Глава 1
Осознание потери. Поиск смысла. Жизнь продолжается
В жизни Церкви часто бывают ситуации, когда ей в лице своих проповедников и пастырей нужно смирять паству – там, где люди вышли за рамки дозволенного и не понимают ожидающих их опасностей, неестественности положения. А есть ситуации, когда, наоборот, нужно утешить, как свидетельствует пророк Исаия: Утешайте, утешайте народ Мой, говорит Бог ваш (Ис. 40: 1).
Книга, которую вы сейчас держите в руках, – это попытка обратиться к людям со словом утешения. Не ко всем людям вообще, а в первую очередь к родителям, у которых произошла большая потеря. Хотелось бы «очистить вином и помазать елеем» рану сердца, как в притче о милосердном самарянине[1]. Полностью исцелить ее не получится, она лишь затянется, шрам останется на всю жизнь. Но сейчас мы со страхом, робко все же попытаемся смягчить сердца женщин, потерявших детей, не важно – больших, маленьких или вовсе не увидевших свет.
Мы не будем, дорогие сестры[2], учить вас «сверху вниз», как бы с кафедры, но просто постараемся поговорить с вами и надеемся, что разговор состоится понятный и полезный. Так что, если угодно, отправляйтесь с нами в путешествие по страницам этой книги.
– Почему женщине, потерявшей ребенка, после возвращения из роддома так сложно вернуться к нормальной жизни и общаться с близкими?
– После грехопадения жизнь полна смертью, если быть честным, смертью пахнет воздух. Но мы этого не замечаем до времени, потому что наше обоняние забито запахами кухни, парфюмерии, выхлопных газов, иногда запахом хвойного леса – многими запахами. На самом деле воздух жизни пахнет смертью потому, что человек поражен смертью. Смерть сопутствует военным конфликтам, бытовым преступлениям, происходит от несчастных случаев и, безусловно, в связи с болезнями (не теми, что бывают от старости, а теми, что называют Божией волей, которые мы до конца понять не можем). И когда обоняние человека вдруг поражается этим резким запахом смерти, как нашатырем, он приходит в чувство, как после потери сознания, – сильный запах пробивает обоняние. Так, очевидно, и сильная скорбь пробивает наше обоняние, чтобы мы слышали не только приятные запахи, но понимали жизнь в ее объемности и сложности.
После любого тяжелого потрясения человек выпадает из привычного ритма жизни и не может найти себя в тех ситуациях, в том окружении, в которых раньше чувствовал себя привычно. Я думаю, что не только потеря ребенка, но целый перечень бед делают невозможной прежнюю жизнь. И наверное, было бы правильным понять, что ситуаций, аналогичных твоей, в жизни много. Человеку важно почувствовать, что он не один в своем страдании. Непреодоленное страдание способно сделать человека эгоистичным. Из страдания есть несколько выходов: в эгоизм и озлобленность, что приводят в тупик или к пониманию важной мысли, что весь мир страдает, что здесь вообще не место наслаждений и непрестанных удовольствий, страдание растворено в нашем мире как некий неизвлекаемый до конца ингредиент.
Люди, пережившие потрясение и чувствующие себя чужими среди других, могут относиться к следующим категориям: вернувшиеся с войны и переживающие посттравматический синдром; вернувшиеся из тюрьмы, из мест заключения, часто за время их отсутствия в мире многое поменялось; пережившие распад семьи, развод, не желая того. Бывает, что брак распался по обоюдному согласию, но один из супругов все еще продолжает любить другого, один выходит из ЗАГСа с удовольствием, а второй всем сердцем жалеет о разрушившемся супружестве и травмирован своим новым статусом. Подобных ситуаций, когда человек не знает, как жить дальше, очень много. Беда, в которую попадают женщины, потерявшие детей, – одна из таких тяжелых бед, ставящих перед человеком множество сложнейших вопросов, она перечеркивает будущее, заставляет пересматривать прошлое, и привычные схемы здесь уже не работают. Это состояние не может быстро пройти. Человеку нужно заново привыкать к существованию в обычном мире с другими людьми, не пережившими того же, и ответить на вопрос: «Как мне дальше с этим жить?»
– Когда женщина узнает, что беременна, у нее постепенно возникает ожидание счастья, причем это происходит при каждой беременности, особенно когда ребеночек начинает впервые шевелиться. Многим удается наладить какой-то диалог с младенцем, пока он в утробе. Возникают мечты, какой он будет, каким вырастет. То есть мама настраивается на будущую счастливую жизнь. И вдруг всего, что представлялось, не происходит, а происходит совсем противоположное. Тогда переживание кризиса приводит женщину к полному обездвиживанию, в том числе физическому. Ей очень тяжело, и она сама себе не может помочь. Врачи-гинекологи говорят, что к психологам такие женщины не идут.
