Пролог
Осень 1817 года
Верити скорчилась в тени дымохода, наблюдая сквозь колышущуюся завесу дождя, как два человека – не более чем два сгустка более плотной черноты в кромешной тьме – перетаскивали свою ужасную ношу от дома к повозке.
– Ну, раз-два, взяли…
Послышался глухой стук, когда мужчины забросили тело на задок тележки.
Сердце ее сжалось. Пожалуйста, осторожнее!
– Отлично. Еще что, Джейк?
– Да… О, подожди, а где же?.. – Джейк забрался в повозку и пошарил вокруг. – Нету. Вот те на, Билл.
– Что такое?
– А то, что мы чуть не забыли чертов кол. Нельзя ничего забывать, а то пастора удар хватит.
Его товарищ коротко фыркнул в ответ:
– Ну так тащи его сюда. Все? Ну, поехали. Скорее бы отделаться. Скверное это дело… Но куда деваться, приказано – значит, исполняй.
Приказано. У нее все задрожало внутри, когда повозка, громыхая, покатилась прочь. Выскользнув из тени, Верити последовала за ней.
В конце деревенской улицы послышался торопливый перестук копыт, заставив ее поспешно юркнуть под крытые ворота церковного кладбища.
Когда всадник неспешным шагом двинулся за телегой, она подавила яростное рыдание. Это его не касалось! Он что, хочет поделиться скандальной историей со своими друзьями?
Щурясь и моргая от попадающих в глаза капель дождя, она покинула деревню вслед за телегой и всадником.
Дождь быстро промочил насквозь старенький плащ, проморозив ее до костей. Она неудержимо дрожала, отчаянно делая вид, что причиной тому был простой холод и что бояться ей нечего.
Наконец телега достигла перекрестка. Дрожа от усталости и холода, Верити спряталась в кустах, присев на мокрый дерн и едва ли замечая, что ветви ее царапают, а по спине стекают ледяные струйки воды. Трясущейся рукой она убрала со лба мокрые спутанные волосы и выглянула из своего убежища. По крайней мере, дождь перестал, и в облаках образовались прорехи, в которые пробивался неверный, болезненный свет луны.
Фонарь поставили на землю, и свет его блестел в луже. Рядом с ним она увидела темный зияющий провал.
Один из мужчин наклонился над ним и выругался:
– Дьявол раздери! Проклятая яма наполовину заполнена водой. Господи! Что за дрянная работа!
– Не важно, – ответил другой. – По крайней мере, нам ее сейчас не копать. Бросим его туда, и конец делу. Говорю же – скорее надо с этим покончить. Ну-ка, помоги…
Верити не отрывала взгляда от повозки, к которой направились двое мужчин.
– Подождите. – Незнакомец спешился. – Я опущу его в могилу.
Душившие ее рыдания вырвались наружу. Как он смеет? Так, значит, она осуждена взирать на то, что несчастное тело, лежащее на повозке, из праздного любопытства положит в могилу незнакомец?
Преодолевая переполнявшее ее отчаяние, она готовилась увидеть, как труп будет небрежно сброшен в грязь. Боль пронзила ее, когда незнакомец опустился на колени прямо в слякоть и осторожно стал спускать тело к месту его последнего упокоения. Слабый всплеск сказал ей, что дело сделано, и гораздо бережнее, чем она ожидала. Потрясенная, Верити наблюдала, как человек выпрямился и бросил что-то на тело.
До нее донесся глубокий голос, негромко произносящий слова:
– Мы предаем его тело земле…
– Эй, вы! – прервал его возмущенный крик. – А ну, прекратите! Пастор же приказал не молиться! Тот, кто наложил на себя руки…
– К дьяволу пастора с его приказами! Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху… – Глубокий голос растворился в тишине, и слезы благодарности смешались с дождем на щеках Верити.
Кем бы он ни был, он оказался ее единственным другом в этой кошмарной тьме, и она станет молиться за него до последних дней своей жизни.
Старший из двоих мужчин неуверенно заговорил:
– Вам бы лучше отойти в сторону, сэр. Если вы не хотите и в этом тоже поучаствовать.
– Нет, благодарю. – Незнакомец отшатнулся назад, его голос звучал хрипло. – Разве вы не можете оставить сейчас беднягу? Просто скажите пастору, что все исполнили. Этот призрак не будет беспокоить вас. Оставьте его в покое!
– Нет, сэр, – твердо ответил мужчина. – Пастор рассказал, как все должно быть сделано. Вам теперь лучше уйти. Это скверное дело, но его надо закончить.
Грубое ругательство прозвучало в ответ, и незнакомец отступил.
