Смертельное фрикасе. Убийство по лионскому рецепту (сборник). Смертельное фрикасе (Ноэль Балан, 2014,2016)

1

Она рисовала, стараясь не дрожать. Ее украшенный жемчужной каплей узловатый палец медленно скользил по запотевшему оконному стеклу, и там появлялись прямые, довольно густо покрытые иглами веточки, ягоды, собранные в плотные маленькие гроздья… Адель внимательно рассмотрела свой набросок, улыбнулась и открыла окно. Холодная ночь была усеяна звездами. Она стояла, подняв лицо к небу, полузакрыв глаза и вдыхая запахи торфа, которые доносил ветер с востока. Потом попыталась дотянуться до ставней, с трудом подтянула их к себе и закрыла на крюк.

После чего мелкими шажками направилась к комоду и, ухватившись за его мраморную столешницу, надела заношенные теплые тапочки. Запахнула поплотнее полы халата, накинула на голову серый шерстяной платок, высморкалась в шершавую хлопчатобумажную тряпку, лежавшую на ночном столике. Вдалеке расстилалась равнина; слышались уханье домового сыча, зловещий и жалобный вой собаки, беготня лесных мышей по крыше амбара.

Она села на край постели, засунула руку под набитую пером подушку и достала свой блокнот. Его кожаная обложка истерлась, сшивка пожелтевших страниц с обтрепанными уголками едва держалась, матерчатые закладки-ленточки изрядно поредели. Оттуда выпали два листка и, порхая, приземлились на полу у самой кромки двойных бархатных штор. Адель вздохнула, положила блокнот на колени и скопировала в него рисунок с оконного стекла, стараясь делать более тонкие, более точные штрихи. И наконец подписала внизу: «Длинная Лощина, в трех шагах на север от берез, которые окаймляют солнечный склон, три больших куста можжевельника (обыкновенного – Juniperus communis)».

Потом встала и направилась к дубовому туалетному столику, загроможденному флаконами с эфирными маслами. Надписи на этикетках были полустерты: майоран лекарственный (Origanum majorana), гвоздика (Syzygium aromaticum), герань Бурбон (Pelargonium graveolens), базилик (Ocimum basilicum), шалфей мускатный (Salvia sclarea). Этот столик заменял ей письменный стол. Тыльной стороной ладони она отодвинула флаконы в сторону вместе с несколькими засушенными цветками, связкой коричных палочек в банке из-под горчицы, россыпью цветных карандашей вперемешку с маленькими плоскими гальками и кремневым наконечником стрелы.

Потом снова открыла блокнот и начала писать карандашом вверху пустой страницы, усеянной следами высохших капель:

«Аделина, вот тебе рецепт, который я составила к твоему двадцатилетию. Как время бежит – уже двенадцать лет прошло! Но я знаю, что ты про него помнишь. Мы частенько о нем говорили, хотя я вечно забывала отдать его тебе».

Она достала свой перочинный ножик «Опинель», подправила затупившийся кончик карандаша и продолжила писать:

«Так вот, подогрей 8 ложек растительного масла в сотейнике (возьми большой, чугунный, немного пузатый, этот будет в самый раз), брось туда листья и веточки садового чабера и оставь остывать. Потом нарежь кубиками заднюю ягнячью ножку (граммов примерно 600, ягненка лучше взять кругленького, из Керси). Вообще-то сама смотри, это ведь готовится для хорошего едока, так что можешь взять и гр 800, а то и целый килограмм. Замаринуй мясо в растительном масле, а сама тем временем приготовь чесночно-овощной соус-крем».

Она поколебалась, покусывая карандаш, не зная, стоит ли вдаваться в подробности. В конце концов, Аделина – достаточно хорошая повариха, чтобы удовлетвориться простыми указаниями, без уточнения мер и весов.

«Очисти головку розового чеснока (из Лотрека, этот лучший). Положи зубчики в кастрюлю и залей их водой, только чтобы покрыло. Пускай покипит 3 минуты, а потом вынь чеснок и остуди в холодной воде. И так три раза (это довольно долго, но важно для пищеварения). Затем сделай бульон с крем-фреш[2], добавив туда немного молока, и потоми чеснок на слабом огне по меньшей мере четверть часа вместе с хорошей веточкой садового чабера.

Затем надо бланшировать в подсоленной воде другие овощи: бобы, сахарный горошек, спаржу, маленькие морковки из Аркамбраля (2 минуты), зеленый горошек подольше (5 минут). Затем вынь овощи, стряхни и остуди в холодной воде, чтобы они остались хрустящими. Слегка обжарь в сотейнике нарезанную кубиками ягнятину. Потом разбавь мясной сок белым вином (бержераком из Пешармана, если можно) и клади туда овощи. Приправь солью и перцем, как я тебя учила, и туши добрую четверть часа».

Она подняла воротник халата и слегка смочила кончик карандашного грифеля языком.

«Тем временем вынь из крема веточку чабера, а остальное измельчи и перемешай. Когда мясо станет нежным, разложи его в подогретые порционные горшочки, залей густым соусом, присыпь нарезанными листиками чабера и сразу же подавай – с тем же вином, которое использовала для готовки… Угощайся, моя милая!»

Она закрыла блокнот, не дав себе труда перечитать написанное, и хотела было подобрать выпавшие из него листки, лежащие на полу возле окна, но тут услышала поскрипывание половиц. В это время года, поскольку первые холода уже остудили летний зной, дом снова начинает дышать, дерево «играет». Балки остова вытягиваются, рассохшиеся оконные рамы набухают, пол коробится. Выйдя из своей комнаты, Адель окинула взглядом лестничную площадку. И вдруг почувствовала, как чья-то рука крепко уперлась ей в спину и толкнула в пустоту. Адель оторвалась от пола и полетела вниз. Падение было медленным, но перед ее глазами все завертелось очень быстро. Долгим вихрем пронеслась череда ступеней, о балясины перил разбился локоть, стукнувшись о ребро плинтуса, раздробилась коленная чашечка и, подпрыгнув на ступеньке, лопнул, словно кусок старого плитняка, череп. Наконец она приземлилась на плиточный пол прихожей: приоткрытый рот, округлившиеся глаза и застывшая, словно удивленная тем, что все так закончилось, улыбка. Никакого испуга, всего лишь удивление. Да еще расцветший на ее виске маленький кроваво-красный цветок, что ярче дикого пиона, Paeonia officinalis.

2

Неоновые огни автопрокатного агентства, расположенного напротив вокзала, уже мигали далеко позади в зеркале заднего вида, а Пако по-прежнему натужно молчал, стиснув зубы и вцепившись скрюченными пальцами в баранку.

– Намереваешься дуться всю дорогу? – спросила его Лора, просматривая сообщения на своем телефоне.

Пако ничего не ответил, глядя на дорожные указатели, обозначавшие выезд из центра Брива. Приближаясь к площади с круговым движением, он немного притормозил, но все равно не вписался в поворот и слегка выскочил за разделительную полосу, когда обгонял чей-то запаленный пикап.

– А может, и все время командировки? – продолжала она, небрежно помахивая пальцем по экрану своего мобильника.

– Ничего я не дуюсь, – проворчал он, не разжимая зубов.

– Значит, еще хуже – выпендриваешься!

– Ладно! – в конце концов бросил он со вздохом. – Лучше уж сразу все высказать… Я никак в толк не возьму, какого черта ты взяла напрокат эту консервную банку…

– Увидела фотографию на сайте и решилась… По-моему, эта маленькая машинка даже забавна.

– Нам предстоит отмахать несколько сотен километров за неделю, а ты выбираешь «Фиат 500»!.. Я прекрасно знаю, что ты ненавидишь тачки, но все-таки могла бы посоветоваться со мной!

Лора убрала телефон в сумочку и извинилась, сославшись на запарку и свою общеизвестную некомпетентность в определении мощности двигателей. И в завершение своей оправдательной речи привела несколько вполне благовидных доводов в пользу того, что манера вождения Пако внушает ей якобы необычайное доверие. Тот для вида продемонстрировал суровую и непреклонную мину, однако внезапно посветлел лицом при виде дорожного указателя, отметившего окончание зоны коммерческой активности. Он прибавил газу и включил радио. Передавали ретроспективу музыки 80-х годов, которая и сопровождала их всю дорогу, заливая салон звуками слащавых синтезаторов и дряблых ударных. Они не обменялись ни словом. Пако насвистывал, постукивая пальцами по рулю, а Лора уткнулась носом в экран своего смартфона, брюзжа время от времени, когда пропадала сеть. Так прошел примерно час – среди приторных мотивчиков минувшего века, случайных соединений и головокружительных виражей департаментской трассы 706, проложенной вдоль извилистого русла Везера.

Неподалеку от Эсперака Пако резко сбросил скорость, когда Лора показала ему рукой на железную конструкцию в виде виселицы с болтавшейся на двух цепях вывеской: «Гостевой дом – 300 м». Они свернули направо и поехали по довольно ухабистой подъездной дороге, хотя трава вдоль нее была тщательно подстрижена. Наконец из-за купы деревьев на повороте появилась водяная мельница XVII века, по всем пунктам напоминавшая коттедж Викторианской эпохи, ее белая изгородь определяла границы большого, довольно запущенного парка. Они медленно проехали по гравию центральной аллеи и остановились перед крыльцом. Открылась дверь, и на пороге возникла невысокая женщина лет шестидесяти с широкими бедрами и тонким лицом, увенчанным рыжей укладкой. Ее хлопчатобумажное платье с набивным рисунком из розовых пионов и зеленых листьев служило гармоничным дополнением к недавно оштукатуренному фасаду. Лора проворно выскользнула из машины.

– Здравствуйте, мадам Ватсон! – воскликнула она ясным и полным воодушевления голосом. – Позвольте представить вам Пако, моего фотографа!

– А заодно и водителя! – добавил молодой человек, не без труда выбираясь из машины. После чего приветствовал хозяйку крепким рукопожатием.

– Добро пожаловать в «Ивовую мельницу»… – отозвалась та. – И, пожалуйста, зовите меня просто Маргарет.

Она старалась тщательно выговаривать слова и выделяла каждый слог, сопровождая свои усилия смягчить британский акцент заметными гримасками. Потом, поправив быстрым жестом прическу и одернув платье, пригласила их войти. Они прошли невзрачный холл, освещенный только дневным светом, лившимся сквозь стрельчатый витраж, и проникли в гостиную, где царил методично организованный беспорядок. Помещение напоминало то ли богемную лавку старьевщика, то ли буржуазный мебельный склад (зависит от того, как на это взглянуть): три разрозненных кожаных клубных кресла; еще одно, с «ушами», приземистое, разлапистое и обтянутое потертым бархатом; прикаминное коричневое сиденье из черешни; резной шкафчик для конфитюров и мармеладов, вычурный, словно виола да гамба; большой застекленный книжный шкаф, куда были напиханы вперемешку десятки романов в разномастных переплетах; фортепьянный табурет без фортепьяно; низкий инкрустированный полудиван вроде шезлонга с наброшенным на него шотландским пледом; ломберный столик; сухие букеты в напольных вазах; тесные ряды картин на стенах в основном со сценами охоты, скачущими лошадьми-чистокровками да бегущими борзыми; а также понатыканные где только можно подсвечники, залитые растаявшим стеарином. И все это было затенено узорчатыми, тяжеловесно обрамлявшими окна шторами с кручеными шелковыми подхватами.

У Лоры и Пако разбегались глаза. Им понадобился бы, наверное, не один час, чтобы освоиться среди этой рухляди, но в конце концов они нашли себе место и уселись за круглым столом, покрытым кружевной скатертью, пока мадам Ватсон заваривала чай на кухне. Вскоре она вернулась с фарфоровым сервизом «Веджвуд» на серебряном подносе и впечатляющим ореховым кексом.

– Ваши комнаты я покажу позже, – сказала она им, разливая дарджилинг по чашкам.

Пако взял кусок кекса и сразу же откусил половину. Лора сделала ему большие глаза, побуждая быть сдержаннее, а он шумно жевал, косясь на застекленную горку, где как в витрине была выставлена экстравагантная коллекция кружек с изображениями английского королевского семейства. Тут были представлены почти все Виндзоры, начиная с Елизаветы II, в разнообразных туалетах несколько кислотных оттенков и в шляпках всех тонов радуги; ее бледное лицо было как всегда прорезано загадочной улыбкой. На многих кружках рядом с ней красовался принц-консорт Филип Эдинбургский в различных возрастах своей долгой фантоматичной жизни. Рядом с ними помещался принц Чарльз в окружении своих сыновей Гарри и Уильяма, а также блестевшей глазами Кейт Мидлтон. Во втором ряду шли кружки с королевой-матерью, Анной, Маргарет и Эндрю; были также два довольно причудливых образчика, на которых с достоинством дремала королева Виктория (поясной портрет сепией). Хоть все это и было далеко от дворцового этикета, но то тут, то там все-таки угадывался целый протокол, окрашенный конформизмом и преувеличенной сентиментальностью, где преобладали одни лишь порывы сердца. Поодаль на бамбуковой этажерке стояли кружки, посвященные исключительно леди Ди. Всегда безупречно причесанная, она по большей части сияла лучезарной улыбкой, иногда немного дулась и смотрела на собравшихся то ироничным, то меланхоличным взглядом.

– Вы рассчитываете остаться тут на всю неделю? – спросила Маргарет Ватсон, положив новый ломоть кекса на десертную тарелку фотографа.

– Пока не знаем, – откликнулась Лора. – Но план у нас очень насыщенный: следующий номер «Гастрономических радостей» мы посвящаем кухне Перигора и, в частности, довольно много места отводим грибам.