– Куда идут эти женщины?
– В том-то и дело, что они никуда не идут. Обычная их позиция: «Мне нужен мой ребенок, а не консультация психолога. Я сама все понимаю».
– Конечно, понимает такая женщина далеко не все. Но ее состояние вполне объяснимо. Происходят физические изменения: организм настраивается на кормление, на будущую заботу о новорожденном. Весь строй жизни получает некую специфическую направленность. И вдруг этот строй ломается. Похожее происходит при аборте. Но там действует злая человеческая воля – желание прервать беременность. Организм настроился на одно, а злая воля человеческая обрушила все это, и организм бунтует, ведь процессы в нем круто повернули в другую сторону. Это сродни какой-то своеобразной пытке. Я думаю, что мужчина адекватно осознать то, что происходит с женщиной, потерявшей ребенка, не может и женщина, не переживавшая ничего подобного, также, наверное, понять до конца этого не сможет.
– Чаще всего мужчина говорит, что это – проблема женщины и его не касается.
– Конечно, это неправильно. Это не проблема только женщины. Но все же хорошо, если она найдет себе собеседника в лице другой женщины, пережившей ту же потерю. Люди, имеющие сходные проблемы, способны выслушать друг друга и понять без подробных объяснений. Однако и мужчина, отец неродившегося ребенка, может чувствовать нечто подобное. Он не способен физически пережить потерю ребенка, но психологически и сердечно переживание потери ему доступно. Разумеется, страдание не может быть вынужденно-волевым, мужчине не нужно убеждать себя: «Я должен страдать вместе с ней». Нет, человек страдает неконтролируемо. Потеря ребенка – горе двоих.
– Что касается переживания горя мужчинами, в редком, идеальном случае он сострадает женщине и через сострадание сам реабилитируется. В основном, по моим наблюдениям, мужчины пьют, либо делают вид, что все нормально, ничего не случилось, либо ищут виноватых. Существует статистика, что когда рождается ребенок-инвалид, то 50 % мужчин уходят из семьи. Мне кажется, что в основном реакция современных мужчин – отстранение.
– Получается, мужчины в ситуации потери оказываются на голову ниже и слабее? В горе мужчина становится закрыт, лукав, убегает от проблемы в сторону или совсем оставляет женщину одну с проблемой?
– Это обобщенная картина, конечно. Женщина, находясь в горе, не видит зачастую того, что у нее разрушается семья. Она настолько углублена в себя, что у нее нет возможности посмотреть вокруг.
– Мне кажется, что несколько легче пережить трагедию потери ребенка человеку, у которого уже есть дети или какие-то другие серьезные обязательства в жизни, например больная мать на руках. Тогда жизненные трудности не позволяют полностью отдаться горю и даже помогают его преодолению. Великое горе требует одиночества, хочется скрыться куда-то, спрятаться, больно выходить на люди, улыбаться или здороваться. Человеку, переживающему потерю, мир кажется каким-то оскорблением. Все вокруг продолжают жить так, как будто ничего не произошло: ходить на работу, растить детей. И здесь к страдающему человеку могут приходить мысли: «Ну почему у них есть, а у меня нет?» Это – уже предосудительная зависть.
Есть очень древнее мудрое правило: в самой большой беде или трауре человек не должен надолго удаляться от общества, пребывание в беспрерывном состоянии тоски и печали влечет за собой разрушение личности скорбящего. Нужно общаться с остальными людьми, превозмогая боль и, конечно, отсеивая ненужные, задевающие за живое темы.
– Женщине, потерявшей ребенка, приходится показывать всему миру, как много для нее значит эта потеря, как сильно она любила своего малыша. И многие из них внушают себе, что они должны теперь страдать и саморазрушаться, чтобы все видели, насколько для нее эта потеря серьезна. Женщина думает, что теперь она не имеет права наладить свою жизнь и быть счастливой.
– Для страдающего человека действительно страшно то, что мир продолжает заниматься чепухой, что, например, мужчин продолжает интересовать футбол, а женщин – тряпки, что по телевизору опять показывают какую-то чушь. У него самого в комнате висят фотографии любимых актеров, которые сегодня выглядят оскорбительно, и он начинает снимать со стен их улыбающиеся лица, потому что сейчас ему совсем не смешно. Происходит серьезное переосмысление жизни: «Неужели все продолжается по-старому, когда у меня по-старому продолжаться не может?» Вспомните картину, изображающую гибель Икара[3]. Его крылья растопило солнце, он падает и разбивается о воду, а в это время мир вокруг продолжает жить своей жизнью – люди работают, погонщик гонит скот, пахарь идет за плугом, и никто даже не поворачивается к погибающему человеку. Совершается какая-то фантастическая трагедия, от которой замирают небо и земля, но не цивилизация – люди продолжают трудиться, любить, развлекаться. И это оскорбительное зрелище дает нам очень важное знание.
