Слой Ноль. Часть 1. Слой (Е. А. Прошкин, 2003)

Глава 1

Виктор обогнал пыльный фургон и вернулся в правый ряд – сзади неслась вереница одинаковых черных «шевроле».

– А кругом курьеры, курьеры… Тридцать тысяч одних курьеров… или сорок? Не помню… – пробормотал он и, очнувшись, ударил по тормозам.

Водитель фуры вильнул влево и просигналил – длинно, с негодованием. Кажется, он еще что-то орал в открытое окно, но Мухин не расслышал.

Отдышавшись, Виктор открыл дверь, но тут же захлопнул – мимо, капризно бибикнув, пролетел шустрый «запорожец». Надо было отъехать подальше от дороги, и он нерешительно тронул педаль.

Машиной Мухин управлял впервые – если не считать детского опыта, когда отец, крепко выпив, позволил ему «покуролесить». Батя тогда прямо так и сказал: «Витька, хочешь покуролесить?» И двенадцатилетний Витька покуролесил. Две «Волги», гаишный «жигуль» и столб – спасибо, что деревянный. С тех пор Мухин за руль не садился.

Он медленно отпустил сцепление, и машина плавно покатилась вперед. Сообразив, что надо наконец свернуть, Виктор прижался к канаве и остановился. Ничего необычного он вроде бы не делал. Ноги как-то сами разобрались с педалями, пальцы толкнули ручку, выключая скорость. Это было совсем просто – слишком просто для второго раза.

Мухин растерянно пощупал карман рубашки и обнаружил водительское удостоверение. Свое. «Стаж с 1990 года». Однако поразило его не это. Он знал, где лежат права, – вернее, знал, что у него их нет, не было и никогда не будет, а рука… она взяла и достала их из кармана. А он… Виктор и карману-то удивился – летом он предпочитал носить футболки. И, кстати, он ненавидел сандалии, особенно такие – черные, с кондовыми пряжками…

Выйдя из машины, он удивился еще больше: у него была темно-синяя «девятка»… но вспомнил он об этом, лишь посмотрев на нее со стороны. Теперь, когда он увидел, это было естественно и бесспорно, но ведь еще секунду назад… Он не знал, на чем ехал.

Виктор озадаченно погладил лоб и обошел автомобиль. Это ничего не дало. Обычная тачка, забрызганная, с неглубокой царапиной на заднем крыле. На крыше – багажник с какой-то облезлой тумбочкой. Зачем она ему?..

Он сосредоточился, но из сплошной мути вынырнуло лишь одно: царапина. Это его тревожило. Придется выправлять, подкрашивать… Геморрой тот еще. Сосед по «ракушке», чайник долбаный, как начнет на своей «Ниве» заезжать… Вот и вчера – рулил-рулил… Виктор чувствовал, что добром не кончится, но убрать машину поленился. Там бы для «Икаруса» места хватило, не то что для «Нивы»! Не вписался, чайник…

«Вчера?!» – чуть не крикнул Мухин.

Вчера его «девятку» никто не мял – потому что ее не было, «девятки». Прав не было, не было этой дурацкой тумбочки. А что тогда было?..

А был один только закат, неожиданно осознал Виктор. Последний закат – и больше ничего.

Он проверил часы: десятое июня, четверг, 19:00. Ну да, он специально в четверг поехал – всю пятницу и в субботу до обеда трасса будет забита, люди на дачу попрутся. А он? И он тоже… на дачу.

Виктор увидел километровый столбик и, подойдя ближе, разглядел табличку: «42». Откуда?.. Куда?.. И, пока он возвращался к машине, в памяти прорезалось: Минское шоссе.

Мухин даже засмеялся – настолько ему полегчало. Сон. Конечно, сон! Ему уже несколько раз снилось что-то подобное. Деталей он не помнил, но само ощущение врезалось в память здорово. Электричество, вода… что там еще? Боеголовки… Чушь собачья!

Упоминание о собаке что-то в нем задело, но Виктор поспешил загнать эту мысль подальше. Он сел в машину, завел мотор и, пропустив «москвич» с прицепом, быстро набрал скорость.

«Две «Волги» и милицейская тачка», – хмыкнул он. Что за бред? Когда это с ним было? Не было этого. В восемнадцать лет записался в автошколу и, как все нормальные люди, получил права. И жена у него тоже с правами.

Виктор покосился на безымянный палец. Обручальное кольцо было на месте.

– Куда же оно денется? – спросил он вслух, словно с кем-то споря. – И кольцо, и жена… Настя, – сказал Виктор с запинкой и сделал вид, что сам этого не заметил.

Чем больше он себя уговаривал, тем явственней проступали черты его настоящей жизни. В голове еще витала какая-то дымка, но Мухин уже разделил воспоминания на вымышленные и реальные. Точки в небе, мужик с топором, конфуз на передаче «Между прочим» – всё в корзину. Наплевать и забыть. И что это за название – «Между прочим»?! Нет такой программы!

Виктор обрадовался, как здорово он себя подловил, – не себя, разумеется, а тот внутренний голос, который хотел его запутать…

Он вдруг понял, что это смахивает на шизофрению, и, скорчив в зеркало идиотскую рожу, сказал:

– Переутомился ты, дружок. Надо бы к врачу сходить. Мозги – дело такое… Лучше раньше, чем…

Не закончив, он издал какой-то жалобный звук и закрыл рот. Ему показалось, что он это уже слышал – слово в слово. Или… он сам это говорил. Самому себе. Только не здесь.

«Не здесь?! – возмутились остатки рассудка. – А где же?»

«Во сне, во сне, – попытался он себя успокоить. – Там, где боеголовки и Константин с топором».

Странно, но имя жены ему далось труднее. Оно пришло не сразу, будто его кто-то подсказал. А Константин из кошмара – вот он, пожалуйста…

Мухин раздраженно махнул рукой и пообещал себе больше об этом не думать. Вот царапина на крыле – другое дело. Там и жестянка, там и покраска… Будь он проклят, чайник на «Ниве»!

Перед железнодорожным мостом стоял огромный указатель со стрелкой на Минск, и Виктор удовлетворенно покивал. Всё правильно. Минское шоссе, и… и…

Не выдержав, он снова затормозил.

Невозможно… Виктор не помнил, где его дача. Помнил, что на даче ждет Настя, то есть жена, и про недостроенную баню тоже помнил, но где находится всё это счастье, он сказать не мог.

Мухин вынужден был признать, что, кроме этого провала, есть еще и другие. Например, та «Нива»… Какого она цвета? Забыл. Что за чайник ее водит? Лысый, усатый, молодой, старый? Может, женщина?

Может, и женщина…

Виктор понял, что забыл о себе почти всё. Вернее, что-то он помнил, но это смахивало на конспект: не память, а теоретическое знание, его личного опыта оно не касалось. Это была… память о чужой жизни.

Ему стало неимоверно душно. Мухин выскочил из машины и бессильно привалился к ней спиной – колени тряслись с такой амплитудой, что проезжавшие мимо могли принять это за танец. Дунул ветерок, и мокрая рубашка прилипла к телу, но холода Виктор не чувствовал – он стоял с закрытыми глазами и молился лишь об одном: проснуться… проснуться побыстрей…

Такое ему уже снилось. Иногда сон раскладывается, как матрешка: просыпаешься, проходит время, и ты опять просыпаешься. Но ведь когда-то это кончается!

По мосту загрохотали вагоны, и Виктор открыл глаза. Машинально сосчитал: девятнадцать… двадцать… двадцать один. На последнем, двадцать первом рефрижераторе было написано: «АО Возрождение». Нет…

Он попытался отвлечь себя на что-нибудь прозаическое, например, на вчерашнюю вмятину, но понял, что не может сказать с уверенностью, какое из задних крыльев ему поцарапали.

– Левое! – отчаянно крикнул он и резко повернул голову.

Не угадал.

Виктор со стоном опустился на сиденье и обнял руль. Поглазел на улетающие в сторону Минска автомобили и, вздохнув, потихоньку тронулся. Доехав до перекрестка, он выкрутил руль до упора и газанул – «девятка» взвизгнула скатами и помчалась обратно в Москву.

Чтобы не сойти с ума, Мухин включил радио. Сквозь бесчисленные мальчишники и девишники местами прорывались то «Раммштайн», то «Апокалиптика», но в целом всё было культурно.

Наткнувшись на блок новостей, он увеличил громкость – по радио говорили о встречах в Кремле, о премьерах в «Пушкинском» и о долгах.

Виктор поймал себя на том, что весь этот мир воспринимает так же, как и свою биографию, – конспективно. Отрывок галлюцинации с явлением Константина и ядерной войной казался намного богаче – там были и цвета, и запахи, и настоящий страх. А здесь был какой-то перечень из фактов и событий, в которых он якобы участвовал.

Там – боялся, здесь – участвовал… Большая разница. Только где «здесь»?.. Где «там»?..

Мухин открыл бардачок и, не глядя выбрав кассету, воткнул ее в магнитолу.

– А в ШИЗО нет телеви-изора-а!.. – заревело из динамиков.

Он ударил по кнопкам, сразу по всем, и на лету поймал выскочившую кассету. Оказывается, он слушал «Привет с зоны № 8». В бардачке нашлись предыдущие семь «Приветов» и еще пяток альбомов с недобрыми мужчинами на обложках. Там же валялась полупустая пачка «Винстона» – наверно, от жены – и еще какой-то журнальчик.

Мухин педантично, одну за другой, вышвырнул кассеты в окно и переложил журнал обложкой вверх – «Проблемы зоологии в средней школе».

Надо же, он и не думал, что в школах с этим проблема, – в смысле, с зоологией. Виктор вообще ни о чем подобном не думал. Он попробовал соотнести зоологию со своим опытом – в мозгу что-то тренькнуло, но так хило, что он лишь замычал и бросил журнал обратно.

Ближе к Москве его начало одолевать какое-то смутное желание, скорее даже влечение. Оно было сродни голоду – Мухин чувствовал, что выдержит еще час или два, но не больше. У поворота на «Профсоюзную» неудовлетворенность усилилась, и к ней добавилось тошнотворное ощущение невесомости. Терпеть это было невыносимо.

– Уж не наркоман ли ты, дружище? – пробормотал он.

Виктор промаялся еще минут десять, пока случайно не наткнулся взглядом на обычную коммерческую палатку. Сигареты!

Мухину стало досадно – насколько он, молодой и цветущий, зависит от какого-то дыма, однако эти здоровые мысли не помешали ему сцапать нагревшийся прикуриватель и глубоко затянуться.

Никотин с канцерогенами дал ему то, чего не дали бы в этот момент все женщины мира, – избавление от глухой пустоты. Не выкурив сигарету и на треть, Виктор насытился и брезгливо выкинул ее на улицу. Пачку он сунул в карман, к водительскому удостоверению. Он уже осознал, что без этого ему не обойтись.

Семьянин, дачник, автомобилист, курильщик, любитель блатных песен – перечислил про себя Мухин. Предположительно – зоолог. Наверное, можно было добавить еще десяток пунктов. Но как с этим списком жить, когда это только список, и ничего более? Дьявол, да о чем речь, если он даже к жене на дачу попасть не может?! Единственное, на что он был способен, – это вернуться домой и ждать просветления. Оно просто обязано наступить, иначе…

Про «иначе» Мухин додумать не успел – взгляд споткнулся об отсутствующие «ракушки». Так бывает: идешь к чему-то знакомому, но в последний момент видишь, что того, к чему шел, нет на месте. И тогда кажется, что куда-то проваливаешься, как будто собирался поставить ногу на ступеньку – а ступеньки и нет. И гаражей тоже…

Виктор был уверен, что «ракушки» здесь стояли. Штук двадцать – длинный ряд, отгораживающий детскую площадку от домов. Он не мог поручиться, что какая-то из них точно принадлежала ему, – теперь это и не имело значения – но они тут были.

Мухин вышел из машины и побродил вдоль газона. Ни отметин на асфальте, ни вырезанного дерна – никаких следов. Бордюрный камень весь лежал в целости и сохранности, а ведь в прошлом году его вывезли, причем со скандалом: пенсионерки стихийно организовались в пикет, и автовладельцам пришлось дополнительно скидываться по сотне, – всё это Мухин прекрасно помнил, хотя… если «прекрасно», то вряд ли это…

Вряд ли это здесь, понял он.

В глубине двора гавкнула собака, судя по голосу – крупная, не меньше овчарки, и Виктор, обернувшись, вновь испытал что-то похожее на падение. За кустами он обнаружил карусель – обычную, на одном подшипнике, левее находилась неряшливая песочница, еще левее стояла лавочка. На ней сидел хозяин собаки – пожилой добряк в красных спортивных штанах.

Это по нему выла овчарка…

Когда?! Где?!

Мухин, как близорукий, поднес часы к лицу. Десятое июня, четверг, 20:05.

Это было сегодня. В этом самом дворе. Но только не здесь. Это произошло там, где еще в прошлом году поставили «ракушки», там, где несколько часов назад вспыхнуло и погасло солнце. Там, где он когда-то жил.

Виктор поднял глаза к своим окнам. Вот, значит, куда он приехал, вот какой адресок у него в голове вертелся. Адрес оттуда, из недавнего кошмара. Из его старой жизни.

У Мухина возникло желание зайти к себе в квартиру, но он даже не стал с ним бороться – он заранее знал, что никуда не пойдет. В окне висела чужая сиреневая занавеска, на балконе стоял то ли рулон линолеума, то ли кусок широкой трубы – не важно. Это был чужой рулон и чужой дом.

Виктор посидел в машине, послушал радио, выкурил, уже без горячки, со вкусом, еще одну сигарету и достал паспорт.

Данные совпадали: Мухин Виктор Иванович, «родился», «выдан» и так далее. С полузнакомой фотографии пялилась его собственная физиономия: смугловатая кожа, густые брови, глаза замутненные, но с блеском, под ними глубокие тени, на щеках – темные впадины. Видок, откровенно говоря, нездоровый. Фотограф, сволочь, лишнюю лампочку зажечь пожалел.

Почти на каждой странице в паспорте оказывалась какая-нибудь печать: группа крови, отметка о высшем образовании, штамп военкомата.

Ближе к концу, после незаполненной графы «Судимость», Мухин нашел страничку «Прописка». Вероятно, в паспортах здесь указывали всё, вплоть до анализов.

Прочитав адрес, Виктор его тут же вспомнил – но лишь через мгновение после того, как разобрал казенные закорючки. Теперь, разобрав, он мог описать свое жилье достаточно подробно – начиная от планировки и заканчивая цветом наволочек. Но это – теперь. А раньше?.. Только что, до подсказки, он даже не представлял, куда ему податься.

«Академическая». Это недалеко.

До новой квартиры он добрался минут за двадцать – вырулил обратно на Профсоюзную, проехал в сторону центра, чуть-чуть попетлял во дворах и наконец нашел дом, в котором проживал уже пять лет.

Ключей на связке было четыре штуки, но к замку почему-то ни один не подошел. Виктор позвонил.

Внутри клацнуло, и перед ним возникла худая фигура в семейных трусах.

– Здрасьте, Виктор Иваныч, – сказал молодой мужчина, скорее даже юноша. Небритый, нечесаный, с фантастически волосатыми ногами.

– Здорово.

Оттеснив соседа – или родственника? – Мухин шагнул в прихожую. Сосед-родственник посторонился, но неохотно, с каким-то театральным недоумением.

– Слушаю вас, Виктор Иваныч. Забыли чего?

– Я?.. – Мухин увидел в зеркале свое перекошенное лицо. – Я тут живу.

Незнакомец облокотился о стену и беспомощно улыбнулся.

– Живете?..

Из комнаты вылезла его подруга в тельняшке, едва прикрывавшей то, за что ее любил красавец в трусах.

– Здравствуйте, Виктор. Договорились же: без звонка вы нас не навещаете. Мы гарантировали порядок, это да, но ведь не каждый день! Обои не рвем, паркет не царапаем…

Мухин начал прозревать. Очевидно, они с женой сдали квартиру этим сосункам.

– Ребят, вы будете смеяться, но я и правда забыл… – кисло произнес он. – Забыл, где я сейчас обитаю. Головой немножко ударился и… фьють. Как ветром.

Квартиросъемщики напряженно переглянулись.

– Да и мы не знаем, – сказала девушка. – Откуда нам знать?

– Телефон-то я, наверно, вам оставлял.

– Так вы и телефон забыли?!

– Сильно ударился, – признался Мухин. – Очень сильно.

Юноша отклеился от стены и принес тетрадный листок.

– Пожалуйста. Светлане Николаевне привет передавайте, – сказал он и приоткрыл дверь, намекая, что Виктору уже пора.

– А Светлана… Светлана Николаевна – это кто?

– Так она же у нас преподает!

– Зоологию?

– Почему зоологию? – растерялся юноша. – Историю преподает. Мы с вами через нее и познакомились. Ну, чтобы квартиру… Мы спросили, нет ли квартиры подешевле, она и посоветовала.

– Ага… У вас – историю, а у меня?.. Я-то с ней откуда знаком, с вашей Светланой?

– Виктор, вам бы к врачу обратиться, – проговорила девушка. – Светлана Николаевна – ваша теща.

Мухин нахмурился. Теща, естественно. Как же он сразу-то?.. Сдали квартиру студентам, а сами переехали к теще. К «маме», получается.

– Вот что, орелики… – строго сказал он.

– Мы за июнь заплатили, – объявила девушка, предчувствуя что-то дурное.

– Не волнует. Полчаса вам хватит? Ладно, час. Можете не торопиться.

– Игорь, ну что ты стоишь?! – спросила она.

– А что мне с ним – драться? – буркнул юноша.

– Правильно, Игорь, – сказал Мухин. – На это время уйдет. Сумки у вас есть или в руках всё понесете?

– Игорь! – возмущенно крикнула девушка.

В комнате послышался какой-то лепет, не то «гу-гу», не то «гы-гы», а спустя секунду – дикий, неистовый рев.

– Чёрт… У вас еще и ребенок? Сами-то вы кто?..

Виктор хлопнул дверью и медленно направился вниз по лестнице. Спешить было некуда: ребенка выкидывать жалко, к теще переться неохота, где дача – неизвестно. В принципе, про дачу можно было выяснить у той же тещи, Светланы… как ее?.. Николаевны, но Мухин знал, что туда он тоже не поедет.

Выйдя на улицу, он сел в машину и задумчиво погладил руль. У него было две квартиры, но ни в одной из них он поселиться не мог. У него была жена, но он с трудом представлял, как она выглядит.

Виктор завел мотор и, включив радио, тронулся вперед – без всякой цели, просто чтобы не стоять на месте. У выезда из двора он притормозил, пропуская раскрашенную «Газель», и прочитал на кузове:

«ИЧП РЕНЕССАНС. Вторая жизнь Вашей мебели».

Мухин тяжелым взглядом проводил грузовик и сзади рассмотрел номер: «021».

– Стало быть, на улицу Ренессанса, – решил он.

Глава 2

– «Возрождения»?.. – таксист зачем-то потрогал нос и сплюнул. – Нет.

– Что «нет»? – спросил Виктор. – Не знаешь?

– Нет такой улицы, – заявил он. – Можешь не искать.

Мухин газанул и тут же затормозил возле другого такси – у кинотеатра их стояла целая шеренга.

– Не, – отозвался второй. – «Возрождения» я не слышал. Никогда не слышал.

Третий и четвертый сказали примерно то же, а до пятого Виктор не доехал – он как раз поравнялся с табачным киоском и вышел за сигаретами.

– Вы, молодой человек, потеряли что-то? – раздалось рядом.

– А?.. – рассеянно вякнул Мухин.

У него за спиной стоял благообразный старик с идеальной осанкой и удивительными белыми ресницами, пушистыми, как у ребенка. Старик теребил щегольскую палочку – до трости она всё-таки не дотягивала, но и клюкой назвать ее было нельзя.

– Я, простите за назойливость, видел, как вы к таксистам обращались, – молвил он. – Таксисты не скажут. Им отвезти интересно, деньги с клиента получить, а справки давать они не обязаны. Н-да… Такая порода.

– «Возрождения», – отрывисто произнес Виктор. – Говорят, улицы Возрождения нет…

– Неправду говорят. Кстати, мне туда же.

– Серьезно?! Я на такую удачу даже не рассчитывал, – признался Мухин.

– Я тоже не рассчитывал на… гхм, такое везение, простите за каламбур.

Пассажир неторопливо, с достоинством уселся и поставил палку перед собой, точно был не в «девятке», а в собственном экипаже.

– Городским транспортом здесь неудобно, на двух автобусах, – продолжал он. – Или на метро, но тогда еще пешком придется… А откуда вы про улицу Возрождения знаете? Сейчас редко, кто ее вспомнит.

– А я вот взял и вспомнил, – отшутился Виктор.

Он выехал на Октябрьскую площадь и остановился у светофора. На угловом доме висела синяя табличка: «Площадь 7-го Ноября».

– Что это за… – начал он, но старик его перебил:

– Всё время прямо. Прямо, прямо и прямо, – указал он сухой ладошкой. – А потом два раза налево.

– Вы так здорово Москву знаете… – пробормотал Мухин, исключительно для поддержания разговора.

– Опыт, молодой человек.

– Таксистом работали?

– Ну… вроде того, да. Ездил много.

Дома впереди расступились, и из-за крыш выглянуло громадное пятиугольное здание – ни дать ни взять Пентагон.

– Лево руля, – распорядился пассажир. И как бы между прочим добавил: – Вообще-то, улицы Возрождения в Москве нет.

– Переименовали? Вот почему никто ее не помнит. Всё-таки хорошо, что мы с вами встретились.

– Хорошо, – согласился старик. – Тут опять налево… Только ее не переименовывали. Ее сразу под другим названием построили. Планировали «Возрождения», получилась «Луначарского». Вон за тем перекрестком.

Свернув у старорежимной аптеки, Мухин посмотрел на номер дома и прибавил скорости, благо улочка была пустой и тихой. В пятнадцатом доме находился овощной магазин, в семнадцатом – что-то непонятное, явно коммерческое, в девятнадцатом была почта.

За почтой стоял бесхозный рекламный щит, полностью закрывавший обзор. Из-под ржавого края выглядывали мелкие заморенные деревца и угол скамейки. Миновав щит, Виктор увидел маленький, по-осеннему захламленный садик.

– Огромное вам спасибо, – сказал пассажир.

Он дождался, пока машина не подъедет к следующему зданию, и коснулся ручки.

– Так вам тоже сюда? – удивился Мухин.

– И вам сюда же? – ответно удивился старик. – В двадцать третий?

– Почему?..

Виктор посмотрел на табличку – действительно: «23».

– Двадцать третий, – подтвердил пассажир. – А вы какой ищете?

– Двадцать первый. Улица Возрождения, дом двадцать один.

– Ах, двадцать один! – он прихлопнул дверь и, усмехнувшись, постучал в пол своей палкой. – Наверно, вас разыграли, молодой человек.

– Ничего не понимаю.

– С этим домом целая история, – дедок пожевал губами и вновь затеребил палочку. – Проект сам Иосиф Виссарионович рассматривал. Дело в том, что на этом месте собирались…

– Не так подробно, – прервал его Мухин. – После девятнадцатого дома должен идти… Его что, снесли?!

