Составитель Е. Гехинский
© Е. Гехинский, составитель, 2018
ISBN 978-5-4493-0294-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Об истории и развитии общества
На мой взгляд, основная цель хорошего правительства состоит в том, чтобы добиться благосостояния народа, а вовсе не в том, чтобы установить некий порядок среди нищих людей.
Никогда не умрёт среди людей убеждение, что негодяям и насильникам, растоптавшим законы, справедливость и честь, во главе государства не место!
Россия – сказочно богатая страна. Только веками управляется она безобразно.
История общества – не сумма случайных слагаемых, не беспорядочное «броуново движение», а закономерный поступательный процесс.
Вся история борьбы человечества с природой и история классовой борьбы были в первую очередь историей борьбы за создание условий удовлетворения материальных потребностей.
Печальная картина! На высочайшей ступени цивилизации девять десятых человечества должно вести самую низкую борьбу дикого или даже животного человека, борьбу с голодом!
Проснитесь, человек бедствует, народ раздавлен несправедливостью.
Самый большой дефицит в мире – это дефицит справедливости.
На протяжении всей истории большинство человечества было слабой стороной, вынужденной защищаться от более сильных групп, подавлявших и эксплуатировавших его.
Несмотря на длящийся веками опыт народного страдания, люди всегда верили, что счастье есть законная норма человеческой жизни, что оно может быть и должно быть обеспечено и гарантировано в самом устройстве общества.
…В действительности правопорядок, по-видимому, развивается на путях борьбы и компромисса. Именно борьба за существование владеет историческим бытом человечества и порождает частную и публичную конкуренцию граждан, классов, партий и государств.
В истории чередуются дневные и ночные эпохи. Эллинистическая эпоха была переходом от дневного света эллинского мира к ночи средневековья. И мы стоим у грани новой ночной эпохи. День новой истории кончается. Рациональный свет её гаснет. Наступает вечер.
История – наставница жизни.
Уроки, почерпнутые из истории, наиболее верно ведут к просвещению и подготовляют к занятию общественными делами, повесть об испытаниях других людей есть вразумительнейшая или единственная наставница, научающая нас мужественно переносить превратности судьбы.
Накопленные на основе исторических трудов знания и понимание причин как успехов, так и неудач других людей приводят к познанию опыта жизни безопасным путём. Ведь это очень хорошо, что мы можем использовать чужие ошибки в качестве поучительных примеров для различных случаев в течение всей нашей жизни и что нам не придётся самим задумываться над тем, как нам следует поступить, а можно будет только подражать тому, что было правильно сделано.
Не знать истории – значит всегда быть ребёнком.
История… расширяет пределы нашего собственного бытия.
Знание истории – интеллектуальный капитал, расширяющий кругозор, делающий человека дальновидным.
История, как всякое самопознание, развивает интеллект. Знание истории, интерес к ней очень важный элемент интеллекта нации.
Следя за необозримой цепью исчезнувших поколений, мы хотим исполнить заповедь древнего оракула – познать самих себя, свои внутренние свойства и силы, чтобы по ним устроить свою земную жизнь. […] Каждый из нас должен быть хоть немного историком, чтобы стать сознательно и добросовестно действующим гражданином.
История – это политика, опрокинутая в прошлое.
История есть политика прошлого, а политика – история настоящего.
История – это наука о прошлом, но чем глубже мы её изучаем, тем яснее становится будущее.
Прошлое полезно, потому что указывает нам пути и средства к дальнейшему развитию.
История повторяется, потому что никто не учит уроков.
История учит даже тех, кто у неё не учится; она проучивает их за невежество и пренебрежение.
Человечество частично вознаграждается за великие бедствия теми великими уроками, которые из них вытекают.
История человечества – это целый безбрежный океан ошибок, на поверхности которых иногда появляются непризнанные истины.
Счастие или несчастие народов, успех или неуспех предприятий, процветание или упадок государств зависят от неизменных законов. Есть круг причин, содействующих правильному развитию, и круг других причин, препятствующих ему. Взаимное действие их управляет ходом и исходом событий.
Социальная игра регулируема, она – место закономерностей.
Путь к человеческому благополучию и согласию лежит через справедливое общественное устройство, верховенство закона.
Переход от варварства к цивилизации, от племенного быта к государственному бытию, от слепых страстей к сознательной нравственно-юридической регуляции жизни даётся нелегко.
Память человечества не слишком-то справедлива. Жестокий, безжалостный, бессердечный правитель угнетает народ, отнимает у него хлеб, свободу и самое жизнь, гонит на войну, душит налогами, гноит на подневольных работах. Народ ненавидит своего мучителя. Наконец восстание, рука заговорщика или просто неисцелимая болезнь избавляет подданных от власти тирана. Все ликуют, счастью нет конца. Но минут годы, умрут обиженные, умрёт их гнев, их ненависть, и историк напишет: «При государе таком-то земля наша была сильна и могущественна, враги трепетали, заслышав боевой клич наших воинов, и ни один город не мог сравниться с нашим красотою храмов и крепостью стен».
…Два величайших произведения (ПЛАТОНА) – «Государство» и «Законы» – свидетельствуют, что одну из главных задач своей жизни он видел в работе по исправлению государственного устройства.
…Всякий новый порядок, виднеющийся на горизонте, который мы хотим постепенно распространить, может быть только длительным и должен быть совершеннее существующего и обязан сохранить значительную часть исторического и традиционного. Всё новое, истинное, освободившись от предрассудков, должно принимать участие в этом длительном процессе. Нет ничего лучше, чем подключение к уже существующим звеньям элементов новизны, способных совершенствоваться.
Полная цивилизация народов и вождей, которые ими руководят, благодетельные изменения в правлении, искоренение недостатков – всё это может быть только результатом работы веков, постоянных усилий человеческого ума, многократного общественного опыта.
Согласно Вечной Идеальной Истории все нации, все народы проходят в своём развитии три эпохи: «Век Богов» – «когда языческие люди думали, что живут под божественным управлением через оракулов»; «Век Героев» – время аристократической республики, когда герои противопоставляют себя плебеям; «Век Людей» – все признают, что они равны по человеческой природе.
Согласно Гоббсу (Томас ГОББС), все люди равны от природы. Однако поскольку они – эгоисты и стремятся не только сохранить собственную свободу, но и подчинить один другого, то возникает ситуация «войны всех против всех». Это делает жизнь «беспросветной, звериной и короткой». В подобном обществе человек человеку – волк. Чтобы выжить в этой войне, люди объединяются, передав полномочия центральной власти. Таким образом, государство предстаёт как результат действия общественного договора. Договор между людьми завершается выбором правителя или верховного органа – от этого зависит форма правления, – который помогает положить конец войне. Поскольку государство отражает желание всех объединившихся, то против него не в силах бороться отдельные люди. Наступает мир.
В каждой социальной структуре главным элементом Монтескьё (Ш. МОНТЕСКЬЁ) считал ту или иную человеческую страсть, которая даёт возможность действовать, чтобы сохранить устойчивое состояние. Для республики характерна добродетель, для монархии – честь, для деспотии – страх. Если та или иная «страсть», или психологический принцип, ослабляется, то эта форма правления рушится. Тем самым Монтескьё устанавливал определённую зависимость между формами правления и психологией народов, что имело под собой важные основания.
Автор (Ш. МОНТЕСКЬЁ) пытался доказать на примере римской империи, что только там, где граждане свободны и независимы, где господствуют республиканские нравы, общество в состоянии успешно развиваться.
Ни один человек не проявлял большей умеренности после победы и большей стойкости в превратностях судьбы. Но все эти отличные качества были омрачены и изуродованы его (Цезаря) неистовым честолюбием, которое увлекло его так далеко, что – как это нетрудно доказать – все его поступки и действия целиком определялись этой страстью. Обуреваемый ею, он для того, чтобы иметь возможность раздавать щедрые дары, превратился в расхитителя государственной собственности; ослеплённый ею, он не постеснялся такой гнусности, как заявить, что самых отпетых и мерзких негодяев, помогавших ему возвыситься, он будет ценить и всячески поощрять ничуть не меньше, нежели самых достойных людей. Опьянённый безмерным тщеславием, он не постеснялся хвастаться перед своими согражданами тем, что ему удалось превратить великую римскую республику в пустой звук, а также заявить, что слова его должны считаться законом; он дошёл до того, что сидя принимал весь состав сената и допускал, чтобы ему поклонялись и оказывали божеские почести. Словом, на мой взгляд, один этот порок загубил в нём самые блестящие и необыкновенные дарования, которыми наделила его природа; этот порок сделал его имя ненавистным для всех порядочных людей тем, что он стремился утвердить свою славу на обломках своего отечества, на разрушении самой цветущей и мощной державы в мире.
…Ответ Статилия Бруту, склонявшему его присоединиться к заговору против Цезаря: замысел этот он нашёл справедливым, но не видел людей, достойных того, чтобы сделать ради них хоть малейшее усилие.
Приверженцем молодого Цезаря (Октавиана) сделался, из ненависти к Антонию, и Цицерон. Брут с гневом писал Цицерону, что он не ярмом самовластия тяготится, а просто выбирает себе господина подобрее.
Предки наши не смирялись и с добрыми господами! Сам я ещё не решил, как действовать дальше, но одно знаю наверное: никогда и ни за что я не буду рабом!
Можно ли мне упрекать судьбу, если я счастливее своих победителей? Да, не только был счастливее вчера или позавчера, но и сегодня счастливее! Я оставляю по себе славу, какой победителям не добыть ни оружием, ни деньгами, ибо никогда не умрёт среди людей убеждение, что негодяям и насильникам, растоптавшим законы, справедливость и честь, во главе государства не место!
Писания Брута неопровержимо доказывают, что это был человек, готовый заплатить за свободу ценою жизни.
Император Диоклетиан начинает собой новую эпоху в Римской империи прежде всего тем, что с его времени императорская власть становится не только de facto, но и de jure неограниченной, абсолютной монархической властью (доминатом). С правлением Диоклетиана окончательно оформилась новая система управления государством: на смену принципату, где император был «первым», пришёл доминат – император стал «господином». Император уже нисколько не разделяет её с сенатом; он сам – источник всякой власти, он выше всех законов; всех обитателей империи, какого бы звания они ни были. Это понятие об императорской власти было перенесено в Византию, а оттуда в Москву, вместе с внешними атрибутами власти (и этикетом) византийского императора, которые, в свою очередь, были заимствованы Диоклетианом от персидского двора.
Следует, по-видимому, изучать памятники античности и именно страшные века римской тирании с их развращёнными нравами, уничтоженной памятью, нарушенными обычаями, нестойкими мировоззрениями, с изгнанной из законов и не находящей себе убежища свободой. Поскольку ничто не охраняло граждан и они сами были не в состоянии себя защитить, человеческая природа была извращена, и государи скорее испытывали терпение неба, чем своих подданных.
Древний Рим, на мой взгляд, проявил больше доблести как в делах мира, так и в делах войны, чем тот учёный Рим, который сам себя погубил.
Время Рима проходило, время евангелия наступало!
Не требуйте от общества сегодня того, на что оно способно только через сотню лет, но стремитесь к лучшему.
Революционный дух, в свою очередь, забегая на несколько столетий вперёд, требовал в XVII столетии того, чего Англия напрасно ещё добивается и в XIX.
Историю сложно ускорить, но людям свойственно нетерпение. […] Под «историческим нетерпением» я понимаю состояние, при котором кажущиеся прогрессивными идеи и реформы насильственно продвигаются в среду, не готовую к восприятию этих идей.
Общественный прогресс существует. В него можно даже поверить, если не стараться втиснуть его в те десятилетия, которые отведены на твою жизнь.
Отвергать прогресс – такая же нелепость, как и отвергать силу падения.
Прогресс – неотъемлемое свойство сознательного развития, которое не прерывалось; это деятельная память и усовершенствование людей общественной жизнью.
Прогресс – это способ человеческого бытия.
Мечтатель часто верно определяет будущее, но он не хочет дожидаться его. Он хочет своими усилиями приблизить его. То, на что природе нужны тысячи лет, он хочет видеть совершённым во время своей жизни.
В средние века существовала общественная система, отвечающая требованиям общественного порядка, и не было никакого централистского, прочно организованного государства.
Способ производства материальной жизни обуславливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке.
Возьмите определённую ступень развития производства, обмена и потребления и вы получите определённый общественный строй, определённую организацию семьи, сословий или классов, – словом, определённое гражданское общество.
Ручная мельница даёт вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница – общество с промышленным капиталистом.
Современный рационализм рассматривал Средние века как мрачный период истории. Подчёркивались отсутствие личной свободы, эксплуатация массы населения незначительным меньшинством, узость взглядов, при которой даже крестьянин из соседней деревни – не говоря уж об иностранце – казался горожанину подозрительным и опасным чужаком, а также всеобщее невежество и власть предрассудков. Вместе с тем Средние века идеализировались. Как правило, это делали реакционные философы, но иногда и прогрессивные критики современного капитализма. Они указывали на чувство солидарности, на подчинённость экономики человеческим нуждам, на прямоту и конкретность человеческих взаимоотношений, наднациональный характер католической церкви и чувство уверенности, которое было свойственно человеку Средних веков. Обе эти картины верны, но каждая становится неверной, если рисовать лишь её, закрывая глаза на другую.
В позднем Средневековье непрерывно росла роль капитала и усиливался антагонизм между социальными группами в городах. Как и всегда в истории, все элементы новой общественной системы развились уже внутри старой.
Рост техники во вторую половину XIX века – одна из величайших революций в истории человечества.
Вся человеческая промышленность есть освобождение из-под власти грубой природы; прогресс же справедливости есть не что иное, как ряд ограничений, которым подвергалась тирания сильного. Как медицина состоит в победе над болезнью, так благо состоит в победе над слепым зверством и необузданными вожделениями человека-зверя. Таким образом, я вижу всегда один и тот же закон: возрастающее освобождение личности, приближение людей к благу, к справедливости, к мудрости.
Прогресс приведёт в конце концов к смягчению нравов: шипы боярышника, пересаженного из сухой почвы в жирную, превращаются в цветы.
Весь прогресс, на который можно надеяться, – это сделать людей несколько менее злыми.
Решающая сила развития общества по пути прогресса – это прогресс знаний.
Движение к прогрессу – на пути к истине и справедливости.
Кто не помнит своего прошлого, обречён пережить его вновь.
…Главное и самое важное – это память об ошибках, позволяющая избегать их. Подлинное богатство человека – это богатство человеческих ошибок, накопленный тысячелетиями жизненный опыт.
Бедные животные начинают новый день, не помня почти ничего из пережитого вчера, и потому их интеллект вынужден обходиться жалкими крохами опыта. Современный тигр таков же, как и шесть тысяч лет назад, потому что каждый тигр должен заново становиться тигром, словно у него и не было предшественников. Напротив, человек благодаря своей способности помнить копит собственное прошлое, владеет им и извлекает из него пользу. Он никогда не окажется первым на Земле человеком – его существование начинается на определённой высоте, на вершине накопленного.
Природа одна управляет всеми действиями животного, тогда как человек и сам в этом участвует как свободно действующее лицо.
Так же как психиатр, сталкиваясь со случаем агрессивной патологии, ищет её причины в прошлой жизни больного, так же и человек, желающий понять причины общественного недуга, вглядывается в десятилетия, предшествующие катастрофе.
Люди не властны над прошлым, но они имеют власть над своим отношением к нему. И это отношение к прошлому определяет их грядущую судьбу.
Разница между философами и историками заключается в том, что первые желают постигнуть, а последние желают перечислить.
История – это философия в примерах.
Уроки истории заключаются в том, что никто не извлекает из истории уроков.
Для невежд уроки истории не существуют.
Настоящее – это суммарно взятое прошлое.
Прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, не умело убрать своих последствий.
Будущее – в настоящем, но будущее – и в прошлом. Это мы создаём его. Если оно плохо, в этом наша вина.
Того, кто не смотрит далеко в будущее, ждут близкие беды.
Каждое поколение делает свой выбор в рамках окна возможностей, которое ему досталось от прошлого.
Время всегда будет уважать и поддерживать то, что крепко, но обратит в прах то, что окажется непрочным.
Все, что отжило, является необходимой пищей для новых видов бытия.
Прошлое легче осудить, чем исправить.
История, как известно, не знает сослагательного наклонения. Любые рассуждения на тему «а что было бы, если бы не произошло того-то и того-то» – не более чем гипотезы, которые никогда не будут ни подтверждены, ни опровергнуты.
История не учительница, а надзирательница, наставница жизни: она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков.
История – настоящий свидетель времён, свет истины, жизнь памяти, учительница жизни, вестник старины.
История – сокровищница наших деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение для настоящего, предостережение для будущего.
Мы обращаемся к истории с вопросами: что было, как было, что предшествовало и что неизбежно следовало…
В истории часто так бывает: незначительное событие влечёт за собой колоссальные потрясения. Достаточно вспомнить примеры американской революции и Первой мировой войны.
Вопреки общепринятому мнению, угадывать будущее – для истории обычная вещь. У Маколея, Токвиля, Конта мы находим эскизы сегодняшнего дня.
История: неизменная пьеса, которую играют всё новые и новые актёры.
В обществе всё живёт в глубокой связи и движется во взаимном, нередко весьма тонком, мимолётном и сразу едва заметном, но глубоком психическом влиянии.
Сколько мифов бродит в человеческих головах со дня сотворения мира! Увлечение одними приводит к открытиям. Фанатичная вера в другие – к трагедиям. Среди последних – миф о якобы легко достижимом счастье и благоденствии при изменении некоторых политических и социальных схем.
Миф определяет сознание.
Человек, живущий во власти мифа, не способен выделить себя из окружающего мира. Свои мысли и чувства он принимает за подлинную, единственно возможную реальность.
История не знает прямой дороги. В ней едва ли меньше провалов, чем восхождений. Природа человеческая несовершенна и в том смысле, что нередко принимает несовершенство за движение к совершенству.
Поскольку ошибаться может и один умный человек, и сто умных людей, и целые народы, иначе говоря, поскольку, по нашему мнению, человеческий род в течение многих веков ошибается в том или ином вопросе, какая может быть у нас уверенность, что он когда-нибудь перестанет ошибаться и что именно в этом веке он не ошибается?
В постоянном напряжении человеческий род движется от одного заблуждения к другому, уже меньшему, заблуждению.
В мучительных раздумьях о судьбах раздираемого противоречиями общества, о причинах невоплощаемости законов Неба в реальной жизни, о несовершенствах человеческой натуры Конфуций пришёл к выводу, что ничего положительного нельзя достичь, если не руководствоваться правильными принципами. В постижении их видел он смысл и собственной деятельности, самой жизни.
Общественный порядок не может установиться там, где всякий человек пользуется безусловным правом беспрестанно оспаривать основные принципы общественной жизни.
Для того чтобы в людях пробудилась жажда деятельности, в них должен сформироваться оптимистический взгляд на мир. Народы, находящиеся на примитивной стадии развития и не выработавшие цельного мировоззрения, не обнаруживают ясно выраженной воли к прогрессу.
Кризис культуры в конечном счёте обусловлен кризисом мировоззрения.
Существуют мировоззрения, утверждающие отрицательное отношение к миру: так индийская мысль ориентировала людей на практическую бездеятельность, жизненную пассивность.
Пессимизм мышления закрывает путь к оптимизму действия.
Мировоззрение, полагающее, что действительность можно преобразовать в соответствии с идеалами, естественным образом трансформируется в волю к прогрессу.
Без идеалов, то есть без определённых хоть сколько-нибудь желаний лучшего, никогда не может получиться никакой хорошей действительности.
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не сумеет,
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой.
Если бы человек не мог представить себе в ярких и законченных картинах будущее, если бы человек не умел мечтать, то ничто бы не заставило его предпринимать ради этого будущего утомительные сооружения, вести упорную борьбу, даже жертвовать жизнью.
Те, кто сравнивает век, в котором им выпало жить, с золотым веком, существующим лишь в нашем воображении, могут рассуждать о вырождении и крахе; но тот, кто хорошо осведомлён о прошлом, никогда не станет отчаиваться по поводу настоящего.
Золотой век никогда не был нынешним веком.
Идеал останется всегда идеалом: человечество может приближаться к нему, никогда его не достигая.
Современные исследователи считают, что утопия необходима для полноты духовной жизни: без неё любая цивилизация обрекает себя на приниженное, прибитое к земле существование. Однако утопия прекрасна пока она витает манящей звездой на горизонте. Нельзя жить без утопии, но невозможно жить по её законам, беспощадно отсекая всё, что им не соответствует. Наш страшной ценой доставшийся опыт ХХ в. – подтверждение тому.
Розовые теории прогресса и совершенного грядущего общества слишком часто на практике вели к жестокости и к понижению уровня человека.
Разочарование в революции, которая лишь сменила одну форму эксплуатации на другую, резкие контрасты между нищетой и богатством, достигшие невиданных размеров в годы Директории, навсегда похоронили надежду Сен-Симона (К. СЕН-СИМОН) на достижение всеобщей гармонии революционным путём. Сен-Симон видит теперь весь смысл своей жизни в создании всеобщей, универсальной науки о человеческом обществе.
Лучшее общественное устройство – это то, которое делает жизнь людей, составляющих большинство общества, наиболее счастливой, предоставляя им максимум средств и возможностей для удовлетворения их важнейших потребностей.
Вот уже две недели я питаюсь хлебом и водой, работаю без огня; я всё продал, вплоть до моей одежды, чтобы оплатить издержки на переписку моих трудов. Страсть к науке и общественному благу, стремление найти способ для прекращения мирным путём страшного кризиса, переживаемого всем европейским обществом, довели меня до такой нужды…
Бывший граф (К. СЕН-СИМОН) куда спокойнее переносил свои материальные невзгоды, чем равнодушие к трудам, которые считал путеводной звездой на пути к счастью человечества. Упорное замалчивание его идей продолжалось.
Золотой век, который слепое предание относило до сих пор к прошлому, находится впереди нас.
Сен-Симон (К. СЕН-СИМОН) был одним из первых мыслителей, кто определил главные черты возникшего индустриального общества. Подвергая критике капиталистическое общество того времени, Сен-Симон говорит, что «оно являет собой воистину картину мира, перевёрнутого вверх ногами», в нём «менее обеспеченные ежедневно лишают себя части необходимых им средств для того, чтобы увеличить излишек крупных собственников».
Алчность купцов не знала пределов. Особенно потрясло Фурье (Франсуа-Мари-Шарль ФУРЬЕ) решение его хозяина сбросить в море 60 000 пудов риса, которые он сгноил в выжидании повышения цен.
Фурье начал размышлять о причинах существующего зла, путях спасения человечества. Он оказался свидетелем того, как на трон политического господства взошла новая общественная сила – буржуазия. Молодой мыслитель делает вывод о том, что возникший буржуазный строй, прославленный философами и экономистами, находится в вопиющем противоречии с целями человеческого существования. Он задумывается о судьбах мира и разрабатывает идею «всемирного единства». […] Весь социально-экономический уклад капитализма, властно вторгавшийся во все уголки Франции, уклад, который не признавал ничего, кроме богатства, разрушал всё ради денег, не мог не возмущать человека, с детства не принимавшего ни зла, ни обмана, ни постыдной спекуляции.
Вина за преступный характер лежит не на индивиде, а на системе, среди которой он воспитался. Уничтожьте обстоятельства, содействующие созданию преступных характеров, – и преступлений больше не будет; замените их обстоятельствами, рассчитанными на создание привычек к порядку, регулярности, воздержанности, труду, – и человек будет обладать этими качествами. Держитесь в своих мероприятиях справедливости, и вы вскоре приобретете полное и безграничное доверие низших сословий.
Капитализм – это удивительная вера в то, что самые безнравственные люди станут творить самые безнравственные дела ради величайшего блага всех остальных.
Империализм родился тогда, когда господствующий в капиталистическом производстве класс наткнулся на национальные преграды своей экономической экспансии.
Смертельная опасность для любой цивилизации, похоже, больше не грозит извне. Природу усмирили, и никакие варвары не угрожают разрушить то, чего они не могут понять, как многие века угрожали Европе монголы. Даже тоталитарные правительства появились изнутри, а не извне нашей цивилизации. Опасность в том, что мировая, всеохватывающая цивилизация может порождать варваров из себя самой, вынуждая миллионы людей жить в условиях, которые, вопреки видимости, суть условия для дикарей.
Сколь устойчивой ни казалась бы нам наша цивилизация, а в ней развиваются уже разрушительные силы. Не в пустынях и лесах, а в городских трущобах и на шоссейных дорогах воспитываются те варвары, которые сделают с нашей цивилизацией то же, что сделали гунны и вандалы с древней.
Гоббс (Т. ГОББС) предвидит и оправдывает превращение отверженных обществом в организованную банду убийц как логический исход из буржуазной моральной философии.
История показывает, что капитализм есть необходимое условие политической свободы. Ясно, что условие это не является достаточным.
Несправедливости в прошлом, как и в настоящем, стали нестерпимыми, когда больше не осталось надежды, что справедливость в конце концов восторжествует.
Без победы социальных инстинктов над эгоистическими невозможно было бы общество. Поэтому уже на самых первых ступенях развития человечества всякая теория, содействующая такому торжеству, должна была приветствоваться как благо.
Экономическая эволюция начинается с разделения труда. Разделение труда даёт человечеству возможность осуществить идею равенства, так как только при дифференцировании профессий каждый может беспрепятственно отдаться своим симпатиям и заниматься тем, к чему он наиболее способен. Специализация труда увеличивает в громадной степени его производительность и открывает человечеству широкую дорогу к накоплению богатства и знания. Но, с другой стороны, разделение труда порабощает рабочего, делает его слепым орудием в руках капиталиста, увеличивает нищету и невежество низших классов народа и предоставляет все блага цивилизации небольшой кучке избранных.
Наибольшее счастье – наибольшему числу людей.
В фильме про молодого Маркса была одна запомнившаяся мне фраза, кажется, речь шла о Вейтлинге: «У него не было пары башмаков, но он думал над тем как сделать человечество более счастливым».
Маркс стремился показать, что капитализм несёт в себе самом семена собственного разрушения. Он утверждал, что капиталисты создают свою прибыль на основе прибавочной стоимости, которую они присваивают за счёт рабочих.
По характеристике Маркса, «капиталистический способ производства покоится на том, что вещественные условия производства в форме собственности на капитал и собственности на землю находятся в руках нерабочих; в то время как масса обладает только личным условием производства – рабочей силой». Этот способ производства основан на беспощадной эксплуатации и присвоении чужого труда.
Марксизм выражал достаточно глубокую, рефлексивную самокритику Запада.
Всякий день обвиняют социалистов, что они сильны только в критике, в обличении зла, в отрицании.
Я вполне принимал марксовскую критику капитализма.