Не переставая говорить, журналистка рылась в своей сумочке, откуда в конце концов извлекла дорожную карту. Она частично развернула ее и положила себе на колени. Некоторые населенные пункты были обведены красным карандашом, рестораны или поставщиков продуктов обозначали черные фломастерные крестики, и целый пучок дорог был выделен желтым флуоресцентным маркером.

– По правде сказать, мне надо прояснить все это, – добавила Лора. – Быть может, Маргарет, вы могли бы помочь нам прикинуть, сколько это займет времени? А то я немного запуталась…

Пако откусил кусок пирога и взял карту, чтобы взглянуть на нее.

– По-моему, – сказал он с набитым ртом, – надо удвоить количество времени на каждую поездку… Ты хоть видела, сколько тут поворотов? А все эти узкие проселочные дороги? Всего неделя, чтобы собрать такую кучу материала – это попахивает каторгой.

– Знаю, – согласилась журналистка, – но у нас нет выбора.

– Просто у тебя глаза завидущие – хватаешь больше, чем можешь съесть.

– Вынуждена согласиться, поскольку слышу это от тебя, – улыбнулась Лора. – Ты ведь у нас в этом деле настоящий эксперт!

– Вы не знакомы со здешними краями? – удивилась мадам Ватсон.

– Я главным образом бывала в Сарла и немного поездила по Черному Перигору[3]. Насчет остального – пока только собираюсь открыть это для себя… Впрочем, у меня есть кое-какие знакомые совсем неподалеку отсюда. Завтра собираюсь повидаться с Тетушкой Адель… Думаю, вы ее тоже знаете. Не терпится отведать ее стряпню…

Маргарет побледнела. Казалось, что ее внезапно округлившиеся голубые глаза поглотили пол лица.

– Но Адель умерла, мадам… в прошлом месяце…

Чашка Лоры застыла в воздухе. Приоткрыв рот, она держала ее задрожавшими пальцами, не смея поставить на блюдце. Пако не осмеливался проглотить свой последний кусок кекса и медленно жевал из опасения нарушить ошеломленное молчание, вдруг надолго воцарившееся в гостиной. В конце концов Маргарет Ватсон первой подала голос, робко спросив:

– Так вы не знали?

3

Стол с завтраком был накрыт у окна во всю стену, выходившего на облицованный камнем водоем, в котором отражалась старая облетевшая плакучая ива. Джеймс Ватсон проверил, чтобы все было безупречно и на своих местах: бруйяда – местная яичница-болтушка, домашний мармелад, чай «Эрл Грей», некрепкий кофе, поджаренные тосты с большим куском сливочного масла, сиреневый фарфоровый сервиз и белые вышитые салфетки… Пока его супруга хлопотала на кухне, он пригласил обоих своих постояльцев к столу. Лора исподтишка за ним наблюдала. В этом персонаже, будто сошедшем с гравюры Викторианской эпохи, ее забавляло все: его точные и размеренные жесты, пурпурный атласный жилет и синий галстук в желтый горошек под коричневым твидовым пиджаком, начищенные до блеска ботинки со шнурками, густая белая шевелюра с небольшой, похожей на тонзуру лысиной на макушке, ухоженные усы с подкрученными кверху кончиками – можно было подумать, будто он явился сюда прямиком из какого-нибудь романа Конан Дойла.

Когда в дверях возникла порозовевшая мадам Ватсон с корзиночкой маленьких, еще теплых бриошей, взгляд Пако заблистал.

– Несколько «батских булочек»[4]? – бросила она, поблескивая глазами.

Фотограф не заставил себя долго упрашивать, схватил ту, что лежала на самом верху пирамидки, и тотчас же впился в нее зубами. Лора вполголоса объяснила ему, что будет лучше разрезать ее и намазать внутри конфитюром. Мадам Ватсон одобрительно кивнула и тоже взяла одну, чтобы подать пример. Разрезая булочку, она пояснила, что этот рецепт достался ей от матери, а та унаследовала его от своей, и что он в чистых традициях домохозяек Бата. Ватсоны были родом из этого города, точнее, термального курорта, расположенного примерно в двухстах километрах от Лондона, на северо-востоке графства Сомерсет.

Джеймс раньше занимался медициной, служил врачом в гериатрическом отделении больницы, а Маргарет посвятила почти всю свою жизнь воспитанию их троих сыновей. Свой семейный отдых они по большей части проводили в этом чуть глуховатом уголке Перигора, здесь же и решили обосноваться, уйдя на покой. Бодро миновав шестидесятилетний рубеж, они чувствовали в себе еще достаточно сил, чтобы устроить гостевой дом с меблированными комнатами на старой водяной мельнице. Она так обветшала, что ни у кого из местных не хватило духу взяться за нее, а они всего за два года превратили «Ивовую мельницу» в очаровательную гавань спокойствия, весьма оцененную парочками, которые искали романтического приключения на выходные.

– Мне знакомы батские булочки, но таких вкусных я еще никогда не пробовала! – пришла в восторг Лора. – Если вам это не в тягость, я охотно запишу рецепт.

– No problem, тут нет никакого секрета, – сообщила явно польщенная мадам Ватсон. – Рецепт восходит непосредственно к Салли Ланн[5], которая и придумала его в семнадцатом веке, в 1689 году, если уж быть совсем точной.

Беседа протекала в любезном тоне, как и принято среди воспитанных людей. Никто не упоминал ни прямо, ни вскользь о трагической кончине Тетушки Адель. Ватсоны, регулярно отвечая на вопросы Лоры, говорили о многочисленных работах, осуществленных ими на мельнице, о своей прошлой жизни, проведенной на берегу Эйвона, а Пако тем временем изучал дорожную карту, инспектировал свою фототехнику и проверял, достаточно ли заряжены батареи, чтобы хватило на весь день. Перед самым отъездом Маргарет сунула ему в рюкзак пару батских булочек, завернутых в алюминиевую фольгу.

Накануне вечером они решили незамедлительно наведаться в «Харчевню Тетушки Адель», чтобы лично принести соболезнования ее внучатой племяннице Аделине, которая вот уже два года как возглавляла заведение, ни на йоту не изменив его дух. Сознавая, что никогда не сможет сравниться в мастерстве со своей бабушкой, Аделина буквально следовала всем ее рецептам и делала все возможное, чтобы поддерживать репутацию ресторана. В свои тридцать два года она была матерью двоих сыновей и по-прежнему жила в деревне Сен-Леон, в современном кубическом и бездушном доме, чахлый садик которого оживлял лишь красно-желтый пластиковый козырек над воротами да собачья конура, где дремал барбос неопределенной породы. После довольно унылой жизни, наполненной столь же унылой работой за гроши в Сарла (она занималась там уборкой в домах и гладила), взять в свои руки ресторан под добрым покровительством двоюродной бабушки стало для молодой женщины нежданной удачей. С тех пор она каждый день моталась в Эсперак, на переделанную в ресторан ферму, чтобы воздать там почести настоящей перигорской кухне.

Меньше чем за десять минут Лора и Пако оказались в зеленой лощине, приютившей заведение Тетушки Адель. Фабрис Пероль, муж Аделины, встретил их сдержанно, но все же сердечно. Этот здоровяк с массивными плечами раньше работал водителем-дальнобойщиком в Перигё, на транспортном предприятии. Он слыл мастером на все руки и отныне помогал жене в ресторане, занимаясь в основном доставкой продуктов и обеспечивая обслуживание в довольно простой, безыскусной манере. У него были остриженные под гребенку волосы, квадратное лицо и очень черные глаза. Несмотря на внушительное сложение, в нем угадывалась интровертная, чтобы не сказать робкая, натура.

– Добрый день, Фабрис, я только вчера узнала новость. Какое несчастье!

Пероль еще не успел отозваться, как на каменном крыльце за его спиной появилась Аделина, упершись руками в бедра. У нее был костистый подбородок, длинный нос и худое тело с крошечной грудью, напоминавшей две пуговки под полосатой блузкой из вискозы. Эта внешность сбивала с толку и могла показаться некрасивой, если бы не искрившиеся доброжелательностью глаза, которые освещали ее лицо внутренним светом.

– Рада вас видеть, Лора. Простите, что не сообщили вам, но все случилось так неожиданно… а потом… бумаги, всякие формальности, да и работа не ждет.

Она выпалила все это одним духом, словно желая предупредить любой упрек и избавиться от более подробных объяснений.

– Я была очень привязана к вашей бабушке, – только и ответила журналистка огорченно.

– Она тоже вас очень любила…

– И она была не из тех, что прикидываются, – добавил сквозь зубы Фабрис.

– Вот, это Пако, фотограф, с которым я работаю. У вас найдется столик для нас двоих сегодня в обед?

– Все заказано заранее, но мы что-нибудь придумаем, – успокоила ее Аделина.

– Не хотелось бы доставлять вам хлопоты…

– Никаких проблем, Фабрис все устроит. Вы в наших краях проездом?

– Нет, на целую неделю… подбираем материалы к следующему номеру, посвященному Перигору… Разумеется, я очень рассчитывала на познания и память Тетушки Адель, чтобы подготовить развернутую статью…

– Ее секреты ушли вместе с ней, – пробормотала Аделина.

– Большая часть – конечно! Но ведь наверняка осталось то, что было в маленьком блокноте, который она всегда держала в кармане…

– Мы не знаем, куда он подевался. Во всяком случае, при ней его не было.

– А в ее комнате?

– Тоже нет. Сказать по правде, мне все еще тяжело туда заходить… После ее смерти наверх никто не поднимался. Я-то уж точно не осмеливаюсь.

– Мне бы хотелось написать о ней очерк, сделать литературный портрет… – сказала Лора, пытаясь поймать ускользающий взгляд Аделины. – Впрочем, я всегда хотела это сделать. А чтобы проиллюстрировать статью, мне хотелось бы получить несколько фотографий времен ее молодости…

Лора не закончила фразу, сомневаясь, прилично ли будет настаивать. Молчание внучатой племянницы Адель смущало ее, но, поколебавшись немного, журналистка предприняла последнюю попытку:

– А может быть…

– Пускай обед закончится, тогда и поглядим, – отрезала Аделина. – Да и то лишь потому, что это вы просите…

4

В зале ресторана сохранился исконный перигорский пол из небольших треугольных камней, вбитых в утрамбованную землю острым концом вниз, такое покрытие называлось тут «пизе́». Отполированные временем кусочки плитняка были уложены в геометрические фигуры на основе простого треугольника со стилизованными растительными мотивами. Справа от ведущей на кухню двери царил, создавая ощущение надежности, камин из камня медового оттенка, который порой разжигали вечерами, когда мягкость поздней осени уступала первым заморозкам. Вблизи от него парочка пенсионеров ожидала, когда их обслужат. Они улыбались друг другу, почти удивленные, что оказались вот так, лицом к лицу, после стольких десятков лет, проведенных в разлуке. Они не обращали никакого внимания на остальных посетителей, сидящих вокруг, и, казалось, не слышали смеха в зале, который отдавался эхом от потолочных балок.

Лора внимательно изучала меню. Здесь имелись все те блюда, которые принесли известность ресторану Тетушки Адель. Единственное новшество, привнесенное Аделиной, состояло из череды терринов[6] от местных производителей. Лору это успокоило. Хотя обычно она поощряла молодых шеф-поваров к тому, чтобы те смелее отходили от составленных задолго до них меню и старались найти свой собственный почерк, в случае с Аделиной она сочла, что та поступила правильно и что ее выбор верно отражал рецепты, передававшиеся из поколения в поколение.

Едва взяв заказ, Фабрис Пероль принес первое блюдо: дымящуюся тарелку сабронады[7].

– Надо же, ты меня удивляешь, – признался Пако, вытаращив глаза.

Он попытался определить ингредиенты этого блюда: ассорти из фасоли, картошки, моркови, лука, корня сельдерея (а быть может, также его стебля), и все это тушилось вместе с кусочками сала или ветчины. То тут, то там угадывались кое-какие ароматические травы. Но больше всего удивила фотографа консистенция этого супа, который по густоте приближался скорее к рагу, чем к тонкому консоме.

– В чем дело, Пако? – спросила Лора весело. – Неужели ты вообразил, будто я такая привереда, что соглашаюсь дегустировать только сверхнавороченные блюда и не способна оценить простую и основательную крестьянскую еду?

Молодой человек решил высказаться с максимальной откровенностью:

– Да.

Журналистка не удостоила ответом это замечание и отведала сарбонаду. На ее губах обрисовалась улыбка, и она продолжила дегустацию, не обращая внимания на своего сотрапезника. Через несколько секунд непроницаемого молчания она все-таки подняла голову от тарелки.

– Превосходно! Иначе и не могло быть: сюда положили первоклассные овощи и тушили несколько часов с пряностями и ароматным мясом… Блюдо богато вкусами. Думаю, Пако, что ты плохо меня знаешь. Записные критики, которые судят о блюде лишь в зависимости от такого либо сякого типа кухни, внушают мне отвращение. На каждом уровне есть свои достоинства. Достаточно признавать их наличие и наслаждаться ими. Разве не так?

Фотограф с набитым ртом ответил неопределенным мычанием и согласно кивнул.

– Наверняка кому-то может показаться, что суп немного густоват, но надо же восстановить контекст, вспомнить, в каких обстоятельствах его ели. Сабронада – это бывшее рагу. После тяжелого рабочего дня крестьяне уплетали его с хорошим ломтем хлеба. Впрочем, говорят ведь, что в нем ложка должна стоймя стоять.

Лора отпила воды из бокала и несколько мгновений пребывала в задумчивости.

– Я в самом деле восхищаюсь перигорскими хозяйками былых времен. Когда они готовили укрепляющую силы еду для своего мужчины, они не мудрили ни со вкусом, ни с удовольствием. И использовали только то, что было у них под рукой. Впрочем, ты заметишь это в следующем кушанье. Фирменное блюдо Тетушки Адель весьма оригинально и приготовлено из очень малого количества ингредиентов.

