль Рок умер, – подтвердил патер Браун. – Произошла отчаянная схватка, и Уилтон убил его.

– Поделом негодяю, – проворчал мистер Гикори Крейк.

– Трудно осуждать Уилтона за убийство такого злодея, особенно принимая во внимание тот факт, что это кровная месть, – поддержал дядюшку Уэйн.

– Я с вами не согласен, – сказал патер Браун. – Хорошо разглагольствовать об этом, сидя здесь. Сейчас мы защищаем самосуд и беззаконие, но мы первые пожалеем, если нам придется отказаться от своих законов и свобод. Да, кроме того, логично ли оправдывать какими-либо мотивами убийство, совершенное Уилтоном, не справившись даже, не было ли у Даниэля Рока таких побуждений, которые могли бы послужить к его оправданию? Сомневаюсь, что Рок был заурядным убийцей. Возможно, это был маньяк, стоявший вне закона, бредивший чашей, требовавший ее с угрозами и убивавший только в борьбе. Обе его жертвы были найдены мертвыми в нескольких шагах от дома. Против поступка Уилтона говорит, прежде всего, то, что мы никогда не сможем выслушать Даниэля Рока и узнать его точку зрения.

– Будет вам! Еще чего не хватало – слушать оправдания убийцы и шантажиста! – вскипел Уэйн. – Если Уилтон прикончил мерзавца, он сделал хорошее дело, и довольно об этом.

– Вот именно, вот именно, – поддержал его дядюшка, энергично кивая головой.

Лицо патера Брауна приняло еще более серьезное выражение. Он медленно обвел глазами собравшихся.

– Вы и в самом деле такого мнения? – спросил он.

Патер Браун вдруг вспомнил, что он англичанин, что здесь он на чужбине, среди чужестранцев, пусть даже и друзей. В груди у них пылали страсти, несвойственные его народу.

– Хорошо, – со вздохом сказал патер Браун. – Вы, значит, решительно готовы простить этому несчастному его преступление? В таком случае я могу, не опасаясь за него, сообщить вам кое-какие подробности.

Он неожиданно поднялся на ноги. И хотя никто не понял, с какой целью он это сделал, по спинам собравшихся пробежал холодок.

– Уилтон убил Рока не совсем обычным способом, – начал он.

– Как же он его убил? – резко спросил Крейк.

– Стрелой.




Сумерки сгущались. Дневной свет тускнел за большим окном внутренней комнаты, где был убит великий миллионер. Глаза всех собравшихся машинально повернулись к этому окну. Но никто не проронил ни звука. Наконец, Крейк произнес срывающимся, старческим голосом:

– Что… что вы говорите? Брандер Мертон был убит стрелой… Тот негодяй… тоже стрелой…

– Одной и той же стрелой, – объявил патер Браун, – и в тот же самый момент.

Снова воцарилось молчание, тяжелое, напряженное молчание, потом молодой Уэйн начал:

– Вы хотите сказать…

– Что ваш друг Мертон и Даниэль Рок – одно и то же лицо, – заявил патер Браун. – И другого Даниэля Рока вам никогда не найти. Ваш друг Мертон всегда с ума сходил по коптской чаше и, кажется, поклонялся ей, как идолу. В дни своей юности, весьма необузданной, он, чтобы заполучить ее, убил двух человек. Впрочем, я все еще думаю, что эти две смерти лишь случайно оказались связанными с грабежом. Как бы то ни было, вся эта история стала известна человеку по имени Дрейдж, и тот шантажировал Мертона. Уилтон же преследовал иные цели. Думаю, что он открыл правду лишь после того, как попал сюда. Он охотился на Даниэля Рока, и кончилась эта охота здесь, в этом доме, в той комнате, где он расправился с убийцей своего отца.

Долгое время все молчали. Старый Крейк вдруг забарабанил пальцами по столу и пробормотал:

– Брандер, верно, был сумасшедшим, сумасшедшим…

– Но как же нам быть? – всполошился Питер Уэйн. – Что делать? О, это все меняет! Что скажут газеты?! Брандер Мертон был очень видной фигурой!

– Да, я также полагаю, что это все меняет, – негромко заговорил Бернард Блейк, адвокат. – И мы вынуждены…

Патер Браун ударил по столу так, что стоявшие на нем стаканы зазвенели. И всем показалось, будто таинственная чаша, которая все еще стояла в соседней комнате у окна, ответила слабым эхом.

– Нет! – крикнул он, как выстрелил. – Ничего это не меняет! Я дал вам возможность пожалеть беднягу, найти ему оправдание, но вы и слышать не хотели. Вы все оправдывали такое сведение личных счетов. Вы говорили, что Рока следовало прикончить, как дикого зверя, без суда и следствия. Что он получил по заслугам. Прекрасно! Если Даниэль Рок получил по заслугам, то и Брандер Мертон получил по заслугам! Выбирайте: либо ваш жестокий самосуд, либо наша скучная законность! О, во имя Неба, пусть беззаконие или законность будут одинаковы для всех, пусть перед лицом того ли, другого ли – все будут равны!

Никто не ответил, только адвокат проворчал:

– Что скажет полиция, узнав, что мы намерены простить убийцу?

– Что она скажет, если я сообщу ей, что вы его уже простили? – возразил патер Браун.

Помолчав, он продолжал более мягким тоном:

– Я лично готов рассказать всю правду, если ко мне обратятся власть имущие. Вы же можете поступать как вам заблагорассудится. Но фактически это ничего не изменит. Уилтон звонил мне, чтобы сказать, что я могу открыть вам всю правду, так как к тому времени, когда вы ее узнаете, он будет уже вне пределов досягаемости!

Патер Браун медленно прошел в соседнюю комнату и остановился у столика, подле которого умер миллионер. Коптская чаша стояла на прежнем месте, и он некоторое время смотрел, как горели, переливаясь всеми цветами радуги, ее камни, затем перевел взгляд на голубую бездну неба.