Я хорошо знаю марксизм, критиковал марксистскую философию, но признавал в марксизме и некоторую социальную правду. Я не чувствовал себя вполне легко и свободно, не мог слишком ударять по марксизму, так как всё время чувствовал мир, в отношении которого марксизм был прав.
Общество разделяется на классы – привилегированные и обездоленные, эксплуатирующие и эксплуатируемые, господствующие и угнетённые…
Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма. Все силы старой Европы объединились для священной травли этого призрака. […]
Современная государственная власть – это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии. […]
Буржуазия… не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного «чистогана». […] Она превратила личное достоинство человека в меновую стоимость и поставила на место бесчисленных пожалованных и благоприобретённых свобод одну бессовестную свободу торговли. […]
Буржуазия всё более и более уничтожает раздробленность средств производства, собственности и населения. Она сгустила население, централизовала средства производства, концентрировала собственность в руках немногих. Необходимым следствием этого была политическая централизация. […]
Достаточно указать на торговые кризисы, которые, возвращаясь периодически, всё более и более грозно ставят под вопрос существование всего буржуазного общества. […]
Каким путём преодолевает буржуазия кризисы? С одной стороны, путём вынужденного уничтожения целой массы производительных сил, с другой стороны, путём завоевания новых рынков и более основательной эксплуатации старых. Чем же, следовательно? Тем, что она подготовляет более всесторонние и более сокрушительные кризисы и уменьшает средства противодействия им. […]
Они (рабочие) – рабы не только класса буржуазии, буржуазного государства, ежедневно и ежечасно порабощает их машина, надсмотрщик и прежде всего сам отдельный буржуа-фабрикант. Эта деспотия тем мелочнее, ненавистнее, она тем больше ожесточает, чем откровеннее её целью провозглашается нажива. […]
Наконец, в те периоды, когда классовая борьба приближается к развязке, процесс разложения внутри господствующего класса, внутри всего старого общества принимает такой бурный, такой резкий характер, что небольшая часть господствующего класса отрекается от него и примыкает к революционному классу, к тому классу, которому принадлежит будущее. […]
Буржуазия неспособна оставаться долее господствующим классом общества и навязывать всему обществу условия существования своего класса в качестве регулирующего закона. Она неспособна господствовать, потому что неспособна обеспечить своему рабу даже рабского уровня существования, потому что вынуждена дать ему опуститься до такого положения, когда она сама должна его кормить, вместо того чтобы кормиться за его счёт. Общество не может более жить под её властью, т. е. её жизнь несовместима более с обществом.
Основным условием существования и господства класса буржуазии является накопление богатства в руках частных лиц, образование и увеличение капитала. Условием существования капитала является наёмный труд. […]
Отличительной чертой коммунизма является не отмена собственности вообще, а отмена буржуазной собственности. […]
Вы приходите в ужас от того, что мы хотим уничтожить частную собственность. Но в вашем нынешнем обществе частная собственность уничтожена для девяти десятых его членов; она существует именно благодаря тому, что не существует для девяти десятых. Вы упрекаете нас, следовательно, в том, что мы хотим уничтожить собственность, предполагающую в качестве необходимого условия отсутствие собственности у огромного большинства общества.
Одним словом, вы упрекаете нас в том, что мы хотим уничтожить вашу собственность. Да, мы действительно хотим это сделать.
Коммунизм ни у кого не отнимает возможности присвоения общественных продуктов, он отнимает лишь возможность посредством этого присвоения порабощать чужой труд.
Выдвигали возражение, будто с уничтожением частной собственности прекратится всякая деятельность и воцарится всеобщая леность. В таком случае буржуазное общество должно было бы давно погибнуть от лености, ибо здесь тот, кто трудится, ничего не приобретает, а тот, кто приобретает, не трудится. […]
Этот социализм прекрасно умел подметить противоречия в современных производственных отношениях. Он разоблачил лицемерную апологетику экономистов. Он неопровержимо доказал разрушительное действие машинного производства и разделения труда, концентрацию капиталов и землевладения, перепроизводство, кризисы, неизбежную гибель мелких буржуа и крестьян, нищету пролетариата, анархию производства, вопиющее неравенство в распределении богатства, истребительную промышленную войну наций между собой, разложение старых нравов, старых семейных отношений и старых национальностей. […]
Они (коммунисты) открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путём насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир.
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Только философский материализм Маркса указал пролетариату выход из духовного рабства, в котором прозябали доныне все угнетённые классы. Только экономическая теория Маркса разъяснила действительное положение пролетариата в общем строе капитализма.
Мы не утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством. В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с Церетели. Но мы отличаемся от этих граждан тем, что требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту.
Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и её пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а г…
Неправда капиталистического строя находит себе справедливую кару в коммунизме. Процесс коллективизации, в котором исчезает человеческая личность, происходит уже в капитализме. Материалистический коммунизм хочет только закончить это дело.
Милль (Джон Стюарт МИЛЛЬ) полагал, что всякий исторический этап развития общества содержит в себе не только урок на будущее, но и несёт определённое положительное содержание в процессе прогрессивного восхождения человечества. Рабство, средневековье, абсолютизм – необходимые звенья такого восхождения. На этом пути человечество постоянно претерпевает смену органических и переходных фаз развития.
По мнению Спенсера (Герберт СПЕНСЕР), в основе эволюции лежит закон равновесия: при всяком его нарушении его природа стремится вернуться к своему прежнему состоянию. Так как, по Спенсеру, главное значение имеет воспитание характеров, то эволюция совершается медленно, и Спенсер не так оптимистично настроен по отношению к близкому будущему, как Конт и Милль.
Немецкий и русский государственный аппарат возникли на основе деспотизма. Поэтому в Германии и России раболепный характер психологии масс проявился наиболее отчётливо. Таким образом, в обоих случаях иррациональная логика революций привела к установлению нового деспотизма. В отличие от государственных аппаратов Германии и России, американский государственный аппарат был создан группами лиц, бежавших от европейского и азиатского деспотизма в незаселённый край, который был свободен от непосредственного влияния существующих традиций. Этим объясняется, почему до сих пор в Америке не возник тоталитарно-государственный аппарат – в то время как в Европе каждое свержение правительства под лозунгом свободы неизбежно приводило к деспотизму. Это утверждение справедливо не только для Робеспьера, но и для Гитлера, Муссолини и Сталина. Для непредвзятой оценки этих явлений необходимо отметить, что европейские диктаторы, чья власть опиралась на миллионы людей, всегда были выходцами из угнетённых сословий.
Ни Гитлер, ни Сталин, ни Муссолини не создали сегодняшний кризис, а, наоборот, существующий кризис создал их такими, каковы они есть, – его инструментами и марионетками. Их можно убрать, но это не уничтожит кризис и даже не уменьшит его.
Могущественные капиталисты, появившиеся в результате буржуазных революций в Европе, сосредоточили в своих руках значительную часть общественной власти. Они обладали достаточным влиянием, чтобы определять, кто должен править обществом. В принципе, их действия носили недальновидный характер и вели к саморазрушению. Они располагали достаточной властью и средствами, чтобы направить развитие общества к достижению невиданных социальных успехов. Я говорю не о строительстве дворцов, церквей, музеев и театров. Я имею в виду практическую реализацию их собственной концепции культуры. Вместо этого они полностью отмежевались от тех, кому нечего было продать, кроме своей рабочей силы. В душе они презирали «народ». Мелочность, ограниченность, цинизм, высокомерие, алчность, а нередко и беспринципность относятся к основным особенностям капиталистов. В Германии они помогли Гитлеру прийти к власти. Они оказались абсолютно недостойными той роли, которое общество отвело им. Они злоупотребляли своей ролью вместо того, чтобы использовать её для осуществления руководства и воспитания народных масс. Они даже не смогли устранить опасности, угрожавшие существованию их собственной системы культуры. Они вырождались как общественный класс.
Деловые люди, помогавшие Гитлеру взять власть, наивно верили, что они лишь поддерживают диктатора, целиком сделанного ими, который будет править к выгоде их собственного класса и к невыгоде всех других.
Истоки будущего формируются в прошлом.
Если хочешь узнать будущее, загляни в прошлое.
Сущность прогресса – это не освобождение от прошлого опыта и старых принципов, это пересмотр их таким образом, чтобы они соответствовали требованиям сегодняшнего дня.
Великие люди отнюдь не отменяют прошлого ради созидания будущего; они считаются с прошлым, дабы в чём-то изменить его последствия.
В истории ничто не оканчивается вдруг и ничто не начинается вдруг, новое начинается, когда старое продолжается.
В переходные периоды, когда старый строй разлагается, а новый только нарождается, многие даже из числа выдающихся умов не могут на самом деле отрешиться от старой культуры, хотя и осуждают её основы.
Назначение общества, достигшего зрелости, вовсе не в том, чтобы оставаться навеки в ветхой и дрянной лачуге, построенной в дни детства, и не в том, чтобы вечно жить без всякого крова… Оно должно, пользуясь приобретённым опытом, построить из всех собранных материалов здание лучше, чем прежнее, приспособленное к его нуждам и потребностям.
…Всё, чем пользуется данное поколение, добыто продолжительными трудами предшествовавших поколений, и мы не имеем права расточать общечеловеческое наследство, но должны передать его с известным приращением последующим поколениям.
Каждое новое поколение считает, что оно призвано переустроить мир.
Реформы хороши лишь в том случае, если они улучшают жизнь людей.
Прежде чем начинать какие-нибудь гражданские реформы, необходимо расчистить для них дорогу.
Исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно со своими предшественниками.
Иногда первоначально появляется личность, ставящая себе определённую цель и собирающая под своё знамя силы, необходимые для достижения этой цели. Однако чаще великие социальные движения бывают результатом непроизвольного стечения многочисленных частных стремлений, действующих вразброд, пока не явится человек, направляющий их к одному общему центру и связывающий их в одно целое.
Глядя в прошлое, обнажите головы; глядя в будущее, засучите рукава.
Прошлое уже нам не подвластно, но будущее зависит от нас.
Истинная щедрость по отношению к будущему состоит в том, чтобы отдать всё настоящему.
Всё во Вселенной находится в такой связи, что настоящее всегда скрывает в своих недрах будущее, и всякое данное состояние объяснимо естественным образом только из непосредственно предшествовавшего ему.
Знание прошлого – одна из будущих возможностей.
Признаем же, что наиболее грандиозные предприятия, те, которые представляют собой наиболее заметные деяния человеческого рода, если в них всмотреться, обнаруживают изобилие не слишком вдохновляющих деталей: несправедливости, жестокости, эгоистических страстей, даже подлости.
В том и состоит главная польза и лучший плод знакомства с событиями минувшего, что видишь всякого рода поучительные примеры в обрамлении величественного целого; здесь и для себя, и для государства ты найдёшь, чему подражать, здесь же – что избегать: бесславные начала, бесславные концы.
Бог создал природу, считает Вольтер, а историю люди делают сами. И всё же делают они историю не так, как захочется. Вернее, они могут делать всё так, как захочется, но если они делают то, что не соответствует «духу времени», то это вызывает некое противодействие. Так, мифические Эринии – служительницы Правды – мстили за всё, что содеяно вопреки закону. Рим ограбил варваров – варвары ограбили Рим. История, согласно Вольтеру, есть последний страшный суд, и она рано или поздно всё расставляет на свои места.
Уходя от неприятного Настоящего, люди с большей охотой обращаются к знакомому Прошлому, чем к незнакомому Будущему.
Архаизм, который представляет собой попытку возвратить некоторые былые формы жизни, заставляет людей идти вспять, сквозь пороги и водопады, в надежде отыскать ту тихую заводь, что поглотила их отцов в смутное время, о чём с горечью повествуют сохранившиеся предания.
У человека не больше шансов вырваться из Настоящего, чем у рыбы, выпрыгнувшей из воды, взмыть в небо.
В результате социального надлома накатанный путь становится неприемлемым и общество ищет новые возможности. […]
Мы видели, что пути архаизма и футуризма несовместимы с любого рода ростом, а принцип непрерывности представляет собой сущность движения роста. Архаизм – это попытка совершить прыжок из настоящего в прошлое, тогда как футуризм – аналогичная попытка совершить прыжок в грядущее. Футуризм и архаизм – прямые отрицания роста, и в этом суть их трагедии.
Оглядываться назад нам следует только ради извлечения уроков из прошлых ошибок и пользы из дорого купленного опыта.
Эпохи крупных ослеплений
недолго тянутся на свете,
залившись кровью поколений,
рождённых жить в эпохи эти.
Хорошо, когда в споре между различными цивилизациями рождается нечто новое, более совершенное, но чудовищно, когда они пожирают друг друга.
Зло господствует в этом мире. Но не ему принадлежит последнее слово.
У меня было раннее сознание того, что мир, общество, цивилизация основаны на неправде и зле. Я много читал книг по истории, но чтение было для меня мучительно. История представлялась мне наполненной преступлениями и ложью, хотя я и признавал смысл истории и философию истории считал своей специальностью.
История, в действительности, незначительно больше перечня преступлений, безрассудств и несчастий человечества.
Человека нельзя считать полностью виновным – ведь не с него началась история; но и полностью невиновным его тоже не назовёшь – ведь он её продолжает.
Скорость продвижения в направлении мирного состояния в определяющей степени будет зависеть от нашей собственной способности рационального сочетания национальных интересов с общечеловеческими.
Франсуа Гизо высказывает убеждение, что у человечества общая судьба.
Как часто бывает в несчастливые времена, благое решение было принято тогда, когда время было уже упущено.
Тысячелетие по кирпичику создаёт государство; один час может превратить его в пыль.
Государство, способное вызвать к жизни силы людей, но не способное обуздать их, именуют «государством, атакующим себя», и оно непременно будет расчленено.
Общество будет таким, каковы составляющие его люди.
Более развитые люди строят более развитое общество.
Неандерталец, если можно так сказать, сделал ставку на примитивную форму естественного отбора – на инстинкт и силу. Это его и подвело, он вынужден был исчезнуть. Мы произошли не от него, нас – в буквальном смысле слова – вывел в люди разум. Не вижу, почему теперь или в будущем человечество должно отказаться от опоры на него.
По Данилевскому (Н. Я. ДАНИЛЕВСКИЙ), большинство цивилизаций являются созидательными не во всех, а только в одной или нескольких областях деятельности. Так, греческая цивилизация достигла непревзойдённых высот в эстетической области, семитская – в религиозной, римская – в области права и политической организации. Прогресс человечества не в том, чтобы всем идти в одном направлении, а в том, чтобы всё поле, составляющее всё поприще исторической деятельности, исходить в разных направлениях. Таков вывод Данилевского.
Растущая цивилизация – это социальное единство общества, где за творческим меньшинством следует, подражая ему, большинство. В таком обществе нет братоубийственных схваток, нет застывших социальных различий. Это – устойчивое целое, общество, где нет классовых битв, революций.
Судьба большинства цивилизаций, если не всех, рано или поздно влечёт их к конечному исчезновению. Такова природа упадка цивилизаций; творческое меньшинство теряет свою привлекательность, и большинство отказывается подражать и следовать ему. Меньшинство применяет силу (государство) для сохранения себя, но оно становится рабом своих косных установок и само ведёт себя к гибели.
Китай – классический образец цивилизации циклического типа: ещё в древности было замечено, что в истории этой страны есть определённый ритм, действующий с четкостью маятникового механизма. Каждая новая династия как бы начинала новый цикл, процветали её дела, но спустя некоторое время в стране всё сильнее и сильнее проявлялись признаки упадка (разорялись крестьяне, провинции начинали борьбу за независимость от центральной власти, чиновники всё более коррумпировались). Народное восстание венчало всеобщий развал.
Символ восточной культуры – человек в лодке без вёсел, течение реки (времени) определяло жизнь человека, то есть традиции, государство, природа определяли путь жизни человека, поэтому вёсла человеку не нужны.
Вы воздвигаете храмы в Индии, но вопиющее зло на Востоке не недостаток религии – религии там достаточно. Хлеб – вот о чём вопиют миллионы страдающих индийцев… они просят хлеба, но им дают камень.
Живой цивилизацией А. Тойнби считает только одну цивилизацию – западную, все остальные либо мертвы, либо полумертвы. Для ряда цивилизаций он использует термин «окаменевшей цивилизации». Так, Китай, по мнению А. Тойнби, окаменел на тысячу лет, Египет – на 2 тысячи лет. А Рим прошёл «путь непрерывного разложения с начала и до конца».
История так же, как и познание, не может получить окончательного завершения в каком-то совершенном, идеальном состоянии человечества; совершенное общество, совершенное «государство», это – вещи, которые могут существовать только в фантазии.
Я категорически отрицаю, что на этом свете может быть идеальное государство.
Не надейся на осуществление Платонова государства, но будь доволен, если дело подвигается вперёд, хотя бы на один шаг, и не смотри на этот успех, как на нечто, не имеющее значения.
Ни одна система не заключает в себе всю истину, так же как и ни одна другая не является целиком ошибочной.
Нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми.
Хотя новые порядки и изменяют сознание людей, надлежит стараться, чтобы в своём изменении порядки сохраняли как можно больше от старого.
Оглянитесь кругом – и вы убедитесь, что всё предвещает неизбежное поражение людям, которые упорствуют в бесплодной борьбе против требований времени.
Из трёх тысяч народов Земли те немногие, а вернее, часть их лидеров и активистов сепаратистских движений, которые пытаются осуществить вариант политического отделения десятилетиями, а иногда столетиями, этой цели, как правило, не достигают – ни через войну, ни через демократические процедуры. И главная тому причина – неспособность мобилизовать вокруг своей программы большинство соплеменников, которые предпочитают совместную жизнь и отстаивание своих интересов в более крупных многоэтнических образованиях.
Полезно разумное брать себе с чужого опыта.
…Гибнет в потоке времени только то, что лишено крепкого зерна жизни и что, следовательно, не стоит жизни.
Жизнь вечна, жизнь идёт своим чередом, она производит для себя и уничтожает износившиеся формы, не жалея о них.
…Всемирная экономия не позволяет ничему сущему сойти в могилу прежде истощения всех сил. Консервативность в историческом мире так же верна жизни, как вечное движение и обновление.
Вся история человеческой цивилизации предстаёт в трудах политических реалистов как нескончаемая борьба за власть.
Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки.
Наше будущее и в прошлом тоже.
Тот, кто не знает своего прошлого, не может понять настоящее и предвидеть будущее.
Новое, чтоб быть действительным, должно исторически развиться из старого.
…Умы ваши не сохраняют в себе никакого предания, искони переходившего из рода в род, и никакого учения, поседевшего от времени. …И вы снова начинаете всё сначала, словно только что родившись, ничего не зная о том, что совершалось в древние времена…
История пробуждает в нас любовь к добру и толкает на благие деяния; она показывает нам, как во все времена чтили и уважали людей великих и добродетельных при жизни, а также какою славою их увенчало потомство, увековечив их имена и донеся память о них до наших дней.
Природа рождает людей, жизнь их хоронит, а история воскрешает, блуждая по их могилам.
Вначале не видно всего, что будет потом.
Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем.
Любовь к прошедшему времени чаще есть не что иное, как ненависть ко времени настоящему.
Собственно, вся история человечества, весь его прогресс в том и состоят, что уходя вперед, люди берут с собой лучшее и наиболее разумное из того, что сумели достичь их предшественники.
Высшие достижения одного поколения становятся для следующего поколения исходным уровнем.
Что мне особенно не нравится в способе разрабатывать историю, – так это то, что во всех поступках видят намерения и все события выводят из намерений. На самом деле это совсем неверно. Величайшие события происходят совершенно непреднамеренно; случай исправляет ошибки и расширяет сферу действия умно задуманных предприятий. Величайшие события в мире не делаются, а происходят.
Не потомки, а современники лучшие судьи и наблюдатели истории.
Большинство людей, конечно, ничего не знает в точности; а только повторяет, что твердит молва, даже если они современники событий; что же до следующего и третьего поколений, то уж они и вовсе ни о чём не имеют понятия, и что им не скажут, всё охотно принимают на веру.
И пусть учиться трудно, но ещё труднее переучиваться, и особенно если ложь слушали многие годы и обманывались не только сами, но и отцы, и деды, и, почитай, все прежние поколенья. Увы, такое убеждение нелегко отнять у людей, сколько ни изобличай его ошибочность!
Каждый новый шаг вперёд необходимо является оскорблением какой-нибудь святыни, бунтом против старого, отживающего, но освящённого привычкой порядка.
Всё обветшалое, неразумное, бесчеловечное должно исчезнуть, уступив место новым взглядам, которые соответствовали бы возрастающим требованиям прогрессивного общества.
Суд людей призрачен, суд истории вечен.
Общества, лишённые великих идей и руководимые посредственностью, обречены на разложение.
История признаёт тех людей великими, которые трудясь для общей цели, сами становились благороднее.
Человеческая жизнь, построенная здраво и достойно, единственная гарантия общественного благополучия и процветания.
На Западе пришли к более совершенной организации общества.
История Европы есть созданная своей волей судьба, индийская – непроизвольная случайность.
История политических идей, по мнению Моргентау (Г. МОРГЕНТАУ) – это борьба двух точек зрения на природу человека, общества и политики. Представители одной верят в возможность рационального и одновременно основанного на моральных принципах политического порядка. Они верят в изначальную добродетель человеческой природы и возможность усовершенствования общества путём образования и реформ. Сторонники другой точки зрения – концепции политического реализма – считают, что мир несовершенен. Чтобы создать рационально обоснованный политический порядок, необходимо учитывать несовершенную природу человека. Для современного мира характерны конфликты интересов. Значит, принцип существования всех плюралистических обществ основан на балансе интересов, на системе сдержек и противовесов.
Наша западная цивилизация была рождена греками. Греки начали величайшую революцию, которая, по-видимому, всё ещё находится в своей начальной стадии, а именно – в стадии перехода от закрытого общества к открытому.
Фукуяма делает вывод, что человечество в своём странствии по истории набрело наконец на совершенный путь развития – либеральную демократию и сопутствующий ей рынок.
Наиболее распространенной в современном обществе формой демократического политического режима является представительная демократия. Её суть – граждане избирают в органы власти своих представителей, которые призваны выражать их интересы в принятии политических решений, в принятии законов и проведении в жизнь социальных и других программ.
В современном мире единственным серьёзным источником легитимности служит демократия. […] Демократические режимы имеют ряд официальных механизмов избавления от худших форм некомпетентности или жадности: плохие лидеры голосованием могут быть лишены должности.
В авторитарных же странах существуют давние проблемы с легитимностью.
Высочайший и священнейший интерес общества есть его собственное благосостояние, равно простёртое на каждого из его членов.
Монтескьё (Ш. МОНТЕСКЬЁ) заявляет, что там, где неприкосновенность частной собственности не обеспечена законом, там не может быть общественного благосостояния, там не может быть прогресса.
В Риме большинство населения было собственниками и потому было консервативно, а в Карфагене масса населения ничего не имела и потому легко поддавалась и золоту аристократов, и обещаниям демагогов.
По Локку (Джон ЛОКК), наибольшее удовольствие и польза достигаются с помощью частной, личной собственности, права на которую неотделимы от человека. В частной собственности и труде Локк видел основу цивилизации.
Италия в сорок шестом году. Послевоенная разруха, бедность, остатки фашизма – четыре десятилетия спустя одна из богатейших стран мира! Как произошло это чудо? Очень просто. Людям предоставили абсолютную свободу предпринимательства, частной инициативы, собственности – вместе с тем Конституцией и системой законов обеспечили гарантии. Когда перед человеком открывается возможность что-то создать, когда он уверен, что завтра никто не явится к нему отбирать плоды его труда, – поверьте, тогда всё приходит в движение, всё оживает.
Среди своих мусульманских сестёр Турция представляет собой редкое исключение. Это – европеизированная, светская страна, член НАТО. Этого она достигла благодаря своему национальному герою Мустафе Кемалю Ататюрку – «Отцу турок». […] Именно он спас турецкое государство от окончательного исчезновения с политической карты мира.
Этот замечательный человек ещё на заре своей политической деятельности пришёл к выводу, что политизированный ислам – одна из серьёзнейших преград на пути реформ и модернизации страны, и приложил все силы к её европеизации. В 1923 г. он организовал светскую Турецкую Республику. Под его руководством в 1924 г. парламент упразднил халифат, ликвидировал шариатские суды, закрыл медресе и объявил об отделении религии от государства, целых 400 лет бывшего сугубо теократическим. Благодаря этому его без всяких сомнений можно считать одним из крупнейших политических деятелей ХХ века.
Как показывает мировой опыт, память истории и красота её с каждым десятилетием в геометрической прогрессии возрастают в цене.
Есть закон, в силу которого грядущая даль открывается только тому, кто смотрит из глубины.
То, что в известное время, при известном умственном уровне общества, казалось высокою интеллигенцией, со временем набрасывает на это общество покров мрака и невежества.
Дух времени подчиняет и даже порабощает себе умы самого различного склада и самых различных стремлений.
Главное требование, которое будущее предъявляет человеку, – это развитие его интеллекта.
Все действительно всемирно-исторические события происходят дважды: первый раз в виде великой трагедии, во второй – в виде жалкого фарса.
История действует основательно и проходит через множество фазисов, когда уносит в могилу устаревшую форму жизни. Последний фазис всемирно-исторической формы есть её комедия… Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым.
История показала, что истина всегда умирает, когда её поборники приходят к власти. Власть всегда означает подчинение других. Тем не менее истинные знания можно осуществить на практике только путём убеждения, а не подчинения. Этому научили нас французская и русская революции. Ни одна из истин этих революций не просуществовала более нескольких десятилетий. Иисус возвестил истину, которая имела огромное значение в его время. Она умерла в христианском мире, когда место Иисуса заняли священники. Две тысячи лет назад глубокие истины о человеческом страдании уступили место догмам; простая ряса уступила место украшенным золотом церковным облачениям; протест против угнетения бедноты уступил место утешениям, что счастье будет обретено в загробном мире.
У меня в результате испытаний выработалось очень горькое чувство истории. Оно более всего питается наблюдениями над жизнью общества, но также и чтением книг по истории. Периодически являются люди, которые с большим подъёмом поют: «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан умирающих за великое дело любви». И уходят, несут страшные жертвы, отдают свою жизнь. Но вот они побеждают и торжествуют. И тогда они очень быстро превращаются в «ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови». И тогда являются новые люди, которые хотят уйти в «стан умирающих». И так без конца совершается трагикомедия истории.
Словом, нельзя перечесть всех их проектов осчастливить человечество. Жаль только, что ни один из этих проектов ещё не доведён до конца, а пока что страна в ожидании будущих благ приведена в запустение, дома разваливаются и население голодает и ходит в лохмотьях.
Во имя равенства он (Пьер Жозеф ПРУДОН) громил собственность и желал её уничтожить – если бы знал, чем её заменить; во имя свободы он вёл горячую борьбу с социалистами и готов был предпочесть современный строй со всеми его несправедливостями перспективе коммунистического государства, где все граждане – рабы одного великого целого. Ни действительность, ни социальные утопии его не удовлетворяли.