Через четверть часа фотограф в самом деле увидел, как на их стол принесли ярко-зеленый рулет из омлета. Лора объяснила секрет рецепта: перед самым его приготовлением с яйцами смешивается сок, выжатый из шпината, шалфея и крапивы. Вид этого блюда, конечно, удивляет, но вкус наверняка восхитит вкусовые рецепторы.

Дойдя до десерта, Лора и Пако решили унести с собой заказанный кусок пирога с орехами. Обед был слишком плотным и не позволил бы в полной мере оценить столь роскошное кондитерское изделие. Журналистка заплатила по счету и стала ждать, когда ее позовут ради предстоявшей деликатной операции, а Пако тем временем педантично протирал объективы своего аппарата. Она не переставала удивляться, что Аделина так и не осмелилась заглянуть в комнату Тетушки Адель, чтобы поискать там ее записную книжку. Через несколько минут Фабрис Пероль подменил свою жену на кухне, поцеловал в щеку, чтобы придать ей смелости, и начал мыть посуду.

Обе женщины вместе покинули зал ресторана и вступили на деревянную лестницу, у подножия которой месяцем раньше нашли безжизненное тело Тетушки Адель. Они поднимались по ступеням молча, медленно, почти торжественно и наконец добрались до лестничной площадки, где на одноногом столике стоял хрупкий букет засохших цветов. Аделина открыла дверь слева и, часто дыша, первой вошла в комнату покойной.

Открытые ставни пропускали мягкий свет, сочившийся сквозь сероватые тюлевые занавески. Лора нажала на выключатель, и свет люстры резко прорезал печальную атмосферу этого помещения. Сама не своя, Аделина без особого воодушевления принялась искать потерянный блокнот. Между тем убранство комнаты почти не оставляло места для тайны. Мебель была сведена к строгому минимуму: кровать из каштана с изогнутыми спинками, плетеный ивовый стул, на котором лежал довольно заношенный розовый домашний халат, крохотная ночная тумбочка, отныне покрытая пылью, захламленный туалетный столик, служивший вместо письменного стола, внушительный шкаф из темного дерева. Единственным украшением тут была довольно наивная по исполнению акварель, изображавшая облетевшее дерево посреди равнинного пейзажа.

Лора тактично предложила осмотреть содержимое бельевого шкафа. Аделина присела на подбитый мольтоном плед, которым была покрыта постель, и только смотрела с отсутствующим видом.

Когда журналистка открыла скрипучие створки шкафа, оттуда разлился тонкий запах – смесь лаванды с воском для натирания мебели. Клинически точным жестом Лора просунула пальцы под висевшие платья и ночные рубашки и изучила стопки одежды. На последней, самой верхней полке стояли три обувные коробки. Журналистка попыталась по весу угадать их содержимое. Возможно, письма, фотографии, целый ворох воспоминаний, где наверняка были перемешаны радости и разочарования, надежды и опасения целой жизни. Она протянула одну из коробок Аделине, словно приглашая открыть ее. Но племянница покойной, по-прежнему замкнувшаяся в своей немоте, не проявила никаких эмоций. Ни удивления, ни узнавания.

Лора решила, что лучше держаться как можно незаметнее. Она подошла к окну и немного раздвинула занавески. Во дворе Пако с Фабрисом, подойдя к дверям амбара, откатили в сторону тяжелую створку. Появился древний фисташково-зеленый автомобиль «Рено-Жювакатр»[8]. Пероль, который поддерживал его механику в порядке с помощью одного из соседей, любовался машиной, уперев в бока тяжелые кулаки, и не скрывал своей гордости. Пако, увидев этот драндулет, зашелся от восторга. Разумеется, из комнаты Тетушки Адель журналистка не могла слышать, как у него вырвалось: «¡Joder»[9]. Тем не менее, судя по тому, как фотограф стал оглаживать ладонями капот, она догадалась, что тот на седьмом небе от счастья.

Вернув занавески на место, Лора заметила на полу два листочка небольшого формата. Она подняла их и обернулась. Аделина все еще сидела в прострации, опустив глаза. Коробка на ее коленях была по-прежнему закрыта. Журналистка быстро сложила листки пополам, сунула их в задний карман джинсов и села рядом с молодой женщиной. Положила руку на ее предплечье и мягко предложила ей лично заняться отбором, взяв фотографии с собой.

Все так же без единого слова и без единого взгляда Аделина кивнула в знак согласия.

5

Хотя деревня Эйзи-де-Тейяк-Сирёй насчитывает не более тысячи душ, она с середины XIX века приобрела статус мировой столицы. В самом деле, в 1863 году именно на этой излучине Везера, чуть выше того места, где с ним сливается Бён, археологические раскопки принесли доказательства существования «допотопного человека». И в течение всего ХХ века в этом краю, который 450 тысяч лет назад предоставил укрытые среди скал пещеры людям эпохи палеолита, бежавшим тогда из Северной Европы от холодов второго ледникового периода, одно за другим следовали чудесные открытия. Сегодня в Эйзи и ее окрестностях более полутора десятка мест объявлены мировым наследием человечества, и она каждый год привлекает к себе более миллиона посетителей.

Как раз в этой деревушке у Лоры и Пако были назначены несколько дегустаций. Они начали со «Старой мельницы», где журналистка взяла интервью у шеф-повара Патрика Мониотта на берегу Бёна, вблизи от все еще крутившегося мельничного колеса. Пока она пробовала знаменитого фаршированного голубя, за которым последовала приготовленная на слабом огне фуа-гра и яйцо, взбитое с трюфелями, Пако расхаживал по саду. Приникнув глазом к видоискателю своего аппарата, он старательно прорабатывал каждый из золотистых оттенков растительности, то радужных, то переливчатых, то муаровых. Некоторые эффекты были просто поразительными, и он надеялся, что макетист журнала использует снимки как можно лучше.

Затем они наведались пешком в «1862», гастрономическое заведение гостиницы «Глициния». Дегустацию устроили на террасе, чтобы сполна воспользоваться теплой погодой и видом на парк. Как и было обговорено, Лоре представили на ресторанных тарелках эскалоп из утиной фуа-гра, ризотто с черным трюфелем, еще перигорского ягненка, крем из кукурузы и тушенных в латке овощей, а также несколько блюд, принесенных из «Бистро “Глициния”» – яйцо кокотт с лесными грибами, грушу с пряностями и грецкими орехами, рис в молоке «по-старинному». Сразу же после интервью с шефом Паскалем Ломбаром Пако без подготовки сфотографировал ресторанные залы, парк и внушительный огород, снабжавший кухню ароматическими травами и свежими овощами.

Прежде чем вернуться к своей машине, они сделали остановку у регионального музея доисторической эпохи. Прилепившееся к отвесному утесу и построенное на руинах былого Тейякского замка, это здание в светлых тонах с четкими линиями гармонично вписалось в окружающие скалы. Пако сфотографировал его ради собственного удовольствия и осведомился о расписании. Все-таки было уже слишком поздно для того, чтобы сполна насладиться сокровищами этого учреждения, поэтому было принято решение вернуться в Эсперак.

Снова оказавшись в своей комнате, Лора положила на кровать обувные коробки, которые доверила ей Аделина. Покидая несколькими часами ранее ресторан, она не утерпела и уже покопалась в этих случайных хранилищах, в надежде быстро отыскать пресловутый блокнот. Напрасно. Так что теперь ей оставалось лишь подобрать фотографии, которые лучше всего могли проиллюстрировать очерк, который журналистка собиралась написать в честь Тетушки Адель. Поэтому она осторожно вывалила на постель содержимое всех трех коробок и приготовилась погрузиться в девяносто лет весьма наполненной жизни – почти целый век истории, отмеренный шагами этой выдающейся женщины, гордости своего края.

На большей части снимков она была запечатлена в образе поварихи перед дверью своего заведения в незапятнанном фартуке, искусно повязанном вокруг талии, гордо позируя в обществе каких-то важных особ или верных клиентов. Были тут и семейные фото, сделанные по случаю бракосочетаний, крестин или дней рождения; Адель представала на них в разных возрастах: то наивным и оробевшим «свадебным ребенком» – девочкой, несущей букет или шлейф невесты, то молодой женщиной, против собственной воли притягивающей к себе мужское внимание, то внушающей спокойное доверие пожилой дамой.

Лора задержалась взглядом на одной фотографии, которая особенно ее тронула. Адель тут была юной первопричастницей: сияющее, обрамленное накрахмаленной вуалью лицо, молитвенно сложенные руки и доверчивый взгляд, без страха возведенный к небесам.

Журналистке показалось, что на одной маленькой фотокарточке с зубчатыми краями она обнаружила черты матери Адель: какая-то женщина с открытым взглядом, с волосами, собранными в объемистый узел, и уверенно стоявшая на ногах, обнимала крепкими руками хрупкие плечики совсем юной робкой девушки. Перевернув фото, Лора прочитала размашистую надпись, сделанную с сильным нажимом бледными чернилами: «Тетушка Адель и Адель – 1936». И тут журналистка вспомнила, что знаменитая повариха унаследовала и имя, и прозвище от своей тетки, которая оказала на нее глубокое влияние. О той рассказывали многочисленные истории, порой граничившие с легендой. Некоторые даже приписывали ей оккультные способности и считали ее колдуньей, ревниво оберегавшей свои секреты, хотя другие всегда видели в ней лишь одинокую независимую женщину, наделенную железным здоровьем, которая предпочла проводить время в лесу, а не обременять себя докучливым мужем.

Выбор имени для ее племянницы был сделан в довольно печальных обстоятельствах. Младшая сестра «первой Тетушки Адель», Марта, родила троих сыновей, но все они умерли, не дожив до своего первого дня рождения. Так что, когда два года спустя на свет божий появилась девочка, было решено наречь ее именем тетки в качестве защиты от дурной судьбы, дабы новорожденная унаследовала ее легендарное здоровье. И кроха, получившая при крещении имя Адель, выросла без всяких проблем и даже отличалась замечательной телесной крепостью вплоть до самых последних дней своей жизни, вплоть до того злосчастного падения с лестницы в своей харчевне.

На другой фотографии Лора обнаружила младшую Адель, девочку-подростка, гордо держащую корзину с белыми грибами, в окружении своей тети и священника из деревни Фосмань. Тетушка наградила ее не только своим именем, но и поделилась секретами леса Барад, в первую очередь тем, который вызывал у всех сильнейшую зависть: раскрыла ей тайные угодья белых грибов. И вскоре по округе разнеслась молва о чудесных грибных местах, откуда девушка приносила удивительную добычу. Они располагались где-то ближе к югу, там, где впоследствии будет процветать ее знаменитая харчевня. Многие пытались следить за ней, чтобы выведать ее секрет, но никому это так и не удалось. Результат всегда был один и тот же: после нескольких минут ходьбы Адель таинственным образом исчезала…

Это углубленное знание леса оказалось очень полезным, когда через несколько лет партизаны Лимузена и Корреза нашли убежище в дебрях леса Барад. Юная Адель со своей неизменной грибной корзинкой запросто умела обмануть бдительность вражеских солдат и доставить скрывавшимся в чаще бойцам Сопротивления медикаменты и важные сведения о противнике. После освобождения Республика отблагодарила юную разведчицу, позволив ей стать первой женщиной департамента, получившей водительские права.

Лора обнаружила также фотографии Адель за рулем «Рено-Жювакатра», который так восхитил Пако сегодня утром. И тут ей вспомнились два листочка, спрятанные в кармане собственных джинсов. Она внимательно их изучила, но они поставили ее в тупик. На первом был изображен прямоугольник, который пересекала кривая колеблющаяся линия. В верхнем углу были нарисованы четыре кружка, а в противоположном – семь овалов. Второй листок оказался еще загадочнее. Пять кружков, нарисованных на равном расстоянии друг от друга, были соединены стрелками по всем возможным направлениям в виде пятиконечной звезды. Лора сфотографировала их на свой мобильник, еще не слишком представляя себе, чем это может ей пригодиться, и положила их обратно в одну из обувных коробок.

Итог ее поисков был двояким: хотя она нашла, чем проиллюстрировать очерк о покойной, все-таки блокнот знаменитой поварихи так и не дался ей в руки.

Хотя до вечера было еще далеко, Лора причесалась, подкрасилась и спустилась на первый этаж, чтобы присоединиться к Пако в гостиной. Она нашла его уютно устроившимся у камелька в компании Маргарет Ватсон, вместе с которой он просматривал проспекты с информацией о местах археологических раскопок.

Лора, повязывая вокруг шеи кашемировый шарф, для вида бегло ознакомилась с выборкой, сделанной ее фотографом.

– Отличный выбор, Пако, но вообще-то я не уверена, что мы успеем погрузиться в доисторическую эпоху. Не в этой командировке. Зато для Средневековья сейчас – самое время!

6

– Все, приехали! Теперь возьми влево и поезжай прямо туда, куда стрелка показывает.

Сидевший за рулем «Фиата 500» Пако осторожно притормозил. Он без труда заметил указательный щит, установленный на откосе, но удивился, что ему назвали это направление.

– Тут написано, что в той стороне сообщество «Шесть Столпов»!

– «Эсперакская корчага» там же. Давай сворачивай!

Фотограф бросил быстрый взгляд в зеркало заднего вида и, резко крутанув руль, съехал с департаментской трассы. Ему пришлось проехать еще метров сто по каменистой дороге через рощицу ореховых деревьев, прежде чем оказаться на автостоянке для посетителей ресторана. Места там были размечены высокими бамбуковыми шестам со светильниками, которые с наступлением вечера заливали теплым светом оба крыла, прилегавших к основному зданию фермы. Сложенная в начале XIX века из соломенно-желтого камня, в 1920-х годах эта постройка была надолго заброшена, пока через несколько десятилетий тут как нельзя более кстати не обосновался некий молодой человек.

