Нарисованная музыка (Москва)
Пока Леша пошел в душ, я заправляю кровать и сажусь на нее, попивая кофе. Настолько увлекаюсь при этом различными мыслями, что больше пью сам запах чашки, чем ее содержимое.
Слышу шаги и поворачиваюсь на звук. Леша показывается в дверном проеме, абсолютно раздетый. Мои щеки розовеют, и я смотрю в пол.
– Всегда удивлялся, почему после секса девушки умудряются стесняться наготы, – посмеиваясь говорит он и демонстративно проходит мимо меня, ничем не закрываясь.
– Наверное это потому, что ночью ничего не видно.
Я быстро поднимаю глаза на его кожу цвета слоновой кости и тут же вновь смущаюсь.
– Как раз ночью видно гораздо больше, чем днем.
Он обходит меня сзади и оставляет печать поцелуя на моем плече. Печать с гербом его потрясающего голоса со слегка протяжными гласными. Кому-то эта черта тембра может показаться манерной, но я виду в этом стремление вечно петь.
– И что же видно ночью? – я дрожу от его дыхания на обратной стороне моей шеи.
– Обнажены не только тела, но и их души. Их желания, мечты, мысли… Страхи, – добавляет он, намеренно подув в мои волосы, отчего меня слегка передергивает.
Леша берет меня за руку и поднимает на ноги. Его горячая ладонь ведет меня к зеркалу. Он встал чуть позади и улыбнулся нашему отражению. Почему-то в зеркало смотреть было не так стеснительно – и я даже позволяю себе ухмыльнуться нашим двойникам из Зазеркалья. Заметив, что я снова стою на носочках, Леша пошутил на эту тему, как чуть ранее этим утром, когда я на кухне творила нам завтрак. По-моему, я даже засмеялась. Не уверена. Не могу оторваться от отражения его глаз в стеклянной поверхности. Я корчу рожицу, высовывая язык на бок, глядя ему «в глаза», и Леша повторяет за мной. Усмехнувшись, я меняю гримасу и парень тоже. Все-таки было в нас что-то схожее: даже не столько во внешности и цвете кожи, а в том, что мы будто являлись отражением друг друга в некоторых суждениях, взглядах на мир.
Или я просто нас плохо знала.
– Посмотри, – став серьезным, говорит мужчина нашим отражениям. – Ты потрясающая.
Он обходит меня и ловким движением расцепляет застежку лифчика, а затем стягивает нижнюю часть комплекта. Кружево падает к моим ступням, похожее на снежные узоры на окне.
Я смотрю на нас, полностью обнаженных, в зеркало. Леша гладит меня по бедру. Тянусь к нему за поцелуем. Он оказывается недолгим – парень отстраняется и отходит.
Ты куда?
Он пятится назад и левой рукой берет гитару, усаживаясь на кровать.
У меня внутри все обрывается.
Ты сыграешь для меня?..
Слежу за тем, как пальцы правой руки ложатся на гриф. Характерный шаркающий звук при смене аккордов достигает моих ушей, а каждый удар о струны делает за меня шаг в его сторону. Вокруг пропадают любые шумы, меня завораживает его мерно двигающаяся над струнами рука. Вверх-вниз. Вверх-вниз.
Я сажусь на колени перед ним, устремив взгляд на его лицо. На глаза, которые закрыты. И на губы, которые неожиданно раскрываются.
Меня словно за вытянутую руку вырывают из толщи воды, и наконец-то я начинаю слышать.
Леша играет только одну песню, но времени проходит столько, как если бы это длилось на протяжении всего восхода солнца, прямо до полудня. Я вижу дребезжание струн, их резонирующие движения, пронзающие воздух. Я слушаю их, его голос, и все это сливается во что-то большее, чем просто песня. Будто опять попадаю на сцену, в мир тысяч светлячков. Внутренности отбивают ритм, которым руководит мой музыкант.
Тысячу раз мне пели, играли на гитаре, на клавишах, на различных духовых инструментах… И сейчас это было тоже самое, что один из тех разов, но и при том нечто совершенно новое. Музыка отскакивает от стен, а его голос словно клянется мне в чем-то. Дело уже даже не в словах песни, а в интонации, в неких переливах его надрывного тембра. Каждое слово – обещание. Каждая строка – клятва. Каждый куплет – нерушимый обет.
Будь моим.
Пожалуйста.
С губ чуть не слетели слова: «Я тебя люблю». Я прекрасно понимаю, что мы знакомы два дня, и любой бы человек просверлил пальцем мой висок насквозь. Сама бы просверлила.