Жизнь никогда не была для людей весёлым праздником. Во все времена тяжёлая доля миллионов бессловесных людей, рождённых для тяжких трудов, была искалечена страданиями, несправедливостью, тяжким бременем, неминуемым и подчас произволом навязанным.
Общество всё заметнее и заметнее распадалось на два класса: господ и рабов – и в одном развивалось равнодушие к нижестоящим, в другом – ненависть и озлобление к стоящим в лучшем положении.
Если в государстве соотношение в доходах между богатыми и бедными превышается в десятки раз, и бедные не имеют достаточных средств к нормальному существованию, то жди беды.
Чрезмерное имущественное расслоение в обществе является мощнейшим источником социальной напряжённости.
Плутарх в жизнеописаниях братьев Тиберия и Гая Гракхов рассказывает о конфликте интересов между бедными и богатыми.
Земли были поделены между гражданами. «Но постепенно богачи всякими правдами и неправдами начали выживать и вытеснять своих бедных соседей. Никакие указы и законы, направленные к тому, чтобы обуздать алчность богатых, не помогали, и в конце концов они завладели почти всеми годными для возделывания землями, а бедняки, согнанные с насиженных мест, обиженные и озлобленные, и в войско шли без всякой охоты, и даже к воспитанию собственных детей проявляли полное равнодушие.
Когда Тиберий Гракх был избран в народные трибуны (а это произошло в скором времени после неудачного испанского похода), он немедленно вступился за ограбленных и обездоленных бедняков».
Был принят закон о земле и надо было произвести новый раздел полей. Но знать, заседавшая в Сенате, начала противодействовать, посыпались угрозы в сторону Тиберия. Когда настал день новых выборов народного трибуна и очевидна была угроза жизни Тиберия, «всю ночь напролёт громадная толпа бодрствовала подле его дверей». На следующий день голосование так и не состоялось, так как сенаторами, поддерживаемыми последователями и вооружёнными рабами, Тиберий Гракх в стычке был убит вместе со многими сторонниками, защищавшими его. «Всего в тот день погибло больше трёхсот человек, и все были убиты дубинами и камнями».
Через несколько лет после этих событий Гай Гракх, младший брат Тиберия, выставил свою кандидатуру на трибунских выборах. Он собирался продолжать политику погибшего брата, готов был бороться за благо народа. «Вся знать, все богатые и сильные дружно выступили против него, зато народ, который не менее дружно поддерживал Гая, собрался изо всех концов Италии, и пришельцев было столько, что многие не нашли себе в городе ночлега, а Марсово поле всех не вместило, и крики голосующих неслись с крыш соседних домов». Гай Гракх был избран народным трибуном, и он был очень успешным в своей деятельности. «Среди многих законов, которые затем предложил Гай, один касался устройства новых колоний, другой облегчал условия службы в войске, а хлебный закон снизил цены на продовольствие для бедняков. Народ с такой охотой и с такою готовностью принимал предложения Гракха, что влияние его казалось почти безграничным, и даже Сенат был вынужден прислушиваться к его советам». Через определённое время, когда сторонники олигархии собрались отменить законы Гракха, вновь возникла конфликтная ситуация. Люди «пришли к дому Гая и всю ночь караулили у дверей». На следующий день действующий консул и бывший сенатор, сторонник олигархии, двинулся во главе большого отряда пехотинцев и лучников против сторонников Гая. Народные защитники снова проиграли сражение со знатью. «Трупы убитых – а их было не менее трёх тысяч – бросили в реку, имущество передали в казну. Жёнам запретили оплакивать своих мужей». «В первое время римский народ был глубоко подавлен своим поражением, но уже очень скоро обнаружил как велика его любовь к Гракхам и тоска по ним. Он торжественно поставил статуи обоих братьев и благоговейно чтил места, где они были убиты, и многие ходили туда, точно в храмы богов, делали священные приношения и молились». «Римляне глубоко чтили эту женщину (мать Тиберия и Гая) и впоследствии поставили бронзовое её изображение с надписью: «Корнелия, мать Гракхов». Знать смогла убить двух братьев, народных заступников, но они ничего не могли сделать с народной любовью к ним.
Возникает вопрос, почему знать, представляющая меньшинство, в защите своих интересов часто побеждает тех, кто защищает народные интересы. Из вышеописанного случая мы видим, что народ представляет стихийную силу. Они могут собраться, но потом расходятся. В руках же знати имеются рычаги власти, у них боевая пехота, лучники, вооружённые рабы, то есть они обладают организованной силой и средствами эту силу содержать. Вдобавок в их распоряжении собственность, финансовые средства, благодаря которым они могут переманивать на свою сторону влиятельных людей.
На той ступени отчаяния, когда северный бедняк начинает спиваться, наш (то есть южанин) берёт кинжал.
Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.
Уничтожение дармоедов и возвеличение труда – вот постоянная тенденция истории.
Аристократическая созерцательность привилегированного культурного слоя, освобождённого от участия в трудовом процессе, часто бывала ложной созерцательностью, и в такой форме она вряд ли имеет место в будущем.
Верхнее течение общества не представляет верного критерия, при помощи которого мы могли бы судить о том, какое направление принимает нижнее течение его.
По мнению Макиавелли (Никколо МАКИАВЕЛЛИ), формы государства, их эволюции и смена определяются борьбой народа и аристократии. «Массы не хотят, чтобы ими командовали и угнетали их, – писал он, – а знать стремится властвовать и порабощать народ». Поэтому лучшая форма правления – смешанная, состоящая из монархии, аристократии и демократии. Эта форма, по сути – республика, является наиболее устойчивой, поскольку в ней согласуются интересы и стремления борющихся социальных групп.
Историческое влияние низкой заработной платы Бокль (Генри Томас БОКЛЬ) красноречиво и даже художественно объясняет на примерах Индии и Египта.
«Мы находим, что высшие классы непомерно богаты, а низшие жалко бедны; находим, что те, чьим трудом производится богатство, получают возможно меньшую долю его, остальная же часть поглощается высшими классами в виде ренты или в виде прибыли. А так как богатство составляет после ума самый постоянный источник силы, то естественным образом такое неравномерное распределение богатства сопровождалось столь же неравномерным распределением общественного и политического влияния. Неудивительно после этого, что в Индии с самых ранних времён, к каким восходят наши сведения о ней, огромное большинство народа, угнетённое жесточайшей бедностью и перебивающееся, так сказать, со дня на день, всегда оставалось в состоянии бессмысленного унижения, изнемогая под бременем беспрерывных несчастий, пресмыкаясь в гнусной покорности перед сильным и проявляя способность только к тому, чтобы или самим быть рабами, или служить на войне орудием порабощения других».
Постоянное в то время «движение труда» привлекало к себе внимание Бокля. Он полагал, что рабочие классы будут существовать всегда, но что положение их значительно улучшится благодаря повышению заработной платы. В настоящее время неравномерность распределения богатств поразительна. […] Но в этой области прогресс может быть осуществлён лишь медленными усилиями и медленным, постепенным ростом заработка.
Западная культура по истокам своим прежде всего культура католическая и латинская. В латинско-католической культуре, самой старой и самой утончённой, сохранилась преемственная связь с античностью – вечным истоком всякой человеческой культуры.
Вступление германской расы на арену европейской истории было вторжением потока северной варварской крови в культурную латинскую кровь Запада.
Произошло отступничество не только от идеи Бога, но и от идеи человека. На человека посягнул Маркс, на человека посягнул Ницше. Для Маркса высшей ценностью является уже не человек, а социальный коллектив. Человек вытесняется классом, и создаётся новый миф о мессианстве пролетариата. Маркс есть один из исходов гуманизма. Для Ницше высшей ценностью является не человек, а сверхчеловек, высшая раса, человек должен быть превзойдён. Ницше есть другой исход гуманизма. Таким образом происходит отречение от ценности человека, последней ценности, уцелевшей от христианства. Мы это видим в таких социальных явлениях, как расизм, фашизм, коммунизм, как идолатрия националистическая и идолатрия интернационалистическая. Мы вступаем в эпоху цивилизации, которая отказывается от ценности человека.
…Люди для Маркса – алгебраические знаки, их назначение – быть средством. «Для него проблема индивидуальности, абсолютно неразложимого мира человеческой личности, интегрального её естества не существует». Маркс растворил индивидуальное в социальном.
Ницше хочет преодолеть человека, как стыд и позор, и идёт к сверхчеловеку. Последние пределы гуманистического своеволия и самоутверждения – гибель человека в сверхчеловеке. В сверхчеловеке не сохраняется человек, он преодолевается, как стыд и позор, как бессилие и ничтожество. Человек есть лишь средство для явления сверхчеловека. Сверхчеловек есть кумир, идол, перед которым падает ниц человек, который пожирает человека и всё человеческое.
Для Ницше сверхчеловек выступает как высший биологический тип, который относится к человеку так же, как человек относится к обезьяне.
Я достаточно силён для того, чтобы расколоть историю человечества на два куска.
Карл Маркс не несёт ответственности за переворот 1917 года, равно как и Ницше, столь любимый в гитлеровской Германии, неповинен в преступлениях фашизма. Тем не менее, постоянная апелляция к философским авторитетам – характерная черта тоталитарных режимов.
Между теми, кто создаёт блестящие и остроумные концепции, и теми, кто осуществляет жестокие и зверские деяния, пролегает пропасть, которую не перекрыть никакими логическими построениями.
Объективная необходимость, железная закономерность тяжело ударяют по тем, которые добровольно и осмысленно не принимают исторических реальностей.
Неотвратимый рок влечёт всякое большое государство к стяжанию себе могущества, к увеличению своего значения в истории.
Империалистической называется политика, направленная на распространение контроля данного правительства на группы иной национальности против их воли.
Империализм особенно токсичен, когда не просто действует грубым принуждением, а успешно добавляет к ней религиозную или идеологическую веру, силой и обманом заставляя эксплуатируемое население испытывать её.
Империализм разделяет и порождает мировую войну. Но он же объединяет человечество, приводит его к единству. Образование больших империалистических тел совершенно неизбежно, через него должно пройти человечество. Это одна из неотвратимых тенденций исторического процесса. Человечество идёт к единству через борьбу, распрю и войну. Это печально, это может вызывать наше негодование, это – показатель большой тьмы, в которую погружены самые корни человеческой жизни, но это так. Гуманитарный пацифизм провозглашает превосходные нравственные истины, но он не угадывает путей, которыми совершается историческая судьба человечества. Судьба эта совершается через очень трагические противоречия, не прямыми, нравственно ясными путями.
Нельзя искать справедливость в образовании великих империй, например, Римской или Британской. Можно обсуждать способы, которыми пользовались при образовании великих империй, но точка зрения отвлечённой справедливости при оценке великих исторических образований совершенно безжизненна и бесплодна. Мы признаём, что образование великой Римской империи имело огромное значение для объединения человечества, для единства всемирной истории. Но очень сомнительно, чтобы в образовании Римской империи можно было увидеть справедливость.
В истории обычно достигается и реализуется не то, что ставилось непосредственной целью. Всемирная монархия, к которой стремился Александр Великий, оказалась очень непрочной и кратковременной. Но результаты дела Александра Великого для мира и человечества оказались неисчислимыми и вечными по своему значению: выковывалось единство человечества.
Великие империи не сохранить робостью.
Все национальные и государственные образования имеют свою судьбу, свои периоды зарождения, расцвета и упадка. Все народы призваны сказать своё слово, сделать свой вклад в мировую жизнь, достигнуть высшего цветения своего бытия. Но бытие народов и государств в истории не сохраняется вечно, в неподвижных формах и границах. Наступают моменты истощения и нежизнепригодности. Греция создала величайший цвет мировой культуры, знала небывалые, единственные творческие подъёмы, но и она выродилась и исчезла. Эллины истощили свои силы и должны были уступить место римлянам, имевшим совсем другую миссию в мире. Я верю, что древняя Эллада останется навеки жить в Божественном миропорядке, но эмпирически она перестала существовать. Испания была великой страной, знала великий творческий подъём и расцвет. Но она быстро истощилась, была оттеснена и превратилась во второстепенную страну. И вряд ли кто-нибудь думает, что Испания может возродиться для мировой роли. Все народы имеют свои времена и сроки, знают свой час. Есть смена в миссии великих народов. Один народ свою миссию уже исполнил или истощился прежде, чем исполнил её до конца. Другой народ идёт ему на смену. До времени народы хранят свои потенциальные силы.
Что Испания была могущественной державой триста лет назад, знают немногие. […] Военное могущество Испании исчезло… Этот продолжавшийся сто пятьдесят лет упадок был почти что не замечен современниками. […] Упадок власти был таким медленным процессом, что практически он стал заметным спустя пятьдесят лет, в начале XVIII века.
Халифат при Аббасидах был самой крупной империей своего времени, простиравшейся от Атлантического океана до Китая.
Лично для меня совершенно очевидно, что фаталистическое учение Мухаммеда и униженное положение женщин – главная причина отставания этого народа в развитии. Он практически остался таким же, каким был в VII веке, в то время как мы ушли далеко вперёд.
Большая империя, как и большой пирог, легче всего объедается с краёв.
Вещи в этом мире находятся в таком непрерывном изменении, что ничто не остаётся долго в том же состоянии. Так, народы, богатства, торговля, сила меняют своё местонахождение; могущественные цветущие города превращаются в руины и с течением времени оказываются забытыми пустынными уголками, в то время как другие отдалённые места становятся многолюдными странами, изобилующими богатством и населением.
На Древнем Востоке происходила естественная борьба монархий, естественная смена одной монархии другой, подбор сильнейших и гибель слабейших.
Многие племена и социальные оазисы пали жертвой своей же недальновидной деятельности.
Анализ событий в длительной исторической ретроспективе показывает, что люди многократно переживали тяжёлые кризисы и катастрофы, спровоцированные их собственной деятельностью, причём в ряде случаев такие кризисы и катастрофы приобретали глобальный характер.
Вызов побуждает к росту. Ответом на вызов общество решает вставшую перед ним задачу, чем переводит себя в более высокое и более совершенное с точки зрения усложнения структуры состояние.
Никогда побеждающая сила не может быть исключительно материальной, она всегда имеет и духовную основу, духовный источник. В историческом процессе необходим естественный подбор духовно-материальных сил. Торжество слабости вело бы к понижению уровня человечества.
Сколько правды в старинной басне о сфинксе, что лежал на большой дороге, задавал путникам загадку и разрывал их на части, если они не могли её решить. Таким сфинксом является наша жизнь для всех людей, для всех обществ людских.
Скандинавия дала нашему отечеству первых государей, добровольно принятых славянскими и чудскими племенами, обитавшими на берегах Ильменя, Бела-озера и реки Великой. «Идите княжить и властвовать над нами. Земля наша обильна и велика, но порядка в ней не видим», – сказали им славяне и чудь, устав от междоусобиц.
История русского народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и её насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
…Германские племена попали на почву высокоразвитой античной цивилизации, складывавшейся и укреплявшейся не одно столетие. Русь же сама только-только ступила на путь цивилизации. И если германцы в конечном счёте подпали под влияние покорённого ими Рима, то на Руси произошло обратное: Русь оказалась под мощным воздействием Золотой Орды, стоявшей на более низкой ступени развития. Иными словами, неокрепшая, только становящаяся на ноги цивилизация была сызнова варваризована.
Германия была экономически и политически отсталой страной по сравнению с Францией и Англией, была Востоком по сравнению с Западом. Но пробил час, когда она приняла эту более передовую западную цивилизацию. Стала ли она от этого менее национальной, утеряла ли свой самобытный дух? Конечно, нет.
С Ивана Калиты последовательно и упорно собиралась Россия и достигла размеров, потрясающих воображение всех народов мира. Силы народа, о котором не без основания думают, что он устремлён к внутренней духовной жизни, отдаются колоссу государственности, превращающему всё в своё орудие.
Русские уже благодаря размерам своей страны свободны от узкосердечия языческого национализма, они космополиты или, по крайней мере, на одну шестую космополиты, поскольку Россия занимает почти шестую часть всего населённого мира.
Я предчувствую, что россияне когда-нибудь, а может быть, при жизни нашей, пристыдят самые просвещённые народы успехами своими в науках, неутомимостью в трудах и величеством твёрдой и громкой славы.
История Польши и Швеции начала XVI конца XVIII в. наилучшим образом объяснима в контексте русской истории и истории православного христианства в России. Польша и Швеция процветали, пока на них лежало исполнение функций антирусских форпостов западного общества; но они пришли в упадок, закончившийся политическим крахом, как только Россия в своём мощном порыве лишила их этих функций.
То, что Россия так огромна, есть не только удача и благо русского народа в истории, но также и источник трагизма судьбы русского народа. Нужно было принять ответственность за огромность русской земли и нести её тяготу. Огромная стихия русской земли защищала русского человека, но и сам он должен был защищать и устраивать русскую землю. Получалась болезненная гипертрофия государства, давившего народ и часто истязавшего народ.
Великие жертвы понёс русский народ для создания русского государства, много крови пролил, но сам остался безвластным в своём необъятном государстве.
В конце июня 1812 г. войска Наполеона перешли русскую границу. А дальше было Бородино, бегство из Москвы, гибельная переправа через Березину. Почти полмиллиона французских солдат погибли в России – «Великая армия» практически прекратила своё существование. И когда в декабре 1812 г. в Варшаве Станислав Потоцкий спросил у Бонапарта: «Ваше величество! Как всё это могло произойти?» – император ответил: «От великого до смешного только один шаг».
Из пятидесяти сражений, мною данных, в битве под Москвою выказано (французами) наиболее доблести и одержан наименьший успех. Французы в ней показали себя достойными одержать победу, а русские оказались достойными быть непобедимыми.
Не один Наполеон испытывал то, похожее на сновидение чувство, что страшный размах руки падает бессильно; но все генералы, все участвовавшие и неучаствовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемыми знамёнами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своём бессилии, – была одержана русскими под Бородином… Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель 500-тысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородином была наложена рука сильнейшего духом противника.
В России нет дорог – только направления.
Во внешней политике Бисмарка (Отто фон БИСМАРК) краеугольным камнем был вечный мир с Россией.
Заключайте союзы с кем угодно, развязывайте любые войны, но никогда не трогайте русских.
Бисмарк (Отто фон БИСМАРК) считал, что на Россию не следует нападать по трём причинам: из-за огромных пространств, холодного климата и особой жизнестойкости народа.
Это неразрушимое Государство русской нации сильно своим климатом, своими пространствами и своей неприхотливостью, как и через осознание необходимости постоянной защиты своих границ.
Россия опасна мизерностью своих потребностей.
Западноевропейские армии трижды пытались завоевать Россию. Карл XII в 1708 году, Наполеон в 1812-м и Гитлер в 1941-м. Для русских это всё ещё актуальная история, у них хорошая историческая память.
Россия мешала установлению мирового господства откуда бы это желание ни исходило.
Россия, по духу своему призванная быть освободительницей народов, слишком часто бывала угнетательницей народов, и потому она вызывает к себе вражду и подозрительность, которые мы теперь должны ещё победить.
Империи, созданные при помощи военной силы, не могут существовать без помощи военной силы.
Лишь свободные граждане могут быть опорой империи. Большое количество бесправных, гонимых и всячески озлобляемых представляет опасность.
Необычайный, взрывчатый динамизм русского народа обнаружился в его культурном слое лишь от соприкосновения с Западом и после реформы Петра.
Мы с изумительной быстротой достигли известного уровня цивилизации, которому справедливо удивляется Европа.
Русские долго запрягают, но быстро едут.
Принято считать, что Пётр Великий в один прекрасный день вдруг решил преобразовать Россию. Однако сам Вольтер признаёт, что ещё отец Петра Алексей намеревался насадить в России искусства и науки. В любом деле нужно выждать, пока для него созреют благоприятные условия. Счастлив тот, кто приходит именно тогда, когда они уже созрели.
Пётр Великий понял, что самым эффективным методом продвижения западной культуры в Россию будет сооружение новой столицы. Это и явилось причиной, по которой он отверг Москву как столицу, ибо она оставалась цитаделью старой культуры.
В следующем поколении Пётр Великий использовал свой могучий гений, чтобы коренным образом преобразовать Московию, превратив её из русского православно-христианского универсального государства, верящего в свою исключительную миссию, в динамическое локальное государство, составной элемент европейской системы. Пётр перенёс столицу из православной Москвы в новый город, который он основал на западном морском форпосте России и назвал именем своего небесного покровителя. Новая столица оказалась и культурно, и физически на новой почве. Вестернизирующаяся Россия формировала правительство западного толка, лишённое каких бы то ни было следов старой православной традиции. Пётр попытался вестернизировать и церковь, отдав ключевые посты русской православной церкви, ранее традиционно предназначавшиеся великороссам, священникам из Левобережной Украины, отвоёванной у Польши – Литвы в 1667 году. Находясь под влиянием римского католичества, украинские православные клирики вне зависимости от того, положительно или отрицательно относились они к романизации, должны были изучать римскую теологию, в результате чего они некоторым образом были ориентированы на западное мировоззрение. Наконец, после того как престол патриарха оставался незанятым в течение двадцати лет, в 1721 г. Пётр I упразднил патриархат и учредил вместо него Священный Синод.
Серия ударов, казалось, была сокрушительной, однако идеал, заключённый в понятии «Москва – Третий Рим», не уходил из жизни в её традиционно-религиозном выражении и постепенно нашёл себе новое выражение в терминах идеологии вестернизирующего мира.
Русский народ очень одарённый, но у него сравнительно слабый дар формы. Сильная стихия опрокидывает всякую форму. Это и есть то, что западным людям, особенно французам, у которых почти исчезла первичная стихия, представляется варварством.
Русский народ есть в высшей степени поляризованный народ, он есть совмещение противоположностей. Им можно очароваться и разочароваться, от него всегда можно ждать неожиданностей, он в высшей степени способен внушать к себе сильную любовь и сильную ненависть. Это народ, вызывающий беспокойство народов Запада.
Очень важно отметить, что русское мышление имеет склонность к тоталитарным учениям и тоталитарным миросозерцаниям. Только такого рода учения и имели у нас успех. В этом сказывался религиозный склад русского народа.
Они (французские энциклопедисты) предпочитают реформы сверху, так как революционные действия масс, по их мнению, таят в себе губительные, разрушающие силы; как они полагают, лучшим выходом для общества будет, если монархи поймут необходимость общественных преобразований и подадут благой пример своим подданным. И Дидро (Д. ДИДРО) составляет для Екатерины целый план переустройства империи.
В 1765 году Екатерина II сообщала знаменитому французскому просветителю Д'Аламберу о том, что пишет некий труд (Наказ): «В нём вы увидите, как для пользы моей империи я обобрала президента Монтескьё (Ш. МОНТЕСКЬЁ), не называя его имени: надеюсь, что, если с того света он увидел бы меня работающею, он простил бы мне этот плагиат во имя блага двадцати миллионов человек, которое должно от того последовать. Он слишком любил человечество, чтобы обижаться на меня, его книга стала для меня молитвенником. Вот, сударь, пример судьбы, которую переживают книги гениальных людей – они служат благополучию рода человеческого».
Екатерина II по поводу «Замечаний» Дидро (Д. ДИДРО) на её «Наказ», где философ называет русскую императрицу «деспотом», ставит диагноз, что русское общество сгнило ещё не созрев, и констатирует, что «Россия обречена быть управляемой дурно в 19 случаях из 20», что «естественная свобода россиян сведена к нулю, а верховная власть не ограничена»:
«Это сущая болтовня, в которой нет ни знания обстоятельств, ни благоразумия, ни предусмотрительности. Если бы мой „Наказ“ был во вкусе Дидро, он должен был бы перевернуть в России всё вверх дном».
«Я много и часто разговариваю с Дидро, но не столько с пользой для себя, сколько из любопытства. Если бы я послушалась его, мне пришлось бы совершенно преобразовать и законодательство, и администрацию, и финансы для того, чтобы очистить место для невозможных теорий».
Чем же объяснить это разительное несоответствие теории с практикой, этот вопиющий разлад между увлечением теориями Монтескьё и Беккариа, с одной стороны, и терпимостью к разным Шешковским и его последователям? Покойный профессор А.Ф.Кистяковский заверяет, что в первое время законодательница (Екатерина II) искренно проникнута была духом этих творений и надеялась усвоить его России. Для этого она созвала депутатов от всех сословий целой империи. Намерение не осуществилось, новое уложение не было составлено – и большая часть высоких драгоценных мыслей, высказанных в «Наказе», осталась мёртвой буквой. Кроме внешней причины – турецкой войны, – была другая, самая глубокая и основательная – умственная и нравственная неподготовленность русского народа и общества. «Это, – говорит он, – было состояние позолоченной грубости и неразвития, то состояние, которое было более благоприятно чрезмерному развитию крепостного права, чем осуществлению мыслей Беккариа и Монтескьё, решительно несовместимых с таким состоянием народа».
Славянофильство – первая попытка нашего самосознания, первая самостоятельная у нас идеология. Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чём её сущность, её призвание и место в мире.
Славянофилы всегда хотели, чтобы Россия жила своим умом, чтобы она была самобытна не только, как сильное государство, но как своеобразная государственность.
Россия во всём и всегда – страна великих контрастов и полярных противоположностей. Низость и холопство духа и головокружительные высоты! […] В низинах своих Россия полна дикости и варварства, она в состоянии докультурном, в ней первобытный хаос шевелится. Эта восточная, татарская некультурность и дикая хаотичность – великая опасность для России и её будущего. Но на вершинах своих Россия сверхкультурна…
В прошлом столетии нация, находившаяся в состоянии такого же варварства, в каком пребывали наши предки до крестовых походов, постепенно освободилась от него и заняла место между цивилизованными государствами. Я говорю о России. В стране этой находится обширный класс общества, многие представители которого нисколько не уступают людям, составляющим украшение лучших кружков парижского и лондонского обществ. Есть полное основание думать, что эта могущественная империя вступит со временем в деятельное соперничество с Францией и Великобританией на пути прогресса.
«Одна из самых печальных особенностей нашей своеобразной цивилизации состоит в том, что мы всё ещё открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, в некоторых отношениях более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежали ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени», – писал русский мыслитель с ярко выраженным философским складом ума Пётр Яковлевич Чаадаев. Он подчёркивал, что наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. Мы растём, но не созреваем, мы продвигаемся вперёд, но по линии, не приводящей к цели. Мы существуем словно лишь для того, чтобы преподать великий урок миру.
Конечно, не пройдет без следа и то наставление, которое нам суждено дать, но кто знает день, когда мы вновь обретём себя среди человечества, и сколько бед испытаем мы до свершения наших судеб?