Знание, которое приходит к человеку в день его собственной смерти: природа безучастна, солнце по-прежнему льет свой свет на мир, листва зеленеет и птицы снова вьют гнезда, когда человек уходит из этого мира. Человек всю жизнь живет с неким тайным ощущением, что именно он – центр Вселенной: я очень важный и нужный, без меня мир не полон, я драгоценен и такого другого нет. Это очень верное ощущение, только надо правильно им распорядиться. Человек будет ужасно удивлен, когда вдруг покалечится или станет умирать, а мир даже не «помашет ему вслед ручкой». Поэтому о своем одиночестве в горе и смерти лучше узнать заранее.
Личная беда показывает нам подлинное лицо окружающего мира. По большому счету, ему до нас нет дела. До нас нет дела никому, кроме Одного Существа на свете – Господа Бога. Все остальные могут улыбаться нам и здороваться при встрече, не вникая в наш ответ на вопрос: «Как у тебя дела?» И пока нам не больно, мы сами так живем. Разве мы очень интересуемся, у кого какие проблемы или кто чем болен? Мы тоже автоматически спрашиваем: «Как твои дела?» – и идем дальше, не выслушав ответа. Может быть, другой хотел нам рассказать, что у него беда: «Мои дела плохи… Ты меня спросил, как дела, так я тебе сейчас расскажу…» А спросившему на самом деле не интересно, вопрос был делом этикета. И люди отправились дальше по своим делам.
Так мы и живем. Мы все так живем. А как мы почувствуем, что так жить – великая фальшь? Что должно дать человеку ощущение великой фальши окружающей жизни? Личная боль. Эта боль может быть разной, повторяю. Речь идет не только о потере ребенка. Можно говорить, например, о заболевании уже имеющегося ребенка, когда мать выходит из больницы, где она провела бессонную ночь над кроватью своего малолетнего дитя в послеоперационной палате. У нее в голове тревожно бьются мысли: «Выживет – не выживет?», «Что еще нужно?», «Где взять денег на лекарства?» и др. А на улице она видит улыбающийся мир, едущие машины, рекламу. Эту пошлую рекламу, которую мы с интересом рассматриваем, когда ничего не болит, и которая оскорбляет, когда у нас вдруг что-то случится.
Кто-то из философов, кажется, Артур Шопенгауэр[4], говорил, что веселящийся мир – это непрестанная пощечина для скорбящих людей. Но когда мы веселы, сыты и здоровы, разве станем слушать об этом? Представьте, например, что мы на пике житейского успеха, работаем в хорошем месте, зарабатываем серьезные деньги, позволяющие иметь все, что нам хочется. И вот мы в хорошем отеле, в благоприятное время года лежим на пляже с вкусным коктейлем в бокале. И вдруг кто-нибудь заговорил бы с нами о том, что в это самое время кого-то оперируют; кто-то лежит на смертном одре, а кто-то скорбит об умерших; есть такие, кто расстается, их любовь сломалась; у кого-то родился ребенок-калека; вот кто-то из-за долгов вынужден уехать на заработки, а у другого нет иного выхода, кроме как продать собственную почку. И вообще, есть миллионы людей, скорбящих непомерно. Мы же, услышав такое, лежа в шезлонге, скроим такую рожу, что молоко скиснет. Зачем нам об этом рассказывают? Нам мешают наслаждаться жизнью.
Так поступит большинство людей, безбожно живущих, до момента наступления личной боли. И только ключ личной боли открывает двери сердца к состраданию. Только этот ключ. Но и здесь человек может начать искать виноватых – ведь мир несправедлив. Можно обидеться на «скорую помощь», которая опоздала, на врача, поставившего неверный диагноз, на мужа, принявшего алкоголь в ночь зачатия, на себя, конечно, что не все предусмотрела, и, в конце концов, на Господа Бога, потому что мир сотворен Им весьма несправедливо, как нам кажется. И можно надумать себе такое печальное мировоззрение, чтобы с ним в обиженном состоянии прожить оставшуюся жизнь. В том, чтобы чувствовать себя обиженным, есть некое мазохистское удовольствие. Можно безнаказанно и свободно на всех обижаться. Детям эта эмоция хорошо известна, они с наслаждением обижаются друг на друга. Затем в подростковом возрасте подобные чувства становятся болезненнее и страшнее, дети сначала дружат до самозабвения, а потом превращаются во врагов и с упоением враждуют. Но и взрослый человек тоже может с удовольствием обижаться на весь мир. Ведь можно уже ничего хорошего от мира не ждать и позволить себе быть циничным: «У меня беда, а мир такой ужасный, такая страшная жизнь…» Соскальзывание в обиду на всех – это очень легкий путь, и, к сожалению, его выбирает множество людей, когда-то переживших личное горе.