– Нет.

– Где же он?

– Его никогда не было. Дом двадцать один на этой улице так и не построили. Вместо него… – старик звучно щелкнул пальцами, указывая через плечо на сад. – С самого начала. Уж поверьте аборигену.

Виктор поверил, ничего другого ему не оставалось.

Пассажир уже скрылся в подъезде, а он всё еще сидел, поглядывая в зеркало. В садике не было ни души, и надежда на то, что «дом двадцать один» – это только метафора, растаяла.

В одиннадцатом часу начало темнеть, особенно это было заметно по деревьям. Кроны уплотнились, будто бы в них выросли дополнительные листья, и перестали пропускать свет. Черная скамейка утонула в сумраке – теперь любой желающий мог вздремнуть на ней без помех.

Несмотря на вечер, духота не спадала, и Мухин, утомившись от плотного мертвого воздуха и собственного пота, опустил в машине все четыре стекла.

«К проституткам мотануть?.. – вяло подумал он. – Ну их на фиг. Вокзал?.. Тогда уж сразу – в отделение, в клетку. А в клетке – бомжи и опять проститутки. На фиг…»

Он мог переночевать в гостинице, но денег хватило бы дня на три-четыре, не больше, и то при условии, что это будет далеко не «Метрополь». К тому же Мухин чувствовал, что проблему надо решать кардинально, поскольку…

Виктор тяжко вздохнул и закурил.

Да… Поскольку возвращаться домой он не собирался. Там чужая жизнь – в чужой квартире, с чужой женой. Там всё не его, и даже эта рубашка, и даже эти трусы… Единственное, что Виктор мог считать своим, – это сигареты. Пачку «Кента» он купил сам… правда, на чужие деньги.

Возможно, у местного Мухина, у зоолога, была любовница, возможно – и апартаменты для встреч… Однако чтобы о них узнать – о любовнице и апартаментах, – Виктору нужен был хоть какой-то намек.

За последние полчаса на улице Возрождения-Луначарского не появилось ни одного прохожего.

Лихо отстрельнув окурок – он этому не учился, это умел зоолог, – Мухин тронул руль и медленно поехал, словно размышляя, не подождать ли ему еще, хотя было ясно, что Константин не придет – ни с топором, ни без.

Впереди, у аптеки, в сером полотне дороги фары выхватили дырку открытого люка.

«Откуда?.. – отстраненно подумал Виктор. – Никого ведь не видел…»

Он повернул, объезжая колодец, и вдруг заметил между домами какую-то тень. Силуэт пробежал по стене, огромной птицей скользнул на тротуар, тут же – на мостовую и, догнав «девятку», вскочил в правую дверь. Виктор даже не пытался увернуться, а если б и пытался, то вряд ли успел бы – всё произошло нереально быстро.

Мухин остановил машину и вопросительно произнес:

– Ну…

На него смотрели неглупые карие глаза. Темные глаза и светлые брови – редкое сочетание. Еще у мужчины был нос с горбинкой – Мухин почему-то сразу обратил на это внимание. Горбинка была не природной – нос ломали и, скорее всего, неоднократно. Одет был мужчина в черную «натовку» и плотные брюки, тоже черные. На выбритом загорелом черепе выступали крупные капли и, скатываясь по щекам, впитывались в лоснящийся воротник. Казалось, куртка была мокрой насквозь, но его это ничуть не беспокоило.

Под сороковник, оценил Мухин. Опасный возраст.

– Привет, – бросил человек. – Давно в этом слое?

– В этом… что?..

– Понятно. Ты езжай, езжай. Не надо тут отсвечивать, – сказал незнакомец и деловито представился: – Пётр.

– Виктор, – ответил Мухин без энтузиазма. – Куда ехать-то?

– Всё равно. Лично мне никуда не надо.

– А чего сел? Тачка?..

– Витя, я не вор.

– Кто же ты, Петя? – сказал Мухин насмешливо, даже с некоторой издевкой и сам поразился своему нахальству. Есть люди, становящиеся в опасности бесстрашными или, точнее – безбашенными, но Виктор себя к ним не относил. Ошибался, что ли?..

– Вопросец… – молвил Пётр задумчиво и вроде бы не враждебно. – Кто я… А ты кто? Можешь ответить?

– Я?.. Зоолог, – поколебавшись, сказал Мухин.

– Ну-ну… А я в таком случае – геолог. Такой же, как ты – зоолог, – добавил он многозначительно. – И что же наш уважаемый зоолог здесь делал?

– Девочек снимал, – огрызнулся Виктор.

– У дома номер двадцать один… И как?.. Много наснимал?

Мухин сунул в рот сигарету и, не прикуривая, пожевал фильтр. Теперь было ясно, что Пётр не прыгал в первую попавшуюся машину, а ждал именно его. Он знал про двадцать первый дом, и еще… да!.. он что-то говорил про «слой».

На Садовом кольце, куда они выскочили, движение было слишком плотным, и Виктор повернул к Арбату. Небо уже стало угольным, но звезды едва светили – вместо них повсюду вертелись и вспыхивали затейливые рекламные финтифлюшки. Обе стороны проспекта горели всеми мыслимыми цветами, и неоновый огонь выглядел не просто живым, а разумным.

– Чего стоит вся эта красота, когда она зависит от одного рубильника… – мрачно произнес Пётр.

– А рубильник от чего зависит? – осторожно спросил Мухин.

– Рубильник-то? От человека, естественно. А люди, как правило, дураки… Дай-ка и мне.

– Чего?..

– Сигарету, «чего»! Нигде от них не отвяжешься.

– Назови улицу, – помолчав, сказал Виктор. – Улицу, где мы были.

– Пароль, да? – осклабился он. – «Возрождения». Этот пароль всему миру известен.

– Как?.. Ее же здесь нет…

– При чем тут «здесь»? Э-э, да тебя первый раз перекинуло?

– Ты от Константина? Что ж ты раньше не сказал?

– Где вы с ним виделись?

– Не знаю, – удрученно ответил Мухин. – Где-то… где-то не здесь.

– Понятно, что не здесь, – скривился Пётр. – Он к тебе, наверное, в последний момент пришел?

– В последний?..

– А-а… – протянул он. – Вас же всех корежит поначалу. Кого раздваивает, у кого вообще память отшибает. Ты не волнуйся, это временное. Еще пару раз околеешь, и всё восстановится.

– Пару?.. – тупо переспросил Виктор. – Так я, значит, умер… И те ракеты…

– Что, и ракеты видел? Повезло.

– Мне их Константин показал.

– И велел прийти на улицу Возрождения, да? Урод вонючий…

– Почему?

– Он меня убил, – хмуро ответил Пётр.

Мухин озадаченно взглянул на собеседника.

– Всё равно ее тут нет, этой улицы. И дома тоже. И площадь! – спохватился он. – Не «Октябрьская», а «Площадь седьмого Ноября»!

– Хорошо, хорошо. Чего ты разбушевался-то?

– Но ведь не совпадает!

– Что не совпадает? С чем? С тем слоем, в котором ты жил? Ну и что? Они все отличаются, какие – сильно, какие – не очень.

Мухин с трудом проглотил комок.

– Пётр… Где я?..

– Знаешь, что первое приходит в голову тем, кого перекинуло? Что они попали в ад! – Пётр искренне рассмеялся и повел рукой, охватывая одновременно и Новоарбатский гастроном, и книжный на другой стороне, и всю Москву разом. – Никто не соглашается принять это… ну, не за рай, так хоть за чистилище. Все ждут после смерти какого-то большого кайфа, а получают вон чего… – он цыкнул зубом и отвернулся к окну.

– Так что я получил?

– Да практически ничего. Но ничего и не потерял. Слоев много, и в каждом ты существуешь – за исключением тех, где ты уже попал под машину, отравился грибами или, допустим, тебя кто-нибудь грохнул. Вообще-то, перекидывает многих, но человек редко может это осознать. У тебя там что было, на родине?.. Ядерная война? Обычное дело, – сказал Пётр, не отрывая взгляда от двух девушек в коротких юбках. – Есть хочешь? – неожиданно спросил он.

Виктор вроде бы не хотел, но стоило ему об этом подумать, как в животе громко булькнуло. Теща в обед накормила одним супом – да и тот, кажется, съел кто-то другой.

– Понятно, – сказал Пётр. – Притормози-ка.

– Здесь запрещено. Арбат проедем, свернем на Гоголевский…

– Здесь нет Гоголевского бульвара, – раздельно произнес он. – А слово «запрещено» для тебя потеряло смысл. Сегодня. Во сколько?

– Без чего-то семь, – сказал Виктор, покорно останавливаясь возле подземного перехода.

Пётр вышел и направился к фургончику с датскими хот-догами. Палатка на колесах стояла задом к дороге, лицом к гастроному, и Мухин не видел, ни как Пётр заказывал, ни как он расплачивался.

Виктор потянулся было к магнитоле, но раздосадованно хлопнул ладонью по ноге. Не до музыки…

Он пытался убедить себя в том, что все эти слои, все эти сомнительные истории с реинкарнациями – или как их называют? – это чушь, бред и сказки для блондинок.

Там – умер, здесь – воскрес… И как, спрашивается, воскрес, если здесь он прожил те же тридцать два года? Вселился в готовое тело?.. Прямо в женатого зоолога, да?.. Как злой дух в монашку, да?.. Вселился, да?..

Мухин внезапно иссяк и с отвращением посмотрел в зеркало.

Да, да, да.

Он спорил не с Пётром, а с самим собой, и это было гораздо хуже – потому что было бесполезно. Потому что Виктор всё отчетливей вспоминал тот мир… или тот слой, в котором разговаривал с Константином, а через него, как сквозь ряску, уже проглядывал другой – приснившийся во сне… Споря, Мухин всё больше соглашался с тем, что эта жизнь, с синей «девяткой» и «Проблемами зоологии в средней школе», принадлежит не ему.

И вот теперь он согласился окончательно.

Да. Его перекинуло. Другого объяснения не найдется.

Пётр довольно спортивно добежал до машины и, еще толком не усевшись, бросил:

– Гони.

Мухин механически вдавил педаль и лишь потом обернулся – вокруг палатки происходила какая-то суета, впрочем, скоро обзор закрыл подошедший автобус.

– Всё нормально, – заверил Пётр, вручая ему длинную булку с розовой сарделькой. Кроме четырех хот-догов, он взял две пол-литровых банки пива и пачку сигарет. – А зачем тебе тумбочка?

– На дачу ехал, – сказал Виктор, изрядно откусывая.

– Снял бы. Больно приметно.

Мухин с тревогой посмотрел назад, но около бывшего – или нынешнего? – роддома Грауэрмана проспект изгибался, и гастроном уже пропал из вида.

Через несколько секунд по улице разнеслась сирена, и в лобовом стекле замелькали блики от двух маячков. Виктору даже и зеркало было не нужно – за ними ехали два патрульных автомобиля.

– Бензина много? – осведомился Пётр и, швырнув недоеденную сардельку в окно, достал из-под куртки здоровенный пистолет.

– Ты им деньги заплатил? – спросил Мухин.

– Зачем? У меня же ствол.

– А с милицией что делать будешь?

– По обстоятельствам.

– Какие еще обстоятельства? У нас «жигули», а у них два «БМВ»!

– А у нас обойма на двадцать патронов, – в тон ему произнес Пётр и, покачав пистолетом, коротко пояснил: – Это «Стечкин».

– Ты спятил?!

– Почему? Неплохая пушка.

За «Прагой» Виктор хотел свернуть к бульвару, но Пётр придержал руль.

– Не надо, – сказал он. – Прямо давай, к центру. Отрывайся.

Машин было много – и впереди, и по бокам, поэтому, как оторваться, Мухин не представлял. Патруль почти уперся ему в бампер и снова зыкнул сиреной, но вдруг ушел в сторону и остановился у тротуара.

– Не за нами, что ли? – буркнул Виктор.

– Ч-чёрт… – прошипел Пётр. – Всё испортили.

Мухин молча обогнул библиотеку, пересек площадь и заехал в какой-то темный переулок.

– Разыграл, да?..

– Проверил, – сказал Пётр. – Машину ты водишь неважно.

– Так ты заплатил?

– Я за бутерброды людей не убиваю, – он извлек из пакета второй хот-дог и с приятным пшиком открыл пиво. – Да ты ешь, ешь!

– За бутерброды – нет, а за что убиваешь?

– По обстоятельствам, – повторил он.

– И какие же у тебя обстоятельства?

– Разные. Сам увидишь, – сказал Пётр и смачно хлебнул из банки. – Запомни текст: «Уникальный рецепт вишневого пирога». Дашь объявление в какой-нибудь газете. В любой.

– Глупость… И что дальше?

– Я тебя найду.

– А чего меня искать? Вот он я…

– Не-ет, – нетерпеливо возразил Пётр. – Не здесь дашь, а в другом слое. Ты ведь сам пока не выбираешь, этому не сразу учатся.

– Почему в другом слое? – опять не понял Виктор.

– В этом ты не задержишься. Так всегда бывает: воспоминания запутаны, связи разорваны… Тебе деваться некуда. Ты перекинутый.

– С чего ты взял, что я к тебе приду?

– Все куда-нибудь да приходят… – изрек Пётр.

Он тщательно вытер рот салфеткой и, отряхнув руки, поднял пистолет.

– Убери. От него порохом воняет.

– Что, Витя, боишься?

– Боюсь…

Мухин, не шевелясь, покосился на ствол – «Стечкин» был настоящий. И от него едко пахло порохом.

– Не бойся, Витя. В смерти ничего страшного нет. Потому что ее самой нет.

– Не стреляй.

Пётр взвел курок.

– Не стреляй…

– «Уникальный рецепт вишневого пирога». Запомнил?

– Не стреляй!

– Не бойся. Хуже не будет…

Глава 3

После ночевки в машине спину ломило, а колени отказывались как сгибаться, так и разгибаться, словно они решили, что ноги Мухину больше не понадобятся. Спасибо, июнь на дворе – без заморозков, по крайней мере, а то бы… а то бы… ухх…

Виктор осторожно потрогал голову и провел ладонью от макушки до лба. Потом по всему лицу – аналог умывания. Почистить зубы было нечем, и он сунул в рот кривую, как распредвал, сигарету. И только после этого открыл глаза.

Ух-х…

В зеркале мелькнуло что-то обезьяноподобное – но не обезьяна. Что-то гораздо более тусклое и опухшее.

«Обезьяны правильно делают, что не пьют», – подумал Виктор с отчаяньем. И он тоже завяжет. Не сегодня, разумеется, но когда-нибудь – непременно.

Стукнув по двери, он выбрался из машины и поприседал, разминаясь. На него тут же напал убийственный кашель, и Мухин с омерзением выплюнул сигарету. Отхаркиваться с каждым днем приходилось всё дольше, и он подозревал, что однажды найдет свои легкие на земле. Они будут черные и очень маленькие, и из них будет торчать саженец конопли.

Виктор помочился на заднее колесо и выковырял из пачки новую сигарету – разнообразие привкусов можно было забить только куревом. Попутно предстояло сориентироваться, куда это его вчера занесло. Если территория дружественная – нормалек, если нейтральная – тоже терпимо. А если чужая…

«Свалить бы, пока не поздно», – родилась трезвая мысль.

Виктор обошел свой «мерседес» и, похлопав по ржавой крыше, взглянул на небо. Дождя вроде не намечалось, но и солнца тоже не было. Беда, а не погода.

Дома с серыми, в потеках стенами стояли вокруг плотной коробкой – непонятно даже, как заехал. На веревках, натянутых между железными лестницами, болталось такое же серое, тяжелое на вид белье. Из открытых окон вместе с запахами пищи неслись незлобивые матюги, тоскливые песни и звон железной посуды – народ похмелялся.

Виктор зевнул, щелчком отбросил окурок и, еще раз хлопнув по крыше, пошел садиться за руль. Внезапно в салоне раздалось какое-то шуршание. Мухин резко отпрыгнул в сторону и, выхватив из кармана нож-бабочку, двумя привычными движениями освободил лезвие.

На заднем сидении снова пошевелились, и к стеклу прилипли чьи-то нечистые пальцы – стеклоподъемники в «Мерсе» давно уже не работали. Виктор врезал носком по облупленной ручке – дверца распахнулась, и из нее, икнув, вывалилась какая-то старая шлюха с заголенным задом.

– Эй… ты чё… – медленно сказала она.

Шлюха была пьяна – еще со вчерашнего дня, а может, и с позавчерашнего.

– Упала… упала я… – выговорила она с усилием. – Витек. Ты… Витек… у нас пиво есть?

Мухин с отвращением наблюдал, как бабища, цепляясь за мокрое колесо, поднимается на ноги, как она одергивает кожаную юбку, и всё пытался вспомнить, откуда она взялась, а главное – сколько надо было принять на грудь, чтоб разделить ложе с такой выдрой.

– Ползи отсюда, – процедил он.

– Довези… – она снова икнула, – довези до бара. А?..

– Как тебя зовут? – неожиданно спросил Мухин.

– А тебе… што? – женщина заняла вызывающую, по ее мнению, позу. – Тоже мне… ка… кха…

Он испугался, что ее вырвет, и поспешно отступил.

– Кхавалер нашелся! – заявила она и, лихо крутанувшись на каблуке, поплелась к мусорным бакам.

– Погоди! – крикнул Виктор.

– Ну, – она обернулась и одарила его иронической улыбкой. – Ну и чё?

– Слушай, мы вчера с тобой на дачу не ездили?

Женщина пошаталась, как бы в раздумье.

– Торчок ты конченый, понял? Дача!.. Твоя дача в Магадане. Понял?

Мухин рухнул на продавленное сиденье и с опаской потрогал приборную панель. Поверхность была теплая, твердая, пыльная – абсолютно материальная. Он повернул к себе зеркало и ощупал недельную щетину. И посмотрел на часы.

Одиннадцатое июня, пятница, девять утра.

– Ох, ты-ы… – проронил Виктор.

Он машинально сунулся во внутренний карман и уже выудил оттуда паспорт – пластиковую карточку размером с обычную кредитку, как вдруг сообразил, что подсказки ему не нужны, и не глядя опустил карту обратно.

С новосельицем, Виктор Иванович…

Синяя «девятка», дача по минскому шоссе, неизвестная супруга Настя – всё осталось где-то там, в другом слое. А здесь?..

Гнилой «Мерс», хулиганское перышко и потная, в разводах, майка с дешевым слоганом «Ищи меня, Смерть». И эта, как ее… просто «выдра». Виктор даже имени ее не знал – зачем оно ему? Когда тянуло на экзотику, он вылавливал толстозадую у бара «Огонь & Вода». За «марочку» старая выдра делала такое, чему смазливеньким малолеткам, как говаривал Ульянов-Ленин, еще учиться и учиться.

– Дерьмо! – сказал Мухин. Не кому-то там на небе или в этом тухлом дворе. Себе сказал, самому себе лично.

Жена не устраивала? Машина не понравилась? Дачу найти не пожелал? Так получай же, Витек…

Сегодня всё было на месте: детство, отрочество, юность и что там еще полагается… Мухин помнил эту жизнь ровно настолько, насколько ее помнит любой нормальный человек. Однако от любого нормального он отличался еще и памятью о другой – чужой или своей? – жизни.

Вчерашний зоолог по-прежнему оставался в тумане, зато предыдущий слой проявился в памяти полностью – начиная с недостоверных впечатлений детсада и заканчивая боеголовкой, летящей прямо в окно, но всё это было так далеко, что почти уже не тревожило. Позапрошлая жизнь… На нее мутной пленкой наслоилась следующая, а ту чугунной плитой прикрыла эта, нынешняя. Настоящая.

Мухин оттянул на животе майку и снова прочитал: «Ищи меня, Смерть».

– Вот дерьмо…

Ему не нужно было вспоминать, как он жил в этом слое, – он всё знал сам. Ведь это он и жил…

Виктор повернул ключ и с размаха – иначе не закроется – жахнул дверцей. Девять утра, самое время для визита вежливости – если, конечно, улица Возрождения в этом слое существует, за что он вовсе не ручался.

Объехав переполненные мусорные баки, Мухин увидел длинную нишу с узкой аркой в торце.

«Впишусь, не впишусь?..» – подумал он равнодушно.

«Мерседес» чиркнул правым крылом, сорвав со стены крупный ломоть штукатурки. Под задним колесом что-то хрустнуло – не иначе выпавший подфарник.

Переулок, куда он выбрался, был относительно знакомым. Виктор и не подозревал, что в километре от его дома есть такое замечательное местечко. Или, вернее, – примечательное. Нужно будет поделиться с хозяином студии, он давно ищет небанальную натуру…

«О чем это я?!» – одернул себя Мухин, не переставая, впрочем, вертеть в голове эту идею. Натуры могло хватить на целую серию роликов под общим названием… ну, допустим, «На дне».

Тьфу!

«Улица Возрождения, дом двадцать один»…

Или: «Уникальный рецепт вишневого пирога». Нет уж…

Поразмыслив, Мухин свернул к своему подъезду – переодеться и глотнуть пивка.

Подняв гаражные рольставни, он вошел в квадратную квартиру-студию и на ходу стянул майку. Джинсы с фривольной заплаткой на заднице также следовало сменить, не говоря уж о носках. Раздевшись, Виктор открыл холодильник и выругался – пива не было. Он со стоном опустился на диван, служивший когда-то сиденьем не то в «Роллсе», не то в «Линкольне», и осторожно запрокинул голову на прохладную спинку.

Сзади стояла голая кирпичная стена – разумеется, имитация, но довольно качественная. На фоне этой кладки снималась заключительная часть «Детей подземелья». На студию тогда еще наехала какая-то комиссия из Госдумы, хотели их закрыть. Босс, естественно, отмазался – на то он и босс, а кино, между прочим, получилось супер.

Противоположная стена была целиком заклеена распечатанными кадрами. Многие из них в чистовые редакции не вошли, тем они и были дороги Мухину: он видел то, чего не видели все остальные.

Кроме дивана в комнате стояла плита с кухонным столом, латаный-перелатаный водяной матрас и купленный на распродаже моноблок «Дэу». Возле окна висели два металлических шкафа: один с одеждой, второй – с кассетами, старыми объективами и прочим барахлом.

Виктор почесал голову, погладил шею и пошел мыться. Душевая находилась тут же, в студии, и была отгорожена глянцевой шторкой, сделанной из огромного плаката к «Человеку дождя». Некая дама, накурившись, черным фломастером закрасила Хоффману верхний резец. Мухин долго оттирал это безобразие, пока не протер плакат до дырки. Дамочку он покарал адекватно: шутница ушла домой без зуба. Верхнего или нижнего – Виктор не интересовался.

Выйдя из душевой, он открыл импровизированный гардероб. Когда-то Мухин мотался на кастинги в «ТРИТЭ» и «НТВ-Профит». Воды с тех пор утекло немало, мечта об актерстве давно забилась в угол и там сдохла, однако пиджачок, вполне презентабельный, сохранился – именно по причине чрезмерной солидности. Явись он на съемку в такой одежде – девки засмеют и нарочно помадой измажут.

Надев голубые джинсы и серый пиджак, Виктор отодвинул занавеску и покрутился перед потным зеркалом. Хорошо. Хоть в ЗАГС, хоть в гроб – везде примут как родного.