Шум же от первой – и единственной прижизненной – публикации Чаадаева был действительно большой. Герцен очень образно уподобил «Философическое письмо» выстрелу среди ночи. По свидетельству биографа М. Жихарева, никакое событие, не исключая и смерть Пушкина, не произвело такого впечатления: «Даже люди, никогда не занимавшиеся никаким литературным делом; круглые неучи; барыни, по степени интеллектуального развития мало чем разнившиеся от своих кухарок и прихвостниц; подьячие и чиновники, увязшие и потонувшие в казнокрадстве и взяточничестве; тугоумные, невежественные, полупомешанные святоши, изуверы или ханжи, поседевшие и одичалые в пьянстве, распутстве или суеверии; молодые отчизнолюбцы и старые патриоты – всё соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения человеку, дерзнувшему оскорбить Россию».
Мысли Чаадаева о русской истории, о прошлом России выражены с глубокой болью, это крик отчаяния человека, любящего свою родину.
Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклонённой головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюблённостей прошло, что теперь мы прежде всего обязаны родине истиной.
Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчать её, предпочитаю унижать её, – только бы её не обманывать.
Раньше многих других в России он (П.Я.ЧААДАЕВ) понял бесперспективность надежд на прогнивший режим самодержавной власти.
Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть ещё нечто более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создаёт мудрецов, благодетелей человечества.
Я всегда любил своё отечество в его интересах, а не в своих собственных.
Ни к какому тайному обществу никогда не принадлежал. Мнение моё о тайных обществах видеть можно из находящейся в бумагах моих речи о масонстве, писаной мною ещё в 1818 году, где ясно и сильно выразил мысль свою о безумстве, о вредном действии тайных обществ вообще.
Сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный строй.
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придёт желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Любовь к Отечеству – это ненависть к его недостаткам.
Отечества и дым нам сладок и приятен.
Любят родину не за то, что она велика, а за то, что своя.
Любовь к отечеству совместима с любовью ко всему миру.
Желание служить общественному благу должно проистекать от души, быть условием личного счастья. Если же оно идёт не отсюда, а из теоретических или иных соображений, то оно не то.
В книге «Россия в 1839» (А. де КЮСТИНА) – восприятие России как страны «варваров» и рабов, всеобщего страха и «бюрократической тирании», книга вызвала поток официозных опровержений.
По его собственному признанию, он (А. де КЮСТИН) «ехал в Россию искать доводов против республики», а вернулся, если не республиканцем, то уж, во всяком случае, убеждённым противником абсолютизма, который довёл до катастрофы Францию и может погубить Россию.
В заключение приведём ответ автора (А. де КЮСТИНА) заклятым врагам, которых он нажил из-за своей опрометчивой любви к истине: «Если рассказанные мною факты ложны, пусть их опровергнут; если выводы, которые я из них делаю, ошибочны, пусть их исправят: нет ничего проще; но если книга моя правдива, мне, надеюсь, позволительно утешать себя мыслью, что я достиг своей цели, состоявшей в том, чтобы, указав на болезнь, побудить умных людей пуститься на поиски лекарства».
Я объехал большую часть цивилизованного мира и во время этих странствий всеми силами старался познать тайные пружины, движущие жизнью империй; я вёл наблюдения с великим тщанием, и вот какое мнение составил я о грядущих судьбах мира.
Меня можно обвинить в том, что я страдаю предрассудками, но никто никогда не сможет упрекнуть меня в том, что я сознательно исказил истину.
Я ехал в Россию, дабы отыскать там доводы против представительного правления, я возвращаюсь сторонником конституций.
Поскольку многое в России восхищало меня, я не мог не выразить в своей книге и этого восхищения. Русские останутся мною недовольны – но кому под силу удовлетворить запросы честолюбия? Между тем никто более меня не был потрясён величием их нации и её политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня на протяжении всего моего пребывания в России.
Всякий русский, если он порядочный человек, подтвердит, что если я, по недостатку времени, и допустил ошибки в деталях, в целом я изобразил Россию такой, как она есть. Они учтут все трудности, с какими я столкнулся, и признают, что я верно и скоро сумел разглядеть под политической маской, вот уже столько веков искажающей исконный характер русской нации, её превосходные задатки.
В то время, когда повсюду в Европе отменили крепостное право, в России оно было узаконено.
Постоянно путешествовать – неплохой способ провести жизнь, особенно для человека, не разделяющего тех идей, что господствуют в современном ему обществе: менять страны – всё равно что менять столетия. В России я собираюсь погрузиться в давно прошедшие времена.
Меня поражает неумеренная тревога русских касательно мнения, какое может составить о них чужестранец.
Тирания живёт ложью.
Я не люблю людей, так мало дорожащих истиной; цивилизация – не мода и не уловка, это сила, приносящая пользу, корень, рождающий ствол, на котором вырастают цветы и плоды.
Во всех странах, кроме тех, где царит абсолютный деспотизм, люди совершают великие усилия, дабы достичь великой цели: лишь народы, слепо повинующиеся самодержцу, идут по его приказу на огромные жертвы ради ничтожных результатов.
Я не хочу сказать, что их политическое устройство не способно принести никакой пользы; я хочу лишь сказать, что полезные эти плоды обходятся слишком дорого.
Россия подобна могучему человеку, которому нечем дышать.
Национальная гордость, на мой взгляд, приличествует лишь народам свободным.
Во Франции, как и в России, я встречал две разновидности русских светских людей: одни из осторожности и из самолюбия без меры расхваливают свою страну, другие, желая прослыть особами изысканными и просвещёнными, выказывают, когда речь заходит о России, глубочайшее презрение либо безмерную сдержанность. До сего дня ни тем, ни другим не удавалось меня провести; но я мечтаю отыскать третью разновидность – обыкновенных русских; я не оставил надежды найти её.
Если в странах, где техника ушла далеко вперёд, люди умеют вдохнуть душу в дерево и металл, то в странах деспотических они сами превращаются в деревяшки; я не в силах понять, на что им рассудок, при мысли же о том давлении, которому пришлось подвергнуть существа, наделённые разумом, дабы превратить их в неодушевлённые предметы, мне становится не по себе; в Англии я боялся машин, в России жалею людей.
Эти матросы в рубище, эти немытые каторжники, в чью обязанность входит доставлять кронштадтских чиновников и офицеров на борт иностранных судов, позорят страну. Глядя на их лица и размышляя о том, что эти обездоленные существа считают жизнью, я задавался вопросом, за какие грехи Господь обрёк шестьдесят миллионов смертных на вечное пребывание в России.
В России монарх может быть любим народом, даже если он недорого ценит человеческую жизнь.
Здесь (в России) собственной жизнью распоряжается только монарх: судьба, мощь, воля целого народа – всё пребывает в руках одного человека.
Я задаюсь вопросом, характер ли народа создал самодержавие, или же самодержавие создало русский характер, и не могу отыскать ответа. Впрочем, я склоняюсь к мысли, что влияние было взаимным: русские правители могли появиться только в России, но и русские не стали бы такими, как они есть, живи они под властью иных правителей.
Я словно воочию вижу, как над этой частью земного шара реет тень смерти. Этот народ, лишённый досуга и собственной воли, – не что иное, как скопище тел без душ; невозможно без трепета думать о том, что на столь огромное число рук и ног приходится одна-единственная голова. Деспотизм – смесь нетерпения и лени; будь правительство чуть более кротко, а народ чуть более деятелен, можно было бы достичь тех же результатов менее дорогой ценой, но что сталось бы тогда с тиранией?.. люди увидели бы, что она бесполезна.
Когда Пётр Великий ввёл то, что называют здесь чином, иначе говоря, применил военную иерархию ко всем служащим империи, он превратил свой народ в полк немых солдат, а себя назначил командиром этого полка, с правом передавать это звание своим наследникам.
Пётр I утверждал, что имеет право завещать престол тому, кому сочтёт нужным.
Российская империя – это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведённое в ранг нормального состояния общества.
Как видите, здесь есть вещи, о которых все думают, но никто не говорит вслух.
В России разговор равен заговору, мысль равна бунту: увы! мысль здесь не только преступление, но и несчастье.
О! кто не преисполнился бы сострадания к этому народу?
Русская аристократия не исполняет своего долга перед самой собой и перед народом.
Всякому, кто въезжает в пределы Российской империи, первым делом бросается в глаза, что общество, устроенное так, как здесь, пригодно только для здешних жителей: чтобы жить в России, следует быть русским; впрочем, по видимости всё здесь вершится так же, как и в других странах.
В России всякий правитель – бог.
Что бы ни говорили эти покорные подданные, что бы они ни делали, восторг их остаётся принуждённым: это – любовь стада к пастуху, который кормит его, чтобы зарезать.
Знатные вельможи, приезжая в столицу из глубины империи, привозят с собой многочисленную дворню: поскольку люди являются их собственностью, они держат их за предметы роскоши.
Нам трудно составить верное представление об истинном положении русских крестьян, лишённых каких бы то ни было прав и тем не менее составляющих большинство нации. Поставленные вне закона, они отнюдь не в такой степени развращены нравственно, в какой унижены социально; они умны, а порой и горды, но основа их характера и поведения – хитрость. Никто не вправе упрекать их за эту черту, естественно вытекающую из их положения. Хозяева постоянно обманывают крестьян самым бессовестным образом, а те отвечают на обман плутовством.
Здесь состояние помещика исчисляется душами крестьян. Человек здесь лишён свободы и превращён в деньги; он приносит своему барину, почитаемому свободным оттого, что он владеет рабами, около десяти рублей в год, а в иных областях в три-четыре раза больше. Цена на человеческий товар меняется в России так, как меняется у нас цена на землю в зависимости от того, как выгодно можно сбыть выращиваемые на ней плоды.
Повсюду бедняк работает на богача, а тот ему платит; но этот бедняк, отдающий своё время другому человеку в обмен на деньги, не проводит всю жизнь в загоне для скота и, несмотря на необходимость трудиться для того, чтобы добыть пропитание своим детям, пользуется некоторой свободой хотя бы по видимости.
У нас наёмный работник имеет право переменять хозяина, жильё и даже род занятий; никто не смотрит на его труд как на ренту нанявшего его богача; иное дело русский крестьянин; он – вещь, принадлежащая барину, он вынужден от рождения до смерти служить одному и тому же хозяину, поэтому хозяин видит в его жизни не что иное, как мельчайшую долю той суммы, что потребна для ежегодного удовлетворения его прихотей; без сомнения, в государстве, устроенном таким образом, страсть к роскоши перестаёт быть невинной забавой; здесь она непростительна. Всякому обществу, где не существует среднего класса, следовало бы запретить роскошь, ибо единственное, что оправдывает и извиняет благополучие высшего сословия, – это выгода, которую в странах, устроенных разумным образом, извлекают из тщеславия богачей труженики третьего сословия. Если, как утверждают иные русские, Россия скоро станет промышленной страной, отношения крепостных с их владельцами не замедлят измениться; между помещиками и крестьянами вырастет сословие независимых купцов и ремесленников, которое сегодня ещё только начинает создаваться, причём исключительно из иностранцев. Почти все фабриканты, коммерсанты, купцы в России – немцы.
Здесь очень легко обмануться видимостью цивилизации. Находясь при дворе, вы можете почитать себя попавшим в страну, развитую в культурном, экономическом и политическом отношении, но, вспомнив о взаимоотношениях различных сословий в этой стране, увидев, до какой степени эти сословия немногочисленны, наконец, внимательно присмотревшись к нравам и поступкам, вы замечаете самое настоящее варварство, едва прикрытое возмутительной пышностью.
Я не упрекаю русских в том, что они таковы, каковы они есть, я осуждаю в них притязания казаться такими же, как мы. Пока они ещё необразованны – но это состояние по крайней мере позволяет надеяться на лучшее; хуже другое: они постоянно снедаемы желанием подражать другим нациям, и подражают они точно как обезьяны, оглупляя предмет подражания. Видя всё это, я говорю: эти люди разучились жить как дикари, но не научились жить как существа цивилизованные, и вспоминаю страшную фразу Вольтера или Дидро, забытую французами: «Русские сгнили, не успев созреть».
В Петербурге всё выглядит роскошно, великолепно, грандиозно, но если вы станете судить по этому фасаду о жизни действительной, вас постигнет жестокое разочарование; обычно первым следствием цивилизации является облегчение условий существования; здесь, напротив, условия эти тяжелы; лукавое безразличие – вот ключ к здешней жизни.
Император, его местопребывание, его планы – вот единственный предмет, занимающий мысли тех русских, кто умеют мыслить.
Как ни безгранична власть российских монархов, они до крайности боятся неодобрения или просто откровенности. Из всех людей угнетатель сильнее всех страшится правды; для него единственный способ избежать насмешек – наводить ужас и хранить таинственность; отсюда следует, что в России невозможно говорить ни о личностях, ни вообще о чём бы то ни было.
Тайные беседы здесь бесконечно увлекательны, но кто их себе позволяет? Размышлять, исследовать – значит навлекать на себя подозрения.
В России стоит министру потерять должность, как друзья его тотчас глохнут и слепнут. Прослыть впавшим в немилость – значит заживо себя похоронить.
К кому воззовёт однажды народ, устав от немоты вельмож? Каким взрывом ненависти чревато для самодержавия трусливое самоотречение аристократов? Чем заняты русские дворяне? Они обожают императора и становятся соучастниками его злоупотреблений, дабы по-прежнему угнетать крестьян, которых они будут истязать до тех пор, пока их кумир не вырвет кнут из их рук (заметьте, что кумир этот ими же и сотворён). К этой ли роли предназначены дворяне Провидением? Они занимают самые почётные должности в огромной империи. Но что сделали они, чтобы это заслужить? Чрезмерная и постоянно растущая власть монарха – более чем заслуженная кара за слабость дворян. В истории России никто, кроме императора, испокон веков не занимался своим делом; дворянство, духовенство, все сословия общества изменяют своим обязанностям. Если народ живёт в оковах, значит, он достоин такой участи; тиранию создают сами нации. Или цивилизованный мир не позже, чем через пять десятков лет, вновь покорится варварам, или в России свершится революция куда более страшная, чем та, последствия которой до сих пор ощущает европейский Запад.
Чем больше я узнаю Россию, тем больше понимаю, отчего император запрещает русским путешествовать и затрудняет иностранцам доступ в Россию. Российские политические порядки не выдержали бы и двадцати лет свободных сношений между Россией и Западной Европой.
Русские ещё не могут считаться людьми цивилизованными. Это татары в военном строю – и не более. Их цивилизация – одна видимость; на деле же они безнадёжно отстали от нас и, когда представится случай, жестоко отомстят нам за наше превосходство.
В России двор – реальная сила, в других же державах даже самая блестящая придворная жизнь – не более чем театральное представление.
Русской политике не помеха ни мнения, ни даже действия подданных; здесь всё зиждется на милости властителя; она заменяет тому, кто её удостоился заслуги, честь и, более того, невинность; утратив же её, человек утрачивает решительно всё.
В России государи везде чувствуют себя, как дома, даже в доме Божьем.
Сегодня, когда бунт, можно сказать, носится в воздухе, даже самодержцы, судя по всему, боятся за своё могущество.
Русский народ чувствителен ко всему красивому: его обычаи, мебель, утварь, наряды, облик – всё живописно.
Русский народ музыкален, тот, кто слышал здешний хор, в этом не усомнится.
Всем известно, что вплоть до XVIII века русских женщин держали, так сказать, взаперти.
В этой удивительной стране отсутствие свободы сказывается повсюду.
Как ни старайся, а Московия всегда останется страной более азиатской, нежели европейской. Над Россией парит дух Востока, а пускаясь по следам Запада, она отрекается от самой себя.
Русские почитают верховную власть как религию, авторитет которой не зависит от личных достоинств того или иного священника…
Мнение императора – это мнение всех его подданных.
Я убеждён, что единственные неподдельные чувства, живущие в груди людей при самодержавном правлении, – это страх и подобострастие у низших сословий, гордыня и лицемерное великодушие – у высших.
В России я стал демократом, но это не помешает мне оставаться во Франции убеждённым аристократом; всё дело в том, что крестьянин, живущий в окрестностях Парижа, или наш мелкий буржуа куда более свободны, чем помещик в России.
Эта придворная жизнь мне настолько в новинку, что забавляет меня; я словно путешествую во времени: мне кажется, будто я в Версале и перенёсся на столетие назад.
Не устану повторять: в России нет знати, ибо нет независимых характеров; число избранных душ, составляющих исключение, слишком мало, чтобы высший свет следовал их побуждениям; человека делает независимым не столько богатство или хитростью достигнутое положение, сколько гордость, какую внушает высокое происхождение; а без независимости нет и знати.
Природа и история никак не затронули русскую цивилизацию; ничто в ней не вышло из почвы или из народа – прогресса не было, в один прекрасный день всё ввезли из-за границы. В этом триумфе подражательства больше ремесла, нежели искусства.
Обо всех русских, какое бы положение они ни занимали, можно сказать, что они упиваются своим рабством.
Надо побывать здесь, чтобы узнать, какие размеры может принимать презрение богатого человека к жизни бедняка, и понять, насколько малую ценность вообще имеет жизнь в глазах человека, обречённого жить при абсолютизме.
Деспотизм делает несчастными народы, которые подавляет.
Это антинациональное правительство.
Удивительно, как мощно одарены нации от природы: на протяжении более чем столетия благовоспитанные русские – знать, учёные, власти предержащие, только тем и занимались, что клянчили идеи и искали образцы для подражания во всех обществах Европы – и что же? смешная фантазия государей и придворных не помешала русскому народу остаться самобытным.
Народ этот умён и по природе своей слишком утончён, слишком тактичен и деликатен, чтобы слиться когда-нибудь с тевтонской расой. Буржуазная Германия и поныне более чужда России, нежели Испания с её народами, в чьих жилах течёт арабская кровь.
В провинции красят города, через которые должен проезжать император; что это – почесть, какую отдают государю, или желание обмануть его, скрыв нищету, в которой пребывает страна?
Россия расположена на границе двух континентов, и то, что пришло сюда из Европы, по природе своей не может до конца слиться с тем, что было привнесено из Азии.
Две эти нации – Россия, как она есть и Россия, какой её желают представить перед Европой.
Всё, в чём состоит ценность и привлекательность правильно устроенного общества, всё, что придаёт некий смысл и цель политическим установлениям, здесь сливается в одно-единственное чувство – страх. Страх в России замещает, то есть парализует, мысль; из власти одного этого чувства может родиться лишь видимость цивилизации; да простят меня близорукие законодатели, но страх никогда не станет душой правильно устроенного общества, это не порядок, это завеса, прикрывающая хаос, и ничего больше; там, где нет свободы, нет ни души, ни истины. Россия – это безжизненное тело, колосс, который существует за счёт головы, но все члены которого изнемогают, равно лишённые силы!.. Отсюда – какое-то глубинное беспокойство, неизъяснимое недомогание русских, причём у них, в отличие от новых французских революционеров, недомогание это происходит не от смутности идей, не от заблуждений, не от скуки материального процветания или рождённых конкуренцией приступов ревности; в нём выражает себя неподдельное страдание, оно – признак органической болезни. В России, по-моему, люди обделены подлинным счастьем больше, чем в любой другой части света. Мы у себя дома несчастны, однако чувствуем, что наше счастье зависит от нас самих; у русских же оно невозможно вовсе.
Россия – плотно закупоренный котёл с кипящей водой, причём стоит он на огне, который разгорается всё жарче; я боюсь, как бы он не взорвался; и тревога моя лишь возрастает оттого, что император сам не раз переживал подобный страх за время своего царствования.
Страна эта, говоря по правде, отлично подходит для всякого рода надувательств; рабы есть и в других странах, но чтобы найти столько рабов – придворных, надо побывать в России. Не знаешь, чему дивиться больше, – то ли безрассудству, то ли лицемерию, которые царят в этой империи; Екатерина II жива, ибо, невзирая на весьма открытый нрав её внука, Россией по-прежнему правят с помощью скрытности и притворства… В этой стране признать тиранию уже было бы прогрессом.
Я ненавижу только одно зло, и ненавижу потому, что считаю: оно порождает и предполагает все прочие виды зла; это зло – ложь. Поэтому я стараюсь разоблачать его повсюду, где встречаю.
В России ещё не ведают страсти к истине, что владеет ныне сердцами французов.
Торговцы, из которых составится когда-нибудь средний класс, столь немногочисленны, что не могут заявить о себе в этом государстве; к тому же почти все они чужестранцы. […] В стране, где нет правосудия, нет и адвокатов; откуда же взяться там среднему классу, который составляет силу любого государства и без которого народ – не более чем стадо, ведомое дрессированными сторожевыми псами?
Империя эта при всей своей необъятности – не что иное, как тюрьма, ключ от которой в руках у императора; такое государство живо только победами и завоеваниями, а в мирное время ничто не может сравниться со злосчастьем его подданных.
Обратите внимание, что в русском слово «тюрьма» означает нечто большее, чем в других языках. Дрожь пробирает, как подумаешь обо всех тех жутких подземельях, которые в стране этой, где всякий с рождения учится не болтать лишнего, скрыты от нашего сочувствия за стеной вымуштрованного молчания. Нужно приехать сюда, чтобы возненавидеть скрытность; в подобной осмотрительности обнаруживает себя тайная тирания, образ которой повсюду встаёт передо мною. Здесь каждое движение лица, каждая недомолвка, каждый изгиб голоса предупреждает меня: доверчивость и естественность опасны.
Всё, вплоть до внешнего вида домов, обращает мысль мою к мучительным условиям человеческого существования в этой стране.
Я предпочитаю лишиться дружбы русских, но не утратить ту свободу мысли, какая позволяет мне судить об их хитростях и о приёмах, что применяют они, дабы обмануть нас и обмануться самим; гнев их меня мало пугает, ибо я отдаю им должное и верю, что в глубине души они судят свою страну ещё более сурово, чем я, ибо лучше меня её знают.
Русские придворные производят на меня впечатление марионеток, подвешенных на чересчур толстых нитках.
У меня есть одна навязчивая идея: я думаю, что людьми можно и должно управлять без обмана. Если в частной жизни ложь – низость, то в жизни общественной – преступление.
В России император затмевает солнце.
Человек везде ценит свою жизнь во столько, сколько она стоит. […] В России человеческая жизнь не ставится ни во что.
Тяжёлое чувство, владеющее мною с тех пор, как я живу среди русских, усиливается ещё и оттого, что во всём открывается мне истинное достоинство этого угнетённого народа. Когда я думаю о том, что мог бы он совершить, будь он свободен, и когда вижу, что совершает он ныне, я весь киплю от гнева.
Здешний этикет требует прежде всего, чтобы человек молчал о том, что занимает мысли всех; даже и вне стен дворца признания делаются только вполслова, походя и шёпотом. Люди в этой стране привыкли жить уныло потому, что сами почитают жизнь ни за что; каждый чувствует, что бытие его висит на ниточке, и каждый делает свой выбор, так сказать, с рождения.
Нет ничего хуже, чем положение человека, который дома живёт, словно на чужбине.
Душа этого общества есть политическое суеверие, которое возлагает на государя заботу обо всех невзгодах слабых, терпящих от сильных, обо всех земных жалобах на то, что ниспослано небесами; когда Господь карает русских, они взывают к царю. Государь здесь ни за что не несёт ответственности как политик, зато играет роль провидения, которое отвечает за всё: таково естественное следствие узурпации человеком прав Бога.
Я не перестаю удивляться, видя, что существует на свете народ настолько беззаботный, чтобы спокойно жить и умирать в этой полутьме, дарованной ему неусыпным надзором повелителей. До сих пор я полагал, что дух человека уже не может больше обходиться без истины, как тело его не может обходиться без солнца и воздуха; путешествие в Россию вывело меня из этого заблуждения. Истина – потребность лишь избранных душ либо самых передовых наций; простонародье довольствуется ложью, потворствующей его страстям и привычкам; лгать в этой стране означает охранять общество, сказать же правду значит совершить государственный переворот.
Кто скажет мне, до чего может дойти общество, в основании которого не заложено человеческое достоинство?
Россия – нация немых; какой-то чародей превратил шестьдесят миллионов человек в механических кукол, и теперь для того, чтобы воскреснуть и снова начать жить, они ожидают мановения волшебной палочки другого чародея. Страна эта производит на меня впечатление дворца Спящей красавицы: всё здесь блистает позолотой и великолепием, здесь есть всё… кроме свободы, то есть жизни.
Ужас, нависающий над каждым, делает покорность удобной для всех: все, и жертвы, и палачи, полагают, что не могут обойтись без повиновения, которое только умножает зло – и то, что чинят палачи, и то, что терпят на собственной шкуре жертвы.
Что меня возмущает, так это зрелище самой утончённой элегантности, соседствующей со столь отвратительным варварством. Когда бы в жизни света было меньше роскоши и изнеженности, положение простонародья внушало бы мне меньше жалости. Здесь же богатые – не соотечественники бедным.
В других странах все защищают гражданина от представителя власти, злоупотребляющего ею; здесь же полицейский чиновник всегда защищён от справедливых протестов человека, над которым он надругался. Ведь раб никогда не протестует.
Нравы народа – продукт постепенного воздействия законов на обычаи и обычаев на законы; они не меняются по мановению волшебной палочки. Нравы русских жестоки, несмотря на все претензии этих полудикарей, и ещё долго будут таковыми оставаться.
Болезнь в России запущена, а лекарства, что применялись до сей поры, воздействовали лишь на поверхность кожи, они не лечили рану, но скрывали её от глаз.
Я говорил уже, и повторю ещё раз, и, быть может, не последний: русские гораздо более озабочены тем, чтобы заставить нас поверить в свою цивилизованность, нежели тем, чтобы стать цивилизованными на самом деле.
Дабы народ смог усвоить истинную цивилизованность и сделался достоин её, ибо без этого ни одна нация не сможет трудиться для будущего, его следует обязательно вернуть сначала к исконному его характеру; чтобы народ смог произвести всё то, на что способен, нужно не заставлять его копировать иностранцев, а развивать его национальный дух во всей его самобытности.
Когда бы железная дисциплина, которой повинуется этот ещё полудикий народ, на миг перестала всей тяжестью давить на него, всё общество перевернулось бы вверх дном.
В глубине души им нравится ничем не ограниченная власть – так легче всё приводить в движение. Кто же с охотой пожертвует тем, что облегчает ему задачу?
У истории свои непреложные законы, и прошлое повсюду оказывает влияние на настоящее.
Какое энергичное чувство сопротивления должно зреть в душах людей, живущих при деспотическом режиме и привыкших ни с кем не делиться своими думами.
Если кому-нибудь когда-нибудь удастся подвигнуть русский народ на настоящую революцию, то это будет смертоубийство упорядоченное, словно эволюции полка. Деревни на наших глазах превратятся в казармы, и организованное кровопролитие явится из хижин во всеоружии, выдвигаясь цепью, в строгом порядке; одним словом, русские точно так же подготовятся к грабежам от Смоленска до Иркутска, как готовятся ныне к парадному маршу по площади перед Зимним дворцом в Петербурге. В результате подобного единообразия естественные наклонности народа приходят в такое согласие с его общественными обычаями, что последствия этого могут быть и хорошими, и дурными, но равно невероятными по силе.