Гораздо тяжелее, но благороднее подняться над своей бедой и понять, что в такой же беде находились и находятся множество людей; хорошо бы найти кого-то из них, чтобы поговорить с ними. А уж потом можно было бы и помогать таким людям, но это уж совсем высоко и красиво, это возможно позже. Для начала стоит осознать, что ты не один в такой ситуации, при всей твоей уникальности, таких, как ты, много. Нельзя замыкаться в своей беде, нужно выходить из беды наружу. Этим спасается твоя личность, и самым неожиданным образом можно быть полезным окружающим.
При всей остроте боли все же есть место философским вопросам. Человек ищет смысл, он задается вопросами: в чем смысл этой боли? в чем смысл происшедшего?
Смыслов несколько. Один из них, может быть, не главный – это операция на сердце с целью спасения самого сердца. Сердце одето в эгоизм, оно хочет переживать только свое личное счастье, а скорби разрезают его пополам и этим спасают от черствости. А.П. Чехову принадлежит высказывание о том, что у двери дома каждого счастливого человека должен стоять кто-то с молоточком и регулярно стучать в дверь. Этот стук напомнит хозяину дома, что в то время, когда он счастлив, огромное число людей несчастны по-своему[5].
Беспамятство о несчастных – это грех. Грех думать только о себе, и грех не помнить о том, что многим другим плохо. Часто кроме как личной болью в здоровую память человек вернуться не может. Поэтому, при всей тяжести обсуждаемого нами горя, в нем есть какая-то терапия. То есть в нем есть нечто кардиотерапевтическое, в духовном смысле слова, что-то, служащее к исцелению сердца. Есть такая поговорка: «За одного битого двух небитых дают». То есть битый дорог, битый важен, у битого появляется опыт, его на мишуру не купишь. И женщина с порванным сердцем и выплаканными глазами уже знает, что такое жизнь, знает, что в ней есть боль, невосполнимые потери и что, несмотря на это, жизнь продолжается и ежедневно открывает человеку новые пути и новые возможности.
Сам факт продолжения жизни – он же о чем-то говорит? Ведь можно было просто от горя умереть, но нет, не умирает человек. Человеку на самом деле трудно умереть. Кажется: все, больше жить не могу, такое горе, что сейчас умру. А жизнь продолжается. Бывает и наоборот: человек поскользнулся, упал и не дышит. Но чаще люди сами себя разлагают, уничтожают, убивают, а все никак не самоуничтожатся,
все живут и живут. Если Бог не разрешит человеку умереть, то его в огне не сожжешь и в воде не утопишь.
Раз жизнь продолжается, значит, нужно знать для чего. У жизни есть смысл. Другое дело, что, может быть, мы не думаем об этом, или думать не хотим, или не умеем, или нам страшно думать об этом. Но факт продолжения жизни говорит о многом. У тебя была скорбь, от которой ты чуть не умер, однако жизнь твоя не закончилась, она продолжается, очевидно, в этом есть какой-то особый смысл. Теперь ты что-то должен. То есть жизнь после пережитого потрясения проходит под знаком слова «должен»: что я должен? что я должна? И возникает новый конфликт – с нашим бытовым сознанием. Ведь обычно кажется, что я никому ничего не должен (не должна). Ну, может быть, маме что-то, а может – папе. А кому еще? Никому. А тут вдруг какие-то еще обстоятельства появляются, будто бы я чего-то кому-то должен. Что же я должен? Что же я должна? Попробуйте поставить перед собой такие задачи:
• Постараться выздороветь, укрепиться физически, психически и снова попытаться родить.
• Поддержать того, кто находится в такой же беде. Время залечит, немного притупит остроту боли, ты станешь способна понимать тех, кто находится в острой ее фазе, и сможешь им помочь.
• Посмотреть по-другому на окружающий мир.
• Нужно выбросить что-то суетное из своей жизни. Скорби могущественным образом вырывают из жизни все, недостойное ее. Например, если ты до выкидыша позволяла себе ходить раз в месяц в ночные клубы, то после случившегося ты не захочешь этого делать. Боль обнажает перед тобой суету и бессмысленность многих прежних привычек и занятий. После пролитых слез просто невозможно развлекаться со случайными знакомыми и бездумно плясать.