Прежде чем почтить это место своим присутствием, Юго Штейнер познал осуществленную мечту хиппи в одной из их общин, нашедшей приют в глухом углу на севере Перигора. Он пережил там мирное сосуществование (выражение, не имеющее границ), любовь без принуждения, но также разрушение иллюзий насчет будущего. По мере того как на горизонте все четче вырисовывались 80-е годы, коммуна мало-помалу обезлюдела. Каждый, завершая это жизнерадостно-утопическое отклонение от прямого пути, сменил свою расшитую цветами тунику на костюм из сероватой ткани и открыл безликую дверь в столь же безликом офисном здании.

Штейнер понаблюдал за этой откочевкой и, хладнокровно ее проанализировав, быстро смекнул, что грядущие десятилетия будут меркантильными и лишенными всякого смысла. И он опять подумал об общине в необычном месте, которая принимала бы в свое лоно разношерстную клиентуру, ищущую тихую гавань, место, где можно было бы отдохнуть душой, уютное теплое гнездо, чтобы вернуться к своим истокам, зал для медитации, чтобы вновь обрести равновесие, да в конце концов просто гостеприимное место, чтобы не дать себе пойти ко дну. И вполне логично он решил создать это убежище в краю, который был вынужден покинуть вскоре после своего рождения. Так что он взвалил на спину свой рюкзак и прошел пешком десятки километров, отделявшие его от Эсперака. И здесь, на заброшенной ферме, нашел свое пристанище и заложил основы того, чему предстояло стать процветающим предприятием.

А недавно ему пришла в голову идея открыть здесь же ресторан, который пригласит клиентов в путешествие. В путешествие сквозь время – это и будет возвращением к своим далеким корням. Второе крыло было построено благодаря желанной помощи от некоторых клиентов сообщества. По этому случаю была даже специально разработана программа личного развития: «Осознать потаенные сокровища жизни» (собирая в окрестностях старые камни), «Восстановить глубинные основы и свое укоренение в почве» (участвуя в строительстве стен будущего ресторана), «Питать самопознание» (мастеря средневековые орудия и кухонную утварь для украшения его стен), а также «Усмирить свой внутренний хаос» (с той же декоративной целью каллиграфически выписывая на пергаменте старинные рецепты и воспроизводя миниатюры из рукописей со сценами пиров и охоты).

«Эсперакская корчага» открылась три месяца назад, как раз к началу туристического сезона. Во дворе, образованном тремя постройками бывшей фермы, где величаво царил вековой каштан, был устроен большой праздник.

Войдя в заведение, Лора сразу же успокоилась касательно одного важного пункта: подобающим образом освещенный зал предлагал все элементы современного комфорта, начиная со столовых приборов на столах. Сразу же навстречу к ним поспешила официантка. На ее затылке была завязана белая косынка, а сама она облачена в длинное небесно-голубое приталенное платье с рукавами до самого пола (правда, из-под подола временами выглядывали кроссовки). Молодая женщина решительно вычеркнула в блокноте заказов фамилию Гренадье и бодро провела их к столику.

– Вот меню. Если у вас возникнут любые вопросы, только подайте мне знак. В качестве аперитива мы предлагаем бокал гипокраса или пряного вина.

Пако, который уже сосредоточенно изучал указанные в меню блюда, поднял голову, так и не сумев справиться со своим непониманием. Официантка тут же прилетела к нему на помощь.

– Гипокрас – это красное, довольно крепкое вино, сдобренное специями. Мы кладем в него мускатный орех, корицу, имбирь, гвоздику и добавляем мед. Просто превосходно, очень вам рекомендую. Пряное вино – тоже очень хороший напиток. Это белое сухое вино с добавлением кардамона, корицы, меда и розовой воды. Вы можете заказать по бокалу и того, и другого и открыть их для себя вместе!

Предложение было сформулировано настолько мягко и искренне, что от него было трудно отказаться.

– Благодарю вас, – сказала Лора, которую это позабавило, – но я думаю, что мы оставим это искушение под конец трапезы. Мед повышает градус алкоголя, а натощак это было бы неразумно. Лучше начать, пожалуй, с бутылки газированной воды.

Официантка исчезла, оставив после себя в воздухе непонятно что – но что-то очень веселое.

– Странное место, – высказался Пако. – Персонал симпатичный, но я совершенно сбит с толку. Взгляни-ка на меню.

На обложке был нарисован глиняный горшок, а под ним располагался короткий текст, поясняющий название ресторана. Там сообщалось, что в Средние века корчагой называли большой глиняный горшок, а также главное простонародное кушанье, приготовленное в нем из всего, что было под рукой в зависимости от времени года, а также (и особенно) от собственных средств: из мяса, рыбы, овощей, злаков, душистых трав (которые еще называли корчажными)… Их количество также варьировалось в соответствии с размерами имевшейся (или нет) корчаги.

На обратной стороне был помещен список предлагаемых блюд:

Паст из печени, томленной в собственном жире птицы

Открытый пирог с чесноком и шафраном

Слоеные пирожки с фруктами и ягодами по сезону

Слоеные пирожки с крапивой и молочными продуктами

Каша из обдирного ячменя

Зеленое пор

Кретонне из перетертого гороха с имбирем

* * *

Цыпленок в вержюсе

Цыпленок, фаршированный лесными грибами

Свиные фрикато́

Бараньи эрико́

Галимафре́

Лимомия

Потее́ с крапивой

Арбулястр

Помпии́

* * *

Вафельные трубочки с медом

Груши в гипокрасе

Компост из сухофруктов

Пако решил, что рассудительнее будет сдаться без боя.

– Ты же знаешь мои вкусы, так что полностью доверяюсь тебе. Раз ты у нас выдающийся гастроном, то и разбирайся со всей этой галиматьей.

Лора подозвала официантку, которая немедленно подскочила к ней со своим блокнотом заказов в руке.

– Мы нуждаемся в ваших познаниях, чтобы сделать выбор. Скажите, пожалуйста, что такое эрико́?

Молодая женщина была рада, что ей задают вопрос, который она сочла вполне уместным.

– Эрико́ – это такой способ приготовления мяса в бульоне. Надо заметить, что в Средние века мясо употребляли вскоре после забоя, чтобы избежать размножения бактерий – обычно на следующий же день. Поэтому надо было придумать, как сделать его помягче. Бульон – как раз один из таких способов. Вержюс – другой.

Своей ручкой молодая женщина указала в меню блюдо, о котором шла речь, и продолжила свои объяснения.

– Вержюс – это зеленый, кислый до оскомины сок из винограда или яблок. У него два достоинства: он размягчает мясо, как я вам уже сказала, а также дезинфицирует его, если в нем уже началась ферментация.

– Интересно, – отозвалась журналистка. – А что такое фрикато́?

– Мясные шарики вроде фрикаделек, тушенные на сковородке.

Пако не захотел оставаться в стороне от разговора и тоже испытал познания официантки.

– А галимафре́?

– Это рагу из остатков мяса. Очень напоминает миронтон, вареную говядину, приправленную луком, салом и уксусом. Это вкусно, но легким такое блюдо не назовешь. Если выберете его, я бы посоветовала вам начать с легкой закуски, такой как арбулястр. Это соленый пирог с корчажными травами.

– А помпи́? – спросила заинтригованная Лора.

– Это блюдо из вареного мяса и овощей. После баранины туда же клали хлебное тесто, чтобы оно варилось в бульоне. Таким способом в давние времена порой готовили хлеб, чтобы не пользоваться печью сеньора, а стало быть, и не платить налог, которым облагалась выпечка.

– Начало «налоговой оптимизации», – съехидничал фотограф.

Официантка лишь улыбнулась, чтобы не вступать на территорию, которая казалась ей опасной.

– Это блюдо готовят также у наших соседей в Коррезе, но там его называют «мик». У вас есть еще вопросы?

– Нет, мы немного подумаем. Спасибо, мадемуазель.

Пако проводил официантку взглядом. А та зашла на кухню за двумя приготовленными блюдами, чтобы отнести их другим клиентам. В полуоткрытую дверь он заметил и шеф-повара, священнодействующего у плиты. Высокий, стройный, с угадывающимися выпуклыми мускулами под эбеновой кожей – он был молчалив и полностью поглощен своим делом.

В итоге журналистка выбрала кусок пирога с чесноком и шафраном, пирожки с крапивой, кашу из обдирного ячменя, цыпленка в вержюсе и свиные фрикато́. И по мере того как прибывали заказанные блюда, она все больше укреплялась в уверенности, что у нее появился отличный сюжет для следующего номера «Гастрономических радостей».

Закончив трапезу, они отказались от десертов, но позволили соблазнить себя бокалом гипокраса, который, к их великому удивлению, подал им сам хозяин заведения. Несмотря на то что Юго Штейнеру уже перевалило за семьдесят, выглядел он прекрасно – горделивая осанка, слегка загорелое лицо, прямой нос, густые, зачесанные назад волосы с проседью. На нем была просторная белая блуза и подобранные к ней в тон брюки. Его руки с безупречным маникюром украшали два перстня, один с аметистом, другой с лазуритом. Чтобы защитить себя от вечерней прохлады, он изящно повязал вокруг шеи шарф шафранового оттенка.

– Надеюсь, вы приятно провели вечер, мадам Гренадье? – спросил он, приветствуя Лору.

– Очень приятно… мсье?..

– Юго Штейнер.

Потом, повернувшись к Пако:

– Зато я не знаю имени вашего фотографа.

– Пако Альварес, – ответил молодой человек, мужественно протягивая ему руку.

– Странно, – заметила Лора, – я надеялась быть тут инкогнито. Мы уже встречались?

Улыбка Юго Штейнера сделалась загадочной.

– У нас есть общие друзья.

7

Юго Штейнер взял себе стул и уселся рядом с Лорой и Пако. Потом подозвал официантку одним взглядом и заказал груши в гипокрасе на три персоны. Подождал, пока они снова не остались наедине, и продолжил знакомство.

– О вашем приезде в наши края мне сообщила Аделина Пероль.

– Я и не знала, что вы знакомы, – удивилась журналистка. – Хотя… совсем из головы вылетело – вы же соседи. Кажется, земля, на которой стоит ее харчевня, доходит прямо до вашего участка.

– Точно. А чтобы быть еще более точным, скажу, что мы с ее тетушкой, с нашей дорогой Адель, были очень близки.

Лора покачала головой, словно ей до сих пор было трудно принять кончину этой замечательной женщины.

– Как печально, что нас покидают такие прекрасные люди! Вы давно ее знали?

– С тех пор как вернулся сюда! Лет сорок, наверное.

– Так вы из Эсперака? – спросил Пако с любопытством.

– Я родился совсем неподалеку отсюда, в Кармансаке, а моя мать из Ла Рок-Сен-Кристофа. Мой отец, как вы могли догадаться по фамилии, происходил не из Перигора. Он был родом из Австрии. И однажды ему пришлось спешно покинуть эти места, а вскоре и моя мать, забрав меня с собой, сделала то же самое. Так для всех было лучше…

Штейнер помолчал несколько секунд. Он знал, что за это время в воображении Лоры пронеслось несколько образов: женщины, остриженные наголо по одному лишь подозрению в том, что они спали с оккупантами… сведения счетов, устроенные теми, кто сам примкнул к Сопротивлению в последнюю минуту… все эти фальшивые ноты Освобождения.

– Когда я оказался в этой деревне, от фермы оставались одни развалины. Последние арендаторы так и не вернулись с Первой мировой, погибли под Верденом. Потребовалось много времени и много работы, чтобы снова вдохнуть жизнь в эти камни.

Пако не удержался и бросил взгляд на перстни их собеседника. Аметист с лазуритом подчеркивали холодную голубизну его глаз.

– Но в первую очередь – помощь Адель, – продолжил Юго.

– А в чем она заключалась? – спросила удивленная Лора.

– В главном. В том, с чего требовалось начать – с участка земли! Она любезно продала мне некоторую его часть и позволила безвозмездно воспользоваться остальным.

Официантка принесла на столик керамическое блюдо с теми самыми грушами в гипокрасе, а вслед за ними десертные тарелки. Лора решилась разложить угощение, стараясь не терять при этом нить разговора.

– Я и не знала, что участок принадлежал Адель. Как вы убедили ее уступить его вам?

– Скажем, наши отношения были… особыми. Адель была со мной очень добра и даже передала кое-что из своей мудрости, открыла мне глаза на многие вещи, на простые, вечные, универсальные истины природы, гармонии тела, души…

– Вы имеете в виду содержимое ее маленького черного блокнота? – спросила Лора как можно нейтральнее, пытаясь скрыть свое возбуждение при мысли, что, может быть, сейчас узнает наконец эту тайну.

– Адель дарила мне свое тело, но никогда не позволяла прочитать ни строчки в своем блокноте.

Лора и Пако были ошеломлены этим откровением, которое оказалось для них полной неожиданностью. Штейнер наслаждался произведенным эффектом.

– Да, мы были любовниками, и это ни для кого тут не было секретом. Наши отношения продлились пять лет. Пять лет страсти, восторга, смеха, простых радостей, разделенных удовольствий, когда мы ночи напролет любили друг друга и говорили до самого утра. Мы пережили прекрасную историю, а на людские сплетни и пересуды Адель было плевать.