Но у меня такое ощущение, что я знаю этого человека уже целую… чуть не подумала «вечность». Он – тот, чей голос не давал мне сдаваться в самые трудные моменты и разделял мое счастье в лучшие. Он был со мной всегда – на вечеринках, на пляжах, когда солнце вареной сгущенкой растекалось по коже, на качелях, в автобусах, поездах, самолетах и метро. Эта музыка делала то, что не мог сделать даже самый близкий человек. Можно позвонить другу, когда тот будет занят, а ты будешь в нем нуждаться. Можно попытаться обнять кого-то, а он передернет плечами. А музыка не предаст.
И он – живой носитель этой музыки.
Почему можно сказать, что это – моя любимая песня, всего после недели «знакомства» с ней, и нельзя сказать, что любишь человека во время первого общения? Человек – это та же музыка.
И его тональность совпадала с моей.
Люди хорошо сходятся с теми, с кем у них «один плейлист на двоих». Тогда что можно сказать о тех, кто творит композиции из этого плейлиста?
И вот я. Сижу перед своим творцом на коленях, обнаженная, с распятой на струнах душой. И вот он. С голосом древнегреческих сирен и инструментом самого искусного сатира.
– Ты что, плачешь?.. – спрашивает Леша.
Песня уже закончилась, а мое сопение только набирает обороты.
Я отвернулась, закрывая глаза руками. Леша спускается ко мне и обнимает.
– Знаешь, мне всегда было приятно, что моя музыка может вызывать такие эмоции у людей. Чувствую, что создаю стоящее, отражающееся на других. Трансформирую мир.
Я тянусь за неостывшей на его губах песней. Она приятно щекочет трещинки на моей коже. Леша целует мои глаза, упиваясь слезами. А ведь он и правда словно получает некоторое удовольствие, наблюдая за тем, как я плачу. Плачу и расплачиваюсь солоноватой водой за услышанные ноты.
– Разве мои слезы не расстраивают тебя? – робко спрашиваю я, поднимая глаза на него.
Леша цепляет мой подбородок пальцами и заглядывает в мое лицо.
– Нет, – говорит он. – Ты знаешь, я просто хочу крутую музыку делать. Чтобы люди слушали и чувствовали себя живыми даже в самые худшие моменты их жизни.
– Хочешь их поддерживать? Как лучший друг?
Леша усмехается.
– Нет, не так. Хочу сотрясать умы. Чтобы от моих песен смеялись, грустили, сходили с ума, плакали, – он с улыбкой проводит большим пальцем по моей еще невысохшей щеке.
– Да, наверное, ты прав. Ведь одно только осознание, – я делаю акцент на последнем слове, – этого факта заставляет вознестись на облака.
– Именно так, – его зеленые глаза устремляются вверх, словно проверяя, до какого неба мы долетели.
– Я бы на твоем месте выбирала только космос, на низшее не соглашусь, – подмигиваю я.
– И ведь не поверишь, получается же! – Леша откладывает гитару в сторону и берет меня за руку. – Я пробовал достичь этих небес другими способами, но все не то.
Поднимаю бровь. Вижу, его эта тема заинтересовала больше, чем полет до космоса. Хорошо, продолжим:
– И как же ты пробовал?
– Пытался с помощью психотропных препаратов. Но не то.
– А ты уверен, что именно такие эмоции вызываешь у людей?
Леша кивает в сторону своего ноутбука и телефона, заряжающегося на столе:
– Мне каждый день пишут люди и говорят, что наша музыка заставляет их почувствовать живыми. А о большем я и не мечтаю. Наверное, сложно в это поверить.
– Да нет, почему же. С музыкой, как со словом: можно спасти, можно убить, можно полки за собой повести…
Леша смеется, и у него слегка трясутся плечи.
– Ну, полки это не мое. Но вообще, я имел в виду, сложно поверить, что я делаю это не ради славы. Вот ты, ради чего ты рисуешь?
Я вдруг осознаю, что мы впервые за это утро заговорили обо мне. Даже непривычно отвечать, а не спрашивать. И мысли разбегается от вопроса, как тараканы от включенного света.
– Просто ради того, чтобы выплеснуть свои эмоции… Оставить отпечаток внутренней магии на листке. А то сегодня ты что-то испытываешь, и все, завтра ты уже не сможешь воспроизвести чувство. Зато посмотрев на собственную картину, ты зарождаешь в себе отголоски, кидаешь маленькое семечко, которое взрастает в новые ощущения… Это сложно объяснить, – я вздыхаю, сетуя на мизерный словарный запас. – Рисую, потому что рисую.