И это нормально, пусть жизнь поменяется, причем в лучшую сторону. Постарайся стать внимательней, рассудительней, сострадательней – это нравственный итог скорби. «Что было не так? Что из моего прошлого послужило причиной моих нынешних бед?» – это неизбежные вопросы любого страдающего человека, это попытка покаянного анализа прожитого. Ответов может быть много, все люди разные, но сам вопрос закономерен. Повторю, пережитая боль, хочешь ты этого или не хочешь, призвана сделать тебя мудрее. Мудрость стариков ведь не только в прошедших годах, в механически прожитом времени, она накоплена опытом различных пережитых состояний, именно он делает человека мудрым. Опыт складывается из переживания боли и радости, путь его приобретения не бывает безболезненным. Поэтому стоит внести в ситуацию острой боли такую доминанту, такую мысль: «Мне очень плохо сейчас, но я продолжаю жить потому, что я что-то должна сделать еще.
Что же я должна сделать? Однозначно сейчас мне надо постараться жить лучше, чем я жила до сих пор. В этом мире мне есть чем заняться, здесь много интересного и много проблем, решением каких-то из них я могу заняться».
– А можно подробнее разъяснить, почему я должна теперь жить лучше?
– Мне кажется, что человек, как существо не просто разумное, но и нравственное, всю жизнь ходит «среди трех сосен»: хорошо – плохо, виноват – не виноват, должен – не должен. Он чувствует моральную ответственность за события, происходящие в его жизни. И выводы из них чаще всего такого рода: «Это мне в награду за то-то, а это – в наказание за то-то». Я думаю, что это правильные мысли, хотя и не охватывающие всего спектра жизненных коллизий. Мы способны связывать между собой события нашей жизни, давая им при этом нравственную оценку. Забивая гвоздь и ударяя молотком по пальцам, мы вправе думать: «Вот тебе за то, что ты час назад на жену накричал». Это довольно упрощенный пример, но подобные цепи событий тянутся через всю нашу жизнь, однако память работает только на коротких отрезках. И часто за грех, совершенный пять лет назад, ты «получаешь по голове» только сегодня. Грех уже забылся, и непонятно, за что свалилось такое несчастье. Именно сильная душевная боль, во много раз превышающая физическую боль прищемленного пальца, способна обострить чувства души, и тогда мы уже склонны делать серьезный анализ своей жизни. Бывает, люди приходят первый раз на исповедь, и вот тогда они начинают ворошить свою жизнь, пытаются искать нравственные связи в общей картине своей жизни. Вероятно, линии, которые они проведут, и цепи, в которые свяжут разные поступки, создадут не очень верный образ, человек может ошибаться в оценках, но тем не менее такая исповедь – это уже яркая попытка определить причины и следствия событий своей жизни с точки зрения нравственности. Благодаря этому человек понимает: чтобы быть счастливым, надо жить лучше, чтобы иметь право на счастье, нужно самому исправляться.
Эта мысль, это чувство возникают в человеке как-то незаметно. Можно интуитивно ощутить его в себе, но даже слов не суметь подобрать, чтобы сформулировать. «Я хочу быть счастливым, – говорит человек, – я хочу иметь право на счастье». И возникает ощущение, что это право на счастье должно быть заработано, я обязан сделать что-то, чтобы получить что-то. В каком-то смысле это уже разговор перед лицом Божиим, по умолчанию возникает фигура Того, от Кого подается тебе благо, фигура Хозяина законов нравственности. То есть в беде человек начинает нравственно мыслить. Скептиков и атеистов в больницах в разы меньше, чем на пляжах. В сложных ситуациях люди смолкают и суровеют, но при этом способны понимать больше и лучше, нежели в период сытости или бездумного веселья. Это связано с тем, что в экстремальных ситуациях непременно входят в жизнь нравственные категории.
Боль утраты – это не физическая боль, тело уже может перестать болеть, но душа болит. Человек знает, что физическая боль легче, чем душевная. Боль утраты гораздо более сильная, чем болезнь телесная, при том что не знаешь, что, собственно, болит – ведь не болит же ни один из органов тела. Через боль проявляются какие-то другие органы, о существовании которых человек вдруг узнает: орган веры, орган совести. Отсутствие реакции нервной системы на боль есть признак смерти. А с боли жизнь начинается. Как ребенок приходит в мир? Криком. Он не с хохотом рождается. Он бы мог расправлять свои легкие, смеясь. С точки зрения дыхательной динамики, может быть, хохот не далеко ушел от крика. Но, рождаясь, люди плачут, а не смеются.
Итак, нравственная боль действует парадоксально. Она особенная – таблетку никакую не примешь и болит что-то такое, что не пощупаешь. И человек вдруг узнает о себе что-то очень важное. Оказывается, у него внутри есть что-то, что способно так болезненно реагировать на горе.