– Чем ваша связь могла кому-то помешать? Вы что, были женаты в другом месте? Или ваш отец…

Штейнер фыркнул:

– Я никогда не был женат, да и никогда не собирался. Что касается моего отца, то он тут вовсе ни при чем, вы строите неверные предположения, госпожа журналистка. Нет, люди в округе брюзжали из-за нашей разницы в возрасте. Подумайте сами: когда я явился в Эсперак, мне было тридцать два года, а Адель… пятьдесят два! Согласен, столько ей ни за что нельзя было дать, но все-таки…

Пако почувствовал, как на него накатывает приступ неудержимого смеха. По приезде в эти края Лора много рассказывала про Адель, про ее великодушие и ум, про ее кулинарный талант, но ни разу и словом не обмолвилась о том, что под фартуком старой одинокой тетушки таилась страстная любовница!

– Ваша связь оборвалась из-за этого злословия? – спросила журналистка.

– Вовсе нет! Наоборот, нас забавляли эти презрительные взгляды и возмущенные физиономии. Все эти лицемеры, любившие читать нравоучения, которые мнили себя образцами добродетели, да и все прочие, кто не стеснялся наставлять рога своим благоверным… правда, с людьми своего возраста.

– Но что же тогда случилось? – спросил Пако в возбуждении.

– Это Адель со мной порвала, – признался Штейнер.

Фотограф не смог скрыть своего разочарования.

– Почему?

– Как раз из-за разницы в возрасте. Я знал, что она меня по-прежнему любила, но боялась, что с годами эта разница усугубится и станет непреодолимой. Боялась, что однажды я проснусь и увижу чуть больше морщин в уголках ее улыбчивых глаз, увядшую кожу ее бедер и перестану желать ее… боялась, что я сочту ее старухой.

– Но вы продолжали видеться? – спросила Лора, искренне опечалившись.

– Мы никогда не рвали нить – незримые узы, которые нас связывали. Она наведывалась в Центр собирать грецкие орехи в саду – это ей пришло в голову посадить там ореховые деревья – и регулярно посещала занятия гимнастикой тайцзицюань. Еще этим летом она приходила каждый четверг.

– Значит, она была в прекрасной форме! – бросил Пако в восхищении.

– Адель обладала железным здоровьем, – поправил его Штейнер. – Ей сносу не было, и годы не имели над ней никакой власти. Я даже всерьез подумывал, что она еще всех нас похоронит. В последнее время, правда, она приходила реже, но только потому, что началась пора сбора белых грибов. Она без устали ходила по лесам, забиралась в самую чащобу.

– Вылазки в лес, тайцзи… похоже, что Тетушка Адель все еще крепко стояла на ногах, – заметила Лора вполголоса.

– Согласен с вами, мадам Гренадье, это падение с лестницы как-то не вяжется с Адель, – согласился Штейнер, нахмурившись.

– Уж не думаете ли вы, что…

– Я не из тех, кто предается пустым раздумьям. Но только я удивлен, крайне удивлен. В последний раз, когда я видел Адель, она шагала по обсаженной орешником дороге, направляясь по грибы.

– А куда именно она ходила?

– Кроме нее самой об этом никто не знал. Когда Адель уходила в лес, никому и никогда не удавалось долго следить за ней. Обычно она отправлялась на север, но вот куда потом сворачивала? Последний запомнившийся мне образ – это ее силуэт, стройный, но уже неясный, словно удалявшаяся точка. Я узнал бы этот силуэт из тысячи. И могу вас заверить: ее ноги не дрожали.

8

Они шли наугад по улочкам, выбирая самые тенистые, проскальзывая в приоткрытые створки ворот, осматриваясь во дворе какого-нибудь старого особняка с фахверковыми стенами, незаметно заглядывая в тонущий среди глициний садик и снова выходя на мостовую с неровной брусчаткой. Исторический центр Сарла изобиловал архитектурными сюрпризами, маленькими деталями, рассеянными по городу за прошедшие века, бесконечно малыми следами, роящимися то тут, то там по прихоти истории. Пако с головой погрузился в свою работу, исследуя старинные закоулки, уткнувшись глазом в видоискатель фотоаппарата и не обращая внимания на Лору, которая молча следовала за ним, с трудом сдерживая нетерпение.

– У тебя еще надолго? – в конце концов спросила она, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения перед двойной угловой башенкой XV века, возвышавшейся над улицей Консулов.

– Я мог бы тут целый день провести… Хотя ладно, идти пора… – покорно вздохнул фотограф.

– Мне нужно раздобыть один фундаментальный труд.

– Это срочно?

– Не терпит никаких отлагательств! Я кому-то одолжила почитать эту книгу, но назад так и не получила… А купить другую перед поездкой не было времени.

– Готов поспорить, что ты даже не помнишь, кто ее у тебя позаимствовал.

– Ни малейшего представления, но это уже стало классикой жанра… Впрочем, Амандина меня вечно упрекает за то, что я корчу из себя добрую самаритянку, и вроде бы вознамерилась завести тетрадку и отмечать там все даты выдачи и возврата, да еще с телефонными номерами… Злится, что я понятия не имею, кому дала все серии «Звездных войн».

– Серьезно? Понимаю твою дочку, надо бы тебя перепрограммировать, – съязвил Пако.

– Не больно-то умничай, у меня уже больше четырех месяцев валяется твоя коробка с записями Отиса Реддинга и сборник Дженис Джоплин.

– ¡ Carajo! Так они у тебя? А я уж думал, что где-то их посеял.

Продолжая разговор, журналистка ловко подвела их к маленькому книжному магазинчику, расположенному неподалеку от площади Гусиного рынка.

Фотографа это не удивило, уж он-то знал, что Лора, приняв невинный вид, всегда добивается своего. Когда она толкнула дверь магазина, раздался тонкий звон колокольчика, от которого встрепенулась кутавшаяся в сиреневую хлопчатобумажную шаль женщина, которая, казалось, слегка задремала за своей кассой.

Лора сразу направилась к произведениям местных писателей и вскоре отыскала недавнее переиздание книги некоей уроженки Перигора, писавшей под именем Ля Мазий, которая собрала и опубликовала в 1929 году более 400 рецептов своего родного края. «Добрая перигорская кухня» стала настоящей библией, в которую надлежало погрузиться каждому, кто хотел постичь душу этой древней провинции, обетованной земным усладам. И, разумеется, Лора, будучи главредом «Гастрономических радостей», не могла пройти мимо этого эталонного труда.

– А у нее был стиль! – воскликнул Пако, рассматривая портрет на обложке. – Глубокий взгляд, сочные губы… Очень привлекательна для 1930-х годов, совершенно в моем вкусе!

– Эта красивая женщина действительно знала, что такое шик. Но в первую очередь она прославилась тем, что составила несравненный сборник кулинарных рецептов.

Фотограф пожал плечами и полистал книгу с гримаской сомнения.

– На самом деле ее звали Андре Малле-Маз, – продолжила Лора, – она была парижанкой, хотя родом из Нёвика-на-Дордони, и всякий раз приезжала на отдых туда, в отчий дом. Ее страстно увлекала кухня родного края, и в конце концов она узнала о ней буквально все. Собирала рецепты и излагала их в весьма своеобразном тоне – словно выпуская на сцену… Писала также повести, рассказы, устраивала званые обеды у себя в «Клюзо», где собиралась более-менее артистическая публика, обитавшая в тех местах…

– Если бы она жила сегодня, то вела бы кулинарный блог… как многие.

– Может быть, но в противоположность тому, что сейчас можно видеть в Сети, она наверняка вкладывала бы в это некоторую фантазию, поэзию и, скажем… никогда не иссякающее воодушевление. Немного свежести и восторга… чего в наши дни так часто не хватает.

– И надо будет сделать фото для журнала? Ее дома? Свидетелей?

– Нет, мне просто нужно иметь эту книгу при себе, чтобы освежить ее в памяти, уловить там некоторые запахи, нюансы, пройти по ее следам… К тому же там полно занимательных историй, трогательных комментариев, и еще…

Журналистка взяла из рук Пако книгу в твердом переплете.

– Так что «и еще»?

– И еще она в детстве всегда восхищалась Викториной, их семейной кухаркой, которая записывала секреты всех своих блюд в блокнот с обложкой из черного молескина. Ля Мазий изрядно дополнила содержимое этой драгоценной записной книжицы, которую ей оставила в наследство старая Викторина, но…

– Больше ничего не говори, я понял.

9

Было что-то восхитительно старомодное, словно надмирное и вневременное в том, чтобы сразу после пробуждения оказаться за столом под благожелательным взглядом супругов Ватсон.

Перед этим завтраком, сервированным на старинный лад, с фарфором, столовым серебром на ажурной кружевной скатерти, Лора, окруженная деликатными знаками внимания со стороны хозяев, почти забыла, насколько изнурительным был вчерашний день. И все же поездка по часто извилистым, а порой и опасным дорогам, несмотря на изрядную часть рутины, не была лишена сюрпризов. Посещение завода по производству и консервации фуа-гра, расположенного в окрестностях Сарла, несколько затянулось, но было трудно ускользнуть оттуда, не показавшись слишком невежливыми. Пако сделал почти три сотни фотографий, которые Дафна наверняка забракует, чтобы не покоробить чересчур впечатлительных читателей, разве что оставит два-три морально приемлемых снимка. А Лора тем временем терпеливо выслушивала бесконечную, наполненную техническими терминами речь ответственного за линию переработки. Из профессионализма, а также из вежливости, она даже расщедрилась на несколько коротких вопросов, за которыми немедленно последовали особенно перегруженные подробностями разъяснения. В конечном счете, она усвоила (при этом в голове у нее вертелось слово «законсервировала») лишь два-три важных факта с цифрами.

Затем они наведались в Рок-Гажак, чтобы посетить там несколько хороших ресторанов, прильнувших к береговым утесам над мутными водами Дордони. Первая остановка – «Прекрасная звезда», хозяин которой, необычайно сведущий Режи Онгаро, поставил перед собой цель поддерживать прекрасную репутацию своего заведения. Среди его классики уже числились фирменные яйца кокотт, бюэ – своего рода воздушный мусс[10] – из фуа-гра и крем из цикория со сморчками, но он считал делом чести изобретать все новые и новые блюда на основе свежайших продуктов. Лора понемногу поклевала каждое блюдо и похвалила его за правильность приготовления и гармоничное сочетание вкусов, а Пако тем временем не обошел своим вниманием ни один уголок ресторана, и ему даже удалось сделать несколько особо выигрышных снимков, злоупотребив широкоугольным объективом.

Вторым заведением, поглотившим все их внимание, стала харчевня «Гусиное перо», сельский ресторан, который создал в 1981 году шеф Марк-Пьер Уокер и с тех пор держал в нем бразды правления с никогда не изменявшим ему вдохновением. Будучи странствующим поваром, он привез из своих путешествий на край света достаточно ароматов и воспоминаний, чтобы забавы ради ввести их в свою стряпню, всегда уважавшую местные традиции. Перешедшее от него к молодой чете Пикель, Софи и Себастьяну, заведение не только сохранило свое реноме, но даже обрело новую силу. Кроличья спинка с раками в соусе, винегрет с фисташками и кардамоном, завернутая в листок нори[11]; равиоли с грибами по сезону, поданные в грибном супе-пюре; ягненок из Керси в собственном соку с экзотическим перцем… Лора не устояла перед редькой и лимонно-кардамонным мармеладом, которые чудесно сочетались с особенно нежной и сочной иберийской свининой. А Пако, расположившись на кухне, чтобы уловить отблески нержавеющей стали и начищенной меди, воспользовался этим, чтобы угоститься еще разок.

На обратном пути они сделали еще несколько остановок, чтобы запечатлеть несколько панорамных видов под закатным небом над Дордонью, где в тяжелой тени отвесных утесов все еще плавали набитые туристами габарры – плоскодонные баржи. И как раз в тот момент, когда они собирались обогнуть Сарла, чтобы повернуть к Эспераку, день омрачил звонок от Дафны, ответственного секретаря редакции. Разговор был недолгим. Дафна звонила из дома, чтобы вкратце напомнить о некоторых проблемах, связанных с подготовкой выходящего номера, однако быстро перешла к другому, ничуть не менее волнующему сюжету: Амандина, Лорина дочь, сбежала от своего отца. «Я обнаружила ее на коврике под моей дверью читающей “Преступление и наказание”!» Лора побледнела. Она уже некоторое время знала, что совместная опека над ребенком становится все труднее. А излишняя широта взглядов, пофигизм и недостаток властности у ее бывшего мужа не слишком способствовали тому, чтобы уладить ситуацию. Дафна успокаивала своего главного редактора как могла: «В общем, я ее впустила. Мы с ней выпили чаю, малость пожевали, и я собираюсь оставить ее на эту ночь у себя, пускай поспит на диване». Лора попросила дать трубку дочери. Ждать пришлось довольно долго. Наконец Дафна, уставшая от переговоров с девочкой-подростком, вернулась со вздохом. «Мне жаль. Я настаивала, но она говорит, что ей нечего тебе сказать!»

Лора тотчас же позвонила отцу Амандины и, не сумев дозвониться, оставила ему как можно более успокаивающее сообщение.

Она провела довольно бурную ночь, которая перемежалась полосами бессонницы, внезапными провалами в беспокойный, наполненный метаниями сон и приступами тревоги, которую она пыталась успокоить то несколькими страницами английского детективного романа, валявшегося на полке, то несколькими стаканами воды из-под крана.

В час завтрака Лора, с трудом разлепив обведенные кругами глаза, еле подавляла зевоту над чашкой дымящегося дарджилинга. Она съела больше, чем обычно, даже не сознавая, хочет есть или нет, жуя как сомнамбула, совершенно машинально и размеренно, оставив заботу о поддержании застольной беседы своему другу фотографу. Заглотив без малейшего чувства стыда все батские булочки мадам Ватсон, Лора и Пако решились наконец покинуть гостевой дом и отправиться в «Харчевню Тетушки Адель», чтобы вернуть Аделине фотографии.