«Мерседес», припаркованный у рекламного щита, оказался заперт грузовиком с подъемной платформой. Двое рабочих разглаживали на щите последний лист. Из прямоугольных фрагментов складывалась винтовка с оптическим прицелом.

«Метко стрелять за 20 дней. Школа снайперов в Измайлове. Занятия индивидуально и в группе».

Ждать времени не было, и Виктор, забравшись в машину, принялся нескладно, по сантиметру выруливать. Когда он уже почти вылез из ловушки, «Мерс» зацепил-таки грузовик левым боком. Бампер со звоном упал на асфальт, вместе с ним отвалилось что-то еще – вероятно, второй подфарник. Для симметрии, значит.

Подрезав какого-то хлыща в новом «Вольво», Мухин выскочил на проспект. Сталинская семиэтажка, сгоревшая на прошлой неделе, за ночь обросла строительными лесами и укуталась в зеленую сетку. Ясно – не для того горела, чтоб мозолить глаза пустыми окнами. Это было последнее жилое здание на проспекте генерала Власова. Слишком дорогое место для обычных многоквартирных домов.

С крыши уже спускали вывеску:

«Реконструкция ведется по заказу Акционерного Коммерческого Банка БОРЗ (Ичкерия)».

Слева Мухина обошла слипшаяся парочка на чумазом мотоцикле, и к нему в салон залетела смятая банка из-под коктейля.

– С-скоты… – прошипел он, отряхивая брызги.

Он хотел было догнать байкеров, но на следующем светофоре пришлось остановиться. Виктор полюбовался приземистым «Хаммером» и невольно посмотрел на ярко-желтую перетяжку вверху:

«Личная охрана, перевозка грузов, страхование от неприятностей. Низкий процент, гарантия».

Через квартал висела еще одна:

«Решим/создадим проблемы. Категорично, конфиденциально».

Дальше полоскалось целое море цветных тряпок, из которых только одна предлагала простые компьютеры, хотя и она упоминала о некой ассоциации программистов с задиристым названием «Хак офф».

Миновав Октябрьскую площадь, Виктор доехал до отеля «Третий Рим», известного в народе как «Пентагон», и дважды повернул налево.

Указатель на первом доме отсутствовал, но по аптечной витрине Мухин безошибочно определил улицу Возрождения.

В доме номер пятнадцать находился всё тот же овощной, в семнадцатом – маленький оружейный магазин, в девятнадцатом, как и вчера, была почта.

За почтой вместо неряшливого садика стояло здание – шесть этажей, выносной лифт, фигурные решетки на нижних окнах и никаких вывесок, только матовый плафон из оргстекла: «Ул. Возрождения, 21».

У подъезда прогуливался какой-то тип со стандартным букетиком.

Виктор вытащил из пачки последнюю сигарету и, отвернувшись в сторону, проехал мимо. Через три дома улица кончилась, и он попал на какой-то сложный перекресток. Машин было полно, они двигались в шести направлениях, и командовали этим бардаком аж двое регулировщиков. Рычащие стаи, в основном – из тупорылых «жигулей» и подержанных «японцев», прорывались то туда, то сюда, но на улицу Возрождения никто не заезжал.

Мухин вырулил на стоянку возле универсама и заглушил мотор.

«Не пойду никуда, – решил он, глядя на женщину с коляской. – И объявлений никаких давать не буду. Зачем мне эти маньяки? Один с топором, другой с пистолетом…»

В этом слое компания ему была не нужна. Зоолог – тот да, тыкался вслепую, а здесь Виктор чувствовал себя полноценным. Он и про выкрутасы со смертью-воскрешением не сразу вспомнил. Сначала проснулся, покурил, всё – как белый человек, а уж потом…

Это уж потом ему стало паршиво – по-настоящему, а не от выпитого накануне. Похмелье – оно что?.. оно ведь проходит. В отличие от жизни, которая Виктора не устраивала, – он слишком много о ней знал, о своей нынешней жизни. Кроме того, Мухин ощущал, что она приобрела какое-то новое, явно лишнее качество.

«У меня появилась возможность выбора», – осознал он с тоской, и от этой мысли ему вдруг стало холодно.

Раньше он мог переселиться в другую квартиру, город, максимум – в другую страну. Теперь он мог выбрать слой. Целый мир. Прав был Пётр, с каждой смертью что-то для себя открываешь. Но сколько же раз надо умереть, чтобы постичь это окончательно?

Виктор всё еще не знал, что делать. Когда ему предложили место на студии, он и то неделю размышлял. А тут ведь не работа, не биография даже. Тут – путь. И как от него отказаться, если ты по нему уже идешь, – многого не видишь, многого не понимаешь, но идешь?..

Мухин обвел взглядом стоянку. Женщина давно погрузилась в машину и уехала, на месте ее «Фольксвагена» запарковался дряблый латвийский микроавтобус. Через стеклянные двери магазина входил-выходил бесконечный поток покупателей, и со стороны это казалось лишенным всякого смысла.

Универсам был сплошь увешан плакатами, зовущими что-нибудь посетить и что-нибудь попробовать. Крайний слева, со стрелкой, показывающей за угол, был самым маленьким, но почему-то самым заметным.

«TABULA – Твоя газета бесплатных объявлений. Пункт приема ЗДЕСЬ. Работаем ВСЕГДА».

Пётр сказал – деваться некуда. Он знает – он, наверно, испытал это на себе… А еще Пётр сказал, что все куда-нибудь приходят. И опять он прав…

Мухин тронул ключ и, вывернув руль, поехал обратно.

На улице Возрождения ничего не изменилось. Мужчина с цветами по-прежнему слонялся взад-вперед, точно протаптывал в снегу тропинку: пять шагов туда – пять шагов сюда. Виктор припомнил фразу из устава караульной службы: «Продвигаясь по указанному маршруту…» Часовой был крепок и угрюм – как раз из тех, кто «создает/решает проблемы», хотя этот наверняка по большей части создавал.

«Problem Creator», – перевел Мухин. Сокращенно – «РС», как персональный компьютер, или по-русски – «ПК», как пожарный кран.

Субъект прошел положенные пять шагов и развернулся. Нет, уважаемый, компьютеров с таким мурлом не бывает. Кран, натуральный кран.

– Девушку ждешь? – нахально осведомился Виктор.

– Юношу, – ответил тот, прищуриваясь.

Букетик на жаре малость поувял, и вообще в боксерских ручищах он смотрелся как-то не кстати.

– Юноша – это, видимо, я, – сообщил Мухин. – Меня зовут Виктор.

– Какой Виктор?

– Гм… кинооператор… или зоолог. Какой тебе нужен?

Кран молча сунул букет в урну и распахнул перед ним парадное.

Подъезд был самый обыкновенный, без консьержки и даже без домофона. Виктор подумал, что вошел бы и сам, но изменил это мнение сразу, как только оказался на площадке первого этажа. Смотровой глазок в одной из дверей был вывинчен, и если под «7,62» отверстие не годилось, то под «5,45» – вполне. За то время, пока Мухин поднимался по короткому пролету, творение Михаила Тимофеевича Калашникова могло с успехом выпустить весь рожок.

Он остановился у лифта, но Кран отвел его руку от кнопки и со значением предупредил:

– Неисправен. Лучше пешком.

В лифте у них какая-нибудь подлянка, уразумел Виктор.

Топать по лестнице на своих двоих было невесело. В голове, и так с утра нездоровой, с каждым шагом что-то распухало, и места для мыслей оставалось всё меньше.

На последнем этаже Кран уже подталкивал его в спину.

– Что ж ты, зоолог?.. Надо спортом заниматься.

– Зоолог вроде бы занимался… – сказал Виктор, бессильно повисая на перилах. – Не помогло, значит.

– Значит, не помогло… – произнес кто-то.

Мухин с опозданием сообразил, что и первая реплика принадлежала не Крану, – говорили откуда-то из квартиры. Виктор хотел выпрямиться, но его вдруг разобрал кашель, и он долго трясся, зажимая рот ладонью. Потом утерся рукавом и шагнул навстречу, но, будто чего-то испугавшись, замер перед дверью.

– Вот… Здравствуй, Константин, – выдавил он.

– Довел же ты себя… Так что с нашим зоологом?

– Его убили.

– Быстренько он управился!

– Вчера вечером… Убили… – повторил Мухин.

– Надеюсь, кто-нибудь плакал, – пожал плечами Константин.

Глава 4

Виктор вошел в большую комнату и осмотрелся, раздумывая, куда бы присесть. Помещение было отделано под заурядный офис – чистенько, но без барских закидонов: два письменных стола, несколько невнятных картинок в золоченых багетах и масса кожаных кресел. Окна отсутствовали.

Мухин выбрал место в углу – там было меньше света. Константин привалился к столу и открыл верхний ящик.

– Пиво будешь?

– А чего ж…

Виктор принял пузатую бутылку «Гролш-рюс» и, проигнорировав стакан, присосался к горлышку.

Константин наливал себе медленно, по стенке, а налив, сделал небольшой глоток и поставил пиво на стол. Его было трудно узнать, но не узнать его было невозможно – примерно так Мухин сформулировал впечатление от второй встречи.

Отличался Константин разве что волосами: перед бомбардировкой он приходил крашеный, с белыми усиками и белой же бородкой, а здесь носил прическу самую заурядную, без претензий на стиль. И никаких эспаньолок – чисто выбритое лицо. Татуировка на предплечье пропала, и даже уши у Константина оказались не проколоты. Виктор хотел было этому удивиться, но удивление, толком не возникнув, как-то сразу затухло. Он уже привыкал.

– Ты серьезно зоологом был? – поинтересовался Константин. – Ветеринар, что ли?

– Да нет, – неуверенно ответил Мухин. – В школе… в средней.

– А, учитель? Я тоже был учителем, географию вел. Давно… А ты, значит, ботанику.

– Не ботанику, зоологию.

– Это всё равно. Ну что, оклемался? Сейчас я тебя отведу к одному человеку. Зовут его Александр Александрович Немаляев, а если заслужишь, он разрешит называть себя Сан Санычем.

– Скажите, пожалуйста… – буркнул Мухин. Разочарования он боялся сильней, чем пистолета, и подсознательно ждал той минуты, когда начнет раскаиваться, что пришел в этот дом.

Константин снова нагнулся к ящику, и вся левая стена вместе с багетами отъехала в сторону.

– Чума… – произнес Мухин. – У вас тут моторчики или ее негры оттягивают?

– Негры, – ответил бывший географ. – Пойдем.

Смежное помещение оказалось даже не комнатой, а какой-то камерой. Мебели там не было, она бы и не поместилась, зато были створки лифта, сделанные из тяжелой травленой стали. С потолка таращились два глазка видеонаблюдения: один следил за лифтом, второй персонально за Виктором.

Двери лифта сами собой раздвинулись, и Мухин, глянув на Константина, шагнул в кабину. Тот зашел следом, и двери сомкнулись – опять же сами.

Виктор почувствовал невесомость и сразу – толчок в ноги. Лифт, каким бы скоростным он ни был, вряд ли успел опуститься ниже, чем на два-три этажа. Так Мухину подумалось.

За створками открылся узкий коридор, пройдя по которому, Виктор попал в некое подобие холла.

– Тут у нас охрана, тут база, – пояснил Константин, указывая на две двери.

– Туристическая? – нелепо схохмил Мухин.

– Точно. Туристическая, – сказал спутник, трогая ручку.

Виктор очутился в новом коридоре, но уже большом и благоустроенном: вдоль стены вразброс стояли книжные шкафы, между ними висели кашпо с бодрыми растеньицами. На обоях тоже были цветочки – в казенных помещениях такие обои не клеили. Левая сторона коридора загибалась вперед, правая оканчивалась подвижной перегородкой из рельефного стекла.

Напротив входа находилось пять одинаковых дверей, расположенных на равном расстоянии, – как в гостинице или в приличной общаге.

– Кухня, ванная, – сказал Константин, кивнув на стеклянную перегородку. – Удобства в двух экземплярах. За поворотом – узел связи. А это наши комнаты, – добавил он и по-домашнему окликнул: – Сан Саныч!

– Я! – раздалось из кухни.

– Проходи, чтоб Немаляев тебя не ждал, – шепнул он. – И веди себя… посерьезней.

– А ты куда? – спросил Мухин тоже шепотом.

– Я сейчас.

Константин скрылся в крайней комнате. Виктор мельком увидел неубранную кровать и вдруг понял смысл слова «наши». Наши апартаменты… Догадка о том, что здесь живут люди, – живут по-настоящему, как дома, сменилась уверенностью: одна из комнат предназначена для него.

Как на это реагировать, он пока не знал, но особого восторга не испытывал. Бункер – то ли замурованный этаж, то ли подвал, давил на него со всех сторон, и идея остаться в этой норе Виктора не вдохновляла.

Потоптавшись в прихожей, он отер ладони о пиджак и направился на кухню.

Кухня была большой и освоенной: электроплита, двустворчатый холодильник и обеденный стол с придвинутыми стульями. Не хватало лишь окна – простой деревянной рамы с желтенькой занавеской и каким-нибудь видом, хоть бы и на помойку. Вместо вида была гладкая стена. В цветочек.

– Окно я решил не делать, – отозвался на его мысли человек у холодильника. – Можно было поставить слайд-монитор или в реальном времени что-нибудь транслировать, но обманывать себя нельзя. Рассветов-закатов под землей не бывает. Здравствуй, Виктор.

– Доброе утро, – удивленно сказал Мухин.

Перед ним стоял… старик, которого он довез до улицы Возрождения. Только это был вовсе не старик, а вполне еще здоровый мужчина лет шестидесяти или около того, – в футболке и светлых полотняных брюках. Однако лицо было тем самым: с седыми ресницами, сверлящим взглядом и жесткими вертикальными складками на щеках. Лицо белого офицера, играющего в «русскую рулетку».

– Что же вы мне сразу не сказали, э-э… Александр Александрович?

– Сан Санычем зови, – отмахнулся тот. – А что не сказал-то?

– Ну… – Мухин развел руками. – Я там приехал, а дома и нет…

– Какого дома? Где «там»? – Немаляев локтем закрыл холодильник и, положив на стол несколько свертков, взялся за спинку стула.

– Вы что, не помните меня? Вчера!.. Я вас подвез на улицу Возрождения. То есть Луначарского. Вы еще рассказывали про то, как ее строили, как переименовали… Не помните?!

– Ах, вот в чем дело, – кивнул Немаляев и, выдвинув стул, присел. – Это был не я… не совсем я. Тебя ведь не удивляет, что ты одновременно существуешь в разных слоях?

– Да как сказать… – Мухин вовсе не был уверен, что его это не удивляет. Он еще не успел этого осмыслить.

– И все остальные тоже существуют параллельно и везде. Ну, за редким исключением.

– За исключением тех слоев, где они отравились грибами или попали под КамАЗ, – уточнил Виктор, чтоб не выглядеть пробкой.

– Верно. Так что подвозил ты не меня. Кто же он там?

– Я не разобрался, мне не до вас было… в смысле, не до него. Что-то вроде старого гэбэшного шофера…

– Да, Сан Саныч, сельским механизатором вас еще не видели, – сказал из коридора Константин. – Везде примажетесь!

Он переоделся в майку, шорты и пляжные тапки, и Мухин почувствовал, что его пиджак здесь совершенно некстати.

– Займись-ка чаем, Костя, – велел Немаляев. – Есть хочешь? – обратился он к Виктору. – Хо-очешь. Сейчас будем. Ты пока рассказывай.

– А что рассказывать-то?

– Как до жизни такой докатился.

– А какая у меня жизнь?.. – недоуменно произнес Мухин. Пожалуй, чересчур недоуменно.

– Работка твоя меня беспокоит, – молвил Немаляев, неторопливо раскладывая на тарелке нарезанную колбасу.

– Ну-у, это… актером хотел быть. Пока не получилось – оператором… Не пойму, в чем ваши претензии, Сан Саныч.

– Не поймет он!.. Каким оператором, Витя? Каким, дорогой ты мой?! На студии «Дубль 69»? Порнуху снимаешь!

В первую секунду Мухин принял это за юмор. Такая встреча, почти теплая, и вдруг на тебе… жизни учат. Срамят. Виктору не очень нравилось его занятие, возможно, сюда он пришел еще и поэтому, но обсуждать свою жизнь с посторонними он не собирался.

– Я сам имею право! И выбирать, и всё такое…

– Имеешь, имеешь… Вот ты и выбрал… Грязный порнограф, почти алкоголик, почти наркоман. На всё имеешь право, а как же! От триппера сколько раз лечился? Наверно, и сам не помнишь? Восемнадцать раз! – Немаляев воздел к потолку палец. – Презервативы для кого выпускают? Для меня, что ли?!

– Так… – проронил Виктор. – До свидания, Сан Саныч.

– Стой. Обратный путь всегда длиннее, не забывай об этом.

– Боюсь, шпана тачку разует.

– О твоем «мерседесе» уже позаботились, – сказал Константин. – Да и что с него взять? Семьдесят четвертый год выпуска, бился несчетно, трижды угнан и перепродан, на кузове номера вообще нет.

– Та-ак… – Мухину даже стало интересно. – Что еще ковырнули?

– Уж поковырялись, – заверил Немаляев. – Нас здесь слишком мало, как же не поковыряться-то?

– Кого мало? – не понял Мухин. – Кого «вас»?

– Перекинутых, – коротко ответил Константин. – Тех, кто помнит, кем он был до смерти. Или хотя бы помнит, что он вообще был.

– Значит, вы вдвоем плюс тот, который меня на улице встретил…

– Нет-нет, он просто охранник.

– Из братков?

– Его Шибанов прислал. Не одного, естественно, а целую группу. Их тут двенадцать человек ошивается.

– А Шибанов – он кто?

Константин налил чай и внимательно посмотрел на Мухина.

– Проснись, ты уже не ботаник. Ты уже здесь. Или у тебя провалы?

Никаких провалов у Виктора не было. Ему пришлось лишь немного сосредоточиться, чтобы отделить опыт нынешней жизни от опыта прошлых. Разумеется, он знал, кто такой Шибанов. Не знать фамилию Председателя Госбеза было бы в высшей степени странно.

– Тот самый? И он… перекинутый? Во подфартило человеку!

– Да уж, не как тебе.

– А Петра вы посчитали?

– Какого Петра? – насупился Немаляев.

– Ерёмина, какого еще! – ответил за Мухина Константин. – И он до тебя добрался…

– Фамилию он не называл. Так Пётр не с вами? Ну и ладно. Это же он меня… вчера, прямо в лицо.

– Что «в лицо»?

– Выстрелил.

– Ясно, – сказал Немаляев равнодушно. – То-то быстро ты здесь очутился.

– Сволочь, – беззлобно поддакнул Константин.

– А это правда, что ты его… убил?

– Правда. Так уж тогда сложилось.

– Обстоятельства, да?.. – сказал Мухин. – А ты? Ты-то здесь кто? Звезда Голливуда? Проповедник?

– Ну, я… Меня, по идее, здесь уже нет. Расстреляли два месяца назад.

– Чего-о?..

– Привели приговор в исполнение.

– У нас же мораторий.

– Для меня сделали исключение. Они сочли, что я особый случай. В принципе, согласен, – сказал Константин, складывая на хлебе пирамидку из ветчины. – Я особый, да.

– Два месяца?.. – нахмурился Виктор. – Подожди… В апреле, десятого числа, кажется…

– Двенадцатого, – уточнил он. – На День космонавтики.

– Казнили… как его?.. Рогова?

– Роговцева, – поправил Константин. – То есть меня. Но казнили только для общественности. Сан Саныч к тому времени уже Шибанова привлек, тот и посодействовал. Мало, что ли, в моргах похожих трупешников?

– Так ты… – начал было Мухин, но замолчал.

Он совсем растерялся. Только что его упрекали в безнравственности… Хард-эротика – дело, конечно, неблаговидное, особенно когда знаешь, как это снимается. В шезлонге, сверкая сокровищами, курит отстрелявшийся актер, рядом готовится, озабоченно нюхая подмышки, актриса, перед камерой на ковре разворачивается жгучая сцена, а режиссер кричит что-нибудь вроде: «Машка, не халтурь! Славик! Пошел оргазм!» И все стонут, и в павильоне пахнет черт-те чем, а в затылок жарят софиты, и ты сам преешь, как свинья, и, насмотревшись, ничего уже не хочешь – на неделю вперед.

Но это – кино, то бишь искусство. Маньяк Роговцев убивал по-настоящему.

– Лично я никого не убивал, – ответил Константин. – Здесь – никого. Меня как раз во время суда перекинуло, когда уже приговор зачитывали. Дикция у судьи хорошая, всё так торжественно было… А в конце: «…в связи с особой тяжестью преступления… и невозможностью исправления… и в виде исключения…» Короче, мажем лобик зеленкой. На помилование подавать бесполезно, потому что среди жертв чудного парня Кости Роговцева числилась первая любовь какого-то туза из правительства. Я тут даже дорогу на красный свет перейти не успел, а мне – пожалуйте: четырнадцать доказанных эпизодов. Вот так… Тела нашли, головы тоже нашли, хотя и не все. Что еще нужно?

– Веселое дело… – проронил Виктор. – А вы, Сан Саныч? Если не секрет.

– У меня всё просто, – ответил Немаляев, двигая к нему тарелку с колбасой. – Кушай, что ты не кушаешь? У меня… проще не бывает. Один неумный пенсионер решил сделаться коммерсантом. Для начала взял кредит под залог квартиры… Собственно, на этом всё. Когда меня сюда перекинуло, я жил на улице. Это было в начале марта, снег еще не растаял.

– Ну и… какого же дьявола?.. – сказал Мухин, закипая. – Вам голые сиськи не нравятся? Моя жизнь вам не нравится?! Сами-то вы кто? Маньяк-убийца!.. Бомж!..

– «Бомж» здесь не говорят, Витя, – спокойно возразил Немаляев. – Здесь говорят «бич».

– Ах, да… И что?..

– Насчет сисек ты ошибаешься, – сказал Константин. – Очень даже нравятся. А насчет твоей жизни… ее надо менять, вот и всё.

– На довольствие поставите?

– Поставим, – серьезно произнес Немаляев. – С ремеслом своим позорным завяжешь, это не обсуждается. Бухло только по праздникам. Про травку даже думать забудь. Женщины… обеспечим как-нибудь, но часто не обещаю.

– Фотку в сортире повесьте, мне хватит. А недели две у вас просижу – так и без фотки обойдусь. Одной только силой воображения. Вы же меня поселить здесь собрались, я прав?

– Абсолютно.

Виктор допил чай и, повозив пустую чашку, поставил ее на блюдце. Он многое хотел бы поменять – и квартиру, и работу, и круг общения. Поменять на что-нибудь более приличное. Но не на тюрьму.

– Спасибо, – сказал он, поднимаясь. – Распорядитесь подать мое авто к подъезду.

– Твое авто отогнали на свалку и сплющили в лепешку. Если там что-то и было, допустим – немного кокаина в запаске, теперь уж его не достать.

– Чего это вы командуете?! – возмутился Мухин. – Я сам пришел и сам…

Его вдруг повело в сторону, и он схватился за какую-то полку.