Будущее мира смутно; но одно не вызывает сомнений: человечество ещё увидит весьма странные картины, которые разыграет перед другими эта Богом избранная нация.
Опасность либеральных идей, привитых диким народам. […]
Этот факт, равно как и те, что я приводил в других местах, позволит вам понять, сколь опасно прививать либеральные взгляды народам, не подготовленным к их восприятию. Что касается политической свободы, то чем более вы привержены ей, тем более должны избегать произносить имя её перед людьми, которые способны лишь скомпрометировать святое дело, защищая его на свой лад.
Покончить со свободой, проповедуя либерализм, значит убивать, ибо любое общество живо правдой.
У меня есть одна навязчивая идея: я думаю, что людьми можно и должно управлять без обмана.
Предоставьте русской печати свободу на двадцать четыре часа, и вы узнаете такое, что в ужасе отшатнётесь. Угнетение не может существовать без всеобщего молчания.
Народная месть – словно лава, что долго вскипает в земных недрах перед тем, как излиться наружу с вершины горы.
Из подобного общественного устройства проистекает столь мощная лихорадка зависти, столь неодолимый зуд честолюбия, что русский народ должен утратить способность ко всему, кроме завоевания мира. Я всё время возвращаюсь к этому намерению, ибо тот избыток жертв, на какие обрекает здесь общество человека, не может объясняться ничем иным, кроме подобной цели.
Всё, что я могу сказать, – это то, что с тех пор как я в России, будущее Европы видится мне в чёрном цвете. Однако же совесть велит мне не скрывать и того, что люди весьма мудрые и весьма опытные придерживаются иного мнения. Люди эти говорят, что я преувеличиваю могущество России, что каждому обществу предначертана своя судьба, что удел общества русского – распространить свои завоевания на Восток, а затем распасться самому.
Народ, которому нечего передать другим народам, тем, кого он хочет покорить, недолго будет оставаться сильнейшим.
Русские до сих пор верят в действенность лжи; и мне странно видеть это заблуждение у людей, столько раз к ней прибегавших… Не то чтобы их ум был недостаточно тонок или проницателен; но в стране, где власть до сих пор не поняла преимуществ свободы даже для себя самой, люди подвластные поневоле пугаются ближайших последствий искренности, создающей иной раз некоторые неудобства.
Не то чтобы русскую нацию в целом заботило, что о ней говорят и думают, нет; но несколько самых влиятельных родов снедаемы ребяческим желанием перекроить европейскую репутацию России.
Большинством русских в их отношениях с жителями других стран движут дикая ревность и – ребяческая зависть.
Чрезвычайная недоверчивость всех, с кем имеете вы здесь дело, независимо от сословия, – напоминание о том, что вам следует держаться настороже: по страху, внушаемому вами, вы можете судить об опасности, которой подвергаетесь.
Человека здесь ценят лишь по тому, в каких отношениях он состоит с властями, а потому присутствие в моём экипаже фельдъегеря производило действие неотразимое.
Проникнуть в эту страну трудно, это вызывает у меня досаду, но почти не пугает; куда больше поражает меня, насколько трудно отсюда уехать. Простые люди говорят: «Как входишь в Россию, так ворота широки, как выходишь, так узки».
Народ этот внушает к себе участие, но не доверие.
Чтобы суметь привнести цивилизованность в народ, надобно чего-то стоить самому: варварство раба обличает испорченность господина.
Требования, какие предъявляют здесь к животным, вполне согласуются с отношением к людям: русские лошади не выдерживают дольше восьми-десяти лет.
Я никогда не стану восхищаться чудесами, сотворёнными страхом.
Если вас удивляет неприязненность моих суждений, удивлю вас ещё больше и прибавлю, что всего лишь выражаю общее мнение: я только простодушно произношу вслух то, что все здесь скрывают из осторожности.
С помощью красивых слов и даже здравых суждений можно обосновать что угодно; ни одна из точек зрения, раздирающих на части мир политики, литературы и религии, не ведает недостатка в аргументах; но говорите что хотите: режим, который основан на таком принуждении и требует для своего поддержания подобного рода средств, есть режим глубоко порочный.
Всё лето я провёл за пополнением четырёх толстых томов, посвящённых России, – книге, которой я страшусь не из трусости, а из сознания собственной слабости; выходить на бой с колоссом, с которого я намереваюсь сорвать маску, имея так мало боеприпасов, как я, – предприятие слишком дерзкое, особенно если учесть, что я провёл в России всего три месяца! Я знаю, что правота на моей стороне, я полагаю также, что разглядел в верном свете хотя бы самое основное, а главное – что я оценил по заслугам плоды восточного деспотизма, подкрепляемого европейской цивилизацией, но я не чувствую в себе довольно сил для того, чтобы изобразить эти очевидные истины публике и вселить мои убеждения в души читателей. Я успокаиваю себя мыслью, что я сделал всё, что мог, и что большего с меня спрашивать не приходится.
В России характер правителя есть и характер правления, и характер устройства государства.
Правительство в лице своих лучших представителей желало обновления общественной жизни, насаждения законности, распространения просвещения. Тёмные силы, таившиеся в недрах служилого сословия, тяготевшие к заветной для них старине, не жалели труда, чтобы по возможности затормозить поступательное движение вперёд.
Сам чёрт не разберёт, отчего у нас быстрее подвигаются те, которые идут назад.
Государство… формировало из верхних классов, всего более из дворянства, новую служилую касту, оторванную от народа сословными и чиновными преимуществами и предрассудками, а ещё более служебными злоупотреблениями.
Земли в России так много, что её достаточно для всех, и право государства ею владеть является иллюзорным, так как оно не в состоянии её обрабатывать. Раздать её крестьянам, при условии установления соответствующего налога, было бы наиболее простым способом управления, и земледелие сделало бы больше успехов, так как у крестьянина никогда не будет интереса к приобретению нужных земледельцу знаний, раз он уверен в том, что никогда ничем владеть не будет.
…Каждый новый русский царь начинал с того, что отвергал предшественника.
…Русь, куда же несешься ты? Дай ответ! Не даёт ответа.
Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость… И вот они опять возникли в огромном размере… Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло… Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знамёнами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев…
Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка.
Каждый русский бунт начинается мечтой о свободе, но заканчивается кровавым беспределом.
Россия есть игра природы, но не ума.
Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью, и с любовью!..
Россия на краю пропасти. Каждая минута дорога. Все это чувствуют и задают вопросы: что делать? Ответа нет.
У многих русских поэтов было чувство, что Россия идёт к катастрофам. Ещё у Лермонтова (М.Ю.ЛЕРМОНТОВ), который выражал почти славянофильскую веру в будущее России, было это чувство. У него есть страшное стихотворение:
Настанет год – России чёрный год, —
Когда царей корона упадёт,
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жён
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных мёртвых тел
Начнёт бродить среди печальных сёл,
Чтобы платком из хижин вызывать;
И станет глад сей бедный край терзать,
И зарево окрасит волны рек: —
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь и поймёшь,
Зачем в руке его булатный нож.
У Блока (А.А.БЛОК) было предчувствие, что на Россию надвигается что-то страшное.
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны…
[…]
Я вижу над Русью далече
Широкий и тихий пожар.
В изумительном стихотворении «Россия» он (А.А.БЛОК) вопрошает…
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу,
Пускай заманит и обманет, —
Не пропадёшь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты.
Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России.
Французский экономист Эдмон Тэри, посетивший Россию в мае 1913 года, пришёл к заключению, что если европейские страны будут развиваться между 1912—1950 гг. так же, как они развивались между 1900—1912 гг., то «к середине нынешнего столетия Россия будет доминировать в Европе, как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении».
Весьма примечательной была оценка, сделанная В.И.Лениным: «После решения аграрного вопроса в столыпинском духе никакой иной революции, способной изменить серьёзно экономические условия жизни крестьянских масс, быть не может».
Им нужны великие потрясения. Нам нужна Великая Россия.
Бедность, по мне, худшее из рабств. Смешно говорить этим людям (крестьянам сельской общины) о свободе или о свободах. Сначала доведите уровень их благосостояния до той, по крайней мере, наименьшей грани, где минимальное довольство делает человека свободным. А это достижимо только при свободном приложении труда к земле, то есть при наличии права собственности на землю.
Если хотите переродить человечество к лучшему, почти что из зверей поделать людей, то наделите их землёю – и достигнете цели.
Каких только блюд не подают голодной русской интеллигенции, всё она приемлет, всем питается, в надежде, что будет побеждено зло самодержавия, и будет освобождён народ. […] А зло русской жизни, зло деспотизма и рабства не будет этим побеждено, так как оно не побеждается искажённым усвоением разных крайних учений. И Авенариус, и Ницше, да и сам Маркс очень мало нам помогут в борьбе с нашим вековечным злом, исказившим нашу природу и сделавшим нас столь невосприимчивыми к объективной истине.
Маркс окончательно отрицает самоценность человеческой личности, видит в человеке лишь функцию материального социального процесса и подчиняет и приносит в жертву каждого человека и каждое человеческое поколение идолу грядущего (государства будущего) и блаженствующего в нём пролетариата.
Нет ничего более жалкого, чем утешение, связанное с прогрессом человечества и блаженством грядущих поколений. Утешения мировой гармонии, которые предлагают личности, всегда вызывали во мне возмущение. […] Ничто «общее» не может утешить «индивидуальное» существо в его несчастной судьбе. Самый прогресс приемлем в том лишь случае, если он совершается не только для грядущих поколений, но и для меня.
Он (Ф.М.ДОСТОЕВСКИЙ) весь исходил от бесконечного сострадания. И устами Алёши он ответил на вопрос Ивана, согласился ли бы он «возвести здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им, наконец, мир и покой», если бы «для этого необходимо и неминуемо предстояло замучить всего лишь одно крохотное созданьице, вот того самого ребёночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотмщённых слезах его основать это здание»: «Нет, не согласился бы».
Достоевский (Ф.М.ДОСТОЕВСКИЙ) до глубины исследовал апокалипсис русского духа и нигилизм русского духа. […] И русская историческая судьба оправдала прозрения Достоевского. Русская революция совершилась в значительной степени по Достоевскому. И как ни кажется она разрушительной и губительной для России, она всё же должна быть признана русской и национальной. Саморазрушение и самосожигание – русская национальная черта.
Этнографические исследования познакомили нас с целыми народами, для которых характерен особенно высокий уровень разрушительности; между тем другие народы проявляют столь же заметное отсутствие разрушительных тенденций – как по отношению к другим людям, так и по отношению к себе. […]
У жизни своя собственная динамика: человек должен расти, должен проявить себя, должен прожить свою жизнь. По-видимому, если эта тенденция подавляется, энергия, направленная к жизни, подвергается распаду и превращается в энергию, направленную к разрушению. Иными словами, стремление к жизни и тяга к разрушению не являются взаимно независимыми факторами, а связаны обратной зависимостью. Чем больше проявляется стремление к жизни, чем полнее жизнь реализуется, тем слабее разрушительные тенденции; чем больше стремление к жизни подавляется, тем сильнее тяга к разрушению.
Достоевский до глубины понимал природу русского нигилизма. Но если он что-либо и отрицал, то отрицал нигилизм. Он – антинигилист.
Достоевский считал, что Россия должна идти вперёд в отличие от Запада мирным путём, без коренных социально-политических потрясений. Роман «Бесы» – это пророческое предостережение против чудовищных последствий социалистической доктрины.
В «Дневнике писателя», анализируя политическую и общественную жизнь России и Запада, Достоевский вводит факты повседневной жизни в широкий философско-исторический контекст. При этом явственно сказывается главная черта его мировоззрения – неприятие им революции; социализм он определяет как «повсеместный грабёж», как «мрак и ужас, готовимый человечеству», как «такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что всё здание рухнет под проклятиями человечества».
Социализм – вопреки внешним иллюзиям – отнюдь не есть система милосердия, гуманности, мира и заботы, а система воли к власти. Всё остальное – самообман.
Точно долгое время накоплялась революционная духовная энергия, почва делалась всё более и более вулканической, а на поверхности, в плоскостном существовании душа оставалась статически устойчивой, введённой в границы, подчинённой нормам. И вот наконец свершился бурный прорыв, взрыв динамита. Достоевский и был глашатаем совершающейся революции духа.
Русская революция очень приблизила к нам Достоевского. В то время как другие большие русские писатели оказались писателями дореволюционной эпохи, Достоевский должен быть признан писателем революционной эпохи. Он всё время писал о революции как явлении духа. Достоевский был явлением духа, пророчествовавшим, что Россия летит в бездну.
Великий Инквизитор полон сострадания к людям, он по-своему демократ и социалист. Он соблазнён злом, принявшим обличье добра. Такова природа антихристова соблазна. Антихристово начало не есть старое, грубое, сразу видимое зло. Это – новое, утончённое и соблазняющее зло, оно всегда является в обличии добра.
У Достоевского был пророческий дар. Этот дар оправдан историей. Мы это остро чувствовали, когда поминали сорокалетие со дня смерти Достоевского. Но оправдались главным образом отрицательные, а не положительные пророчества Достоевского о России и о русском народе.
Творчество Достоевского говорит не только о том, что в русском народе заключены величайшие духовные возможности, но также о том, что это народ – больной духом. Народу этому, духовно чрезвычайно одарённому, очень трудно дисциплинировать свой дух, труднее, чем народам Запада. […] Русским не хватает характера, это должно быть признано нашим национальным дефектом. Выработка нравственного характера, выработка духовной мужественности – наша главная жизненная задача.
Величие Достоевского было в том, что он показал, как во тьме возгорается свет. Но русская душа склонна погрузиться в стихию тьмы и остаться в ней как можно дольше. […] В Достоевском совершились великие откровения русского духа и мирового духа. Но он не выражает той мужественной зрелости духа, когда дух овладевает хаотической душевной стихией, дисциплинирует её и подчиняет высшей цели. В России всё ещё дух плавает в душевной стихийности. И это отражается и в Достоевском. И после величайшего явления нашего национального духа – Достоевского – у нас всё ещё нет здравого и зрелого национального самосознания.
Творчество Достоевского есть русское слово о всечеловеческом. И потому из всех русских писателей он наиболее интересен для западноевропейских людей. Они ищут в нём откровений о том всеобщем, что и их мучит, но и откровений иного, загадочного для них мира русского Востока.
Идейной формой русской интеллигенции является её отщепенство, её отчуждение от государства и враждебность к нему.
Государство расположилось в России, как оккупационная армия.
Государство представлялось вампиром, сосущим кровь народа, паразитом на теле народа.
Русская интеллигенция не была ещё призвана к власти в истории и потому привыкла к безответственному бойкоту всего исторического. В ней должен родиться вкус к тому, чтобы быть созидательной силой в истории. Будущее великого народа зависит от него самого, от его воли и энергии, от его творческой силы и от просветлённости его исторического сознания.
Переехав в Москву, Василий Васильевич (В.В.РОЗАНОВ) поступает на службу в Государственный контроль… […] Собрав кое-какие сведения о работе чиновничества по данным проверок Государственного контроля, Розанов задумал опубликовать цикл статей, в которых он высказал резко отрицательную точку зрения о чиновничестве как основной язве России. Статьи уже пошли в набор, но цензура запретила публикацию. Василий Васильевич вынужден был искать новую работу.
Гниль взяточничества и мздоимства просочилась во все министерства и ведомства, в конце концов разложив и погубив династию Романовых. Рыба, как известно, гниёт с головы. Беспредел при дворе служил дурным примером для остальных: если им там, наверху, можно, то почему нам нельзя?
Русская литература и мысль носила в значительной степени обличительный характер.
Великая русская духовная культура может быть свойственна только огромной стране, огромному народу. Великая русская литература могла возникнуть лишь у многочисленного народа, живущего на огромной земле. Русская литература, русская мысль были проникнуты ненавистью к империи, обличали её зло. И, вместе с тем, предполагали империю, предполагали огромность России. Это – противоречие, присущее самой духовной структуре России и русского народа. Огромность России могла бы быть иной, не быть империей с её злыми сторонами, она могла бы быть народным царством. Но оформление русской земли происходило в тяжёлой исторической обстановке, русская земля была окружена врагами. Это было использовано злыми силами истории.
Страстный социалист, убеждённый атеист, Виссарион Белинский призывал к радикальным переменам в русской жизни, формируя обличительное литературное направление.
Некрасов (Н.А.НЕРАСОВ) сам понимает, что обличительное направление вынуждает писателя работать не на глубине проблем, куда его устремляет его писательская совесть и писательский интерес, но на поверхности проблем. Сатирику приходится работать более прямолинейно и грубо, но, считает Некрасов, современники будут ему благодарны за эту работу, потому что надо показать мерзость российской жизни, показать мерзость властей – и тогда что-то в России переменится.
Жизнь, изображаемая в наших повестях и романах, была постоянно ниже действительности…
Салтыков-Щедрин (М.Е.САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН) написал немало сатирических сказок, очерков. Он критически относился ко многому в России, но Россию он любил. «Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России, – писал Щедрин. – Только раз в жизни мне пришлось выжить довольно долгий срок в благонамеренных заграничных местах, и я не упомню минуты, в которую сердце моё не рвалось бы к России».
Мёртвым взглядом посмотрел Гоголь (Н.В.ГОГОЛЬ) на жизнь, и мёртвые души только увидел он в ней. Вовсе не отразил действительности…, но только с изумительным мастерством нарисовал ряд карикатур на неё.
«Боже, как грустна наша Россия!» – так, по утверждению Гоголя, сначала смеявшийся Пушкин воскликнул по прочтении «Мёртвых душ».
Когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мёртвых душ», в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моём чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться всё сумрачней, сумрачней, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтенье кончилось, он произнёс голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что всё это карикатура и моя собственная выдумка! Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда, и в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света. С этих пор я уже стал думать только о том, как бы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести «Мёртвые души».
Гоголь был на вершине своей славы, поклонники называли его за написанную им повесть из жизни казаков «Тарас Бульба» русским Гомером, само правительство ухаживало за ним, как вдруг его стала мучить мысль, что слишком уж мрачными красками изображённое им положение родины может вызвать революцию, а так как революция никогда не останется в разумных границах и, раз начавшись, уничтожит все основы общества – религию, семью, – то, следовательно, он окажется виновником такого бедствия. […] Теперь же он сделался противником западного либерализма, но, видя, что противоядие не привлекает к нему сердца читателей в такой степени, как привлекал прежде яд, совершенно перестал писать.
В России мы переживаем конец Ренессанса и кризис гуманизма острее, чем где бы то ни было на Западе, не пережив самого Ренессанса. В этом – своеобразие и оригинальность русской исторической судьбы. Нам не было дано пережить радость Ренессанса, у нас, русских, никогда не было настоящего пафоса гуманизма, мы не познали радость свободной игры творческих избыточных сил. Вся великая русская литература, величайшее наше создание, которым мы можем гордиться перед Западом, не ренессансная по духу своему. В русской литературе и русской культуре был лишь один момент, одна вспышка, когда блеснула возможность Ренессанса, – это явление пушкинского творчества, это культурная эпоха Александра I. Тогда и у нас что-то ренессансное приоткрылось. Но это был лишь короткий период, не определивший судьбы русского духа. Русская литература XIX века, в начале которой стоял чарующий гений Пушкина, была не пушкинская; она обнаружила невозможность пушкинского творчества и пушкинского духа. Мы творим от горя и страдания; в основе нашей великой литературы лежала великая скорбь, жажда искупления грехов мира и спасения. Никогда не было у нас радости избыточного творчества. Это скорбная и мучительная творческая судьба. Такова же судьба двух величайших русских гениев – Толстого и Достоевского.
Народничество – оригинальное порождение русского духа. Народничества нет на Западе, это – чисто русское явление. Только в России и можно встретить эти вечные противоположения «интеллигенции» и «народа», эту идеализацию «народа», доходящую до преклонения перед ним…
Что же такое «народ» для народнического сознания, что это за таинственная сила? Само понятие «народа» остаётся очень нечётким и смешанным. «Народ» в господствующих формах народнического сознания не был нацией как целостным организмом, в который входят все классы, все слои общества, все исторические поколения, интеллигент и дворянин так же, как и крестьянин, купец и мещанин, так же как и рабочий. Слово «народ» имеет тут не только этот онтологический и единственно правомерный смысл, оно прежде всего имеет смысл социально-классовый. «Народ» есть по преимуществу крестьяне и рабочие, низшие классы общества, живущие физическим трудом. Поэтому дворянин, фабрикант или купец, учёный, писатель или художник – не «народ», не органическая часть «народа», они противополагаются «народу» как «буржуазия» или как «интеллигенция». В нашем «левом» революционном и материалистическом народничестве окончательно возобладало такое социально-классовое понимание «народа».
Осенью 1878 г. Александр Михайлов впервые высказал Плеханову ту мысль, что партия «Земля и Воля» должна временно отказаться от широкой агитации в народе и сосредоточить свои силы на терроре. К середине 1879 года эта мысль получила значительное распространение в кругу землевольцев. Агитация среди крестьян оказалось делом настолько трудным, а, главное, медленным, что многие народники стали говорить о ней в таких выражениях: «работать в крестьянстве значит биться как рыба об лед» или заниматься «наполнением бездонных бочек Данаид». Это вело к тому, что они – по словам М.Н.Оловенниковой-Ошаниной – «начали всё меньше и меньше верить в способность народа добиться чего-нибудь собственными силами и всё больше и больше придавали значения инициативе революционеров». Но, переставая верить в способность народа «добиться чего-нибудь» собственными силами и проникаясь убеждением в необходимости и возможности «добиться всего» силами инициативного революционного меньшинства, – эта часть землевольцев, естественно, приближалась к мысли о захвате государственной власти в свои руки для того, чтобы, пользуясь этой властью, осуществить сверху свой общественный идеал.
Г.В.Плеханов же выступал против террора и решительно и энергично боролся со всякими попытками действовать сомнительными приёмами по правилу: цель оправдывает средства.
Все надеялись, что Россия избежит неправды и зла капитализма, что она сможет перейти к лучшему социальному строю, минуя капиталистический период в экономическом развитии. И все думали, что отсталость России есть её преимущество.
Для России характерно и очень отличает её от Запада, что у нас не было и не будет значительной и влиятельной буржуазной идеологии. Русская мысль XIX века будет социально окрашена.
Слова «буржуа», «буржуазный» в России носили порицательный характер, в то время как на Западе эти слова означали почтенное общественное положение.
Будем мы и на том свете на бар служить: они будут в котле кипеть, а мы дрова подкладывать.
Русский народ в глубоких явлениях своего духа – наименее мещанский из народов…
Россия – самая не буржуазная страна в мире; в ней нет того крепкого мещанства, которое так отталкивает и отвращает русских на Западе.
Белинскому принадлежат слова: «Не в парламент пошёл бы освобождённый русский народ, а в кабак побежал бы пить вино, бить стёкла и вешать дворян». Он признавал положительное значение за развитием в России буржуазии. Но и он думал, что Россия лучше Европы разрешит социальный вопрос.
В замечательной книге «С того берега» он (А.И.ГЕРЦЕН) предупреждает, что внутренний варвар идёт, и с большой прозорливостью предвидит, что образованному меньшинству жить будет хуже.
В 1828 году, во время одной из прогулок на Воробьёвых горах, друзья (А. Герцен и Н. Огарев) клянутся бороться против тиранов, пожертвовав жизнью ради свободы и борьбы.
В письме к Мишле, в котором Герцен (А.И.ГЕРЦЕН) защищает русский народ, он пишет, что прошлое русского народа темно, его настоящее ужасно, остаётся вера в будущее.
Европейские формы администрации и суда, военного и гражданского устройства развились у нас в какой-то чудовищный, безвыходный деспотизм.
Во всех действиях власти, во всех отношениях высших к низшим проглядывает нахальное бесстыдство, наглое хвастовство своей безответственностью.
Мы выросли под террором, под чёрными крыльями тайной полиции, в её когтях; мы изуродовались под безнадёжным гнётом и уцелели кой-как. Но не мало ли этого? не пора ли развязать себе руки и слово для действия, для примера, не пора ли разбудить дремлющее сознание народа?
Эмиграция – первый признак приближающегося переворота.
С одной стороны бедный, неразвитый народ, одичалый, отсталый, голодный, в безвыходной борьбе с нуждой, в изнуряющей работе, которая не может его пропитать; а с другой – мы, неосторожно забежавшие вперёд, землемеры, вбивающие вехи нового мира, – и которые никогда не увидим даже выведенного фундамента.
Умирая на чужбине, сохраню веру в будущность русского народа и благословлю его из дали моей добровольной ссылки!
О потомство! Какая участь ожидает тебя?
Святая Русь – страна деревянная, нищая и… опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинстве живёт в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому выходу, стоит только растолковать. Одно правительство ещё хочет сопротивляться, но машет дубиной в темноте и бьёт по своим. Тут всё обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности.
Глухое брожение, волнующее народы, происходит от голода. Будь пролетарий побогаче, он и не подумал бы о коммунизме.
Политика русского правительства – провокация. Обществу дают ровно столько свободы, сколько нужно, чтобы выявить недовольных.
Нужна вовсе не «великая литература», а великая, прекрасная и полезная жизнь. А литература может быть и «кой-какая», – «на задворках».
Если отрицание социального неравенства, обличение неправды господствующих классов есть очень существенный русский мотив, то у Толстого (Л.Н.ТОЛСТОЙ) он доходит до предельного религиозного выражения.
В России разителен контраст между очень немногочисленным высшим культурным слоем, между подлинно духовными людьми и огромной некультурной массой.
В течение нескольких столетий русский народ, вследствие неблагоприятных условий его исторического развития, стонал под гнётом царизма. Даже мелкие служилые люди не раз писали московскому правительству: «разорены мы пуще, нежели от турок и от татар, нестерпимой московской волокитой».
Начало ХХ века – это борьба Революции и Царства. Блок (А.А.БЛОК), Розанов (В.В.РОЗАНОВ) и многие другие отвергали и то и другое, они хотели некой новой эры, новизны и социальной, и духовной, и творческой. Другое дело, что потом многие испугались грянувшей новизны, многие ждали новизны совсем другого рода, чем большевизм, но уж тут как получилось.
К 1917 году, в атмосфере неудачной войны, всё созрело для революции. Старый режим сгнил и не имел приличных защитников. Пала священная русская империя, которую отрицала и с которой боролась целое столетие русская интеллигенция. В народе ослабели и подверглись разложению те религиозные верования, которые поддерживали самодержавную монархию.
Богатые и жулики, это – две стороны одной медали, это – два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это – главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно.
Капиталисты готовы продать нам верёвку, на которой мы их повесим.
Правящий класс потерял чувство долга, не тяготился своими незаслуженными наследственными привилегиями, перебором прав…
Мельгунов правильно пишет: «Успех революции, как показал весь исторический опыт, всегда зависит не столько от силы взрыва, сколько от слабости сопротивления».