За время этой короткой поездки, которая снова привела их в лощину, они не проронили ни слова, но особой натянутости из-за этого не ощутили. В конце концов, важно было делать свою работу, а не афишировать состояние души. Подъехав к ресторану, Пако остановился перед клумбой, засаженной ирисами, и, насвистывая, выключил зажигание, принуждая себя к некоторой непринужденности. И вот когда он уже направлялся к крыльцу, на стоянку вихрем влетел желтый пикап, украшенный крылатой эмблемой почты. Из-за резкого торможения из-под его колес ударил фонтанчик гравия и хлестнул по икрам журналистки. Та в испуге отскочила.

– Извиняйте, дамочка! – прохрипела почтальонша, выпрыгивая из машины. – Не пострадали?

Пока Лора потирала лодыжку, взбешенный фотограф, набычившись, твердым шагом двинулся к возмутительнице спокойствия.

– Тормоза слишком податливые, – оправдывалась та. – Роже обещал отрегулировать, да так и не сделал!

– Да плевать мне на вашего Роже! – прорычал Пако, сбитый с толку ее веселой и при этом сокрушенной улыбкой.

– Только чуть-чуть нажмешь, как они уже срабатывают! Надеюсь, с дамочкой все в порядке!

Лора, тоже ошеломленная, знаком показала, что с ней ничего серьезного.

Почтальонка бросила корреспонденцию в почтовый ящик, прикрепленный справа от крыльца, и криво улыбнулась – столь же простодушно, сколь и смущенно. Ее верхнюю губу затенял темный пушок усиков, щеки были полные и розовые, широкая грудь еще больше подчеркивала ее полноту, а перманент на голове следовало бы освежить. И вместе с тем было в этой женщине, которая уверенно стояла перед ними, что-то простодушное и внушавшее доверие. Затем она снова взялась за руль и, помахав рукой, тронула – уже не так залихватски. Как раз в этот момент Аделина вышла из ресторана, вытирая руки о клетчатый передник.

– Что это за ковбой? – спросил Пако.

– А! Это Жозиана Дурасен, она у нас почтальоном. Уже два года…

– Чудачка, однако!

– Она славная… Сменила Роже Галюжака, который развозил нам почту больше тридцати лет… Так непривычно стало, когда он на пенсию вышел.

– А, вот оно что, тот самый Роже!

– Вы его знаете? – удивилась Аделина.

– Да нет, просто Жозиана о нем упомянула… – сказал Пако, пожав плечами.

– Чего удивляться, она ведь своим местом ему обязана… это он настоял, чтобы на замену ее взяли. И продолжает поддерживать почтовую машину на ходу… механика – его конек! На самом деле они вместе, с тех пор как Роже свою жену потерял… Ничего официального, но все-таки… Странная парочка эти двое!

Лора вернула Аделине коробки с фотографиями, поблагодарила ее за помощь и пообещала прийти пообедать в следующее воскресенье. Когда они поехали в сторону Вильфранш-дю-Перигора, она тщетно попыталась дозвониться до дочери, чей мобильник по-прежнему молчал. Только Дафна взяла трубку и постаралась ее успокоить:

– Кончай изводить себя, вчера вечером все хорошо прошло. Я дала ей первый урок игры на гитаре… Она довольно быстро схватывает!

10

Вся деревенская площадь благоухала тонким ароматом леса. Ровно в шестнадцать часов все колокола Вильфранш-дю-Перигора зазвонили, извещая об открытии рынка белых грибов. Собравшиеся под кровлей торговых рядов продавцы расставили свои битком набитые грибами ящики из тонких планок прямо на земле. Среди них расхаживал представитель местного муниципалитета, следя, чтобы не было никаких нарушений установленного порядка. Металлические барьеры, поставленные между колоннами тосканского ордера и зданием, удерживали на расстоянии покупателей, как частных, так и профессиональных, которые роились тут наподобие пчел, с гудением рвущихся к улью.

С последним ударом колокола торговля началась. Товар изучали со всех сторон, обращая внимание на цвет шляпки и крепость ножки. Потом очень быстро деньги переходили из рук в руки, а ящики исчезали в багажниках машин. За десять дней при средней цене 15 евро за кило рынку белых грибов предстояло принести грибникам около семидесяти тысяч евро прибыли.

Лора старалась держаться незаметно, без единого слова наблюдая за сделками. Бо́льшая часть работы выпала Пако, который, сфотографировав окаймляющие деревенскую площадь дома с аркадами, теперь старался уловить эту ярмарочную атмосферу, которая возрождалась здесь каждый день в течение грибного сезона. Лица, выдубленные жизнью на свежем воздухе, взгляды, светящиеся гордостью из-за того, что удалось найти несколько редких образчиков прекрасного размера, вызывавших восхищение покупателей своим девственным бархатным исподом и шляпкой, с которой всего лишь смахнули пыль кисточкой – прежде чем испытают натиск остро отточенного лезвия на разделочном столе из нержавейки.

Несколько ранее, днем, они съездили в Домм, где пообедали в ресторанчике «Кабануа и Шатень». Еще во время подготовки к своему репортажу о Перигоре журналистка нашла этот ресторан шефа Лорана Секуара, который оставил свое парижское заведение «Жил-был на Юго-Западе гусь», чтобы обосноваться в окрестностях Сарла. Во время обеда Лора оценила работу над вкусами блюд «рыночной кухни»[12], названия которых значились на грифельной доске, а также серьезность разумного и ответственного обеспечения продуктами. Она отметила детское меню «S-порция», где блюда по карте предлагались за полцены. И в прилегавшей к ресторану бакалейной лавке, где продавалась продукция фермеров и местных производителей, купила несколько баночек фуа-гра и пакетиков с различными солями и перцами.

Затем они поднялись к «Эспланаде», где Лора продегустировала несколько блюд откровенной и безыскусной кухни, предлагавшейся в этом заведении, пока Пако снимал панорамные виды на долину Дордони.

К своему большому сожалению, они были вынуждены покинуть Домм, не успев посетить ни бастиду[13], ни подземную пещеру, приспособленную для посещения туристов. Им предстояло проехать через деревню Даглан, где Сильвен Гильбо, шеф «Маленького Парижа», потчевал обитателей тех мест свежими и вкусными блюдами. Но увы! И речи быть не могло о том, чтобы отклониться от программы, если они хотели поспеть до шестнадцати часов в Вильфранш-дю-Перигор.

Деревенскую площадь начали покидать первые машины, груженные белыми грибами – десятками килограммов. Тем не менее рынок продолжал работать вплоть до распродажи всего товара, который в этот день был равен примерно тонне. Пако отошел от торговых рядов и направился к аркадам окружавших деревенскую площадь домов, чтобы запечатлеть прямолинейную планировку улиц, типичную для бастид. И тут Лора, спокойно облокотившаяся о балюстраду, вдруг заметила, как настроение продавцов и покупателей резко изменилось, стоило появиться ярко-зеленой малолитражке «Рено Твинго», которая остановилась на другом конце площади. Кое-кто бросал на нее искоса не очень-то приветливые взгляды, другие молча воздевали глаза кверху, словно с упреком вопрошая небеса. Журналистка обернулась в три четверти и заметила, как из машины вылезла молодая женщина лет двадцати и стала рыться у себя в багажнике. Найдя то, что искала, она позаботилась закрыть дверцы и направилась на рыночную площадь. Ее темные, немного слишком накрашенные глаза сверкали хищным блеском. Небрежно убранные золотисто-каштановые волосы обрамляли не совсем красивое, но казавшееся красивым из-за своей юности и свежести личико. Дешевые магрибские шаровары подчеркивали узость бедер и прогиб низа спины.

Не дойдя нескольких шагов до торговых рядов, молодая женщина начала обращаться к прохожим с напористостью мальчишек-газетчиков прошлого века, сообщавших о неизбежном объявлении войны. Лора взяла листовки, которые та без особых церемоний сунула ей в руки, но все же постаралась в дискуссию не вступать. При помощи шокирующих картинок с изображением мучимых и умирающих уток ассоциация «Гусь в печенках», не стесняясь в выборе слов, выступала против практики откорма птицы, которую считала «варварской». Некоторые выражения были отпечатаны кроваво-красными буквами, чтобы еще больше поразить умы: «Нас тошнит от вашего откорма», «Выращенная для мук». Раздача листовок сопровождалась гневными и далекими от диалога речами, попросту обличавшими того или иного ресторатора, который осмелился вписать фуа-гра в свое меню, или оптовика, который кроме белых грибов продавал также уток, и даже птицевода, обвиненного в «преступлении против животных». Под внушительными стропилами торговых рядов прения становились все ожесточеннее, напряжение росло, а слова, которыми обменивались стороны, все больше и больше походили на лозунги. Представитель муниципалитета решил, что пора вмешаться, чтобы ситуация совсем не вышла из-под контроля.

– Мадемуазель Бюрла, я попросил бы вас оставить этих людей в покое и не препятствовать их работе, – сказал он спокойно, но твердо.

– Раздавать листовки в общественном месте никому не возбраняется, – резко возразила молодая женщина, обрадованная, что наконец-то нашла оппонента, с которым можно схлестнуться по-настоящему.

– Зато допекать людей – запрещено! – проворно ввернул продавец, стоявший в центре зала, сунув руки в карманы.

То тут, то там послышались смешки. Но молодую женщину они не впечатлили, а лишь подстегнули ее решимость.

– Что, правда глаза колет?! – раскричалась она. – Все вы тут – сообщники преступления!

Но время шуток прошло. Манон Бюрла была известна всем, и на лицах уже читалось явное раздражение. Муниципальный служащий крепко схватил ее за руку и препроводил к ее машине. Она не пыталась вырываться, сознавая, что ее малые габариты не позволят ей вступить в борьбу. Какой-то старик, облокотившийся о заграждение рядом с Лорой, плюнул на землю и пробурчал:

– Достала уже!

– Похоже, она полна энтузиазма… – заметила Лора. – И очень активная.

– Ну да… Активная, чтобы нас допекать! Мотается по округе на своей тачке и угрожает рестораторам. Дескать, либо пусть перестанут предлагать фуа-гра, либо ее дурацкая ассоциация устроит акции… Не знаю, как это называется…

– Значит, активная, решительная, да еще и угрожает! – подлила масла в огонь журналистка. – Любопытно, но ни один ресторатор мне об этом не говорил.

– Это потому, что они не принимают ее всерьез. Да к тому же такие истории для них – не больно-то хорошая реклама.

– А она всем ресторанам угрожает или только самым туристическим?

– Всем! От Нонтрона досюда ни одного нет, кого бы эта заноза в заднице пропустила!

Лора наблюдала за муниципальным служащим, который теперь, оказавшись на изрядном расстоянии от рынка, пытался урезонить молодую женщину.

– И даже «Харчевне Тетушки Адель»? – не отставала журналистка.

Старик криво усмехнулся, показав прореженные зубы:

– Да, мадам. И знаете, что эта засранка осмелилась сказать Тетушке Адель? Обозвала ее «пособницей» только за то, что она продавала грибы мужичку, который разводит уток для паштетов! Представляете? Сказать такое нашей Адель!

Лора не смогла скрыть удивления.

– И что та ответила?

– Ну, много слов ей не понадобилось. Про грибную палку Адель слышали? Так она этой палкой врезала ей прямо по копытам. Как ответ это, может, и коротковато, зато доходчиво. В любом случае иначе с Манон говорить нельзя. Она же как собака бешеная, даже еще хуже!

11

Погода стояла приятная, как часто бывает поздней осенью, и вечер обещал быть таким же. Чтобы оказать честь своим постояльцам, мадам Ватсон состряпала перигорское фрикасе согласно местным традициям, во всех пунктах следуя рекомендациям Ля Мазий, которая рассматривала приготовление этого блюда как коренную основу для всякого супа, достойного этого названия. Не признаваясь в этом напрямую, Маргарет надеялась блеснуть в глазах Лоры Гренадье, про которую повсюду говорили, что она самый авторитетный гастрономический критик из своего поколения. Это был также способ доказать ей, что чужестранец вполне способен полностью слиться со своей приемной родиной.

С началом второй половины дня она обжарила на утином жире ломтики «беломясой» и «желтомясой» репы, моркови, измельченную луковицу, а также нарезанный кружочками лук-порей. Добавила к этому три зубчика чеснока и кусочек копченого сала, высыпала добрую ложку муки, подрумянила ее и добавила большой стакан куриного бульона. Все это тушилось больше часа, и весь дом пропах густым, пьянящим и очень перигорским ароматом, который приглашал к расслаблению и удовольствию.

Так что ужин был легкий. Этого кушанья вполне хватило, чтобы успокоить аппетиты и оживить беседу, которая прелюбопытным образом свернула на весьма относительные достоинства британской гастрономии.

– А знаете, что говорил Бернард Шоу? – спросил Джеймс Ватсон, поглаживая усы кончиками пальцев.

– Чувствую, что вам не терпится сообщить мне это, – улыбнулась журналистка.

– «Если англичане способны вынести свою стряпню, они способны вынести все что угодно».

Пако поперхнулся от смеха, едва не выплюнув свой бульон в тарелку.

– Отлично, Джеймс! – прыснула Лора. – И это так верно… не обижайтесь.

– Никаких обид, ни в коем случае, но я не устою перед удовольствием процитировать вам еще Сомерсета Моэма, который где-то написал: «Если хотите поесть в Англии, возьмите три завтрака».

– И батские булочки вашей супруги – верное тому доказательство… Завтраки на «Ивовой мельнице» просто превосходны! А это значит, что и фрикасе также – образец жанра!