– Что «сам»?.. Уйдешь? – спросил Константин. – Не-а…

Он медленно покачал головой и достал из кармана металлический цилиндр размером с флакон от губной помады. Разъединив пенал на две половинки, он вытряхнул на ладонь запаянную ампулу. Внутри, тихонько позвякивая, болталась белая капсула.

– Я ваши таблетки принимать не буду, – категорично произнес Мухин.

– Это для меня. Ты свою уже принял вместе с чаем. Она сладенькая.

Мухин рванулся в сторону, намереваясь выбежать в туалет, однако ноги не слушались совершенно. Его даже не стали задерживать, он упал сам – приложился ребрами об угол стула и рухнул на пол.

– Тебе не всё еще объяснили, – сказал Константин, разламывая ампулу и наливая из крана воды. – Но лучше один раз увидеть, не правда ли?

– Это же подло… – пробормотал Виктор, отмечая, что язык становится каким-то чужим – большим и неповоротливым.

– Да ну брось! Мы ведь тебя не травим, – Константин демонстративно кинул капсулу в рот и запил из чашки. – Таблеточка безопасная, одна из последних разработок НИИ… название у них длинное, забыл. Нас ими Шибанов снабжает. Волеподавляющие компоненты отсюда изъяты, препараты, вызывающие локальную амнезию, – тоже. С головой будет всё в порядке. Общее самочувствие, правда, не очень… Как будто разбавил водку пивом и заснул в краденом «мерседесе» с помойной шлюхой.

– Да-а?! – удивленно протянул Немаляев. – Не знал… Надо думать, не за горами девятнадцатый поход к венерологу.

– Сплюньте! – простонал Мухин. – Но зачем?.. Зачем вы это со мной?..

Константин сел рядом и, приподняв ему веко, заглянул в зрачок.

– Чтобы ты понял, чем мы тут занимаемся, – произнес он уже не вполне отчетливо. – Словами очень долго. Сейчас провожу тебя в один слой. Ты должен это в нормальном состоянии пережить, в осознанном, а то у тебя мультфильмы какие-то на уме. Сон – не сон… Не сон, Витя, не сон. Всё – жизнь. Это всё происходит… где-то… И ракеты там летят, и люди там сгорают, и потом еще…

Не договорив, он распластался рядом и обмяк.

Мухин не мог пошевелиться, но правым глазом видел, как Немаляев встал из-за стола, куда-то ушел и вернулся. Опустившись на колени, Сан Саныч подложил им под головы подушки – этого Виктор не видел даже и открытым глазом, лишь почувствовал, что затылку стало мягко.

Впрочем, ему уже было всё равно.

Глава 5

Кухонный линолеум прогнулся тонкой мембраной, и Мухин упруго опустился – сквозь пол, сквозь землю, сквозь всё, что было вокруг. Подержав его в нижней точке, мембрана лопнула, и тело погрузилось еще глубже, хотя никакой глубины, так же как и никакого тела, уже не осталось.

Первым ощущением было отсутствие всяких ощущений, вторым – страх. Виктор схватился за этот ужас, как за что-то родное, единственно материальное; страх позволял ему чувствовать себя живым.

Впереди – Мухин понимал, что ни «впереди», ни «сзади» здесь нет, но так было лучше, так было привычней, – впереди показалась тонкая светящаяся линия. Она не имела объема и, уж конечно, не имела цвета, но Виктор тем не менее воспринимал ее как тонкую и светящуюся. Линия развернулась – не вдруг и не постепенно – она просто развернулась, и это была данность. На струне, как на бесконечном корешке, затрепетали бесконечные же страницы – каждая, поворачиваясь, становилась то первой, то последней, и отличить их друг от друга было невозможно.

– Не ошалел еще? – раздалось то ли снаружи, то ли внутри, словом – где-то.

– Ошалел, – признался Мухин, как – он и сам не понял. Он лишь выразил мысль, а чем, какими средствами – неизвестно.

– Мне понадобится минут пятнадцать.

Виктор собирался спросить, что голос имеет в виду, но спросить не смог – он наткнулся на что-то твердое с резким запахом, и это, в отличие от абстрактной книги, было действительно неожиданно. Рот наполнился соленым киселем и какими-то осколками, спустя мгновение пришла боль – Мухин снова обладал телом.

Открыв глаза, он обнаружил черную решетку, делившую пространство на светлые квадраты. Когда зрение адаптировалось, он догадался, что это обычная белая плитка. Мухин разобрал множество надписей на русском, английском и китайском, в основном – матерных, сделанных распылителем или маркером.

В печень врезался тяжелый ботинок, и Виктор с высоким кувырком отлетел в угол. Щека прижалась к холодной трубе, – он даже успел получить от этого удовольствие, но в следующую секунду живот принял новый удар, и Мухин, скрючившись, бессильно заныл. Кроме грязного пола, он увидел три кабинки с засорившимися унитазами и ряд писсуаров, один из которых был измазан кровью. В маленькое окошко под потолком проникал яркий дневной свет и ломался в прокуренном воздухе на отдельные лучи – голубые и серые.

Мухина били в общественном туалете, били двое или трое, впрочем, это не имело особого значения, поскольку он уже не мог не то что отмахнуться, но даже встать на четвереньки. Его били давно.

Он ни в чем перед ними не провинился, но парни в тяжелых ботинках имели на этот счет свое мнение, и их тоже можно было понять. И Виктор их почти понимал. Они на него надеялись, они готовились, а он их подвел – по банальной причине: его и самого подвели.

Поставщик Гусейн вторую неделю пытался спрыгнуть с героина. Вторую неделю, едва проснувшись, он накуривался шикарной казахстанской анаши и в течение дня периодически догонялся, поддерживая себя в таком состоянии до вечера. Удивительно, как он еще умудрялся что-то помнить. Он и сегодня не забыл, но сегодня ему попались голые семечки, и Гусейн, «пыхнув» прямо в машине, убился напрочь. Увидев солдат, шагавших в кинотеатр, он принял их за группу захвата и развеял весь товар по ветру, а упаковку – хорошо, что пустую, – проглотил.

Гусейн сказал: «Вик, то, что ты заказывал, будет завтра».

Парни в ботинках сказали: «Вик, мы договаривались на сегодня».

По-своему они были правы. Им нужно было не завтра, а сейчас. Они рассчитывали на дозу и ради этой дозы вот так же молотили в туалете какого-нибудь педика или коммивояжера. Они достали деньги, а Мухин принес одной травы – бесплатно, в качестве неустойки…

Виктора взяли за воротник и, приподняв, подтащили к стене. Он осоловело повел глазами и прочитал надпись:

«Помочимшись зело, радость обрете».

Слово «радость» стремительно приблизилось и влипло ему в лицо. На стене отпечаталась красная клякса, вроде тех, что показывают психиатры. «Как кривая бабочка», – отстраненно отметил Виктор. Бабочка прилетела вновь и размазалась до целой птицы. Затем еще раз – и птица опять стала похожа на бабочку, но уже большую. Из всех запахов остался лишь запах крови.

Мухина отпустили, но он не удержался и, скользя ладонями, съехал по кафелю. При этом он ударился подбородком о какой-то краник, и осколков во рту прибавилось.

Потом были еще удары – по спине и рукам, прикрывавшим лицо, – но удары не злые, не прицельные. Виктора пинали, волохали по полу, макали в лужи – всё это смахивало на школьное тисканье, унизительное, но неопасное. Кроме того, Мухин уже терял сознание и надвигающееся небытие воспринимал как выходные после долгой трудовой недели. Словно сегодня была пятница, и он…

– Всем стоять! – донесся до Виктора знакомый голос. – Стоять, падлы, хари в стену, грабли в гору! – скороговоркой пролаял Константин и пальнул – видимо, для острастки.

«Да ведь сегодня и есть пятница… – сообразил Мухин и от этого переполнился каким-то идиотским восторгом. – …пятница, одиннадцатое июня…»

Немощно подтянув левую руку, он посмотрел на часы. Стекло треснуло, но длинная стрелка по-прежнему тикала – как головная боль.

Пять минут четвертого, народ уже отобедал…

– Мы чистые, – заявил кто-то сверху. Кто-то в тяжелых ботинках с набойками. – Ни снежинки, ни травинки, – сказал он таким тоном, будто за это полагалась премия.

– Я не повторяю, – ответил Константин и снова выстрелил.

Ботинки со стуком рассредоточились вдоль стены.

Виктор перекатился на бок и взялся за водопроводную трубу. Константин помог ему подняться и вручил стеклянную фляжку. Мухин глотнул и, закашлявшись, выплеснул коньяк себе на живот – вместе с обломками зубов.

– Пей еще, – приказал Константин. – А то не продержишься.

– Командир, я позвоню адвокату, – сообщил один из парней, рослый молодой человек в кожаной жилетке.

Виктор прекрасно помнил, что зовут его Григорий и что в этой компании он главный. Двое других помалкивали.

– Сейчас позвонишь, – сказал Константин.

У него на плече висел короткий автомат, а сам он был в милицейской форме, что Мухина не очень-то и удивило. Гораздо большее недоумение он испытал от того, что Константин не поставил АКСУ на предохранитель, а перевел его с одиночного огня на автоматический.

Гришина жилетка прохудилась на уровне лопаток сразу в четырех местах. Он еще не упал, а очередь уже пошла дальше, цепляя обоих его друзей.

Мухин зажмурился – от стены во все стороны летели острые брызги кафеля. По полу, не успевая за выстрелами, звякали гильзы. Они продолжали сыпаться даже тогда, когда выстрелы прекратились, и это пустое бренчание растянулось на целую секунду.

Наконец Виктор открыл глаза. Из витиеватой граффити сохранилось только странное словцо «зело», остальное было посечено пулями и замазано кровью. Под писсуарами лежали три трупа. В их позах не было ни киношного драматизма, ни церковной смиренности – одна лишь бессмысленность. От ствола и затвора АКСУ вились, путаясь в узелки, две тонкие прозрачные струйки. Мухину казалось, что он слышит, как дым трется о потолок.

– Может, не надо было?.. – спросил он, с трудом шевеля разбитыми губами. – Не надо было их валить. А?

– Какая им разница? – сказал Константин.

– Теперь-то уж, ясно, никакой.

– Скоро тут всем будет без разницы. Умывайся, и пойдем, а то опоздаем.

Доковыляв до раковины, Мухин отвернул кран и поплескал в лицо водой.

– У тебя курить есть? – спросил он.

– Не курю, – сказал Константин и, сунув руку в карман, вздернул бровь. – Вообще-то, есть. Но лучше не надо. Будет больно.

– Мне и так больно. Откуда ты узнал, где я? Ой, с-с-с!.. – прошипел Виктор, кривясь, но всё же затягиваясь. – Я же мог быть и дома, и у бабы, и… и сам не знаю где. У меня тут активный образ жизни. Очень активный…

– Да уж!.. Ты кран закрыл?

– Что?..

– Вода не идет.

Константин крутанул ближний вентиль – из него выпала крупная капля, единственная. Он попробовал второй, но там даже и капли не было.

– Уже?! – воскликнул Виктор.

– Начинается всегда одинаково, с электричества. Самое слабое место, слишком много зависит от человека. А электричество это поганое… движение электронов, понял?.. Вот это движение всё у нас и двигает. А как остановится – всему и каюк. Без бога жить можем, а без электричества – не умеем. Ну, идешь, нет?

– Ползу…

Мухин прихрамывая дотащился до двери и, повернувшись боком, спустился с трех высоких ступенек. Туалет в Лужниках, загаженный, зато бесплатный, находился на отшибе, до аллеи от него было метров пятьдесят по гравийной дорожке.

Наступая на правую ногу, Виктор ойкал, но терпел, поскольку знал, что Константин ему не поможет. Менты побитых драгдилеров на себе не носят.

К счастью, перекинутый милиционер оставил бело-синий «Форд» у самой тропинки – Мухин припадал на больную ногу всё глубже и всё дольше решался на новый шаг.

– Так как же ты меня отыскал? – спросил он. – По запаху, что ли?

– От тебя действительно попахивает, – сказал Константин. – Нет, я про другое. Ты в оперативной разработке.

– За мной следят?!

– Уже нет.

Константин положил автомат между сиденьями и завел мотор. Ворота на выезде с территории были закрыты. Он хотел посигналить, но человек в будке замахал рукой и побежал открывать.

– Пока еще на месте, – меланхолично произнес Константин. – Некоторых вообще не перекидывает, им хуже. Они всё видят и всё понимают – не сразу, так со временем. А сделать ничего не могут.

– Самому бы понять… – пробормотал Виктор.

– Это достаточно просто. Людей перекидывает из другого слоя – в течение нескольких часов, и почти всех.

– Но почему?!

– Не перебивай, – раздраженно бросил Константин. – Вот их перекинуло, и они все очнулись, кроме тех, кто в другом слое не погиб, то есть кроме тех, кого там и не было… Очнулись и решили, что все вокруг спятили. Или они сами спятили… Не важно. У них же память другая – память оттуда. А здесь для них всё поменялось. Необъяснимо. Скрипач видит перед собой какие-то кнопки – он же не знает, что он теперь не скрипач, а авиадиспетчер. Плюнет и пойдет искать любимую. А любимая у него тут в тюрьме просыпается. Только что на фуршете с австрийским послом заигрывала, а здесь она соседу по коммуналке брюхо вспорола. А главное – власть. Любым бардаком можно управлять – если есть кому. Так ведь некому. Обычный расклад: президент США в прошлой жизни был полуграмотным скотоводом из Техаса, а наш – активистом в какой-нибудь «Новой Революционной Бригаде». Ну, люди созвонились, обозвали друг друга «motherfucker», а потом – два звонка на командные стратегические пункты. «От нашего стола – вашему…» Их-то как раз от сети не отрубает, у них сети свои. И все, значит, угощаются. И не важно, сколько ракет попадет в цель. На Земле сорок тысяч ядерных зарядов, половина сдетонирует – и хорош. Попадать уже не в кого.

– И все люди погибают и снова – в другой слой?

– О том и речь. Спроси еще раз, почему перекидывает… Потому и перекидывает! Получается «У попа была собака». Найдешь начало этой песенки – получишь Нобелевскую премию. Она ведь с середины начинается. Вся песня – надпись на могилке. А кто ее написал-то? Известно, что поп. Но это не начало, это, опять же, середина.

– И вы… ты, Сан Саныч, Шибанов… – Мухин на миг даже забыл о боли и о том, что правая нога уже почти отнялась. – Вы намерены…

– Намерены, – твердо сказал Константин. – Мы вряд ли утратим наши способности, они, наоборот, только развиваются. И с тобой то же самое будет. Сможешь ты жить среди нормальных людей? Каждый день ждать очередной войны – сможешь? Надо хотя бы попробовать. Что нам еще остается?

– Но если всех перекидывает, и катастрофа неизбежна…

– Катастрофа – неизбежна, тотальная гибель – нет. В некоторых слоях обходится без войны. Наступает анархия, работать, естественно, никто не желает, люди превращаются в волков. Недельку погромят магазины, потом доберутся до складов, а когда всё сожрут – вот тут начинается настоящий беспредел. Оружия в стране навалом. Бензин, консервы, шмотки, – всё кончится, а патронов еще надолго хватит. В таком слое выигрывает тот, кто хапает с витрины не коньяк, а крупу и тушенку и быстренько забивается подальше за Урал. В лесу выжить легче. Если умеешь, конечно. А в крупных городах… – Константин прищурился и покачал головой. – Один год, это максимум. Вторую зиму редко кто выдерживает. И народ перекидывает дальше. А там – новый поп и новая собака. Когда-нибудь цепная реакция доберется до последнего слоя – до последней Земли и последнего человечества. И нас с тобой уже никуда не перекинет…

– А ты что, собрался жить вечно?

– Это может случиться гораздо раньше, чем ты думаешь. Через месяц. Или завтра. Витя, ты хочешь умереть завтра? Хочешь умереть насовсем, как и положено смертному?

Вместо ответа Мухин закурил и уставился в окно. На Большой Пироговской, которую они проезжали, всё было тихо – пожалуй, слишком тихо для этого слоя. Виктор смотрел на поток прохожих, как на огромный индикатор, и по мельчайшим деталям угадывал медленное приближение финала. Это было легко, ведь мир за окном он считал своим. Здесь Мухин родился и прожил половину жизни, и хотя прикоснулся он к ней только сейчас, она тут же стала частью его самого. И Виктор ее сравнивал – с тем, что он о ней знал, с тем, что здесь быть должно и чего быть не может.

Спокойствие на улицах – изнывающее от жары, засохшее без дождей, клубящееся желтой пылью спокойствие. Немного душно, а в остальном – всё в порядке… Всё как обычно.

Теперь, когда Виктор понимал, что происходит сию секунду, и хорошо представлял, что произойдет через час, он вдруг начал чувствовать перед этим миром вину – перед каждым человеком и даже перед теми ублюдками, свалившимися под писсуары. Он их всех обманывал. Он помнил то, чего никто из них не вспомнит, – потому что вспомнить это невозможно. Потому что у нормального человека жизнь только одна. Так ему, нормальному, кажется.

Константин затормозил у светофора, и по переходу хлынули люди. Худенькая старушка с двумя собачками на длинных поводках дошла до середины мостовой и, обернувшись назад, застыла. Ее толкали со всех сторон, собаки тявкали и носились вокруг, но она почему-то не двигалась.

Загорелся «зеленый», Константин аккуратно объехал старуху и, ничего не сказав, направил машину дальше. Слева на улице кто-то истошно заорал – так, что вопль проник сквозь звукоизоляцию «Форда» и вцепился прямо в душу.

Виктор посмотрел в зеркало – кричал рыжий подросток лет двенадцати. Кричал без всякой видимой причины. Его можно было принять за больного – многие, вероятно, так и сделают. Потом они придут домой и будут подниматься пешком, потому что лифты уже не работают. И они не смогут умыться. А потом они не узнают своих квартир, не узнают своих жен и детей – и это будет гораздо страшнее. Хотя некоторые, наверное, не успеют. Ракетный удар застанет их еще на улице – спокойных, изнывающих от жары…

– Взбодрись, – бросил Константин.

Мухин повернулся и увидел фляжку с коньяком – уже почти пустую. Он скорчился, но допил и положил бутылку под сиденье.

– Как попробовать? – спросил он.

– О чем ты?

– Ты сказал: «Надо попробовать». Что пробовать и как? – произнес он с ударением.

– Спасти… – молвил Константин. – Всех этих придурков и хотя бы один слой. Ну и себя заодно. Чтоб было, где жить, вот и всё.

– Желательно хорошо, – добавил Виктор.

– Что?..

– Жить, говорю, лучше хорошо, чем плохо.

– А… Да… – рассеянно ответил Константин.

– Так как же? – повторил Мухин. – Как спасти-то? Разве можно это остановить?

– Можно создать систему власти, при которой судьба мира будет зависеть не от большинства психов, а от небольшой группы…

– Диктатура?

– …от тех, кто не станет отдавать преступных приказов, – терпеливо сказал Константин. – От тех, кто не будет искать крайнего, кто сумеет организовать безумствующий сброд в подобие общества и начнет работать – сразу, как только пройдет волна. А она пройдет везде, это вопрос времени.

– Мародеров – к стенке… Так?

– Не-ет, пусть лучше грабят!.. К теме гуманизма вернемся, когда ты своими глазами увидишь, как банда отморозков врывается к тебе домой. А ты увидишь. Это повсюду, где мы с Америкой не закидали друг друга бомбами. Сначала мародеры берут деньги и золото. Через два дня это уже ничего не стоит, и они приходят за жратвой. А к февралю в твоей квартире не остается ни стула, ни носка, ни книжки. Это всё сгорает в буржуйках и бочках. И не дай тебе бог иметь красивую жену…

Константин привез Мухина на Воробьевы горы, прямо на смотровую площадку. Замысел был вполне ясен: центр Москвы, единственное, на что стоит смотреть, открывался отсюда весь. Справа скрипел и пошатывался на ветру заброшенный трамплин, за ним над рекой пугал ржавчиной давно списанный метромост, но впереди, за громадной миской стадиона, разворачивалась панорама поистине фантастическая.

Шпили сталинских высоток, повернутая шеренга Арбата, кое-где – площади и дома, дома, дома… Обычные, но разные. Дома с людьми. Дома без электричества и воды. Предназначенные под снос – сразу все, без разбора, без права обжалования. Луковицы куполов рассыпали блики, и Виктору чудилось, что они посылают солнечные зайчики именно ему – как напоминание о неведомой вине.

Опираясь на Константина, Мухин доплелся до парапета и встал за лотком с сувенирами. Он глубоко вдохнул – разбитые десны захолодило, из подсохшей губы снова потекла кровь, но отвлекаться на это не хотелось. Скоро всё пройдет…

– Лейтенант! – окликнул их какой-то мужчина в штатском и, приблизившись, сверкнул удостоверением. – Зачем ты это мясо сюда приволок? – спросил он, трогая Виктора за рубашку. – Тут иностранцы, а ты с этим… Да еще со стволом! Чешите отсюда оба.

Он не успел договорить, как у площадки затормозил лобастый, ярко раскрашенный автобус. Передняя дверь сложилась, и из сумрачного салона поперли полуголые люди.

– Что тебе непонятно, лейтенант? – проскрежетал мужчина.

Загорелые туристы с приросшими «чи-из» окружили столы и принялись рассматривать ложки-матрешки. Некоторые, проигнорировав сувениры, заклацали фотоаппаратами. Говорили вроде по-английски, но слов Мухин почти не разбирал. Такому английскому его в школе не учили.

Какая-то сердобольная дама лет тридцати-пятидесяти сунула ему в ладонь мятую бумажку.

– Мерси… – брякнул Виктор.

– You are welcome! Be happy! – ответила она, не переставая улыбаться.

Дама сделала три шага к автобусу, но вдруг застыла и, беспокойно ощупав свое тело, сказала:

– Чё за херня?!

Мухин медленно скатал доллар в шарик и щелчком, как окурок, запустил его через парапет.

– С прибытием, гражданочка, – кивнул Константин.

Будто по сигналу, иностранцы умолкли и, недоуменно озираясь, раскрыли рты. От «чиза» не осталось и следа. Люди с подозрением приглядывались к себе и другим, к автобусу, зданию МГУ и ко всей Москве – пока еще нетронутой. Какая-то девочка вскарабкалась на мраморную тумбу и, присев от натуги, завизжала. Синхронно с ней заголосили несколько женщин и милый веснушчатый старик.

Мужик в штатском испуганно полез за сотовым.

– Кажись, наши боеголовки уже долетели, – сказал Константин.

– А с этими что делать, с ковбоями? – спросил Мухин. – Вы и в Америке свою власть установите? Им-то кто помешает ракеты запустить?

– Наверно, президент США, кто еще…

Виктор расхохотался. Константин засмеялся вместе с ним и, сняв с плеча автомат, зашвырнул его в кусты. Продавец, долговязый юноша в бейсболке, шарахнулся в сторону и опрокинул лоток. Матрешки раскатились по асфальту.

Мухин продолжал заливаться – губы треснули еще сильней, в груди отчетливо закололо, но остановиться он не мог. Он не перестал хохотать даже тогда, когда увидел в белесом небе рой черных точек. Константин показал на них пальцем и для чего-то объяснил продавцу, что это такое. Тому было не до точек – он собирал товар.