Конституционная монархия возможна только тогда, когда есть класс, который обладает политической и экономической властью. Это мысль Плеханова.
Следует заранее примириться с тем, что всякое решение сомнительно, ибо это в порядке вещей, что избегнув одной неприятности, попадаешь в другую.
О, как ждали годами и прорицали ОТВЕТСТВЕННОЕ министерство, ответственное не перед каким-то там монархом, но перед народом! Наступила эра свободы (Февральская революция) – и те самые излюбленные «лучшие люди народа» создали министерство, вкруговую безответственное, не ответственное вообще ни перед кем: они захватили в одни свои руки и Верховную власть, и законодательную, и исполнительную. (Да и судебную.) Тут – больше, чем прежнее Самодержавие.
В осточертелом головокружении Временное правительство поспешно уничтожало по всей России всякую администрацию. Одномоментно была разогнана вся наружная полиция, вся секретная полиция, перестала существовать вся система министерства внутренних дел – и уже по-настоящему никогда не восстановилась. (До большевиков.) И это всё сделали не большевики и не инспирировали немцы – это всё учинили светлоумые российские либералы.
Вот – бледный, жалкий итог столетнего, от декабристов, «Освободительного движения», унёсшего столько жертв и извратившего всю Россию!
Толчки могут разрушить только нестабильную систему. А – отчего она стала нестабильной?
И всё же не сама по себе война определила революцию. Её определял издавний страстный конфликт общества и власти, на который война наложилась.
Всё худое выпрет боком и вскоре так же точно могут ограбить и делить их самих.
Старая историческая плоть России, называвшаяся священной, разложилась, и должна была явиться новая плоть. Но это ещё ничего не говорит о качестве этой новой плоти. Русская революция стояла под знаком рока, как и гитлеровская революция в Германии, она не была делом свободы и сознательных актов человека. Революция ещё раз подтвердила горькость русской судьбы. […] Характер русской революции определился тем, что она была порождением войны. Есть что-то безрадостное в революции, происшедшей из войны. В России целое столетие подготовлялась революция, происходили разного рода революционные движения. Но непосредственно революция не была подготовлена. Самодержавная монархия не столько была свергнута, сколько разложилась и сама пала. Вспоминаю, что приблизительно за месяц до февральской революции у нас в доме сидели один меньшевик и один большевик, старые знакомые, и мы беседовали о том, когда возможна в России революция и свержение самодержавной монархии. Меньшевик сказал, что возможно, вероятно, не раньше чем через 25 лет, а большевик сказал, что не раньше чем через 50 лет. Большевики не столько непосредственно подготовили революционный переворот, сколько им воспользовались. Я всегда чувствовал не только роковой характер революции, но и демоническое в ней начало.
Трагедия русской революции разыгрывается в среде «полудиких людей».
Я не думаю, что революция была абсолютно неизбежна – история, как и человеческая жизнь, многовариантна.
Можно всё произошедшее в России в те годы понять и как неизбежный ураган от всего накопившегося в русской истории. Другое дело – радостно его встречать или плакать, но изменить ничего нельзя.
Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая, в конце концов, заставит его отступить далеко назад от позиций, завоёванных в феврале и марте нынешнего года…
Подобно тому, как христианские аскеты прошлого думали, что нужно прежде всего бороться с личным грехом, русские революционеры думали, что нужно прежде всего бороться с социальным грехом. Всё остальное приложится потом.
Разделение на партии, основанное на различиях политических мнений, социальных положений, имущественных интересов, есть обычное и общераспространённое явление в странах с народным представительством и, в известном смысле, есть неизбежное зло, но это разделение нигде не проникает так глубоко, не нарушает в такой степени духовного и культурного единства нации, как в России.
Я знал, что в русском народе и в русской интеллигенции скрыты начала самоистребления. Но трудно было допустить, что действие этих начал так далеко зайдёт. Вина лежит не на одних крайних революционно-социалистических течениях. Эти течения лишь закончили разложение русской армии и русского государства. Но начали это разложение более умеренные либеральные течения.
Для мирного вхождения в цивилизацию нужно было обойтись без потрясений, но революцию торопили все партии. Д.И.Менделеев в работе «К познанию России», вышедшей из печати в Санкт-Петербурге в 1906 г., писал, что Россия к 1930 г. догонит наиболее развитые страны, если не будет стихийной внутренней катастрофы.
Русский народ, погружённый в «трясину внеисторического существования», по выражению европейца Ф. Энгельса, пошёл за большевиками, которые загнали этот народ в лагеря и голодом уморили несколько миллионов. Но весь ужас в том, что народ сам всколыхнулся, сам пошёл за большевиками, иначе бы они не победили, сам пошёл громить уже появившиеся в России элементы европейской цивилизации.
Таким образом, в русской истории второй раз победила стихия: первый раз «чужая» – татары, второй раз «своя», в 1917 г. Эту надвигающуюся катастрофу – всеобщее недовольство правительством – видели все. Морис Палеолог в дневнике от 13.11.1915 г. приводит слова одного из русских сановников, говорившего, что прогрессисты, кадеты, октябристы и прочие либералы и «ведут нас к революции, которая унесёт их самих с первого же дня, ибо она пойдёт гораздо дальше, чем они думают, и ужасом она превзойдёт всё, что когда-нибудь видели… Когда мужик, тот мужик, у которого такой кроткий вид, спущен с цепи, он становится диким зверем. Русский народ самый покорный из всех, когда им сурово повелевают, но он не способен управлять сам собою. Он нуждается в повелителе… может быть, это происходит у нас от долгого татарского владычества. Но это так».
Неспособность управлять самим собой – одна из самых страшных характеристик: это бытие в произволе, когда произвол становится нормой, основой жизни – «что хочу, то и ворочу». Народ не знал демократических институтов, правовые структуры цивилизации только начинали складываться. «В том-то и дело, что революции у нас никто не делал, и даже никто по-настоящему так скоро не ждал: она произошла сама собой, стихийной силой», – удивлялся С. Булгаков. Масштабы разрушения были так велики, что снесли государственные учреждения, законы, нормы морали, права.
Русский народ, согласно особенностям своего духа, отдал себя в жертву небывалого исторического эксперимента. Он показал предельные результаты известных идей.
Темнота народа, попустительство власти и происки германцев свергли русскую революцию в последнюю низину: к власти пробрались тёмные проходимцы, вожди соблазнённой черни.
В течение первых месяцев после Октябрьского переворота (в России) были уничтожены многие ограничения: крестьяне получили санкцию на захват помещичьих земель; солдаты получили право на прекращение войны и возвращение домой; рабочим было дано право не работать, занимать наиболее важные административные посты, сопротивляться буржуазии, устанавливать контроль над заводами и фабриками. Что же касается отбросов общества – преступников, авантюристов и прочего сброда, – то и они получили места в правительстве и обрели полную свободу для удовлетворения своих естественных потребностей в форме убийств и грабежа…
Революция разбила не только дворянство, но и русскую интеллигенцию в старом смысле слова. Интеллигенция столетие мечтала о революции и готовила её. Но осуществление революции оказалось её гибелью, её собственным концом. Одна часть интеллигенции стала властью, другая же её часть была выброшена за борт жизни. Революция изобличила ложность идеологии, которой жила интеллигенция.
У нас многопартийная система: одна партия у власти, а остальные в тюрьме.
То, что у вас пока нет судимости, не ваша заслуга, а наша недоработка.
Он попросил меня сесть и сказал: «Меня зовут Дзержинский». Это имя человека, создавшего Чека, считалось кровавым и приводило в ужас всю Россию. Я был единственным человеком среди многочисленных арестованных, которого допрашивал сам Дзержинский. […] Дзержинский произвёл на меня впечатление человека вполне убеждённого и искреннего. Думаю, что он не был плохим человеком и даже по природе не был человеком жестоким. Это был фанатик.
В России идёт не гражданская война, но избиение культурного меньшинства тёмной толпою.
Русская революция развила огромную разрушительную энергию, уподобилась гигантскому землетрясению, но её созидательные силы оказались далеко слабее разрушительных.
Русская революция, так как она произошла, могла произойти только в России.
Стихия народного произвола была страшна. Но большевики жестокостей не боялись. Все рассказы о бессудных расстрелах в чрезвычайках сегодня подтверждены документально. Существует устойчивое представление, что большевики поначалу расстреливали только оппозицию и представителей правящих классов. Действительно, в первые годы острие красного террора было направлено в эту сторону – с полного одобрения народа, видевшего в интеллигенции и всех обеспеченных слоях своих врагов. Однако здесь необходимо важное уточнение: большевики с самого начала уничтожали всех, кто был против их линии, невзирая на социальное происхождение. И степень их жестокости – в своей методичности и целенаправленности – превысила степень стихийной народной жестокости. Произвол был побеждён ещё большим произволом.
Сработал архетип единства народа и власти во имя борьбы с общим врагом – «буржуазным окружением». Большевики же даже против народа действовали «во имя народа» и «именем народа». Поэтому обманутый и ограбленный народ, снова отброшенный в сторону от благоустроенной цивилизованной жизни, был, тем не менее, убеждён, что он – главный, что он самый великий и счастливый народ в мире, ибо всё делается ради него…
Десятки миллионов людей погибли в результате осуществления идеи насильственного изменения хода истории. То, что вначале казалось стремлением к справедливости, обернулось массовой кровавой бойней. Таким образом, Ленин оказался главным «архитектором» самой страшной из тоталитарных систем, которые существовали в ХХ столетии.
Нет сомнения, что Ленин потерпел своё величайшее поражение, когда с началом гражданской войны верховная власть, которую он первоначально планировал сосредоточить в Советах, явно перешла в руки партийной бюрократии.
Советы стали теневым правительством, в среде которого посредством большевистских партийных ячеек действовали представители реальной власти, назначенные Центральным Комитетом в Москве и нёсшие ответственность перед ним. Решающим моментом последующего развития было не завоевание Советов партией, а тот факт, что, хотя это было бы совсем нетрудно, большевики не упразднили Советы и использовали их как декорацию, как внешний символ своей власти.
Этот обман окончательно стал ясен большинству крестьян и работников только к 1921 году, когда страна уже была истощена гражданской войной. К этому моменту большинство трудящихся осознало, что большевикам нечего предложить стране, кроме голода, лжи и репрессий.
То, что развилось на русской почве под именем «марксизма», имело с марксизмом общее только по названию, а в действительности было, например, куда ближе якобинскому радикализму Огюста Бланки, нежели взглядам Маркса и Энгельса.
Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она даёт достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества.
У нас далеко ещё не развились все те производительные силы, которым предоставляет достаточно простора капиталистический способ производства. Более точно, мы страдаем не столько от капитализма, сколько от недостатка его развития.
Как заметил Энгельс, для всякого данного класса нет большего несчастья, как получить власть в такое время, когда он, по недостаточному развитию своему, ещё неспособен воспользоваться ею надлежащим образом: его ожидает в этом случае жестокое поражение.
Русская история ещё не смолола той муки, из которой будет со временем испечён пшеничный пирог социализма, и что пока она такой муки не смолола, участие буржуазии в государственном управлении необходимо в интересах самих трудящихся.
Толковать об организации социалистического общества в нынешней России, значит вдаваться в несомненную и, притом, крайне вредную, утопию.
Вместо диктатуры рабочего класса перед нами будет диктатура нескольких десятков лиц.
Мне жаль, что много таких слепых на Руси и что много вреда успеют они принести ей, – то есть русскому народу, то есть, значит самим себе, – прежде нежели прозреют и откажутся идти на поводу у нынешних своих кривых вожаков.
Зачем говорить неправду, да ещё в органе, неосторожно назвавшем себя «Правдой»?
Ленин никогда не был человеком сильной логики. […] Он рассуждает вне обстоятельств места и времени. Он оперирует единственно со своими отвлечёнными формулами. И если формулы эти противоречат фактам, то тем хуже для фактов.
Интересы наёмного труда противоположны интересам капитала. Это – истина, к сознанию которой пришёл уже Давид Рикардо.
Маркс призывал наёмных рабочих всех стран к дружному объединению под знаменем борьбы с капиталом.
Такова экономическая основа борьбы наёмного труда с капиталом. Эта борьба состоит в том, что рабочие стремятся, посредством дружных, согласованных и организованных усилий, повысить свою заработную плату, то есть увеличить ту часть продукта, созданного их трудом, которая приходится на их долю.
Разумеется, рабочие должны энергично отстаивать свои интересы. Это нужно для них самих; это нужно для их детей; это нужно для всей страны. Но и здесь надо оставаться на почве действительности, заботливо избегая опасных утопий.
Опасение возможных пролетарских революций (особенно после драматических событий в России) побуждало правящие классы к эффективному поиску компромиссов между трудом и капиталом.
Советы были достаточно демократической системой, пока их не захватили большевики.
Получилось следующее. Капитализм (едва развившийся) не был свергнут, сохранился наёмный труд, о котором Маркс говорил, что он предполагает существование капитала, равно как и, наоборот, капитал предполагает наёмный труд. Распоряжение средствами производства попало в руки не российских рабочих, а партии (или государства). Соответственно российский рабочий остался производителем прибавочной стоимости. То, что прибавочная стоимость шла не классу частных капиталистов, а государству либо правящим государством партийным инстанциям, означало, что экономическое развитие России шло вследствие отсутствия класса буржуазии другими путями, нежели на Западе, но ничего не меняло в положении российского рабочего как объекта эксплуатации и наёмного раба.
О власти рабочего класса не может быть и речи. Царское государство было разбито, но на её место не встала власть Советов. Стихийно созданные рабочими России Советы были лишены власти большевистским правительством так скоро, как только это было возможно, в начале лета 1918 г., и обречены на полную незначительность. Экономической основой страны вместо прежнего крепостничества и полуфеодальной зависимости стало экономическое рабство, о котором Троцкий в 1917 г. писал, что оно «несовместимо с политическим господством пролетариата». Этот тезис был верен. Большевики, без всякого основания выдававшие своё господство за господство рабочего класса, применяли политическое господство якобы для того, чтобы ликвидировать угнетение российских пролетариев. Но вследствие отсутствия действительно рабочей власти политическое господство стало инструментом не освобождения, а угнетения.
90 лет назад в марте 1921 г. в Кронштадте большевиками была подавлена последняя попытка добиться свободы и самоуправления.
К 1921 г. Кронштадт уже обладал богатой революционной традицией. В октябре 1905 и июле 1906 гг. моряки Балтфлота восставали против царского режима. В 1917 г. Кронштадт был одним из оплотов революции; большевистский лидер Троцкий назвал кронштадтских моряков «гордостью и славой русской революции».
Кронштадтское восстание разрушило социальный миф – миф о том, что в большевистском государстве власть находится в руках рабочих.
Значение Кронштадтского восстания трудно переоценить. Оно пылает как факел. В своей газете восставшие писали: «За что мы боремся? Когда рабочий класс привёл к успеху Октябрьскую революцию, он надеялся достичь своего освобождения. Но результатом стало ещё большее порабощение человеческой личности. Власть полицейского монархизма перешла в руки коммунистических проныр, принёсших трудящимся вместо свободы постоянный страх перед камерой пыток ЧК, зверства которой намного превзошли зверства жандармского управления царского режима. После многих боёв и жертв трудящиеся Советской России получили лишь удары штыков, пули и грубые окрики чекистских опричников. Славный герб рабочего государства – серп и молот – коммунистическое правительство заменило на деле штыком и тюремной решёткой, чтобы обеспечить спокойную, беззаботную жизнь новой бюрократии, коммунистическим комиссарам и чиновникам. Но наиболее позорно и преступно моральное порабощение коммунистами: они не останавливаются даже перед внутренним миром трудящихся, но заставляют их думать так же, как они. […]
Трудовая Россия, первая поднявшая красное знамя освобождения труда, сплошь залита кровью замученных во славу господства коммунистов. В этом море крови коммунисты топят все великие и светлые задачи и лозунги трудовой революции. Все резче и резче вырисовывалось, а теперь стало очевидным, что Р. К. П. не является защитницей трудящихся, каковой она себя выставляла, ей чужды интересы трудового народа, и, добравшись до власти, она боится лишь потерять её; а потому дозволены все средства: клевета, насилие, убийство, месть семьям восставших».
В Кронштадте матросы и рабочие также заставили большевистскую партию выступить в своём подлинном одеянии – как неприкрыто антирабочий институт, единственной целью которого было установление государственного капитализма. С подавлением восстания путь для него был открыт.
Под прикрытием «социалистической» декорации советская бюрократия стала коллективно распоряжаться всем госимуществом.
Фундаментально неправильное: используя оппозиционные настроения, привести к новой диктатуре. Что это за революция, когда у народа нет никакой власти?
В 1921—1923 годах свыше двух миллионов человек – мужчин, женщин и детей – погибли от голода – следствия продразвёрстки. Поволжье является зоной рискованного земледелия, здесь раз в несколько лет случается засуха, и поэтому крестьяне вынуждены были держать огромные запасы зерна и продовольствия. Большевики отлично это знали. Но для большевиков, вообще не считавших крестьян полноценными людьми, здесь и не было никакой проблемы. Они изъяли всё, что можно было изъять…, случился засушливый сезон… и два миллиона человек погибли. Это преступление Ленина и Троцкого стало такой же частью мировой истории, как Гулаг, Освенцим и Хиросима.
Уинстон Черчилль писал о Ленине: «Ни один азиатский завоеватель, ни Тамерлан, ни Чингисхан, не пользовался такой славой, как он. […] Его симпатии холодны и широки, как Ледовитый океан: его ненависть туга, как петля палача. Его предназначение – спасти мир; его метод – взорвать этот мир. Абсолютная принципиальность, в то же время готовность изменить принципам… Он ниспровергал всё. Он ниспровергал Бога, царя, страну, мораль, суд, долги, ренту, интересы, законы и обычаи столетий, он ниспровергал целую историю, структуру, такую, как человеческое общество. Он один мог вывести Россию из трясины. Русские люди остались барахтаться в болоте. Их величайшим несчастьем было его рождение, но их следующим несчастьем была его смерть».
Большевики сами создают себе трудности, которые успешно преодолевают.
Большевизм – это не политика, это заболевание.
«Грабь награбленное!» Большевики бросают в массы этот великий лозунг всех революций. Начался грандиозный передел собственности, который должен был дать им поддержку большинства. По всей стране согласно декретам нового правительства («земля – крестьянам, фабрики и заводы – рабочим») делили добычу. Крестьянские общины захватывали помещичьи земли, фабрично-заводские комитеты забирали предприятия. Не успевших бежать хозяев «увозили в чисто поле», и больше их никто не видел. Солдаты на фронте делили содержимое армейских складов и, нагруженные амуницией, бежали с фронта домой, постреливая по дороге офицеров. Грабёж сплачивал народ вокруг новых правителей.
Подавленная веками рабства и насилия, тёмная энергия бесправного народа обернулась чудовищными зверствами.
Брат пошёл войной на брата… Пленение и расстрел сыном отца, братом брата – будни гражданской войны.
Красный террор – это постоянный кафкианский ужас обывателя, его ощущение бесправия перед властью. В этом был его глубочайший смысл.
По стране заполыхали крестьянские бунты. И их вчерашний союзник Ленин подавлял эти восстания так жестоко, как и не снилось свергнутому царю.
И символ веры Ленина остаётся прежний: диктатура пролетариата, что означает «ничем не ограниченную, никакими законами не стеснённую, на насилие опирающуюся власть».
Граф Мирбах (посланник Германии в Москве) пишет: «Какое течение поддерживать, если большевики не удержатся?» И вот ответ министра иностранных дел Кюльмана: «В наших лучших интересах, чтобы большевики остались у власти. Если нужно больше денег, телеграфируйте сколько».
Знаменитый «Буревестник революции» (М. ГОРЬКИЙ) не принял Октябрьский переворот и заклеймил своего вчерашнего друга Ленина «авантюристом, готовым на самое постыдное предательство интересов пролетариата».
Ничего другого не ждём от власти, боящейся света гласности, трусливой и антидемократической, попирающей элементарные гражданские права… посылающей карательные экспедиции к крестьянам.
Как всегда в России, после падения правителей в обществе проснулась ненависть ко всему, что связано с павшим режимом.
Интеллигенция была счастлива: отменена цензура, впервые – свобода слова. Политические партии росли как грибы. В театрах перед представлениями выходили знаменитые актрисы и, потрясая разорванными бутафорскими кандалами, символизирующими освобождённую Россию, пели «Марсельезу». Свобода, свобода!
Триста лет правления Романовых молчала Россия – и, казалось, теперь триста лет без умолку будет говорить. Страна будто сошла с ума: рабочие не работали, крестьяне не сеяли, солдаты не воевали. В стране шёл бесконечный митинг – бесчисленные заседания бесчисленных партий, торжество демагогов.
Он (Ленин) решил перевести столицу в Москву. […] Ленин и другие главные вожди поселились в Кремле. […]
В эти дни родилась любимая ленинская укоризна соратникам: «Опомнитесь, батенька, мы уже не в Смольном…»
Он (Сталин) тщедушен и мал, его лицо покрыто оспинами – следами болезни, перенесённой в шестилетнем возрасте. Рябой – такова будет его кличка в жандармских донесениях.
Атрофия плечевого и локтевого суставов левой руки вследствие ушиба в шестилетнем возрасте.
У Шекспира король Ричард III изображается кровожадным уродом, самым жестоким тираном-злодеем.
Эта масса пролитой крови у себя дома утомляет душу и сдавливает сердце тоскою. Одной милости прошу у читателя: да будет мне позволено не чувствовать отвращения к этим людям, которые так низко дают себя губить.
Большинство исследований показывают, что маньяк-убийца начинает формироваться в раннем возрасте. Садистские наклонности присутствуют уже в раннем детстве, так как жестокость обусловлена не только неблагоприятной обстановкой в семье, как было принято считать, но и, как недавно выяснили учёные, генетической предрасположенностью.
У большинства тиранов было трудное детство. Тяжёлое детство, без сомнения, так или иначе, накладывает свой отпечаток на взрослую жизнь. Но говорит ли это о том, что все выросшие в тяжёлых условиях, поголовно становятся садистами, тиранами и изуверами? Нет, ни в коем случае!
Анна Ахматова говорила, что Сталин был самым кровавым палачом во всей мировой истории.
Контроль и «назначенчество» провинциальных партийных лидеров – вот простой рычаг, при помощи которого Коба в короткий срок подчинил партию.
Коллегия ГПУ сохраняет право бесконтрольного расстрела всех без исключения граждан России. Такое же право расстрела без суда имеет и «тройка», состоящая из председателя ГПУ, его помощника и следователя, ведущего данное дело. Решение «тройки» принимается без участия подсудимого и его защитника, о нём осуждённый узнаёт прямо перед расстрелом.
Он (Сталин) собрал пленум ЦК, и впервые в его докладе прозвучала формула: «Продвижение к социализму… не может не вести к сопротивлению эксплуататорских классов… не может не вести к обострению классовой борьбы».
Хозяйство – так именуется теперь в разговорах партийной верхушки партия и страна. И Сталин всё чаще именуется в народе и партии почтительно – Хозяин.
Вторым человеком в стране становится Молотов – тень при Хозяине.
Время блестящих людей ушло – наступило время Хозяйства. И вежливый Молотов в его дореволюционном пенсне на фоне сапожника Кагановича, слесаря Ворошилова и прочих пролетариев, которых Сталин собрал в своём Политбюро, кажется подлинным интеллигентом.
Все были слугами… все делали то, что хотел Хозяин.
Прошлое Кобы всегда тревожило Сталина. И многие товарищи Кобы по разбойным нападениям закончат жизнь в сталинской тюрьме. И главный его соратник по удалым делам – Камо – уйдёт из жизни раньше всех.
Для меня оставался главный вопрос – о степени собственного участия Сталина в процессах. Только теперь, прочитав документы, я могу утверждать: он сам руководил процессами. И как руководил! Как обстоятельно создавал этот театр ужаса!
В конце 1929 года, незадолго до своего юбилея, он (Сталин) опубликовал статью «Год великого перелома» и определил в ней задачу – «ликвидация кулачества как класса».
В XX веке государство готовилось организованно уничтожить своих граждан, трудившихся на земле. Вместе с истреблением кулака должно было произойти уничтожение прежней русской деревни. Революция наделила крестьян землёй. Теперь им предстояло вернуть землю, скот в коллективное пользование и вместо любезного крестьянскому сердцу «моё» учиться говорить «наше». Естественно, богатые крестьяне – кулаки – этого не захотят, будут препятствовать. Поэтому для экономии времени Сталин решил поступить по-революционному: попросту их уничтожить. Верного Молотова он назначил главой комиссии, которая должна была окончательно решить проблему.
Молотов много и кроваво потрудился. В кратчайший срок его комиссия разработала план тотального уничтожения кулаков. Их выселяли в северные и восточные районы – Урал, Казахстан и Сибирь. Знаменитые экономисты Кондратьев, Юровский, Чаянов предложили использовать этих самых способных, самых трудолюбивых крестьян для хлебопашества на целинных землях, сдать им в долгосрочную аренду неосвоенные просторы, брошенные казахскими кочевниками. Наивные учёные не могли понять – Сталин не занимался сейчас экономикой. Он выполнял политическую задачу: уничтожал класс. […] По всей стране под вопли и слёзы женщин сажали на подводы несчастных, и под надзором ГПУ двигались подводы прочь из деревни. Люди оглядывались на пустые дома, где жили из века в век их семьи. В пустых дворах выли собаки… […]
Во все крайкомы, обкомы Сибири летели телеграммы. И выполнялись его планы. Прямо в степь – в голодную пустоту, ограждённую проволокой, разгружались вагоны с людьми. Уничтожался класс. […]
Шли бесконечные поезда: в теплушках для скота везли крестьян. На крышах вагонов – прожектора, внутри – охрана с собаками. […]
15 марта 1930 года Сталин публикует постановление «Об искривлении партийной линии в колхозном движении». […]
Он умел строить любимый российский образ: хороший царь и дурные министры.
И после его статьи по всей стране продолжали идти этапы с детьми и стариками. Поезда, набитые погибавшими от холода и жажды людьми. Дети умирали в дороге, иногда матери убивали их сами, чтоб те не мучились.
Бедняки и уцелевшие середняки объединялись в колхозы. Ухоженный кулацкий скот, крепкие дома кулаков, накопленное веками крестьянское добро, деньги в сберегательных кассах – всё подлежало передаче. С кровавого присвоения чужого имущества начались колхозы.
Коллективизация, уничтожение кулаков должны были привести к этому невиданному голоду. Сталин и его ГПУ готовились к нему. Бесконечные процессы над вредителями и постоянный страх, непосильный труд, недоедание и скотские условия жизни уже переломили страну.
Украину, Поволжье, Кавказ и Казахстан охватил жесточайший голод.