Мадам Ватсон предпочла укрыться на кухне, чтобы краснеть там в свое удовольствие. Оправившись от волнения, она вернулась в гостиную с кипятком в чайнике, а заодно принесла несколько баночек со смесями для приготовления отваров, причем некоторые из них были с этикетками «Шести Столпов». Лора выбрала настой укропа, способствующий улучшению пищеварения. Пако остановился на более классическом варианте вербены с мятой.

– А вы, как я погляжу, частенько наведываетесь в общину Юго Штейнера, – спросила будто невзначай Лора, дуя на свое питье в чашке.

– О! Довольно редко, – отозвался Джеймс смущенно. – Он прелюбопытная личность, но мне всегда немного не по себе, когда случается там бывать… Однако должен признать, что он готовит и продает качественные продукты, особенно из растений.

– Время от времени мы заглядываем в тамошнюю лавку, – подтвердила Маргарет. – И нам случалось пообедать в «Эсперакской корчаге»… всего один раз, по правде говоря… Все-таки это странное место, немного вроде самого Штейнера…

– Мы тоже туда заглянули вместе с Пако, – сказала Лора, отставляя свою чашку. – Что касается меня, то ресторан мне понравился: идея оригинальна, меню составлено неплохо, да и кухня хороша, пожалуй…

– А все этот африканец, которого Фабрис Пероль привел, это он там у них у плиты заправляет… в самом деле хорош!

Ватсон говорил, не теряя своей флегмы, но в его голосе все же чувствовалось некоторое непонимание.

– Фабрис Пероль, муж Аделины? – удивилась Лора.

– Да, он его подобрал на дороге в Перпиньян, – подтвердила Маргарет. – Еще до того, как Фабрис стал помогать жене в харчевне, он долго работал водителем тяжелого грузовика. И когда увидел Адаму на дороге, без багажа, без документов, совершенно потерянного, думаю, он его пожалел.

– И привез сюда?

– Фабрис прекрасно видел, что это нелегал… Думаю, малиец, беженец или что-то в этом роде. Я не смог бы даже сказать, сколько ему лет… Наверное, лет двадцать-тридцать… но предполагаю, что он внушил Перолю доверие, иначе с чего бы он посадил его в свой грузовик.

– И Юго Штейнер нанял его в своем Центре?

– Не сразу. Сначала Адама жил в закутке амбара, рядом с харчевней, и за это помогал Аделине… в общем, работал за кров, за еду и чистую одежду, но быстро доказал, что на него можно положиться. А поскольку он проявил себя с наилучшей стороны, был эффективен и даже компетентен, Штейнер без колебаний взял его к себе.

– Он по-прежнему без документов, полагаю?

– Кто знает… Здесь народ не болтливый. Бывает, узнаешь иногда кое-что, но никто не вмешивается… Это одна из тем, о которых тут не говорят.

Лора и Пако поняли, что беседа подходит к концу. Каждый поставил чашку на поднос и отправился в свою комнату. Раньше мадам Ватсон предложила им выбрать себе что-нибудь из ее коллекции детективных романов. Она очень гордилась, что в ней примерно две тысячи томов, большая часть на английском языке, но было и немалое количество по-французски, чтобы удовлетворить постояльцев гостевого дома. Пако отклонил предложение, сославшись на усталость, а вот Лора ушла в свою комнату с тремя книгами под мышкой: «Убийство под шампанское» Агаты Кристи, вещь, которую она никогда не читала, и «Смерть под шампанское» Эдит Найо Марш – ради странного сходства названий; а кроме этих вершин детектива в стиле «мышьяк и кружева» она не устояла перед романом «Умирают только дважды» Робина Кука, который был в числе ее любимых авторов.

Прежде чем почистить зубы, она попыталась (правда, без большой надежды на успех) позвонить дочери. Однако вопреки ее ожиданиям Амандина взяла трубку, и голос у нее был жизнерадостный, а настроение – веселое.

– А ты знаешь, что я учусь играть на гитаре?

– Да, Дафна говорила.

– Это гробит пальцы, но довольно легко… я уже знаю четыре аккорда.

– Ты могла бы вернуться к отцу на выходные… было бы неплохо.

– Даже не мечтай!.. Вообще-то Дафна отправила тебе мейлом материалы, которые ты у нее просила…

– Поблагодари ее.

– Хочешь, сбацаю тебе кусочек по телефону?

– Я немного устала, завтра, быть может.

– Ну ладно, тогда до завтра. Пока, чмоки!

Девочка резко бросила трубку, оставив свою мать в недоумении. Лора быстро посетила ванную, небрежно натянула белую хлопчатобумажную пижаму и укрылась теплым одеялом. В этот час Ватсоны уже наверняка легли, так что было слишком поздно включать принтер мельницы. Изучение материалов подождет до завтра. Она пробежалась глазами по текстам на обложках романов, прочитала по диагонали аннотации и заснула, так ни один и не открыв.

12

Проглотив за завтраком последние батские булочки, Лора встала из-за стола и направилась в гостиную. Там она устроилась в объятиях обтянутого рыжеватой кожей клубного кресла, поставила чашку с чаем на соседний одноногий столик и стала просматривать подборку, которую ей вчера прислала Дафна.

Привет, Лора.

Посылаю тебе во вложении материалы, которые смогла найти по этой теме, и, честно говоря, наслаждалась вовсю. В Средние века уже знали толк в кулинарной литературе, у них были даже свои бестселлеры: «Мясовед» Тайевана и «Парижский Домовод» пользовались большим спросом. Первая датируется 1486 годом, переиздавалась больше двадцати раз, вплоть до 1615 года, а ее автор (Тайеван – это его прозвище, на самом деле его звали Гийом Тирель) был поваром королей Франции. Эта книга стала настоящим учебным пособием, поскольку он обращался в основном к профи. Другая книга, «Парижский Домовод», датируется 1394 годом и считается самым большим сборником кухонных рецептов Средневековья (больше четырех сотен!!!!). Ее написал какой-то пожилой горожанин для своей молоденькой жены, пятнадцатилетней сиротки, которая ничегошеньки не знала о жизни. Кроме рецептов, он дает множество советов по домоводству, а также касательно семейной жизни и даже правил приличия и «вежества» вроде: «Всегда надобно иметь ногти чистые и пригоже подрезанные», или «Не обжорствуй, дабы не рыгать»!

Насчет самой кухни: как ты и говорила, вкус у еды был тогда резче, чем сегодня. Много колдовали над соусами, но делали их без жира и без муки. Пряностей клали больше, и они сильнее чувствовались; а еще в те времена большое значение придавали окраске блюд… Вот Пако позабавится!

Кстати о забавах, у меня уже появилась одна идейка: надо будет затеять маленькую викторину типа «верно / неверно» по теме «Известны ли были эти продукты нашим предкам?». Это чтобы напомнить, что было привезено из Нового Света или других мест, начиная с кабачков и кончая индейкой, а между ними кукуруза, картошка, сахар, шоколад и т. д.

По поводу искусства сервировки стола: тогда столовых комнат как таковых в домах вообще-то еще не существовало. Когда приходило время еды, «ставили стол», то есть клали на козлы широкую доску и накрывали ее скатертью, чтобы сотрапезники, которые ели прямо руками, чем-то могли их вытирать. Не было ни тарелок, ни столовых приборов: вилками и ложками пользовались только на кухне, а для того, чтобы положить себе кушанье, каждый пользовался широким ломтем хлеба, его называли так же, как сейчас разделочную доску, – «траншуар».

Кроме того, я нашла кучу всяких курьезов, их можно объединить в рубрике «Возврат к истокам». Знаешь, откуда взялось слово «приятель» – «copain»? Это же «co-pain», буквально «сохлебник», то есть тот, с кем разделили хлеб! Но я обнаружила еще одну чудну́ю штуку: оказывается, в Средние века, чтобы целиком зажарить какое-нибудь животное, его насаживали на вертел, то есть на штырь, который тогда назывался «барб». Это так и звучало: «штырь в зад» – «la barbe au cul». Англичане, которые все-таки проторчали у нас в Аквитании целых два века, переняли технику, но со своим жутким акцентом выговаривали это как «бабекью», а потом «барбекю». Funny, isn’it? Сказать по правде, я немного сомневаюсь в этой информации, есть и другие версии, например, слово «барбакоа», пришедшее из Латинской Америки… так назывался кол для насаживания животного. Тут еще стоит покопать…

В продолжение этой же темы я обнаружила происхождение выражения «есть, оттопырив мизинец». Вместе с кушаньями тогда могли подавать на стол и пряности в какой-нибудь маленькой емкости. И во время еды мизинец держали на весу, чтобы случайно не испачкать его в соусе и иметь возможность подцепить им специи. А поскольку они были очень дорогими и лишь немногие общественные классы могли их себе позволить, отсюда и взялось представление, будто оттопыренный мизинец – признак изысканности и принадлежности к определенному кругу!

По поводу «помпи́». Подтверждаю объяснение официантки: помещик держал хлебную печь, которой крестьяне должны были пользоваться, платя ему за это особый сбор, это называлось «баналите́». Но если хлеб варили в бульоне, он не взимался. Хитро!

Так-то вот, тема буквально кишит маленькими историями, которые могут показаться анекдотичными, но при этом проясняют смысл многих вещей нашей повседневности. И к тому же та эпоха была гораздо утонченнее, чем о ней обычно думают… Это вам не какие-нибудь доисторические времена!

Теперь по поводу Амандины: не беспокойся, все хорошо. Сегодня она пошла в школу, а вечером мы опять будем заниматься гитарой. Должна тебе сказать, что она стала поспокойнее (со мной, во всяком случае…).

Приятного чтения.

Целую,
Дафна

К Лоре присоединился Пако, пристроил свой ноутбук на коленях и, прихлебывая горячий кофе, стал обрабатывать снимки, сделанные вчера на грибном рынке, пока журналистка с механическим карандашом «Критериум» в руке просматривала материалы, собранные ответственным секретарем редакции. А Маргарет Ватсон, убрав со стола остатки завтрака, предалась утреннему отдыху с романом в руках, пользуясь плодотворным присутствием своих молодых постояльцев, чтобы почитать в приятной компании.

Потом все вернулись к своим каждодневным заботам. Маргарет и Джеймс отправились на эсперакский рынок, захватив с собой тележку, украшенную несколько поблекшим английским флажком. А что касается Лоры и Пако, то их ждала встреча в сообществе «Шесть Столпов».

Во дворе вокруг большого каштана были расположены на равном удалении друг от друга пять садовых столов. За одним из них сидел Юго Штейнер и был совершенно поглощен составлением цветочной композиции, пока не заслышал шаги своих гостей по гравию.

– Мадам Гренадье! Рад снова вас видеть среди нас! – воскликнул он, пожимая руку главному редактору «Гастрономических радостей». – Садитесь, прошу вас. И вы тоже, мсье… хм, простите мою невежливость, но я запамятовал, как вас зовут.

– Пако Альварес, – ответил фотограф с мощным рукопожатием.

– Очень хорошо. Желаете какой-нибудь напиток, отвар? У нас найдется все, что угодно.

– Это очень любезно с вашей стороны, но нет, спасибо, – ответила журналистка, усаживаясь напротив цветов. – Я и не знала, что вы интересуетесь икебаной.

– Весьма убого, как вы сами можете судить. Но это искусство так обогащает. Здесь и речи быть не может только о видимости, об очевидной, немного грубоватой красоте. Эта дисциплина требует строить свою композицию, ориентируясь по трем главным координатам: небо, земля, человечность. И опираясь на три основы: асимметрия, пространство и глубина. В Японии…

Вдруг Штейнер осекся и внимательно обвел взглядом своих гостей.

– Но мы отвлеклись. Насколько я понял, вы бы хотели поговорить о кухне Средневековья.

– Да, – продолжила немного сбитая с толку Лора. – Я собираюсь посвятить этому главный материал номера, и в этой связи было бы интересно рассказать о вашем ресторане, вообще о вашем подходе к делу. Если вы согласны, разумеется.

– С превеликой радостью, – ответил он.

Он взял плошку, в которой составлял свою композицию, а также ветки, которые еще не успел пристроить, и перенес все на другой стол. Потом вернулся, сел рядом с Лорой и, глядя на крыло, в котором расположилась «Эсперакская корчага», вспомнил о создании этого заведения.

– Я долго вынашивал этот проект. Чтобы завершить его, нам пришлось преодолеть много препятствий. Всякие непредвиденные случайности, настороженность, но мне нравится считать, что ресторан увидел свет, когда настал подходящий момент, когда мы закончили путь.

– Какой путь? – спросила Лора.

– Свой внутренний путь. Путь с большой буквы! Исследуя прошлое, историю, людей былых времен, мы сами остаемся существами, целиком вылепленными из нашего настоящего. И мы не способны отстраниться, избавиться от себя, наблюдая то, что было «до нас». Я намеренно не употребляю слово «прошлое», потому что это значило бы исказить реальность вещей. Прошлое – понятие объективное, однако мы сами никогда таковыми не бываем.

Штейнер перевел дух, пригладил свою пышную шевелюру и, прежде чем продолжить, помолчал несколько секунд, на сей раз пристально глядя на журналистку.

– Не мне вас учить, мадам Гренадье, вы и без меня знаете, что кухня – это основной показатель состояния мира. Акт принятия пищи далеко выходит за пределы элементарного биологического процесса. Он говорит нам о том, кто мы есть, но главное – что мы думаем и как.

В его речи не было никаких обиняков. И от него исходила сила, уверенность, которая становилась все более волнующей, по мере того как он развивал свою мысль.

– Вы заметили, что я говорю «думать», а не «верить». Французское слово penser – «думать», «полагать» – происходит от латинского pensare, что значит взвешивать, прикидывать вес на руке. Мы представляем себе Средневековье темным, слепленным сплошь из глупых суеверий, но в нем обитал разум. И он становился все шире, питал себя.