А Виктор всё смеялся и повторял:

– Наши-то раньше долетели!..

Глава 6

– Тазик рядом, – сказал кто-то, и Мухин, оторвав голову от подушки, выплеснул всё, что в нем было.

Константин обошелся без этого, но едва ли он чувствовал себя лучше. Медленно, враскачку поднявшись, он сел за стол и обхватил голову руками. Немаляев поставил перед ним стакан воды и протянул маленькую таблетку. Константин с хрустом ее разжевал и лишь потом запил.

– Возьми тоже, – сказал он Виктору.

Мухин замычал и снова склонился над тазиком.

– Да пошли вы со своей наркотой…

– Бери, бери, а то до завтра не очухаешься.

– Это обычная, тетратрамал, – пояснил Немаляев. – Снимает всё, от боли до зуда. Ну, как тебе впечатление? – спросил он, когда Мухин проглотил таблетку.

– Как и обещали. Пиво с водкой…

– Я не о том. Экскурсия понравилась? Как тебе слой?

– Как везде, – ответил Виктор, пересаживаясь на стул. – Дерьмо полное.

– Но-но, не обобщай! – сказал Константин. – Я там героин в клозетах не толкаю.

– Тебе и не нужно. Дилеры тебе сами долю отписывают – и бабками, и герычем, если захочешь… Ладно!.. – Мухин провел по лицу ладонью и, заметив на холодильнике пачку сигарет, нетвердо встал. Прикурив, он машинально протянул руку к форточке и наткнулся на стену. – Эх-х-х… Хорошо, что ты туда успел. Ну, в сортир в этот. Еще пара ударов по черепу, и я бы уже ничего не увидел. Еле дождался. Мне там твои пятнадцать минут часом показались. Как у космонавтов – один к четырем…

– Мои пятнадцать минут?.. Какие пятнадцать минут? С чего ты взял?

– Ты же сам сказал, что тебе понадобится минут пятнадцать.

– Серьезно?

– И еще спросил, ошалел я или нет.

– Ну…

– Я сказал, что ошалел. Не помнишь?

– Погоди… Где это мы с тобой разговаривали? Когда к машине шли?

– К какой машине? – разозлился Мухин. – Это уж потом было! А еще до того, как я очнулся, ты меня спросил!

– Да?..

– Да! А я ответил: ошалел.

Константин прочистил горло и, допив воду, посмотрел на Немаляева. Тот пожал плечами.

– Правда, – подтвердил Виктор. – Я разговаривал с кем-то… Между слоями.

– Между слоями разговаривать нельзя, – сказал Немаляев. – То есть не запрещено, а просто там нечем это делать. Ни рта, ни ушей… Даже перемигиваться затруднительно. Глаз у тебя там тоже нет.

– Сан Саныч, где наши колеса? – простонали за дверью.

На кухню, еле перебирая ногами, ввалился человек в таких же шортах, как у Константина. Они были похожи: одного роста, одного телосложения и с одинаковыми прическами – нейтральными, неприметными.

– Я сюда их принес, – ответил Немаляев. – Угощайся. А это наше пополнение. Виктор, Сапер, – представил он.

– Виктор, – повторил Мухин, протягивая через стол руку.

– Сапер, – сказал мужчина. – Это не профессия, это вроде имени.

– Ага, понятно…

– Как там у тебя? – спросил Немаляев.

– Движется потихоньку, – ответил Сапер, закидывая в рот таблетку. – Нормально. Сегодня подвели итоги опроса. У нас двадцать процентов.

– Двадцать – мало.

– Сан Саныч, я не волшебник. Народ жаждет бухла, женщин и чудес. Где я им возьму чудеса?

– Витя, пойдем, это скучно, – сказал Константин. – Тебе еще кое с кем познакомиться надо.

– Тоже ваши? – спросил Мухин, выходя в коридор.

– Наши, – выразительно произнес он, и Виктор уловил то ли досаду, то ли обиду.

Колени и кончики пальцев еще подрагивали, но тиски, сдавившие голову, уже разжимались – постепенно, позволяя ощутить сам процесс выздоровления и в полной мере им насладиться. Мухин не знал, что бы он делал без таблетки, – не первой, капсулы в пищевой оболочке, а этой, тетра… или макро… хрен запомнишь.

– У вас тут летальных исходов еще не было? – осведомился он.

– Это не смертельно. Сапер сразу по две-три штуки ест.

В желудке у Виктора что-то взбрыкнуло, и он прислонился к книжному шкафу.

– А если б мы там не… Короче, на сколько ее хватает, этой вашей отравы?

– Одна доза держит в трансе часа четыре. Две – около семи. Три никто, кроме Сапера, не пробовал.

– Блин… «доза»! – скривился Виктор. – Вашему Саперу не позавидуешь. Чем же он там занят? Коллекционирует концы света?

Он намеренно сказал «вашему Саперу», давая понять, что пока в это дело не впрягается. И Константин его прекрасно понял.

– Конец света Сапер ни разу не застал. Он бывает только в одном слое. Старается организовать то, о чем я тебе говорил. Воплощает нашу мечту.

– Мечту о диктатуре?

– О сильной власти, которая удержит страну от психоза и самоубийства. По-моему, оно того стоит.

Виктор отклеился от шкафа и дошел до поворота. За углом оказалась узкая кишка с одной дверью.

– Ну воплощает… А когда он сюда возвращается, тот Сапер, который там живет, – он ведь всё забывает. Так?

– Так. В том слое он никакой не Сапер, а Гена Павлушкин. Сапер пишет ему подробные инструкции.

– Инструкции, как стать вождем? – удивился Мухин. – Этому можно научить?

– Сапера Сан Саныч консультирует, а у него опыт большой. И к тому же вождем Саперу не надо, он только готовит почву. Чего мнешься-то? – Константин распахнул дверь. – Милости просим!

Комната была вся пепельно-серая и до отвращения казенная. Вдоль стены стоял строгий стол с десятком мониторов. Клавиатура оказалась одна, она лежала ровно посередине, а системного блока не было и вовсе.

– И кто же вас спонсирует? Сколько барыг на паяльник посадили, чтобы всё это оборудовать?

– Барыга у нас свой, он и без паяльника счета оплачивает. Тоже перекинутый.

– Н-да… – сказал Виктор, еще раз оглядываясь. – Торгаш, гэбэшный начальник, мент-маньяк, бомж-политолог… пардон, бич. И как его… Гена Камушкин, да? Отщепенцы спасают мир. При помощи подземного интернет-кафе. Для полного счастья им не хватает только порнографа…

– Ты можешь в это не верить, – холодно произнес Константин. – Тебя никто не заставляет.

– Да с радостью! – воскликнул Виктор. – Я бы с радостью поверил! Но ты же помнишь Воробьевы горы? Наши приветы долетели раньше. И что? Оттуда тоже приветики пришли. Какая разница, кто первый? Если уж в Америке противоракетная оборона не сработала, нам-то куда? У нас всей ПРО – три кольца вокруг Москвы. Москва – это еще не Россия.

– Три кольца не везде, в некоторых слоях и того нет. Фокус не в том, чтобы суметь защититься, а в том, чтоб друг на друга не напасть.

– «Фокус»!.. Для этого надо столковаться с американским президентом, ни много ни мало. Но если он чурбан с лассо?!

– Есть у нас перекинутый… Перед массовой миграцией он туда отправится и не нажмет на кнопку. Больше от него ничего не требуется.

– Вы… у вас есть президент США?!

– В отдельно взятом слое. Там он стал президентом, да. И без всяких лассо, между прочим. Но это наш секрет, – сказал Константин, отыгрываясь за «вашего Сапера».

Выдержав взгляд, он придвинул к себе клавиатуру и начал что-то быстро натюкивать.

Один из мониторов ожил, и в нем запрыгало нутро дорогого автомобиля. С краю, в затемненном и явно бронированном окне, пронеслась серая глыба Госдумы. Затем возник мягкий кожаный потолок, и на его фоне выплыло лицо – приветливое, как у всех гэбистов.

Шибанову было под пятьдесят. Кажется, он собрался лысеть, но потом раздумал: волосы лишь слегка отступили назад, оставив между двумя проталинами закругленный мыс. То же было и с сединой: виски отливали сталью – но не более. Точно Председатель ГБ чего-то сильно испугался, один-единственный раз, и после этого разучился бояться навсегда.

– Здравствуй, Костя, – сказал он доброжелательно. – Мухин уже с нами? Здравствуй, Мухин.

– Здрасьте… – ответил Виктор. Ни камер, ни микрофонов он в комнате не нашел, но по реакции понял, что его видят и слышат.

– Значит, вот какими кадрами мы пополняемся. Творческая интеллигенция… – заметил Шибанов с усмешкой. Он не поворачивал головы, но обращался, понятно, уже не к Виктору.

– А также научная, – в тон ему добавил Мухин. – Я был ботаником. Вернее, зоологом.

– Ботаник – это хорошо… Что ж, работайте, – сказал Шибанов и без предупреждения отключился.

Константин снова защелкал клавишами. После хлопка по «энтеру» монитор, стоявший левее, сразу показал чью-то морду.

– Он?.. – пухлые губы брезгливо сморщились. – Этот оборванец? Ну-у, Костя…

– А ты-то кто? – резко спросил Мухин. Он допускал, что пиджак, купленный на вещевом рынке, вызывает зависть не у всех, однако оборванцы одевались гораздо хуже.

– Я Юрий Макаров! – объявил мужчина с таким апломбом, будто его звали по меньшей мере Вильям Шекспир.

Коммерсант носил мелкие очочки в золотой оправе, и сам он был весь какой-то золотой, светящийся, – с бледной кожей, светло-серыми глазами и желтым цыплячьим пухом на голове. Выглядел он лет на сорок и принадлежал к тому типу честных меценатов, что восстанавливают церквушку, а после ежедневно проезжают мимо и сами себе говорят: «Это я ремонт проплатил. Это я разрешил им тут молиться».

– Дело твое, Костя… – изрек Макаров.

Виктор уже собрался ответить, но Константин стиснул кулак и махал им до тех пор, пока коммерсант не исчез с экрана.

– Смотрины окончены, – сказал он с облегчением. – А то кормильцы обижаются, когда мимо них что-то проходит. Они же всё-таки кормильцы…

– Президент США, – напомнил Мухин. – Он тоже тут бывает, в подвале?

– Нет, президент – он в Белом доме, – отшутился Константин. Получилось довольно коряво, но сглаживать он и не собирался. – Пойдем на кухню, поешь по-человечески. Или, может, после?

– После чего?

– Я подумал, тебе еще раз прогуляться захочется – самому, без проводника.

– Чтоб эти уроды меня совсем уделали?..

– Там, где мы с тобой побывали, всё закончилось, и ты туда уже не вернешься. Нужно тело, твое собственное тело, иначе во что тебя перекинет?

– Не знаю… Тебе видней.

– Это был риторический вопрос, – пояснил Константин, выходя в коридор. – Мы без оболочки существовать не можем.

– Оболочки?! – Виктор с сомнением посмотрел ему в затылок. – Ты что… ты не считаешь себя человеком?

– Если человек – это личность, то считаю. Если мясо и кости – то нет, – спокойно ответил он. – Тебя только что били, правильно? Попробуй найти синяки…

Мухин машинально пощупал зубы. Крыть было нечем.

– Синяки остались на мясе, – продолжал Константин. – Мясо осталось в том слое. А здесь оно у тебя другое. И, кстати, тоже не твое.

– Почему же оно…

– Не надо спорить, мне это не интересно. Всё, что тебе дано понять, ты поймешь сам. Что не дано – не поймешь никогда. А я этим сыт по горло. Два года уже…

– Ты говорил, в апреле сюда попал.

– Сюда – в апреле, – подтвердил Константин. – Но на этом слое свет клином не сошелся. Были и лучше, просто здесь совпало удачно: и Шибанов, и Макаров, и мы с Немаляевым. И еще, кроме нас, люди кой-какие…

– А тот слой, где вы э-э… почву готовите, – он какой?

– Обыкновенный. Макдональдс, Большой Театр – всё как везде. Мрази всякой тоже хватает.

– А Сапер…

– Да?..

– Что там наш Сапер делает? – спросил Виктор.

Константин остановился и, медленно обернувшись, положил руку ему на плечо.

– Всё-таки «наш»?

– Я ведь сам пришел, – усмехнулся Мухин. – Просто никак не соображу, что от меня требуется. Чем я могу быть полезен президенту, миллионеру и Председателю ГБ?

– Здесь – ничем, конечно. Но ты же не только оператор или ботаник, как я – не только мент или осужденный убийца. У нас может быть столько ролей и столько жизненного опыта, сколько мы захотим. Пока все миры не выгорели дотла… А чем конкретно заниматься – сейчас расскажем. Сан Саныч!.. – позвал Константин.

– Да слышали мы всё. Идите сюда!

Мухин отодвинул стеклянную перегородку – при этом ему показалось, что в одной из пяти закрытых комнат раздался какой-то шорох, но Немаляев заглушил его своим голосом:

– Знакомство с шефами подействовало или это под впечатлением от экскурсии? Или заранее был согласен?

– Витя сомневается, что у нас получится создать островок безопасности. И еще он хочет знать, что ему придется делать.

– А что мы делаем?.. – поднял брови Сапер. – Мотаемся туда-сюда…

– Разыскиваем разных людей, собираем информацию, – сказал Константин. – Вроде курьеров. В общем, по обстоятельствам.

Последняя фраза Мухину не понравилась – она напомнила то, что говорил Пётр, но цепляться за слова он не стал. В конце концов, при нем расстреляли троих подонков, и он не слишком о них горевал. Да его и самого вчера вечером убили… Не так уж это и страшно.

– Пока полностью не освоишься, никаких заданий для тебя не будет, – сказал Немаляев. – Костя, на каком перебросе ты научился выбирать?

– На десятом где-то.

– Я примерно на пятнадцатом, – ответил Сапер.

– Во-о! А у тебя их сколько? Четыре?

– По-моему, да…

– Практикуйся. Нам для этого надо было в каждом слое подыхать, а у тебя такой замечательный шанс.

– А что, если у меня не получится? – спросил Виктор.

– Со временем это дается всё легче и легче, – возразил Константин. – Дело в тренировке. Ну а если всё же не научишься, мы тебя сами отсюда заберем. В конце, когда эвакуироваться будем. Одного тут не бросим, не волнуйся. Нас слишком мало. Перед эвакуацией примешь капсулу, и я тебя направлю, куда надо. Только тело твое здесь придется… того. Иначе транс закончится, и тебя обратно выдавит.

– А когда надо будет… эвакуироваться?

– Зависит от успехов Сапера.

– Месяц, – бросил тот.

– Сан Саныч, вы тоже летаете? – осведомился Виктор.

– Летаю, а как же! – засмеялся Немаляев. – В тлеющих слоях много любопытного. Там за мешок муки можно все государственные тайны купить. Правда, этот мешок еще достать надо…

– Тлеющие?..

– Это те, которые погибают сами, без мировой войны. Где люди превращаются в скотов.

– А которые не погибают?.. Есть такие слои?

– Есть. Это миры, где миграции еще не было. А где уже была… Везде одно и то же. Государство исчезает, появляется полная свобода… Мнимая, – уточнил Немаляев. – Свобода взять чужое, изнасиловать, убить. Любое общество – это система ограничений. Какие уж там ограничения!.. Там и границ-то нет… Я думаю, если б люди просто лишились памяти, сразу все, – и то было бы лучше. Ну слонялись бы идиотами, корешки бы съедобные выкапывали, на голубей охотились. Изобретали бы себе какие-нибудь правила – пусть дурацкие, но обязательные для всех… Но они же не дети, они же помнят. Человек с пистолетом становится хозяином, человек на танке становится богом. Пока солярка не кончится…

Сапер покатал по столу белую капсулу и толкнул ее Мухину. Виктор накрыл ее рукой и долго не решался оторвать ладонь от теплого пластика. С того момента, как он очнулся в «девятке», прошло чуть больше суток. За это время он прожил три жизни: не буквально, но по тому опыту, что отложился в памяти, – да, прожил. И это были его собственные, настоящие жизни. И сейчас ему предлагали четвертую – сразу, без передыху. А потом будет пятая, шестая, седьмая – пока он не научится плевать на все эти условности. На все эти жизни, смерти и что там еще бывает?

– Мозги у меня не выкипят? – спросил он.

– Обязательно выкипят, – заверил Константин. – Соберем и обратно засунем. Погоди, не на кухне! Я тебя отведу. Тазик больше не понадобится – тебе вроде уже нечем…

Комната Мухина находилась посередине – квадратов пятнадцать, не маленькая, с кремовыми стенами. Цвет Виктору не понравился, но он решил не придираться. Обстановка была примерно такой, как он и ожидал: полуторная кровать, телевизор, гардероб с пустыми вешалками и кондиционер.

– Станок и зубную щетку найдешь в ванной, – сказал Константин. – Будут еще пожелания – запишешь, охрана доставит.

– Какие тут пожелания?..

– Ну, не знаю. Один… член нашего коллектива, например, повесил у себя шторы. В пику Сан Санычу.

– Разве бабу попросить…

– Это пожалуйста, через полчаса привезут.

– Надувную? – хмыкнул Мухин.

– Естественно. Всё, не буду мешать. Да!.. Снадобья шибановские вон там, – Константин показал на тумбу под телевизором. – Но это потом, у тебя уже есть. Расслабляйся.

Виктор прилег на кровать и повертел во рту капсулу. Закрыв глаза, он попытался представить себе слой, в который сейчас попадет. Он мечтал перенестись в какую-нибудь утопию, где женщины играют на арфах, мужчины пьют из золотых кубков, а дети не умеют плакать. Где никто не снимает порнуху, потому что любовь – это не ремесло, а искусство. Где никто не нюхает «снежок», потому что всем и так весело. Где никто не стреляет, потому что негодяй сам в отчаянии посыпает голову пеплом и удаляется в пустыню…

Виктора устроил бы вариант и попроще, без кубков и арф, но ничего, кроме трех лесбиянок, он так и не придумал.

Вскоре безвкусная скорлупка начала растворяться, и на язык попало что-то сладкое. Мухину захотелось выплюнуть.

Он проглотил.

Глава 7

Виктор приподнял горелое одеяло и, убедившись, что муравьев нет, откинул его в сторону. Под сырой ватой оказался темный щебень, не сильно утрамбованный. Ковырнув его лыжной палкой, Мухин увидел почерневшую книжку, тоже сырую, и какие-то облупленные железки. Культурный слой здесь был неглубоко, и поиски определенно имели смысл.

– Сука!..

Мухин копнул еще и наткнулся на синий закругленный бок – не то кастрюлька, не то жестяная коробочка. Встав на колени, он разгреб мелкую бетонную крошку и достал будильник. Стряхивая налипший песок, Виктор повертел находку в руках и чуть не закричал от радости – будильник был механический. Электронный тоже мог бы сгодиться, но это товар на любителя, а механический, да если еще и работает…

Он тронул заводную ручку и, прижав часы к уху, прислушался. Внутри тикало. Не веря такой удаче, Мухин чуть-чуть, на пол-оборота, повернул второе колесико и медленно совместил стрелки. Над кучей обломков разнесся пронзительный звонок. Виктор вскочил и, потрясая будильником, исполнил победный танец. Два-три дня он будет сыт, а если хорошенько поторговаться, то, пожалуй, что и четыре.

– Сука! – крикнули сзади, и Мухин наконец сообразил, что его кто-то зовет. – Ты оглох?!

На тротуаре стоял дюжий мужик – по пояс голый, в блестящих хромовых сапогах и с пустыми пулеметными лентами крест-накрест. Виктор его, кажется, не знал – по крайней мере, не помнил. Он привык не различать людей – они узнавали его сами. Когда им было нужно.

– Сука, бегом сюда!

Мухин сунул будильник за пазуху и, спрыгнув с треснутой плиты, поскакал по кочкам.

Мужик в лентах не носил бороды, и это, бесспорно, свидетельствовало о его высоком статусе. Если человек имеет возможность бриться, то у него наверняка есть еда, а может, и еще что-нибудь полезное.

– Курить хочешь?

Виктор часто закивал.

– А я тоже кой-чего хочу, – сказал бритый, доставая из-за спины майонезную банку.

Про майонез все давно забыли, и удобные маленькие банки с крышечкой использовали для хранения окурков, но называли их по-прежнему – майонезными. Кроме того, банки были стеклянные, и любой сразу видел, сколько в них курева и какого оно качества.

Мужик с лентами держал почти полную. Там были бычки и с фильтром, и без, но главное – не было папиросных гильз. На этом Виктор уже попался: однажды ему насыпали целый кулек, он думал, что хватит на неделю, но всё место в пакете занимали мундштуки от папирос, никчемные бумажные трубочки. Табака он с них не натряс и на затяжку, а гильзы случайно промочил под дождем и, всплакнув, выкинул.

Однако теперь ему предлагали настоящее курево, первый сорт. Мухин сразу приметил длинную изогнутую сигарету – почти не тронутую, ну разве что слегка.

– Сестрица в берлоге? – спросил бритый.

– Давай банку.

– Не бойсь, не обману. На фига мне тебя обманывать, если я могу ноги тебе переломать.

Виктор испуганно поднял голову. Да, такой может. И не только ноги.

– В смысле, мог бы, – поправился мужик. – Но не ломаю же! Пошли.

– Да куда ходить-то? Жди здесь, – проговорил Мухин, не спуская глаз с длинного окурка. – Слушай, тебе котлы не нужны?

– Зачем они мне?

– А я откуда знаю? – он всё же полез за будильником, но тот провалился к самому животу, и Виктору пришлось развязать пояс.

Последний месяц он ходил в толстом махровом халате, обрезанном выше колена – чтоб не мешал лазить по развалинам. Из лишнего куска получился хороший шарф, широкий и плотный. Но сегодня было тепло.

– Сука, не томи, а то передумаю, – предупредил бритый. – Я-то без бабы не останусь, а ты член курить будешь.

На «член» Виктор не обиделся, а вот «сука» его немного задела, но возражать он не посмел.

– Сейчас приведу, – буркнул он, почесав лоб. – Аванс давай.

Мужик высыпал на ладонь несколько бычков – так себе, «на пару дохлых», как в армии говорили. Мухин брал их бережно, по одной штуке, и раскладывал по карманам.

– Сука!

– А?..

Его и самого удивляло, что он отзывается на это слово, но получалось как-то автоматически, минуя сознание. Он снова поскреб лоб – неистово, ногтями.

– Пока ты телишься, у меня всё желание уйдет. Держи еще, Сука, только давай быстрее!

Мухин собрал окурки и помчался к берлоге. По дороге он драл жестким рукавом лоб и всё никак не мог остановиться. И еще его беспокоила «сука». Она тоже как будто чесалась – ворочалась в мозгу, царапая его своей шкурой.

Богатый мужик произнес эту «суку» не как простое слово, а как слово с большой буквы, точно оно было самостоятельным. А в чем разница-то, спросил у себя Мухин. А разница в том, что просто «сукой» можно назвать любого, а «Сукой» – нет. Такая ерунда со всеми словами происходит. Взять, допустим, слово «сапёр». Если оно с маленькой буквы пишется, то это дело одно, а если с большой…

При чем тут Сапёр?!