Почти лишившись чувств, Верити ничком легла на землю, не заботясь о том, что мороз охватил все ее тело. Даже когда она осознала, что они уже засыпают могилу, стук молота все еще отдавался в ее душе, повергая ее в безжалостные мучения.
Оставалось только ждать, пока они уйдут, чтобы она смогла попрощаться.
И вот наконец все удалились, и Верити, прислушиваясь к последним затихающим шлепкам копыт по лужам, выползла из кустов, разминая закоченевшие мышцы.
Отчаянно зарыдав, она упала на колени в грязь.
– Ах, папа, прости меня! Я не понимала… Папа… Прости… Я не хотела этого… Я люблю тебя…
Все еще плача, она полезла в сумку и достала свои подношения. Пусть малые и жалкие, но это все, что она могла сделать. Если бы она поставила крест, хотя бы самый скромный, его бы снесли. Даже букет цветов уберут, если кто-нибудь его увидит.
Стараясь быть незаметной, она принялась копаться в мокрой холодной земле, подготавливая ее для своего тайного венка. Он простит ей… он должен. Он любил ее когда-то.
– Что, черт возьми, ты собираешься там найти, собака? Жалкие безделушки? Я слышал, как ты шел за нами всю дорогу. И вернулся, чтобы вышвырнуть тебя.
Резкий голос ударил Верити, точно кинжалом, и она закричала, пораженная ужасом, когда ее грубо схватили за плечо и рванули так, что она беспомощно упала на грязную могилу. Незнакомец откинул ее капюшон.
– Господи Боже! Ты девочка, дитя! Какого черта ты здесь делаешь? Кто ты?
– Я… я Верити. Верити Скотт. Он… он… – Рыдания вновь перехватили ей горло.
– Верити? Тогда… вы его дочь. – Суровость исчезла, сменившись ужасом и состраданием. – О чем вы думали? Вам ни в коем случае нельзя было сюда приходить! Сколько вам лет, ради бога? – Дрожащей рукой он отвел с ее лба мокрые спутанные пряди волос, проявив неуклюжую нежность.
– П-пятнадцать…
– Пятнадцать? О дьявол! Я должен вернуть вас в деревню, пока никто не хватился. Пойдемте. Я посажу вас на своего коня.
Он поднял ее без усилий, вырвав из оцепенения. Верити принялась отчаянно отбиваться и наконец неловко свалилась прямо ему под ноги.
– Нет! Еще нет! Я… я принесла семена колокольчиков, – прошептала она, слепо глядя вверх, в затененное лицо. – Они уберут крест или… или что-нибудь еще. А луковицы не зацветут до весны. Может быть, никто не догадается. Тогда, если… если я смогу однажды вернуться, у меня получится найти его…
Луна выплыла, и она увидела мешочек на краю могилы рядом с ее сумкой. Вздрагивая, она вновь опустилась на колени и осознала, что ее спутник стоит на коленях рядом с ней.
Он протянул руки:
– Я помогу вам.
Слезы обильно полились по щекам, когда Верити высыпала семена в его сложенные чашей ладони и попыталась поблагодарить его. Слова не пришли на ум, и они посадили цветы в молчании.
Наконец все было закончено, и спутник Верити бережно поднял ее:
– Теперь пойдем. Они укроют его могилу, и он будет покоиться в мире.
Ее рука вцепилась в его руку.
– Подождите, – попросила она.
Издав глубокий вздох, она начала детским высоким голоском:
– Возвел я очи мои ввысь, откуда придет помощь моя…
Сильный голос продолжил за нее, твердо выговаривая слова:
– Господь сохранит тебя от всякого зла, хранит душу твою Господь.
Собрав все свои силы, Верити вновь обрела голос, и они довершили вместе:
– Господь будет охранять вход твой и исход твой отныне и до века.
Все было кончено. Она сделала то, что намеревалась сделать, – все, что она могла сделать, чтобы загладить свою вину и предательство. Ей больше не за что было цепляться.
Сильные руки удержали ее, когда она споткнулась, а затем подняли и прижали, точно ребенка, к широкой груди. Словно не чувствуя своего бремени, ее защитник вышел на тропу и издал пронзительный свист. Ржание и топот копыт были ему ответом. Лошадь возникла перед ними.
И вот ее поднимают на спину лошади и придерживают там, пока спаситель взбирается вслед за ней, усаживается позади и прижимает ее спиной к себе.
– Скажите мне ваше имя, – прошептала она.
Объятие стало крепче; лошадь перешла на медленную рысь.
– Макс.
– Вы знали его, ведь так? Откуда? – Она должна была узнать. Ей невыносимо было ничего не ведать о человеке, который утешал ее в горе, в рухнувшем мире.