– Когда женщина с тяжелым чувством потери возвращается из роддома, члены ее семьи, особенно если они не ходят в церковь, по большей части глубоко не задумываются над происшедшим, как она, и уж тем более не обсуждают это горе между собой. В семье все растеряны, потому что они ждали, что она родит, за чем последуют соответствующие изменения. А у несостоявшейся матери внутри творится нечто необъяснимое, что сложно облечь в слова. Наладить контакт с родными крайне сложно в этой ситуации. Они начинают делать нелепые, на взгляд женщины, вещи. Родственники пытаются выказать свое сочувствие, говоря: «Ну, родишь еще…» или «Ах, как тебе плохо!» Но никто не знает, как ей плохо, поэтому любые утешения на бытовом уровне кажутся примитивными и ничтожными.
– Да, родственники невольно подвергают скорбящую женщину душевной пытке.
В такой ситуации общение, как правило, ранит человека. Люди часто не столько грубы, сколько примитивны в своих попытках помочь и посочувствовать. Случается, что чужое горе служит лишь поводом для рассказа о самом себе. «Соболезнующий» начинает вспоминать: «А вот у меня тоже…» И тех, кто подвергается этой пытке, можно только пожалеть. В этой ситуации нужно вести как можно меньше разговоров. Лишних разговоров горюющий человек и так терпеть не захочет. Но ему нужен тот, кто поймет, с кем можно даже просто помолчать. Конфуцию[6] принадлежат такие слова: «Силками пользуются при ловле зайцев. Поймав зайца, забывают про силки. Слова используют для выражения мысли. Постигнув смысл, забывают про слова. Где бы найти мне забывшего про слова – он тот, с кем я хочу поговорить!» Полезнее помолчать вместе с тем, кто понимает тебя, потому что пережил подобное.
Женщине, потерявшей ребенка, простительна резкость в отношении тех, кто попытается проникнуть в ее душу, не снимая сапог. Думаю, если она скажет: «Оставьте меня!» – ее поймут. Если женщина будет вести себя несколько более резко, чем обычно, и молчать тогда, когда прежде говорила, если будет удаляться от общения там, где она раньше оставалась в компании, уверен, ей это простится. И новая модель поведения может сохраниться у нее как на время скорби, так и навсегда. Отныне она в определенной мере свободна от человеческих условностей. Горе – это фактор некоей свободы: «Вы знаете, что у меня в душе непонятно что творится. Мне плохо, оставьте меня». Отныне она может вести себя так даже с очень близкими людьми.
Мы угнетены условностями: необходимостью присутствия в общественных местах, правилами формальной вежливости, бытовыми ритуалами. Часто за этикеткой нет самой этики: «Здрасте, как хорошо, что вы пришли, мы так рады вас видеть…» – это все давно изъязвило нам мозг и душу. Но вот когда мне плохо, я приобретаю свободу от этой пошлости. Я встаю и ухожу. И все понимают и за спиной говорят: «Тихо, она потеряла ребенка».
– Что, женщина может даже не брать, к примеру, трубку телефона?
– Конечно. Она может делать то, что чувствует, что ей надо делать в данный момент. Мы сейчас говорим о терапевтическом приеме, с помощью которого человек сохраняет себя, переставая играть в условности. Я думаю, что любая личная боль – это фактор личной свободы.
Например, все идут на корпоратив, а я не иду, наконец-то я не иду, первый раз в жизни я не иду на этот ваш корпоратив и в жизни больше не пойду. Все ринулись поздравлять Ивана Ивановича с днем рождения, собирают деньги на подарок. Деньги я сдам, конечно, но я имею право не участвовать в этом пустом веселье с моим разорванным сердцем. Понимаете? Такая свобода от условностей – великое приобретение для человека, перенесшего страдания.
– То, что Вы описываете, – проявление силы и смелости в поступках. Но после потери ребенка ты находишься в состоянии бессилия. Бессилие – вот тотально переживаемое состояние, в котором ты выходишь из роддома после потери ребенка. Если у тебя появляется возможность свободы – прекрасно! Это уже первый шаг из состояния беспомощности!
– Конечно, некоторые из окружения могут считать, что нужно вовлечь человека в круговорот жизни, дать ему тем самым возможность расслабиться и, так сказать, забыться. Люди могут такие медвежьи услуги оказывать. Мне кажется, что все-таки более правильным будет в ситуации переживания потери сохранение себя. Высокая скорбь нас в каком-то смысле насыщает. Например, распался брак. В состоянии тоски и потери смыслов человек обретает вкус к одиночеству, чего раньше ему почувствовать не удавалось. Он может бродить в одиночку где-нибудь – по парку или улицам города, может сидеть с книгой допоздна или курить на кухне до рассвета и в этом ощутить больше пользы для души, чем если бы продолжал размениваться на тысячи обязанностей обычной жизни.
Скорбь дает человеку свободу. Мы редко это замечаем.