Хозяин сделал невозможное – запретил говорить о голоде. Слова «голод в деревне» он объявил «контрреволюционной агитацией». Миллионы умирали, а страна пела, славила коллективизацию, на Красной площади устраивались парады. И ни строчки о голоде – ни в газетах, ни в книгах сталинских писателей. Деревня вымирала молча.
Неизвестно, сколько жертв унёс голод. Цифры колеблются от пяти до восьми миллионов.
С голодом Сталин боролся своим обычным методом – террором. В августе 1932 года он лично написал знаменитый закон: «Лица, покушающиеся на общественную собственность, должны быть рассматриваемы как враги народа».
Он установил жесточайшие наказания за любые хищения государственной собственности. Его закон прозвали в народе «законом о пяти колосках», ибо за кражу нескольких колхозных колосков голодным людям грозил расстрел или в лучшем случае – 10 лет тюрьмы.
Люди умирали от голода, но колхозный хлеб тронуть не смели.
Несмотря на голод, экспорт хлеба в Европу не прекращался. Нужны были средства для новых, беспрерывно строившихся заводов. В 1930 году было вывезено 48 миллионов пудов зерна, в 1931-м – 51, в 1932-м – 18, и в самом голодном 1933 году он всё-таки продал 10 миллионов пудов.
Страхом, кровью и голодом он вёл, точнее, волочил страну с переломанным хребтом по пути индустриализации.
Окончательно обессилевшая, издыхающая деревня покорно приняла насилие коллективизации. А он всё продолжал усмирение страны. И опять помог голод: по сводкам ГПУ, в города бежало более полутора миллионов крестьян. И, как бы защищая город от голодных толп, он прикрепил крестьян к земле. В стране вводятся паспорта, но в сельской местности они на руки не выдаются. Беспаспортных крестьян в городе арестовывала милиция. Паспорта лишили людей права на свободное передвижение и дали ГПУ новую возможность жёстко контролировать всех граждан. Ирония истории: в царской России существовали паспорта, их отмена – один из главных лозунгов революции.
Октябрьские мечтания о разрушении государства закончились: государство-монстр уже существовало.
Летом 1932 года Сталин узнал, что в партии составлен заговор. Первый достоверный заговор. И Хозяин постарался, чтобы он стал последним. […]
Рютин тотчас начал подпольную деятельность, как в добрые царские времена, – создал «Союз истинных марксистов-ленинцев» для борьбы с неистинным – Сталиным. И конечно, всё это время за ним следит бдительное ГПУ. […]
Представляю, как он (Сталин) читал рютинские документы, все эти грозные обвинения: «авантюристические темпы индустриализации и коллективизации», «изменений ждать невозможно, пока во главе ЦК – Сталин, великий агент-провокатор, разрушитель партии, могильщик революции в России», «на всю страну надет намордник», «бесправие, произвол и насилие», «дальнейшее обнищание, одичание деревни», «труд держится на голом принуждении и репрессиях», «литература и искусство низведены до уровня служанок и подпорок сталинского руководства». И вывод: «или дальше безропотно ожидать гибели пролетарской диктатуры… или силой устранить эту клику».
«Если говорить в отдельности с членами ЦК, то большинство против Сталина, но когда голосуют, то голосуют единогласно «за». Вот мы завтра поедем к Александру Петровичу Смирнову (тоже старому большевику), и я знаю – первая фраза будет: «Как во всей стране не найдётся человек, который мог бы его убрать? – рассуждал Эйсмонт.
Даже в дни самых страшных казней Нерона всё-таки находились сенаторы, выступавшие с речью против Цезаря. Хотя они знали точно: это – смерть. Но ведь говорили! Вслух! А тут – ни одного…
Слухи о причастности к убийству Кирова Сталина начали ходить ещё среди современников. О них говорит, в частности, народная частушка: «Эх, огурчики да помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике».
Он (Сталин) сам проводит расследование. И тут начали выясняться некоторые подробности. Из показаний Николаева (убийцы Кирова) следовало: его вели к убийству. На вопрос: «Где вы взяли револьвер?» – Николаев показал на заместителя начальника ленинградского управления НКВД Запорожца и ответил: «Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у него».
Сталин досочинил свой триллер до конца. Впоследствии обвинил самого Ягоду в убийстве Кирова – и был прав. Потому что Ягода организовывал это убийство – правда, по его желанию…
В апреле 1935 года опубликован новый закон: о равной со взрослыми ответственности за совершённые преступления для детей от 12 лет и старше – вплоть до смертной казни. Так что во время будущих процессов его жертвы должны будут думать не только о себе, но и о своём потомстве.
Конституция, провозглашавшая свободу слова, всеобщее избирательное право и прочие свободы, могла действовать в обществе только тогда, когда никто не мог даже помыслить воспользоваться этими свободами. Задача террора и была в создании такого общества.
Из выступления Сталина на Пленуме в 1937 году: Надо разбить и отбросить гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперёд классовая борьба у нас будет затухать…
Сталин сказал: «Учтите, веками народ России был под царём, русский народ царист, русский народ привык, чтобы во главе был кто-то один». Готовя уничтожение строптивой ленинской гвардии, он думал о будущем царстве. Недаром один из эмигрантов скажет после его кровавых чисток: «Много крови надо пролить, чтобы родить российского самодержца».
К 1937 году операция по окончательному уничтожению ленинской партии подготовлена. НКВД превращён в огромную армию с дивизиями, с сотнями тысяч работников охраны. Управления НКВД в провинции становятся абсолютной властью. Специальные отделы работают на всех крупных предприятиях, во всех учебных заведениях. Гигантская сеть осведомителей охватывает всю страну. […]
Наступил 1937 год – и перевооружённый НКВД во главе с Ежовым начал тотальное уничтожение старой партии.
Аресты шли непрерывно. Каждую ночь чёрные машины разъезжали по городу – забирали партийцев и их близких. Тихо забирали и быстро добывали нужные показания. Новые следователи Ежова пиетета к партийцам не питали. К тому же НКВД получил от Хозяина новое оружие – пытки.
Множество сочинений о ГУЛАГе описывали пытки. Но вот что поразительно: пытки не были самодеятельностью жестоких работников НКВД, применять их было разрешено совершенно официально. В XX веке пытки были разрешены документом.
Во всех крупных управлениях НКВД с июля (1937 г.) начинают работать «тройки». В них входили: местный руководитель НКВД, местный партийный руководитель, местный глава советской власти или прокурор.
«Тройки» имели право выносить смертный приговор, не считаясь с нормами судопроизводства. Подсудимый при решении своей судьбы не присутствовал. И конвейер смерти заработал: суды «троек» занимали 10 минут – и расстрел. А Хозяин всё подстёгивал телеграммами: «По установленной практике „тройки“ выносят приговоры, являющиеся окончательными. Сталин». Торопил, торопил… По закону ещё от 10 декабря 1934 года приговор исполнялся немедленно.
Почти всех действующих лиц переворота (Октябрьского) он (Сталин) отправит на смерть.
Все бывшие вожди партии действительно стали бандой убийц и изменников.
Вместо Крыленко Генеральным прокурором стал Вышинский. Опять юмор истории: вчерашний враг большевиков, требовавший в 1917 году ареста Ленина как изменника и немецкого шпиона, ныне обвинял в измене Ленину (и опять-таки в шпионаже) победивших вождей большевистской партии. На этот раз обвинял удачно – все они были казнены.
С каким-то садистским упоением Вышинский осыпал оскорблениями на процессах бывших вождей большевиков: «зловонная кучка человеческих отбросов», «звери в человеческом облике», «выродки рода человеческого», «бешеные псы» и так далее… Карьера Вышинского в чём-то объясняет этот кровавый пафос и всю его зловещую фигуру.
Меньшевик Вышинский в 1920 году стал большевиком, ибо только вступив в ряды большевиков, мог сделать карьеру молодой честолюбец. […] Хозяин сумел найти нужного человека на нужное место. […] При этом грозный прокурор продолжал жить в мучительном страхе. Он знал: не сумеет угодить Хозяину – и тот сразу вспомнит о его прошлом.
Всё вокруг напоминало о возможной гибели. Даже дача, на которой жил Вышинский, раньше принадлежала одному из отправленных Хозяином на смерть – соратнику Ленина Серебрякову. И потому Вышинский служил Хозяину рабски, как пёс.
Хозяин поручил ему сформулировать новые принципы большевистского судопроизводства. Ещё Дзержинский в 1916 году говорил: «Какой аргумент может быть лучше признания подсудимого!» Для полуграмотной России, не имевшей привычки к главенству законов, принцип «ведь он же сам сознался» был абсолютно убедительным. Хозяин отлично это понимал – и на этом «народном принципе» строились все его открытые процессы.
Идеи Хозяина Вышинский научно изложил в своих многочисленных сочинениях. «Признание обвиняемого и есть царица доказательств», – так сформулировал он основной принцип судопроизводства страны социализма.
Весь 1937 год уничтожали старых революционеров, тех, кто сотворил обе революции, – левых и правых эсеров, стариков-народовольцев, анархистов. Камеры объединили непримиримых врагов: меньшевиков, большевиков, эсеров и уцелевших аристократов. Столько лет они боролись друг с другом – чтобы встретиться в одной тюрьме. Рассказывали про полубезумного кадета, который катался от хохота по полу камеры, глядя на этот Ноев ковчег революции… Всех их успокоила ночная пуля.
Будущие жертвы были особенно жестоки, особенно яростно требовали расстрелять Бухарина и Рыкова.
1937—1938 годы стали годами уничтожения прежнего командного состава (в армии).
11 июня (1937 г.) был скорый суд. Хозяин устроил знакомое представление: друзья посылают на смерть друзей. Тухачевского, Уборевича, Якира, Примакова и прочих судили их же товарищи военные: Дыбенко, Блюхер, Белов, Алкснис… И приговорили, конечно же, к смерти. Он знал: приговорившие их судьи – тоже погибнут! Только во вторую очередь. Ибо все эти старые командиры – часть старой партии – должны были исчезнуть…
Весь 1937 год продолжалось истребление дипломатов и разведчиков.
Хозяин оставил лишь тех, кто сумел сдать экзамен на послушного раба.
Все хотели угодить Хозяину, все хотели заработать право на жизнь.
Из письма Н. Котова: «Верхушка была охвачена страхом. Все соревновались в проклятиях бывшим друзьям и врали друг другу, отцу и матери, и детям, только бы продемонстрировать лояльность „усатому“. Люди ждали ареста со дня на день и врали даже самим себе, даже в дневниках, надеясь, что их прочтут на следствии».
Наконец арестовали и Ягоду. […]
В тюрьме, по преданию, Ягода сказал: «Бог всё-таки есть… От Хозяина я не заслужил ничего, кроме благодарности за верную службу, от Бога я должен был заслужить самое суровое наказание. Теперь поглядите, где я нахожусь, и судите сами, есть ли Бог».
Он подписал всё, что ему предъявляли, и впал в странное равнодушие. Иногда плакал.
Сомнительно, что какая-либо ошибка в истории могла сравниться с той, которую допустили Сталин и коммунистические лидеры, когда они, лёжа навзничь, ожидали страшного удара, надвигавшегося на Россию, или были неспособны это оценить. До тех пор мы видели в них расчётливых эгоистов, но в этот период они оказались также и простаками. Что касается стратегии, политики, умения предвидеть и компетентности, Сталин и его комиссары показали себя самыми одураченными бездарностями Второй мировой войны.
Немецкая Вяземская наступательная операция, начавшаяся 2 октября 1941 года, окончилась чудовищным котлом, в который попал почти весь советский Западный фронт. Путь для немцев на Москву был открыт.
В это время пять советских армий погибали под Вязьмой и Брянском. Окружённые из-за ошибок командования, они бились из последних сил. Они выполнили его задачу – вымотали уничтожавших их немцев, обескровили. Они погибали, но гитлеровцы вышли к Москве усталыми, измотанными.
Он (Сталин) готовит приказ (№270 от 16 августа 2941 г.), в котором все военнослужащие, попавшие в плен, объявлялись вне закона, и их семьи подвергались репрессиям.
Решил он и проблему пленных, освобождавшихся из немецких лагерей. Они должны были расплатиться за то, что не выполнили его приказ – не погибли на поле боя, посмели выжить и оказались в плену. И конечно же, он думал об опасных идеях, которых его солдаты «понахватались» (любимое словечко его пропаганды) в интернациональных лагерях. Так что судьба их была решена: пережившие годы кошмара вражеского плена и сумевшие всё-таки дожить до победы, прямо из немецких лагерей они должны были отправиться в лагеря советские. «Сто двадцать шесть тысяч офицеров, возвратившихся из плена, были лишены воинских званий и посланы в лагеря» – так говорил маршал Жуков на пленуме ЦК партии в 1957 году.
Печальная судьба ждала и мирных граждан, насильно угнанных гитлеровцами в Германию. Контакты с иностранцами (тем более с врагами) считались в его государстве неизлечимой заразой, чумой. Зачумлённых следует отделять от здоровых… Так что и они тоже должны были пополнить его лагеря.
Микоян вспоминал: «В 1948 году Сталин на озере Рица сказал, что он стал стар и думает о преемниках. Председателем Совета министров он назвал Вознесенского, Генсеком – Кузнецова».
Молодой член Политбюро Вознесенский, первый заместитель Сталина на посту председателя Совета министров, способный экономист, выдвинулся во время войны. В союзе с ним выступает секретарь ЦК Кузнецов. Он в чём-то повторяет Кирова: молодой, обаятельный, честный работяга. И также бывший вождь коммунистов Ленинграда.
Взяв Кузнецова в Москву секретарём ЦК, Хозяин делает его вторым человеком в партии, поручает ему курировать оба ведомства Берии – МГБ и МВД. Кузнецов и Вознесенский, в отличие от остальных соратников – крупные фигуры, умеющие принимать самостоятельные решения. Такие были необходимы во время войны. Но теперь война окончилась. А они так и не смогли этого понять…
Берия и Маленков тотчас уловили настроение Хозяина. Берия жаждет броситься на Кузнецова, курирующего его ведомства. Собаки рвутся с поводка. Всё чаще соратники Сталина начинают выступать против Вознесенского и Кузнецова.
Тем временем Хозяин раскручивает дело Вознесенского и Кузнецова.
В феврале 1949 года он посылает Маленкова в Ленинград. Тот быстро добивается от арестованных партийных секретарей нужных признаний: в городе существовала тайная антипартийная группировка. Секретарь горкома Капустин сознался, что он английский шпион. 2000 партийных работников было арестовано в Ленинграде.
Как показал потом Маленков: «Всё время за делом наблюдал сам Сталин».
В последние дни сентября 1950 года в Ленинграде состоялся процесс по делу Вознесенского, Кузнецова и ленинградских партийцев. Они сознались во всех невероятных преступлениях и были приговорены к смерти. Фантастичен был финал судебного заседания: после оглашения приговора охранники набросили на осуждённых белые саваны, взвалили на плечи и понесли к выходу через весь зал. В тот же день все были расстреляны.
К 1949 году он (Сталин) создал свою «религиозную» литературу, воспевавшую Богосталина. «Вождь и Учитель», «Корифей науки и техники», «Величайший гений всех времён и народов» – теперь его постоянные эпитеты. Но были и любопытные, например: «Солнце нашей планеты».
И вот наступил юбилей Богосталина (70 лет). Соратники, уже сходившие с ума от страха, ломали головы, как его отметить. […]
День и ночь газеты и радио должны славить его имя.
Гремит, гремит имя… «Сталин туда, Сталин сюда, Сталин тут и там. Нельзя выйти на кухню, сесть на горшок, пообедать, чтобы Сталин не лез следом: он забирался в кишки, в мозг, забивал все дыры, бежал по пятам за человеком, звонил к нему в душу, лез в кровать под одеяло, преследовал память и сон», – писала в дневнике современница.
Начиная революцию, они обещали в своём гимне: «Мы наш, мы новый мир построим». Построили… Сколько крови, сколько убитых, чтобы пришли Власик, Ежов, Берия – люди этого нового мира. Грядущий Хам, о котором писала русская литература в начале века, победил.
Террор 30-х годов должен был создать единое общество, безоговорочно подчиняющееся воле Хозяина.
Вместе с новой партией страна получила и новую историю партии.
Режим диктатора (И.В.Сталина), имевшего благую цель укрепления мощи советского государства, стоил стране многих миллионов жизней и, в конечном итоге, доказал возможность построения социализма только с помощью террора, насилия и страха.
Не одну страницу может занять и перечисление направлений, по которым шли репрессии и уничтожение советского народа. Об этом написаны тысячи книг. Достаточно сказать, что только за период 1936 – 1938 гг. было арестовано около 5 млн. человек. Только в одной Москве в отдельные дни расстреливали по тысяче арестованных. После 1956 г. из сталинских лагерей вышло не более 10—15%. Остальные погибли от нечеловеческих условий и издевательств лагерной администрации. Это на их костях была осуществлена знаменитая индустриализация аграрной России.
В ходе коллективизации с 1929 по 1932 гг. 3,5 млн. человек подверглись раскулачиванию и переселению в северные и восточные районы страны, где людей выбрасывали из вагонов зимой в необжитых местах с суровым климатом, без одежды и продовольствия. Резкое падение сельскохозяйственного производства, вызванное коллективизацией, привело к небывалому голоду, особенно в районах Южной Украины, Среднего Поволжья, на Северном Кавказе и в Казахстане. С 1932 по 1933 гг. здесь погибло от 5 до 8 млн. человек. А в это время по приказу Сталина в Западную Европу было продано 28 млн. центнеров хлеба, отобранного у умирающих людей.
Как известно, Сталин экспортировал зерно, несмотря на голод в стране, что просто не помещалось в головах европейских интеллектуалов: они искренне считали экспорт зерна доказательством нормальной продовольственной ситуации в СССР.
Голод начала 1930-х гг. стал следствием жестокой политики коллективизации и полного изъятия хлеба у крестьян органами НКВД после неурожая 1932 года. Сильнее всего пострадали от голода Украинская ССР, Поволжье, Северный Кавказ, а также Сибирь.
Голодомор был страшной трагедией для всего народа. Ситуацию ухудшало и то, что советское правительство отказалось от международной помощи. При этом из резервного фонда (почти 2 млн. тонн зерна) голодающим не выделили ни грамма. Голод 1932 – 1933 годов был организован по худшему сценарию экономического абсурда, который в те годы был стилем аграрной политики в СССР.
В конце 30-х годов перед войной советский народ жил на порядок хуже, чем до революции. Это была нищета, поражающая иностранцев. Но народу было внушено, что он живёт в самой счастливой стране.
Историки могут нас поправить, но средняя наша человеческая память не удержала ни от XIX-го, ни от XVIII-го, ни от XVII-го века массовой насильственной пересылки народов. Были колониальные покорения – на океанских островах, в Африке, в Азии, на Кавказе, победители приобретали власть над коренным населением, но как-то не приходило в неразвитые головы колонизаторов разлучить это население с его исконной землёю, с его прадедовскими домами. […]
Нужно было наступить надежде цивилизованного человечества – XX веку, и нужно было на основе Единственно-Верного Учения высочайше развиться Национальному вопросу, чтобы высший в этом вопросе специалист взял патент на поголовное искоренение народов путём их высылки в сорок восемь, в двадцать четыре и даже в полтора часа. […]
Система была опробована, отлажена и отныне будет с неумолимостью цапать всякую указанную назначенную обречённую предательскую нацию, и каждый раз всё проворнее: чеченов; ингушей; карачаевцев; балкар; калмыков; курдов; крымских татар; наконец, кавказских греков. Система тем особенно динамичная, что объявляется народу решение Отца Народов не в форме болтливого судебного процесса, а в форме боевой операции современной мотопехоты: вооружённые дивизии входят ночью в расположение обречённого народа и занимают ключевые позиции. Преступная нация просыпается и видит кольцо пулемётов и автоматов вокруг каждого селения. И даётся 12 часов (но это слишком много, простаивают колеса мотопехоты, и в Крыму уже – только 2 и даже полтора часа), чтобы каждый взял то, что способен унести в руках. И тут же сажается каждый, как арестант, ноги поджав, в кузов грузовика (старухи, матери с грудными – садись, команда была!) – и грузовики под охраной идут на станцию железной дороги. А там телячьи эшелоны до места. […]
Стройная однообразность! – вот преимущество ссылать сразу нациями! Никаких частных случаев! Никаких исключений, личных протестов! […]
И то, что осталось за спиною – распахнутые, ещё неостывшие дома, и разворошенное имущество, весь быт, налаженный в десять и в двадцать поколений, – тоже единообразно достаётся оперативникам карающих органов, а что – государству, а что – соседям из более счастливых наций, и никто не напишет жалобы о корове, о мебели, о посуде.
Мы спрашивали у пожилых людей как проходило их выселение в Чечено-Ингушской Республике. По их рассказам ранним утром 23 февраля 1944 г. жителям населённых пунктов, окружённых войсками, было приказано загружаться в грузовики, всем без исключения, с ручной кладью. Обращение, по их свидетельству, было жестоким. Если кто-то много поклажи взял, то вещи скидывали с машины. На мой вопрос: «Почему?», мне ответили: «Надо было побольше загрузить людей в машины, а вещи мешали». Потом их отвезли к телячьим эшелонам и перегрузили в вагоны, оборудованные полками из деревянных досок и печкой буржуйкой. В телячьих или товарных вагонах не было ни света, ни воды. Одна женщина, которой при выселении было 14 лет, рассказывала, что они ехали в поезде ровно 18 дней. В дороге вспыхнул тиф. Скончавшихся в пути, хоронили на остановках, зарывая в снег. Когда доехали до места назначения, их, группу из нескольких десятков человек, поселили в клуб. В Казахстане был мороз и лежал высокий снег. Почти в каждой семье были больные, за которыми требовался уход. Умерших складывали у стенки, потом их выносили и зарывали в снег. Проблема была в отсутствии еды, женщины пытались обменять золотые кольца, серьги на продукты, но местное население жило бедно и мало чем удавалось поживиться. К весне с одной группой из высланных она прошла в течение нескольких дней 80 км по полям, стряхивая с оставшихся с прошлого года колосьев сохранившиеся зёрна пшеницы. В среднем собрали по 16 кг зерна на человека. Потом, когда им выдали пшеницу из совхоза по 19 кг на каждого, они считали себя богатыми. Пришли вести, что в одном месте люди погибли от обморожения. Голод, холод и вследствие этого болезни и высокая смертность преследовали людей. Первые месяцы в незнакомом, непривычном краю были самыми тяжёлыми. Позже жизнь стала понемногу налаживаться, по крайней мере голод отступил. Устраивались на любую самую тяжёлую работу. Многие мужчины, по её рассказу, работали на каких-то каменоломнях. Обращение к спецпоселенцам было очень строгое, над ними осуществлялся надзор.
Другая женщина рассказывала, что она, будучи 18-летней девушкой, узнав о том, что в соседнем посёлке живут её родственники, тайно сходила к ним, так как официально делать это было запрещено. Об этом стало известно местной власти, и она была осуждена на 25 лет лагерей. В лагере она работала на лесоповале в женской бригаде. Но весь срок она не отбывала, через несколько лет, после смерти Сталина, она была освобождена, но её предупредили, чтобы она никому не рассказывала, что была в лагере.
Весть о смерти Сталина встретили с радостью и душевным ликованием. Все знали, что пока этот изверг жив, дорога на родину закрыта. Когда я попросил рассказать о том периоде одного старика, он начал вспоминать, заволновался и не мог некоторое время говорить. «Тяжёлое было время? – спросил я его. «Да, очень тяжёлое, мне тягостно об этом вспоминать», – ответил он.
После того как в 1957 году дали разрешение вернуться на родину пошёл поток возвращающихся. Но тут появились новые проблемы, их дома были заняты переселенцами из других регионов, они не хотели возвращать дома или требовали выкуп, возникали конфликтные ситуации.
В начале 1944 г. Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована, её территория разделена между вновь созданной Грозненской областью в составе РСФСР и соседними административно-территориальными образованиями (Ставропольский край, Дагестанская и Северо-Осетинская АССР, Грузинская ССР), а чеченцы и ингуши были депортированы в Казахскую и Киргизскую ССР (а также частично в Таджикскую и Узбекскую ССР).
20 февраля Берия прибыл в Грозный и лично руководил операцией, в которой были задействованы до 19 тыс. оперативных работников НКВД, НКГБ и «СМЕРШ», а также около 100 тыс. офицеров и бойцов войск НКВД, стянутых со всей страны для участия в «учениях в горной местности». 21 февраля он издал приказ по НКВД о депортации чечено-ингушского населения. На следующий день он встретился с руководством республики и высшими духовными лидерами, предупредил их об операции и предложил провести необходимую работу среди населения, а уже утром следующего дня началась операция по выселению.
Депортация и отправка эшелонов в пункты назначения началась 23 февраля 1944 года в 02:00 по местному времени и завершилась 9 марта 1944 года.
После выселения чечено-ингушского населения в феврале 1944 г. бойцам из чеченцев и ингушей, находившимся на фронте, разрешили демобилизоваться. Часть из них уехали, правда, напрямую в ссылку, часть осталась на фронте, пожелав биться до победы. Но тех, кто после победы возвращался с фронта с орденами и медалями, их тоже отправляли в ссылку. Старший брат моего отца добровольцем ушёл на фронт, отказался от демобилизации после февраля 1944 года. Приведу строки из его последних писем младшему брату: «Новостей очень много. Нахожусь в 40 километрах западнее гор. Львова, преследуем врага. (29.VII.44 г.) Я пока воюю по-прежнему. Получил от тебя письмо и был очень рад. […] Я постараюсь всеми силами выполнить свой гражданский долг – буду бить фашистов до последнего вздоха, до Победы. Смотри, ни одного нашего документа не потеряй, храни их до моего приезда. (14.VIII.44 г.)»
Убит в бою 28 августа 1944 года на территории Польши, через две недели после того, как он отправил своё последнее письмо.
В самые трудные минуты, когда казалось, что всё кончено или кончится в следующее мгновение и нет уже ни одной зацепки за жизнь, мы находили в письмах из дома неприкосновенный запас жизни.
24 ноября 1956 года было принято Постановление ЦК КПСС «О восстановлении национальных автономий калмыцкого, карачаевского, чеченского и ингушского народов». На основании этих документов 9 января 1957 г. Президиум Верховного Совета СССР издал Указ №149/14 «О восстановлении Чечено-Ингушской АССР в составе РСФСР». В тот же день Президиум Верховного Совета РСФСР издал Указ №721/4 «О восстановлении Чечено-Ингушской АССР и упразднении Грозненской области». 11 февраля 1957 года эти Указы вступили в силу.
Большинство прибывших в 1957 г. чеченцев и ингушей не получили причитающихся им государственных ссуд на строительство и обзаведение хозяйством, что самым негативным образом сказалось на социальной и межнациональной обстановке в республике.