Виктор споткнулся о торчащий кирпич и, взмахнув руками, с грохотом рухнул на лист рваной жести. Бритый расхохотался, будильник под халатом звякнул невпопад и сразу умолк. Мухин стиснул зубы и взял закопченный осколок стекла. Протерев одну сторону, он поднес ее к лицу. В черном зеркале отразилась клокастая борода, ввалившиеся глаза и расчесанный до крови лоб – с крупной наколкой «СУКА».

Его имя. Такое уж у него здесь имя…

Еще он был Витей – но только для сестры. Все остальные обращались к Мухину согласно начертанному на челе, и даже он сам – хотя он об этом и не задумывался – звал себя так же.

«Сукой» Виктор стал давно, еще до прихода Дури, – тоже, кстати, с большой буквы, хотя Дурь была уже потом, значительно позже.

А до нее была обыкновенная жизнь – настолько обыкновенная, что о ней и сказать-то нечего. Действительно, что мог сказать о своей жизни пятнадцатилетний Витя Мухин? Ну, что он самый лучший… Что он, безусловно, скрытый сверхчеловек или как минимум герой, который пока еще себя не проявил. И в то же время он самый несчастный. Или нет, лучше невезучий, «несчастный» – это слишком обреченно. А что еще?.. Ну, что учителя задолбали, это понятно. Что пиво в банках выглядит круче, но в бутылках – вкуснее. И что Верка из пятого подъезда чего-то крутит… Точнее, это он с ней крутить пытался, а она, сука…

Так у него и появилась вторая татуировка. Первую – оскаленную волчью пасть на правом плече он сделал еще в четырнадцать. Дворовый мастер Шип, сам уже судимый, честно предупредил, что за волка в случае чего придется отвечать. «В случае чего» – это, ясно, на зоне. Витя немножко дрейфил, но настоял на своем. Оскал получился посредственный, волком там и не пахло – не то собака, не то вообще крокодил какой-то. И если б даже угораздило Витю сесть, то за крокодила с него вряд ли стали бы спрашивать…

Вторую наколку он делал сам – не потому, что водки для Шипа пожалел, а потому, что стеснялся с такой просьбой обращаться. И себя самого стеснялся тоже и понимал, что мстит не Верке, а себе, и что будет раскаиваться, – понимал, а всё же делал. Простой тушью и швейной иголкой. В результате левое запястье украсилось очень короткой и очень емкой фразой: «Вера – сука». В этой фразе было всё, что он тогда чувствовал.

Вскоре он познакомился с Галей и как-то невзначай стал мужчиной. А после и с ней всё закончилось. Друзья, смеясь, советовали рядом с «Верой» наколоть «Галю», чтоб ее это тоже касалось, а на день рождения, обормоты, подарили ему словарь женских имен.

Одумавшись, Витя взял ту же иглу, блюдечко с молоком и начал, как учили, сводить. Обратный процесс оказался стократ болезненней. «Веру» и «тире» он всё-таки ликвидировал, а «суку» решил оставить на завтра.

Назавтра рука распухла так, что страшно было смотреть, и он поперся в поликлинику. Участковая врачиха, дама пожилая и трезвомыслящая, подвига не оценила и отправила его в больницу. Витю продержали неделю, но руку вылечили. Он собирался заняться вторым словом, да всё как-то откладывал. В то время в Москве уже пооткрывались частные косметические кабинеты, но там было дорого, а деньги, что Витя иногда доставал, шли на бухло и на других девушек – теперь он к ним относился уже с меньшим трепетом.

«Сука» на левом запястье так и осталась. Витя дотянул до девятнадцати лет, а в девятнадцать его загребли в армию. Явились с милицией, ночью, как к злостному «уклонисту». Сняли с очередной Веры-Гали-Марины и отвезли прямо на сборный пункт – веселого, пьяного, посылающего через решетку газика воздушные поцелуи.

– Курить есть, Сука? – обратился к нему такой же призывник еще в «гражданке».

– Ты кого Сукой назвал?! – вскипел Мухин.

– Тебя. На тебе же написано.

Витя без разговоров отгрузил ему в пятак, чем окончательно испортил свое личное дело. Служить он попал на Чукотку – дальше не посылали, дальше была уже Америка. В части он от «Суки» как мог отбрыкивался, но против дембелей не попрешь, так она к нему и прилипла.

А когда он попал в дисбат… Это уж совсем другая история, Мухин ее и вспоминать-то не хотел. Попал за то, за что другие получали отпуск… Так вот, когда он туда попал, проклял не только «суку Веру», но и всех сук Земли. Юношеские сопли в предельно жесткой среде дисбата обошлись ему слишком дорого. Если б он знал заранее, в какую помойку его везут и что там будут за люди, то выгрыз бы наколку с мясом. Но он не знал и не выгрыз, и на новое место службы прибыл с «сукой» на руке – и с индифферентной улыбочкой, хотя уже без воздушных поцелуев.

Напрасно он объяснял, откуда взялась татуировка и что она означает. Все только хмыкали и внимательно, с головы до ног, его оглядывали. А ночью, после отбоя, третий дисциплинарный взвод третьей дисциплинарной роты показал ему свое толкование этого слова.

«Сука» – это самка.

– Сука!!! – гаркнул бритый. – Ты что там валяешься? Заснул, что ли?

Виктор отбросил осколок и потрогал лоб, будто проверяя буквы на ощупь.

– Да. Я… я иду, иду… – пробормотал он.

– Не иду, а бегу! Лечу!

– Да… я лечу.

Мухин встал и, придерживая за пазухой будильник, понесся вдоль бывшего жилого дома, ныне – груды обломков.

«Суку» на левой руке он тогда уничтожил. Раздобыл кусок наждачки и стер – подчистую, чуть ли не до кости. Исключительно для себя, поскольку для других это уже не имело никакого значения. А еще он втайне надеялся, что рука опять распухнет и он немножко отлежится в санчасти.

Однако избавиться от этого слова ему не позволили. Его привязали к кровати и сделали новую татуировку – ярче, крупнее и гораздо заметней. На лбу.

Через месяц он очутился в госпитале, но не в хирургии, а на психиатрической экспертизе. Военврачи душевнобольных не лечат, они лишь отбраковывают. Его комиссовали и перевезли в Москву – домой он вернулся, даже не прослужив положенных двух лет. Если только палату на двенадцать человек считать домом…

А потом пришла Дурь. Никто не понял, что это такое, – тогда, год назад. Никто не понимал и сейчас. Дурь – это то, что случилось с людьми. Или, может быть, с миром.

Однажды Витя проснулся – дома, то есть в двенадцатиместной палате, – и увидел, что дверь открыта. Больные разбрелись кто куда, и он тоже побрел. Их никто не задерживал – врачи и санитары сами превратились в больных, да и не только они…

Витя шел через весь город пешком, потому что транспорт не работал, и метро остановилось, и даже самолетов в небе не было. Он шел долго, целый день, и за этот день насмотрелся такого, что крезушные байки соседей по палате показались ему скучным выпуском новостей.

По пути он не встретил ни одного нормального человека, и у него возникло впечатление, что «день открытых дверей» устроили все психушки Москвы и области. Люди шлялись какие-то оглушенные, растерянные, всё оглядывались по сторонам и словно бы что-то искали. Некоторые пытались друг с другом заговорить, но из этого редко получалось что-то хорошее.

Пока Витя добрался до квартиры в Бибиреве, где жила сестра, он увидел десяток серьезных потасовок и бесчисленное количество разбитых витрин. Он, удравший из дурдома, был в этом городе самым вменяемым. А сестре он рассказывал об их жизни целые сутки. Она почему-то помнила, что он никогда не служил в армии и что он давно уехал на Север и там пропал, и что ему сейчас вообще не двадцать два года, а тридцать.

Бред сестры был настолько детальным и правдоподобным, что Витя мог бы и поверить – если б не рыжие больничные штаны, в которых он к ней пожаловал, и еще кое-что… Конечно, «Сука» на лбу.

Витя ждал, что со дня на день всё наладится, но с каждым днем становилось только хуже. Он недоумевал, куда подевались врачи, милиционеры, военные – те, кому положено наводить порядок, пока не понял, что вот эти самые людишки, путающие «тадысь» и «надысь», они все и есть – психиатры, бойцы ОМОНа, солдаты внутренних войск…

Ходили слухи, что в деревнях жить легче, – там и огород, и куры с кроликами, и отморозков поменьше, но Витю никуда особо не тянуло. Он привык жить в городе, как и миллионы других – голодных, запуганных, подчиняющихся любой гниде с ружьем. Они всё продолжали на что-то надеяться и в этом нудном, пустом ожидании теряли последнее, а затем и самих себя.

У Виктора никогда не было сестры. Нигде, ни в одном из слоев, которые он успел посетить. Здесь она была, и он превратил ее в проститутку…

Мухин свернул во двор и остановился. В висках и в затылке ухала тугая невыносимая боль, грудь не поспевала за легкими, и они бились о ребра, как разрезанный, но еще не сдохший карп. Да, бегать он не привык. Клянчить окурки, торговать сестрой, носить на лбу «суку» и откликаться на «Суку» – это другое дело, это легче…

Всего полтора года, чтобы опуститься так низко. Виктор не мог поверить, что это он, а не кто-то другой, что всё это происходит с ним, а не с персонажем из брутального детектива. Полтора года – от «суки» на лбу до полной ссученности. Привык.

Мухина даже не очень удивляло, что в этом слое ему на десять лет меньше. Выходит, здесь его родили позже… Сейчас он думал совсем о другом. Он пытался найти хоть какое-то оправдание тому, что сделал или, наоборот, не сделал вовремя. Молодость, недомыслие, слабая воля?.. Кого это интересует? Молодость пройдет, а «сука» останется – не наколка, так имя. И с ним – жизнь.

Единственное мыслимое объяснение – это психическая неполноценность того, кто здесь обитал. Единственный способ его не презирать – это не считать его человеком. Удобно. Но не убедительно. Не считать человеком себя – невозможно.

В дальнем углу двора послышалась какая-то возня, и узкая арка, возле которой стоял Виктор, отразила обозленные голоса. Из всех реплик он разобрал только возглас «сука!», но в данный момент это относилось не к нему. Тем не менее Мухин испугался и юркнул в пустое окно подвального этажа. Оттуда, как из дота, он наблюдал за тремя мужиками, волочившими молодую женщину.

Когда-то это был глухой двор с единственной аркой, но люди сочли, что обходить дома по кругу – слишком большая морока, и прорубили в кирпичном заборе отверстие. Примыкавшая ко двору типография по понятным причинам не работала и после бойни за старый ручной пресс опустела окончательно. Победители добили раненых и укатили трофей на телеге. Побежденные остались лежать в переплетном цехе, и через два дня жары на территорию типографии уже не мог зайти никто.

Вот через эту территорию ее и вели – худенькую брюнетку в серой телогрейке, подпоясанной бельевой веревкой. Женщина шла не по своей воле, но и сопротивлялась скорее для проформы – всё равно никто не поможет.

Каменный мешок – три здания старой постройки и высокий забор типографии – смотрел на это равнодушно, точнее, не смотрел вовсе. Большинство окон со второго по четвертый этаж были заколочены кровельным железом, на первом и пятом никто, как правило, не жил – холодно, да и опасно.

Женщина начала упираться сильнее, даже что-то крикнула, но из домов не отозвались. Если кто и глянул в щелочку, то немедленно отпрянул: у одного мужика в рваном милицейском кителе висел на плече карабин.

Виктор отвернулся от окна и суматошно зашарил глазами по полу. Комната была завалена разным хламом, и чутье подсказывало: что-нибудь толковое тут найдется непременно. Мухин, еще не осознавая своего замысла, подхватил кусок проволоки и метнулся в смежную комнату. Проволока пригодится всегда, а вот что к ней…

А к ней – обрезок трубы, догадался Виктор, но по-прежнему как-то отстраненно, не вполне понимая, о чем речь. Труба с обеих сторон была забита землей, и это ему особенно понравилось. Мухин поднял половинку кирпича, обернул ее в рваный полиэтиленовый пакет и застыл, соображая, что же дальше. Трубу и кирпич надо сложить вместе, но этого недостаточно… Будильник!

Часы Сука рассматривал исключительно как средство обмена, сам он давно научился определять время по небу. За будильник он планировал выручить от семи до десяти картофелин или двух-трех голубей. Обойдется, сука.

Виктор примотал часы к кирпичу и вставил между ними кусок трубы – получилось натуральное взрывное устройство из среднего фильмеца, которые в изобилии крутили по ящику до прихода Дури. Стрелки он перевел на «11:55», будильник поставил ровно на двенадцать.

Во дворе раздался хлопок – то ли грохнула дверь подъезда, то ли что-то упало с крыши. Из аванса, выданного за сестру, Мухин торопливо выбрал бычок подлиннее и прикурил от располовиненной спички – один из многих навыков, приобретенных в дисбате. На улицу он вышел солидно – с загадочным выражением лица и с остатком «Мальборо» в зубах.

Небрежно помахивая миной, как типичный камикадзе из того же кино, Виктор оглядел двор в поисках женщины. Он ее отобьет, как – неизвестно, но он постарается. Возможно, это будет первое благородное дело во всей его сучьей жизни.

Женщину он нашел почти сразу, но отбивать ее было поздно: она лежала возле стены, лежала не шевелясь. Одежда на ней осталась нетронутой, троим ублюдкам от нее было нужно вовсе не это. Они ее просто застрелили. Потому и волокли ее сюда, в тихий двор, подальше от народа, – убить молодую красивую женщину прямо на улице никто бы не позволил. Молодую и красивую хотелось каждому, и цена на них постоянно росла.

Виктор отбросил кирпич и сел на землю. С приходом Дури, когда косметика стала недоступной, женщины катастрофически быстро разделились на действительно симпатичных и на тех, кто только прикидывался. Эта – не прикидывалась. С немытыми волосами, торчавшими как вороньи перья, с кривым рубцом на щеке она всё равно была красивой, по-настоящему красивой. Веки с длинными ресницами были опущены, Виктор не решился к ним притронуться, но он мог бы поручиться, что и глаза тоже прекрасны – наверняка темные, карие или черные. Рот был открыт, точно, когда ей пальнули в грудь, она еще что-то говорила. Тело даже под ватником казалось тонким, но не хрупким. В ее позе и после смерти оставалось что-то упрямое и вызывающее. Солнце закатилось за крыши, и на ее лицо легли бледные тени, – от этого женщина стала как будто старше, хотя как раз она-то теперь и не состарится… Ей было, наверно, лет тридцать, когда ее убили – в пустом дворе, рядом с бесхозной типографией, под молчащими окнами.

В арке загромыхали подкованные сапоги, и Виктор заметил бритого. Мужик с пулеметными лентами шел прямо на него, по пути вытаскивая из кармана какую-то железку, скорее всего – пистолет.

Мухин мог бы ползти на коленях и молить о пощаде или смыться через дыру в заборе, но ни того ни другого он делать не пожелал – именно потому, что оба варианта сулили продление жизни. А в этом он не видел смысла. Он был благодарен бритому за предстоящий выстрел. За избавление он с радостью отдал бы всё, что только имел, – четыре окурка, горсть расщепленных надвое спичек и будильник, который вот-вот зазвонит…

Глава 8

– Я просил тебя подождать пятнадцать минут…

Голос звучал нигде, даже не в пустоте – здесь и ее-то не было. Да и в существовании самого голоса Виктор сомневался.

– Всего пятнадцать минут…

– Кто ты?! – выразил Мухин немой вопрос.

– Как и ты – покойник.

– Ты тоже перекинутый? Это ты со мной разговаривал? Недавно, когда я…

– Мы не разговариваем, мы общаемся. Да, я с тобой общался.

– Я думал – померещилось…

– Я тоже хотел бы думать, что вы мне все мерещитесь. Надо пообщаться иначе, вживую. Надо встретиться.

– Где тебя искать?

– Там, куда ты возвращаешься, меня нет. После. Я выберу другой слой.

– У меня пока не получается.

– Сказал же: выберу слой. Для тебя.

– Ты умеешь как Константин?.. Не только сам, но еще и других направляешь? И… сейчас тоже?! – догадался Мухин. – Это ты решил, куда мне попасть?

– Я.

– Зачем сюда?! Их же, слоев, много. Выбор очень большой!

– Почти бесконечный. И я выбрал, – твердо произнес голос. В нем впервые звучала какая-то определенная интонация. Уверенность.

– В дерьмо меня окунул…

– Твое дерьмо. Ты сам в него окунулся.

– Не мое! – это был не крик, кричать Виктор не мог, впрочем, его ответ оценили правильно.

– Геройство – твое, а дерьмо – не твое? Нет, всё твое – и дерьмо, и геройство. Это не мир такой, это ты такой. И ты за всё отвечаешь.

– Какое еще геройство?.. Я не герой, я обыкновенный…

– Тем хуже для тебя.

– Почему меня здесь не перекинуло? – спохватился Мухин. – Почему Дурь скосила всех, кроме меня?

– В том слое, откуда их выдавило, ты погиб несколько лет назад. Тогда границы были крепче, и ты остался там. Так и должно быть. А теперь они тают. Вы это видите, но не осознаете, к чему это ведет.

– Границы?.. Между слоями?

– Стены нужны не только для того, чтоб соседи не мешали друг другу спать. Они держат дом, и это важнее.

Кажется, голос продолжал вещать, но дальше Мухин забыл. Он решил, что попытается вспомнить хоть что-то, обязательно попытается, но не сейчас…

Спазмы всё не проходили, и Виктор, корчась над унитазом, сплевывал омерзительно горький желудочный сок. Зубы скрипели, язык и десны щипало, о запахе и говорить нечего – Мухин вывернулся бы от одной лишь вони. Собственно, как раз этим он последние полчаса и занимался.

Утерев рот туалетной бумагой, Виктор встал с пола, но его тут же повело вбок, и он достаточно аккуратно упал на четвереньки. Так он и перешел в ванную – на манер домашнего животного. Если б кто наблюдал со стороны, то, наверное, помер бы со смеху. Мухин и сам готов был умереть.

Закрыв дверь, он повис на раковине и пустил холодную воду. Умывание его слегка взбодрило, но голова заболела еще сильнее. Надо было сначала принять этот чертов «тетра…», а уж потом – в туалет. Хотя когда он бежал к унитазу, времени на таблетки не было.

Виктор дрызгался минут двадцать и, почувствовав себя лучше, отважился поднять глаза к зеркалу. Лицо, как ни странно, выглядело нормально.

На стеклянной полке он увидел пять стаканчиков. В четырех находилось по зубной щетке и одноразовому станку, в пятом была только щетка – вероятно, кто-то отпускал бороду. Все стаканы оказались подписаны: «Костя», «Витя» – уже позаботились! – и «А. А.». Скорее всего, Сан Саныч. Также был стакан с нарисованной бомбой – Виктор сообразил, что сие принадлежит Сапёру. На последнем – на том, что без бритвы, была изображена хитрая полосатая кошка.

«С ними в бункере пендос какой-то живет, – подумал Мухин раздраженно. И тут же поправился: – Не «с ними», а «с нами». То есть в некотором смысле и с ним тоже. Значит, с ним живет бородатый педераст. Отлич-чно…

Дверную ручку потрогали, но Виктор не реагировал – он чистил зубы. Через минуту ручку снова дернули. Мухин нахмурился – подождут. Это в сортир, бывает, визит не отложишь – на то их и поставили здесь две штуки. С учетом специфики шибановских капсул весьма кстати. А ванная – это так, баловство. Подождут, не графья.

За дверью потерпели еще немного, потом постучали – требовательно, резко. Виктор по-быстрому ополоснулся и, тяжело вздыхая, вышел… и чуть не вскрикнул.

В коридоре, поигрывая полотенцем, стояла убитая возле типографии женщина, впрочем, назвать ее девушкой было бы не слишком большим лукавством.

Они ничем не отличались, разве что у этой пропал шрам, да волосы укоротились и пришли в порядок, в остальном же она была точной копией той, лежавшей во дворе.

– Привет… – выдавил Мухин.

– Привет-привет, – сказала девушка, оттесняя его с прохода. – Собрался посмотреть?

Виктор обнаружил, что всё еще держит дверь, и смущенно отступил. На кухне он разыскал пластмассовый пузырек и, судорожно заглотнув таблетку, прочел на наклейке: «Тетратрамал». Надо будет запомнить.

Мухин достал из холодильника колбасу, поставил на стол чашку, затем, подумав, поставил вторую и включил чайник. Усевшись в углу, он подпер щеку кулаком и прикрыл глаза в предвкушении. Скоро боль пройдет, и он снова станет человеком. И познакомится с любительницей полосатых кошек, а после… о-о-о!.. что будет после, он загадывать не хотел – но не потому, что всё знал наперед. Просто Виктор решил не отнимать у себя это маленькое удовольствие – движение к предсказуемой неизвестности.

Когда девушка вышла из ванной, чайник уже закипел.

– Ужинать будешь? Меня Витей зовут.

– Я знаю, Витя. Не кричи, Немаляева разбудишь.

– Откуда?.. – спросил Мухин полушепотом.

– На стакане написано, – сказала она. – Колбасы мне не надо, а кофе свари. Будь добр.

При этом она улыбнулась – ласково, но как-то нехорошо. Так улыбаются медсестры в психиатрических клиниках. Виктор помнил.

Он начал шарить по полкам, а девушка тем временем заняла его стул и прикурила длиннющую сигарету. На ней был пошлый розовый халатик, который ей вовсе не шел. Насколько Мухин понял, халат она носила единственно для того, чтобы отличаться от других обитателей бункера. Тапочки у нее тоже были особые – с бешеными пластмассовыми глазами. При каждом кивке ногой черные зрачки покачивались и издавали тонкий шорох.

– Во! – обрадовался Виктор, показывая банку «Нескафе».

– Я растворимый не пью, – с ленцой проговорила девушка. – Молотый вон там, слева.

– Что ж ты сразу-то?.. – растерялся он.

– Ну, ты же самостоятельный. Оскорбить боялась.

Мухин закинул «Нескафе» обратно на полку и сел рядом.

– Чего ты так защищаешься?

– Как?

– Сильно. Как будто я пьяный, с автоматом и с пятью годами воздержания. Я не кусаюсь, э-э…

– Людмила.

– Я, Люда, не кусаюсь, – повторил Виктор. И ни с того ни с сего сказал: – Я видел, как тебя убили. Там.

– Нормально, – ответила она. – Быстро, и в сердце, кажется.

– Угум…

Виктор всё же поднялся и достал с полки бумажный пакет. Сорт на нем указан не был, зато стоял логотип Елисеевского гастронома. Кофеек смололи прямо в магазине, в придорожных лавках такой не продается.

– Как варить? – спросил Мухин.

– Как сваришь – так и спасибо.

Он открыл кран и подождал, пока теплая вода не сольется.

– А я тебя тоже видела, – сказала ему в спину Людмила. – Ты Сука, да? Пару раз газеты у тебя покупала.