– Вот и я сочиняю музыку, потому что мне так велит сердце. А оно, на мой взгляд, самый искренний барабанщик.
Когда я прихожу домой, мой барабанщик стучит так, словно бьет не палочками, а тяжелым медленным маятником. Как ни странно, дурман сна, который распластал меня по столу во время второй пары, куда-то пропал, едва я вышла под дождь из станции метро. Скидываю промокшую одежду сразу в стиральную машинку и завариваю ядерную дозу кофе.
Я живу в квартире-студии, родители купили ее, когда мне было лет 10, и отдали под съем. А после моего поступления я решила пожить отдельно. И меня это устраивает. Можно не париться на счет поздних приходов после тусовок, мелких ссор на почве «помой за всеми посуду» тоже не возникает. С родителями я вижусь не часто, раз в неделю, а то и меньше. У них своя жизнь.
А у меня вдохновение.
Я вижу зеленый цвет. Переливы изумрудного и цвета морской волны, плавно переходящие в синий. И яркие рыжие пятна.
Масло или акварель?
Останавливаюсь на масле и тщательно выдавливаю содержимое тюбиков на деревянную, уже порядком измазанную палитру. Я никогда ее не мою, потому что так иногда получается внезапный цвет или оттенок, который словно пришел откуда-то свыше. Словно кто-то за меня управляет смешением моих красок. Хотя в художке меня за это порядком ругали.
Карандашный эскиз я успела набросать в блокноте еще в метро. Хост тоже быстро оказывается разлинован серыми линиями-наметками. Хочу увидеть цвет.
Достигнув наконец нужного оттенка, я набираю его на кисть и останавливаюсь перед уже подготовленным холстом, зажимая деревянный кончик кисти в зубах.
Воображение вперед реальности выписывает яркие линии на белом.
Холст словно становится объемным и уносит меня в комнату Леши, воспроизводя момент его музыки. Я вижу его черное постельное белье, которое на хосте уже отливает изумрудным в складках. Наши бледные тела цвета пенки от капучино, едва тронутые румянцем, и мои рыжие, слегка разметавшиеся по плечам волосы, находящие свое отражение на оттенке его губ. Тени от перекладин английского окна заключают его тело в клетку, но гитара выступает ключом к свободе. И лицо. Это полное отчуждение от реальности и отдача миру музыки с головой. Уже представляю, как долго я буду возиться с его лицом…
Я начинаю с бледных контуров двух тел. Каждый мазок – это целая линия их жизни, стремительно плывущая по двухмерному пространству холста и трехмерной реальности. Представляю, как некий творец тоже вырисовывал третью снизу родинку на моем бедре, и чуть более сливочное, чем вся остальная кожа, родимое пятно на правом плече.
Все-таки все люди изумительны в своих несовершенствах. Если бы не эти отличительные черты в виде шрамиков, горбинок на носу, необычных изгибов ушей или выступающих больших пальцев ног – мы стали бы чурочками с глазками, выпиленными искусным дереворезом, стали бы теми подсвеченными прожекторами безликими манекенами. В нас не было бы жизни, индивидуальности. Совершенство – одно, а недостатки у всех особенные. Говорят, что любят-то не за достоинства. И ведь правда, взгляните на идеальную деревянную статуэтку. Ты ее не любишь, а любуешься. Зато маленький фигурку-талисман, выструганный твоим отцом во время похода в палатках, таскаешь везде – у нее шероховатая поверхность, которая массажирует пальцы, успокаивая.
Полыхнула молния, и моя пока незаконченная картина окрасилась в более пронзительные цвета. Я выхожу на балкон, ожидая прилива грома, который зарядит меня энергией.
Снова вспышка. Звук сначала тихий – где-то в отдалении, наверху серых облаков. Раскат, еще один… И на улицу обрушивается громовая наковальня. Некоторое время более насыщенная, чем обычно трава у дома напротив раскачивается наподобие морских волн, и вдруг снова вспышка. Шепотом считаю до двенадцати – и следует гром.
Если в природе картинка и звук так органично сочетаются, то, может, и у художницы с музыкантом есть шанс? Ведь каждый человек – это не только часть природы. Мы все ее небольшие модельки и прототипы.
Может, в мироздании все же остались ячейка для нарисованной музыки или звучащих картин?