– Он был моим командиром. Он был выше меня во всех смыслах. Доблестный офицер и джентльмен. Запомните его таким, Верити. И я буду помнить его как благословеннейшего среди всех людей. Ты не веришь мне, маленькая?
Она покачала головой.
Улыбка стала теплее, и он наклонился, чтобы запечатлеть легкий поцелуй на ее лбу.
– Он умер, благословленный ребенком, таким же благородным и верным, как он сам. Ни один человек не может просить больше. Он бы гордился вами, Верити. Точно так же, как вы должны гордиться им.
Лошадь медленно двинулась вперед; Верити повернулась и не стесняясь заплакала на груди Макса. «Он не понимает, не знает, что я сделала. Если бы он знал…»
Постепенно тепло под плащом Макса усыпило Верити, победило кошмарную ночь, и она в мерном покачивании от езды задремала, пробудившись от грез только тогда, когда они добрались до деревни и Макс заговорил:
– Кто заботится о вас? У вас есть семья?
Верити в недоумении огляделась. Они остановились перед гостиницей.
– Простите?
– У кого вы сейчас живете? Я провожу вас до дверей.
– А… – Она попыталась не выдать своих чувств. – Я все еще живу в доме. И… наверное, мой дядя за мной завтра приедет.
Из верхнего окна послышался негромкий голос:
– Это вы, сэр?
Макс поднял голову.
– Хардинг, старина! Сойди, будь добр, и прими лошадь.
– Да, сэр.
Верити стиснула зубы, чтобы сдержать дрожь. Отсюда она могла дойти до дому и одна. Ее спутник спрыгнул с лошади и снял Верити, придержав, когда ее ноги, закоченевшие от холода, подломились под ней.
– Осторожно, – сказал он, поддерживая ее.
Она почти совсем застыла на морозе, но под сердцем ее кто-то разжег согревающий огонь.
Через минуту дверь гостиницы открылась, и маленький человек вышел наружу, неся фонарь.
– Все в порядке, сэр? – И добавил: – А это что за черт?
– Хардинг, это мисс Скотт. Ты можешь обтереть Юпитера, пока я провожу ее до дому?
Хардинг поднял фонарь повыше.
– Мисс Скотт? Вот жалость-то какая, девочка. Вот беда. Он был храбрым человеком. Идите с майором. Боже благослови вас. До встречи, сэр.
– Со мной ничего не случится, – запротестовала Верити. – Вам не следует…
– Не трать слов понапрасну, – посоветовал Макс и подхватил ее на руки. – Я отнесу тебя домой, вот и все.
Легкость, с которой он это сделал, потрясла Верити до того, что она молчала, пока они не добрались до дому, где он аккуратно поставил ее на ноги.
– Ключ? – произнес он.
Горький смех вырвался у Верити.
– Здесь не заперто. Они не оставили ничего, что стоило бы украсть.
Он открыл дверь.
Темнота внутри была кромешная.
– Подождите, – сказала она и осторожно прошла к столу, где нашарила оставленные ею там свечу и огниво.
Ее онемевшие пальцы тщетно боролись с кремнем и сталью. Снова и снова она пыталась высечь искру. Тихий всхлип вырвался у нее – она злилась на свою неуклюжесть. Мгновение спустя кремень и сталь были отобраны у нее нежной, но твердой рукой, и свет вспыхнул, когда искра попала на промасленную ветошь.
– Сходите наверх и принесите сюда сухую одежду.
Она еще не очнулась от дремоты. Моргая в сумрачном мерцающем свете огня, сонно спросила:
– Зачем?
Его голос был очень терпелив.
– Чтобы надеть. Вам нужно переодеться в сухое. И быстро.
Здесь, внизу? Когда он на кухне? Вдруг она проснулась.
– Я… я переоденусь наверху. – Без сомнения, он был совершенно не опасен, но все же… она не может переодеваться здесь, даже если он повернется спиной, завяжет себе глаза и зажмурится.
– Здесь, внизу, горит огонь, – проворчал он.
– И вы здесь, – возразила она. – Я переоденусь в своей спальне!
Он вытаращился на нее:
– Ради бога, девочка! Вы ведь не думаете, что я способен воспользоваться такой ситуацией!
Ее щеки запылали.
– Конечно нет! Просто, ну… В общем, я переоденусь наверху.
Внезапная улыбка смягчила его суровые черты.
– Он так и говорил, что вы отчаянно упрямая малышка. Как и ваша мать, по его словам. Ладно, но тогда переодевайтесь побыстрей. Я не хочу, чтобы вы замерзли до смерти.
Верити убежала прежде, чем он мог передумать.