Скорбящий человек избавлен от фальшивых улыбок. Представьте, что в состоянии скорби вы устраиваетесь на новую работу и вас фотографируют. Смело можете не улыбаться, фотографируйтесь с таким лицом, с каким вам хочется. Конечно, ребенок дороже, чем свобода от диктата социума. Но я говорю о скорби вообще. Мы не выбираем себе скорбь, но боль приходит и освобождает человека.
В состав Библии входит великая книга, эта книга для всех скорбящих – Книга Иова. Это нечто очень тяжелое и громадное, однако не давящее. Эта книга громадна, как облако, но при этом по смыслу легка и воздушна. Пожалуй, ее стоит давать читать всем скорбящим людям. Это книга – для всех времен и на все те случаи, когда невозможно объяснить свалившееся горе и принять происшедшее, когда разум отказывается осознать факт случившегося, он настолько громаден, что остается неосмысленным. Нечто состоялось, но внутри человека нет ответа, понимания, что это такое и как дальше жить. Книга Иова – о неописуемости и парадоксальности страдания, о невозможности проникнуть в его суть. Она о том, что страдания не исчерпываются рациональным объяснением, в них всегда есть Божественная тайна, и надо отказаться от попыток до конца осмыслить страдания. Книга Иова – это ветхозаветная книга, которую можно читать и христианину, и мусульманину, и иудею, и агностику, и атеисту. Она не требует от человека особых усилий, кроме умения читать и скорбящей души.
У Ф.М. Достоевского умер ребенок во младенчестве, он писал, что бывают минуты, которые невозможно перенести, – человек с удовольствием бы умер, но смерть убежала от него. Он страдает даже физически: ему трудно дышать, он не может спать, не хочет есть, жизненные силы в человеке замирают, он худеет, истощается. Но смерть не приходит к нему. Именно тогда писатель брал Книгу Иова и читал.
Мы еще не раз здесь обратимся к этой книге. Там, кстати, говорится, что человек утешается рождением других детей после гибели первых. Да, утешается, хотя совесть говорит: «Ты не смеешь утешиться рождением второго, если умер первый». Ведь первый неповторим, он тоже должен был жить. Разве можно забыть про первого, родив второго? Все равно какая-то часть души должна скорбеть. Но о том, что другие люди говорят о каком-то утешении следующими детьми из своего личного опыта, – над этим стоит задуматься.
Скорби Иова следовали друг за другом. Сначала он потерял имущество – свой скот (волов, овец, ослов и верблюдов) вместе со слугами и домочадцами. Он обнищал на глазах, в сжатые сроки. С ним происходило то, от чего в наши дни кончают с собой миллионеры, когда их постигает банкротство. После этого погибли дети Иова – на них обрушилась крыша дома, в котором они пировали. В один момент погибли все его дети: семь сыновей и три дочери. Когда Иову сообщили обо всем этом, он разодрал на себе одежду и сказал, что он нагим пришел из чрева матери, нагим же и уйдет в землю и ничего с собой не унесет: Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! (Иов 1: 21). Но вскоре приходит новая беда – заболевает проказой сам Иов.
В Книге Иова описана великая война, о которой сам Иов не знал, – идет соперничество дьявола с Богом за душу праведника. Лукавый говорит Богу, что, дескать, знаю я этого Иова – праведный, непорочный, удаляющийся от зла. Но разве он даром хорош? Конечно, ему есть за что Тебя любить, ведь все блага дал ему Ты! А ну-ка, проверим его: если у него все забрать, благословит ли он Тебя? Господь разрешает сатане так поступить с Иовом, Он увеличивает степень свободы дьявола по отношению к этому человеку, но говорит: Вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей (Иов 1: 12). Итак, у Иова погибает имущество, но он благословляет Бога. Тогда дьявол увеличивает степень претензий и забирает детей. Иов благословляет Бога. И вот дьявол пускает в ход последний козырь, он говорит Богу: простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, – благословит ли он Тебя? (Иов 2: 5). Дьявол предполагает, что за кожу, за плоть свою человек отдаст все. И Господь отвечает: вот, он в руке твоей, только душу его сбереги (Иов 2: 6).