– Газеты?.. Зачем они тебе? Ах, да, извиняюсь… Я, вообще-то, артистом хотел стать… Не получилось пока. Поступал – завалили, еще на первом туре. Только на меня посмотрели и, значит, тут же поняли: таланта нету. На лбу, что ли, у меня написано? – Мухин осекся и замолчал. – Меня там тоже убили… – добавил он, словно в оправдание. – А ты здесь давно?

– Я здесь родилась, – недоуменно произнесла она. – Мы все здесь родились. И ты.

Виктор поставил турку на плиту и, закурив, привалился к холодильнику.

– Как говорили в том слое, – ты, Людочка, дуру гонишь.

– Когда меня перекинуло? Тебе не всё равно? Ну, где-то месяца два… А до этого… мы долго мотались.

– Я уже понял. Костя с Сан Санычем давно путешествуют. И ты с ними? А Сапёр?

– И Сапёр тоже. Но мы не всегда были вместе. В принципе, мы друг друга нашли случайно. Слоев-то много.

– А всего вас здесь сколько? То есть нас.

– Семь, – легко ответила Людмила.

Виктор поднял глаза к потолку и начал, загибая пальцы, считать. Выходило как раз семеро: Сан Саныч, Костя, Сапёр, Людмила, Шибанов, Макаров, и он.

– Семь – это со мной? – уточнил Мухин.

– С тобой, с тобой. В бункере кто попало не ночует.

– Тогда я не понял… Кто из нас президент Америки?

– Почему он обязательно должен быть здесь, с нами? – пожала плечами Людмила. – Не знаю… Я там не бывала.

– Там, куда они собираются?.. В смысле, мы. Неужели не любопытно?

– В том слое Сапёр работает. Он там какая-то шишка. Говорят, дело движется… А я туда никогда не попаду. Меня там не родили. Такой вот казус…

– Как же ты?..

– Тут останусь. Или получше что-нибудь выберу. Кофе!

Мухин рванулся к турке, но часть пены всё же выплеснулась на конфорку и зашипела, добавляя духоты.

– Плиту сам будешь мыть, – заявила Людмила.

– Не маленький, – сказал Виктор. – А почему «Сапёр»? Что он там минирует? Типа метафора, да?

– Его Пётр так назвал. Они тоже давно знакомы.

– И ты, – угадал Мухин.

– Типа да, – усмехнулась она.

– Веселая у вас компания. Меня ведь Пётр сюда прислал.

– Пётр? К нам, сюда?!

– Он меня убил.

– Ах, это… Не бери в голову. Иногда бывает полезно. Ты кофе нальешь или будем ждать, пока остынет?

– Извиняюсь… – Виктор поднес турку к столу, но, спохватившись, достал другие чашки, поменьше.

– Сахара мне не надо, он вкус отбивает.

– Я и не собирался. Так что ваш Пётр? Мы о нем говорили…

– Он не наш, он сам по себе. Меня тоже – только что… это были люди из его команды.

– Как у вас всё сложно… – сказал Мухин.

– У нас всё просто, – возразила она. – Иногда мы друг другу мешаем, тогда приходится разбираться. А так мы почти не встречаемся. Мы с ними идем к одному и тому же, но в противоположные стороны. Цель общая – как-то выжить, а вот как – у них рецепт свой. И у нас свой.

– Наш рецепт – диктатура, – вставил Виктор. – Сомнительно…

– У Немаляева получится, – заверила Людмила. – А Петруша, наоборот, хочет создать анархию – заранее, еще до миграции. До того, как в очередной слой придет очередная Дурь. Виноваты же всегда люди… Он собирается лишить их возможности на что-то влиять. Немаляев прикинул, что даже при тотальных репрессиях народу погибнет меньше, чем при полном безвластии. А Пётр считает, что одичавший табун лучше, чем колонна, потому что он свободное.

– Разные политические платформы, стало быть. А слой, где эти проекты воплотятся в жизнь?..

– Слои тоже разные. Этого добра навалом.

– Тогда в чем проблема? Из-за чего у вас конфликты?

– Мало перекинутых, – коротко ответила Людмила. – Такие, как ты, на вес золота.

– Приятно слышать…

– Ну, и как я – тоже.

– Это я бы и сам тебе сказал, – вякнул Мухин.

Людмила допила кофе и, медленно поставив чашку, посмотрела ему в глаза.

– Не надо за мной ухаживать, Витя.

– И кофе тебе больше не варить?

– Это, пожалуй, можно.

Мухин снова налил в турку воды и сыпанул туда же из VIP-кулька. Время перевалило за полночь, но чувствовал он себя бодро – слишком бодро даже для закоренелой совы. Голова уже не трещала, желудок не бунтовал, и рядом к тому же находилась красивая женщина. Виктор так бы и торчал на этой кухне.

– Спать не хочешь? – поинтересовалась Людмила.

Он не сразу сообразил, что ответить.

– Это не приглашение, – засмеялась она. – Это простой вопрос. Не хочешь, да? Естественно. Когда мы лежим в трансе, тело отдыхает. Для него это почти как сон.

– Мозги-то ведь не отдыхают.

– Да. Это копится, и если не спать по-человечески, то через недельку можно сорваться. Мы иногда устраиваем себе выходные.

– Идете куда-нибудь?

– Идем, как же!.. Тут сидим. Напиваемся все вместе.

– А мне Сан Саныч запретил. Сказал, только по праздникам.

– Разве это не праздник? Праздник и есть…

– Тебе в этом подвале нравится? – спросил Виктор. – Меня здесь даже стены раздражают.

– А у меня в комнате перекрасили, – сообщила она с какой-то наивной гордостью.

– И еще ты шторы повесила, я знаю. Блин!..

Кофе опять убежал, и Мухин, намочив губку, принялся вытирать вокруг конфорки.

– Люда, а ты сама выбираешь, куда… ну… перемещаешься?

– Иначе и смысла нет. Не бойся, научишься. Объяснить, как это делается, невозможно, у каждого это по-своему. Чем спрашивать, лучше набирай ходки.

– Да я не о том. Ты, когда между… э-э…

– Ну понятно. Дальше.

– Ты там голоса никакие не слышишь?

– А ты слышишь? – удивилась она.

– Это галлюцинации?

– Нет, не галлюцинации. Голос мужской, женский?

– У тебя женский? – Виктор замер с наклоненной туркой и, если б не Людмила, наверняка пролил бы кофе на стол. – У меня мужской. Но я думаю, у него нет определенного пола. Он же не в ушах звучит – в голове.

– Я тоже так думаю. Это может быть… один странный человек по имени Борис Черных. Хотя от человека в нем мало что осталось. Мы называем его личностью.

– Сан Саныч назвал его моими глюками.

– Это в чем-то справедливо, Бориса давно никто не видел. Может, в каком-то слое у него и есть свое тело, но лично я его не встречала.

– Здесь Бориса тоже не было?

– Был, почему… До января этого года.

– А в январе – что?

– Десять ножевых, из них девять смертельных. Какие-то ублюдки… А он бы нам так пригодился! Он в этом дальше всех продвинулся. Даже открыл что-то насчет структуры слоев… Если б он дожил до марта, Немаляев с Шибановым обеспечили бы охрану. Месяца три не дотянул, обидно…

– А кем он тут был?

– Ты не поверишь, но он чистил ботинки. На углу Большой Молчановки и Трубниковского переулка. В трущобах, где проститутки и наркотой чуть не в магазинах торгуют. Борис им чистил ботинки!

– Отчего ж не поверить? – Мухин потупился и поиграл недоеденным бутербродом. – В мире столько дерьма, что каждому по телеге хватит… А ты чем занимаешься? Если не секрет. Ты же сознательно туда переместилась, где тебя убили.

– Ну, до того как убили, я многое успела. Например, выяснила, что Бориса там тоже нет. И еще кое-что выяснила… но это информация для Шибанова.

– Значит, по ходу дела и на спецуру подрабатываем, так?

– Так, – безмятежно подтвердила она. – А за какие ковриги местное ГБ будет с нас пылинки сдувать? За голые обещания? Шибанов перекинутый, и он понимает, что проект эвакуации в безопасный слой – это пока только мечта. Шибанов живет не будущим, а настоящим. По-моему, он прав.

В коридоре хлопнула дверь, и на кухню, шаркая шлепанцами, вошел Константин.

– Где? – спросил он.

Людмила двинула к нему пузырек тетратрамала и, торопливо подойдя к раковине, налила стакан воды.

Константин, морщась, принял таблетку и обнял женщину – скорее формально, лишь для того, чтоб обозначить свою собственность. Жест предназначался, ясно, для Виктора.

– Сан Саныч спит, Сапёр опять надолго, – сказал Константин. – А вы тут чего?..

– Ладно, – молвил Мухин. – И я пойду.

Он вернулся к себе в комнату и, присев перед телевизором, распахнул дверцы тумбочки. На узких полках рядами стояли металлические пеналы. Он взял один из середины и, раскрутив, вытряхнул ампулу. Стекляшка была с кольцевой насечкой – Виктор сломал ее легко, двумя пальцами.

Опять провалиться, умереть и через четыре часа воскреснуть – как минимум с головной болью. Съесть таблетку с длинным названием, покурить, позавтракать и опять умереть. Такая вот программа…

Мухин разгрыз оболочку и высыпал сладкий порошок прямо на язык. После горького кофе это вроде бы имело какой-то смысл.

Глава 9

Новый слой возник плавно. Во время перехода Виктор ощутил какую-то неуловимую паузу, но зафиксировать сам момент выбора он по-прежнему не мог. Просто обнаружил себя дожевывающим жесткое мясо и произносящим дурацкий тост.

– Так о чем я?..

Мухин выплюнул жилы и огляделся по сторонам. Кроме него и жены… Насти, что ли?.. ну да, Насти, кажется… Кроме него и Насти за столом сидели еще две пары – два небритых субъекта в линялых футболках и две дородных дамы в одинаковых сарафанах модели «выкидывать жалко, на даче сгодится». Супруга была в таком же.

Стол они поставили за домом, между юных яблонек, и, воткнув по углам две лопаты, приладили на них переносные лампы. В мангале, умиротворенно потрескивая и пуская дымки, доходили остатки углей. Большая Медведица, единственное знакомое созвездие, что-то черпала своим ковшом из темного хвойного леса. Виктор понял, что давно не смотрел на небо, и опечалился.

– Витя, мы ждем! – поторопил один из мужчин.

– Ждем! Ждем! – поддержали женщины.

И дам, и субъектов Мухин смутно припоминал, хотя не без усилий: он был здорово пьян.

– Водка уже кипит!

– Ага… Ну, значит, чтоб не кипела, – сказал он, опрокидывая в себя рюмку.

– Чтоб всегда была холодненькая! – радостно отозвались мужики и, едва выпив, разлили по новой.

– Я следующую пропущу, – предупредил Мухин.

– Как это? Ты чего?!

– Да что-то голова сегодня…

– Витюш?.. – с тревогой молвила жена. – Опять, да?

– Что «опять»?

– Ну, помутнение. Как вчера, да?

– А что вчера?

Он сосредоточился и сфокусировал взгляд на супруге. Примерно такой он ее и представлял: крашеная блондинка весьма средней внешности, вся в мелких родинках. Рассмотреть ее подробней в сумерках было трудно, но это и не требовалось – он уже вспомнил.

– Витя! Не отрывайся от коллектива!

– Не обращайте внимания. Так что вчера?.. – спросил он у жены.

– Мама по телефону сказала, ты в шесть вечера выехал, а сюда приехал только утром. Где целую ночь пропадал – неизвестно, я тут вся извелась… Погоди!.. Я ведь тебе это уже рассказывала! Опять, да?!

Последнюю фразу Настя произнесла чуть не криком, и за столом напряженно затихли. Магнитофон на траве еле слышно пролепетал: «…об это каменное сердце суки подколодной…»

Мухин почувствовал, что резко трезвеет.

Зоолог… Он снова был зоологом. Или ботаником, как выразился Константин… Не важно. Пётр, этот бритоголовый в черных штанах, пальнул в него из «Стечкина» – где-то в самом центре, на полпути от Кремля к Христу Спасителю. И сейчас он мертв… И он должен лежать в узком холодильнике, на поддоне из нержавейки.

– Что с тобой, Витюш? – спросила жена.

– Всё нормально.

– Тебе снилось, что тебя убили, но это же хорошо. Я в календаре прочитала…

– Откуда ты знаешь?

– Ты сам говорил… Витюш, пойдем спать, а? Второй час уже. Господа, мы отваливаем, – объявила она.

– Да посидите еще! Что вы в самом деле? Это просто свинство! – загомонили сотрапезники.

– Всё, всё, до завтра. Пока, ребята! Мы пойдем.

Настя попыталась приподнять Виктора с раскладной табуретки, но он прекрасно справился сам. Какой-то хмель в нем еще оставался, однако передвигаться это не мешало. Мухин уверенно вышел на дорогу и направился к своему участку. Жена, слегка покачиваясь, шла позади.

– Ну как, оклемался? – она догнала его у калитки и преградила путь. – Это воздух. Кислород. Он на мозг влияет. И еще кой на что…

Супруга потянулась сразу двумя руками: левой – к шее, правой – куда-то вниз. Виктору стало тошно, но отталкивать жену он постеснялся.

– Нет… не влияет, – сказала она.

Он заметил, что брюки на нем уже расстегнуты, и, мягко отстранив ее ладонь, вошел в дом.

– Как ты не романтичен, – усмехнулась Настя.

– Паршиво мне… – бросил Мухин.

– То тебе нормально, то тебе паршиво!.. Я начинаю догадываться, где ты мотался и что у тебя там за провалы в памяти…

– Дура. Я бы это сделал умнее.

– Ну всё, всё, не будем ссориться.

Жена сдернула с кровати покрывало – у нее это получилось как-то торжественно – и взялась за полы сарафана.

– Или в баню?.. – спросила она.

– Что «в баню»? – обозлился Мухин. – Она же не достроена!

– Эх, проза жизни… Надо быть более изобретательным, Витюша. А то я даже и приревновать-то не могу. Кому ты нужен, чурбан? Ну всё, всё… Слушай, тебе бы к врачу показаться. Да нет, не к этому, а который память проверяет. Есть такой врач? Вот. Надо выяснить и показаться… Ой, у меня же для тебя сюрприз!

Супруга, скинув шлепанцы, выбежала из комнаты. Виктор сунул руки в карманы и неуютно, как на вокзале, присел на кровать. Напротив темнел дээспэшными дверцами привезенный из Москвы шкаф. Стена за ним была не обшита – этого Мухин не видел, но он это знал. Когда покупали вагонку, просчитались на четверть куба, и в двух комнатах пришлось оставить по дыре. Потом купили еще, но рабочие уже уехали, а Мухин в строительстве был не силен. В итоге доски до сих пор гнили за сараем. В этой комнате рубероид закрыли шкафом, в другой – прицепили старый ковер. Настя всё подбивала Виктора его снять, положить на пол и, как она выражалась, «покататься». Мухину всегда было лень. Без ковра обходились…

В форточке висел огрызок луны, застилавший комнату бледными сумерками. Виктор продолжал держать руки в карманах, словно боялся обо что-то испачкаться, и всё не мог сообразить, каким образом он здесь оказался. Он хотел убраться из этого слоя немедленно, и убрался бы – если б только знал как. Кроме единственного варианта – уничтожить тело, ничего здравого на ум не приходило, и от этой бессмысленности Мухин раздражался всё больше.

– Покатаемся? – неожиданно сказали сзади, и он вздрогнул.

Жена включила свет, и он вздрогнул еще раз.

– Ну что же ты? Посмотрел бы хоть…

Мухин обернулся. Настя стояла в голубенькой ночной рубашке. Прямо над ней вокруг голой лампочки крутилась какая-то летучая мелочь, среди этого роя выделялся чудовищно крупный мотылек с красными разводами на крыльях.

– Ты, как всегда, невнимателен…

Виктор снова посмотрел на супругу. Сквозь тонкую ткань внизу живота просвечивали ровные, как меха на баяне, складки. Под самой нижней, вероятно, оно и находилось – «лоно страсти».

– У меня новый пеньюар! – возмущенно сказала Настя. – ты, чурбан…

– Ага… – брякнул Мухин. – Я сейчас приду.

– Ты куда?!

– Покурю.

– Здесь кури, ты чего?..

– На воздухе, чтоб с кислородом… – замямлил он, протискиваясь к двери.

– Только не долго, – наказала супруга.

– Конечно…

Похлопав по бушлату на крючке, Мухин разыскал пачку «Винстона» и вышел на крыльцо. Его удивляло даже не то, что с этой секс-бомбой он «катался» уже пять лет. Всякое в жизни бывает… До свадьбы он ее целый год окучивал! Как говорила сама половина – «завоевывал», хотя это она должна была его завоевывать, а Виктор еще подумал бы, стоит ли он такого большого счастья. Получается, стоит…

Он спустился по трем скрипучим ступенькам и, давя какую-то ботву, пошел к качелям. Найдя на ощупь скамейку, Мухин сунул в рот сигарету и выругался – ни спичек, ни зажигалки он не взял.

Возле уха что-то щелкнуло, и в темноте вспыхнул красный огонек – кроме него, Виктор ничего не видел.

– Спасибо, – сказал он, прикуривая и невольно ожидая удара.

Это вряд ли были соседи, – судя по возгласам, они еще пировали, а кто-то другой ночью по чужому участку шляться не станет. Кроме воров, разумеется.

Мухин затянулся, огонек погас, а удара так и не последовало. Странно, но его это не обрадовало и не огорчило. Ему было всё равно.

– Пожалуйста, Витя, – ответили рядом.

Голос показался знакомым.

– Какими судьбами? – спросил Мухин, еще не вполне разобравшись, с кем говорит.

– Быстро ты меняешься. Молодец. – Человек вынырнул из тени, и на его макушке засияла луна.

– Пётр?!

– Вот ты уже и не боишься. А если боишься, то не так сильно. Вчера я тебе пушку показал, так ты чуть не обделался. А сегодня… Прошли-то всего сутки, ствол у меня с собой, но тебе уже не очень страшно, правда?

– Как я здесь?.. Ты же меня убил.

– Я?! – изумился Пётр. – На хрен надо?.. Тебя и без моей помощи грохнут, и много раз. Я только так, чтоб ты пороху нюхнул. А ты сознание потерял прямо в тачке. Ну и всё, а я по делам пошел.

– То есть я тут не умер… Тогда каким макаром?..

– Витю-уша-а! – раздалось из дома. – Витюша, ну хватит там!

– Иду! – энергично отозвался он.

– Ё-о-о! – протянул Пётр. – Тебя что же, перекинуло? Сюда?!

– Я случайно вернулся.

– Случайно – это с таблеточкой, так? – Пётр наклонил голову, и в темноте остались одни только глаза – лукавые, прищуренные.

– Я перед тобой отчитываться не обязан.

– Это верно. Пока не дашь объявление про вишневый пирог, я тебе не начальник.

– Я и не дам, – заявил Мухин.

– А это мы еще посмотрим. В той компании ты скоренько разочаруешься, помяни мое слово.

– Ну сколько же можно? – рявкнула Настя.

– Благоверная? – поинтересовался Пётр. – Строгая она у тебя. Небось, житья никакого нет. Хочешь, я ее застрелю?

– Чего?!

– А чего?.. Глушитель у меня есть, сделаем чисто. Не хочешь?

Виктор взглянул на светящееся окно, на балахон с грудями и молча повел Петра к своей «девятке».

– Я тоже на колесах, не пешком же из Москвы притопал, – сказал тот.

– Какая разница?

– Мои пошире будут. Пойдем.

Он бесшумно сиганул через забор, Виктор прошел в калитку – щеколда звякнула, и соседская собака залилась хриплым лаем. Пётр осуждающе поцокал и указал на выезд.

– Машина за воротами, сюда мы не полезли.

– «Вы»?

– С ребятами моими познакомишься. Они ничего… Людей не очень любят, но это у них от тяжелой жизни.

Виктор, стараясь не шуршать, тащился за Петром. Из каждых пяти фонарей горел только один, но глаза уже привыкли, и Мухин без труда различал всё ту же черную куртку. Даже в грубых ботинках Пётр ступал намного тише – Виктору почему-то то и дело подворачивались под ноги камешки и пивные крышки.

Пройдя по лесной дороге метров сто, Пётр свистнул, и из кустов выкатился тяжелый «Лэндкрузер».

– Поцарапаете, – озадаченно промолвил Мухин.

– На новый поменяем. Всё тлен, а уж колеса-то… Привыкай к этому, Витя.

Пётр открыл заднюю дверь, и в желтом свете лампочки Мухин разглядел еще двоих. Тот, что сидел справа от водителя, был молод, черняв и скуласт. На его длинной шее особо выделялся острый кадык.

– Ренат…

Кадыкастый протянул руку, при этом он сделал массу каких-то ненужных движений – можно было подумать, что весь его организм, вплоть до ногтей, разрывается от зуда.

Второй не представился. Мухин лишь заметил, что водителю, как и Ренату, не больше двадцати пяти. Приборная доска подсвечивала его лицо зеленоватым, и выглядел он если не демонически, то достаточно люто.

– Куда поедем-то? – осведомился Виктор.

– Щас в дебри тебя завезем и глаза напильником выколем, – сказал Ренат. Говорил он торопливо и с избыточной мимикой.

«Парню к врачу бы сходить», – подумал Мухин.

– Это шутка, – предупредил Пётр.

– А почему напильником? – спросил Виктор.

– Так почетно же! Я, Ренат Зайнуллин, буду первый, кто завалил президента!

– Ты про Кеннеди ничего не слыхал?

– Из винтаря – любой дурак. А я напильником! Круто.

– Круто, – согласился Мухин. – Только я пока не президент.

– Ну да, ну да, – весело закивал Ренат. – А то мы не в курсе!

– Постойте-ка… Это я?…

– Ты, ты, – подтвердил Пётр. – Они тебе даже не сказали? Вот же друзья-товарищи…

– Я – президент?! – не поверил Виктор.

– Только не у нас, а в Америке. Тоже ничего… Годится?

– Годится… – проронил он.

Джип выехал на шоссе и помчался к Москве. Небо потихоньку светлело – до солнца было еще далеко, но звезды уже погасли. Лишь низко над деревьями, в розовом мареве наступающего жаркого дня сверкала последняя точка.

– Значит, ты думал, что я тебя здесь того… – сказал Пётр.

– А что я мог подумать? Меня же отсюда выкинуло. Ты ведь и собирался меня убить…

– Пугал, – отмахнулся он.

– Так где я сейчас нахожусь?

– Странный вопрос. Сейчас – здесь, где же еще?

– Если я тут не умер, то почему я попал туда… Где я живу-то?

– Да нигде мы не живем… Скоро таблеточка твоя кончится, тогда и посмотрим.

– А вы как же?..

– Мы люрики хаваем, – сказал Ренат. – Дозу регулировать можно, и отходняков не бывает.

– Люрики?.. Это что такое?

– Цикломезотрамин. От него настроение сильно повышается.

– Понятно…

– У вас драйвер из гэбэшного спецсредства выделен, а у нас из этого, – пояснил Пётр.

– Молодцы… – сказал Мухин. – Так я действительно президент Америки?

– Натуральный. Костик тебя по всем слоям искал. И по всем слоям отстреливал.