Из прибывших в республику к лету 1957 г. чеченских и ингушских семей только пятая часть была обеспечена жильём, а остальные были размещены на подселении, в общественных зданиях или не приспособленных для жилья помещениях – в том числе в землянках или просто на улице или на деревьях. Большинство же тех, чьи дома не были разрушены в 1944—1957 гг., пытались вернуть их себе силой. На этой почве возникали многочисленные локальные конфликты, вплоть до кровопролития. Принявших предложение переехать на постоянное жительство в притеречные районы зачастую ожидали такие же проблемы, как и в родных местах.
Кто может знать в наше время, за что его могут арестовать?
Пресловутый 37-й выделяется даже не массовостью арестов – во время раскулачивания и расказачивания их было, наверное, ещё больше. «За подрыв устоев» государство карало священнослужителей, казаков, «кулаков» и «подкулачников» и т. д. В 37-м же арестовывали и вредных, и полезных, и скептиков, и искренне преданных власти, и верующих, и атеистов. Состав «репрессированных» был абсолютно нелогичным, как будто чекисты раскрывали телефонную книгу и тыкали в неё пальцем. Цель, очевидно, состояла уже не в том, чтобы карать виновных, а в том, чтобы навести страх на всё общество. Чтобы каждый человек понял: в любую ночь за ним может приехать «чёрный воронок». […] Кого расстреливали, тот видел в этом руку судьбы и перед смертью кричал: «Да здравствует социализм!» А тот, кого «воронок» объехал стороной, был бесконечно благодарен государству, что оно даровало ему жизнь.
Во время сталинских репрессий после каждого ареста мы думали, что задержали врага народа. И когда очередь дошла до члена моей семьи, я убедилась в несправедливости и тогда поняла, что и других осуждали несправедливо.
Не исключено, что он (Сталин) даже упивался резнёй – некоторым дегенеративным неврастеникам это нравится, а другие, которые подались в коммунисты из-за жизненных неудач и обид, испытывают удовлетворение при виде страданий определённой категории жертв.
Министерством внутренних дел установлено, что в следственной работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан, разнузданная фальсификация следственных материалов, широкое применение различных способов пыток – жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер и др.
По указанию руководства Министерства государственной безопасности СССР избиения арестованных проводились в оборудованных для этой цели помещениях в Лефортовской и внутренней тюрьмах и поручались особой группе специально выделенных лиц, из числа тюремных работников, с применением всевозможных орудий пыток.
Такие изуверские методы допроса приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика. Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе.
Пытки были настолько беспощадными, что даже самые стойкие из арестованных в конечном итоге почти всегда подписывали показания, которые были продиктованы следователями. Под пытками заставляли писать оговоры на сослуживцев, друзей, родственников, если кого-то хотелось устранить, то есть принуждали к совершению подлости, действовали по принципу: был бы человек, а статья найдётся.
Обвинения придумывались следователями, поэтому обвиняемые не всегда могли вспомнить, какие именно показания они подписали под пытками. Заучивать собственные показания, чтобы не сбиться во всём том вздоре, который нафантазировали следователи, – какая правдивая и страшная деталь, точно характеризующая методы ведения следствия.
Меры жестокого физического и психического воздействия, скудное тюремное питание или его полное отсутствие, включая и воду, лишение сна на несколько суток, заключение в холодный карцер без нормальной одежды, стояние в ледяной воде, страшные пытки, что некоторые сходили с ума, иные кончали жизнь самоубийством, чтобы не терпеть эти муки, угрозы, что члены их семьи будут подвергнуты таким же пыткам, мутили разум, выбивали дух у арестованных, доводили до готовности подписать любые показания. Потом на суде или по прошествии времени многие арестованные сами удивлялись, как они могли подписать такие показания-самооговоры. Главным для следователя было добиться у арестованного собственного признания его вины, и это было достаточным условием, чтобы арестант получил длительный срок заключения или расстрел. Бывали случаи, когда следователи давали подписывать арестованным чистые листы бумаги, а потом вписывали в них всё, что хотели.
Доносы и, тем более, самооговоры убедительными доказательствами не являются. Во многих делах имеются выступления подсудимых на суде, где они пытались отказаться от своих показаний, объясняя, что они даны под пытками. Но тогда это не принималось во внимание.
…Те, кто терпел изуверские пытки в сталинских застенках, там же кончал жизнь самоубийством от ужаса, наговаривал на своих друзей и близких под протокол, не выдержав многодневных побоев, не доезжал до лагеря, околев от холода в вагонах для скота, был застрелен конвоем в лагере при отказе поднять бревно, терял все зубы от цинги, рылся в помойке около барака в поисках отбросов.
Изобретение пыток – опасное изобретение, и мне сдаётся, что это скорее испытание терпения, чем испытание истины. Действительно, почему боль заставит меня скорее признать то, что есть, чем то, чего нет? И наоборот, если человек, не совершавший того, в чём его обвиняют, достаточно терпелив, чтобы вынести эти мучения, то почему человек, совершивший это дело, не будет столько же терпелив, зная, что его ждёт такая щедрая награда, как жизнь. […]
Чего только не наговорит человек на себя, чего он только не сделает, лишь бы избежать этих ужасных мук? Вот почему бывает, что тот, кого судья пытал, чтобы не погубить невинного, погибает и невинным и замученным пыткой. Сотни тысяч людей возводили на себя ложные обвинения.
И тем не менее говорят, что это наименьшее из зол, изобретённых человеческой слабостью! Я, однако, нахожу пытку средством крайне бесчеловечным и совершенно бесполезным. Многие народы, менее варварские в этом отношении, чем греки и римляне, называющие их варварами, считают отвратительной жестокостью терзать и мучить человека, в преступлении которого вы ещё не уверены. Чем он ответствен за ваше незнание? Разве это справедливо, что вы, не желая убивать его без основания, заставляете его испытывать то, что хуже смерти? Чтобы хорошенько вникнуть в это, заметьте только, как часто бывает, что испытуемый предпочитает лучше умереть без всяких оснований, лишь бы только не подвергаться этому испытанию, которое хуже казни и нередко своей жестокостью приводит к смерти, предвосхищая казнь.
Некий известный своей жестокостью император древнего Рима говорил о своих узниках, что хочет заставить их почувствовать смерть; и если кто-нибудь из них кончал с собой в тюрьме, этот император говаривал: «Такой-то ускользнул от меня»; он хотел растянуть для них смерть и, обрекая их на мучения, заставить её почувствовать.
Тираны, стремясь чинить две жестокости одновременно – убивать и вымещать свой гнев, – прилагают все усилия к тому, чтобы по возможности продлить казнь. Они жаждут гибели своих врагов, но не хотят их скорой смерти; им нужно не упустить возможности насладиться местью.
При Сталине установилась система власти, когда несогласных с действиями или идеологией власти или подозреваемых в этом или заключали в тюрьму на длительные сроки или уничтожали немедленно с репрессиями против всех их близких родственников. Это была необъятная единоличная власть, доходящая до обожествления её носителя, не просто тирания, когда правители ставят себя выше закона, а тоталитарная модель правления методом террора, когда террор становится средством убеждения. Разоблачения различных и бесконечных заговоров было характерной особенностью сталинской периода правления.
Следствием по делу Тухачевского непосредственно руководил Ежов; в качестве следователей им были использованы вышколенные фальсификаторы Леплевский, Ушаков и другие. Эти лица, потеряв понятие о человеческом облике, не считались с выбором средств для достижения цели, применяли различного рода моральные и физические пытки, чтобы сломить волю арестованных и добиться ложных показаний. Попав в такую обстановку, пробыв под стражей несколько дней и поняв безвыходность своего положения, Тухачевский 26 мая 1937 года написал следующее заявление: «Заявляю, что признаю наличие антисоветского военно-троцкистского заговора и то, что я был во главе его… Основание заговора относится к 1932 году». Это не опечатка. Тухачевского доставили в Москву 25 мая. На все изуверские пытки следователям был отпущен ровно один день…
Из заявления дивинженера Н.И.Жуковского на имя Л.П.Берии: «В Лефортовской тюрьме, в которой я пробыл в течение трёх месяцев, я был вынужден невероятными телесными муками и угрозами, что таким же мукам будет подвергнута моя жена, дать показания, продиктованные мне в основном самим следователем… Дал такие показания я только для того, чтобы избавиться от телесных и нравственных мучений, предпочитая им смерть, хотя бы даже и не заслуженную».
На американском русскоязычном радио я рассказывала о том же, о чём пишу сейчас (о сталинских репрессиях). Звонки – после одной-двух фраз собеседник начинает плакать, и я вместе с ним: «Господи, как меня били!.. Я хочу сказать, что провела в детском доме для детей изменников Родины десять лет, потом, когда мама вернулась и была реабилитирована, мы долго искали мою сестру… Мой дед рассказывал, что с ним делали во время следствия, ему никто не верил…» И страшные, подавляемые всхлипы людей, которым спустя полвека невозможно это всё вспоминать.
Сталину приписывают слова: есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблем.
Сталин был человеком с криминальным складом характера.
Если оценивать по общечеловеческим нормам нравственности, выработанным тысячелетиями, по степени порядочности, Сталин был моральный урод, мерзавец, по степени жестокости – садист (в смысле стремления к жестокости и наслаждения, доставляемого ему чужими страданиями). Развернув в стране террор, приказывая отправлять на смерть миллионы советских граждан, он всегда боялся за свою жизнь, что его настигнет кара, ему всё мерещилось – то его застрелят, то отравят.
Он (Сталин) как-то сказал: когда он идёт по коридору Кремля, то думает – выстрелит этот охранник или тот.
Вот в каких словах А.И.Солженицын характеризует Сталина: чёрное нутро Людоеда, Главный Убийца, Дракон уже проголодался, он хотел новых жертв.
Через много лет он (Сталин) – уже всесильный диктатор – во время посещения престарелой мамы спросит у неё:
– Почему ты меня так сильно била?
– Вот поэтому ты и вырос таким хорошим, – будет ему ответом.
Собственная семейная жизнь у Сталина, как и у его родителей, не удалась: жена Надежда Аллилуева покончила с собой в 1932 году, старший сын Яков попал в немецкий плен и был там в концлагере застрелен (по приказу того же Сталина он являлся изменником Родине из-за попадания в плен), младший сын Василий страдал хронической формой алкоголизма, был обвинён в использовании служебного положения в личных целях и в 1955 году приговорён к 8 годам лишения свободы, дочь Светлана Аллилуева, уехав в 1967 году в Индию, стала невозвращенцем, позже переехала в Америку («Я всегда ненавидела советскую Россию», – сказала она в одном своём интервью).
Приписываемые Ленину слова, что любая кухарка способна управлять государством, видимо, запали в душу Сталина, выходца из захолустного грузинского городка Гори, с уровнем образования – четыре года обучения в духовной семинарии (на пятый год обучения был исключён из семинарии), сына неграмотных родителей, сапожника и прачки. А чем он хуже кухарки? (Если Ленин и не настаивал на кухарке, то имел в виду сознательных рабочего и солдата.)
В марксистской диктатуре пролетариата, в отличие от Ленина, Сталина интересовало только первое слово из этого словосочетания – диктатура.
Западные биографы Сталина не раз делали превратившееся постепенно в общее место противопоставление: Троцкий, Бухарин, Зиновьев и другие, с их позёрством и любованием собственным красноречием, – и неуклюжий плебей Сталин, молчаливо и упорно работающий в партийном секретариате.
Сталин чувствовал свою интеллектуальную ущербность не только перед Лениным, но и перед другими членами ленинского ЦК. И он избрал беспроигрышную тактику: Сталин всегда соглашался с Лениным. Даже когда он иногда попадал под огонь ленинской критики, то всегда сразу менял свою точку зрения. Так как Сталин был не теоретиком, а исполнителем и исполнителем хорошим, то между ним и Лениным практически не было особых трений. Так как в те времена члены ЦК могли свободно высказывать свои мысли и высказывали, то Ленин ошибочно считал Сталина своим единомышленником.
Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью. С другой стороны, тов. Троцкий, как доказала его борьба против ЦК в связи с вопросом о НКПС, отличается не только выдающимися способностями. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК, но и чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела.
Эти два качества двух выдающихся вождей современного ЦК способны ненароком привести к расколу, и если наша партия не примет мер к тому, чтобы этому помешать, то раскол может наступить неожиданно. […]
Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общении между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.
В 1918 г. на переговорах по заключению мирного договора с Германией Троцкий выдвинул лозунг: «Ни мира, ни войны, а армию распустить». Советская делегация тотчас же покинула Брест. Переговоры по вине Троцкого были сорваны. Троцкий рассчитывал, что такой жест всколыхнёт германский пролетариат.
Немцы возобновили наступление и заставили Россию принять ещё более тяжёлый мир.
Когда страна начала путь внутреннего строительства, лозунги Троцкого о разжигании мировой революции стали восприниматься как прямая угроза.
В определении преемника выбор у Ленина был жалко невелик: между Троцким и Сталиным. В своём письме к съезду, рассматриваемом как ленинское завещание, Ленин отдаёт предпочтение Троцкому, характеризуя его как самого способного человека в ЦК, а Сталина предлагает сместить с должности генсека партии ввиду его излишней грубости и опасения сумеет ли он достаточно осторожно пользоваться вверенной ему необъятной властью. Но Троцкого больше чем власть увлекала идеология, он был убеждённым сторонником перманентной мировой революции, Сталина же больше увлекала сама власть. В итоге Троцкий продолжил заниматься идеологией (до тех пор пока посланец Сталина не проломил ему череп ледорубом), Сталин же получил вожделённую власть.
В дискуссии, развернувшейся в середине 1920-х годов, Н. И. Бухарин высказал мысль о возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране. Авторство тезиса о возможности победы социализма в отдельно взятой стране приписали, как и в случае с бухаринской конституцией, Сталину, и тезис этот был назван дальнейшим развитием марксизма-ленинизма. Правда, развитие марксизма-ленинизма Сталиным на этом заимствованном тезисе как началось, тем и закончилось.
Первые признаки культа личности Сталина, появившиеся в октябре 1929 года, имели все черты официальной управляемой кампании. В печати стали публиковаться статьи под заголовками вроде: «Под мудрым руководством нашего великого гениального вождя и учителя Сталина». Подчёркивалась идентичность Ленина и Сталина. После 1933 года за короткий срок во всём СССР уже не было больше школы, конторы или шахты, где не висели бы портреты Сталина. Эту тенденцию поддерживало партийное руководство.
Мы оба (К. Маркс и Ф. Энгельс) не дадим и ломаного гроша за популярность. Вот, например, доказательство: из неприязни ко всякому культу личности я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, – я даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал. Первое вступление Энгельса и моё в тайное общество коммунистов произошло под тем условием, что из устава будет выброшено всё, что содействует суеверному преклонению перед авторитетами…
В результате ожесточённой борьбы Сталин после XVII съезда партии (январь – февраль 1934 года) стал практически единоличным властелином огромной империи. Этот съезд, названный в идеологических целях «Съездом победителей», явился на самом деле «Съездом репрессированных»: многие из его участников позднее сполна испытают все тяготы лагерной жизни.
В декабре 1936 года, т. е. всего через четыре года после массового голода с многомиллионными человеческими жертвами, в момент, когда жизненный уровень основной массы трудящихся находился на грани нищеты, а в стране нарастал разгул беспощадных и бессмысленных репрессий, Сталин объявил, что социализм в СССР уже построен.
Все 11 лет жизни в изгнании (1929—1940) Троцкий прилагал большие усилия по разоблачению сталинского террора, а также против сталинской фальсификации истории.
Письмо к съезду Ленина с критикой Сталина и предложением снять его с поста генсека было запрещено в период правления Сталина и даже за упоминание о нём арестовывали и отправляли в лагеря на очень длительный срок.
Варлам Шаламов провёл 17 лет в лагерях на Колыме, куда он попал за распространение письма Владимира Ленина съезду партии с критикой Сталина. Впоследствии именно это письмо и назвали «Завещание Ленина». Но сталинский режим карает молодого коммуниста, и он надолго оказывается в магаданском лагере.
Сталин был плебеем по происхождению, по воспитанию и образованию, по культуре и своему кругозору. Он правил как умел и выбрал массовый террор средством убеждения, им были проведены беспрецедентные по жестокости репрессивные кампании против десятков миллионов граждан своей страны. Был бы не Сталин, стал бы кто-то другой во главе государства в тех конкретно-исторических условиях. Мы говорим о Сталине потому, что именно он стал главным убийцей.
Кому дороги человеческое достоинство, честь и справедливость, те будут с презрением и ненавистью относиться к Сталину, если ознакомятся с его чудовищными преступлениями против человечности, а люди, рабы по натуре, всегда будут искать господина, чтобы, немея перед ним со страху и превратившись в полное ничтожество, не имеющее смелости сказать слово правды, утратив собственный голос, поклоняться ему.
Любой преступник в своей жизни совершает какие-то добрые и полезные для кого-то дела, но это не снимает с человека ответственности за его преступления. Злодеяния же Сталина настолько бесчеловечны и настолько массовы, составляют десятки миллионов человеческих жертв, что среди злодеев, существовавших в мире, ему уверенно можно дать первое место.
Егора Лигачёва называли сталинистом, но даже он говорил, что репрессии Сталину прощать нельзя.
Термин принадлежит Кравченко. Описывая ситуацию в России после суперчистки 1936—1938 годов, он замечает: «Завладей иностранный завоеватель машиной жизни Страны Советов…, изменения едва ли были бы более основательными или более жестокими».
Я уверен, что все, оправдывающие злодеяния Сталина, – или невежды и дураки, или люди с преступными наклонностями. Сейчас количество любящих злодея по убеждениям поубавилось, зато прибавилось полюбивших по дурости.
Человек, убеждённый в том, что он всегда и во всём прав, а все другие во всём, в чём они ему противоречат, не правы, уже психически неадекватен. Тиран, диктатор, считающий, что он всегда прав уже находится в положении психически ненормального, так как может расправляться с теми, кто с ним не согласен, в том числе убивать их.
Молох сталинских репрессий искалечил судьбы миллионов людей. Страна превратилась в огромный концентрационный лагерь, в который ссылали без суда и следствия, невзирая на возраст, прежние заслуги, награды и вклад в дело революции. Особенно жестоко пострадала интеллигенция. Цвет нации, её лучшие умы, гордость отечественной науки и культуры безжалостно истреблялись. Удушливая атмосфера страха, всеобщей подозрительности изменила психологию людей, сделала их внутренне несвободными.
Режим террора есть не только материальные действия – аресты, пытки, казни, но прежде всего действие психическое, внушение страха и содержание людей в страхе.
Аресты тридцатых годов были арестами случайных людей. Это были жертвы ложной и страшной теории о разгорающейся классовой борьбе по мере укрепления социализма. У профессоров, партработников, военных, инженеров, крестьян, рабочих, наполнивших тюрьмы того времени до предела, не было за душой ничего положительного, кроме, может быть, личной порядочности, наивности, что ли, – словом, таких качеств, которые скорее облегчали, чем затрудняли карающую работу тогдашнего «правосудия». Отсутствие единой объединяющей идеи ослабляло моральную стойкость арестантов чрезвычайно. Они не были ни врагами власти, ни государственными преступниками, и, умирая, они так и не поняли, почему им надо было умирать. Их самолюбию, их злобе не на что было опереться. И, разобщённые, они умирали в белой колымской пустыне – от голода, холода, многочасовой работы, побоев и болезней.
Неустанно насаждаемая бдительность, переросшая в шпиономанию, была болезнью, охватившей всю страну. Каждой мелочи, пустяку, обмолвке придавался зловещий тайный смысл, подлежащий истолкованию в следственных кабинетах.
Выход из дверей следственной тюрьмы, по сути дела, один – в «чёрный ворон», тюремный автобус, везущий приговорённых на вокзал. На вокзале – погрузка в теплушки, медленное движение бесчисленных арестантских вагонов по железнодорожным путям и, наконец, один из тысяч «трудовых» лагерей.
Мало есть зрелищ, столь же выразительных, как поставленные рядом краснорожие от спирта, раскормленные, грузные, отяжелевшие от жира фигуры лагерного начальства в блестящих, как солнце, новеньких, вонючих овчинных полушубках, в меховых расписных якутских малахаях и рукавицах «крагах» с ярким узором – и фигуры «доходяг» с одинаковыми грязными костистыми лицами и голодным блеском ввалившихся глаз.
Я просидел месяц на карцерном пайке – триста граммов хлеба и кружка воды.
Много пользы давал и знаменитый повсеместный «конвейер», когда следователи менялись, а арестанту не давали спать. Семнадцать суток без сна – и человек сходит с ума – не из следственных ли кабинетов почерпнуто это научное наблюдение.
Я знал, что всегда рискую получить новый срок. Лагерные традиции на сей счёт мне были хорошо известны. В 1938 году, в грозном колымском году, «пришивали дела» в первую очередь тем, кто имел маленький срок, кто кончал срок. Так делали всегда. А сюда, в штрафную зону на Джелгалу, я приехал «пересидчиком». Мой срок кончился в январе сорок второго года, но я освобождён не был, а «оставлен в лагерях до окончания войны», как тысячи, десятки тысяч других. До конца войны! День было прожить трудно, не то что год.
АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ
Посвящаю всем, кому не хватило жизни об этом рассказать.
И да простят они мне, что я не всё увидел, не всё вспомнил, не обо всём догадался.
Политические аресты нескольких десятилетий отличались у нас именно тем, что охватывались люди ни в чём не виновные, а потому и не подготовленные ни к какому сопротивлению.
Казнят епископов, священников, монахов и монахинь, ни в чём не повинных, а просто по огульному обвинению в какой-то расплывчатой и неопределённой контрреволюционности.
Когда теперь бранят произвол культа, то упираются снова и снова в настрявшие 1937 – 1938 годы. И так это начинает запоминаться, как будто ни до не сажали ни после, а только вот в 37 – 38.
Не боюсь, однако, ошибиться, сказав: поток 37 – 38-го ни единственным не был, ни даже главным, а только, может быть, – одним из трёх самых больших потоков, распиравших мрачные зловонные трубы нашей тюремной канализации.
До него был поток 29 – 30-го годов, с добрую Обь, протолкнувший в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как бы и не поболе). Но мужики – народ бессловесный, бесписьменный, ни жалоб не написали, ни мемуаров. С ними следователи по ночам не корпели, на них и протоколов не тратили – довольно и сельсоветского постановления. Пролился этот поток, всосался в вечную мерзлоту, и даже самые горячие умы о нём почти не вспоминают. Как если бы русскую совесть он даже и не поранил. А между тем не было у Сталина (и у нас с вами) преступления тяжелей.
И после был поток 44 – 46-го годов, с добрый Енисей: гнали по сточным трубам целые нации и ещё миллионы и миллионы – побывавших (из-за нас же!) в плену, увезённых в Германию и вернувшихся потом. (Это Сталин прижигал раны, чтоб они поскорей заструпились и не стало бы надо всему народному телу отдохнуть, раздышаться, подправиться.) Но и в этом потоке народ был больше простой и мемуаров не написал.
А истинный посадочный закон тех лет был – заданность цифры, разнарядки, развёрстки. Каждый город, район, каждая воинская часть получали контрольную цифру и должны были выполнить её в срок. Всё остальное – от сноровки оперативников.
Превосходство нового Указа, во-первых, в его свежести: уже от самого появления Указа должны были вспыхнуть эти преступления и обеспечиться обильный поток новоосуждённых.
Присланные сверху списки или первое подозрение, донос сексота или даже анонимный донос влекли за собой арест и затем неминуемое обвинение. Отпущенное же для следствия время шло не на распутывание преступления, а в девяносто пяти случаях (из ста) на то, чтоб утомить, изнурить, обессилить подследственного, и хотелось бы ему хоть топором отрубить, только бы поскорее конец.
Такая простая здесь связь: раз надо обвинить во что бы то ни стало – значит, неизбежны угрозы, насилия и пытки, и чем фантастичнее обвинение, тем жёстче должно быть следствие, чтобы вынудить признание. И раз дутые дела были всегда – то и насилия и пытки тоже были всегда, это не принадлежность 1937 года, это длительный признак общего характера.
Тюремный врач – лучший помощник следователя и палача. Избиваемый очнётся на полу и слышит голос врача: «Можно ещё, пульс в норме». После пяти суток холодного карцера врач смотрит на окоченелое голое тело и говорит: «Можно ещё». Забили до смерти – он подписывает протокол: смерть от цирроза печени, инфаркта.
И ещё было бы неверно приписывать 37-му году то «открытие», что личное признание обвиняемого важнее всяких доказательств и фактов. Это уже в 20-х годах сложилось.
Как средневековые заплечные мастера, наши следователи, прокуроры и судьи согласились видеть главное доказательство виновности в признании её подследственным. (Сравни 5-е дополнение к конституции США: «Никто не может быть обязан свидетельствовать против себя в уголовном процессе». )
Для такой чистки нужен был Сталин, да, но и партия же была нужна такая: большинство их стоявших у власти, до самого момента собственной посадки безжалостно сажали других, послушно сажали себе подобных по тем же самым инструкциям, отдавали на расправу любого вчерашнего друга или соратника. И все крупные большевики, увенчанные теперь ореолом мучеников, успели побыть и палачами других большевиков (уже не считая, как прежде того они все были палачами беспартийных). Может быть, 37-й год и нужен был для того, чтобы показать, как малого стоит всё их мировоззрение, которым они так бодро хорохорились, разворашивая Россию, громя её твердыни, топча её святыни, – Россию, где им самим такая расправа никогда не угрожала. Жертвы большевиков с 1918 по 1936 никогда не вели себя так ничтожно, как ведущие большевики, когда пришла гроза на них. Если подробно рассматривать всю историю посадок и процессов 11936 – 38 годов, то отвращение испытываешь не только к Сталину с подручными, но – к унизительно гадким подсудимым, омерзение к душевной низости их после прежней гордости и непримиримости.
Когда в Крестах в 1938 старого политкаторжанина Зеленского выпороли шомполами, как мальчишке сняв штаны, он расплакался в камере: «Царский следователь не смел мне даже „ты“ сказать».
Перестав быть поисками истины, следствие стало для самих следователей в трудных случаях – отбыванием палаческой обязанности, в лёгких – простым проведением времени, основанием для получения зарплаты.
От сравнения Гестапо – МГБ уклониться никому не дано: слишком совпадают и годы и методы. Ещё естественнее сравнивали те, кто сам прошёл и Гестапо и МГБ, как Евгений Иванович Дивнич, эмигрант. Гестапо обвиняло его в коммунистической деятельности среди русских рабочих в Германии, МГБ – в связи с мировой буржуазией. Дивнич делал вывод не в пользу МГБ: истязали и там и здесь, но Гестапо всё же добивалось истины, и когда обвинение отпало – Дивнича выпустили. МГБ же не искало истины и не имело намерения кого-либо взятого выпускать из когтей.
Конец ознакомительного фрагмента.