Иов заболевает сам, превращается в смердящий живой труп, от темени до подошвы он покрывается струпьями. Еще позавчера его видели великим, богатым, мудрым и благополучным человеком. Слова из его уст ловили, как капающий мед, из его рук принимали хлеб, на него смотрели как на бога и за счастье считали посидеть у его ног. И вдруг этот человек обнищал в секунду, потерял все, стал паршив и гноен, от него отворачивается жена, убегают домочадцы. И он один сидит на мусорной свалке, на гноище. Иов остается верным Богу, но мера страданий превышает его терпение, и он начинает плакать, жаловаться, сетовать. Собственно, почти вся Книга Иова – это книга сетований. Все, что сказано в начале, – это, так сказать, некий пролог. В основном же вся довольно большая книга – это сетования горюющего сердца. Любой сетующий человек в этой книге найдет собственные слова, найдет целую книгу слов, которые в его душе никогда не рождались, но абсолютно созвучны написанному. Что творится сейчас в его душе? Она разрывается на части, каждая ее струна звенит по-своему. Душа разрывается от несказанных слов. Когда человек читает Книгу Иова, он находит вдруг слова, которые сам мог бы сказать, но не сказал, потому что не умеет так говорить. Он никогда не думал, что ночью можно тосковать: «Быстрее бы наступил день», а днем думать: «Когда же придет ночь?» (см.: Иов 7: 4). Не знал, что можно вопить: «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?» (Иов 3: 11). Но вот в Книге Иова все сказано от лица глубоко страдающего человека. Поэтому Книга Иова – незаменимое лекарство для любого человека, переживающего горе. Важно здесь еще заметить, что потеря имущества, конечно, и рядом не стоит с потерей человека. Потеря человека – это гораздо больнее. Но, оказывается, последняя степень боли – личные страдания «твоей кожи», т. е. когда лютый недуг поразит тебя, твои внутренности и ты начнешь гнить и распадаться, тогда даже боль самых близких людей отойдет на второй план. К сожалению, так. Находясь на операционном столе, трудно помнить о чужой боли. В это время твои мысли прикованы к страданиям собственного тела. Последнее испытание человека на прочность – это его собственное остро болящее тело.
В связи с обязанностями священника, я часто бываю на кладбищах и много раз видел, как горько убиваются вдовы по мужу или кто-то еще по кому-то из умерших родственников. А потом, на девятый или сороковой дни, приходя на могилу, помолившись на панихиде, прощаются спокойно и уходят с кладбища домой. Не раз я слышал, как спустя некоторое время вдова говорит покойному мужу: «Ты подожди еще, полежи один пока, не зови меня к себе, не забирай отсюда, я еще внуков подниму. Плохо без тебя, но солнечный свет сладок, я еще пожить хочу. Горько мне без тебя, но жить я хочу больше, чем к тебе идти». И это тоже правда о человеке – сегодняшняя боль не последняя боль, есть кое-что больнее.
Во-первых, дорогая сестра, пусть тебе поможет твоя женская природа, которая умеет плакать. Умение плакать – особый женский дар, и в данном случае это спасительный дар. Плачущие глаза и плачущее сердце способны облегчить наше горе. Находи возможность в тишине и одиночестве выплакать свою душу. Скорбь интимна. Об этом знают даже животные, они всегда прячутся, когда у них что-то болит, чтобы их никто не видел. Когда душа умирает и все внутри болит, нужно выплакивать душу в одиночестве. Не рвать ее, растравливая, а именно выплакивать.
Советую хотя бы на время полюбить одиночество, которого у нас в обычной суетной жизни большой дефицит. Мы не ценим одиночество, не ищем его и убегаем от него в многолюдство. Сегодня, когда пришла беда и нам больно, многолюдства и суеты не хочется. Нужно полюбить пребывание один на один со своей бедой. Помни о том, что Бог смотрит на тебя в это время. Мысль о Боге будет робко и осторожно пробиваться в твое сознание: «Он видит меня, Он слышит меня, Он знает, почему это произошло, Он знает, зачем это случилось. Он потом скажет мне, зачем это. Он потом скажет, за что или для чего». Все скорби наши – всегда за что-то и ради чего-то.
Мысль о присутствии Божием, мысль о том, что Он знает все о тебе, что Он видит твои слезы, а жизнь твоя продолжается по Его воле и благословению, и жизнь еще готовит тебе многое, дай Бог, хорошее, – эта мысль пусть робко пробивается в твое сознание.
Из всех книг, которые стоит в это время читать, назову Книгу Иова. Необходимо найти ее в составе Ветхого Завета и начать ее читать. Если чтение пойдет дальше четвертой-пятой глав и ты сама поймешь, что это нужно тебе, мои советы здесь больше не нужны. Если же чтение не пойдет и ты, прочитав одну-две главы, отложишь книгу, ничего страшного, не насилуй душу, со временем сделай новую попытку.
Приди в храм. Попробуй найти священника или другого церковного человека, который сможет выслушать тебя. Бойся таких, которые дают советы сразу, даже если ты их об этом не просила.
Избегай мирского сострадания и пустых разговоров. Насытившись скорбью в течение одной-двух недель, возвращайся к привычным обязанностям. Делай свою работу внимательно. Не позволяй себя жалеть. Оденься как бы в броню и сохраняй внутреннюю жизнь недоступной для окружающих тебя людей.
Жизнь твоя продолжается, в ней будет еще очень много событий. То, что произошло, – это тяжело перевернутая, но отнюдь не последняя страница книги твоей жизни.
С Богом! Надо жить дальше!