– Зачем?

– Чтобы найти тебя… Не вообще Витю Мухина, а именно тебя, то есть того, кто способен сознательно перемещаться. Ты ведь постоянно где-то погибаешь, ну, не ты лично, а твои отражения, тоже некие Вити Мухины. Из них всех только ты один перекинутый. Косте повезло, что он на тебя напоролся, мог бы до старости Мухиных истреблять…

– Ты сам-то это видел? В смысле, меня. В Белом доме.

– Я видел, – ответил Ренат. – Не близко, а по ящику.

– Близко его к президенту не подпустят, особенно с напильником, – засмеялся Пётр. – Только ты там не Мухин, а Шустрофф.

– Шустров? – воскликнул Виктор. – Это девичья фамилия матери…

– И лет тебе там больше, – сказал Ренат. – Вроде сорок. Но всё равно молодой. Тебя там любят. «Анкл Шуст» называют.

– Матушка твоя в посольстве работала. – Пётр достал сигарету и выбросил пустую пачку в окно. – Потом матушка забеременела от какого-то технического сотрудника, скорее всего – гэбиста, других там и не было. Пока могла, скрывала, а как пузо выросло – попросила политического убежища. Тогда всем давали. И родился ты, Витя, под флагом наиболее вероятного противника. Уже американцем родился.

– А что это за слой? Там… там нормально?

– Везде нормально, где нас нет! – сказал Ренат. – Хотел я как-то в вашу Америку съездить… Не пустили, гады, паяльник им в жопу! Пришел в посольство, честь по чести, а они…

– Хорошо там или плохо, тебе надо у Сапёра справиться, – сказал Пётр. – Это его вотчина, он в том слое колдует. И Шибанову местечко обещали, и банкиру вашему, Макарову, а как же! Сан Саныч к любому ключик подберет. Тебя-то на что купили? На безысходку? На беспросветность, да? Ёпрст, мир гибнет!!! Кто спасет?! Сан Саныч спасет, душка Немаляев.

– Спасатель! – заржал Ренат.

– В одном слое он до того наспасался, что пришлось ему в Эквадор линять. Там его местное ЧК и почикало. А похоронили знаешь где? Возле Гитлера, как отца и сына. Памятник ему поставили не такой шикарный, Адольфу-то на золотой обелиск все ваши неонаци скидывались. В смысле, американские. Но у Сан Саныча тоже ничего, эффектный. С вертолета километров за десять видать. Раз в год толпа собирается – не к нему, а к Гитлеру, но они же рядом. Как факелы ночью зажгут – красотища!..

На шоссе окончательно рассвело, и водитель выключил фары. Приборная панель тоже погасла, и его лицо из нежно-зеленоватого превратилось в землистое. Все черты были крупные, рубленые. Мухину почему-то показалось, что извилины у него в голове такие же – мясистые и ровные.

– Ты только не подумай, что я конкурентов оговариваю, – произнес Пётр после паузы.

– Не подумай! – поддакнул Ренат.

– Какие они мне конкуренты? Утописты, мелочь…

– Веселая семейка, маму их в костер! – высказался Ренат.

– Какая еще семейка? – нахмурился Виктор.

– Ну, дядя с племянницей. А этот в зятья ему набивается. Костя.

– Да кому в зятья-то?

– К Немаляеву, к кому!

– Людмила – племянница Сан Саныча? – сообразил наконец Мухин.

– Ты и этого не знаешь?! Да тебя там за Буратино держат…

– Убили-то вы ее зачем?

– Кого? – спросил Пётр. При этом Ренат неловко подвигал шеей, точно был в рубашке с крахмальным воротничком, и, уставившись в окно, принялся там что-то озадаченно пересчитывать.

– Ренатик! – позвал Пётр.

– Ну так… – буркнул тот. – Ну сделал, сделал, да!.. Сделал, что теперь?.. Убил, да. Надо было, и убил… И всё.

– Ренатик!.. – грозно повторил Пётр.

– Всё культурно, по-джентльменски. Бля буду.

– Я же тебе велел…

– Мешала она мне, ясно?! – перебил Ренат. – Она этого нашла, химика вонючего, как его…

– Пушина? – подсказал Пётр.

– Ну да, Пушкина… Я сам его искал, а она первая… А после Люсиных допросов ловить уже нечего.

– Надо было побыстрее дергаться.

– Да на фиг он нам сдался, этот Пушкин, маму его!..

– Знаешь, как бензин из нефти получают? Как самогон из браги. А Пушин какой-то там порошочек изобрел… И он был мне нужен! – Пётр треснул кулаком по колену. – Но раз ты пустой вернулся…

– Она его ликвидировала. Успела, зараза! А я – ее. Да нормально, всё по-честному! Я соглашения не нарушал. Одним выстрелом, у меня больше-то и не было. В левую сиську, как договаривались, а то…

Его голос внезапно пропал. Ренат продолжал раскрывать рот, но слова до Виктора не доходили. Еще через секунду Мухин с ужасом обнаружил, что не слышит вообще ничего – ни звука.

Ренат нарисовал в воздухе какую-то фигуру и, хлопнув в ладоши, забился затылком о подголовник. Водитель отвлекся от дороги и что-то быстро проартикулировал. Даже мрачный Пётр позволил себе улыбнуться – видимо, Ренат сказал что-то до крайности остроумное.

О том, что он оглох, Мухин и не думал. Это была совсем другая тишина, слитая с постепенной потерей зрения, обоняния, ориентации – с потерей тела как такового.

До сих пор его выдавливало только после смерти или во всяком случае в бессознательном состоянии. Теперь он видел, как это происходит, когда просто кончается таблетка. Скверно это происходит. Единственное, что его утешало, – он всё же здесь не останется. Хотя что, собственно, в этом хорошего, Виктор так и не понял. Не успел.

Глава 10

Он не ботаник… Тьфу… не зоолог. Ну и ладно…

Мухин перекатился на бок и открыл один глаз. Кремовые стены качались и плыли, вместе с ними плыл телевизор, кондиционер и пустой гардероб. Даже кровать, на которой он лежал, казалась неустойчивой, словно он был на маленьком корабле.

Испытывать пол Виктор не отважился. До тумбочки он добирался ползком – еще хуже, чем на четвереньках, по крайней мере, медленней. Приступов тошноты не было, – больше ничего положительного о своем самочувствии Мухин сказать не мог, все остальные ощущения были сугубо отрицательными.

Он заставил себя распахнуть дверцу и взять новый пенал.

Не замечать головной боли… Не зацикливаться на ней, не принимать ее в расчет. Ее нет – ни боли, ни головы…

Ух-х-х…

Это смахивало на суицид – лежать на животе посреди комнаты, загибаться от шибановской капсулы и разгрызать зубами стекляшку, чтобы принять вторую.

Он должен… должен вернуться в тот слой и дослушать Петра. Даже если это вранье. Кто еще расскажет про его президентство? Про могилу Немаляева в Эквадоре? Он обязан это знать, иначе как верить? Как тогда им всем верить?.. Ухм-м…

Залезть обратно на кровать Мухин и не пытался. Угол с отвисшим матрасом виделся с пола преградой не только непреодолимой, но и опасной. Виктор испугался, что лишнее усилие разбудит тошноту, и решил не рисковать.

Он не помнил момента, когда отключился, точнее – не зафиксировал его в памяти. Но всё, что было после, казалось гораздо реальней, чем сама жизнь.

Виктор парил – это был именно полет, ничто иное. Внизу разворачивалась бесконечная струна с бесконечным количеством страниц. Мухин понимал, что всему есть предел, и слоям-страницам тоже, но пересчитать их не смогли бы все перекинутые мира. Их было так же много – полулюдей-полупризраков, выдавленных в чужой слой, но не забывших родины, однако лишь единицы осознали себя и научились с этим жить.

Мухин обескураженно наблюдал за перебегающими листами и силился отыскать среди них тот, что был ему нужен. Как?.. Они ничем не отличались…

Выше… или нет?.. Да, пожалуй, выше… Выше он отметил чье-то присутствие, чье-то физически ощутимое внимание. Кто-то следил за ним сверху – без злорадства, но и без сострадания.

Мухин выдержал еще секунду этого невидимого взгляда – ничего не изменилось, но теперь он уже не сомневался: за ним наблюдают.

– Борис?.. Ты Борис? Где ты? Помоги мне… помоги, прошу!..

Никто не ответил, но веер на мгновение застыл, и из него лениво откинулся один лист. Мухин его узнал. Действительно узнал, хотя и не представлял, по каким признакам. Лист выделялся – это всё, что было доступно его пониманию. Это был тот самый слой, куда он стремился.

– Старайся… перейти… в мегатранс… – прозвучало в мозгу, но уже под конец, когда Виктор почти обрел новую плоть. Он даже не понял, действительно ли что-то услышал или это были его грезы. Мухину хотелось думать, что он опять общался с Борисом, но мешало дурацкое слово «мегатранс». Оно смахивало на имя робота из японского мультикомикса и было чересчур легковесным.

– …да что за беда! – взмолился Ренат. – Не веришь – спроси у кого хочешь! Вот у этого спроси, если он знает! А то с немаляевскими стрелку забьем, только я предупреждаю: глупо будешь выглядеть, Петя! Глупо и несолидно. Уронишь себя – потом не поднимешь.

Пётр уставился на Мухина.

– А?.. – спросил он.

– Что «а»?

– Ты что, Витя, глухой? Мы о чем тут спорим-то?

– Не тормози! – прикрикнул Ренат. – Скажи, как всё было.

– Вы про Люду?..

– Ты где был-то? Ты… а-а-а! – протянул Пётр. – Поня-атно… Я сразу и не понял… Значит, этот слой – не твой.

– Да, похоже, я в другом прописан, – ответил Мухин.

– Вторую таблетку сожрал? Худо тебе будет, Витька!

– А что здесь было? Пока я… отсутствовал. Что я делал?

– Да ничего особенного. Вот когда Костика туда-сюда кидало… когда мы с ним еще друзьями были… так вот, когда его кидало, он прямо с ума сходил. Вторая личность возвращалась на место и давай: «Ой, меня похи-итили!.. Ой, отпусти-ите!..»

– Мы его на такой случай к батарее пристегивали. А кормушку – пластырем! – поделился Ренат. – Он с собой и пластырь, и браслеты везде таскал, как сердечник – валидол. Мы ему еще апельсины под нос совали. Как он дергался! Умора…

– Зачем апельсины? – не понял Мухин.

– Не любит он их. Он от них чешется.

– А ты вроде нормально… – сказал Пётр. – Притих, да и всё. Я решил, что ты слушаешь.

Виктор задумался. Параллельную жизнь в теле ботаника он помнил весьма обрывочно или, точнее, – схематично, но последние несколько минут восстановил достаточно легко. Эти воспоминания – как полз к тумбочке и как сидел в незнакомой машине – были для него равны, разделить их на «свое» и «чужое» вряд ли удалось бы.

Сейчас ему уже казалось, что он это делал одновременно – и кусал ампулу зубами Мухина-оператора, и трясся от страха Витюши-ботаника.

А страх Витюша испытывал – будь здоров! Потому и помалкивал, что даже спросить не решался – где он, с кем он и куда это его везут. Что же еще должен чувствовать простой человек, непонятным образом очутившийся в «Лэндкрузере» в компании с такими типами, как Ренат и Пётр? Это в кино они, простые, враз делаются непростыми: находят под сиденьем чью-то брошенную заточку, элементарно втыкают ее в главаря, ну а мелкота бандитская, стало быть, разбегается самостоятельно. Ботаник же ничего под сиденьем не искал, а только с дрожью ждал минуты, когда ему объявят, сколько и в какой срок он должен уплатить. За что – это уж вопрос пятый. Это у владельцев «Лэндкрузера» не заржавеет.

Вместе с Витюшиным страхом Мухин на удивление легко вспомнил и каждую реплику двух неприятных пассажиров неопознанного джипа. Лысый – тот, что находился рядом с ним, – очень дотошно выяснял подробности происшествия с некой Людмилой, а курчавый хмырь на переднем сидении клялся всеми матерными словами и постоянно апеллировал к какому-то джентльменскому соглашению.

– Ну скажи ты!.. – обратился к нему Ренат. – Никто ее не истязал, не мучил. Никто не подержался даже! Благороднейше завели во дворик и кокнули. Какие тут претензии?! Всё по этим… по морально-этическим понятиям.

– Так было? – свирепо спросил Пётр.

– Так, так, – подтвердил Виктор. – Одежда не тронута, лицо в порядке. У Людмилы шрам был, но ему уже год как минимум.

– Ты пацан реальный! – обрадовался Ренат. – Твое слово недорого стоит, но где правда – там правда.

– Только я не пойму, что это у вас за понятия такие, – сказал Мухин. – Женщину убили… по соглашению. По какому соглашению-то?

– По джентльменскому, – отозвался Пётр. – Иногда приходится… Что поделать? Дико, да? Но лучше так, чем позволить Ренатику подкатить к тебе с набором напильников… Ты же ему тогда всё расскажешь.

– Расска-ажешь! – заверил кадыкастый.

– Ну. А потом ты его начнешь ловить – тоже с напильниками или уж как фантазия сработает… И будем друг за другом гоняться. Зачем это нужно?

– Странная у вас какая-то мораль получается…

– Нет у нас никакой морали, – искренне произнес Пётр. – Нет, и быть не может. Откуда ей взяться? Вся мораль держится на страхе смерти и на априорной ценности жизни. Выходит – на суевериях. Ты ведь пушки моей не боишься уже, так? И Людмилу на твоих глазах убили. Ну и что? Кстати, привет ей от меня передавай… – он пошарил по карманам, но вспомнил, что сигареты кончились, и раздосадованно крякнул. – А если фундамента не существует, если его размыло давно? Что тогда? Нету ее, морали. Сплошное недоразумение.

– Остаются же какие-то абсолютные категории…

– Ну-ка перечисли! Затрудняисси? Вот и я затрудняюсь… Я Костика за последний год два раза убил, а он меня – три. Значит, «три-два» в его пользу. Или в мою?.. Или так: его вина передо мной к моей вине перед ним соотносится как три к двум. А завтра я его опять мочкану, и счет сравняется. Тебя-то он вообще раз двадцать завалил, так что если ты его, допустим, живьем сожжешь, он даже губки надуть не в праве… Чего же здесь абсолютного?

– Не знаю, – сказал Виктор. – Но так тоже не бывает.

– А ты придумай, как бывает. Глядишь, я и соглашусь.

– Тв-вари! – выдавил Ренат, косясь в боковое зеркало.

Мухин обернулся и увидел широкий милицейский «Форд» с включенной мигалкой. Приблизившись, «Форд» коротко тявкнул сиреной. Одновременно что-то пролаял мегафон – текста никто не разобрал, но смысл был ясен.

– Ренатик… – обреченно сказал Пётр.

– Готов уже!

За широкой спинкой клацнул затвор. Виктор снова посмотрел назад – метрах в пятистах, раздувая утренний туман, по пустому шоссе неслась колонна дальнобойщиков.

– Не газуй! – бросил Ренат водителю. – Не в догонялки играем.

– Может, им денег дать? – предложил тот.

– Им хозяин тачки больше обещал. И Петя здесь уже в розыске. У нас столько нет, чтоб за всё расплатиться.

– Смешное у нас положение, – сказал Пётр. – Мы для них вроде как волшебники, чуть ли не боги, а общаться с ними можем только на их языке. Они от своих ценностей и установок никогда не откажутся. Наши чудеса им не нужны, наши заботы для них – бред сумасшедшего. Как будто мы и правда уже не люди… А отличаемся от них всего-то тем, что помним лишнее, но это не преодолеть никогда… Ренат, чего канителишься? Москва уже скоро.

Кадыкастый высунулся в окно и, вскинув автомат на левое плечо, дал серию коротких очередей. Виктор отстраненно наблюдал за тем, как лобовое стекло милицейского «Форда» покрылось дырками и стало матовым от трещин, как колеса резко вывернулись под сорок пять градусов, и машина, не изменив направления, споткнулась, взлетела в воздух и рухнула на крышу. «Форд» продолжал ехать за ними – вертясь волчком, рассыпая оранжевые искры и всё не останавливаясь, точно асфальт был намылен. Крыша полностью вдавилась в салон, образовав прямую линию от капота до багажника, отчего машина стала напоминать лодку. Каких бы касок и бронежилетов ее пассажиры не надели, это едва ли могло им помочь.

– Вот теперь жми, – приказал Пётр.

Джип, негромко, но мощно урча мотором, начал разгоняться. Скорость в нем почти не ощущалась, но по тому, как Виктора вдавило в сиденье, он мог догадываться, что за несколько секунд «Лэндкрузер» достиг не менее двухсот.

Разбитый «Форд» скрылся за горкой, фургоны, ехавшие следом, тоже отстали. Дорога впереди была свободна, а милицейских постов не предвиделось до самой кольцевой, и если какие-то затруднения всё же возникнут – Мухин не сомневался, Ренат снова будет стрелять.

На обочине вдруг мелькнула овальная тень, и машину обогнал вертолет. Он летел так низко, что при желании можно было не только сосчитать заклепки на сером днище, но и прочесть трафаретные надписи на маленьких люках.

– Капут… – молвил Ренат.

– Так, слушать сюда! – торопливо сказал Пётр. – Воевать не будем, шоссе уже перекрыли. Сейчас в лесок, и расходимся. Оружие не брать, сразу в город не идти. Обойдем к югу, авось на всех въездах патруль не поставят. Но и не тянуть! Надо успеть до конца транса. В машины не садиться, даже если кто пригласит. Ты понял, Ренатик?!

– Да понял, понял…

– На кольцевой автобусы какие-то ходят, но лучше – пешком. Постарайтесь удержаться, вы мне здесь еще пригодитесь. Ну а если повяжут – тогда уж сами думайте. У меня в этом слое больше никого, на помощь не рассчитывайте. Всё!

Водитель ударил по тормозам, и Пётр с Ренатом, на ходу распахнув двери, сиганули в придорожную канаву. Мухин обогнул джип и, спрыгнув с насыпи, устремился к деревьям. В этом месте лес как назло отступил, и до него было метров пятьдесят по неимоверно пересеченной местности.

Трава цеплялась за ноги, перед лицом тут же закружилось облачко каких-то насекомых, и Виктор проклял всю живую природу вместе с неживой. Чуть левее, матерясь и тяжело дыша, скакал по кочкам водитель. Пётр уже подбегал к высоким кустам, Ренат и вовсе успел скрыться – при высадке они выиграли секунды три, но сейчас именно этих секунд Виктору и не хватало.

Из-за крон снова возник вертолет и, оглашая окрестности ревом, завис над «Лэндкрузером». Мухин поднажал и, обдирая плечи, ворвался в спутанный колтун подлеска. Впереди, против ожиданий, оказалась не чаща, а искусственная посадка, прозрачная и узкая. За ней светлела поляна высохшего болотца, дальше начинался настоящий лес, но до него было еще метров сто. Вертолет поднялся выше и медленно переместился, теперь он был над самой головой. Виктор подумал, что если рискнет рвануть через болото, то снайпер ментам не понадобится.

Он прижался к тонкой осине и замер – вертолет тоже завис в одной точке. Сейчас Мухин дорого заплатил бы за то, чтоб узнать, видно ли его сверху.

– На тебе майка белая, – раздался рядом голос Петра.

Виктор повел глазами – никого.

– За деревом я, – Пётр щелкнул пальцами, и Мухин его наконец разглядел. Оказывается, черная одежда давала преимущества не только ночью.

– Я думал, ты уже ушел…

– Куда там! Полянка-то в самый раз для стрелка. Здорово мы с остановкой подгадали… Варианты такие: либо вперед, по болоту, либо назад, через дорогу. С той стороны погуще должно быть. Еще можно пройти по лесопосадке, но это опасно.

– Почему? – спросил водитель. Он был тоже неподалеку – присел, как женщина, под тремя рябинками.

– Тьфу ты, собрались! – прошипел Пётр. – Я же приказал рассредоточиться. Ренат, и ты здесь?.. Ренат!..

Тот не откликнулся, вместо него заговорил водитель:

– Вдоль дороги идти – самое нормальное. А на открытое место я не полезу. Они сверху шмальнут – хоть ты грибником прикинься, хоть кем.

– Дубина! Спецназ на лес кидать не будут, он по шоссе приедет. Им за тобой даже ходить не придется, если ты у дороги застрянешь.

– А так – шмальнут, – упрямо повторил водитель. – Макушку твою увидят, и кобздец! Как в тире.

– Дурак ты…

– Дурак – не дурак, а я пойду. Там же встречаемся?

– Там же… Он у нас оптимист, – сказал Пётр после того, как водитель, ломая сучки, двинулся к городу.

– Что думаешь, убьют нас? – осторожно спросил Виктор.

– Зря ты вернулся. Шизика твоего мы бы где-нибудь на станции выбросили, он бы им даже как свидетель не сгодился. А теперь соучастие… При нашей статье – пахнет пожизненным. «Анлимитед», как Ренатик выражается. Обгадили мы Витюше-подкаблучнику всю его фартовую биографию.

– Что за статья-то? – поинтересовался Мухин. – Разбой?

– Ха, разбой… Статейка у нас, Витя, ужасная. От слова «ужас» происходит.

– Терроризм?!

– Ни амнистий, ни условно-досрочного – никаких тебе ништяков. Однозначно «крытка», срок от пятнадцати. Если на волю и выйдешь, то старый, фиксатый и синий от наколок.

«А в ШИЗО нет телевизора…» – вспомнил к чему-то Мухин. Любил Витюша блатные песни. Романтики, что ли, ему не хватало? Сглазил, идиот…

– Пётр, ты Бориса знаешь? – спросил он неожиданно.

– Черных? Кто ж его не знает… А ты-то где с ним познакомился? Или так, по слухам?

– Что-то среднее. Я с ним общался, когда… ну, как это…

– Ясно. Повезло тебе. Вот Ренат сколько его не ищет – без толку.

– Ты не в курсе, как Борис ко всему этому относится?

– К чему «к этому»?

– Ну… ко всем вашим делам.

– По-моему, Борису до фонаря. Он у нас небожитель, его исключительно проблемы мироздания волнуют. Всё, что мельче Вселенной, не замечает принципиально.

– Ты то же самое про ментов говорил…

– В смысле?..

– Про серость людскую, про то, что обычный человек понять нас не может. А мы так же Бориса не понимаем…

– Толковый ты мужик, Витя. Только разговор этот не ко времени затеял… Что там у нас? Вроде на облет пошел…

Мухин задрал голову. Вертолет, чуть наклонившись, начал удаляться. Гул винтов понемногу стихал.

– Он нас сторожил, а видеть – не видел, – сказал Пётр. – Будет круги над тачкой описывать. Или сейчас уйдем, или никогда. Ты как хочешь, а я через дорогу. После договорим.

– Значит, выживем?

– Обязательно. Только не здесь. Здесь-то, конечно, вряд ли…

Он отклеился от дерева и дружески ткнул Мухина кулаком. Виктор, не отрываясь, смотрел ему в спину – сознавал, что теряет драгоценные секунды, но всё смотрел и никак не мог отвернуться.

Конец ознакомительного фрагмента.