Из главного корпуса вышла молодая женщина, чье имя значилось на кармашке ее блузки.

– Мсье Штейнер, вас просят к телефону.

– Вы же видите, я занят, – ответил он спокойно, даже не посмотрев в ее сторону.

Телефонистка переминалась с ноги на ногу, словно в ней свербило какое-то назойливое желание.

– Но это мсье Мариво, аптекарь из Бержерака…

– Я ведь сказал вам, что не свободен! – повторил Штейнер, не повернув головы и не проявив ни малейшего раздражения.

– Он уже три раза звонил сегодня утром, – не отставала молодая женщина.

– Ответьте, пожалуйста, мсье Штейнер, – сказала Лора. – Мы вполне можем подождать и даже воспользоваться этим, чтобы, например, отведать какой-нибудь из ваших настоев.

Демонстрируя полное самообладание, Юго Штейнер направился в свой кабинет и уединился там, а телефонистка вызвалась проводить Лору и Пако в столовую.

13

Дойдя до регистрационной стойки, они воспользовались дверью слева и двинулись к «Сердцу Центра». Сначала надо было пройти через «Притвор» – погруженный в темноту вестибюль, где их единственным проводником были перила, тянувшиеся по стене до противоположной двери. Оттуда они попали в длинный коридор, по обе стороны которого располагалась анфилада комнат. «Как ствол дерева с ветвями», – заметила телефонистка.

Дверь в конце коридора вела на кухню, выполнявшую заодно роль столовой. Там Лора и Пако внимательно выслушали объяснения молодой женщины, которая добросовестно расписала им лечебные достоинства различных отваров. Но, поскольку перечисленные смеси рекомендовались от довольно многих расстройств, отождествить их с собственными недомоганиями было не очень-то просто. В конце концов они решили взаимно довериться друг другу: Лора выбрала для Пако отвар «Умиротворенный живот», а Пако для Лоры настой «Дневная безмятежность». Поздравив обоих с удачным выбором, телефонистка приготовила им питье и подала в двух керамических пиалах на простом деревянном подносе.

– Можно выпить их прямо здесь, либо пройти в зал свободного слова.

Лора прикоснулась ладонью к прямоугольному столу, за которым, наверное, могла усесться целая дюжина человек.

– Так это здесь питаются гости Центра? – спросила она.

– Да. Где пища готовится, там и подается. Это позволяет наилучшим образом усваивать питательные вещества благодаря осознанному поглощению. От сырого продукта до жевания.

– Понимаю… Пойдемте в другой зал, мне любопытно взглянуть. Вы можете нас туда проводить?

– С удовольствием. Следуйте за мной, я вам покажу.

Молодая женщина пошла вперед по коридору как стюардесса, показывающая пассажирам, где находятся аварийные выходы.

– Здесь вы видите зал медитации. Напротив – зал, отведенный для йоги, тайцзи или массажа шиацу. Тут зал для занятий по развитию точности и сосредоточенности, таких как каллиграфия, икебана или созерцание красоты грецкого ореха. Затем…

– Чего-чего созерцание? – прервал ее Пако, уверенный в том, что толком не расслышал французское слово.

– Красоты грецкого ореха! Это упражнение для личностного развития, разработанное самим Юго Штейнером. Грецкий орех – дар природы, сокровище здоровья. Еще Хильдегарда Бингенская[14] почти тысячу лет назад восхваляла его благодетельные свойства. Грецкий орех – сочетание хрупкости и крепости. Вы замечали совершенно необычайную форму его ядра? Это же словно уменьшенная копия человеческого мозга!

Поскольку никто из ее гостей не впал в экстаз при упоминании этого сходства, она продолжила:

– Упражнение, введенное Юго Штейнером, состоит в том, чтобы, «омываясь свежим воздухом», собирать грецкие орехи в саду, который вы видели по приезде сюда, потом здесь, уже в помещении, избавлять ядра от обременяющей их оболочки, то есть от скорлупы. И надо быть очень внимательными, чтобы не повредить их, тем самым лишив природных свойств. Затем очищенные ядра осторожно кладут на керамическое блюдо, словно подношение в благодарность за то, что нам было даровано.

– А что происходит с очищенными ядрами после того, как они оказываются на блюде? – спросила Лора.

– Юго Штейнер лично берет на себя заботу о том, чтобы избавить ученика от этого бремени, позволяя ему углубить свои познания вот в той библиотеке, или поделиться своим опытом с другими в зале свободного слова, то есть здесь, прямо перед вами. У вас есть еще вопросы?

И телефонистка продемонстрировала несколько озадачивающую безмятежность, словно сам факт того, что ей больше не будут задавать вопросов, окончательно освободил ее от всех будничных забот. Лора поблагодарила молодую женщину и вошла в помещение, Пако – за ней. Пол тут был покрыт ткаными восточными коврами с геометрическими узорами, рыжеватые тона которых сообщали этому месту теплоту. По всему пространству были раскиданы потертые кожаные пуфы. Вновь прибывшие сдержанно приветствовали завсегдатаев и заняли место рядом с книжной полкой, на которой стояло несколько книг, названия которых Лора быстро пробежала глазами, пока ее внимание не привлекли ковры на полу. Она попросила Пако незаметно сфотографировать их.

В противоположном углу возле одного из окон журналистка узнала Манон Бюрла, оживленно говорившую с каким-то подростком. Тот слушал, не осмеливаясь вставить слово, и лишь изредка кротко поднимал на нее болезненные и обведенные кругами глаза.

– По крайней мере, ты мог бы попытаться прийти в понедельник. Обещаю тебе, мы очень организованны. Народ соберется перед префектурой. И к тому же тебе недолго добираться отсюда до Перигё. Надо только сделать над собой усилие. Неужели все эти утки и гуси, которых мучают из эгоизма, не мешают тебе спать? Это же варварство, презрение к жизни!

Какой-то мужчина лет сорока решил прийти на помощь подростку и встал, выпятив грудь.

– Манон, кончай его доставать, Люка́ и без того неуравновешен. Знаешь ведь, что ему твердости не хватает. Попробуй сперва убедить других.

Манон Бюрла в сильнейшем раздражении пожала плечами и направилась к столу какой-то на диво тучной пары, где, не спросив разрешения, тотчас же прервала их беседу. Тем временем мужчина благосклонно положил руку на плечо пугливого подростка, улыбнулся ему и предложил помочь с выбором книги. А выбрав одну на глазах Лоры, протянул ее Люка́, после чего представился:

– Здравствуйте, меня зовут Лоран Рибурд. Вы ведь только что приехали в «Шесть Столпов»?

– Не совсем. Я Лора Гренадье, журналистка. А это мой фотограф, Пако Альварес. Мы пишем статью о кухне Средних веков, потому и осматриваем Центр, прежде чем взять интервью у Юго Штейнера. А вы здесь работаете?

Лоран Рибурд воздел руки к небу, словно призывая его в свидетели:

– Когда-нибудь начну, быть может! Если понадоблюсь. Пока я всего лишь активный член сообщества. Открыл его для себя два года назад, в тот момент своей жизни, когда мне требовалось заново определить свои приоритеты, на чем-то сосредоточиться.

– И как вы о нем узнали? – спросил Пако.

– Слухами земля полнится, это наилучшая гарантия, и здесь я сполна оценил правильность того, что предчувствовал. У нас прямо под рукой есть все средства для умножения наших внутренних сокровищ, а мы вместо этого глупо проходим мимо ради исступленного бега в пустоте.

Сознавая, что ему будет трудновато вот так сразу приобщить новоприбывших, Рибурд решил прибегнуть к более прагматичному подходу.

– Наша первая и последняя сила – это наше здоровье. Чего стоит богатство, если оно не помогает избежать боли и не мешает смерти поразить нас? С этим все согласны, но при этом забывают главное: это драгоценное сокровище жизненных сил и есть первый и последний источник нашего счастья, нашего благополучия, нашего блаженства. Гармония – мать безмятежности и возвышенности.

– И как же достигнуть этого состояния? – спросила Лора.

Пако время от времени прикладывался к своей керамической чашке и не пытался вмешиваться.

– Надо перейти к нему путем своего полного преобразования. И нашим первым проводником должно стать наше питание. Надо вернуться к мудрости былых времен, к знанию древних, когда человек и природа еще не были отъединены друг от друга машиной. Надо также воспринимать тело человека как единое целое, как некий механизм, который необходимо отладить, привести в равновесие относительно составляющих его жидкостей, относительно того, чего требуют от него рассудок, психика и…

Внезапно Рибурд прервался, подыскивая слова: в зал свободного слова только что вошел Юго Штейнер. Бросив всего лишь один острый взгляд, он сразу же уловил царившую тут атмосферу и оценил природу различных бесед. Подойдя медленным, но решительным шагом к Манон Бюрла, он вежливо, но недвусмысленно попросил ее отправиться на кухню ресторана, чтобы помочь шеф-повару. Молодая женщина исчезла без единого слова. После этого он подсел к тучной паре, которую та допекала, и отошел лишь после того, как убедился, что они хорошо себя чувствуют. Внимательно посмотрел на Люка́, поглощенного чтением, и только после этого направился к Лоре и Пако, извинившись, что не уделил им достаточного внимания.

– Я вижу, что вы соблазнились нашими отварами. Надеюсь, что они вам по вкусу.

– Восхитительно! – призналась Лора. – Поздравляю вас. Мы также видели вашу кухню и столовую.

– Нам пришлось много там поработать, ведь это самое чувствительное место. Для того чтобы привести себя в форму, надо обязательно перейти на хорошо продуманное, здоровое питание. Большинство из наших посетителей утратили связь с пищей, и эту связь приходится восстанавливать. И к тому же Центр, слово говорит само за себя, – это отправной пункт не только сам по себе, но и в нашей вселенной. Я надеялся воссоздать здесь современную версию очага былых времен, вместе со всем, что он подразумевает, потому что, к несчастью, именно этого так не хватает многим людям.

– Обширная программа!

– В самом деле! Но я забыл о вашей! Не желаете ли, чтобы мы провели интервью на кухне ресторана?

– Превосходная идея! Пако сможет сделать там несколько снимков.

– Я объясню вам, как готовить некоторые средневековые блюда. Но у нашего шефа, Адамы, обед на носу, а во время работы он говорить не любит. Если хотите, я мог бы пока показать вам наш биоогород, где мы выращиваем старинные и немного подзабытые виды растений. Что скажете на это?

– Прекрасно, мы следуем за вами.

Идя впереди, Штейнер покинул вместе с гостями зал свободного слова, застывший в тягостном молчании.

14

Посещение «Эсперакской корчаги» завершилось заходом в магазинчик Центра. Кроме фирменных настоев, которые обнаружили Лора и Пако, там предлагались многочисленные товары, от ароматического печенья с протеиновыми травами до CD-дисков для релаксации, а также подушечки, надушенные эфирными маслами, несколько книг, посвященных оригами, тетради с образцами росписи скорлупы грецкого ореха, трактаты о самомассаже с вкладными листами. Юго Штейнер также развивал линию продуктов, согласовываясь с «Рецептами здоровья» или, как их иначе называли, с «Рецептами радости» Хильдегарды Бингенской, настоятельницы монастыря, жившей в XII веке, которая рассматривала медицину как акт христианского милосердия и, обладая солидными познаниями в ботанике, особо выделяла «три продукта здоровья»: спельту[15], укроп и каштан.

Вернувшись на автостоянку, Лора поблагодарила Юго Штейнера за время, которое он им уделил, и заверила, что еще свяжется с ним, когда будет готовить материал.

– И последнее, прежде чем мы расстанемся, – сказал Юго Штейнер, сложив руки и прочистив горло. Только сейчас стало заметно, как он немолод. – Вы встретили в Центре людей неуравновешенных, с хрупкой психикой. Наши гости посещают его не ради туризма в сельской местности. Все они проходят через особый период своей жизни… очень деликатный период. Не скрою от вас, что некоторые из них – бывшие наркоманы, другие пытались покончить с собой. Я знаю, что в деревне наш Центр частенько называют не «Шесть Столпов», а «Шесть Остолопов». Считают его пристанищем психов и неудачников.

Лора не могла скрыть легкого удивления. Штейнер успокоил ее:

– Я безразличен к слухам… Болезнь, психическая неуравновешенность, провал за провалом вызывают тревогу. Они заставляют нас сомневаться в себе, искать свои пределы, свои слабые места. И работа состоит в том, чтобы дать нашим гостям возможность снова выйти на свою дорогу и идти по ней с высоко поднятой головой, ничего не стыдясь и ничего не опасаясь. Найти свою истину. Это путь, требующий больших усилий и мужества. Одна из его опасностей – это слишком поспешно решить, что уже достиг своей цели. Маленький прогресс после большой боли может показаться оазисом. Но это всего лишь первый шаг, а дорога длинна, очень длинна. Взгляните на ребенка, который учится ходить. Он находится в наибольшей опасности именно тогда, когда думает, что ему ничто не угрожает. Я говорю вам это потому, что наши гости находятся не в лучшем положении, чтобы объяснить, как действует наш Центр, нашу философию и наши принципы. Они все еще не имеют силы посмотреть прямо на солнце и довольствуются его отблесками. Вспомните того человека, который говорил с вами в зале свободного слова, Лорана. Он думает, что выздоровел, хотя его все еще терзает невероятная жажда признания. Он по-прежнему живет лишь ради этого. Его отец считает, что из троих его детей Лоран – самый никудышный. Мать своего сына не критикует, но она его и не извиняет. Лорану никак не удается найти свое место. А почему он заговорил с вами?

Конец ознакомительного фрагмента.