К тому времени, как она проскользнула в кухню, уютно закутанная в самую теплую ночную рубашку и самый толстый халат, майор, как оказалось, произвел разведку в кухонных шкафах. Она села у огня и стала смотреть.
Он как будто чувствовал себя на кухне совсем как дома, находя все с такой легкостью, как будто привык заботиться о себе сам. Наконец он вернулся с результатами своего рейда. Кусок сыра, краюшка хлеба и два яблока на щербатой глиняной тарелке.
– Это все? – спросил он. – Не очень-то много.
Она вновь почувствовала, как загорелись ее щеки.
– Мне очень жаль. Остальное я съела на ужин. Если бы знала, что вы придете… – Это предназначалось ею на завтрак, но после того, что сделал, он имел право взять все, что у нее было.
Он заморгал и положил тарелку ей на колени:
– Это для вас! Не для меня!
Потрясенная, Верити смотрела на еду. Когда кто-нибудь в последний раз беспокоился о том, что она ела? Ей не хотелось выдать себя слишком выразительным ответным взглядом.
Ее желудок запротестовал при мысли о еде, но она заставила себя съесть все, зная, что Макс, прислонившись к дымоходу, неотрывно смотрит на нее. После скудной трапезы ей стало гораздо теплее.
– Вам необходимо хорошо выспаться ночью, – сказал он внезапно, когда она закончила есть.
– Доброй… доброй ночи, Макс, и… и благодарю вас. – Ее голос безнадежно дрогнул, и она закрыла глаза, чтобы остановить слезы.
– Идите же. Уходите. Я посижу здесь немного, чтобы согреться, если вы не возражаете. – Он уселся в кресло, которое она освободила.
– Н…нет, конечно. Все в порядке. Но разве вам не было бы теплее в гостинице?
Он покачал головой:
– Нет, совсем нет. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – прошептала Верити неохотно. И попятилась к двери, не желая терять его из виду прежде, чем уйдет.
Он взглянул на нее и улыбнулся, когда она дошла до двери. Улыбка смягчила резкие линии его лица, растопив ее сердце.
Макс сидел, уставившись в огонь, ненавидя себя. Что за адское несчастье! Дьявол, он приехал слишком поздно. Если бы только он знал раньше, в какую беду попал Скотт, разумеется, он смог бы что-то сделать.
Холодная дрожь пробежала по его телу. Без сомнения, потеря руки была страшным ударом для Скотта, но самоубийство… Он поморщился. Вероятно, дело было не только в руке. Он вспомнил, что ему рассказывали… Плохо дело, Макс. Видимо, бедняга вернулся после Ватерлоо только затем, чтобы узнать, что его жена умерла в родах. Понятно, что с тех пор он пил лауданум. Почему он не пришел и не выяснил, может ли чем-нибудь им помочь? Он пытался, но ему даже не открыли дверь. Он видел только ребенка. Девочка вышла и принесла извинения. Сказала, что отец не очень хорошо себя чувствует…
Нет, здесь не было его вины… И все же… Если бы только Скотт не отбил этот штык! В чистой смерти на поле боя для Макса Блейкхерста не было бы такой трагедии. Если бы только не поддался на уговоры родственников и не уехал в посольство в Вену, он мог бы, наверное, раньше услышать о трудностях Скотта, мог бы сделать что-нибудь. Теперь оставалось только одно – оплакивать его.
Он даже не мог помочь девочке, спящей наверху. Теперь о ней будет заботиться семья. И последнее, что ей нужно, – это напоминание о сегодняшней страшной ночи. Нет, ей лучше не видеть, как он маячит где-нибудь поблизости.
Верити спустилась вниз вскоре после рассвета, жалея, что не отказала Максу и съела ужин, когда лучше было бы оставить что-нибудь на завтрак. И что она сделала прошлой ночью со своей мокрой одеждой? Она определенно оставила ее на полу своей спальни – и так же определенно ее сегодня утром там не было.
Ее желудок умоляюще заурчал. Она оставила его призыв без внимания. Ей нужно было заново разжечь огонь, чтобы высушить одежду, когда она ее найдет. Топлива осталось мало.
Верити добралась до кухни и замерла. Огонь ярко пылал, а на спинке стула висела ее одежда. Почти сухая.
Смаргивая режущие глаза слезы, она огляделась. На столе лежали четыре яйца, бекон, буханка свежего хлеба, кусочек масла, немного сыра и шесть яблок. И кувшин… она заглянула внутрь… с молоком. Слезы полились с новой силой. Судя по состоянию огня, он ушел совсем недавно. Он провел здесь всю ночь, а затем вышел, чтобы принести ей завтрак.
У нее был друг. Даже если она никогда больше его не увидит, где-то в мире существует Макс. Кто-то, кого она могла любить.